ГЛАВА 25

На другой день после паломничества в церковь Тихвинской Божьей матери обитатели квартиры профессора Муромцева проснулись поздно. Переживания, выпавшие им вчера, измотали физически и морально. Кроме того, после отбытия Вирхова Мура еще о чем-то шепталась с Бричкиным. Едва дождались момента, когда удалось запереть за ним все двери. Но и после этого еще долго не удавалось никому заснуть — слишком велико было возбуждение нервной системы. Маета в постелях и хождение прекратились лишь после того, как профессор велел всем страждущим выпить валерьянки, да и сам принял успокоительное.

Чета Муромцевых и их младшая дочь пробудились оттого, что в их сознание проникли звуки музыки: гневные, наступательные, воинственные. Хорошо отдохнувшая Брунгильда Николаевна предалась своим обычным занятиям: утренним двухчасовым экзерсисам. Ранняя птичка, она уже, видимо, подкрепилась стаканом чая и теперь не встанет из-за инструмента, как минимум, два часа.

С тяжелыми головами и в угнетенном состоянии духа домочадцы блестящей пианистки вскоре собрались в столовой и сосредоточенно поглощали завтрак. Им не терпелось дождаться прекращения музыкальных мучений и получить от надменной невесты генерала Фанфалькина хоть какие-то объяснения вчерашнему казусу. Но ожидание затягивалось. И Елизавета Викентьевна взяла в руки свежую газету, вынутую из почтового ящика Глафирой, и погрузилась в чтение.

— Это надо же! — воскликнула она, отыскав среди публикаций хоть что-то успокаивающее. — Не перевелись еще на Руси умельцы! В Сангалльском саду сверхштатный городовой Игнатий Донсков вылепил из снега точную копию Афродиты.

— А что пишут о событиях на фронте? — перебил сурово супругу профессор.

— Ничего обнадеживающего. Закрыли «Петербургскую газету», за то что запустила утку под заголовком «Победа. Разгром японского флота». Сообщают, что Колчак выехал из Якутска в Порт-Артур… Бедная Сонечка.

В столовой снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь энергичными звуками музыки, доносившимися из гостиной.

— О Боже! — Елизавета Викентьевна побледнела. — Наш Фанфалькин! В разделе светской хроники!

— Покажи, — протянул руку профессор, быстро пробежал заметку глазами и передал газету Муре. — Но здесь ничего не сказано о том, кто невеста генерала.

— И как ты думаешь, что все это значит? — растерянно спросила его супруга. — И сообщать ли об этом Бруне?

— Решай сама, — отмахнулся профессор, — это все мне уже надоело.

Из замешательства Муромцевых вывел звонок в прихожей, и вскоре смущенная Глаша сообщила, что пожаловал Софрон Ильич Бричкин.

— Проси, — милостиво распорядился профессор. — Всяко лучше, чем если моя дочь отправится в свою захудалую контору.

— Она не захудалая, — возразила Мура, — к нашим услугам прибегают особы королевских кровей.

Она пригласила нерешительно топчущегося в дверях столовой Бричкина к столу и, наливая ему чай, торопливо спрашивала.

— Ну как, Софрон Ильич, как? Вы выполнили все мои указания?

— Да, Мария Николаевна, — ответил он, принимая стакан с ароматным напитком. — Первое. Бродяжки в ночлежках у Обводного говорят, что Лузиньяк в пьяном виде величает себя Царем Иерусалимским. Второе, как вы и предполагали, в очень поздний час на соседней улице остановилась карета, оттуда вышла дама в сопровождении молодого человека. Они поднимались в квартиру нашего клиента. Затем дама уехала, а я последовал за ее сопровождающим. Им оказался господин Гордеев.

— А кто была эта таинственная дама в карете? — поинтересовалась Елизавета Викентьевна.

— По символике на дверце следует, что карета принадлежит графине Саниной.

— Неужели? — поразилась профессорская жена. — Такая просвещенная достойная дама! И ночами проникает в чужие трущобные жилища?

