ГЛАВА 1

— Итак, уважаемые дамы и господа! Перед вами не преступник! Не банальный убийца, зарубивший подвернувшимся под руку топором беззащитную женщину и спящего ребенка! О нет! Перед вами — несчастный продукт нашего варварского общества! Нашей печальной действительности, погубившей не одну сотню и даже не одну тысячу личностей, не развернувшихся в своем развитии! Почему этот несчастный встал на путь, грозящий ему каторгой? Да потому, что сама жизнь наша иной раз бывает хуже каторги! Потому, что то тут, то там стесняет нашу душу жестокий, свирепый конвоир, захватчик свободы, опричник с собачьей головой, притороченной к седлу! Дикий самурай, надругавшийся над свободной Афродитой! И нет, нет человеческому разуму никакого спасения от этих незримых оков! Подобно Прометею стремится он освободить от цепей самого себя, а затем и все человечество! В этом смысле все мы находимся под игом; и все мы в разной степени являемся Жанной д'Арк! Но час освобождения Отечества близок! Темницы тяжкие падут — и братья меч нам отдадут! Кто, кто из вас, уважаемые господа присяжные, осмелится вынести смертный приговор вот этой Орлеанской деве, то есть обвиняемому Трифону Кошечкину? Кто возьмет грех на душу? Фемида истории проклянет род человеческий!.. Я сказал все.

Обтерев вспотевшую багровую плешь, поблескивавшую при каждом встряхивании головы, адвокат Семен Григорьевич Пасманик небрежно сунул в карман кроваво-клетчатый носовой платок и со скорбным видом стал собирать в стопку страницы, испещренные тезисами блистательной речи.

Растроганная публика в зале судебных заседаний Окружного суда боялась перевести дыхание, дабы не вспугнуть волшебный миг всеобщего воодушевления, охватившего не только зевак, явившихся поглазеть на финал потрясшей несколько месяцев назад северную столицу драмы, но и на непосредственных участников процесса — от товарища прокурора до самого преступника.

Убийца, опустив голову, затих на скамье подсудимых и из-под нависших бровей злобно посверкивал мутными глазками. Рот новоявленной «Орлеанской девы», этого вполне зверообразного продукта новейшего времени, был приоткрыт: Трифон Кошечкин не понял ни слова из долгого выступления защитника, но он отлично видел заплаканные лица сердобольных дам, смущение хорошо одетых господ, растерянность присяжных заседателей, — невнятный гул внушал ему робкую надежду.

Раздались нестройные аплодисменты, но овации не получилось, так как дамы слишком часто прикладывали кружевные платочки к глазам и поэтому хлопали невпопад. Председатель суда объявил перерыв.

Судебный следователь Карл Иванович Вирхов, не скрывая досады, покинул зал в сопровождении своего друга, короля петербургских сыщиков Карла Фрейберга. Приятели молча прошествовали по просторным лестницам и коридорам в кабинет следователя. Там Вирхов схватил с вешалки партикулярное пальто и стал надевать его поверх мундира.

— Я весьма сожалею, мин херц, — сказал резким металлическим голосом Фрейберг, последовав примеру хозяина кабинета. — Но другого и ожидать не приходилось. Вердикт тебя не интересует?

— Какой это вердикт? — отозвался хрипло Вирхов. — Предвижу стопроцентное оправдание. Вся работа насмарку. Столько сил потрачено на следствие. И на тебе — разгуливай убийца на свободе, размахивай топориком всласть.

— Не отправиться ли нам в «Лейнер»? — небрежно предложил Фрейберг. — Давно мы не сиживали за кружечкой пива.

— Яволь, — буркнул Вирхов, нахлобучивая мерлушковую шапку и покидая вместе с другом кабинет.

Уже около месяца приходилось ему, как впрочем и остальным служителям юстиции, исполнять негласные рекомендации министра внутренних дел — без надобности не появляться на улицах в служебной форме. Якобы сама форма, шинели и фуражки, вызывает в неустойчивых юных душах, отравленных ядом социальной пропаганды, непреодолимое желание бросить бомбу или выстрелить из револьвера. Распоряжение, вступившее в силу с начала 1904 года, диктовалось сердечной заботой о служащих: бомбометателей в Петербурге развелось великое множество, в прошлом году от рук психопатов-эсеров погибли сотни городовых, приставов, жандармских офицеров…

Хмурые мужчины, не обращая внимания на возбужденных зрителей, которые сквозь оживленный разговор прислушивались — не раздастся ли звук колокольчика, возвещающий последний акт захватывающего действа, направились к выходу. Спустившись по лестнице, они вышли на Литейный.

После долгой оттепели, испортившей святочные развлечения, наконец-то настала настоящая зима. Разливанное море дорожной жижи из грязи и снега в одну ночь схватил жестокий мороз, на мостовых и тротуарах образовалась мощная корка из ледяных волдырей. Дворники не успевали ее скалывать: густой январский снег валил беспрерывно.

— Эй! — Фрейберг крикнул извозчика и опустил мускулистый бритый подбородок в поднятый каракулевый воротник.

Извозчик, на шапке и тулупе которого высились снежные холмы, тронул понурую лошадку с места навстречу седокам.

— Дяденьки, дяденьки, купите газету! — послышалось из-за спины друзей. — Вечерний выпуск! Срочное сообщение! Горячая сенсация! Япония напала на Россию!

Фрейберг уже поднимался в сани, а Вирхов притормозил и, заплатив по требованию разносчика вместо обычного пятачка сорок копеек, поспешно схватил протянутую мальчишкой газету. Затем угнездился в маленьких неудобных санях с низенькой спинкой и придирчиво пронаблюдал за извозчиком, старательно прикрывавшим ноги седоков суконной полостью.

Всю дорогу Фрейберг и Вирхов подавленно молчали.

Город казался им зловещим. Фонарные столбы, как суровые стражи, выстроились вдоль улиц непрерывной шеренгой. Дома являли собой грозные цитадели: бледные пятна окон светились сквозь снежную мглу тревожным ожиданием, на неприступных стенах играли отблески фонарей и костров, разложенных на перекрестках по случаю лютых морозов. У цилиндрических сооружений из железных прутьев, внутри которых горели дрова, высились заиндевевшие городовые, милостиво принимая под свое крыло сирых: съежившихся бродяжек в рваной одежде, вездесущих мальчишек, дрожащих дворняг с поджатыми хвостами. Так бывало каждой суровой зимой, но ныне бивачный характер картины проступал явственней; конные разъезды солдат, высматривавших, не замерзнет ли кто на улице: пьяненький, заснувший извозчик или бедняк, вызывали в душе тревогу.

Сердце сжималось при виде стройных фигур офицеров, изредка мелькающих в снежном мареве. Неужели эти люди, которые еще сегодня молоды, здоровы, счастливы, через неделю-другую будут стоять на другом краю земли — у берегов, омываемых Тихим океаном? Неужели им предстоит столкнуться лицом к лицу с коварным азиатским врагом?

Сани домчали Вирхова и Фрейберга к началу Невского, до «Лейнера». Излюбленный петербургскими и заезжими немцами ресторан оказался полупустым. Метрдотель узнал гостей: мускулистого, подтянутого короля сыщиков с тщательно выбритым худощавым лицом и тучноватого, но энергичного судебного следователя. Он усадил почетных клиентов за удобный столик, лицом к дверям, уважая их профессиональную привычку занимать позицию, максимально выгодную для наблюдения. Оба были сердиты.

Фрейберг сделал заказ и принялся незаметно обследовать знакомый просторный зал. Стены зашиты панелями светлого дуба, окна задрапированы плотными темно-зелеными шторами. Все те же расставленные в шахматном порядке столики под белоснежными крахмальными скатертями, все те же угодливые официанты в пиджаках, с подвязанными под жилетами фартуками, доходящими до колен. Лица редких посетителей выражали то ли тягостные раздумья о предстоящей военной страде, то ли просто скуку, вызванную зимним холодом и мороком, отсутствием веселых дам и еще ранним для разгулов временем. Двое лысых толстяков в дальнем углу тихо переговаривались, видимо, о своих служебных делах: банковских ли, торговых ли; платье на них гражданское, прилично пошитое. Молодой человек в кителе с новенькими золотыми с черным мичманскими погонами глазел в окно на роящийся конус света, водруженный в ранней январской тьме. Трое служащих в зеленых мундирах с серебряным шитьем — из железнодорожников. И — за спинами Вирхова и Фрейберга — отраженный в зеркале напротив одинокий изможденный человечек, одетый, несмотря на не вызывающую сомнений азиатскую внешность, вполне по-европейски: костюм из темной шерсти в полоску, более светлый жилет, двойной отложной воротник у рубашки стянут галстуком в ненавязчивую крапинку. Погруженный в задумчивость, он держал обеими руками стакан с золотистым пивом. Длинные лоснящиеся его волосы скорбными черными прядями свешивались вдоль впалых щек. «Нет, не японец, — наметанным взглядом определил Фрей-берг, — скорее маньчжурец, китаец». Японцев королю петербургских сыщиков сейчас видеть в Петербурге не хотелось.

— Ну что пишут в газете, мин херц? — вежливо поинтересовался Фрейберг, закончив осмотр как раз к появлению официанта, ловко метнувшему на крахмальную скатерть бокалы с пенящимся пивом, блюдо с картофельным салатом, тарелки с пухленькими, окутанными шипящим маслом сосисками.

Вирхов оторвал взор от белого листа с жирными черными буквами, взглянул на свои пальцы — скоро читатели потребуют от издателей, чтобы к каждой газете прилагалась пара перчаток, — и, тщательно отирая руки салфеткой, ответил:

— Свершилось. Ночью японские миноносцы внезапно атаковали нашу эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. До объявления войны. Возмутительная подлость, беспрецедентный шаг, среди цивилизованных стран недопустимый. Повреждены три наши лучшие броненосца. Порт-Артур на осадном положении. Николая поставили в безвыходное положение. — Вирхов пошарил светлыми глазками по согнутому листу газеты: — «По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии».

Фрейберг скривился.

— Этого следовало ждать давно. А как только Япония не захотела продолжать дипломатические переговоры по Корее, такая развязка стала неминуемой. Воинственная желтая раса обезумела от задора.

— Они обязаны были выждать ответ нашего правительства, — упорствовал Вирхов.

— Царь русский, помазанник Божий, скажет слово, значит, быть войне.

Фрейберг с раскаянием вздохнул. Хорошо, конечно, что Царский Манифест отвлек его друга от горьких размышлений по поводу судьбы Трифона Кошечкина, но король сыщиков чувствовал, что вместо одной каменной плиты угнетенности на душу водрузили и вторую, много тяжелее первой.

Вирхов расстегнул верхнюю пуговицу мундира.

— Вот увидишь, теперь город охватит эпидемия шпиономании, — с досадой изрек Фрейберг, — начнут ловить японских шпионов.

— Да у нас в столице и японцев-то по пальцам пересчитать можно, — ответил Вирхов, каким-то шестым чувством угадавший за спиной присутствие необычного азиата, и бросил на него взгляд через плечо.

— Вся надежда на Бадмаева. — Фрейберг понизил голос: — Недаром он катался по тем краям под видом торговца, коммерсанта. Если успел создать русскую резидентуру, информацию о шпионах достанем. Невинные не пострадают.

— Мне только японцев и не хватает, — пробурчал Вирхов, заметно расслабившись после кружки пива. — Мало того, что эсеры-бомбометатели наводнили город, так еще и бытовые убийцы, всякие кошечкины, будут разгуливать на свободе. Вот, оказывается, для чего потребовалась нашим прогрессистам судебная реформа! Вот за что погиб государь Александр-Освободитель! Чтобы безответственные краснобаи, оболванивая обывателей-присяжных, могли разводить турусы на колесах, избавляя преступников от возмездия.

— Совершенно согласен с тобой, мин херц. — Фрейберг потер волевой подбородок, самую выразительную часть своего лица. — То, что я сегодня слышал, ужасно. Обычный мужик, пьяница и разгильдяй, которого отовсюду выгоняли из-за воровства и лености, зарубил бедную мученицу-жену и своего же ребенка. При чем здесь освобождение народа из-под ига? При чем здесь Афродита и Жанна д'Арк? Чистой воды демагогия. Зато господин Пасманик, чье красноречивое словоблудие завтра же восхвалят все газеты, не будет знать отбоя от клиентуры. Он этого и добивается! Барышей! А вовсе не торжества закона!

— Кстати, милый Карл, не пояснишь ли мне по дружбе: а что тебя привлекло в этом процессе? — Вирхов почувствовал некоторое душевное облегчение, услышав из уст друга свои собственные гневные выводы.

— Все очень просто, мин херц, — искренняя улыбка, как всегда, сделала жестковатое лицо Фрейберга необъяснимо красивым. — Предвидел фурор. Хотел убедиться, что этот нищий убийца-пьяница лишь орудие в руках злоумышленников.

— Я устал от загадок, — немного капризно пожурил друга Вирхов.

— Да что ж тут загадочного? Кто-то же нанял этого адвоката для защиты ничтожного Кошечкина, умственно отсталого убийцы? Кто-то пытается вознести краснобая на вершины общественной мысли!

— И что, среди публики ты узрел будущих клиентов проклятого адвоката?

— Любезный Карл Иваныч, — мягко уклонился от ответа Фрейберг, — среди публики есть те, кто обращался к моим услугам. Сам понимаешь, по весьма щекотливым вопросам. Так что за умолчание прости. Однако в голове моей хранится целая энциклопедия человеческой низости, мошенничества и негодяйства.

— Человек слаб, это я понимаю, — Вирхов опять впал в уныние, — но мне не нравится, что ты исповедуешь Достоевского.

Фрейберг откинулся на спинку стула и сдержанно, но от души, рассмеялся.

— Ты про что? Про то, что человек широк, слишком широк? На самом деле широтой обладает совокупное человечество. А сам человек узок, до скуки узок. Видит фрагмент реальности, а думает, что понял мироздание! Улетел духом к звездам! Узкий человек, пестренький, рабски преданный двум-трем мыслишкам, что едва отличаются от инстинктов. Нечто среднее между соколом и вороной. Может быть, сапсан, есть такая хищная степная птица…

— Слышал, — Вирхов оторопело воззрился на друга, — покойный батюшка их любил. Сам видел, когда в приволжских степях проживал ребенком. А к чему ты клонишь?

Вирхову казалось, что друг поддразнивает его. Знает что-то, а недоговаривает. С неделю назад его помощник Павел Миронович Тернов сообщил, что на Сенном рынке шепчутся: якобы орудует в столице неизвестная прежде банда, «Черный сапсан». Да подобные слухи частенько оказывались плодом народной фантазии, чистым вымыслом.

Приятели, погруженные в беседу, не заметили, как на пороге ресторана появился новый посетитель. Только когда их щек коснулось легкое дуновение холодка, ползущего из приоткрывшейся в вестибюль двери, они одновременно повернули головы.

Там стоял стройный молодой брюнет приятной наружности. Услужливый официант, готовый проводить нового клиента к свободному столику, замер перед ним в полупоклоне.

Но вместо того, чтобы последовать за официантом, посетитель опустил руку в карман сюртука. И в следующую секунду Фрейберг и Вирхов увидели, что он преспокойно вынул из кармана револьвер, обратил взгляд в их сторону и хладнокровно прицелился.

Расслабившийся Вирхов достать оружие не успел — раздался выстрел. Оглушенный следователь ощутил резкий толчок справа и вместе со стулом рухнул на мраморный пол ресторана «Лейнер».

ГЛАВА 2

— Нет, Зиночка, из этой затеи наверняка ничего не получится, — возразила своей сокурснице-бестужевке Мария Муромцева, хорошенькая синеглазая брюнетка. — Родители не отпустят тебя на фронт. Не лучше ли ухаживать за ранеными здесь, в Петербурге?

Зина Безсонова, которую можно было бы назвать привлекательной, если бы не бесцветные брови и бледные губы, не знакомые с помадой, откинула со лба прямую соломенную прядь.

— Но там, на Дальнем Востоке, служит мой жених, — упорствовала она, скользя рукой по перилам и поспешая за подругой к выходу из здания на Васильевском, где проходили занятия бестужевок. — Я места себе не нахожу.

— Но чем же ты его спасешь? — недоумевала Мура. — Ведь он на корабле. И еще ничего толком неизвестно. Говорят, что сильно пострадал «Ретвизан».

К полудню с помощью телефона и слухов все знали, что при неожиданном нападении японских миноносок на Порт-Артур получили пробоины броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич», крейсер «Паллада», правда, серьезность повреждений оставалась невыясненной. Задержавшись после лекций, бестужевки долго говорили о неминуемой войне: еще накануне стало известно о разрыве дипломатических отношений с Японией. Посол страны восходящего солнца спешно покинул Петербург. Отозван был и русский посол из Японии. Стало ясно: благодушное мнение о возможности мирного разрешения азиатского конфликта, царившее в обществе последние месяцы, глубоко ошибочно.

Бестужевки пытались обсудить создавшееся положение. Несколько горячих кудрявых головок предлагали немедленно отправиться на театр боевых действий. Иначе сколько российских защитников останутся без медицинской помощи, без ухода и заботы в самые трагические дни!

Зиночка Безсонова, девушка талантливая, отзывчивая, не принадлежала к родовитому семейству. Дворянство получил ее отец, приписанный ранее к купеческому сословию, за особые заслуги, оказанные отечеству в ходе турецкой кампании. Зина, как казалось Муре, остро и тайно переживала свое купеческое происхождение и мечтала выйти замуж за человека хорошей фамилии. Таковой объявился в ее жизни год назад — лейтенант Глеб Каротыгин, служивший на Тихом океане на крейсере «Паллада». В Петербург он наезжал только во время огпуска — поддерживал знакомства, помогавшие ему развлечься. Посещал и дом Зиночки, с которой познакомился на зимнем балу. По рассказам подруги Мура понимала, что Глеб вовсе не считает ее своей невестой, но невестой мнила себя сама Зина. Так ей хотелось, и Мура ее не переубеждала.

— Думаю, тебе не надо торопиться, — увещевала Мура, зябко поеживаясь от порывов колкого ветра. — Не огорчай родителей. Не исключено, что война быстро закончится. Наш флот способен разгромить неприятеля в решающем бою — так пишут почти все газеты.

— Глупая война, — поморщилась Зиночка, нетерпеливо махая пушистой муфтой. Заботливые родители ежедневно присылали за единственной дочерью собственный экипаж, и кучер терпеливо дожидался появления барышни.

— Я сегодня с тобой не поеду, — сообщила Мура, — мне надо на Петербургскую.

— Садись, — предложила подруга, забираясь в подъехавшие сани, — сделаем круг, подвезем тебя. Может быть, и моя голова остудится от горячки.

Мура залезла под меховую полость. Сокурсница ей нравилась. Зиночка увлекалась эпохой Возрождения, готовила доклад о Петрарке — летом исполнялось 600 лет со дня рождения великого гуманиста. Она даже посетила в рождественские каникулы Италию, искала там документы, неизвестные российским историкам.

До Тучкова моста девушки ехали молча, погрузив насколько возможно подбородки и носики в меховые воротники. Сразу за мостом Мура велела кучеру остановиться. Ей не хотелось, чтобы подруга знала о детективном бюро, хозяйкой которого Мура являлась с весны прошлого года и в котором протекала потайная часть жизни младшей дочери известного петербургского профессора-химика Муромцева. Деликатная Зиночка поцеловала в щечку подругу и помахала ей рукой. Сани развернулись и устремились в обратную сторону.

Мура быстрым шагом добралась до Пустого переулка, нырнула под знакомую арку, справа от которой красовалась залепленная снегом вывеска «Господин Икс. Частное детективное бюро», и, углядев яркие полоски света сквозь неплотно зашторенные окна первого этажа, нетерпеливо дернула ручку знакомой двери. Она и не сомневалась, что ее верный помощник Софрон Ильич Бричкин в этот момент находится на своем посту!

На треньканье дверного колокольчика навстречу своей хозяйке поспешил помощник.

— Добрый день, дорогая Мария Николаевна, — проговорил он, на ходу всплескивая пухлыми руками. Этот жест, так напоминающий женский, да воздетые маленькие ладошки почтенного, давно перешедшего тридцатилетний рубеж мужчины всегда вызывали у Муры невольный смех. — Да зачем же вы утруждаете себя в этакую непогодь? Все равно клиентура-то сидит по домам.

Он принял от Муры шубку, бережно встряхнул ее, дабы освободить от налипшего снега, расправил и водрузил распяленной на два деревянных штырька вешалки.

Мура потопала еще раз меховыми ботиночками, по счастью, непромокаемыми. Потрясла мокрой беличьей шапочкой, мало спасавшей от таявших снежинок ее пышные черные волосы, привольно уложенные на макушке, передала шапочку помощнику и через просторное помещение двинулась к своему столику у окна.

— Боялась, что вы, Софрон Ильич, сбежали со службы да прямо на фронт, — с наигранной бодростью сказала она, заметив на столе господина Икса разложенную газету. — Что, уже есть известия?

— Увы, Мария Николаевна, есть, и самые скверные, — подтвердил синеглазый артиллерист в отставке. — Война. Не поделили Корею. Разумеется я, как бывший офицер, хотя и в запасе, должен явиться в Артиллерийское управление. А там, как Бог даст. Востребует меня Отечество — отправлюсь на войну с японцами. Не востребует — и здесь постараюсь быть полезным.

Мура рассеянно оглядела свой столик с приготовленными письменными принадлежностями — Софрон Ильич никогда не забывал достать их из верхнего ящика, чтобы внезапно нагрянувшая Мария Николаевна могла в любой момент прикинуться его подчиненной-стенографисткой. Они с самого начала деятельности бюро отвели роль господина Икса Бричкину, дабы не отпугивать клиентуру, вряд ли бы пожелавшую доверить свои сокровенные тайны юной барышне.

Мария Николаевна с трудом скрывала подступающие слезы. Во-первых, она жалела Зиночку. Во-вторых, она не хотела, чтобы уезжал на фронт Софрон Ильич: ведь здоровье у него слабое, да и как она без него справится? В-третьих, ей было до боли досадно, что все ее мечты о процветании детективного бюро — единственного в России, открытого по патенту на женское имя, ее имя! — так и остались мечтами. Клиенты попадались все какие-то неинтересные, смешные, пустячные. Папа изредка даже позволял себе хмыкнуть, когда за семейным столом упоминалось о бюро. Но, жалея младшую дочь, воздерживался от язвительных комментариев. Мура догадывалась, что он был доволен затишьем в бюро: затишье означало, что его дочь находится в относительной безопасности и большую часть времени посвящает учебе.

— Наши бестужевки решили устроить манифестацию в поддержку Государя, — сообщила она грустно, — хотя некоторые рвутся в Порт-Артур.

Бричкин с сочувствием глядел на хозяйку.

— Возможно, — сказал он медленно, — война закончится еще до того, как ваши барышни-подружки смогут добраться на театр боевых действий. Кроме того следует ожидать ужесточения проверок на железных дорогах. Так всегда бывает в военное время.

— Вот и я тоже думаю, не пойти ли в сестры милосердия? — Мура не смотрела на Бричкина, постукивая карандашом по стопке бумаги.

— Дело благородное, — ответил Бричкин. — Может быть, доктор Коровкин вам посодействует.

Мура задумалась. Только сейчас ей пришло в голову, что и доктор Коровкин, давний друг муромцевского семейства, может быть мобилизован в армию. Он же врач! Превосходный терапевт! Отличный инфекционист! Да и с хирургией знаком не понаслышке. И возраст у него подходящий — ему недавно исполнилось тридцать. Мысль о возможном отъезде доктора на край света показалась Муре странной: она так привыкла к тому, что милый Клим Кириллович всегда в пределах досягаемости. Сколько раз он безропотно оказывал ей неоценимые услуги! Сколько раз поддерживал в самые трудные минуты!

От тягостных раздумий ее отвлек внезапный резкий звук — она никак не ожидала, что в детективном бюро сегодня кто-то появится. Весь город погружен в метель! Да и вывеска заляпана снегом — не прочитать случайному прохожему!

Мура резко выпрямилась, отбросила карандаш и выдвинула ящик письменного стола — там лежал пистолет, который когда-то подарил ей граф Сантамери.

Не лихой ли гость пожаловал?

Но в дверях возник человек, мало похожий на бандита или грабителя. Тощий, в мокрой серой шинели, на макушке бесформенная шапка. Визитер переступил ногами, обутыми в расхлябанные сапоги, послышалось характерное чавканье. Посетитель виновато опустил острое длинное лицо и развел покрасневшими от мороза руками без перчаток. Затем обратил взгляд на приподнявшегося со стула Бричкина, почесал длинные черные усы, перетекающие в остренькую бородку, и нерешительно заговорил по-французски:

— Bonsoir, messieurs. Exusez moi. J'adresse a vous d'apres la recommandation de monsieur honorable Holomcov.*

< * Добрый вечер, господа. Простите за беспокойство Обращаюсь к вам по рекомендации досточтимого господина Холомкова (фр.).>

Мура облегченно вздохнула, но тут же насторожилась.

Бричкин, помедлив, сел и учтиво, но холодно, указал посетителю на стул. Не было б здесь Марии Николаевны, выгнал бы взашей оборванца. Не исключено, что его бороденка кишела вшами.

