ГЛАВА 1

— Итак, уважаемые дамы и господа! Перед вами не преступник! Не банальный убийца, зарубивший подвернувшимся под руку топором беззащитную женщину и спящего ребенка! О нет! Перед вами — несчастный продукт нашего варварского общества! Нашей печальной действительности, погубившей не одну сотню и даже не одну тысячу личностей, не развернувшихся в своем развитии! Почему этот несчастный встал на путь, грозящий ему каторгой? Да потому, что сама жизнь наша иной раз бывает хуже каторги! Потому, что то тут, то там стесняет нашу душу жестокий, свирепый конвоир, захватчик свободы, опричник с собачьей головой, притороченной к седлу! Дикий самурай, надругавшийся над свободной Афродитой! И нет, нет человеческому разуму никакого спасения от этих незримых оков! Подобно Прометею стремится он освободить от цепей самого себя, а затем и все человечество! В этом смысле все мы находимся под игом; и все мы в разной степени являемся Жанной д'Арк! Но час освобождения Отечества близок! Темницы тяжкие падут — и братья меч нам отдадут! Кто, кто из вас, уважаемые господа присяжные, осмелится вынести смертный приговор вот этой Орлеанской деве, то есть обвиняемому Трифону Кошечкину? Кто возьмет грех на душу? Фемида истории проклянет род человеческий!.. Я сказал все.

Обтерев вспотевшую багровую плешь, поблескивавшую при каждом встряхивании головы, адвокат Семен Григорьевич Пасманик небрежно сунул в карман кроваво-клетчатый носовой платок и со скорбным видом стал собирать в стопку страницы, испещренные тезисами блистательной речи.

Растроганная публика в зале судебных заседаний Окружного суда боялась перевести дыхание, дабы не вспугнуть волшебный миг всеобщего воодушевления, охватившего не только зевак, явившихся поглазеть на финал потрясшей несколько месяцев назад северную столицу драмы, но и на непосредственных участников процесса — от товарища прокурора до самого преступника.

Убийца, опустив голову, затих на скамье подсудимых и из-под нависших бровей злобно посверкивал мутными глазками. Рот новоявленной «Орлеанской девы», этого вполне зверообразного продукта новейшего времени, был приоткрыт: Трифон Кошечкин не понял ни слова из долгого выступления защитника, но он отлично видел заплаканные лица сердобольных дам, смущение хорошо одетых господ, растерянность присяжных заседателей, — невнятный гул внушал ему робкую надежду.

Раздались нестройные аплодисменты, но овации не получилось, так как дамы слишком часто прикладывали кружевные платочки к глазам и поэтому хлопали невпопад. Председатель суда объявил перерыв.

Судебный следователь Карл Иванович Вирхов, не скрывая досады, покинул зал в сопровождении своего друга, короля петербургских сыщиков Карла Фрейберга. Приятели молча прошествовали по просторным лестницам и коридорам в кабинет следователя. Там Вирхов схватил с вешалки партикулярное пальто и стал надевать его поверх мундира.

— Я весьма сожалею, мин херц, — сказал резким металлическим голосом Фрейберг, последовав примеру хозяина кабинета. — Но другого и ожидать не приходилось. Вердикт тебя не интересует?

— Какой это вердикт? — отозвался хрипло Вирхов. — Предвижу стопроцентное оправдание. Вся работа насмарку. Столько сил потрачено на следствие. И на тебе — разгуливай убийца на свободе, размахивай топориком всласть.

— Не отправиться ли нам в «Лейнер»? — небрежно предложил Фрейберг. — Давно мы не сиживали за кружечкой пива.

— Яволь, — буркнул Вирхов, нахлобучивая мерлушковую шапку и покидая вместе с другом кабинет.