— Все понятно, — Мура поморщилась. — Сначала по ее указанию в квартире побывал сам Гордеев, Тернов говорил, что он служит в ее Народном доме. Следы его визита и встревожили Бурбона. А затем и она сама посетила жилище несчастного.

— Но зачем ей-то нужна тайна Орлеанской девственницы? — вскинулся профессор. — Зачем?

— Ей эта тайна, думаю, не нужна, — изрекла грустно Мура, — но она дружит с Хоггом, англичанином, который первый стал устраивать Народные дома. Вероятно, он и просил в качестве какой-нибудь ответной услуги разыскать этого Бурбона.

— И все-таки я не понимаю, зачем он англичанам нужен? — упрямо стоял на своем профессор.

— Папочка, если у тебя найдется немного свободного времени, почитай «Историю Франции».

— Мне некогда сказки читать! — возразил профессор.

— Ладно, — легко согласилась его младшая дочь, — тогда я тебе скажу. Материалы дела, по которому была осуждена Орлеанская девственница, до сих пор хранятся в Англии под грифом «секретно».

— Странно, — Елизавета Викентьевна пожала плечами, — что уж там секретного спустя почти пять веков. Да и вообще, вон в газете есть некролог… Умер какой-то профессор фон Арк… Может быть, тоже обладатель тайны?

— Нет, мамочка, — ответила Мура, — Я думаю, тайна Ореланской девы состоит как раз в том, что она не была Жанной д'Арк.

— А кем же она тогда была? — не понял профессор.

— Не знаю, — отозвалась Мура, — и думаю, Бурбон этого не скажет. Но я полагаю, что Орлеанская девственница и Жанна д'Арк — две разные женщины. Англичане сожгли девственницу, колдунью, которая погубила герцога Бурбона, законного владетеля Франции. А его вдова потом долго жила в Англии, ее потомком и является наш Лузиньяк. Французы-историки только двести лет назад стали называть ее Жанной.

— Неужели Лузиньяк законный наследник французской короны? — ахнула Елизавета Викентьевна.

— Монархию во Франции уже не восстановить, — злорадно констатировал профессор. — Его тайна пустышка.

— Бритты, похоже, так не считают, — возразила Мура. — Тем более что Лузиньяки — такой козырь! — оказались в России. Может завертеться какая-нибудь политическая интрига!

— Совсем запутала, — проворчал профессор и только тут заметил в дверях доктора Коровкина. — О, Клим Кириллович! А я даже не слышал, как вы звонили в дверь!

— А я и не звонил, — признался доктор, — Глаша отперла сама.

Горничная добавила:

— Увидела из окна и открыла…

— Очень хорошо, — сказал профессор. — Но я вижу, что вы не один.

— Да, прошу прощения, — виновато улыбнулся доктор. — Захватил с собой господина Лузиньяка. Моего пациента. Вчера явился с огнестрельным ранением за медицинской помощью. По рекомендации господина Холомкова.

Похорошевший Бурбон обводил недоуменным взором членов муромцевского семейства. Он был одет в старый, но еще очень приличный костюм доктора. Из коровкинского гардероба были заимствованы и другие предметы туалета. Общий вид несколько портила огромная нашлепка на щеке: из-под бинта текли влажные струйки йодного цвета.

— Мы с утра направились в Пустой переулок, но господина Икса там не обнаружили, — пояснил доктор. — Тогда я, как нештатный агент, решился привезти клиента к помощнице частного детектива. И как здорово получилось! Все в сборе!

После шутливой тирады доктора хозяева предложили гостям сесть. Успокаивая Клима Кирилловича, несколько смущенного тем, что он не рассчитал время и заявился прямо к завтраку, Елизавета Викентьевна принялась разливать чай из самовара в принесенные Глашей чашки.

— Итак, я передаю слово господину Икс, — доктор поклонился Бричкину.

— Я… э… да… — залепетал не готовый к такому развитию событий бывший артиллерист. И Мура поспешила ему на помощь.

— Мсье Лузиньяк, мы вышли на след ваших недругов. Возвращайтесь домой. Вам ничего не грозит. Вы не станете причиной еще одной войны, России с Англией.

— Вы уверены? — встрепенулся Лузиньяк. — А где доказательства?