Посетитель с любопытством оглядел Муру, галантно ей поклонился и с кривой улыбкой прошел к стулу. Угнездившись на краешке, продолжил:

— Permettez me presenter — Moris-Ludovic de Louisiniac. Le dernier de Bourbons martyrs. Mes ancen-tres sont arrives en Russie par hasard, feu mon pere, comte Anri-Ludovic de Louisiniac a Laisse ce etant general russe. Et maintenant son fils malchance demande votre aide dans une affaire etrange et dangeureuse.*

< *Позвольте представиться — Морис-Людовик де Лузиньяк. Последний из многострадальных Бурбонов Мои предки волей случая занесены в Россию; покойный батюшка, князь Анри-Людовик де Лузиньяк оставил сей мир будучи русским генералом. А его несчастный сын ныне прибегает к вашей защите в деле странном и опасном (фр.). >

Бричкин покивал головой, пытаясь мысленно перевести кучерявые фразы гостя на русский.

— Силь ву пле, — сказал он, подмигнув Муре, которая взялась за ставку с пером.

— Vous savez, moi, ma situation est terrible. Adress-vous a la police je ne peux pas le faire, — продолжил гость.*

< *Понимаете, я нахожусь в ужасном положении. А обратиться в полицию не могу (фр.).>

— По какой же причине? — не удержался Бричкин, и его собеседник ответил ему на русском, гораздо лучшего качества, чем французский.

— Господин Холомков не советовал, — многозначительно перешел на громкий шепот последний Бурбон. Очевидно он полагал, что Илья Михайлович являлся для сыщика непререкаемым авторитетом.

— А где вы изволили познакомиться с господином Холомковым? — сурово осведомился Бричкин, имевший самое нелестное мнение об упомянутом состоятельном вдовце с сомнительной репутацией, русском Адонисе, крутившимся время от времени около барышень Муромцевых.

— Так в ресторане же, называется «Семирамида». Большой души человек. Благодетель. Меценат. Решил помочь страдальцу. Немного на Руси сочувствующих последнему отпрыску славной династии. Не побрезговал угостить рюмкой коньяка. Увы, несчастный потомок королей иногда и крошки хлеба во рту не имеет.

— Где проживать изволите?

— У Обводного, в доме чиновницы Агриппины Бромистовой. Квартиру снимаю. Так, две конурки и темная кухня с тараканами.

— И что? — поторопил гостя Бричкин, который все еще не мог решить, послал ли господь Бог им с Марией Николаевной еще одного умалишенного или визит может быть связан с интересным расследованием.

— Вы не сомневайтесь, господин Икс, — заверил последний Бурбон, — господин Холомков, выслушав мою историю, дал мне денег: и на жизнь, и на гонорар для расследования. Да и сам я до последнего времени служил в похоронном бюро. Извольте принять задаток.

Он порылся в одежках и, вынув из внутреннего кармана сюртука три десятирублевые купюры, положил их на стол перед Бричкиным.

Господин Икс смотрел на замусоленные мятые бумажки, не решаясь к ним прикоснуться.

— Так в чем ваше дело, господин… э…

— Можете называть меня просто мсье Лузиньяк, — подбадривающе улыбнулся остролицый посетитель. — Видите, какие у меня длинные уши? Это признак настоящего королевского рода. Или вы не знали?

— Мсье Лузиньяк, прошу вас не отвлекаться от существа дела, — сухо напомнил Бричкин. — Что вас тревожит?

— Тревожит меня вот что. — Посетитель подался вперед вместе со стулом. — Я подозреваю, что за мной охотятся с целью убить.

Испаряющаяся в хорошо протопленном помещении влага из его одежды источала невыносимо омерзительный запах, усиливающийся с каждой минутой. Бричкин покосился на строгое округлое личико юной хозяйки детективного бюро и, встретив суровый взор из-под насупленных соболиных бровей, заторопился:

— Какие у вас на то основания?

— Оснований масса, — доверительно возвестил Бурбон. — Я, конечно, принимаю меры предосторожности, запираюсь на замки и щеколды. Но мои враги подбираются все ближе. Я слышу их шаги.

— Когда? И где? — бесстрастно уточнил Бричкин и еще раз оглянулся на Марию Николаевну, занесшую ставку с пером над белоснежным листом бумаги.

— Да почитай что каждую ночь! — нетерпеливо выкрикнул Бурбон. — Кто-то ходит за стеной. Иногда шаги раздаются прямо у меня над головой. Иногда кто-то угрожающе стучит на лестнице. Она у нас черная, темная, удобная для убийства.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — Бричкин нахмурился.

— Это могут быть шпионы Папы Римского или тайные агенты Бонапарта… Впрочем, возможно и наемные убийцы, засланные Тюдорами или Стюартами…

— За что же, вы полагаете, могут вас убить? — из-за нарастающего ужаса едва выговорил Бричкин. — Вы же не претендуете на престол?

— Увы, у меня слишком мало средств, — Бурбон поник, — но в любом случае убийцы эти являются и врагами России.

— Не понимаю, при чем здесь вы, уважаемый мсье, — Бричкин ледяным тоном попытался остудить пыл гостя.

— Милостивый государь! — мосье де Лузиньяк приосанился. — Я являюсь единственным владельцем ужасной, убийственной, кровавой тайны, способной разоблачить всемирный заговор! Заговор, который может окончательно погубить Россию!

— Прошу вас для протокола выражаться яснее, — Бричкин из последних сил сохранял учтивость. — О какой тайне вы говорите?

Бурбон уставил на сыщика пронзительные черные глаза и энергично выдохнул:

— О тайне Орлеанской девственницы!

ГЛАВА 3

Хотя Карл Иванович Вирхов свалился на мраморный пол ресторана «Лейнер» после толчка справа, однако острая боль пронзила его левую руку. При внезапном падении он неудачно упал на локоть, и свет на мгновение померк в его глазах. Тем не менее сознание быстро вернулось к нему. С недоумением прислушиваясь к телу, он осторожно встал и, будучи все еще в легком шоке, так же осторожно осмотрел правую часть груди. Мундир был целехонек: ни единой дырочки. Вирхов перевел взгляд на стеклянную дверь ресторана: там закаменел полу согнувшийся в любезном поклоне официант, не очухавшийся от дерзкого налета убийцы. Преступника и след простыл.

— Прости, мин херц. — Вирхов услышал голос поднявшегося друга: Фрейберг успел свалиться на пол за мгновение до выстрела. — Пришлось тебя толкнуть, рефлекс сработал. Однако и сам все печенки себе отбил, поясницу ломит. Ты не ранен?

Вместо ответа Вирхов бросился к дверям. Проскользнув через просторный вестибюль, где зеленым крокодилом застыл с открытым ртом швейцар, следователь выскочил на улицу и сквозь снежную тьму, бившую в лицо, разглядел задок удаляющихся саней.

— Эй! — крикнул он дворнику, толокшемуся со своей бесполезной метлой возле ближайшей арки.

Тот нехотя приблизился.

— Кто сейчас отъехал от ресторана?

— Откель мне знать? — прогундосил огромный мужик с несолидной для своих размеров и звания бороденкой. — Какой-то франт.

— Номер извозчика не запомнил?

— Не углядел, — вздохнул детина. — А личность извозчика приметил. Бандитская личность. Оскалит зубы в бородище, аж клыки ощеривает, тигре в зависть. Да и вчерась наведывался, кампанию привозил. Из Шахматного клуба.

— Откуда знаешь? — Околевший на морозе Вирхов все еще держался за ушибленный локоть.

— Дык, из разговора ихнего, — ответил дворник и замер в ожидании следующих вопросов.

Вирхов махнул рукой и вернулся в ресторан. У дверей в зал его встретил Фрейберг.

— Я велел всем оставаться на местах, — шепнул сыщик другу.

Вирхов злыми глазами обвел немногочисленную публику.

— Почему вы бездействуете? — истерично выкрикнул один из лысых толстяков. — Здесь совершено убийство! Вызывайте полицию!

— Молчать! — рявкнул Вирхов. — Сам вижу. Где хозяин? Где телефон?

Из кабинета управляющего он телефонировал в Окружной суд. К сожалению, не удалось связаться с полицейским врачом, бросившимся в Департамент медицины хлопотать об отправке на фронт, так как известие о войне пробудило в нем патриотическое чувство. Вирхов поскреб в затылке, затем решился позвонить хорошему знакомому, частнопрактикующему доктору Коровкину, жившему неподалеку, на Большой Вельможной. Доктора он застал дома, и тот обещал прибыть немедленно.

Вирхов вернулся в зал: там, ближе к дверям, жались бледные посетители и ресторанные служители. У стола, где еще недавно восседал странный азиат, застыл суровый Фрейберг. Азиат лежал лицом вниз на скатерти, пропитанной разлившимся пивом. Пустой стакан откатился на середину стола. Длинные черные волосы разметались по затылку и щекам. Вирхов нагнулся и заглянул снизу — сквозь ткань шерстяного пиджака прямо на темные брюки обильными каплями стекала кровь, затем со звучными шлепками достигала пола.

— Прямо в грудь. — Вирхов выпрямился, указательным пальцем поманил обслугу и управляющего. — Что за посетитель? Бывал у вас прежде?

Управляющий откликнулся незамедлительно — длинноволосый азиат пришел сегодня впервые. Официанты подтвердили его показание. По их испуганному виду, по глазам, по другим, ясным его опытному глазу признакам, следователь понял: не лгут. Вирхов оборотился к Фрейбергу. Тот, вынув из кармана жилета серебряный хронометр, покачал головой и сказал вполголоса:

— Мин херц, я должен идти. По моим расчетам дознаватели прибудут с минуты на минуту. Меня ты всегда найдешь, адрес тебе известен.

Вирхов пожал ему руку в знак согласия и не удержался:

— У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Лишние уши лишают ушей.

Шепнув странную фразу, Фрейберг резко повернулся на каблуках и, оставив Вирхова размышлять, в каком смысле употребил он это выражение — в прямом или переносном, заторопился к выходу. Сквозь стеклянную дверь Вирхов видел, как услужливый швейцар подал королю сыщиков пальто, как его тезка тщательно обмотал шею клетчатым шарфом, педантично застегнул пальто на все пуговицы, принял шапку из рук подобострастного швейцара и только тогда вышел на мороз. Дверь за спиной Фрейберга захлопнулась, но времени для размышлений у Вирхова оказалось совсем ничего: в вестибюле «Лейнера» один за другим появились доктор Коровкин и Павел Миронович Тернов, кандидат на судебные должности, набиравшийся мудрости у опытного Вирхова. Помощник привел с собой фотографа и экспертов.

Разоблачившись, все они прошествовали в зал к Вирхову. После сдержанных приветствий и рукопожатий работа закипела. Доктор Коровкин, еще румяный с мороза, принялся осматривать азиата, а фотограф устанавливал громоздкий штатив и прилаживал к нему камеру. Павел Миронович Тернов по-хозяйски устроился за свободным столом, вынул из портфеля папку с листами чистой бумаги, чернильницу-непроливайку и перо. К своему молодому помощнику подсел и Вирхов.

Опрос начали с лысых толстяков, проявлявших больше всего нетерпения. Их объяснения совпадали: чиновники Министерства народного просвещения зашли в «Лейнер» отметить день ангела одного из них. Азиата никогда прежде не видели. Убийцу, увлеченные беседой, тоже не разглядели. Для убедительности они призвали управляющего ресторана подтвердить, что личности в сем заведении они небезызвестные, с репутацией добропорядочной. Лишь один из них, сидевший лицом к дверям, дополнил картину преступления. Оказалось, что дерзкий убийца после внезапного выстрела распахнул плечом дверь в вестибюль, повел рукой с револьвером в сторону швейцара, который все еще держал его пальто, преспокойно надел пальто и скользнул на улицу. Минута всеобщего замешательства позволила ему скрыться. Чиновники были уверены, что погиб сам Вирхов или его приятель. На азиата вначале даже не обратили внимания.

Посетители-железнодорожники оказались приезжими; их документы свидетельствовали, что путейские инженеры прибыли в столицу из Малороссии на похороны своего бывшего начальника, который когда-то начинал с ними в Полтаве, да быстро пошел в гору: был переведен в столицу. Скончался от сердечного приступа. В момент выстрела сидели отвернувшись, убийцу не видели. На азиата обратили внимание, когда по пришествии направлялись к столику, больно уж желтолиц да узкоглаз, похож на японца, а потом за разговорами о нем забыли.

Морской офицер, поигрывая кортиком в черных ножнах, проявил не меньшую словоохотливость. В связи с ситуацией на Дальнем Востоке их выпуск накануне спешно был произведен из гардемаринов в мичманы, но так как полное обмундирование еще не поспело, новоиспеченный офицер пользовался перед отправкой на фронт последней возможностью насладиться мирной жизнью. Молодой человек принадлежал к хорошей фамилии. Звали его Павел Игнатьевич Та-волжанский. Мичман имел овальное бритое лицо, лишь над верхней губой щетинились пшеничного цвета усики. Зеленые глаза его поблескивали сердитыми рыжими искорками. Из бледных губ, созданных для нежных признаний и поэзии, вылетали жесткие командирские фразы.

— Я, скажу откровенно, наблюдал за убитым. Он мне показался подозрительным. Уверен, он кого-то ждал.

— А как здесь оказались вы, господин Таволжанский? — поинтересовался Вирхов.

— С горя, — лапидарно ответил моряк, — из-за того, что отправка на фронт задерживается. Захотел выпить, а в «Лейнер» заглянул, чтобы было потом что вспомнить о столичной жизни. Ресторан-то не последний. Эх, быстрее бы отправили, а там мы уж покажем этим евреям!

— Каким евреям? — Вирхов недоуменно шевельнул плоскими белесыми бровями.

— Сам читал, — отрапортовал Таволжанский. — Пишут, что японцы — потомки евреев, из колена Израилева. Из тех, что по Мидии странствовали, да и добрели через азиатский материк до Тихого океана.

— Какая чушь, — не сдержался Вирхов.

— А я ни одного живого японца не видел, — виновато признался Таволжанский. — Думал, этот азиат — японец, и наблюдал за ним. Если не суждено вступить с врагом в открытый бой немедленно, может, в тылу удастся обезвредить тайного неприятеля?

— Должен вас разочаровать, милостивый государь, — вступил в разговор закончивший осмотр доктор Коровкин. — Погибший не японец.

Так как и фотограф, и эксперты закончили свою работу, Вирхов отпустил растерянного мичмана Таволжанского и вместе с Терновым и доктором Коровкиным направился к трупу.

— Пуля попала прямо в сердце, — вполголоса доложил доктор. — Пульс отсутствует. И самое странное — у погибшего нет ушей. Отрезаны.

Вирхов бросил недоверчивый взгляд на доктора. Клим Кириллович осторожно отвел от щеки покойника смоляную вислую прядь. Там, где следовало располагаться ушной раковине, у покойника был безобразный багровый шрам, посередине его зияло круглое отверстие.

— Дикари, варвары, — пробурчал Вирхов и, спохватившись, поправился: — А может, сектант какой-нибудь?

— В правом кармане убитого имеется документ, — доложил один из экспертов. — На имя мещанина Ерофея Вей-Так-Тао. Китаец. Православный. Российский подданный.

— Ничего не понимаю! — Вирхов внимательно разглядывал лицо мертвого китайца: худое, желтоватое, с приоткрытым ртом. — Одежда приличная. Портмоне дорогое.

— А как вы думаете, Карл Иваныч, каков мотив убийства? — встрепенулся Тернов.

— Пока очевидного мотива не выявлено, — осторожно ответил Вирхов. — Убийство произошло на моих глазах. Грабеж исключается. Если убийца из эсеров, все выглядит глупо. Зачем ему убивать китайца безухого? Эсеры охотятся на представителей власти, служащих ненавистному режиму. Им губернаторов подавай.

— Нет, но какова дерзость! — возмутился доктор. — Заявиться средь бела дня в ресторан и хладнокровно убить человека!

— Я даже оружие вынуть не успел, — виновато признался Вирхов. Он отводил глаза и не решался сказать, что его друг, король петербургских сыщиков, со страху сиганул на пол и повалил тезку.

— У меня есть идея. — Тернов нагнулся к Вирхову и быстро-быстро зашептал: — Не исключено, что китаец состоял в отряде боевиков, но предал своих товарищей. Вот они и порешили его устранить.

Вирхов поморщился:

— Если так, то не миновать объяснений с охранкой. Как только пронюхает Третье отделение о смерти этого Ерофея Вей-Так-Тао, тотчас засуетятся, если китаец, действительно, был провокатором.

— Но в моей идее есть рациональное зерно? — Тернов напрашивался на начальственное одобрение.

— Есть, Павел Миронович, есть, — миролюбиво согласился Вирхов. — Но на вашу идею можно придумать двести других, и все с рациональными зернами.

— Не думаю, что это так просто, — возразил Тернов.

— А я думаю, — отрезал Вирхов. — Вот вам с ходу первая. Убийца — резидент японской разведки. Убитый — агент разведки российской, прибыл с Дальнего Востока с опасными для японцев сведениями. Поэтому и убили его.

— А при чем здесь ресторан «Лейнер»? Немецкий ресторан? — удивился Тернов.

— А ни при чем, — ответил Вирхов. — Могли убить и в другом месте. Случайность.

— Но господин Таволжанский говорил, что китаец, похоже, кого-то ждал, — заметил доктор. — Не убийцу же?

— Вполне возможно, — Вирхов поморщился. — Жертву сюда могли заманить тысячью разных способов.

— Что же делать? — расстроился Тернов. — Неужели и этот преступник уйдет от возмездия?

Эта реплика напомнила Вирхову, что совсем недавно он был свидетелем спектакля, в котором банальный убийца Трифон Кошечкин предстал перед присяжными в виде ангелоподобного существа. Значит, все-таки оправдали.

— Труп в покойницкую, — раздраженно распорядился Вирхов, заканчивая дознание. — Материалы допросов, Павел Миронович, срочно проверить. Выяснить местожительство жертвы. Произвести осмотр. Выявить круг знакомых.

— Все сделаю, Карл Иваныч, не беспокойтесь, — закивал Тернов. — Всю картотеку пропашу. Все перепроверю.

— Вам, дорогой Клим Кириллович, огромное спасибо за помощь, — следователь повернулся к доктору Коровкину. — Извините, что извлекли вас из теплого дома. Мой сердечный привет вашей милой тетушке.

— Всегда рад вам услужить, дорогой Карл Иваныч, — пожал руку следователю доктор. — А то бы заехали. Сегодня у нас бараньи котлетки, форель запеченая.

— В другой раз обязательно, — через силу улыбнулся Вирхов. — Да надо бежать по горячим следам, ищейка ведь я царская. Жаль, что в шахматы играть так и не научился.

Доктор живо представил собаку, сидящую на стуле у шахматной доски с резными фигурами, и тихо рассмеялся. Карл Иваныч явно был чем-то обижен.

— Напрасно вы смеетесь, Клим Кириллович. — Следователь подходил вместе с доктором к дверям. — Мое дело ищейское: идти по следу и ловить. А выпускать убийц на свободу — это уже другая профессия.

Доктор промолчал.

На улице мужчин охватила январская тьма и снежные колючие потоки.

— Нам в одну сторону, — проворчал Вирхов, подзывая извозчика, стоящего неподалеку. — Высадите меня у Шахматного клуба.

Извозчик не заставил себя ждать. Он повернул заснеженное бородатое лицо к седокам, спрыгнул с козел и откинул суконную полость, приглашая мужчин сесть.

Доктор Коровкин не стал медлить, но Вирхов не полез за доктором в сани.

— А ну-ка, братец, оскалься! — грозно велел он извозчику.

Тот сверкнул глазами, кудлатая, огромная борода его разъехалась, обнажив несвежие редкие зубы. Подобно острому кинжалу блеснул длинный клык.

— Так-так. — Вирхов угрожающе надвинулся на опешившего возницу и схватил его за отворот тулупа: — Вот ты, голубчик, и попался. С час назад был здесь?

— Был, ваш сияство, — недоуменно ответил тот.

— Кого привозил?

— Фамилию не знаю, но человек достойный, обходительный. Думал забрать здесь друга, да не застал. Один и поехал в тиятр Пассаж.

— Пассаж! — взъярился Вирхов. — Не хватило ему театральных эффектов здесь! Откуда вез ты его сюда?

— Из Шахматного клуба, ваш сияство, — с готовностью ответил мужик. — Да я сомнительных личностев не вожу. Я на хорошем счету.

— Зачем же ты сюда вернулся и простаиваешь? — не поверил Вирхов. — Кого ждешь? Да и стоишь порядком — вон лошадь-то вся околела.

— Сам дивлюсь, — возчик пожал могучими, распирающими тулуп плечами и вжал голову в воротник, видимо, понимая, что влип в неприятную историю. — Энтот-то, из тиятра, сказал ворочаться сюда, друга его ждать, тот, мол, щедро заплатит. Я вас его другом и полагал…

Доктор Коровкин решил напомнить следователю о своем присутствии:

— Он дал описание друга или назвал его фамилию?

Вирхов отпустил отворот овчинного тулупа. Губы следователя уже не двигались, руки в тонких перчатках закоченели. Он со злобой смотрел на бандитскую рожу с кудлатой бородой.

Обрадованный возвращенной свободой движений извозчик отвернулся от своего мучителя и, оборотившись к спокойному седоку, ответил на его вопрос самым неожиданным образом:

— Велено ехать к «Лейнеру», дождаться господина Вирхова. Так и сказал — господин Вирхов тебе щедро заплатит!

ГЛАВА 4

Господин Икс с трудом выпроводил последнего из Бурбонов. Он запер за посетителем дверь и с сочувствующим видом подошел к Марии Николаевне Муромцевой. Девушка, записав со слов посетителя все необходимые данные, убирала в ящик стола письменные принадлежности.

— Прошу вас не беспокоиться, дорогая Мария Николаевна, дело, кажется, простое. Человек в нервическом перевозбуждении. Состояние хроническое. Вероятно, пьет. Посему не исключены слуховые галлюцинации. Удивительно, как ему чертики по углам не мерещатся. Видно, до белой горячки еще не дошел.

— Вы сможете как-то уладить эту историю? — безучастно поинтересовалась Мура.

— Разумеется. Все хлопоты беру на себя. А что касается Орлеанской девственницы….

— Глупая выдумка. Для таких, как Холомков. Интересно, откуда Холомков узнал, что я занимаюсь сыскной деятельностью?

— Думаю, он этого не знает, — поспешил утешить хозяйку Бричкин.

— Но почему же Холомков послал этого Бурбона в наше бюро?

— Забавляется, наверное. О бюро узнал из объявления в газете. Не отправил же он Бурбона к Фрейбергу — знает, что гонорар король петербургских сыщиков берет немалый, а неизвестное бюро дешевле. Таков, полагаю, был ход его мыслей. Когда я служил в артиллерии…

Но Марии Николаевне некогда было выслушивать воспоминания своего помощника, оставившего армию по причине слабого сердца. Она направилась к вешалке, за шубкой.

Бричкин на удивление резво подбежал, чтобы проявить усвоенную с юности галантность.

— Не знаю, смогу ли завтра заехать, — сказала Мура, — все так быстро меняется. Может, из-за войны и занятия отменят. Но вы самостоятельно справитесь с этим Бурбоном, Софрон Ильич?

— Не извольте сомневаться. Если возникнет необходимость вашего участия или совета, пришлю записочку. Но пока что завтра, с утречка, когда будет посветлее, обследую жилище этого королевского отпрыска.

Бричкин, подав Муре шубку, прихватил с вешалки и свое пальто, считая не лишним вывести хозяйку на улицу. Он дождался извозчика, запомнил номер и только тогда вернулся в бюро.

А юная владелица сыскного агентства не долго раздумывала о последнем Бурбоне, затерявшемся в российской столице. Она спешила домой, ибо предполагала, что там уже порядком беспокоятся из-за ее отсутствия.

Укутанный в белые одежды город, несмотря на холод и колючий снег, как никогда казался ей уютным. Мягкий, приглушенный свет фонарей рассеивал тьму; костры на перекрестках, как островки тепла, охраняемые надежными стражами в занесенных снегом шинелях, сулили приют бездомным и случайным прохожим. Ничего не изменилось из-за того, что Россия вступила в войну с далекой Японией, разве что народу на улице больше чем обычно в это время суток.

Дом на Васильевском, где квартировало семейство профессора Муромцева, встретил ее приветливым подмигиванием окон, расчищенной дорожкой у подъезда.

В прихожей Мура испытующе глянула в лицо горничной Глаше. Помогая барышне снимать пальто и меховые ботиночки, Глаша укоряюще качала головой.

Действительно, к обеду младшая профессорская дочь припозднилась, и папенька, по словам Глаши, изволил гневаться, что из-за нее обед задержали. Наскоро приведя себя в порядок, Мура скользнула в столовую, походя чмокнула отца за ухом, в кудлатую голову, села за стол, быстренько налила себе суп из заботливо подвинутой матерью супницы.

— Надеюсь, ты не намерена сбежать на фронт? — сурово спросил у нее отец.

— Зачем ты так, Николай Николаевич? — с мягкой укоризной отозвалась профессорская супруга Елизавета Викентьевна. — Маша девушка разумная, не легкомысленная.

Профессор недовольно фыркнул:

— Брунгильда тоже рассудительная. А собирается с концертами на Дальний Восток. Ублажать японцев моцартовскими сонатами.

Старшая его дочь, имевшая успех как пианистка и в Петербурге, и на гастролях в Европе, густо покраснела и низко опустила пышную золотистую головку к тарелке с телячьей котлеткой. Длинные ресницы увлажнились, слезинка упала на тушеную капусту.