Уже около месяца приходилось ему, как впрочем и остальным служителям юстиции, исполнять негласные рекомендации министра внутренних дел — без надобности не появляться на улицах в служебной форме. Якобы сама форма, шинели и фуражки, вызывает в неустойчивых юных душах, отравленных ядом социальной пропаганды, непреодолимое желание бросить бомбу или выстрелить из револьвера. Распоряжение, вступившее в силу с начала 1904 года, диктовалось сердечной заботой о служащих: бомбометателей в Петербурге развелось великое множество, в прошлом году от рук психопатов-эсеров погибли сотни городовых, приставов, жандармских офицеров…

Хмурые мужчины, не обращая внимания на возбужденных зрителей, которые сквозь оживленный разговор прислушивались — не раздастся ли звук колокольчика, возвещающий последний акт захватывающего действа, направились к выходу. Спустившись по лестнице, они вышли на Литейный.

После долгой оттепели, испортившей святочные развлечения, наконец-то настала настоящая зима. Разливанное море дорожной жижи из грязи и снега в одну ночь схватил жестокий мороз, на мостовых и тротуарах образовалась мощная корка из ледяных волдырей. Дворники не успевали ее скалывать: густой январский снег валил беспрерывно.

— Эй! — Фрейберг крикнул извозчика и опустил мускулистый бритый подбородок в поднятый каракулевый воротник.

Извозчик, на шапке и тулупе которого высились снежные холмы, тронул понурую лошадку с места навстречу седокам.

— Дяденьки, дяденьки, купите газету! — послышалось из-за спины друзей. — Вечерний выпуск! Срочное сообщение! Горячая сенсация! Япония напала на Россию!

Фрейберг уже поднимался в сани, а Вирхов притормозил и, заплатив по требованию разносчика вместо обычного пятачка сорок копеек, поспешно схватил протянутую мальчишкой газету. Затем угнездился в маленьких неудобных санях с низенькой спинкой и придирчиво пронаблюдал за извозчиком, старательно прикрывавшим ноги седоков суконной полостью.

Всю дорогу Фрейберг и Вирхов подавленно молчали.

Город казался им зловещим. Фонарные столбы, как суровые стражи, выстроились вдоль улиц непрерывной шеренгой. Дома являли собой грозные цитадели: бледные пятна окон светились сквозь снежную мглу тревожным ожиданием, на неприступных стенах играли отблески фонарей и костров, разложенных на перекрестках по случаю лютых морозов. У цилиндрических сооружений из железных прутьев, внутри которых горели дрова, высились заиндевевшие городовые, милостиво принимая под свое крыло сирых: съежившихся бродяжек в рваной одежде, вездесущих мальчишек, дрожащих дворняг с поджатыми хвостами. Так бывало каждой суровой зимой, но ныне бивачный характер картины проступал явственней; конные разъезды солдат, высматривавших, не замерзнет ли кто на улице: пьяненький, заснувший извозчик или бедняк, вызывали в душе тревогу.

Сердце сжималось при виде стройных фигур офицеров, изредка мелькающих в снежном мареве. Неужели эти люди, которые еще сегодня молоды, здоровы, счастливы, через неделю-другую будут стоять на другом краю земли — у берегов, омываемых Тихим океаном? Неужели им предстоит столкнуться лицом к лицу с коварным азиатским врагом?

Сани домчали Вирхова и Фрейберга к началу Невского, до «Лейнера». Излюбленный петербургскими и заезжими немцами ресторан оказался полупустым. Метрдотель узнал гостей: мускулистого, подтянутого короля сыщиков с тщательно выбритым худощавым лицом и тучноватого, но энергичного судебного следователя. Он усадил почетных клиентов за удобный столик, лицом к дверям, уважая их профессиональную привычку занимать позицию, максимально выгодную для наблюдения. Оба были сердиты.