— Я доведу до сведения ваших преследователей, что вы православный, а значит не можете занять трон в католической стране.

Бурбон изменился в лице.

— Ах, да ведь муж той, кого называют Жанной д'Арк, подло убитый герцог, был православным.

— Успокойтесь, мсье Лузиньяк, — жалостливо призвал доктор Коровкин. — Может ли в современных условиях это обстоятельство перекроить карту мира?

— Погодите, погодите, — возмутился профессор. — Франция, XV век… Откуда там православный герцог?! В католической-то стране!

— Не путайте меня, — дернулся потомок великого герцога, — тогда еще церковь не разделилась.

Оглушенная услышанным, Мура прошептала:

— Вам следует скрыться в монастыре. Могу помочь.

— О, мадемуазель! — Порыв благодарности исказил до неузнаваемости лицо господина Лузиньяка, в момент он стал воистину красивым мужчиной. — Позвольте узнать ваше имя? Мы с господином Холомковым оба будем за вас молиться!

— Нет-нет, этого не надо, — сурово оборвал его профессор.

— Скромность красит русскую девушку, — загадочно пояснила хозяйка.

Повисло молчание, из гостиной по-прежнему доносились звуки музыки. Тема из Сенс-Санса заставила Бурбона сентиментально улыбнуться.

— Самсон и Далила, узнаю… Но как вы догадались?

— По вашим же словам можно догадаться, что у вас искали нечто важное, — осторожно ответила Мура. — Мандат, выданный когда-то Луизе де Бурбоннэ?

Чудные звуки фортепьянной версии библейской истории прервал заполошный электрический звонок.

Все вздрогнули, Бурбон съежился и нырнул под стол.

Через минуту в столовую ворвались следователь Вирхов и его помощник Тернов — оба в чрезвычайном возбуждении.

— Добрый день! — Теперь уже Вирхов, как давеча доктор, конфузливо уставился на поздно завтракающих Муромцевых и их гостей. — Рад, что все в сборе и в полном здравии. Спешил к вам сообщить о грандиозном успехе и вас успокоить. Бандитская шайка «Черный сапсан» арестована. Один взят у Кошечкина, остальные — в «Чарочке», в том числе и ее главарь Шевальгин. Я проверил, у него на лодыжке следы укуса, человечьего.

— Завтра все газеты расскажут об этом деле! — не выдержал Тернов. — Они во всем признались! — захлебывался он. — И в том, что нечаянно укокошили безухого китайца! И в том, что совершили налет на «Семирамиду»! И в том, что начинили взрывчаткой автомобиль!

— И в том, что зарезали купца Малютина? — спросил доктор Коровкин.

— Полагаю, слесарь Зиновий Гаранцев опознает студента Соколова, — вклинился Вирхов.

— И в том, что сбросили вазу на голову адвоката и что чуть не погубили вашего Минхерца? — подхватила Мура. — Я чувствовала, что они подбросили в дымоход вашей квартиры едкое вещество…

— А, так вы такая догадливая! — уставился на девушку Вирхов. — Может быть, вы тогда знаете и самое главное: что объединяет эти преступления?

— Знаю, — вздохнула Мура. — Они охотились за вами, Карл Иваныч. А невинный купец Малютин был слишком похож на вас.

— Да они просто сумасшедшие! — воскликнул профессор. — Их надо освидетельствовать психиатру!

— Нет, они вполне нормальные, — заметил с горечью Вирхов. — А вот почему вы, Мария Николаевна, не сказали мне о ваших догадках?

— Я хотела, но вы бы мне все равно не поверили! Я ведь никак не могла понять, за что они избрали вас жертвой.

— Но объявление в сегодняшней газете ваших рук дело? Признайтесь!

— Моих, простите, — повинилась Мура. — Вчера позвонила в газету якобы по поручению Куприна. Просто я подумала, что бандиты непременно воспользуются таким случаем, чтобы на вас напасть. Только я думала, что они подожгут дом Трифона Кошечкина… Я надеюсь, вы были осторожны.