— Я только говорила, что наши консерваторки высказывали сегодня такое мнение, — дрожащим голосом возразила красавица. — Ехать никуда не собиралась.

— Николай Николаевич, молодежь у нас воспитана в патриотическом духе, первая реакция ее на известие о боевых действиях чрезмерно воодушевленная, — увещевала Елизавета Викентьевна, с сочувствием поглядывая на дочерей и в то же время понимая крайнее напряжение своего супруга. — Нельзя осуждать детей за это.

— Я и не осуждаю, — пробурчал профессор. — У нас в университете молодежь тоже устроила сходку. Наслушался я пламенных речей на сто лет вперед. Не пугаться желтой тучи, поднимающейся на Дальнем Востоке! Не уходить из Маньчжурии — дважды отступали перед Константинополем, и что из этого вышло? России предназначено выполнить культурную миссию в Восточной Азии: защитить интересы Европы на Дальнем Востоке, как и в период монголо-татарского ига!.. Но с глупостями спорить бесполезно. Безыдейная, безразумная война, дележ шкуры чужого медведя! Ничего путного из нее не выйдет — не обольщайтесь! Погубят только людей.

Над столом повисла тишина. Выдержав паузу, Мура поинтересовалась:

— А не было ли телефона от Клима Кирилловича?

— Нет, — с готовностью отозвалась Елизавета Викентьевна. — Я тоже беспокоилась: не отправился ли доктор в Военное министерство? Позвонила Полине Тихоновне. Она сообщила, что ее Климушка срочно выехал по приглашению Карла Иваныча Вирхова.

— На место преступления? — Мура оживилась.

— Да, доченька, в ресторане «Лейнер» убийство, — пояснила мать.

— Счастливый Клим Кириллович, — завистливо протянула Мура, — и господин Вирхов тоже. У них настоящие преступления, а у меня… Одни сумасшедшие.

— Неужели еще один объявился? — скривился в усмешке профессор Муромцев. — Рассказывай, кто таков.

— Бедный господин утверждает, что он последний из Бурбонов. Владеет страшной тайной об Орлеанской девственнице.

Профессор побагровел, вилка в его руке воинственно сверкнула.

— Над тобой просто кто-то издевается! Какой-то розыгрыш! Мне кажется, испанские Бурбоны крепко сидят на троне: что-то не слышал, чтобы им пришел конец! Да и остальные, хоть и без трона, благополучно здравствуют в Европе.

— И чего же хочет твой Бурбон? — мягко скорректировала мужа супруга.

— Говорит, у него в доме бродят призраки. Шаги раздаются, стуки, звуки странные. — Мура сосредоточенно копалась в тарелке с телячьей котлеткой, сменившей тарелку с супом.

— Надеюсь, ты к нему не отправишься, — утвердительно заметил профессор.

— Конечно нет, папочка, — вздохнула юная владелица детективного бюро, — Софрон Ильич сам справится. Но самое худшее — я ощущаю себя совершенно бесполезным созданием. Кому сейчас, в такой исторический момент, нужна история? Кому какое дело до Орлеанской девственницы и моего любимого средневековья?

Брунгильда ласково взглянула на сестру и подхватила:

— И я, Мурыся, так же себя чувствую. Почему мы такие бесполезные?

Дочери профессора Муромцева так жалели себя, что на их глаза навернулись слезы. Утерла краешком фартучка набежавшую слезинку и бесполезная для войны Глаша.

— Прекратите истерику! — властно потребовал профессор. — Замуж вам пора. Враз о всяких глупостях забудете.

Девушки обиделись на неожиданную реплику отца, грубо пресекшую их патриотический порыв, и застыли с оскорбленным видом над опустевшими тарелками.

Но долго предаваться печали им не пришлось: элегическую грусть прервал звонок во входную дверь.

— Может, это наш Клим Кириллович? — примиряюще предположила Елизавета Викентьевна.

— Наконец-то, — злорадно бросил профессор. — Избавит меня от дамских припадков. Да и вам брому даст.

Но в следующую минуту надежды профессора рухнули. В дверях возникла Глафира и, прикрыв за собой тяжелые дубовые створки, громко зашипела:

— Господин Муромцев, к вам генерал Фанфалькин. Прикажете принять?

Женская часть семейства Муромцевых растерянно переглянулась. На немой вопросительный взгляд отца барышни пожали плечами: фамилия ничего им не говорила.

— Интересно, — процедил профессор и через секунду добавил: — Приму. Проведи в гостиную.

— Ты уверен, что это безопасно? — жалостливо спросила мужа Елизавета Викентьевна.

— А в чем опасность? — поднимаясь и отбрасывая салфетку, осведомился глава семейства.

— Как же, — торопливо продолжила его супруга, — совершенно неизвестный нам человек, может, самозванец, может, террорист под видом генерала…

— Собирается меня застрелить? За что? — У профессора от негодования зашевелились волосы на макушке.

— Ты не знаешь современную молодежь! — Елизавета Викентьевна остановиться не могла, ее охватила необъяснимая тревога. — Да ныне среди студентов столько злобных фанатиков; застрелить могут и за несданный экзамен или кого подослать. А вдруг ты кого-нибудь сегодня обидел во время сходки? Не сдержался, наговорил лишнего?

— Хватит, сидите тихо, — бросил профессор, подходя к дверям.

— Как же сидеть тихо? — В отчаянии профессорская жена прижала пальцы к губам: — Я чувствую, в наш дом вошла беда. У меня интуиция.

Профессор прожег супругу взглядом, глубоко вздохнул, раздув ноздри, и вышел.

— Мамочка, не тревожься, — зашептала Мура, — у нас просто нервы на пределе.

Елизавета Викентьевна с надеждой обратила взор к младшей дочери. Ради успокоения любимой мамы та была готова на все.

— Я потихоньку послушаю у дверей?

— Подслушивать нехорошо, — автоматически заметила Брунгильда, все еще сохраняя оскорбленный вид. Подчеркнутая надменность только красила ее: строгий профиль, нежно очерченные скулы, приподнятый точеный подбородок, полуопущенные ресницы.

Мура не успела ответить, как в дверях вновь явилась Глафира и на этот раз громко возвестила:

— Николай Николаевич просит всех пожаловать в гостиную. Без промедления.

Предводительствуемые матерью барышни заспешили на отцовский зов. В гостиной навстречу им со стула поднялся мужчина средних лет в генеральской форме. Он был невысок, но зато строен, и генеральский мундир с серебряными аксельбантами, тщательно отутюженные брюки с лампасами сидели на нем поразительно ладно. Генерал вытянулся в струнку, отчего показался несколько выше, затем, щелкнув каблуками, приветствовал дам поклоном головы. Короткая черная шевелюра, открытое худощавое лицо. Черные усики над верхней губой не скрывали едва уловимой иронии, отчего любезная улыбка казалось чуточку усталой.

Профессор от окна внимательно наблюдал за своими домочадцами и на редкость терпеливо ждал, пока супруга обратит взор к нему.

— Позвольте представить вам, дорогие мои, — несколько театрально, не свойственным ему фальцетом возвестил Николай Николаевич, — генерала Фанфалькина, Эраста Петровича. В настоящее время возглавляет специальное ведомство Главного штаба. — И так как все напряженно молчали, профессор помялся и добавил: — Да… Особо ответственное ведомство, особые миссии.

Барышни сделали легкий книксен. Елизавета Викентьевна протянула генералу руку, тот шагнул вперед и почтительно склонился над ней. Генерал вовсе не походил на террориста — профессорская жена заметила небольшой шрам на щеке, а над левым ухом — седую прядь.

— Прошу вас, ваше превосходительство, изложите еще раз цель вашего визита. — В голосе профессора слышалось странное волнение.

Елизавета Викентьевна устроилась на диване, барышни чинно расселись по стульям. Генерал отступил к середине гостиной и разомкнул уста. От его переливчатого глубокого баритона девичьи сердца затрепетали.

— Прошу прощения за внезапность и неурочность моего визита. Но я военный и привык действовать решительно, тем более когда наступает пора боевых действий. Я пришел просить у вас руки вашей дочери.

Елизавета Викентьевна от неожиданности приоткрыла рот.

— Какой дочери? — нетерпеливо подстегнул профессор.

— Я прошу руки вашей дочери Брунгильды Николаевны.

Ошарашенные женщины безмолвствовали. Глава семейства был чрезвычайно доволен произведенным эффектом: он потер руки, заложил их за спину и заходил от окна к дверям и обратно.

— Вот так, дорогие мои, поступают настоящие мужчины! И в наше время так же поступали. Пришел, увидел, победил! То есть увидел, пришел и просит руки. Чувствую родительскую гордость. Как будто я могу быть вершителем судеб. Но… Времена ныне прогрессивные. Родителей никто не слушает, милостивый государь Эраст Петрович. Если кто решил замуж выскочить, выскочит и без родительского благословения. Так что прошу, ваша судьба в ваших руках. Обращайтесь прямо к предмету вашей страсти.

Профессор с ехидным любопытством воззрился на генерала.

Тот, ни мало не смущаясь, перевел взгляд больших серых глаз на Брунгильду. Опустился на одно колено и, глядя снизу вверх на побледневшую красавицу, значительно произнес:

— Глубокоуважаемая Брунгильда Николаевна! В ваших силах сделать меня самым счастливым человеком на свете! Предлагаю вам свою руку и сердце.

Брунгильда молчала; ее бледные, как мрамор, щеки окрасились нежным румянцем, между бровей появилась крохотная вертикальная складочка, свидетельствующая о напряженной работе мысли.

— Отвечай же, — шепнула Мура и легонько толкнула сестру локтем в бок. — Ты согласна?

Елизавета Викентьевна беспомощно оглянулась на мужа и, не встретив поддержки, укоризненно обратилась к коленопреклоненному генералу:

— Да как же она может быть согласна?! Вы нам совсем незнакомы. Да и она видит вас сегодня впервые. Как же так скоропалительно!?

— А вам не придется ехать воевать с Японией? — пришла на помощь матери Мура: ей показалось диким, что ее сестра вдруг исчезнет из дома.

— Нет, я на фронт не поеду. В первую очередь задействуют Сибирский военный округ, возможно, частично Казанский. Маньчжурскую армию, Забайкальскую казачью бригаду, разумеется. — Генерал Фанфалькин не отводил гипнотического взора от Брунгильды. — Я служу в Главном штабе, выполняю особые поручения. — Он понизил голос: — Иногда они требуют скорых и неожиданных поступков. И тайны.

— Но все-таки, дорогой Эраст Петрович, — не сдавалась профессорская жена, которой взволнованный взгляд мужа придавал сил — вероятно, он с такими же интересом и страстью наблюдает за своими химическими реакциями! — Может быть, вам следует сначала поближе узнать э-э-э… В общем, познакомиться…

— Может быть, — вежливо, но формально откликнулся претендент на руку и сердце многообещающей столичной пианистки. — Так вы принимаете мое предложение?

Брунгильда Николаевна уже преодолела минутные колебания: складка меж бровей разгладилась, губы тронула улыбка, голубые глаза смотрели с пониманием. Она протянула узкую ароматную ручку генералу, и он тут же с чувством поцеловал ее.

— Встаньте! Довольно! Я должна… — глубоким певучим контральто произнесла Брунгильда. — Я согласна стать вашей женой!

ГЛАВА 5

Доктор Коровкин не мог припомнить, видел ли он когда-нибудь такой накал умоисступления, который явил его растерянному взору Карл Иванович Вирхов. Следователь Окружного суда, кажется, готов был зубами растерзать несчастного извозчика, так подробно и обстоятельно отвечавшего на задаваемые ему вопросы.

— Как?! — ревел Вирхов, тряся мужика обеими руками за отвороты тулупа. — Ты не знаешь, кто такой Вирхов? И ты смеешь мне это говорить? Издеваешься?

Съежившийся извозчик, пытаясь вырваться из цепкой хватки седока, пригибал голову, видимо, боялся, что барин может и кулаком в зубы двинуть.

— Зачем же вы безобразничаете, ваш сияство? Зачем невинных терзаете? — неожиданно плаксиво выкрикнул он.

— Карл Иваныч! Карл Иваныч! — Доктор поспешил выбраться из-под полости. — Да ведь у несчастного сейчас паралич случится. А он еще может быть полезен. Вы же не в шинели — кто же догадается?

Доктор соскочил с саней на заснеженный тротуар и, полуобняв Вирхова, с некоторым усилием добился ослабления вирховской хватки. Возница дернулся и, немного отбежав, зорко следил за беснующимся барином.

— Карл Иваныч, — шепнул доктор следователю, — все-таки неудобно, вы при исполнении…

— Вы правы, дорогой мой, — Вирхов обмяк, — но если б вы побывали сегодня в моей шкуре, вы бы не так взбесились. Днем оправдали — причем с триумфом красноречия! — убийцу, которого я изобличил и арестовал. В ресторане на моих глазах наглый террорист застрелил какого-то китайца. И только ниточка попалась мне в руки: вот этот субъект бестолковый, — еще один удар! Я-то думал в «Лейнере» передохнуть, а оказывается, убийца не только меня узнал, но даже бравирует тем, что совершил преступный акт на моих глазах; издевается: извозчика посылает, чтобы я за него заплатил…

— Наглость человеческая беспредельна, — философски поддакнул доктор. — Но все-таки извозчик ни при чем. А преступника найдем, не сомневайтесь. Не в Пассаже, конечно, он оттуда наверняка успел сбежать, но через Шахматный клуб вполне реально.

— Клим Кириллович, — взмолился Вирхов, — не сочтите за труд доехать до клуба вместе со мной, а то, боюсь, прибью нехристя с досады.

— Разумеется я не оставлю вас в таком состоянии без помощи, — заверил доктор и сделал приглашающий жест.

Вирхов забрался в сани, за ним последовал и Клим Кириллович, махнув извозчику рукой:

— Иди, братец, не бойся, гроза миновала.

Когда извозчик, оглядываясь через плечо на буйного седока, забрался на козлы, доктор спросил:

— А не припомнишь ли, братец, встречал ли у Пассажа кто-нибудь твоего злосчастного пассажира?

Извозчик помедлил, но все-таки ответил:

— Были дружки, один в форменной тужурке, и еще одна барышня. По виду студенты.

— Дело не безнадежное, — доктор тронул Вирхова за рукав. — Может быть, и эта информация сгодится.

Но Вирхов, скептически скривившись, пытался мысленно составить словесный портрет преступника.

Сани, раскачиваясь на обледенелых, занесенных снежком ухабах, убаюкивали седоков, будто напоминали им о необходимости покоя и умиротворения.

— Бесполезная это затея, — неожиданно заявил на подъезде к зданию, где размещался клуб, Вирхов, — ходить в гражданском платье. Все равно многие из нас знакомы преступникам в лицо. А если ты без шинели, даже извозчики дерзят.

— Разумеется вы, Карл Иваныч, известный человек. Не в извозческих кругах, конечно, — подлил елея доктор. — Может, в следующий раз загримироваться? Бороду привесить?

Вирхов не ответил; он уже стоял на тротуаре и миролюбиво похлопывал по плечу кучера.

— Как звать-то тебя?

— Герасим Быков.

— А по батюшке?

— Силов.

— Ну вот что Силыч, ты уж на меня не серчай, вины твоей ни в чем нет. — Вирхов протянул многострадальному извозчику рубль: — Детишек побалуй, конфет купи, что ли… А седок твой сегодняшний дрянь человек, запомни это.

— Не извольте сомневаться, ваш сияство, запомню. — Извозчик поклонился.

Доктор Коровкин и следователь Вирхов ожидали, что в Шахматном клубе будет малолюдно, но, как ни странно, клуб гудел как растревоженный улей. Доктор Коровкин усмехнулся: все шахматисты воображают себя глубокими аналитиками, разуму которых подвластны сложные комбинации, в том числе и политические. Председатель Шахматного клуба встретил Вирхова любезно: цивильный наряд, скрывавший мундир, не мог ввести его в заблуждение…

— Милости просим, любезный Карл Иваныч, — растянул тонкие губы в улыбке узколицый человечек в клетчатой пиджачной паре; над его узким лбом дыбился кудрявый хохолок. — Денек сегодня не из лучших, но вам служить готовы всегда.

Вирхов сдержанно выслушал любезное приветствие и попросил человечка найти более удобное место для приватного разговора. Таковым был избран кабинет председателя, на втором этаже слева от лестничной площадки: покойная квадратная комната, со стенами и потолком, обшитыми резными дубовыми панелями, освещенная электрическими лампочками массивной бронзовой люстры. На столах с шахматной разметкой толпились фигурки самой диковинной формы.

— Прошу вас присаживаться, — предложил председатель, плотно прикрывая за собой тяжелую дверь. — Весь к вашим услугам.

— Вместе со мной доктор Коровкин Клим Кириллович, — пояснил следователь.

— Очень приятно. Аристарх Болеславович Кронберг, — хозяин пожал руку доктору.

— У меня к вам приватное дело, Аристарх Болеславович, — начал Вирхов, устроившись в предложенном ему кресле и потирая тыльной стороной ладони подбородок. — Меня интересует имя одного из ваших посетителей. Сегодня часа два назад отьехал отсюда. Рост выше среднего, короткие черные волосы, сухощавый, лет двадцати двух или чуть старше… Замашки барственные… Так, что еще? Пальто и шапка с каракутем, серым.

— Можете не продолжать, Карл Иваныч, — поспешил Кронберг, — описание точно совпадает с внешностью нашего юного гения Юлия Антоньевича Балобанова. А чем, позвольте полюбопытствовать, он вас заинтересовал?

— Так, пустяки, не расплатился с извозчиком, — уклончиво ответил Вирхов. — А в чем же гениальность юноши?

— Вообще-то, — смутился Кронберг, — юноша обычный, приехал в столицу с полгода назад из Митавы. И приехал, победив — в неофициальном турнире, разумеется, — самого лучшего английского игрока, мистера Смита. В нашем клубе часто появлялся, обыгрывал опытных соперников, но не всегда, а по настроению. Натура еще неустойчивая. Однако в последние месяцы стал редким гостем. Неинтересно ему.

— Так, это я понял, — безучастно сказал Вирхов, демонстрируя равнодушие и вертя в пальцах шахматные фигурки, которые одну за другой он брал со столешницы. — А сегодня был сильный соперник?

— Нет, Карл Иваныч, все те же. Может быть, юноше стало грустно: все-таки война, другая жизнь…

— А где юный гений изволит проживать?

— Полагаю, квартирует с кем-то из дружков. Может, у того, что из Симбирска. Этот почаще заглядывает. Фридрих Шамильевич Герц. Помнится, жил невдалеке от Троицкого собора, все восхищался колонной Славы. Впрочем, не уверен.

— Очень интересно, — вздохнул Вирхов. — А из чего сделана эта тура?

Он поднес к глазам миниатюрную витую башенку из молочно-белого полупрозрачного камня, увенчанную причудливыми зазубринками на вершине.

— Эта фигура называется ладья, — мягко поправил важного гостя Кронберг, — а сделана она из китайского нефрита. Осталась как память о поездке в Маньчжурию.

— И вы приехали оттуда победителем? — доктор поднял вопросительно брови.

— Увы, — Кронберг смутился, — восточные игроки хитрые. Эта фигура напоминает мне о стыде поражения. Признаюсь вам, не для афиширования, я ее незаметно опустил в карман.

— То есть украли? — уточнил Клим Кириллович, в его серых глазах мелькнули лукавые искорки.

— Можно сказать и так, — ответил Кронберг, — но от Карла Иваныча это не скрываю. Да и преступное деяние совершил не на территории Российской империи. А эти азиаты достойны и большей суровости. Совсем разнуздались! На Россию нападать! Войну объявлять! Недаром пишут о набирающем силу панмонголизме.

— Мне сейчас не до панмонголизма, — остановил его излияния Вирхов. — Спешу на Литейный. Глупостями мне заниматься некогда. Так что вы уж, любезный Аристарх Болеславович, не сочтите за труд как-нибудь уведомить юного шахматного гения, чтобы с извозчиком расплатился. А мне на всякий случай адресок его добудьте: вдруг шалун и дальше извозчиков обижать намерен? Явлюсь самолично, сделаю отеческое внушение.

— А симбирский гений еще здесь? — поинтересовался Клим Кириллович.

— Увлекаетесь шахматами? — оживился Кронберг. — Господин Герц недавно отбыл. Но могу вам другого соперника порекомендовать; из этой же компании гениев, хотя и постарше их будет — господин Шевальгин. Игрок замечательный, хотя, — замялся узколицый человечек, собрав узкие губы в жалостливую трубочку, — есть у него недостаток, физический, так сказать. Он глухонемой. Ни слова от него не слышал. Однако сам генерал Фанфалькин, наведываясь к нам, любит играть с Дмитрием Львовичем.

— В следующий раз, — уклонился доктор, покосившись на Вирхова.

— Мы еще должны заехать в Пассаж, — неожиданно солгал тот. — Там сегодня модное представление. А вдруг и господин Шевальгин туда заглянет?

— Вряд ли, — Кронберг, потерявший к гостям интерес, пожал плечами. — Что глухонемому в театре делать?

— Как что? — Вирхов игриво подмигнул хозяину кабинета и тут же протянул ему руку в знак прощания. — На актрисочек любоваться. Он же не слепой!

Кронберг понял шутку важного гостя и звонко, по-девичьи, рассмеялся. Он проводил гостей до выхода, порывался кликнуть извозчика, но доктор и следователь решили прогуляться пешком. Снегопад прекратился, и прозрачный, обжигающий свежестью воздух позволял дышать полной грудью.

— Что вы обо всем этом думаете, Клим Кириллович? — спросил Вирхов.

— Вы поступили весьма хитро. Самое главное, не вспугнуть преступника. В Пассаже, мы, разумеется, нашего гения не найдем.

— Мы знаем его имя, — горделиво ответил Вирхов, — да и портрет его у меня в мозгу запечатлелся намертво. Может, найдем по нашим данным адрес. А ежели нет, сам Кронберг выяснит и позвонит. Уж я-то его знаю. Не раз с ним общался. Наш человек.

— Осведомитель? — в голосе доктора прозвучали неодобрительные нотки.

— Добровольный помощник, — поправил Вирхов.

Доктор вздохнул и замолчал. Они шли молча, сосредоточенно вслушиваясь в хруст снега под ногами и всматриваясь в лица встречных прохожих. Неожиданно доктор остановился.

— Карл Иваныч! — громким шепотом воскликнул он. — А ведь в свете всего случившегося ваш Кронберг может вести двойную игру!

— Как это? — Вирхов сдвинул плоские белесые брови.

— Все дело в нефритовой ладье, — едва размыкая губы, пояснил доктор. — Он же ее украл!

— Среди шахматистов такое баловство не редкость, — Вирхов снисходительно усмехнулся. — Они люди суеверные. Упрямые. Своевольные. Да не стойте вы на тротуаре, на нас оборачиваются.

— Но из-за кражи шахматный комплект стал неполным, а комплект очень дорогой!

— Ну и что? — не понял Вирхов. — Не улавливаю вашу мысль!

— Я заметил в клубе несколько лиц с весьма азиатской внешностью!

— Удивляюсь, что вас это поражает, — Вирхов ускорил шаг, — половину России населяют люди с азиатской внешностью!

— Но не с китайской, не с японской!

— Вы видели в Шахматном клубе японцев?

— Не уверен, — признался доктор, — но не исключаю. А не могли ли господина Кронберга завербовать во время его шахматного турне по Дальнему Востоку? Или позже?

— Шантаж? Из-за несчастной туры?

— Ладьи, Карл Иваныч, ладьи, — заторопился доктор. Он и сам не заметил, как добрался вместе с Вирховым до Литейного.

— У вас разыгралось воображение, милый Клим Кириллович, — пожурил друга следователь. — Если и так, шпионаж не моя епархия. Пусть им контрразведка занимается. Уверен, у нее и в Шахматном клубе есть свои соглядатаи.

Доктор смутился.

— Вы правы, Карл Иваныч. Надо бы отвлечься от криминальной сферы.

— Сейчас и отвлечетесь, — добродушно пообещал Вирхов, — время еще есть. Велю нашему дежурному извозчику отвезти вас куда скажете: или домой, на Вельможную, или на Васильевский? На Васильевском-то отвлечетесь быстрее.

Лукавый комментарий Вирхова заставил доктора улыбнуться; он представил себе семейство Муромцевых за вечерним чаем: раскрасневшиеся, хорошенькие лица профессорских дочерей, тихие звуки фортепьяно…

Вирхов подозвал извозчика и усадил друга, а сам направился к дверям Окружного суда.

Доктор медлил. Им овладело сентиментальное желание, чтобы Карл Иваныч обернулся и помахал ему рукой. Но тот поспешно скрылся в своей служебной цитадели, видимо смущенный столкновением с колоритной фигурой в дверях Окружного суда. Это был внушительный господин в лисьей шубе, на макушке его высилась боярская лисья же шапка, в руке господин крепко сжимал темной кожи портфель. Из-за спины вышедшего толстяка послышались восторженные женские голоса и аплодисменты. Доктор догадался, что является свидетелем триумфального шествия адвоката Пасманика, сопровождаемого поклонницами.

Но едва доктор успел понять это, как в лиловатом, блеклом свете фонарей увидел нечто темное, стремительно летевшее сверху прямо на героя дня.

В следующий миг доктор непроизвольно ахнул: темная масса ударилась о лисью шапку адвоката и мгновенно рассыпалась по сторонам черными брызгами. Адвокат качнулся и рухнул на обледенелый тротуар.