Фрейберг сделал заказ и принялся незаметно обследовать знакомый просторный зал. Стены зашиты панелями светлого дуба, окна задрапированы плотными темно-зелеными шторами. Все те же расставленные в шахматном порядке столики под белоснежными крахмальными скатертями, все те же угодливые официанты в пиджаках, с подвязанными под жилетами фартуками, доходящими до колен. Лица редких посетителей выражали то ли тягостные раздумья о предстоящей военной страде, то ли просто скуку, вызванную зимним холодом и мороком, отсутствием веселых дам и еще ранним для разгулов временем. Двое лысых толстяков в дальнем углу тихо переговаривались, видимо, о своих служебных делах: банковских ли, торговых ли; платье на них гражданское, прилично пошитое. Молодой человек в кителе с новенькими золотыми с черным мичманскими погонами глазел в окно на роящийся конус света, водруженный в ранней январской тьме. Трое служащих в зеленых мундирах с серебряным шитьем — из железнодорожников. И — за спинами Вирхова и Фрейберга — отраженный в зеркале напротив одинокий изможденный человечек, одетый, несмотря на не вызывающую сомнений азиатскую внешность, вполне по-европейски: костюм из темной шерсти в полоску, более светлый жилет, двойной отложной воротник у рубашки стянут галстуком в ненавязчивую крапинку. Погруженный в задумчивость, он держал обеими руками стакан с золотистым пивом. Длинные лоснящиеся его волосы скорбными черными прядями свешивались вдоль впалых щек. «Нет, не японец, — наметанным взглядом определил Фрей-берг, — скорее маньчжурец, китаец». Японцев королю петербургских сыщиков сейчас видеть в Петербурге не хотелось.

— Ну что пишут в газете, мин херц? — вежливо поинтересовался Фрейберг, закончив осмотр как раз к появлению официанта, ловко метнувшему на крахмальную скатерть бокалы с пенящимся пивом, блюдо с картофельным салатом, тарелки с пухленькими, окутанными шипящим маслом сосисками.

Вирхов оторвал взор от белого листа с жирными черными буквами, взглянул на свои пальцы — скоро читатели потребуют от издателей, чтобы к каждой газете прилагалась пара перчаток, — и, тщательно отирая руки салфеткой, ответил:

— Свершилось. Ночью японские миноносцы внезапно атаковали нашу эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. До объявления войны. Возмутительная подлость, беспрецедентный шаг, среди цивилизованных стран недопустимый. Повреждены три наши лучшие броненосца. Порт-Артур на осадном положении. Николая поставили в безвыходное положение. — Вирхов пошарил светлыми глазками по согнутому листу газеты: — «По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии».

Фрейберг скривился.

— Этого следовало ждать давно. А как только Япония не захотела продолжать дипломатические переговоры по Корее, такая развязка стала неминуемой. Воинственная желтая раса обезумела от задора.

— Они обязаны были выждать ответ нашего правительства, — упорствовал Вирхов.

— Царь русский, помазанник Божий, скажет слово, значит, быть войне.

Фрейберг с раскаянием вздохнул. Хорошо, конечно, что Царский Манифест отвлек его друга от горьких размышлений по поводу судьбы Трифона Кошечкина, но король сыщиков чувствовал, что вместо одной каменной плиты угнетенности на душу водрузили и вторую, много тяжелее первой.

Вирхов расстегнул верхнюю пуговицу мундира.

— Вот увидишь, теперь город охватит эпидемия шпиономании, — с досадой изрек Фрейберг, — начнут ловить японских шпионов.

— Да у нас в столице и японцев-то по пальцам пересчитать можно, — ответил Вирхов, каким-то шестым чувством угадавший за спиной присутствие необычного азиата, и бросил на него взгляд через плечо.

— Вся надежда на Бадмаева. — Фрейберг понизил голос: — Недаром он катался по тем краям под видом торговца, коммерсанта. Если успел создать русскую резидентуру, информацию о шпионах достанем. Невинные не пострадают.

— Мне только японцев и не хватает, — пробурчал Вирхов, заметно расслабившись после кружки пива. — Мало того, что эсеры-бомбометатели наводнили город, так еще и бытовые убийцы, всякие кошечкины, будут разгуливать на свободе. Вот, оказывается, для чего потребовалась нашим прогрессистам судебная реформа! Вот за что погиб государь Александр-Освободитель! Чтобы безответственные краснобаи, оболванивая обывателей-присяжных, могли разводить турусы на колесах, избавляя преступников от возмездия.