— Ну ладно, — смилостивился счастливый Вирхов, — важен результат. Признаюсь, я и сам ошеломлен. Оказывается, юнцы, которые считали себя боевой политической группой, исповедующей анархистское учение, стали жертвой шпиономании. Они вообразили, что японская резидентура завлекла в свои ряды немцев. То есть и меня. Если вы помните, я из немцев.

— Мы совершенно не придавали этому значения, — растерянно пролепетала Елизавета Викентьевна.

— А один из юнцов помнит, — заявил Вирхов, — он приехал из моих родных краев. И возомнил себя сапсаном — степным соколом.

— Бред какой-то, — обреченно вздохнул профессор.

— Нет, не бред, — запротестовал Тернов. — Мы добыли неопровержимые улики. Впрочем, нам некогда. Мы заехали, чтобы забрать у вас черную тряпку с черепом и соколиное перо как вещественное доказательство.

— Они сознались в этой устрашающей акции? — удивился доктор.

— Увы, Клим Кириллович, не признаются, — Вирхов не скрывал досады. — Казалось бы, мелочь. А они запираются. Стоят на своем: не совершали — и все. Столько чудовищных преступлений организовали, а в этом происшествии не признаются. Что за чертовщина?

— Может быть, там какая-то тайна, — важно подхватил Тернов. — Перья надо сравнить.

— А то ведь проклятый Пасманик и этим даст выйти сухими из воды! — Вирхов поморщился. — Они хорошо конспирировались. Встречались в разных местах, — хищники, преследовавшие свою жертву.

— Глафира, — призвал профессор горничную, — выдай вчерашнюю дрянь господину следователю.

Пока Вирхов с помощником ожидали ценное вещественное доказательство, следователь успел посочувствовать Муромцевым, что будущий член их семьи, генерал Фанфалькин, по милости юнцов лишился своего превосходного автомобиля.

— Впрочем, — покидая столовую, заверил он, — он приобретет себе другой, еще лучше.

Следом за Вирховым и Терновым ретировались из столовой и Бричкин с покинувшим свое экстравагантное убежище Бурбоном. Последний с благодарностью принял от Муры записку к насельникам подворья Валаамского монастыря, с которыми юную сыщицу связывала давняя дружба.

Оглядев оставшихся, профессор пробурчал:

— Так что же искали преследователи Бурбона? Средневековый мандат на трон?

Мура утвердительно кивнула.

— Неужели этот бродяга таскает его за собой по ночлежкам? — не унимался профессор.

— Нет, — ответила Мура, — похоже, он уже лет триста хранится в Кремле, по крайней мере так утверждает автор статьи в сибирском журнальчике, что дал мне Тернов.

— Слава Богу, — фыркнул профессор, — Россия не пережила бы войны на два фронта.

Внезапно в столовой повисла тишина. Тут только все сообразили, что музыкальные экзерсисы завершились. На пороге столовой возникла Брунгильда.

— Что здесь происходит? — сказала она недовольно. — Я слышала какие-то голоса! Громкие разговоры мне мешают заниматься. Могу я выпить чаю?

— Конечно, дорогая, — очнулась профессорская жена. — Как ты себя чувствуешь? Мы так за тебя беспокоились!

— А что случилось? — равнодушно спросила Брунгильда.

— Ты вчера так долго отсутствовала, что мы решили, что ты уже тайно обвенчалась, — осторожно ответил профессор.

— Ничего подобного, — заявила красавица, — я вчера даже не видела генерала. А что, он появлялся?

— Нет, — откликнулась Елизавета Викентьевна. — Может, сегодня появится?

— Вряд ли, — усомнилась Брунгильда. — Впрочем, мне все равно. Я так и знала, что из этого ничего не получится.

— Откуда ты это знала? — удивилась мать.

— И зачем же ты тогда с ним обручалась? — воскликнул отец.

— Он сам сказал, что на него возложено особое поручение, — пожала плечами невеста героя турецкой кампании, — и я сразу поняла, что сватовство ко мне часть такого особого поручения. Может быть, данного самим Государем.

Родители открыли рты от изумления.

— Это у нее сила творческого воображения разыгралась, — пояснила помрачневшая Мура.