ГЛАВА 6

Кандидат на судебные должности Павел Миронович Тернов даром времени не терял. Отбыв с добытыми материалами дознания из ресторана «Лейнер» на Литейный, он развил бешеную деятельность: перерыл картотеки, изучил все жидкие папочки по китайцам, попадавшим когда-либо в поле зрения полиции. Безухих среди них не было. Молоденький кандидат, которым уже овладела мысль, что вместо банального убийства ему выпало счастье заниматься шпионским делом — что в военное время может ощутимо двинуть карьеру вверх! — горел желанием найти следы таинственной жертвы.

Не дождавшись появления следователя Вирхова, он ринулся на тропу самостоятельного поиска. В доходном доме бумагоделательного магната Сан-Галли квартировал его бывший однокашник по университету Виктор Иванович Гордеев. Отец его, крупный почтовый чиновник, вернувшись из Сибири, вышел в отставку, а в Сибири успел вторично жениться на обрусевшей китаянке. Виктор Иванович быстро привык к нешумной и улыбчивой мачехе. Единственное, что не нравилось младшему Гордееву, так это внезапные и частые появления каких-то китайских земляков или родни молодой отцовской жены.

Сейчас, находясь в лихорадочном возбуждении, Павел Миронович Тернов решил навестить бывшего однокашника — а вдруг его мачеха-китаянка знает что-то о безухом китайце?

Рысцой добежав до знакомого дома, Павел Миронович взлетел на третий этаж. На его звонок дверь открыла опрятная горничная с широким плоским лицом и узкими, раскосо поставленными глазами. Она заявила, что Виктора Ивановича нет, а госпожа Гордеева, напротив, дома и принимает.

В гостиной, где на многочисленных низеньких столиках громоздились лаковые коробочки, фарфоровые и нефритовые вазочки, статуэтки, совсем непонятные китайские безделушки, Тернова встретила стройная миниатюрная женщина в строгом черном платье с расшитым стеклярусом лифом. Ее смоляные волосы были собраны на макушке по европейской моде и заколоты блестящим гребнем. Говорила по-русски она превосходно.

— Прошу прощения за внезапный визит, — начал Тернов, озираясь на развешанные по розовым стенам причудливые, вышитые шелком пейзажи и жанровые картинки, количество которых с его последнего пребывания в этой уютной гостиной заметно увеличилось, — но меня привело к вам, Алевтина Романовна, неотложное дело.

— Я вас слушаю, Павел Миронович, — недоуменно ответила хозяйка, указав гостю на стул.

— Алевтина Романовна, к вам в гости часто наведываются земляки. Не знаком ли вам случайно человек по имени Ерофей Вей-Так-Тао?

Даже отсветы розового абажура от низенького торшера у диванчика, на котрром сидела госпожа Гордеева, не могли скрыть внезапной бледности, проступившей на ее скуластом, без единой морщинки лице.

— Что с ним? — быстро спросила она.

— Он убит. Застрелен, — ответил Тернов, наблюдая за реакцией женщины, которая вовсе не скрывала своего огорчения.

— Боже! — воскликнула она и перекрестилась на икону в углу. — Несчастный! Ускользнуть от преследователей на родине и не уберечься от смерти здесь!

— А кто мог желать его смерти? Вы не догадываетесь? — вкрадчиво спросил юрист.

— Императорские ищейки, — Алевтина Романовна вздохнула. — Бедный Ерофеюшка! Он провинился перед Императрицей-матерью. В одной из своих статей — он журналист — написал, что правительство компрометирует будущность Китая своей враждебностью к открытиям Запада. Его посадили в тюрьму, обрезали ему уши: чтобы не слушал европейцев, не разрушал вековые устои.

— Он бежал из Китая?

— Да, и принял православие. И продолжал взывать к соотечественникам, убеждать их, что счастье его Родины лежит на путях европеизации.

— А как он оказался в Петербурге? — удивился Тернов.

— Его предупредили, что престарелая императрица Поднебесной, — Алевтина Романовна по-своему поняла недоумение, застывшее в глазах гостя, — приказала тайно его убить. Он чудом избежал казни, с трудом добрался сюда, на дальний край российской империи. Да и здесь его разыскали.

Что-то в словах Алевтины Романовны казалось Тернову подозрительным. Сакраментальная фраза, переломившая судьбу китайского журналиста, произвела на Тернова, почитывающего российскую публицистику, впечатление чего-то безобидного. Не является ли эта история выдумкой, искусным прикрытием существа дела? Может быть, безухий китаец обманул доверчивую женщину?

Своими сомнениями о возможности столь тяжелого наказания за литературную безделицу он робко поделился с госпожой Гордеевой. Та горестно качнула изящной головкой.

— У него были и другие публикации. Если хотите, можете ознакомиться.

— Я не разбираюсь в иероглифах, — виновато признался Тернов.

— Он печатался и в российской прессе, в Сибири.

Китаянка встала и, слегка покачивая узкими бедрами в такт маленьким шажкам, засеменила к лаковому комодику, испещренному розовыми драконами и серебристыми пейзажами, приоткрыла верхний ящичек, порылась в нем и достала тонкий журнал.

— А где проживал ваш несчастный соотечественник? — спросил Тернов, вскакивая со стула и с удовольствием принимая из рук хозяйки журнал.

— Я сняла для него квартирку. Недалеко отсюда. На Роменской, 5. — Опечаленная женщина потянулась к изящному фарфоровому колокольчику на торшерной полочке. — Сейчас позову горничную, возьму у нее ключи — она прибирала там иногда. Но как же его могли выследить?

Ее вопрос остался без ответа. Бесшумная горничная тихо скользнула в двери гостиной и замерла в ожидании приказа. Без слова удалилась и вскоре вернулась с ключами.

— Надеюсь, осмотр даст какую-нибудь информацию. Выясню, с кем он встречался. Может быть, кто-то приходил к нему, — заявил Тернов, пряча полученные ключи в карман сюртука и провожая взглядом не понравившуюся ему прислугу. Дверь, правда, она прикрыла за собой плотно.

— Сомневаюсь, — подавленно ответила госпожа Гордеева. — Я бы знала. Он жил замкнуто.

— Однако, — сурово возразил помощник Вирхова, — его выследили. И убили.

Он чувствовал, как бешено колотится его сердце. Ему не терпелось поскорее покинуть уютную гостиную и нагрянуть в убежище китайского журналиста. Он был горд собой, интуиция привела его прямо туда, куда нужно. Вот удивится Карл Иванович, когда узнает, как быстро его помощник раскрыл явочную квартиру японского шпиона!

— Труп помещен в покойницкую, — важно заявил он опечаленной хозяйке. — И пробудет там до окончания следствия. Я дам вам знать, когда можно будет хлопотать о похоронах.

— Благодарю вас, господин Тернов, — тщательно убранная головка китаянки чуть качнулась вперед, как цветок на стебельке под легким порывом ветра. — Есть ли шанс найти убийцу?

— Не сомневайтесь, сударыня, — уверенно заявил юрист. — Однако пореже выходите из дома. Я не могу гарантировать вашу безопасность.

— Мою? — Черные блестящие глаза, не мигая, уставились на смутившегося Тернова. Госпожа Гордеева напряглась, но мелодичный голос ее звучал бесстрастно: — Мне что-то может угрожать?

— Осторожность еще никому не вредила, — уклончиво ответил Тернов, уверенный в том, что покойный занимался шпионажем.

Он старался не смотреть в глаза Алевтине Романовне, боялся, что проницательная дама прочтет в его взоре тайные подозрения и в ее причастности к организации тонко устроенной шпионской сети. Он торопливо поцеловал протянутую ему миниатюрную ручку и удалился.

Наскоро одевшись, он сбежал по лестнице и остановился. Роменская находилась недалеко, достаточно было пройти через Сангалльский сад. И Павел Миронович кинулся к ажурной высокой ограде. В воротах он покосился на высокий дощатый футляр, прикрывавший от непогоды статую Афродиты, которую безутешный хозяин фабрики соорудил в память о своей погибшей дочери, и решительно затопал вперед по свежему глубокому снегу между деревцами, слабо освещенными светом ламп, стоящих поверх каменного забора, что отделял слева территорию сада от фабрики.

В столь поздний час он не рассчитывал здесь кого-нибудь встретить. Однако через несколько шагов в глаза ему бросилось шевелящееся черное пятно. Тернов остановился и затаил дыхание, как зверь в засаде. Темное пятно перемещалось и изменяло свои очертания. Не сразу, но юный юрист догадался, что перед ним согбенный человек.

— Эй! — крикнул он, разрывая тишину сада.

Пятно задвигалось и приобрело очертания человека выпрямившегося. Тернов приблизился, разглядев впереди колоритную фигуру мужчины в длинной серой шинели, подпоясанной ремнем.

— Пройду ли я здесь к Роменской? — спросил служивого Тернов с демонстративным дружелюбием.

— Пройдете, сударь, непременно пройдете, — ответил странный тип. — Жаль, темновато нынче, а то бы прямо по следочкам и вышли к калитке.

— По каким следочкам?

— Да недавно здесь барышня одна пугливая пробегала, — пояснил служака, — по виду приличная. А на мой вопрос не ответила, припустила, что есть мочи. Да я уж не стал догонять. Пост свой оставить не могу.

— Так ты здесь служишь? — изумился Тернов, разглядев у ног собеседника скатанные снежные шары.

— Как есть служу, барин. Сверхштатный городовой при охране бумагоделательной фабрики Игнатий Донсков.

— А чем это ты занимаешься? — не унимался Тернов. — Снежную бабу лепишь?

Донсков смутился.

— Не-а, не бабу. Баба что — забава детская. А у меня руки чешутся, хочу настоящую скульптуру создать. Из снега. В прошлом году, когда в Таврическом саде дежурил, слепил конную статую покойного Императора. Не видели? А здесь конная статуя не к месту. Хочу снежную Афродиту изваять. Чтобы и зимой публика любовалась, а то настоящая-то под досками укрыта.

— Благое дело, — похвалил Тернов. — А народец тут местный гуляет?

— Прогуливается днем: и так, и с детишками. — Игнатий бережно огладил снежную выпуклость шара.

— А китаец Ерофей тоже гуляет? — осторожно допытывался будущий следователь.

— Ерофей он или нет, не ведаю, — ответил сверхштатный городовой-ваятель, — а ходил тут один китайского вида. Худущий…

— Один ходил или с дружком?

— Один. Инородцам-то и не сразу друзей в Питере найти удается. Когда еще своими станут?

Павла Мироновича несколько озадачило, что ваятель не полюбопытствовал, откуда прохожий знает про китайца, почему им интересуется? Впрочем, начинающий юрист тут же нашел объяснение: голова Игнатия занята мечтаниями о рождающейся из северного снега Афродите.

— Завтра непременно загляну полюбоваться на твое творение, братец, — пообещал он льстиво, — а пока прощай. Спасибо за разговор. Заморозил и тебя, и себя.

— Прощевайте, — кинул вслед Тернову Донсков. — А если погреться надобно, так у дома княгини Барятинской всю ночь палатка стоит: костер разожжен, чаем бесплатным угощают…

Но Павел Миронович уже не слушал ваятеля, он спешил не упустить след таинственного китайца. Как хорошо работать одному! Без вирховского руководства! Никто не изводит придирками, никто не истязает насмешками и колкостями!

На Роменской у дома № 5, двухэтажного деревянного сооружения, он нащупал в кармане заветный ключ. Осмотрелся. Дворников поблизости не было. Только вдали у Обводного канала мерцал красный огонек: жгли костер.

Тернов преодолел два марша скрипучей лестницы на цыпочках, на площадке второго этажа замер: ему предстояло отсчитать третью дверь справа. После осторожного маневрирования он обнаружил, как и надеялся, искомую дверь и наощупь вставил в скважину ключ, повернул два раза, потянул хлипкую створку на себя, и та подалась без усилий… В лишенные штор окна проникал свет газового фонаря, неприятные зеленоватые пятна переплетались на полу и по стенам причудливыми кругами и овалами; через открытые в комнату двери узкая полоска освещала и пустенькую прихожую. Прикрыв дверь, новоиспеченный контрразведчик принялся обследовать квартиру — похоже, тут никто не появлялся с того самого момента, как хозяин покинул свое жилище. На кухне было прибрано. Только на столе стоял стакан с недопитым чаем и полузаправленная керосиновая лампа. С зажженной лампой обследование двинулось быстрее, хотя Тернов и старался прикрыть трепещущее за закопченным стеклом пламя ладошкой, чтобы с улицы никто не углядел. Он открыл дверцы буфета: банка с сахаром, несколько пачек китайского чая… Сушечки, банка меда, крупа, соль, какие-то сушеные травы…

Павел Миронович пробрался в комнату, служившую, видимо, столовой, гостиной и гардеробной одновременно. Она также была прибрана: пустой круглый стол с плюшевой скатертью, по периметру симметрично расставленные венские стулья, аккуратно сложенные подушки на диване. Нигде никаких книг, бумаг, безделушек. В карманах скудной одежды, висящей в платяном шкафу, пусто. С каждой минутой Тернов все более падал духом. В жилище таинственной жертвы он не обнаружил ничего, что проливало бы свет на преступную деятельность хозяина. Но с другой стороны, убеждал самого себя юрист, подобная стерильность как раз и свидетельствует о том, что хозяин что-то тщательно скрывает.

Тернов помедлил посредине выстуженной, нетопленной со вчерашнего вечера комнаты, — леденящий холод неприятно проникал под пальто. Затем он нырнул в спаленку, где кроме венского стула и заправленной покрывалом лежанки ничего не обнаружил Он сорвал с постели кретоновое покрывало и пядь за пядью ощупал матрас. О!

Интуиция его не подвела! В головах матраца он наткнулся на продолговатый предмет. Распоров перочинным ножичком шов, Тернов извлек из тайника толстенькую книжечку в черном переплете с поблескивавшим на обложке серебряным крестом.

В этот момент он пережил гамму самых разнообразных чувств: уныние, воодушевление, разочарование, восторг… Муки его были вознаграждены. Пролистав Библию, — а это была она, — Тернов разглядел на последней, пустой странице, прямо за Откровением, загадочные иероглифы. И возле каждого стояли арабские цифры и двузначные числа: их разделяли точки, некоторые цифры были взяты в скобки. «Преступный шифр! — мысленно возликовал Павел Миронович. — Не с пустыми руками явлюсь к Вирхову! Тут-то его лицо вытянется! Не верил, старый брюзга, что дело не так просто, как кажется!»

Павел Миронович, чрезвычайно довольный собой, привел постель убитого китайца в порядок, вышел в большую комнату: успокоиться и хорошенько обдумать, что еще можно предпринять. В квартире царила полная тишина, и Павел Миронович, уже у порога, внезапно услышал в давящем безмолвии странные звуки: будто кто-то скребся во входную дверь. Неужели условный знак?

Он прикрутил краник на лампе; пламя, похожее на нераскрывшуюся головку мака, тут же увяло, и комната погрузилась во мрак, рассекаемый только пятнами уличного фонаря. Неужели он попал в западню?

Отважный кандидат на судебные должности пробрался к окну большой комнаты и уставился на улицу, прислушиваясь к подозрительным шорохам за дверью. Он надеялся, что, не дождавшись ответа хозяина, тот, кто условным образом скребся в дверь, выйдет на улицу.

Действительно, вскоре подозрительные звуки стихли, и Тернов даже залез с коленями на широкий холодный подоконник, чтобы высмотреть из окна, куда свернет посетитель, запомнить его особые приметы…

Ожидание затягивалось. Глаза Павла Мироновича устали, вывернутая шея и колени затекли, в оконные щели безбожно дуло… Наконец дверь приоткрылась, из нее выскочила лохматая собачонка и, бросившись к обледенелому деревцу, задрала заднюю лапу. Проследив за дворнягой, Тернов перевел взгляд выше; в таком же двухэтажном домишке, прямо напротив его убежища, в окне второго этажа внезапно вспыхнул свет. Из своей засады начинающий следователь прекрасно видел разостланный ко сну диван, на нем мужчину в белой ночной рубахе, а пред мужчиной, боком к Тернову, даму в шляпке с вуалью и в длинных одеждах, которые не скрывали ее выразительных форм. Но разве так, даже со сна, глядят на дам: у сидящего на диване — выпученные глаза, рот открыт в беззвучном вопле. Однако долго созерцать двусмысленную картинку Тернову не пришлось. Мгновение — и мужчина отбросил одеяло с колен, одним рывком вскочил, сиганул к окну, прыгнул на него, как на амбразуру, и вместе с оконной рамой вывалился в сугроб на тротуаре, но тут же резво вскочил на ноги и заблажил на всю улицу:

— Помогите, спасите! Aidez — moi! Sauvez — moi! On va me tuer! C'tst lui!*

< * — Помогите, спасите! Убивают! Это она! (фр.) >

Тернов спрыгнул с подоконника, ибо узрел, что безумец бросился в дверь дома № 5 по Роменской. Через секунду-другую его вопли раздались на лестнице за дверью! Человек бегал и стучал во все двери, и в ту, за которой затаился Тернов.

Однако жильцы на яростные призывы не откликались: то ли не хотели прерывать сладкий зимний сон, то ли привыкли к шуму, то ли боялись попасть в историю. По лестнице что-то с грохотом скатилось, вопли и стуки стихли. Юный юрист, смекнув, что чуть раньше в дверь скребла собачонка, видимо, приваженная покойным китайцем, счел возможным покинуть опасную квартиру и без всяких помех выскользнул на Роменскую.

Справа, у водосточной трубы, притулился человек в белых кальсонах и длинной рубахе. Он обхватил себя за локти и дрожал такой явственной дрожью, что Павел Миронович слышал стук его зубов.

Тернов кашлянул. Несчастный обернулся.

— Я Павел Миронович Тернов, помощник следователя. Почему шумим? Кто таков?

— Помогите, помогите, господин следователь, — страдалец умоляюще сложил руки у груди. — Я же говорил, что они меня убьют! Являются посреди ночи! Толкают меня в гроб! Сводят с ума!

— Спокойно, — оборвал его Тернов. — Кто является?

— Призраки, привидения! Восставшие из могил духи моих врагов!

— Конкретней, назовите фамилии…

Павел Миронович ничего не понимал. Он собственными глазами видел в комнате этого человека весьма пышненькую, аппетитную дамочку, даже отдаленно не похожую на призрак.

— Не знаю, — несчастный никак не мог унять дрожь, — вероятнее всего, это был призрак Маргариты Наваррской или Елизаветы Тюдор. Вы понимаете? Это же ведь призраки, таких людей не существовало!

— С кем имею честь беседовать? — холодно спросил Павел Миронович, с опаской отступив назад.

— Бурбон! — воскликнул яростно безумец. — Последний из Бурбонов! Надеюсь, вам такая фамилия известна?! Подданный Российской империи!

— Хорошо-хорошо, — заторопился Тернов, поглядывая на невесть откуда взявшуюся дворняжку, которая принялась обнюхивать его брюки. — Привидение с вами разговаривало?

— Да! — в отчаянии воскликнул Бурбон. — Я услышал шорох, включил лампу, — а она стоит передо мной, протягивает руки и говорит: «Пойдем со мной! Я расскажу, как меня извели душегубы!» Загробным голосом!

— Привидения извести нельзя, да и души у призрака нет, — пытался образумить Бурбона юный юрист, не зная, как выпутаться из дикой ситуации.

— Вы мне не верите? Не верите? — в отчаянии вскричал Бурбон. — Думаете, мне приснилось?

Тернов не успел ответить. Опасная грязная дворняжка уселась у его ног, задрала голову и зарычала.

Начинающий следователь, а вслед за ним и Бурбон в кальсонах одновременно взглянули вверх.

По заснеженной крыше домишки, из которого недавно вывалился Бурбон, шествовала таинственная дама: черное пальто, пышно присборенное на талии, шляпка с вуалью, — дама скользила от трубы к трубе. Каждый ее осторожный шаг сопровождался глухим железным звуком.

— Это она! — истерично выкрикнул над ухом Тернова истерзанный Бурбон. — Видите?

Юрист дернулся и отвел от видения глаза. Но когда Павел Миронович вновь обратил взор к крыше дома № 4 по Роменской, она была совершенно пуста…

ГЛАВА 7

— Вот и наш доктор Коровкин попал в газеты, да еще в полицейскую хронику, — уныло возвестила Елизавета Викентьевна, откладывая утреннюю газету.

Все семейство после бессонной ночи завтракало вразнобой, но все-таки сошлись, наконец, в гостиной, залитой веселым солнечным светом.

— Вчера едва не погиб модный адвокат Пасманик. Днем он блестяще провел защиту Трифона Кошечкина и так растрогал присяжных, что те подсудимого оправдали. Затем принимал поздравления поклонниц. И только вышел из здания Окружного суда, как сверху, с крыши, свалилась гипсовая ваза. Слава Богу, петербургского Цицерона спасла от гибели меховая шапка. Только сотрясение мозга.

— А при чем здесь Клим Кириллович? — спросила Мура, следившая за сестрой, которая углубленно изучала нотный сборник.

— Случайный свидетель, оказал первую помощь.

— Ясно, — протянула Мура, — вот почему он вчера так к нам и не приехал.

— А в моей газете пишут совсем другое, — недовольно включился в беседу профессор Муромцев, — на целую страницу размахнулись. Мнения самые разные. Многие не верят в несчастный случай. Намекают, что ваза с крыши упала не случайно, а кто-то намеревался погубить модного адвоката, будущую славу российской юриспруденции.

— А за что его хотели убить? — неискренне поинтересовалась Мура.

Она немного нервничала: скоро надо идти — бестужевки собрались на Дворцовую поддержать Государя, — а ей еще предстояло где-то добыть флаг…

— Намекают на конкурентов, — брезгливо ответил профессор, — на завистников. А еще рассуждают про удушение прогрессивных либералов. Так скоро договорятся, что охранка вазы скидывает…

Елизавета Викентьевна дождалась паузы и подхватила:

— И о вчерашнем убийстве в «Лейнере» пишут. Там застрелили китайца, российского подданного. Подозревают, что он из японофилов: связан то ли с партией евнухов, то ли наследных принцев. Китайский посланник от комментариев отказался.

— Еще бы! — хмыкнул профессор. — Убитый ведь не подданный Поднебесной! Давно обрусел, мог и с эсерами снюхаться.

Газетные публикации помогали хоть на время отвлечься от предстоящего замужества Брунгильды. Вчера после визита генерала Фанфалькина домашние долго увещевали невесту, приводили множество доводов против скоропалительного брака. Но Брунгильда оставалась непреклонной. Она заявила, что ее выбор остается в силе, и, значит, сегодня генерал явится для официальной помолвки и благословения.

Муромцевы, не смирившиеся с мыслью о серьезности внезапного решения старшей дочери, не спешили сообщать о предстоящей помолвке знакомым и близким. Они не представляли себе, как, какими словами объявить, например, хотя бы милому Климу Кирилловичу, что их дочь в одночасье выскакивает замуж за неизвестного человека? Что из того, что надежды на брак Клима Кирилловича и Брунгильды давно улетучились? Все равно ситуация глупая.

Упрямое выражение лица новоиспеченной невесты давало все основания полагать, что и новые уговоры будут также тягостны и бессмысленны, как и вчерашние.

Мура, решив, что помимо семейных проблем у нее все-таки имеются и собственные неотложные дела, дернула за шнур колокольчика: вызвала Глашу.

— Как ты думаешь, Глафира, у нашего дворника есть флаг?

— Если надо, спрошу, — с готовностью откликнулась горничная.

— А зачем тебе флаг? — нахмурился отец.

— Сегодня манифестация, папа, — осторожно напомнила Мура, — и бестужевки присоединяются. Мы же должны поддержать Государя в этот тяжелый момент.

Профессор промолчал, отметив для себя, что у брака Брунгильды одно несомненное преимущество: теперь-то старшая дочь откажется от Дальневосточного турне.

— Не опасно ли это? — встрепенулась Елизавета Викентьевна.

— Я буду осторожна, — заверила родителей младшая дочь. Ее переполняло сочувствие к несчастному отцу и несчастной матери. И почему Брунгильда так жестока?

— А у меня, пожалуй, еще есть время съездить в консерваторию, — неожиданно заявила старшая профессорская дочь, захлопывая нотный альбом и вставая. — К обеду вернусь. Прошу разносолов не устраивать. Обед должен быть скромным.

Никто не ответил золотоволосой красавице, и та решительно вышла из гостиной, а вскоре за ней захлопнулась входная дверь

Едва невеста покинула родительский дом, как Елизавета Викентьевна вскочила и заметалась из угла в угол.

— Что делать? Что делать? — Она ломала руки и бросала отчаянные взгляды на мужа. — Кто такой этот генерал Фанфалькин? Откуда он взялся? Зачем ему нужна наша девочка?

— Меня больше интересует, зачем этот генерал нужен ей? — возразил, багровея, профессор. — Она испортит себе всю жизнь! Главный штаб! А если его пошлют в дальний гарнизон? Куда-нибудь в степь? А если отправят в отставку? Она уедет с ним в деревню и там будет музицировать? Ведь он уже не так молод! Я бы даже назвал его стариком!

— А разве он не моложе тебя? — еще больше расстроилась профессорская жена.

— В паспорт не заглядывал, — профессор скривился, — а только, если он в Турецкой кампании участвовал, считай сама.

Елизавета Викентьевна остановилась и, наморщив лоб, стала беззвучно шевелить губами.