— Совершенно согласен с тобой, мин херц. — Фрейберг потер волевой подбородок, самую выразительную часть своего лица. — То, что я сегодня слышал, ужасно. Обычный мужик, пьяница и разгильдяй, которого отовсюду выгоняли из-за воровства и лености, зарубил бедную мученицу-жену и своего же ребенка. При чем здесь освобождение народа из-под ига? При чем здесь Афродита и Жанна д'Арк? Чистой воды демагогия. Зато господин Пасманик, чье красноречивое словоблудие завтра же восхвалят все газеты, не будет знать отбоя от клиентуры. Он этого и добивается! Барышей! А вовсе не торжества закона!

— Кстати, милый Карл, не пояснишь ли мне по дружбе: а что тебя привлекло в этом процессе? — Вирхов почувствовал некоторое душевное облегчение, услышав из уст друга свои собственные гневные выводы.

— Все очень просто, мин херц, — искренняя улыбка, как всегда, сделала жестковатое лицо Фрейберга необъяснимо красивым. — Предвидел фурор. Хотел убедиться, что этот нищий убийца-пьяница лишь орудие в руках злоумышленников.

— Я устал от загадок, — немного капризно пожурил друга Вирхов.

— Да что ж тут загадочного? Кто-то же нанял этого адвоката для защиты ничтожного Кошечкина, умственно отсталого убийцы? Кто-то пытается вознести краснобая на вершины общественной мысли!

— И что, среди публики ты узрел будущих клиентов проклятого адвоката?

— Любезный Карл Иваныч, — мягко уклонился от ответа Фрейберг, — среди публики есть те, кто обращался к моим услугам. Сам понимаешь, по весьма щекотливым вопросам. Так что за умолчание прости. Однако в голове моей хранится целая энциклопедия человеческой низости, мошенничества и негодяйства.

— Человек слаб, это я понимаю, — Вирхов опять впал в уныние, — но мне не нравится, что ты исповедуешь Достоевского.

Фрейберг откинулся на спинку стула и сдержанно, но от души, рассмеялся.

— Ты про что? Про то, что человек широк, слишком широк? На самом деле широтой обладает совокупное человечество. А сам человек узок, до скуки узок. Видит фрагмент реальности, а думает, что понял мироздание! Улетел духом к звездам! Узкий человек, пестренький, рабски преданный двум-трем мыслишкам, что едва отличаются от инстинктов. Нечто среднее между соколом и вороной. Может быть, сапсан, есть такая хищная степная птица…

— Слышал, — Вирхов оторопело воззрился на друга, — покойный батюшка их любил. Сам видел, когда в приволжских степях проживал ребенком. А к чему ты клонишь?

Вирхову казалось, что друг поддразнивает его. Знает что-то, а недоговаривает. С неделю назад его помощник Павел Миронович Тернов сообщил, что на Сенном рынке шепчутся: якобы орудует в столице неизвестная прежде банда, «Черный сапсан». Да подобные слухи частенько оказывались плодом народной фантазии, чистым вымыслом.

Приятели, погруженные в беседу, не заметили, как на пороге ресторана появился новый посетитель. Только когда их щек коснулось легкое дуновение холодка, ползущего из приоткрывшейся в вестибюль двери, они одновременно повернули головы.

Там стоял стройный молодой брюнет приятной наружности. Услужливый официант, готовый проводить нового клиента к свободному столику, замер перед ним в полупоклоне.

Но вместо того, чтобы последовать за официантом, посетитель опустил руку в карман сюртука. И в следующую секунду Фрейберг и Вирхов увидели, что он преспокойно вынул из кармана револьвер, обратил взгляд в их сторону и хладнокровно прицелился.

Расслабившийся Вирхов достать оружие не успел — раздался выстрел. Оглушенный следователь ощутил резкий толчок справа и вместе со стулом рухнул на мраморный пол ресторана «Лейнер».