— А что вас так удивляет? — потянула невозмутимо Брунгильда. — Я получила и подтверждение от мичмана Таволжанского.

— Откуда ты знаешь мичмана? — насторожился профессор. — Где ты с ним встречалась?

— Нигде, — ответила ему дочь, проглотив тщательно пережеванный кусочек булочки. — Просто вчера вечером, когда я вернулась, а вас не было, он позвонил и все рассказал.

— Что все? Не томи! — в голосе матери слышались мольба и страдание.

— Да ничего особенного, — заторопилась Брунгильда. — Разговор был короткий. Он спросил: «у аппарата мадемуазель Муромцева?» Я ответила, что да. Тогда он сказал, что генерал Фанфалькин вместе с японцем Басой исчез. Уверена, это связано с его особым поручением.

— Надо подробнее расспросить мичмана! — воскликнул профессор.

— Мичман Таволжанский отправился на Дальний Восток, — сказала Брунгильда.

— Как ему это удалось? — изумился доктор. — Ведь отправка их выпуска на фронт задерживалась.

— Вероятно, так отметили его личную инициативу в деле поимки японского шпиона, — предположила Мура. — Впрочем, может быть и другое объяснение. Свою роль сыграл генерал Фанфалькин. Это ведь только мичман думал, что он идет по следу японских шпионов, а на самом деле хитрый Баса следил за Таволжанским и старался избавиться от ненужного соглядатая. Уверена, что именно Баса подложил под нашу дверь… Ну вы сами знаете что.

— Потрясающе! — воскликнул доктор Коров-кин. — Значит, генералу Фанфалькину удалось оторваться от преследования. А как же обручение?

— Брунгильда, — осторожно спросила Елизавета Викентьевна, — ты уверена, что хочешь за него замуж? Это особое поручение прилично и безопасно?

— Конечно, — удивленная красавица, не дождавшись от матери чая, потянулась сама к самовару.

И Елизавета Викентьевна собралась с духом. Она взяла газету и, запинаясь, прочла: «Вчера на границе арестовано фортепьяно, выписанное г-ном Ф-ным из Лондона для красавицы-невесты, известной петербургской пианистки. В фортепьяно обнаружена контрабанда — триста бутылок японской водки сакэ». Не твой ли это суженый?

Брунгильда усмехнулась.

— Оригинально. И ничего шпионского! Очень разумно — контрабандное сакэ в рояле! И выгодно! Вот уж не знала, что генерал такой любитель сакэ.

— Проходимец! — вспылил профессор.

— Просто изобретательный человек, — попыталась теперь успокоить отца Мура.

Брунгильда, как ни в чем не бывало, продолжила свою кокетливую игру.

— Не исключаю, что генерал, когда война закончится, как благородный человек извинится и расторгнет помолвку, — она обещающе улыбнулась доктору, — и я вновь буду свободной… Очень скоро…

— Тогда уж признавайтесь до конца, — включился в игру доктор, — это вы на одном из концертов спорили в дамской комнате с подругой о том, что уговорите отца отпустить вас на фронт?

— Я? В дамской комнате? — повела головой девушка. — Нет, это была не я…

— Мы не мешаем вашему романтическому диалогу? — не сдержала обиды Мура.

— Нет-нет! — поспешил успокоить юную сыщицу доктор. — Вы мне никогда помешать не можете, клянусь!

— Хватит мотать мне душу, — сказал изнуренный профессор. — Клим Кириллович, друг мой, умоляю! Все устали!

— Да, — подхватила профессорская жена. — Милый доктор, да уж решитесь же на что-нибудь, Христа ради!

Щеки доктора залил румянец смущения, он поднялся и оправил визитку.

— Да. Пожалуй, вы правы. Пора. Делаю предложение.

В гостиной повисла тишина.

— Предлагаю вам, милые барышни, прогуляться в Сангалльский сад — поклониться богине любви, снежной Афродите…

Лица дам вытянулись, а профессор расхохотался и, с трудом успокоившись, провозгласил:

— И все-таки это лучше, чем поклонение Орлеанской девственнице.