— Надо навести справки, — предложила Мура. — Вдруг выясним что-то порочащее генерала, тогда есть шанс, что Брунгильда передумает.

— Как ты такое можешь говорить! — возмущенно воскликнул отец. — Как это «порочащее»?!

— Но ты же не хочешь, чтобы она стала генеральшей! — возразила Мура. — Вот и я не хочу.

— Ты это выбрось из головы, — Николай Николаевич погрозил дочери указательным пальцем. — Не вздумай свои сыскные способности употреблять. Тебе не к лицу, да и понять могут неправильно.

Их беседу прервал звонок во входную дверь.

— Может, это Зиночка Безсонова за мной, — поспешила успокоить родителей Мура.

Но вместо Зиночки в дверях гостиной появился доктор Коровкин. Он был бодр и свеж, серые глаза его блестели, на румяных щеках обозначились трогательные ямочки: доктор приветливо улыбался. Его пышная русая шевелюра была чуть примята на висках от тяжелой зимней шапки.

— Рад видеть вас в добром здравии, — сказал доктор, целуя ручки хозяйке дома и Муре, затем протянул профессору ладонь для рукопожатия.

— Прошу вас, присаживайтесь, — ласково предложила Елизавета Викентьевна.

В присутствии Клима Кирилловича ей всегда становилось спокойнее.

— Вижу, вы уже осведомлены о моих подвигах, — заметил доктор шутливо, кивая на газету. — Вот уж воистину несчастный день вчера выдался. Сначала огорчение государственной важности: война с Японией. Затем Карл Иваныч Вирхов попросил по дружбе явиться в «Лейнер»… Его-то эскулапы все на войну собрались.

— А вы? — нетерпеливо подстегнула Мура.

— А я еще думаю. — Он улыбнулся. — Вполне возможно, приму посильное участие, если потребуется. А пока что и здесь работки хватает. Советую всем купить лисьи шапки. Великолепное средство от удара по голове. Извините, что шучу, это солнце и мороз так на меня действуют. Хотя поводов для шуток и нет. И в государственном масштабе, и в частном. Для других все закончилось не так благополучно, как для господина Пасманика. Осколки вазы принесли немало вреда. Одной даме повредили глаз. Другой — перебили ключицу. Так что пришлось, сами понимаете, повозиться. А там уж и поздно, да и сам в таком скверном состоянии был, что решил вас своим присутствием не тревожить.

— Очень жаль, — вздохнул многозначительно профессор.

Он все никак не решался сообщить доктору о предстоящей помолвке Брунгильды. Не будь этого обстоятельства, он наверняка бы бросился обсуждать с Климом Кирилловичем, в котором не сомневался найти союзника, бессмысленную войну.

— А почему я не вижу нашей замечательной пианистки? — поинтересовался игриво доктор. — Брунгнльда Николаевна здорова?

— Здоровее некуда, — буркнул профессор, — отправилась в консерваторию. К обеду обещала быть.

— А вы? Вы сегодня с нами пообедаете? — с надеждой спросила профессорская жена.

— Если ничего не помешает, буду весьма рад, — ответил доктор, внимательно приглядываясь к старшему другу. — А вы, Николай Николаевич, разве сегодня на службу не идете?

— Нет, — отвел глаза профессор, — у нас занятия отменены. Все ждут каких-то судьбоносных явлений. Подожду их дома. Ассистент мой при необходимости телефонирует.

— А я собираюсь выходить из дома! — отозвалась отцу Мура. — Но не на занятия, а на манифестацию. Пойдемте вместе, Клим Кириллович?

Доктор, несмотря на очевидное напряжение старших Муромцевых, да и самой Муры, стараясь сохранить шутливый тон, возразил:

— Мне уж не по возрасту, дорогая Мария Николаевна, манифестировать. Это все забавы студенческие. А я уж стар.

— Нет! — с горячностью опровергла Мура. — Вы молоды! И не говорите мне о вашей старости! Вот генерал Фанфалькин — тот действительно старик!

— Какой генерал? — доктор поднял бровь. — Герой? Новый кумир?

— Если пойдете со мной, расскажу, — пообещала Мура. — А вы его не знаете?

— Расспросите генеральшу Зонберг, — нелюбезно встрял профессор, — она наверняка о нем наслышана.

— Да, ведь ее покойный муж воевал на Шипке! — добавила со значением Елизавета Викентьевна.

— Понял, — сказал доктор, — герой Турецкой кампании… Это как-то связано с началом боевых действий? Новый назначенец?

Однако Муромцевы, оставив доктора в недоумении по поводу нового персонажа на российской исторической сцене, далее обсуждать генерала Фанфалькина не пожелали.

— Если проводите Мурочку до Дворцовой, окажете неоценимую услугу материнскому сердцу, — сочла нужным сменить тему Елизавета Викентьевна.

Ей казалось, что лучше, если Мура расскажет Климу Кирилловичу о помолвке Брунгильды по дороге, — доктору будет не так неприятно.

Минут через десять доктор Коровкин и бестужевка Мура Муромцева шествовали по Четвертой линии Васильевского острова с флагом в руках. Флаг нес доктор. Первоначальная неловкость быстро исчезла: то тут, то там мелькали женские и мужские фигуры с флагами и транспарантами. Некоторые несли иконы.

— А моя подруга Зина Безсонова собирается на фронт, — объявила Мура, заглядывая в лицо доктору. — Вы ее осуждаете?

— Не имею права, — серьезно ответил доктор. — Хотя война дело не женское.

— Даже если она едет к жениху?

— Даже если так. Ваша подруга неразумная девочка. Вы думаете, жених обрадуется ее приезду? Война страшна и для мужчин, слишком много страданий, крови.

Они свернули на набережную, пересекли проезжую часть и двинулись вдоль парапета до сходней на лед Невы, где наняли катал, и заскользили по ледяной дорожке, очерченной по бокам пушистыми елочками. Финские сани, ведомые опытными перевозчиками, двигались по колее резво.

Доктор Коровкин испытывал странное чувство; он сидел, обхватив двумя руками древко флага, и поглядывал на разрумянившуюся Муру — все происходящее казалось какой-то детской игрой.

На набережной их захватил человеческий поток, двигавшийся к Дворцовой: толпы студентов и штатских вперемешку с дамами запрудили не только набережную, но и параллельные улицы, модные шубы и форменные плащи соседствовали с чуйками и потертыми пальто бедняков. Порядок охраняли городовые с блестящими номерами на груди. Казалось, весь Петербург объединяло одно желание — жажда возмездия японцам за дерзкое нападение на русский флот у Порт-Артура. Тут и там гремело громкое «Ура!», летели в воздух шапки и фуражки, иногда из толпы выхватывали моряков и все с тем же громоподобным возгласом принимались качать их.

Естественно, в клокотавшем на Дворцовой человеческом море Мура и доктор не смогли отыскать бестужевок и остановились рядом со студентами из Технологического института; пуговицы их шинелей украшала характерная эмблема: скрещенные гаечный ключ и молот. Один из них держал в обнимку моченый арбуз и, отрезая ломти, угощал товарищей.

— Не желаете ли? — обернулся студент к Муре и доктору. — Вкусно!

При этом он вытягивал шею и разыскивал: кого-то взглядом в толпе.

— Нет, благодарю вас, — отказался доктор, чувствуя себя мальчишкой.

— А напрасно, — послышались голоса дружков арбузника, — Костя сам его вырастил!

— У себя в кадке, на кухне!

— Соколов у нас талантливый и даже гениальный!

Приступ всеобщего хохота поразил доктора: веселье казалось ему неуместным. Впрочем, скоро бесшабашный хохот был перекрыт пением: кто-то в толпе завел гимн «Славься, славься», и многотысячная толпа подхватила его, затем этот гимн сменил «Боже, царя храни», — и все закончилось очередным русским «ура». Сильный мороз щипал щеки, уши, на ногах мерзли пальцы, но народ и не думал уходить с площади. «Переживаем исторический момент», — загудел чей-то бас над ухом Клима Кирилловича. Он оглянулся, — радостные, оживленные лица были направлены к окнам дворца: там, сквозь запотевшие стекла мелькали военные мундиры, золотые н серебряные эполеты.

На балконе появился Государь. Доктор Коровкин и Мура и не заметили, как развеселый студент передал товарищам арбуз и стал протискиваться поближе к балкону.

Слова российского самодержца едва-едва долетали до слуха Муры. Он благодарил своих верноподданных и обещал скорую и блестящую победу. Мура слушала его, затаив дыхание.

Однако едва отзвучали последние звуки царской речи и раздались восторженные крики толпы, всеобщую гармонию слиянности властителя и его подданных нарушил жуткий нечеловеческий крик.

Мгновенно наступила тишина. Мура, схватив доктора за локоть, с ужасом увидела, как стоящая перед ней толпа бесшумно раздвигается, пятясь назад, и обнажается круглое пространство грязного затоптанного снега.

И посередине этого круга недвижно лежит тучный человек в черном пальто. Из-под пальто торчат неловко раскинутые ноги в черных брюках. С повернутой набок головы, обрамленной светлыми волосами и пышной русой бородой с бакенбардами, откатилась круглая мерлушковая шапка… А в спине человека торчит, поблескивая, рукоятка, похожая на серое соколиное перо.

ГЛАВА 8

Карл Иванович Вирхов с самого утра погрузился в водоворот забот. Как только рассвело, он послал агентов обследовать крышу Окружного суда и особенно тот ее участок, откуда вчера на голову модного адвоката свалилась злосчастная ваза. Как он и предполагал, в утренних выпусках газет появились клеветнические утверждения. Дескать, падение вазы — это покушение на жизнь борца за свободу личности! Выкроили местечко для гнусных домыслов в потоке материалов, связанных с началом войны.

Карл Иванович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он считал, что и сам мог пасть жертвой проклятой вазы, если б на минуту задержался с доктором Коровкиным. С другой — упорно вертелась мысль, что господь Бог знает на кого ронять вазу. И не случайно она свалилась именно на змиемудрую плешь защитника убийцы Трифона Кошечкина!

Агенты, обследовавшие крышу, ничего утешительного не сообщили. Ночью опять валил снег, и никаких следов злоумышленника, даже если таковой и имелся, обнаружить не удалось.

Впрочем, Вирхов и не сомневался, что результат будет именно таким. Не сомневался он и в том, что сегодня же вечером в газетах появятся новые инсинуации о бездействии судебных властей, имеющих зуб на великого Пасманика.

Карл Иванович ожидал своего помощника Тернова. Ретивый молодчик вчера явился к полуночи и начал прямо с порога что-то лепетать о Бурбонах и привидениях. И хотя Карл Иванович винного запаха не учуял, все же разъярился. Какие Бурбоны, когда все здание Окружного суда наполнено истеричными криками заполошных баб! Какие привидения, когда есть раненные осколками вазы, по коридорам носятся срочно вызванные лекари, когда здание оцеплено, когда опрашивают свидетелей происшествия! Вирхов грубо прикрикнул на перевозбужденного кандидата, отправил его домой, восвояси, спать, чтобы к утру предстал свеженьким как огурчик и не морочил начальнику голову ерундой!

Теперь следователь ждал появления своего помощника с минуты на минуту. Еще вчера письмоводитель Поликарп Христофорович успел выяснить место жительства Фридриха Герца, шахматного гения, студента Технологического института: в адресном столе сообщили, что господин Герц проживает на Подъяческой в доме Сежеговых. Карл Иванович предполагал, что дружок шахматиста Юлий Балобанов квартирует с ним же на незаконных основаниях. Во всяком случае, господин Герц мог вывести на Балобанова, а Вирхов был почти на все сто уверен, что таким образом схватит дерзкого убийцу, лишившего жизни китайца Ерофея Вей-Так-Тао. Как хорошо, что господь Бог наделил его, Вирхова, холодным рассудком и силой воли! Вирхов гордился, что его немецкая добросовестность не позволяет окружающей суете отвлечь его от главного: от расследования убийства в «Лейнере»!

Тернов возник на пороге вирховского кабинета погасший и с оскорбленным видом застыл у дверей.

— Итак, Павел Миронович, прошу вас ознакомиться с материалами дела по вчерашнему убийству в «Лейнере», — сухо предложил Вирхов, дернув головой в сторону письмоводителя, перед которым лежала папочка с подшитыми бумагами. — В вашем распоряжении десять минут.

В следственной камере наступила тишина. Сквозь зарешеченные окна лился жидкий зимний свет, и бодрящие солнечные блики внушали надежду, что сегодня-то уж точно не случится ничего скверного.

Вирхов даже слегка пожалел своего непутевого помощника, так понуро и безропотно тот листал страницы дела, демонстрируя полнейшую покорность. Впрочем иногда Тернов отрывал голову от документов, будто порывался что-то сказать, но, встречаясь с непреклонным взглядом своего наставника, снова сникал. Карл Иванович решил по пути к господину Герцу внимательно выслушать россказни все-таки небесталанного кандидата, но внезапно благостный порыв улетучился.

В проеме приоткрытой двери явилось встревоженное лицо коридорного курьера.

— Господин Вирхов, — сказал курьер, выпучив глаза, — полковник из Главного штаба господин Ястребов, просит срочно принять.

Вирхов махнул рукой — проси.

В следственную камеру вошел человек лет сорока с отменной выправкой. Одет он был в партикулярное платье, скромно и со вкусом. Манеры демонстрировал сдержанные и невыразительные. Вирхов встал.

— Ваше превосходительство? — полковник приблизился. — Вы расследуете дело об убийстве Ерофея Вей-Так-Тао?

— Так точно! — перешел на военный язык Вирхов, непроизвольно вытянувшись. — Чем могу служить?

— Строго конфиденциально, — полковник понизил голос, косясь на сотрудников Вирхова. Но, взвесив ситуацию, не стал требовать их удаления. — В главное управление контрразведки поступил рапорт мичмана Таволжанского о том, что вчера в ресторане «Лейнер» убит подозрительный китаец. Мичман утверждает, что убитый мог быть японским шпионом: по его наблюдениям жертва ожидала встречи с курьером. Сами понимаете, в военное время эта информация чрезвычайно важна. Есть ли у вас какие-либо новые данные?

— Увы, — Вирхов жестом пригласил нежданного гостя присесть и уселся сам. — Все, что удалось выяснить, опубликовано в утренних газетах. При убитом не найдено никаких вещей, позволяющих установить его место жительства. В адресном столе также отсутствуют какие-либо сведения.

Полковник, расположившись по другую сторону стола, достал из кармана миниатюрную записную книжку, ручку «Паркер» и приготовился писать.

— Как я понял, убийство произошло в вашем присутствии. Можете ли вы описать убийцу?

— И очень точно, — ответил Вирхов. — Выше среднего роста, брюнет, движения замедленные. Взгляд яростный. Воротник пальто и шапка из серого каракуля. Возраст от двадцати до двадцати трех.

— Студент?

— Вряд ли, — покачал головой Вирхов, решив придержать сведения о возможном убежище негодяя. Во-первых, он хотел поймать преступника сам, а во-вторых, все еще сомневался, что дело связано со шпионажем. Зато он с исчерпывающими подробностями живописал сцену, свидетелем которой стал. Позволил полковнику ознакомиться с показаниями очевидцев, услужливо переданными его помощником.

— Что ж, негусто. — Полковник не удержался от недовольной гримасы: между бровей прочертилась складочка, губы оттопырились дудочкой. — Если информации прибавится, прошу срочно сообщить мне.

— Вообще-то, — нерешительно заметил Вирхов, — китаец на шпиона не похож. И у него отрезаны уши. А это слишком яркая особая примета. Любая разведка вряд ли заинтересована в вербовке агента с таким бросающимся в глаза дефектом. Не так ли?

Недовольная гримаса на моложавом лице полковника сменилась бесстрастной маской.

— Во всяком случае, — сказал он уклончиво, — ясно одно: придется немало побегать, прежде чем истина будет установлена.

Он повернулся и встретился взглядом с Терновым. Павел Миронович с горящим взором прислушивался к разговору начальника и посетителя.

— Вы желаете сообщить что-то дополнительно? — насторожился полковник.

Павел Миронович энергично замотал головой сверху вниз.

— Я вас слушаю, — полковник поощрительно кивнул.

— Карл Иваныч, — через плечо визитера заискивающе обратился к начальнику Тернов, — вы позволите?

Вирхов недовольно промолчал.

— Господин следователь вчера был чрезвычайно загружен, — оправдывающимся тоном начал Тернов. Он встал и двинулся к гостю. — А у меня выдалась свободная минутка, и я по собственному разумению продолжил дознание. Мне удалось через китайскую диаспору установить место проживания покойного китайца: Роменская, 5. Вчера осмотрел его берлогу. Кое-что нашел. Может быть, вас заинтересует.

Павел Миронович вынул из кармана пухлявую черную книжицу с серебряным крестом на обложке и протянул ее полковнику.

— Библия? — равнодушно покосился господин Ястребов.

— Была зашита в матрас, — многозначительно пояснил Тернов. — На последней странице тайный шифр.

Господин Ястребов открыл Библию и убедился, что молодой человек не лжет — черной тушью в столбик были выведены какие-то иероглифы и цифры.

— Вы позволите? — спросил он, переводя взгляд с Вирхова на Тернова. Разумеется, Тернов возражать не стал, молчал и Вирхов. Библия китайца погрузилась в полковничий карман. — Прошу простить за внезапное вторжение. Весьма признателен за прием. Есть, конечно, среди молодежи экземпляры, готовые даже собирать деньги в поддержку микадо. А все-таки вот такие как вы, — он благосклонно кивнул закрасневшемуся Тернову, — заставляют верить, что молодежь у нас прекрасная, и напрасно либералы клевещут о наемном энтузиазме и казенном патриотизме нашей молодой поросли.

Полковник встал и, не дожидаясь ответных любезностей, вышел из вирховского кабинета.

С минуту тишину ничего не нарушало.

— Все, довольно, — очнулся от невеселых раздумий следователь, — самодеятельностью мне заниматься некогда. Вы бы еще ему о Бурбоне рассказали.

Тернов чувствовал себя предателем; сладкая месть уже не казалась ему достойным ответом бесчувственному наставнику.

— Это мое дело, — сказал злобно Вирхов. — И я должен найти убийцу. Убийство со шпионажем не связано.

Тернов благоразумно не стал спорить. Он знал, что возражения и дерзкие комментарии только сильнее разъярят Вирхова.

— Я изучил материалы первоначального дознания, — виновато отрапортовал он.

— Отлично, — отрезал Вирхов. — Захватите с собой агента, поедем на Подъяческую.

— Но, Карл Иваныч, — робко подал голос письмоводитель, — всех агентов услали на Дворцовую. Там ожидается многолюдная манифестация патриотического характера.

— О, черт, — выругался Вирхов, — нашли время манифестировать. Ладно, поедем так. Авось не промахнемся.

Через четверть часа дежурный извозчик уже катил свои сани по петербургским улицам. Солнышко пригревало едва-едва, и Вирхов, зажмурив глаза, наслаждался его кротким теплом. Только переехав Троицкий мост, он подал голос.

— Ну, рассказывай, Павел Миронович, про свои похождения и про своего Бурбона.

Тернов понял, что начальственный гнев миновал.

— Да ведь я, Карл Иваныч, еще вчера хотел вам про этого китайца все рассказать. А пока его берлогу разыскивал да обследовал, на сумасшедшего наткнулся. Явилась к мужичку прекрасная Елена, а он со страху в окно сиганул, да и раму вышиб. Кричал, что он последний российский Бурбон, за которым охотится привидение. Забыл чье… Марии Стюарт, кажется. Хотел вам рассказать, а вы гневаться изволили сразу же.

— Не с того ты, дружок, начал, — миролюбиво ответил Вирхов. — Вечно тебя черт-те знает куда заносит. А что с китайцем?

Тернов, захлебываясь от волнения, наконец-то изложил подробности своего визита к госпоже Гордеевой, результаты изысканий на Роменской, 5.

— Так ведь вы же отсутствовали, Карл Иваныч, а мне не терпелось дознание продвинуть, проявить инициативу… — завершил он рассказ.

— Ладно, — Вирхов уже совсем оттаял, — пусть с Библией контрразведка поработает, шпионов поищет. Я думаю, дело проще. Я тоже инициативу проявил. Может, сейчас убийцу-то и схватим. Вот тогда все и займет свои места. Увидим, кто прав. Нечего гадать.

Они остановили сани в узкой улочке у дома Сежеговых, нырнули под арку и, справившись у дворника, направились к парадной, где на пятом этаже снимал комнату студент Технологического института Фридрих Герц.

На скрежет шепелявого механического звонка-бабочки дверь открыла усохшая старушка в замызганном фартуке. Она не слишком охотно повела посетителей по длинному обшарпанному коридору в дальнюю комнату. Шаркая войлочными туфлями, она бурчала себе под нос, что жилец-то болен, простудился, лежит, насквозь промок, да и одежонку еще не высушил.

На узкой кровати, поверх лоскутного одеяла, из которого торчали клочья грязной ваты, возлежал господин Герц, долговязый студент: лицо округлое, щеки впалые, нос крупный, беспородный. Он был одет в поношенную домашнюю куртку, служившую когда-то сюртуком. Из-под головы высовывалась подушка в несвежей наволочке, на другой, такой же засаленной подушке, ближе к жарко протопленной голландке грелись огромные ступни в толстых шерстяных носках. В комнате стоял смачный запах просыхающей кожи, исходящий от прислоненных к печи подошв разношенных сапог.

Бросив на нежданных визитеров косой взгляд блеклых, маленьких глаз, студент и не подумал пошевелиться, чтобы принять вертикальное положение.

— Зачем пожаловали? — открылся лягушачий рот.

— Извольте встать! — потребовал Карл Иванович. — Перед вами судебный следователь Вирхов.

Студент в мгновение ока сел, свесив ноги с лежанки.

— Вы следователь Вирхов? — недоверчиво спросил он и, пошарив в кармане, поднес к глазам очки.

— Я, я, — подтвердил Карл Иванович. — А это мой помощник господин Тернов.

— Вот досада, — процедил сквозь зубы студент, — а я и не готов встретить таких дорогих гостей. Пардон-с, не одет как надо.

И он вновь принял горизонтальное положение, закусив губу и воззревшись в потолок.

— Как часто вы посещаете Шахматный клуб? — взял быка за рога Вирхов.

— Когда есть настроение.

— А господин Балобанов?

— Вот у него и спросите.

— Где он проживает?

— Не знаю, — лениво отперся господин Герц.

— Лжете, — в сердцах возразил Вирхов.

— А вы докажите, — нагло парировал студент, с презрением посмотрел на пунцового Тернова и снова упер взор в потолок.

— Мы ведем дознание по делу об убийстве в ресторане «Лейнер», — сдерживая глухую ярость, сообщил Вирхов. — Где вы были вчера днем?

— А что, убийца по приметам похож на меня? — не поворачивая головы, ответил вопросом на вопрос студент.

— А вечером, что вы делали вчера вечером? — вступил Тернов.

— Был в театре Пассажа, если уж вам так интересно, — язвительно откликнулся юнец. — А что? Убийство произошло вечером?

— Кто с вами там был? Фамилии! — потребовал Вирхов.

— Фамилии не назову, — заявил с гордостью Фридрих. — А билет остался. Это что, преступление — посещать Пассаж? Совсем человеческий блик потеряли! Не знают, как еще связать по рукам и ногам свободного человека.

— Последний раз спрашиваю, — Вирхов повысил голос, — был ли с вами в театре господин Балобанов?

— У него и спрашивайте, — упорствовал студент. — А я был со своей подружкой Зиной. Да и других хорошеньких барышень там было много. Я мальчиками не интересуюсь.

Опасаясь сорваться и впасть в неподобающий гнев, Вирхов резко повернулся и вышел. Тернов посеменил за ним.

Разговор в прихожей с тощей бабой не дал никаких результатов: то ли она прикидывалась бестолковой, то ли в самом деле была глупа, как пробка, — студент проживал один, об интересующем Вирхова госте жильца сообщить ничего не могла, зато охотно переводила разговор на квартирующую здесь же молоденькую швею, шаставшую ночами в комнатенку студента.

Только на улице следователь отдышался и сказал помощнику, тщательно скрывая жалобные нотки в голосе:

— Был бы агент, поставили бы капкан, а так не уследишь. Предупредит, злодей, своего дружка-шахматиста, скроется убийца с концами.

— Ничего, Карл Иваныч, не огорчайтесь, что-нибудь придумаем, — ободрил начальника Тернов. — Не улетит от нас эта птичка, не сомневайтесь.

Оба сыщика, пошептавшись с дворником и дав ему строгие указания — при появлении темноволосого дружка квартиранта сообщить, в глубочайшем расстройстве пошли по солнечной стороне улицы

Карл Иванович, повидав дружка убийцы, только уверился в мысли, что безухий китаец не был причастен к шпионской деятельности. Вряд ли этот дерзкий шахматист и его дружок занимались шпионажем — не лезли бы тогда на рожон в общении с властью. Наоборот, всячески бы мимикрировали, втирались в доверие, стремились разнюхать что-то ценное под видом дружелюбных бесед… Он досадовал, что никак не может придумать версию случившегося. Если разматывать китайский след, то при чем тут элегантный европеец Балобанов? Подкуплен тайной службой китайской императрицы?

— А не играл ли этот китаец Ерофей в шахматы? — неожиданно спросил он у Тернова. — В его логове шахматы были?