ГЛАВА 2

— Нет, Зиночка, из этой затеи наверняка ничего не получится, — возразила своей сокурснице-бестужевке Мария Муромцева, хорошенькая синеглазая брюнетка. — Родители не отпустят тебя на фронт. Не лучше ли ухаживать за ранеными здесь, в Петербурге?

Зина Безсонова, которую можно было бы назвать привлекательной, если бы не бесцветные брови и бледные губы, не знакомые с помадой, откинула со лба прямую соломенную прядь.

— Но там, на Дальнем Востоке, служит мой жених, — упорствовала она, скользя рукой по перилам и поспешая за подругой к выходу из здания на Васильевском, где проходили занятия бестужевок. — Я места себе не нахожу.

— Но чем же ты его спасешь? — недоумевала Мура. — Ведь он на корабле. И еще ничего толком неизвестно. Говорят, что сильно пострадал «Ретвизан».

К полудню с помощью телефона и слухов все знали, что при неожиданном нападении японских миноносок на Порт-Артур получили пробоины броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич», крейсер «Паллада», правда, серьезность повреждений оставалась невыясненной. Задержавшись после лекций, бестужевки долго говорили о неминуемой войне: еще накануне стало известно о разрыве дипломатических отношений с Японией. Посол страны восходящего солнца спешно покинул Петербург. Отозван был и русский посол из Японии. Стало ясно: благодушное мнение о возможности мирного разрешения азиатского конфликта, царившее в обществе последние месяцы, глубоко ошибочно.

Бестужевки пытались обсудить создавшееся положение. Несколько горячих кудрявых головок предлагали немедленно отправиться на театр боевых действий. Иначе сколько российских защитников останутся без медицинской помощи, без ухода и заботы в самые трагические дни!

Зиночка Безсонова, девушка талантливая, отзывчивая, не принадлежала к родовитому семейству. Дворянство получил ее отец, приписанный ранее к купеческому сословию, за особые заслуги, оказанные отечеству в ходе турецкой кампании. Зина, как казалось Муре, остро и тайно переживала свое купеческое происхождение и мечтала выйти замуж за человека хорошей фамилии. Таковой объявился в ее жизни год назад — лейтенант Глеб Каротыгин, служивший на Тихом океане на крейсере «Паллада». В Петербург он наезжал только во время огпуска — поддерживал знакомства, помогавшие ему развлечься. Посещал и дом Зиночки, с которой познакомился на зимнем балу. По рассказам подруги Мура понимала, что Глеб вовсе не считает ее своей невестой, но невестой мнила себя сама Зина. Так ей хотелось, и Мура ее не переубеждала.

— Думаю, тебе не надо торопиться, — увещевала Мура, зябко поеживаясь от порывов колкого ветра. — Не огорчай родителей. Не исключено, что война быстро закончится. Наш флот способен разгромить неприятеля в решающем бою — так пишут почти все газеты.

— Глупая война, — поморщилась Зиночка, нетерпеливо махая пушистой муфтой. Заботливые родители ежедневно присылали за единственной дочерью собственный экипаж, и кучер терпеливо дожидался появления барышни.

— Я сегодня с тобой не поеду, — сообщила Мура, — мне надо на Петербургскую.

— Садись, — предложила подруга, забираясь в подъехавшие сани, — сделаем круг, подвезем тебя. Может быть, и моя голова остудится от горячки.

Мура залезла под меховую полость. Сокурсница ей нравилась. Зиночка увлекалась эпохой Возрождения, готовила доклад о Петрарке — летом исполнялось 600 лет со дня рождения великого гуманиста. Она даже посетила в рождественские каникулы Италию, искала там документы, неизвестные российским историкам.

До Тучкова моста девушки ехали молча, погрузив насколько возможно подбородки и носики в меховые воротники. Сразу за мостом Мура велела кучеру остановиться. Ей не хотелось, чтобы подруга знала о детективном бюро, хозяйкой которого Мура являлась с весны прошлого года и в котором протекала потайная часть жизни младшей дочери известного петербургского профессора-химика Муромцева. Деликатная Зиночка поцеловала в щечку подругу и помахала ей рукой. Сани развернулись и устремились в обратную сторону.

Мура быстрым шагом добралась до Пустого переулка, нырнула под знакомую арку, справа от которой красовалась залепленная снегом вывеска «Господин Икс. Частное детективное бюро», и, углядев яркие полоски света сквозь неплотно зашторенные окна первого этажа, нетерпеливо дернула ручку знакомой двери. Она и не сомневалась, что ее верный помощник Софрон Ильич Бричкин в этот момент находится на своем посту!

На треньканье дверного колокольчика навстречу своей хозяйке поспешил помощник.

— Добрый день, дорогая Мария Николаевна, — проговорил он, на ходу всплескивая пухлыми руками. Этот жест, так напоминающий женский, да воздетые маленькие ладошки почтенного, давно перешедшего тридцатилетний рубеж мужчины всегда вызывали у Муры невольный смех. — Да зачем же вы утруждаете себя в этакую непогодь? Все равно клиентура-то сидит по домам.

Он принял от Муры шубку, бережно встряхнул ее, дабы освободить от налипшего снега, расправил и водрузил распяленной на два деревянных штырька вешалки.

Мура потопала еще раз меховыми ботиночками, по счастью, непромокаемыми. Потрясла мокрой беличьей шапочкой, мало спасавшей от таявших снежинок ее пышные черные волосы, привольно уложенные на макушке, передала шапочку помощнику и через просторное помещение двинулась к своему столику у окна.

— Боялась, что вы, Софрон Ильич, сбежали со службы да прямо на фронт, — с наигранной бодростью сказала она, заметив на столе господина Икса разложенную газету. — Что, уже есть известия?

— Увы, Мария Николаевна, есть, и самые скверные, — подтвердил синеглазый артиллерист в отставке. — Война. Не поделили Корею. Разумеется я, как бывший офицер, хотя и в запасе, должен явиться в Артиллерийское управление. А там, как Бог даст. Востребует меня Отечество — отправлюсь на войну с японцами. Не востребует — и здесь постараюсь быть полезным.

Мура рассеянно оглядела свой столик с приготовленными письменными принадлежностями — Софрон Ильич никогда не забывал достать их из верхнего ящика, чтобы внезапно нагрянувшая Мария Николаевна могла в любой момент прикинуться его подчиненной-стенографисткой. Они с самого начала деятельности бюро отвели роль господина Икса Бричкину, дабы не отпугивать клиентуру, вряд ли бы пожелавшую доверить свои сокровенные тайны юной барышне.

Мария Николаевна с трудом скрывала подступающие слезы. Во-первых, она жалела Зиночку. Во-вторых, она не хотела, чтобы уезжал на фронт Софрон Ильич: ведь здоровье у него слабое, да и как она без него справится? В-третьих, ей было до боли досадно, что все ее мечты о процветании детективного бюро — единственного в России, открытого по патенту на женское имя, ее имя! — так и остались мечтами. Клиенты попадались все какие-то неинтересные, смешные, пустячные. Папа изредка даже позволял себе хмыкнуть, когда за семейным столом упоминалось о бюро. Но, жалея младшую дочь, воздерживался от язвительных комментариев. Мура догадывалась, что он был доволен затишьем в бюро: затишье означало, что его дочь находится в относительной безопасности и большую часть времени посвящает учебе.

— Наши бестужевки решили устроить манифестацию в поддержку Государя, — сообщила она грустно, — хотя некоторые рвутся в Порт-Артур.

Бричкин с сочувствием глядел на хозяйку.

— Возможно, — сказал он медленно, — война закончится еще до того, как ваши барышни-подружки смогут добраться на театр боевых действий. Кроме того следует ожидать ужесточения проверок на железных дорогах. Так всегда бывает в военное время.

— Вот и я тоже думаю, не пойти ли в сестры милосердия? — Мура не смотрела на Бричкина, постукивая карандашом по стопке бумаги.