— Нет, Карл Иваныч, ничего подобного не видел, — начинающий юрист понял ход мысли начальника. — Убитый скрывался, это верно. Боялся, что китайские власти подошлют к нему убийц. Оно и понятно, мутил воду в Китае, пренебрегал традициями предков, восхищался Западом, европейской цивилизацией. Призывал выйти из азиатского средневековья. Впрочем, все это может быть легендой прикрытия.

— Вот если б наш Император так держался за традиции предков! — посетовал Вирхов, оставив без внимания последнюю фразу Тернова. — Отрубал бы уши либеральным писакам… А то распоясались. Каждое утро встаешь в страхе: какую еще гадость выдумают и пустят гулять по миру?

Они вышли на Каменноостровский, потолклись у афишной тумбы с телеграммами о военных действиях, почитали о новых назначениях, о пожертвованиях от российских городов на нужды фронта, послушали сплетни. Болтали о падении Порт-Артура и столь же уверенно о полном разгроме японцев. Раздосадованные противоречивостью слухов сыщики двинулись было дальше, но рядом с ними затормозил, обдав их галоши снежной пылью, возница.

— Не прокатить ли, ваш сияство, с ветерком?

Вирхов обернулся на басовитый голос и узрел улыбку с торчащим из бороды длиннющим клыком.

— А, Герасим Силыч! — обрадовался он как старому знакомому вчерашнему извозчику. — Никак тебе от меня не отделаться!

Тот добродушно засмеялся и подождал, пока Вирхов и Тернов угнездятся под полостью.

— Ну, Силыч, как думаешь, победят наши японца? — подстрекнул возницу Вирхов.

Тот, хохоча утробой, поднял руку на аршин от козел.

— Вот экакеньких-то да не одолеть?

— А если побьют?

— Голову то есть об панель тогда себе расшибу. — Возница повернулся и хитро спросил: — Нашли вы, ваш сияство, вчерашнего шутника?

— Еще не успел, братец, — посерьезнел Вирхов, — больно ты скор.

— Зато я нашел, — ухмыльнулся извозчик, натягивая вожжи.

— Погоди-погоди, стой! — встревожился следователь. — Докладывай по порядку.

— Чего уж, дело прошлое, — охотно пояснил Герасим. — Сел он сегодня ко мне, смеется, просит прощения за шутку. Радуется солнышку, да что снег не идет. Деньги сувал — за давешнюю шутку, говорит.

— Ну а ты? А ты? — ошарашенный Вирхов растерялся.

— А что я? Я уж его пуганул. Деньги, знамо дело, взял, чай, трудовые, заработанные. Да пугнул: мол, господин Вирхов сильно гневался за шуткарство ваше. Сердился, мол, как ни рядись, все равно узнают. Дерзит, мол, молодежь.

— Ты, братец, хватил через край, — Вирхов поморщился.

— Пусть знает, как баловать, — назидательно ответил Герасим Быков. — А для пущей острастки, говорю, будет господин следователь личину менять, дабы шутника изловить.

— Это доктор Коровкин предлагал. Несерьезно, конечно, — пояснил следователь удивленному Тернову и вновь обернулся к вознице: — А где ж ты встретил этого шутника?

— На Выборгской у вокзала. Случайно.

— А ты уверен, что случайно? Не поджидал ли он тебя умышленно?

— Не, откуда ж ему знать, что я там проезжаю? Я его завсегда от Шахматного клуба возил.

— И куда ж ты его отвез сегодня? — вступил Тернов. — На патриотическую манифестацию?

— Куда ему! — обиделся извозчик. — Поехал кутить в ресторан «Семирамида»!

ГЛАВА 9

Впервые в жизни доктору Коровкину не дали возможности оказать медицинскую помощь пострадавшему. Толпа на Дворцовой после минутной заминки стала стремительно рассыпаться во все стороны, увлекая за собой доктора и Муру. Тотчас в дело вступили конные казаки и полицейские, криками понуждая очистить место преступления. Они без разбора хватали замешкавшихся зевак и сгоняли их в кучки, размахивая нагайками.

Доктор не выпускал руки Марии Николаевны Муромцевой, так неосмотрительно завлекшей его на манифестацию. Он давно бросил злосчастный флаг и старался уберечь девушку от толчков. Мура, будучи в шоковом состоянии, повиновалась. Наконец, они остановились. Над северной столицей по-прежнему сияло низкое холодное солнце. Оно раскидывало ослепительные искры на заснеженных крышах, на сугробах, на белоснежных ветвях деревьев Александровского сада. Солнце заглядывало в глаза бежавшим, и растерянные люди спотыкались и жмурились от дразнящего, слепящего света. Им не верилось, что нашлись изверги, уроды, душегубы, которые оказались глухи к патриотическому воодушевлению горожан, нечувствительны к ласковым словам Государя, и исполнили гнусное преступление прямо в гуще народной.

— За что убили этого человека? — Мура подняла бледное лицо к доктору.

— Расследование установит, — мягко ответил Клим Кириллович. — Одно могу сказать точно: удар, судя по расположению рукоятки, смертельный.

— У меня плохие предчувствия, — сказала Мура, как-то по-старушечьи поджимая губы. — Эта война с Японией… Плохое предзнаменование.

— Неужели вы думаете, что Япония одержит победу над Россией? — иронически спросил доктор, питавший антипатию к мистическим темам. — Может быть, вас отвезти домой? Какие у вас планы?

— Я не вижу наших бестужевок, — Мура растерянно озиралась. — Разбежались… Испугались… Я боюсь за Брунгильду.

Доктор вздрогнул.

— Она тоже была здесь? Втайне от родителей?

— Нет, доктор, нет, — Мура опустила глаза, — все значительно хуже.

— Говорите яснее, — доктор похолодел. — И по существу.

Но Мария Николаевна Муромцева не нашла в себе сил сообщить доктору Коровкину в такой момент о семейной драме.

— Позже узнаете, — ответила она уклончиво, чем еще больше встревожила друга семьи.

— Тогда едем прямо на Васильевский! — решительно заявил Клим Кириллович.

— Нет-нет! Только не туда! — воскликнула Мура и тут же поникла. — То есть я хочу сказать, что мне еще надо в свое бюро. До обеда мы успеем.

Ей очень хотелось оттянуть неприятный момент; интуиция подсказывала, что время как-то развяжет все узлы, завязанные минувшим днем.

— В бюро? — доктор усмехнулся. — Неужели у вас есть дело?

— Вы напрасно иронизируете, милый Клим Кириллович, — обиделась Мура. — Дело есть. Задаток получен. И я обязана провести расследование. Полагаю, имеются затруднения. Иначе Бричкин сегодня бы меня оповестил. Прислал бы с утра посыльного. А он молчит, будто в рот воды набрал.

— А в чем ваше новое дело? — полюбопытствовал доктор, оглядывая улицу в поисках свободного экипажа.

— Узнаете в бюро, — мрачно пообещала Мура. — Жаль, что клиента не увидите, а то проверили бы свои знания в области психиатрии, поставили бы диагноз.

— Вы сомневаетесь в умственной полноценности клиента?

— Не то что бы сомневаюсь, — протянула Мура, забираясь в сани.

— Час от часу не легче! — сердито оборвал ее доктор. — Вы убьете своих родителей! Они знают, что вы имеете дело с умалишенными?

Всю дорогу до Пустого переулка седоки молчали. В их сознании проносились обрывки впечатлений дня вчерашнего — и нынешнего…

На Большом проспекте Петербургской стороны навстречу им попались сани, в которых жались друг к другу следователь Вирхов и его помощник Тернов.

В первое мгновение доктор хотел было крикнуть извозчику, чтобы тот остановился, и сообщить Вирхову о происшествии на Дворцовой, но быстро сообразил, что Карл Иванович и без него все узнает. Да и Тернов, едва не вываливаясь из саней, с таким игривым видом помахал Муре и доктору, что оба смутились: не заподозрили ли их в романтической прогулке?

В полном безмолвии молодая разрумянившаяся парочка ступила на порог детективного бюро «Господин Икс», где их сразу же обволокло жаром недавно протопленной печки. Софрон Ильич поднялся было от стола, но с места не тронулся, сконфуженно наблюдая, как Клим Кириллович помогает Муре раздеться. После короткого приветствия хозяйка бюро скрылась в потайную комнатку переоблачаться в стенографистку.

Доктор Коровкин уселся на стул рядом с Бричкиным.

— У вас тут полнейшее затишье, — сказал он немного раздраженно, — а мы с Дворцовой. И там зарезали кого-то. Нас едва не подавила конная полиция.

Бричкин виновато улыбнулся и как-то неловко повернулся. Доктор опустил глаза вниз — одна нога Бричкина была перебинтована, башмак снят.

— Что с вами? — спросил он недоуменно.

— Т-с-с! — Бричкин приложил палец к губам. — Ничего особенного, подвернул лодыжку, скользко.

В этот момент в приемной появилась Мура в вязаном жакете с отвислыми карманами, с очками в руках, которые она при звуке дверного колокольчика, возвещающего приход клиента, для важности водружала на нос. Девушка прошествовала к своему столу, уселась, расправила складки юбки и взглянула на Бричкина.

— Вижу, вы, Софрон Ильич, даром времени не теряли, — медленно проговорила она с упреком, непонятным для доктора. — Рассказывайте.

— Да что рассказывать? — Бричкин смутился еще больше. — Результатов пока никаких.

— Так может быть, мне предпринять какие-то результативные действия? — начальственным голосом вопросила Мура, которой очень хотелось продемонстрировать Климу Кирилловичу свою строгость, не утраченную ею после растерянности и слабости на Дворцовой.

— Время еще есть, — неопределенно ответил Бричкин, — и всю предварительную, черную работу может выполнить и мужчина.

Мура несколько смягчилась.

— А не припомните ли вы, уважаемый Софрон Ильич, — властно продолжила она, — нет ли в ваших заветных папочках газетных вырезок, касающихся генерала Фанфалькина?

— Наверняка найдутся, — обнадежил Бричкин, не двигаясь с места. — Если хорошенько поискать.

— Так и поищите, будьте любезны, — наседала Мура, которую раздражала необычная неподвижность Бричкина.

— Сейчас, Мария Николаевна, приступлю. Дайте только подумать хорошенько. Так… Где же это у меня?.. В папочке, где помещены участники Турецкой кампании, — раз. Далее. В папочке, где речь шла о коронации Государя в 1896 году, — два. Далее. Пожалуй, найдется его имечко и в папочке, где… Э-э-э, ну в общем… Где его денщик, так сказать, японец…

— Что вы, Софрон Ильич, плетете какие-то петли! — возмутилась Мура. — Мне нужна точная информация, а не приблизительные извлечения из вашей памяти.

Бричкин замолчал и опустил глаза.

Доктору Коровкину было жаль муриного помощника, но он не находил способа отвлечь внимание маленькой мучительницы от ее жертвы. Однако такой способ нашла судьба.

Резкий звук дверного колокольчика заставил всех вздрогнуть и обратить взоры к входной двери: у порога на половичке топтался облаченный в шинель, купленную, скорее всего, у старьевщика, худой человек с огромным синяком под глазом.

— О, мсье Лузиньяк! — с неискренней радостью воскликнул Бричкин, не поднимаясь с места и протягивая навстречу посетителю обе руки. — Прошу, проходите! Располагайтесь!

Но посетитель садиться не думал. Не двигаясь, он с подозрением воззрился на доктора Коровкина.

— Мое дело конфиденциальное! Вы знаете! — выкрикнул он фальцетом. — А тут посторонние! Как я могу говорить о таком опасном деле при неизвестных свидетелях?!

— Успокойтесь, мсье Лузиньяк, — Бричкин незаметно коснулся доктора забинтованной ногой, — это не посторонний. Это наш агент.

— Агент? — возопил яростно посетитель. — У вас еще и агент есть! А вы сидите тут и ничего не делаете для того, чтобы оградить меня от покушений на мою жизнь!

Доктор Коровкин сдвинул брови и внимательно рассматривал посетителя.

— Не горячитесь, мсье Лузиньяк, — Бричкин продолжал между тем увещевать клиента. — Мы работаем. Только наша работа с первого взгляда не видна. Наш агент уже обследовал ваши апартаменты.

Мосье Лузиньяк, прихрамывая, переместился к столу и недоверчиво переспросил:

— Обследовал? И что?

Он, наконец, сел. Оттаявший снег стекал с шинели, собираясь под стулом в жалкие лужицы.

— Извольте выслушать наш отчет, — убедительным и глубоким баритоном произнес Бричкин, — и тогда ваша милость не будет так гневаться. Мы убедились, что вам действительно грозит опасность.

— Но почему же вы мне не помогли? — со слезой в голосе укорил сыщика Бурбон. — Я едва не погиб! Едва спасся!

— Вы явили истинно королевское мужество, чему свидетелем стал наш агент. — Бричкин опять многозначительно дрыгнул забинтованной ногой. Задев голень доктора Коровкина, он поморщился.

Клим Кириллович испытывал неприятное ощущение, оттого что его назвали агентом, однако, решил не сопротивляться и принять навязанную ему роль. Тем более что Мария Николаевна Муромцева за своим столиком у окна сидела, приоткрыв ротик, и только кивала темноволосой головкой при слове «агент», посылая доктору умоляющие взгляды.

— Я же говорил вам, что я последний Бурбон, — напыщенно заявил клиент, оглаживая влажную шинель. — А вы не верили!

— Простите великодушно, мсье, — продолжил Бричкин, косясь на свою очкастую помощницу-стенографистку. — Итак, вчера ночью мы установили пост у ваших апартаментов, мсье Лузиньяк. И видели некую особу, явившуюся к вам среди ночи.

— У меня от ужаса едва сердце не лопнуло! — вздохнул укрощенный Бурбон. — Это был призрак?

— Увы, мсье. Полагаю, наемный убийца женского пола. Ваши опасения небеспочвенны.

— Нет, погодите! Погодите! — возразил с горячностью потомок славного рода. — Ключи от квартиры есть только у меня! И потом это… э-э-э… это… явление… Ну в общем, она сказала, я точно помню, «Хочешь, я расскажу тебе, как меня сожгли?»

— О нет, мсье, — ласково поправил клиента господин Икс, — она сказала иначе: «Хочешь, я расскажу, как извели меня душегубы?»

— Это одно и то же! — воскликнул Бурбон. — Ваш агент ошибся. Это была не женщина-убийца. Это было привидение! У меня есть свидетель: случайный прохожий на улице, следователь, фамилию забыл… Он тоже видел, как привидение шествовало по крыше! И собачонка бездомная выла! А они ведь только на привидения и воют!

— Мы должны найти какой-то компромисс, — вкрадчиво предложил Бричкин. — Пусть будут обе версии. Привидение видели вы. А убийцу в дамском платье — наш агент.

Бурбон задумался, поникну л, но вскоре оживился.

— Да, пожалуй, это разумно. Но ваш агент обязан был проследить за убийцей, найти источник опасности.

— Совершенно верно, — одобрил выводы клиента Бричкин. — Так все оно и было. Проявите капельку терпения, и ваша драгоценная жизнь окажется вне опасности.

Успокоенный клиент встал.

— Да, история учит терпению, — заявил он горделиво, — в том числе и история Бурбонов. Как только они начинали слишком придирчиво контролировать действия своих подданных, все рушилось. Пожалуй, я пойду. Об итогах расследования прошу известить меня лично. Ночевать я буду в ночлежке за Обводным — моя квартира слишком опасна.

Он с неизъяснимой грацией поклонился тремя разными поклонами присутствующим и неторопливо вышел вон.

— Что это было? — Пересохшие губы доктора едва шевелились от пережитого потрясения. — И зачем вы без конца дрыгали ногой, Софрон Ильич?

Но Софрон Ильич не успел ответить, потому что раздался истерический хохот Марии Николаевны Муромцевой.

Справившись с первым удушающим приступом смеха, она подбежала к Бричкину.

— Я все поняла, Софрон Ильич! Все поняла! Вы нарядились вчера в мамино старое платье! Вот почему оно висит в гардеробной совершенно мокрое!

Бричкин порозовел и потупился.

— И устроили засаду у Бурбона. А он вас обнаружил. Так?

Доктор возмущенно фыркнул.

— Едва на крышу выбрался, — повинился Бричкин, — неудачно спрыгнул с какого-то сарая… Больше всего боялся, что собачонка за мной увяжется, я же выходов в этих трущобах не знал, наугад пробирался.

— Но почему в женском платье? — недоуменно осведомился доктор и нарвался на презрительные взгляды практикующих детективов.

— Переодевание — обычная технология сыска. А прилично одетые дамы как правило не вызывают подозрения, — холодно прокомментировала Мура и ласково обратилась к Бричкину. — Но зачем же вы пугали мсье Лузиньяка?

— Он вернулся раньше, чем я рассчитывал, и больше никуда не уходил. Я долгонько в нише среди тряпья просидел. Хотел потихоньку скрыться, когда он лег спать. Да он проснулся, чутко спит. Какую чушь я нес, едва помню.

— Насчет вас, Софрон Ильич, не знаю, — ворчливо заметил доктор. — А вашему клиенту могу поставить стопроцентно точный диагноз. Мания величия и мания преследования. Точка.

Софрон Ильич выдержал паузу и возразил:

— Но дело в том, что я действительно обнаружил, что в отсутствие мсье Лузиньяка кто-то приходил в его квартиру и что-то искал!

ГЛАВА 10

Следователь Вирхов принял решение молниеносно: он велел извозчику развернуться и что есть мочи мчаться в ресторан «Семирамида». Павел Миронович Тернов чувствовал гордость за своего начальника, да и самого его охватил настоящий охотничий азарт.

— Оружие у вас с собой, Павел Миронович? — хрипло спросил Вирхов.

— Так точно, — отрапортовал ликующе кандидат. — Будем брать на месте?

— Если не опоздаем.

Вирхов лихорадочно покрикивал на извозчика, понуждая его лихачить и гнать с опасной для жизни скоростью. Впрочем, Герасим Быков и так старался показать свое извозчичье искусство в наивыгоднейшем для себя свете. Всяких седоков приходилось ему возить по городу, в том числе и государевых служащих, но такого капризного и властного барина он еще не встречал. И чего так командует? Вчера на извозном дворе узнал, что Вирхов — известнейший следователь. Эка невидаль! Были случаи, что Герасим возил седоков и в соболях! А не в простых черных мерлушках!

Свернув к ресторану «Семирамида», огненная вывеска которого светилась и днем и ночью, извозчик и его пассажиры сразу поняли, что в «датском королевстве» не все в порядке.

Тротуар и часть мостовой перед входом в ресторан были оцеплены конными и пешими городовыми. На расчищенной площадке наблюдалось скопление полицейских чинов и непонятная суета.

Эффектно осадив лошадь у противоположного тротуара прямо напротив стеклянных дверей «Семирамиды», извозчик услышал повеление ждать и увидел стремительно удаляющиеся спины своих седоков. После коротких переговоров цепь полицейских перед его седоками разомкнулась, и они исчезли в сияющем электричеством зеве вестибюля.

Вирхов и Тернов вбежали в холл ресторана и огляделись.

— Где хозяин? — рявкнул Вирхов растерянному швейцару, который стоял как истукан и не реагировал на вбегающих и выбегающих людей.

— Михайло Леонтьевич в зале, там, — махнул рукой седоусый старик, из-под фуражки которого выглядывал свежий кровоподтек, спускающийся к виску. — Его пристав допрашивает.

Вирхов не стал слушать дальше и бросился в указанном направлении. Пристава Адмиралтейского участка он знал хорошо. Остап Загнобийло держал подвластное ему население в великом страхе. Суровый нрав пристава обеспечивал участку лучшие показатели в Петербурге. И Вирхов не сомневался, что Остап Тарасович уже повязал всех, кого можно было повязать.

Он вбежал в зал и увидел в центре композиции из гигантских пальм и человеческих фигур тучного пристава, выделявшегося среди всех темно-зеленым кителем и заправленными в сапоги шароварами. Перед ним понуро топтался сам Михайло Леонтьевич, не уступавший в дородности приставу, но на голову ниже того.

— Карл Иваныч, сердэнько мое! — возопил певучим басом пристав, узревший Вирхова через плечо ресторанщика. — Да как же вы так быстрэнько уложились! Ведь едва ли пять минут прошло, как этот изверг рода человеческого позвонил в приемную Окружного суда.

— Что здесь произошло? — Вирхов пропустил мимо ушей подобострастный вопрос.

— Бандитский налет, ваше превосходительство, дерзкое ограбление. — Пристав вытянулся. — Преступники сгинули.

— Не ожидал от вас такой нерасторопности, — сурово изрек Вирхов, — грабят средь бела дня, а вы и ухом не ведете.

— Примчались сразу, по первому свистку, — попытался оправдаться пристав, — да поздно уж было. Однако всех посетителей держим у полони, вызвали вас. Есть раненые.

Вирхов скинул тяжелое, душившее его пальто на руки бравому околоточному, резко отодвинул стул и сел, положив локоть на белоснежную скатерть. Потом снял шапку. В ресторанном зале стояла изрядная жара, под стать знойным пейзажам да черноволосым гречанкам в чересчур фривольных, не скрывавших их прелести белых туниках, — они глазели на происходящее с настенных панно и с плафона низко нависшего потолка.

— Я вас слушаю, — властно сказал Вирхов. Ресторанщик по знаку пристава ступил вперед.

— Все было сегодня как обычно, — коротенькими толстыми пальцами правой руки Михайло Леонтьевич нервно теребил лацкан фрака. — Разве что посетителей поменьше. Все-таки война… Люди в унынии…

— Прошу вас не отвлекаться! — перебил его Вирхов.

— Значит, все было тихонько. Никаких подозрительных личностей. Я сам находился в зале, присматривал за официантами. И вот неожиданно вбегают в зал три человека. В черных полумасках и с револьверами в руках. А над масками торчат какие-то пестрые перья. «Всем оставаться на местах!» — кричат звериными голосами, — «Не шевелиться! Деньги, часы и драгоценности на стол!» Двое выставили револьверы, а третий с ножом в руке обходит столы и собирает у клиентов деньги и драгоценности. Потом уж и ко мне приступили, за выручкой. Но тут началась беспорядочная стрельба, и все попадали на пол… Преступники скрылись. Видимо, их ждал свой извозчик.

— Почему началась пальба? — спросил Вирхов. — Налетчикам было оказано сопротивление?

Ресторанщик замялся, еще яростнее затеребил лацкан.

— Понимаете, ваше превосходительство, произошел непредвиденный казус. Из-за японца. Во всяком случае, мне показалось, я слышал слово «сумимасэн».

— Не ждите наводящих вопросов, — озлился Вирхов, отгоняя неприятную мысль о японских шпионах, — выражайтесь яснее.

— Публика-то наш ресторан посещает весьма изысканная, необычная. — Михайло Леонтьевич приосанился. — Один из постоянных клиентов всегда наведывается со своим слугой, денщиком, ну в общем, с японцем… Этот японец имеет привычку, так уж, наверное, у них заведено, сидеть у ног хозяина. — Ресторанщик вынул из кармана брюк белоснежный платок и промокнул капельки пота на багровой лысине. — Сидит под столом, как собачонка. А как до его хозяина налетчик добрался, издал японец боевой клич. — Михайло Леонтьевич засопел, снова промокнул лысину платком, отер лоб. — Врать не буду, может, нож ему в икру воткнул, а то вилку или шило… Из-за чего этот налетчик и закричал, выронил нож, а следом за ним стали палить его дружки.

— Подать сюда японца! — прервал поток пустых домыслов Вирхов, поглядывая на длинный бандитский нож, лежащий на скатерти.

Пристав Остап Загнобийло кашлянул.

— В чем дело? — Вирхов свел к переносице плоские белесые брови, демонстрируя крайнюю степень изумления.

— Ваше превосходительство, японца пришлось отпустить вместе з его хозяином. У хозяина рана опасная, хотя страдалец был в сознании… — Пристав приблизился к Вирхову и понизил голос: — Не посмел ослушаться.

— Ну? — процедил сквозь зубы Вирхлв.

— Известнейшая личность, главный херой, сам генерал Фанфалькин Эраст Петрович.

— Ну, ну, — отрезал недовольный Вирхов. — Приметы налетчиков имеются?

— Зараз все напуганы, бачут, как заведенные, одно — цивильные костюмы, черные полумаски, перья.

— Какие еще перья?

Пристав протянул следователю пестренькое перышко.

— Видимо, в суматохе выпало, — льстиво подсказал Загнобийло. — Но может помочь в следствии. Теперь у преступника и особая примета — поврежденная нога. Шукать подручней. Будет хромать несколько дней… Впрочем, вы можете сами опросить свидетелей. Их немного. Один и вас знает. Умник лощеный. Требовал срочно вызвать следователя Вирхова, будто я сам не знаю, что делать.

— Приведите, — машинально велел Вирхов, вертя в руках птичье перо, он даже поднес его к носу, понюхал брезгливо. — А вы, Павел Миронович, опросите свидетелей, перепишите и отпустите. Чего томить.

Хотя Тернов внимательно вслушивался в беседу, что не помешало ему и скинуть верхнюю одежду на стул, предусмотрительно отодвинутый помощником пристава, и беглым взором осмотреть свидетелей. Он успел мысленно оценить и пышные прелести настенных красоток. Не очень хотелось, но пришлось идти в соседний кабинет, где дожидались необходимых следственных действий перепуганные клиенты ресторана «Семирамида». А перед Вирховым возникла рослая фигура господина Холомкова.

— О-о, — язвительно протянул Вирхов, — это ведь вы, Илья Михайлович, утверждаете, что Петербург город тесный?