— Дело благородное, — ответил Бричкин. — Может быть, доктор Коровкин вам посодействует.

Мура задумалась. Только сейчас ей пришло в голову, что и доктор Коровкин, давний друг муромцевского семейства, может быть мобилизован в армию. Он же врач! Превосходный терапевт! Отличный инфекционист! Да и с хирургией знаком не понаслышке. И возраст у него подходящий — ему недавно исполнилось тридцать. Мысль о возможном отъезде доктора на край света показалась Муре странной: она так привыкла к тому, что милый Клим Кириллович всегда в пределах досягаемости. Сколько раз он безропотно оказывал ей неоценимые услуги! Сколько раз поддерживал в самые трудные минуты!

От тягостных раздумий ее отвлек внезапный резкий звук — она никак не ожидала, что в детективном бюро сегодня кто-то появится. Весь город погружен в метель! Да и вывеска заляпана снегом — не прочитать случайному прохожему!

Мура резко выпрямилась, отбросила карандаш и выдвинула ящик письменного стола — там лежал пистолет, который когда-то подарил ей граф Сантамери.

Не лихой ли гость пожаловал?

Но в дверях возник человек, мало похожий на бандита или грабителя. Тощий, в мокрой серой шинели, на макушке бесформенная шапка. Визитер переступил ногами, обутыми в расхлябанные сапоги, послышалось характерное чавканье. Посетитель виновато опустил острое длинное лицо и развел покрасневшими от мороза руками без перчаток. Затем обратил взгляд на приподнявшегося со стула Бричкина, почесал длинные черные усы, перетекающие в остренькую бородку, и нерешительно заговорил по-французски:

— Bonsoir, messieurs. Exusez moi. J'adresse a vous d'apres la recommandation de monsieur honorable Holomcov.*

< * Добрый вечер, господа. Простите за беспокойство Обращаюсь к вам по рекомендации досточтимого господина Холомкова (фр.).>

Мура облегченно вздохнула, но тут же насторожилась.

Бричкин, помедлив, сел и учтиво, но холодно, указал посетителю на стул. Не было б здесь Марии Николаевны, выгнал бы взашей оборванца. Не исключено, что его бороденка кишела вшами.

Посетитель с любопытством оглядел Муру, галантно ей поклонился и с кривой улыбкой прошел к стулу. Угнездившись на краешке, продолжил:

— Permettez me presenter — Moris-Ludovic de Louisiniac. Le dernier de Bourbons martyrs. Mes ancen-tres sont arrives en Russie par hasard, feu mon pere, comte Anri-Ludovic de Louisiniac a Laisse ce etant general russe. Et maintenant son fils malchance demande votre aide dans une affaire etrange et dangeureuse.*

< *Позвольте представиться — Морис-Людовик де Лузиньяк. Последний из многострадальных Бурбонов Мои предки волей случая занесены в Россию; покойный батюшка, князь Анри-Людовик де Лузиньяк оставил сей мир будучи русским генералом. А его несчастный сын ныне прибегает к вашей защите в деле странном и опасном (фр.). >

Бричкин покивал головой, пытаясь мысленно перевести кучерявые фразы гостя на русский.

— Силь ву пле, — сказал он, подмигнув Муре, которая взялась за ставку с пером.

— Vous savez, moi, ma situation est terrible. Adress-vous a la police je ne peux pas le faire, — продолжил гость.*

< *Понимаете, я нахожусь в ужасном положении. А обратиться в полицию не могу (фр.).>

— По какой же причине? — не удержался Бричкин, и его собеседник ответил ему на русском, гораздо лучшего качества, чем французский.

— Господин Холомков не советовал, — многозначительно перешел на громкий шепот последний Бурбон. Очевидно он полагал, что Илья Михайлович являлся для сыщика непререкаемым авторитетом.

— А где вы изволили познакомиться с господином Холомковым? — сурово осведомился Бричкин, имевший самое нелестное мнение об упомянутом состоятельном вдовце с сомнительной репутацией, русском Адонисе, крутившимся время от времени около барышень Муромцевых.

— Так в ресторане же, называется «Семирамида». Большой души человек. Благодетель. Меценат. Решил помочь страдальцу. Немного на Руси сочувствующих последнему отпрыску славной династии. Не побрезговал угостить рюмкой коньяка. Увы, несчастный потомок королей иногда и крошки хлеба во рту не имеет.

— Где проживать изволите?

— У Обводного, в доме чиновницы Агриппины Бромистовой. Квартиру снимаю. Так, две конурки и темная кухня с тараканами.

— И что? — поторопил гостя Бричкин, который все еще не мог решить, послал ли господь Бог им с Марией Николаевной еще одного умалишенного или визит может быть связан с интересным расследованием.

— Вы не сомневайтесь, господин Икс, — заверил последний Бурбон, — господин Холомков, выслушав мою историю, дал мне денег: и на жизнь, и на гонорар для расследования. Да и сам я до последнего времени служил в похоронном бюро. Извольте принять задаток.

Он порылся в одежках и, вынув из внутреннего кармана сюртука три десятирублевые купюры, положил их на стол перед Бричкиным.

Господин Икс смотрел на замусоленные мятые бумажки, не решаясь к ним прикоснуться.

— Так в чем ваше дело, господин… э…

— Можете называть меня просто мсье Лузиньяк, — подбадривающе улыбнулся остролицый посетитель. — Видите, какие у меня длинные уши? Это признак настоящего королевского рода. Или вы не знали?

— Мсье Лузиньяк, прошу вас не отвлекаться от существа дела, — сухо напомнил Бричкин. — Что вас тревожит?

— Тревожит меня вот что. — Посетитель подался вперед вместе со стулом. — Я подозреваю, что за мной охотятся с целью убить.

Испаряющаяся в хорошо протопленном помещении влага из его одежды источала невыносимо омерзительный запах, усиливающийся с каждой минутой. Бричкин покосился на строгое округлое личико юной хозяйки детективного бюро и, встретив суровый взор из-под насупленных соболиных бровей, заторопился:

— Какие у вас на то основания?

— Оснований масса, — доверительно возвестил Бурбон. — Я, конечно, принимаю меры предосторожности, запираюсь на замки и щеколды. Но мои враги подбираются все ближе. Я слышу их шаги.

— Когда? И где? — бесстрастно уточнил Бричкин и еще раз оглянулся на Марию Николаевну, занесшую ставку с пером над белоснежным листом бумаги.

— Да почитай что каждую ночь! — нетерпеливо выкрикнул Бурбон. — Кто-то ходит за стеной. Иногда шаги раздаются прямо у меня над головой. Иногда кто-то угрожающе стучит на лестнице. Она у нас черная, темная, удобная для убийства.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — Бричкин нахмурился.

— Это могут быть шпионы Папы Римского или тайные агенты Бонапарта… Впрочем, возможно и наемные убийцы, засланные Тюдорами или Стюартами…

— За что же, вы полагаете, могут вас убить? — из-за нарастающего ужаса едва выговорил Бричкин. — Вы же не претендуете на престол?

— Увы, у меня слишком мало средств, — Бурбон поник, — но в любом случае убийцы эти являются и врагами России.

— Не понимаю, при чем здесь вы, уважаемый мсье, — Бричкин ледяным тоном попытался остудить пыл гостя.

— Милостивый государь! — мосье де Лузиньяк приосанился. — Я являюсь единственным владельцем ужасной, убийственной, кровавой тайны, способной разоблачить всемирный заговор! Заговор, который может окончательно погубить Россию!

— Прошу вас для протокола выражаться яснее, — Бричкин из последних сил сохранял учтивость. — О какой тайне вы говорите?

Бурбон уставил на сыщика пронзительные черные глаза и энергично выдохнул:

— О тайне Орлеанской девственницы!

ГЛАВА 3

Хотя Карл Иванович Вирхов свалился на мраморный пол ресторана «Лейнер» после толчка справа, однако острая боль пронзила его левую руку.