— Я, уважаемый Карл Иваныч, я, — подтвердил красавец-блондин, которого не раз заставали на месте преступления, и всегда он оказывался непричастным к происшедшему, что наводило Вирхова на тайные подозрения. — Придется, очевидно, сменить сей уютный Эдем на что-нибудь другое.

— Вообще-то Наполеон говорил, что снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает, — иронично ответил Вирхов, наблюдая за изящными движениями петербургского прожигателя жизни. Все у мерзавца есть: и богатство, и молодость, и античная красота — соразмерное сложение, рельефность мускулов, великолепно вылепленное лицо. — Что вы можете сообщить по существу? Японца под столом видели? Что он там вытворил?

— Этого не заметил, слышал лишь клич «Еросику!».

— Нет, он кричал «Сумимасэн!», — робко запротестовал ресторанщик.

— Нет, «Еросику!». Но не это главное. Мне кажется, одного из преступников я заметил прежде налета, — уверенно изрек Холомков. — Я здесь завтракал и видел, как в ресторане появился молодой человек весьма привлекательной наружности.

— Описание можете дать?

— Выше среднего роста. Черноволосый. Взгляд быстрый и злобный, хотя движения замедленные, неторопливые.

— Студент?

— Вряд ли, — выразил сомнение Холомков. — Сначала мне показалось, что он кого-то ждет. Но потом я понял, что ошибся. Когда в зале показался сам генерал Фанфалькин со своим денщиком, этот странный юнец встал из-за стола и вышел… Полагаю, минуло не более четверти часа с момента его ухода, когда ворвалась банда. Я хоть и испугался, но один из налетчиков чем-то напомнил мне недавнего посетителя…

— Очень хорошо, — сказал Вирхов. — Что еще?

— Еще несколько слов о пере, — прекрасное лицо Ильи Михайловича просияло лучезарной улыбкой, — о том, которое вы, Карл Иваныч, вертите в руках.

— Вы его где-то видели уже?

— Видел, — подтвердил Холомков, — в детстве. Я родом из псковских краев, там мы подобные перья использовали, когда в Фенимора Купера играли. Это соколиное перо.

— Ну и что? — Вирхов пожал плечами.

— Так я думаю, Карл Иваныч, что налетчики, разукрашенные этими перьями, и есть недавно объявившаяся в столице банда «Черный сапсан».

— Сапсан, — машинально повторил Вирхов. — Сапсан — сокол степной, в псковских краях не водится.

— Вот именно, — Холомков снова обезоруживающе улыбнулся, — значит к имеющимся у вас данным надо добавить еще один штрих: главарь банды или кто-то из участников проживал в степной полосе России. И рукоять ножа, заметьте, похожа на перо.

Вирхов разозлился. Как смеет этот лощеный красавец разговаривать с ним, судебным следователем Окружного суда, таким снисходительным тоном? Он бы и сам до таких выводов додумался, если б у него была хотя бы минута на анализ имеющихся данных! Он и так уже убедился, что речь идет о вчерашнем убийце Балобанове. Но если он главарь шайки, за что убил китайца? Неясно.

— Вы оказали следствию неоценимые услуги, — сдержанно поблагодарил следователь, поднимаясь и с неудовольствием протягивая Холомкову ладонь для рукопожатия. — Был рад повидаться. Кстати, вы на фронт не собираетесь?

Илья Михайлович уловил в голосе Вирхова тайную издевку, но она его нисколько не смутила.

— Бесполезен для фронта, осознаю, — заявил он нагло. — Буду уж здесь, в тылу копошиться. Сформирую эшелончик в несколько вагонов, отправлю солдатикам табачок, обувочку да сестричек милосердия посимпатичней… Уже приступил к подготовке.

Разъяренный Вирхов повернулся к приставу и неожиданно завопил на него:

— Милосердие! Чего вы стоите столпом, Остап Тарасыч! Где раненые? Оказана им помощь?

— Раненые помощь получили, — пробасил пристав, — две кареты медицинской помощи зробили.

— То-то же мне, — изрек гневно Вирхов. — Павел Миронович! Господин Тернов!

Примчавшийся кандидат схватил пальто, шапку и поспешил за Вирховым, тот уже в полном облачении направлялся к выходу. У дверей следователь задержался и обратился к швейцару:

— Что, братец, схлопотал по лбу?

— Так точно, ваше превосходительство, — хмуро ответил швейцар. — Бандит револьвером так ударил, аж звезды из глаз посыпались. Едва душу Богу не отдал.

— А налетчиков не узнал?

— Не успел даже сообразить, — швейцар повесил голову.

— А посетителей всех помнишь? Молодца черноволосого приметил?

— Был такой, да только до налета ушел, — поспешил угодить следователю старик. — В пальтишке и шапке с каракулем серым.

Окончательно разозлившийся Вирхов вышел на улицу и уселся в сани, которые зоркий Герасим Быков быстренько подогнал к подъезду.

— Ну что, Павел Миронович, — проворчал Вирхов, когда сани тронулись, — прохлопали мы с тобой убийцу вчерашнего, опоздали. А ты мне все глупости свои про Бурбона рассказывал да за японскими шпионами охотился. С ума все посходили… Быстро прославиться вздумали! Раскатали губу на быстрое повышение по службе! А дело-то не в шпионе и не в Бурбоне… Развели, понимаешь ли, бандитов по столице, что ни день, то новая шайка объявляется. Теперь сапсан треклятый… Значит, вчера в «Лейнере» один из бандитов шалил… Что за черт? Эсеры, что ли? Да не усматриваю никаких политических закономерностей. А ты? Может, ты лучше антигосударственные поражения ума изучил в своем университете?

— Нет, Карл Иваныч, и я ничего идейного в действиях налетчиков не вижу. Боевики или даже бундовцы не стали бы в соколиные перья выряжаться.

— Вот то-то и оно, дружок, — сбавил обороты несправедливого выговора Вирхов, — тут голову придется поломать, чтобы отрезанные китайские уши с «Черным сапсаном» соединить. Да еще японцы под ногами путаются. Газеты сегодня читал?

Начинающий следователь с некоторых пор выработал привычку утром просматривать газеты — около восьми они уже оказывались в его почтовом ящике — и с места в карьер пустился рассказывать о кознях англичан, готовых заключить с Японией любые антироссийские соглашения, чуть ли не пославших своих офицеров служить на японские корабли. Впрочем, последнее англичанами опротестовывалось.

За разговором и не заметили, как свернули на Литейный.

Вирхова тронуло, что Герасим Быков спрыгнул с козел, поклонился и попросил прощения. Так и заявил: «Простите, ваше превосходительство, если чего не так по неразумности своей сказал или сделал». Вот бы такое смирение и кротость и помощник его демонстрировал! Так нет, гонору университетского набрался столько, что и за сто лет не вытравишь.

В кабинете Вирхов с удовольствием принял знаки внимания и от дожидавшегося его письмоводителя. Сдав на руки Поликарпа Христофоровича свое пальто с бобровым воротником и погладив рукав обвисшей шинели, сиротливо скучающей на вешалке, Вирхов отправился в смежную комнату. Он ополоснул лицо холодной водой, вытерся насухо казенным полотенцем, пригладил редеющие волосы и прошествовал к своему трону — жесткому креслу с высокой спинкой за широким дубовым столом.

— Так-с, — обозрел он расстилающееся перед ним пространство изрядно вытертого зеленого сукна, — докладывай, Христофорыч.

— Налет в «Семирамиде», отправили туда дознавателей, — сказал письмоводитель, согнувшись в пояснице сбоку от стола Вирхова.

— У вас приступ радикулита? — спросил следователь сурово, раздраженный излишне подобострастной позой.

— Никак нет, Карл Иваныч, — ответил письмоводитель. — Однако от сидячей работы спина затекает, не сразу выпрямляется. Позволите продолжать? — Старик дождался начальственного кивка. — Дознаватели до «Семирамиды» не доехали, завернули на Дворцовую.

— Для участия в патриотической манифестации?

— Нет, уже после нее. Дознание по случаю убийства купца Малютина. Труп отправили в судебную покойницкую. Не желаете ли взглянуть на зарезанного? Его и сфотографировать успели.

Вирхов достал лупу и стал рассматривать лицо покойника. Это был мужчина примерно его лет, со светлыми жидкими волосами на темени и с пышными пшеничными бакенбардами и бородой. Другой снимок запечатлел орудие убийства рядом с линейкой — остро отточенный нож с рукояткой необычной формы, вершков трех в длину. Вирхов похолодел, поднял глаза на Тернова. Тот рассматривал фотографии через его плечо.

— Да, Карл Иваныч, да, — прошептал Тернов, — рукоятка похожа на соколиное перо!

ГЛАВА 11

Когда доктор Коровкин вместе с Марией Николаевной Муромцевой покинул детективное бюро «Господин Икс», на улице уже стемнело. Что за проклятие — зима в северной столице! Бочка тьмы и ложка света…

Морозец ощутимо пощипывал щеки, пальцы ног в тесноватых ботинках задеревенели, не спасали даже шерстяные носки и галоши, по счастью, извозчика удалось заприметить быстро.

Всю дорогу доктор молчал. Он досадовал, что Софрон Ильич самовольно зачислил его в агенты сыскного бюро «Господина Икса». И сознавал, что, по сути, так оно и получалось: он не ходил, разумеется, по трущобам в поисках привидений, но, незаметно для себя, попал в полное подчинение к юной сыщице-бестужевке. Правда, он только что проявил твердость, граничащую с жестокостью, — наотрез отказался ехать вместе с Мурой на Роменскую, чтобы обследовать жилище ненормального Лузиньяка. Теперь, когда королевский отпрыск скрылся от своих недругов в ночлежке на Обводном, Софрон Ильич может без всяких помех заниматься расследованием, вынюхиванием, засадами, погонями и тому подобным. А с него, доктора Коровкина, довольно!

Доктору казалось, что его спутница чувствует его недовольство и обиду: совсем пала духом, сидит, как мышка, не решается заговорить. Ему и в голову не приходило, что молчала она совсем по другой причине. Мария Николаевна размышляла о предстоящем обеде, в ходе которого милому Климу Кирилловичу придется пережить пренеприятную минуту. Как он отнесется к известию о помолвке Брунгильды? Ведь когда-то, а может быть и сейчас, он был влюблен в ее старшую сестру.

— О, взгляните! — ненатурально оживленным тоном воскликнул доктор, радуясь, что нашел безобидный повод прервать затянувшееся, неловкое молчание. — Синий флаг!

Мура повернула голову — они проезжали мимо пожарной части. Как доктору удалось различить цвет флага в темноте? Если он прав, значит, власти оповещают население, что в ближайшие дни ожидаются сильные морозы.

Мура поежилась и потрясла беличьей муфточкой, в которой спрятала замерзшие руки.

— Вы уж извините Софрона Ильича, — попросила она жалобным голоском, — у него не было другого выхода.

Доктор смягчился.

— Я не сержусь. Но никак не могу взять в толк, при чем здесь Орлеанская девственница? Что, действительно в ее жизни есть какие-то загадки и тайны?

— Насколько я знаю, — равнодушно сказала Мура, — с Жанной все более или менее ясно. Правда, меня смущает, что в некоторых источниках ее называют Деборой.

— Дебора, Дебора… Что-то знакомое. — Клим Кириллович выпростал подбородок из поднятого мехового воротника и наклонился к девушке.

— Дебора — героиня библейская, — все так же безразлично пояснила Мура, — она отрезала волосы Самсону, и он потерял свою чудодейственную силу.

— Понятно. — Клим Кириллович отпрянул; легкое облачко пара, вылетавшее из румяных губок девушки, дразнило его обоняние ароматом свежего арбуза. Неизъяснимая нежность охватила все его существо, и, с трудом сдерживая охватившее его волнение, он пробормотал: — Да, возможно историки сравнивают Жанну с библейской воительницей, но Самсона погубила все-таки она, а не Далила.

— Они обе — воительницы, — вздохнула Мура, — а если Библия как исторический документ описывает под именем Деборы Жанну д'Арк?

— Вы все фантазируете, милая Маша. — Доктор с трудом сдерживал желание немедленно заключить неутомимую исследовательницу в объятья. — Тогда придется признать, что сама Библия написана после жизни Орлеанской девственницы. То есть после пятнадцатого века. А это — нонсенс.

Мура промолчала. В лиловатом свете мелькающих мимо фонарей личико Муры выглядело таким печальным, что Клим Кириллович после минутного молчания заговорил непроизвольно мягко и ласково:

— Конечно, каждое новое поколение ученых, в том числе и историков, находит новые идеи и высказывает неожиданные предположения. Но все-таки для этого должны быть хоть какие-то основания. Они у вас есть?

— Не знаю. — Легкое, благоухающее арбузом облачко снова коснулось лица Клима Кирилловича. — С одной стороны, историки утверждают, что пергамен не хранится более пятисот лет, а чаще только триста. Поэтому летописи и хроники постоянно переписываются. И наши, российские, тоже. А с другой стороны, я держала в руках Кодекс, найденный Тишендорфом, — листы пергамена мягкие, гибкие, будто сделаны недавно. А ведь Тишендорф утверждает, что этот Кодекс создан в четвертом веке! То есть что его пергамент сохранился шестнадцать столетий! Как же это может быть?

Найти объяснения доктору не удалось, как не удалось и заключить Муру в объятья, — сани остановились возле парадных дверей дома, в котором квартировало семейство Муромцевых.

Сердце Муры учащенно забилось: чуть поодаль к чугунной коновязной тумбе пристроился автомобиль с откинутым, несмотря на мороз, верхом, в котором сидели спиной к ним два человека. Они не обернулись, хотя наверняка слышали, как подъехали сани, и разглядеть автомобильных седоков не представилось возможности. До слуха Муры донеслись французские фразы.

Поднявшись на второй этаж, молодые люди с удовольствием окунулись в тепло профессорской квартиры. В просторной прихожей горничная Глафира с непривычной для нее суетливостью помогла им разоблачиться. Принимая пальто, Глаша делала многозначительные ужимки, кивала на дверь гостиной, подмигивала, а на вопросы, задаваемые вполголоса, отвечала беззвучным шевелением губ. Мура поспешила к себе в светелку, а Клим Кириллович, пригладив пышную волнистую шевелюру и тщательно расчесав светлые короткие усы, с недавних пор украсившие его верхнюю губу, направился в знакомую зеленую гостиную.

— Мы вас, можно сказать, заждались, — отрываясь от шахматной доски, приветствовал верного друга семьи профессор. Он встал и пожал руку доктору. — Вы вовремя. Прошу знакомиться: господин Шевальгин Дмитрий Львович, инженер, член Автомобильного клуба. Любезно согласился сыграть со мной партию в шахматы. И генерал, герой турецкой кампании, Эраст Петрович Фанфалькин.

Доктор, сразу обративший внимание на гостя, расположившегося поближе к Елизавете Викентьевне, получил возможность пристальней взглянуть на героя.

Генерал встал, но обмен рукопожатиями не состоялся: правая рука гостя была на перевязи.

— Прошу прощения, бандитская пуля, — моложавый генерал наклонил голову и щелкнул каблуками. Дежурная улыбка тронула уголки губ. — Фанфалькин, Эраст Петрович. Служу в Главном штабе.

— Вы ранены? — спросил доктор. — Давно ли? Рана обработана?

— Не извольте беспокоиться, — ответил генерал, — я к боли привык. Кроме того, у меня верные друзья. Вот господин Шевальгин прибыл со мной для моральной поддержки. Он у нас молчун, но инженер превосходный: в мастерской Автомобильного клуба решает самые сложные технические проблемы. Да и внизу, в автомобиле, остались мои, так сказать, денщики — техник Жильбер Марло и камердинер Баса. Он японец, одного оставлять на людях опасаюсь: сами понимаете, война с Японией произвела потрясение в человеческих умах.

Доктор вежливо слушал пространный монолог генерала. Он пытался сообразить, зачем, этот гость приглашен Муромцевыми к обеду и почему о нем ничего не сказала Мура? Весь день с ней провел, могла бы и предупредить.

Да и профессор… Утром вроде бы в шутку говорил о том, чтобы доктор разузнал у генеральши Зонберг что-нибудь о генерале Фанфалькине, и вот те раз — генерал, пренебрегая ранением, уже примчался в гости, беседует с Елизаветой Викентьевной.

— А где же Брунгильда Николаевна? — спросил он неожиданно для самого себя. — Разве она еще в консерватории?

Елизавета Викентьевна смущенно отвела взор.

— Должна быть с минуты на минуту. Ее и ждем. А как прошла манифестация?

Ответить доктор не успел, так как в гостиной появилась Мура. Мария Николаевна Муромцева, к удивлению доктора, успела переодеться в элегантное темно-синее платье, выгодно подчеркивавшее синеву ее глаз. Кроме того Мария Николаевна нацепила и украшения, что, по его мнению, было совсем лишним. Она протянула гостям ручку для поцелуя и уселась ближе к матери. Доктор обвел взглядом профессорское семейство. Как он сразу не обратил внимание на то, что и профессор сегодня надел фрак, и профессорская жена сменила обычные сережки на топазовые, и платье на ней необычное — темно-голубое, богато украшенное гипюром и прошивками. Да и генерал в парадной форме, блестит аксельбантами и орденскими крестами с мечами и без мечей, и Шевальгин во фрачной паре. Пожалуй, только вид самого Клима Кирилловича, его обычная визитка не соответствовали торжественности момента. Подозрение внушали и роскошные букеты свежайших роз, наполнявшие вазы на столиках: один из белых и розовых бутонов, из тех, что прилично дарить молоденьким девушкам, другой для дам — темно-бордовые, вполне распустившиеся цветы. Глупая мысль: «Не собирается ли Мария Николаевна замуж за генерала?» — мелькнула в голове Клима Кирилловича.

Естественно, с ответом о манифестации он замешкался, и Мура его опередила.

— В целом было все очень хорошо, — важно сказала девушка, стараясь держать спину прямо и умышленно замедляя речь. Мужчины не понимают, как действует на женскую душу платье, тем более изысканное, нарядное: меняется все, даже стиль речи! — Вся Дворцовая была запружена народом. Даже Государь выходил на балкон и раскланивался с подданными.

— А флаг-то вы принесли? Дворник из Глаши душу вымотал, — спросила Елизавета Викентьевна, она нервничала и терзала в руках кружевной платочек.

— Мы его потеряли, — величаво ответила Мария Николаевна.

— Как же так? — Елизавета Викентьевна с растерянным видом наблюдала за золочеными стрелками напольных часов, перешедших шестичасовой рубеж.

— Нечаянно, — нахмурилась Мура. — В толпе затесался преступник, он зарезал какого-то старика… Народ побежал, и мы тоже…

— О ужас! — воскликнула профессорская жена, отводя глаза от стрелок и тут же забыв и о времени, и о часах. — Я же говорила, что ныне опасно посещать места массового скопления народа. Даже патриотические манифестации. Убийцу поймали?

Клим Кириллович давно уже внимательно наблюдал за генералом, не понимая причину своего внутреннего беспокойства. Тем не менее счел нужным прийти Муре на помощь.

— Увы, где ж в такой толпе его выловишь? Да и бросились все врассыпную. Если б мы не побежали, нас растоптали бы.

— Клим Кириллович, не пугайте Елизавету Викентьевну, — подал голос от шахматной доски профессор, механически теребящий на манжете золотую запонку, — а то она решит, что и Брунгильда могла оказаться на площади.

— Нет, — возразила ему супруга, адресуя генералу натянутую улыбку, — моя дочь не такая безрассудная. Ее политика никогда не интересовала. Но как много развелось в столице бандитов!

— Вы совершенно правы, сударыня, — генерал галантно склонил голову, которую чрезвычайно красила седая прядь на фоне черной шевелюры. — Вот это-то и обидно. Особенно для боевого генерала. Если б я получил ранение на фронте, а то…

— Расскажите, Эраст Петрович, расскажите, — проникновенно попросила Мура. — Где вас ранили? Вчера это было или сегодня?

— За завтраком, дорогая Мария Николаевна, за завтраком, — зарокотал приятный баритон. — В ресторане «Семирамида». Заехал перекусить, а в это самое время туда наведалась банда. Представляете? Влетают три человека в черных костюмах и масках, наводят на приличную публику револьверы, требуют выложить деньги. — Генерал не удержался и скорчил очаровательной барышне испуганную гримасу. — А из-под масок топорщатся перья.

— Я бы со страху все выложила, — прошептала Мура. — Но вы, судя по ране, сопротивлялись?

Генерал расхохотался.

— Это не я, — сказал он, — это мой верный Баса, японец-камердинер. Он сидел под столом и впился в ногу налетчика зубами. Бандит взвыл, началась беспорядочная пальба, шальная пуля попала мне в плечо. Вот и все.

— А бандиты скрылись? — не отставала Мура, от любопытства переставшая говорить жеманно-протяжным голоском.

— Скрылись. Да и я сразу ушел. Договорился с приставом. Рана хоть и незначительная, но, сами понимаете… А один из посетителей так разъярился, что едва не побил ресторанщика. Требовал срочно вызвать следователя Вирхова.

— Господин Вирхов — превосходный мастер расследования, — машинально откликнулся из-за шахматной доски профессор. — Вероятно, посетитель имел дело с Вирховым ранее.

— Обворожительный молодой человек, знаете ли. Хотя несколько нервный, — сказал генерал с какой-то неясной для доктора интонацией и облизнул губы. — Ресторанщик обращался с ним весьма подобострастно: «Сию минуту позвоню, Илья Михайлович, сию минуту сделаю».

— Илья Михайлович? — Мура взметнула вверх соболиные брови. — Я знаю одного такого, который любит повторять, что Петербург город тесный. Это господин Холомков.

— О! — воскликнул генерал с неумеренной радостью. — Так вы с ним знакомы? Лелею надежду, что вскоре, пользуясь родственными связями, вы представите меня этому Адонису.

С каждой минутой доктор все менее понимал происходящее. Особенно неясным для него было, о каких родственных связях говорит генерал. И при чем здесь Холомков. Неужели и он сегодня здесь появится?

Напольные часы в гостиной отбили половину седьмого.

И едва мелодичный бой затих, из прихожей раздался звук дверного звонка.

— Наконец-то и Брунгильда! — воскликнула Елизавета Викентьевна, глядя с тревогой на генерала Фанфалькина.

— Явилась наша виновница торжества, — проворчал профессор, поднимаясь от шахматного столика, и пожимая руку молчаливому инженеру Шевальгину. — Предлагаю ничью.

Вскочил и генерал Фанфалькин. Он вытянулся, левой рукой одернул мундир и обратил взор к дверям. Лицо его побледнело. И доктор, решив, что, видимо, рана в плече все-таки дает о себе знать, поспешил подойти поближе к героическому страдальцу.

Встала со своего места и Мура.

Все слышали звонкие девичьи голоса и ожидали в каком-то непонятном оцепенении появления Брунгильды.

Она пожаловала не одна, а в сопровождении Сонечки Смирновой, с которой познакомилась на святках во время благотворительного концерта.

Оглядев застывшую композицию, Брунгильда остановила взор на бледном генерале.

— Я пришла, ваше превосходительство, чтобы выполнить взятые на себя обязательства.

— Я ни минуты не сомневался в вашем благородстве, — склонил голову генерал.

— Но обязуетесь ли и вы не препятствовать моему творческому самовыражению? — с затаенной тревогой вопросила златоволосая красавица.

— Непременно! — излишне торопливо заверил Фанфалькин. — Ваш раб навеки.

Только в этот момент доктор начал понимать, что генерал Фанфалькин явился для того, чтобы посвататься к старшей профессорской дочери. Но, к его удивлению, эта новость не слишком его обеспокоила. Гораздо большую тревогу вызывало у него другое. Именно в этот момент он понял, что ему кажется неприятным и необычным в статном герое Турецкой кампании.

Генерал Фанфалькин не источал никаких запахов! Ни мыла, ни одеколона, ни крема, ни зубного эликсира! Совсем никаких!

ГЛАВА 12

Вечер близился к концу, и Карл Иванович Вирхов чувствовал, что силы его на исходе. Не продвинувшись ни на шаг в раскрытии дерзкого убийства в ресторане «Лейнер», свидетелем которого он был вчера, со второй половины дня следователь Окружного суда вынужден был уже отвлекаться на другие происшествия. Правда, налет с ограблением в ресторане «Семирамида» укрепил его в мысли, что один из налетчиков — тот самый, которого заприметил господин Холомков, — дерзкий Балобанов, причастный к гибели безухого китайца, хотя, приметы слишком расплывчаты. Внешний вид совпадает, возраст подходит, яростный взгляд, замедленные движения. Даже пальто с серым каракулем. Если уж быть честным перед самим собой, то в столице сыщется не одна тысяча таких персон!

Впрочем, особенно долго размышлять на эту тему Вирхову не пришлось. Убийство на хорошо охраняемой Дворцовой площади, можно сказать, на глазах у Государя, поставило на дыбы всю полицию: и сыскную, и наружную, и охранную. Не остались в стороне и судебные власти: вся собранная информация тут же поступала к Вирхову.

Убийство купца Малютина казалось абсолютно бессмысленным. Личность погибшего установили сразу и без труда: купец поставлял в столичные рестораны лед, который заранее, к весеннему сезону, заготавливала нанятая им артель. Проживал он с семейством в двухэтажном деревянном домишке на Петербургской стороне. Оповещенное семейство, после первых бурных проявлений горя, охотно сообщило дознавателям о круге общения покойного. Это были артельщики-чухны, купец арендовал участок Невы у Мытнинской набережной. Проверили, в час убийства рабочие вырезали на Неве полосы льда с целью дальнейшей их разбивки на «кабаны», работали дружно, никто от полыньи не отлучался. Видимых врагов или злых конкурентов у купца Малютина не было. Единственная дочь его недавно вышла замуж за удачливого купчика, и с тестем тот вполне ладил, да и приданым был доволен. Особо интересовало дознавателей, не ссорился ли покойный с кем-нибудь из студенческой братии, составлявшей основную часть манифестантов на Дворцовой. Но никто из близких Малютина не мог припомнить ни одного случая, когда убиенному приходилось бы не то что ссориться, но даже разговаривать с кем-либо в студенческой тужурке.

Нашлось объяснение и для надетых на купце необычных брюк черного сукна. Вдова объяснила, что супруг ее купил эти штаны по случаю у старьевщика, а достались они старьевщику от матроса со шхуны «Заря» и были необычным образом утеплены, что и прельстило Милютина. Ведь ему приходилось елозить по льду на коленях, ибо не гнушался проверить добываемый ледок самолично, а матросские штаны побывали в Северном Ледовитом океане. Для того и сооружались по указанию барона Толля.

Не удалось добиться ясности и с ножом. Вирхов отправил Тернова на Выборгскую пройтись по злачным местечкам и навестить тайных осведомителей: не укажут ли мастера, который мог бы сделать ножичек, не видел ли кто подобного? Сам же стал изучать этнографические писания безухого китайца, переданные ему неуемным Терновым. Ничего полезного для следствия в них не содержалось. Шершавый сибирский журнальчик пестрел рисунками птиц и диких зверей, рассказами о чудесных и таинственных явлениях, сказками о царях, воскресающих через триста лет. Перу Ерофея принадлежала статейка о поиске Израилевых колен в Китае и Японии. Подивившись падкости журналистов на дешевые сенсации, он отложил журнал.

Вирхов так устал, что чувствовал необходимость отвлечься от беспорядочной груды фактов, которые имелись в его распоряжении, и попросил письмоводителя принести стаканчик чаю. В ожидании чая погрузился в вечернюю газету.

Ну что поделать с этими борзописцами! Опять восхваляют на целую полстраницы Трифона Кошечкина и его героического адвоката! И новости с Дальнего Востока неутешительные: броненосец «Ретвизан» сильно поврежден, «Паллада» и «Цесаревич» залатали пробоины пластырями и вышли в бой, но есть среди моряков и жертвы — на «Палладе» взорвалась мина. Про налет на ресторан «Семирамиду» и убийство купца Малютина на Дворцовой еще не успели написать, верно, настрочат целую поэму к завтрашнему выпуску… Война криминальной хроники не отменяет.

Вирхов мысленно назвал газетчиков шакалами. И засомневался, а может, гиены? Он никак не мог припомнить, кто из них питается падалью? Хотя и лежали у него дома внушительные тома Брэма.

Поликарп Христофорович бесшумно скользнул в следственную камеру и поставил перед начальником стакан в казенном подстаканнике, но от стола не отошел. С умильной улыбкой полюбовавшись, как Вирхов осторожно глотнул обжигающий крепкий напиток, он кашлянул.

— Что еще? — поинтересовался Вирхов.

— Карл Иваныч, в коридоре вас дожидается господин Кронберг, — сказал виновато письмоводитель. — Очень настоятельно просят принять.

Вирхов махнул рукой в знак разрешения.

Он успел сделать еще пару глотков ароматного, бодрящего напитка, прежде чем на пороге возникла клетчатая фигура в распахнутом черном пальто.

— Вы позволите, Карл Иваныч? — торопливо вопросил председатель Шахматного клуба, оглядываясь.

— Чего это вы озираетесь? — удивился Вир-хов. — Здесь посторонних нет.

— На всякий случай. Встревожили вы меня очень своим визитом, — ответил Кронберг, усаживаясь на стул для посетителей. — Решил вас побеспокоить в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

— Что за обстоятельства?

— Во-первых, доложу сразу, персона, которой вы интересовались, в Шахматный клуб не приходила. Это весьма подозрительно. И его дружок, господин Герц, также носу не кажет. Такого прежде не бывало. Да и третий их дружок тоже как в воду канул.

— Я вас внимательно слушаю, — Вирхов милостивым кивком подбодрил посетителя.

— Полагаю, вы навестили господина Герца. — Кронберг подался вперед и прошептал: — А если у нашего шахматного гения рыльце в пушку, то и вспугнули его.

— Герца я, действительно, навещал, — не стал скрывать Вирхов. — Плохо воспитанный молокосос, невежа, грубиян.

— Признаюсь вам, господин следователь, я тоже заглянул к Фридриху, хотел быстрее вам услужить. Так кухарка мне и сообщила, что вы наведывались. И сразу после вашего визита бедный юноша надел непросохшие ботинки и куда-то побежал.

— Вы думаете, я его напугал? И он пошел с горя топиться в проруби?

— Нет, господин Вирхов. Этого у меня и в мыслях не было. — Пугаясь язвительного тона следователя, клетчатый человечек заелозил на стуле. — Но далее было еще страннее. Вернулся я в клуб, и вскоре является посыльный от господина Шевальгина с записочкой для Фридриха, если тот зайдет. Я не сразу, но к вам и поспешил с ней.

— Давайте сюда, — Вирхов властно протянул руку.

— Господин следователь, я прошу, чтобы мой визит… Вы сами понимаете, мне надо срочно вернуться и вернуться с запиской. Как честный человек…

— Ладно. — Вирхов развернул листок бумаги и открыл от изумления рот. Аккуратным круглым почерком на листе был выведен адрес семейства Муромцевых. Кровь прилила к его шее и щекам.

— Что все это значит!? Что вы мне тут суете!?

— Господин Вирхов! — взмолился, сложив ладони лодочкой у груди, Кронберг. — Прошу вас, мне надо идти. А адрес… Может быть, вы там застанете Шевальгина или Фридриха, проследите и найдете Юлия Анатольевича. Шевальгин в автомобильной мастерской у Марло часто бывает. Я вам говорил, помните?

Вирхов сложил бесполезную бумажку и протянул ее посетителю. Тот встал.

— Благодарю вас, Аристарх Болеславович, вы свободны, — сказал он как можно миролюбивей.

Едва дождавшись, когда за шахматным администратором закроется дверь, Вирхов выскочил из-за стола и, как зверь, заметался по кабинету.

— Нет, это уже не лезет ни в какие ворота! — бурчал он себе под нос. — Что все это значит? И почему этот безмозглый Кронберг не пришел ко мне сразу? Голову даю на отсечение, что и Шевальгин, и Герц, если и наведывались к Муромцевым, давно уехали. Теперь туда мчаться бессмысленно — слежку не установить. Но… При чем здесь Муромцевы? И что от них нужно Шевальгину? Зачем он сообщает о своем визите Фридриху Герцу? Не собирается ли сыщица через них выйти на третьего шахматиста — Балобанова? Но кто же мог заказать сыщице поиск преступника?

Вирхов перебирал мысленно разные варианты. Чиновники, не знавшие безухого китайца, не могли заказать Марии Николаевне частное расследование. Вряд ли в детективное бюро обратились полтавские железнодорожные служащие. Родственники китайца? Но их у него нет. Покровительствовавшая ему госпожа Гордеева? Или мичман Таволжанский, одержимый поиском японских шпионов и разоблачением вражеской резидентуры?

Скорее всего Таволжанский. Он и рапорт в Главный штаб написал. По его облику ясно, что одними рапортами он вряд ли ограничится. А познакомиться с Марией Николаевной он мог и благодаря ее ослепительной сестре. Вирхов остановился и хлопнул себя по лбу ладонью. Вот оно что! Да разве упомнишь всех поклонников блистательной пианистки Брунгильды Муромцевой!

Впрочем, в частное детективное бюро могла тайком обратиться и госпожа Гордеева, восточные женщины скрытны и мстительны. Обе версии нуждаются в проверке.

Успокоенный удачным мозговым штурмом, Вирхов вновь уселся и допил остывший чай. Тут-то на пороге и возник кандидат на судебные должности Павел Миронович Тернов.

— Наконец-то, — сердито встретил помощника следователь. — Удалось добыть что-нибудь?

— Удалось, Карл Иваныч, — с ходу начал отчет недозрелый практический юрист. — В трактире «Сокол» по наводке нашего человека показал ножичек слесарю с «Розенкранца» Зиновию Гаранцеву. Ножичек мастер признал. Заказывал студент, якобы лосей свежевать. Я просил его сделать такой же. Согласился. Обрадовался, что ножичек его хорошо себя показал, а то, мол, студент все сомневался, да скорее всего не для лосей ему ножичек и нужен, на них сейчас охоты нет, а чтобы зайцев потрошить.

— Та-ак, — протянул Вирхов, — опять студент… Ложный ход. Студент с Дворцовой не мог ни с того ни с сего зарезать купца. Скорее преступник купил у старьевщика студенческую тужурку и путает следы.

— Возможно, Карл Иваныч, я еще об этом не думал, — признался нетерпеливо Тернов. — Однако это не самое главное.

— Так почему же вы не начинаете с самого главного, досточтимый Павел Миронович? Почему морочите мне голову пустяками?

Тернов отпрянул и изменился в лице, нарвавшись на внезапную вспышку начальственной ярости.

— Мне казалось, вы должны обладать всей полнотой информации.

— Полнотой, полнотой… Давай уж свою полноту сюда, — проворчал Вирхов. — Что еще?

Тернов достал из кармана лист бумаги и вручил его начальнику. Вирхов повертел листок, заполненный типографским шрифтом. Это была страница из технического учебника. На одной стороне рассказывалось об особенностях процесса горения, а на другой была помещена картинка: Жанна д'Арк стоит на помосте, окруженная вязанками хвороста, монахи в капюшонах поднесли факелы к босым ступням Орлеанской девственницы, языки пламени совсем близко подобрались к мученице…

Поверх рисунка был помещен чертеж ножа, на полях дано краткое описание рукоятки в виде соколиного пера. Размеры указаны в сантиметрах.

— Совпадает? — Вирхов поднял глаза на Тернова.

— Тютелька в тютельку! — гордо сказал Тернов, выложив на стол орудие убийства купца Малютина рядом с ножом, найденным в «Семирамиде».

— Ничего не понимаю, — признался Вир-хов. — Тот, кого я видел, никак не походит на студента. А если убийца в ресторане «Лейнер» и налетчик, обронивший нож в «Семирамиде», — одно и то же лицо, то есть этот якобы студент из той же банды, то мог ли он в это же самое время оказаться на Дворцовой площади? Или в столице действует уже две банды с соколиной символикой?

Тернов наморщил лоб — якобы в глубоких раздумьях! — и пожирал глазами начальника.

— Слушай, Павел Миронович, а заказчик слесаря не глухонемой? Не в возрасте?

Надежда, прозвучавшая в неожиданном вопросе начальника, заставила Павла Мироновича помедлить с ответом.

— Поэтому он и составил такой подробный чертеж, — продолжил Вирхов, — словами-то объяснить не мог.

Тернов, приготовившись нарваться на очередной приступ вирховского неудовольствия, решился высказаться.

— Но Зиновий Гаранцев утверждает, что студент сомневался в надежности ножа, собирался проверить его в деле. Как же он мог это выразить без слов?

— Как как? Очень просто! — отрезал Вирхов. — Мог просто мычать на разные лады, и изъясняться жестами. Не исключено, глубокоуважаемый коллега, что ваш слесарь владеет языком глухонемых. Вы проверяли?

Поникший вид кандидата красноречиво говорил, что такая мысль его даже не посетила.

— Ладно, на сегодня хватит, — милостиво заключил Вирхов, довольный тем, что посадил в лужу амбициозного молокососа. — Или вы еще полны сил?

Не зная, как реагировать на вызывающий тон старого брюзги, Тернов вздрогнул, но промолчал.

— Если у вас еще есть силы для подвигов, — сказал Вирхов, — можете прогуляться, проветриться перед сном, да заодно навестить госпожу Гордееву.

— Зачем? — не понял Тернов. — Ведь безухим китайцем занимается военная контрразведка! Полковник Ястребов мне голову свернет!

— Уже и испугались, — укорил кандидата следователь. — В нашем деле без риска не обойтись. Вот вы мне все этнографические изыскания китайские суете, — Вирхов порылся в столе и вернул помощнику уже ненужный журнал, — а вы лучше навестите друга, обиняками разведайте, не заказывала ли госпожа Гордеева частное расследование убийства Ерофея? Не обращалась ли к частным детективам?

Тернов открыл от изумления рот, но вскоре справился с оторопью.

— Да как же она могла это сделать, Карл Иваныч! — воскликнул он, прижимая к груди драгоценное вещественное доказательство, не оцененное Вирховым. — Во-первых, она сама сказала мне, что знает причину гибели Ерофея! А во-вторых, я ее просил пока не выходить из дома, в целях безопасности.

— И вы думаете, она последовала вашим советам? И вы думаете, она не лгала вам, рассказывая о грандиозной охоте, устроенной китайской императорицей на какого-то писаку Ерофея?

— Да, я так думаю, — заявил сбитый с толку Тернов.

— Значит, вы совсем не знаете женщин! В том числе и женщин китайских!

ГЛАВА 13

Доктор Коровкин в состоянии легкого отупения сидел в гостиной Муромцевых, куда хозяева и гости перебрались пить кофе с ликером по завершении обеда в честь помолвки Брунгильды и генерала Фанфалькина.

Обед прошел бы в тягостном молчании, если бы не безудержное стрекотание генерала Фанфалькина. Счастливый жених успел поведать и о своих славных предках, и о родовом имении в Оренбургской губернии, которое процветало, благодаря кирпичному заводику и честному управляющему из остсейзских немцев, и поделиться соображениями о развитии военной ситуации на Дальнем Востоке. Время от времени он сбивался со связного рассказа и обращал увлажненный взор к надменной невесте. Он вспоминал, какое сильное потрясение испытал, увидев когда-то впервые на благотворительном вечере в Офицерском собрании юную пианистку, как посещал все концерты, где выступала блистательная Брунгильда Муромцева, как осыпал цветами предмет своего восхищения, не надеясь быть выделенным из толпы поклонников. Его сотрапезники безмолвно поглощали содержимое тарелок, только Елизавета Викентьевна, улавливая паузы в потоке слов, едва слышно отдавала распоряжения Глаше подавать следующее блюдо.

Теперь в благоухающей розами гостиной Брунгильда сидела рядом с генералом и машинально вертела на безымянном пальце подаренное женихом колечко.

— Милая Сонечка, — нарушила тягостное молчание невеста, — мне жаль, что ты не можешь отвлечься от грустных размышлений. А я верю, что у тебя все будет хорошо.

— Да-да, разумеется, — подхватила Елизавета Викентьевна. От выпитой рюмочки щеки ее порозовели, скоропалительная помолвка старшей дочери будоражила, и она утратила свойственную ей уравновешенность. — Брунгильда рассказывала, что вы, Сонечка, тоже собираетесь обвенчаться.

Сонечка, строгая девушка с тонким носиком и вьющимися прядками темных волос вокруг чистого выпуклого лба, вздохнула.

— Венчание опять откладывается, — с грустью призналась она. — Жених мой прислал из Якутска телеграмму. Он едет в Порт-Артур.

— О Боже! — воскликнула профессорская жена, покосившись на генерала. — Но Брунечка говорила, что ваш жених не флотский офицер, а гидрограф.

— Да, — сказала Сонечка, — Александр Васильевич участвовал в экспедиции барона Толля, они искали землю Санникова.

— Но ведь эта экспедиция завершилась. — Николай Николаевич с сочувствием смотрел на юную подругу дочери — Остался зимовать лишь сам барон с группой помощников. Насколько мне известно, следы этой экспедиции затерялись.

— Да, Александр Васильевич надеялся, что барон Толль смог вернуться на Новосибирские острова. Он прошел вдоль острова Котельный на север к острову Беннета, а потом на юг по возможному пути Толля. Александр Васильевич писал мне чудные письма. Он и фотографию мне прислал. Я ее с собой всегда ношу.

— А сейчас, сейчас она у вас с собой? — жалостливо спросила Мура.

Сонечка открыла ридикюль и достала фотографический снимок. Ее жених сидел в кают-компании шхуны «Заря» на узком диване откинувшись к стене, на которой висел портрет Императора. Простой свитер грубой вязки еще сильнее подчеркивал значительность, силу и целеустремленность гидрографа. Лицо с правильными чертами венчал высокий лоб, из-под надбровных дуг жестко и темно смотрели умные глаза, аккуратно стриженные усы и заостренная бородка подчеркивали твердую складку губ.

Мура зачарованно перевернула снимок и на обороте увидела стремительную надпись: «Любимой Сонечке. Александр Колчак».

— Нам пришлось и в прошлом году отложить свадьбу, — продолжила грустная подруга невесты, — из-за поисковой экспедиции. Александр Васильевич сам едва не погиб: провалился под лед. Но убедился, что барон и его товарищи погибли. Он уже собирался в Петербург, чтобы наконец-то повести меня под венец, как случилась война.

— Но как же ему удалось добиться разрешения на участие в боевых действиях? — изумился профессор. — Ведь он не принадлежит сам себе.

— Он телеграфировал в Академию наук с просьбой вернуть его в Морское ведомство, — поникла Сонечка, — а когда Академия отказала, обратился к самому Великому князю, Алексею Александровичу.

— Вот несчастье-то! — посочувствовала Елизавета Викентьевна. — Такой горячий человек! Да когда же вы замуж-то выйдете? Война может продлиться не один год!

— Позвольте мне внести ясность в этот вопрос, дорогая Елизавета Викентьевна, — вступил генерал Фанфалькин. — Россия сильна, как никогда. Победа будет скорой и блестящей. И все мы сможем поднять за нее рюмочку сакэ.

Доктора Коровкина неприятно покоробило родственное обращение к хозяйке дома, и он поморщился.

— Если дела на Дальнем Востоке обстоят так блестяще, то России вполне можно обойтись и без господина Колчака. Уважаемый Эраст Петрович, вы имеете доступ к куратору Морского ведомства, так похлопочите, может, Великий князь и отменит свое разрешение? — Клим Кириллович ласково взглянул на подругу пианистки. — Хотелось бы, чтобы господин Колчак быстрее обвенчался с такой замечательной девушкой.

Брунгильда вспыхнула и посмотрела на Муру.

— К сожалению, уважаемый Клим Кириллович, Великий князь своих распоряжений не меняет, — ответил Фанфалькин с подчеркнутой учтивостью.

Доктор, сидя недалеко от жениха, незаметно принюхивался. Нет, организм героя турецкой кампании имел какие-то особые свойства! И вино пил со всеми, и ел острые закуски, а запаха все равно никакого!

— Так что ж вы собираетесь делать, Сонечка? — мягко спросила Елизавета Викентьевна.

— Поеду в Порт-Артур. — Гостья впервые за вечер улыбнулась, улыбнулась радостно, отчего сразу необыкновенно похорошела.

— Как? — воскликнули в один голос Мура и доктор. — Зачем?

— Видно, судьба, — кротко пояснила Соня. — Мы обвенчаемся на театре боевых действий.

— Если б я знал, что вы такая храбрая девушка и был бы свободен, то сам бы был у ваших ног, — галантно откликнулся генерал Фанфалькин. — И друг мой тоже. Не правда ли, Дмитрий?

Инженер утвердительно кивнул и приподнял рюмку с ликером.

— А поскольку вы не свободны, — вступила с непонятной иронией в голосе Брунгильда, — то останетесь у моих ног.

— С превеликим удовольствием. — Фанфалькин сконфузился, понимая, что ввиду только что состоявшейся помолвки сморозил редкую глупость.

— И будете выполнять свои обязательства, — продолжила невеста.

— Почту за честь, — жених низко склонил голову, так, что отблеск хрустальной люстры высветил выразительную серебряную прядь в его черной шевелюре.

— А значит, не станете препятствовать моему творческому самовыражению, — настаивала Брунгильда.

Доктор вздрогнул: старшая профессорская дочь второй раз повторила одну и ту же фразу. Наверняка заготовила ее умышленно!

— А значит, — продолжила наступательно девушка, — не будете возражать, если я поеду с Сонечкой в Порт-Артур.

В гостиной повисла зловещая тишина.

— Эраст Петрович! — наконец обрела дар речи несчастная мать. — Да что ж это такое! Скажите свое веское слово! Я понимаю, когда невеста едет к жениху. Это одно дело. Но когда невеста уезжает от жениха — от штабного генерала! — это совершенно немыслимо!

Генерал встал и сделал знак инженеру Шевальгину.

— Мы должны вас покинуть, дорогие мои, — сказал он мягко, — дела зовут. Что же касается намерения Брунгильды Николаевны, то не только не возражаю, но и всячески приветствую. Даже приставлю для охраны моего верного камердинера Басу. У штабного генерала, как вы справедливо изволили заметить, дражайшая Елизавета Викентьевна, не может быть трусливой невесты и беспомощной супруги. Я не сомневаюсь, что в лице Брунгильды Николаевны найду понимающего друга.

Обескураженные слушатели не нашлись что ответить генералу, который, отвесив общий сдержанный поклон, поцеловал ручку невесты и в сопровождении инженера Шевальгина покинул муромцевскую гостиную.

Когда до слуха оставшихся донеслись слабые звуки запираемой за посетителями двери, раздался общий вздох облегчения.

Профессор поднялся с кресла и прошествовал к старшей дочери. Он остановился напротив нее, заложил руки за спину и набычился. Багровый румянец заливал лицо Николая Николаевича, щеки счастливой невесты покрывала необычная бледность.

— Не мытьем, так катаньем? Признавайся! — загремел он.

— В чем, в чем должна признаваться бедная девочка? — пришла на помощь дочери профессорская жена, придвигаясь на всякий случай поближе.

— Зачем ей нужен этот брак?! Чтобы выскользнуть из-под родительской, опеки? Отправиться на Дальний Восток? Устраивать концерты для раненых?! Пусть признается! С самого детства учил обеих, и жизнь не раз доказывала мою правоту: лучше уж сразу признаться!

— Генерал Фанфалькин мой давний поклонник, он замечательный человек, и я выхожу за него замуж! — Брунгильда вскочила со стула, подобно упругой пружине разом распрямившейся, подняла к отцу решительное лицо. — У каждого своя миссия.

— Все равно рано или поздно все откроется, дорогая! — Глава семейства, глядя в отчаянные голубые глаза дерзкой дочери, усмехнулся и нежно коснулся выставленного подбородка рукой. — И почему в России каждая вторая барышня мнит себя Жанной д'Арк?

Выплеснув негодование, профессор направился к своему креслу.

— Простите, милая, — Елизавета Викентьевна приобняла подругу дочери. — А как ваши родители отнеслись к намерению следовать за женихом?

— Я сирота, — Сонечка опустила глаза. — Прошу вас, не огорчайтесь. Если мы поедем вместе, то я обещаю полнейшую безопасность Бруни. А как доберемся до Александра Васильевича, то и никакой Баса нам не потребуется. Уверяю вас, мой жених человек надежный.

— Да, милая Сонечка, — согласилась хозяйка, — господин Колчак — человек необычайного мужества и благородства. Такой мужчина достоин счастья.

Мать и подруга виновато взглянули на Брунгильду — на лице ее не было и следа недавних переживаний.

— Нам надо поговорить с Сонечкой. Простите, мы покинем вас ненадолго, — игриво прощебетала она, и барышни благополучно выскользнули из гостиной.

— Нет, не только сумасшедшие Бурбоны и гнусные убийцы населяют российскую столицу, — задумчиво сказала Мура, глядя им в след, — есть и достойные люди. Господин Колчак, барон Толль…

— А когда в окружении Брунгильды появился генерал? — Доктор, на правах старого друга семьи, решился на нескромный вопрос.

— Вчера, Клим Кириллович! Только вчера! — откликнулся возмущенный профессор. — Я уверен в этом, что бы он ни плел о своих воздыханиях.

— И… и… и… сразу…

— Да! Сразу попросил руки Бруни! И она сразу же согласилась! — плачущим голосом пожаловалась измученная мать.

— Все было так похоже на сцену из «Евгения Онегина». Генерал упал на колени, а Брунгильда ему: «Довольно, встаньте, я должна»… — протянула Мура. — Почти цитата… Но она слишком быстро приняла это предложение. Но не понимаю, чем он ее привлек?

— На сговор не похоже, — разочаровал Николая Николаевича доктор Коровкин. — Генерал весьма убедительно рассказывал, как он домогался внимания Брунгильды Николаевны. Несомненно, он влюблен в нее и влюблен давно.

— Взрослые дочери, взрослая жизнь, — пробормотал Николай Николаевич.

— И все-таки этот генерал мне не нравится, — призналась Елизавета Викентьевна. — Не знаю, в чем причина? Делаю над собой усилие, а все бесполезно… Не лежит сердце.

— От него даже медикаментами не пахнет! — откликнулся доктор. — А ведь у него свежая рана! Должно пахнуть хотя бы карболкой!

— К чему вы это говорите, Клим Кириллович? — с надеждой встрепенулся профессор. — Вы думаете, перевязь фальшивая? И раны нет? И он морочит нам голову?

— Нет, я не имел это в виду. Просто не могу понять, в чем дело…

Памятуя о недавних временах, когда Брунгильду мысленно прочили в невесты доктору, никто не стал уточнять, что Клим Кириллович имел в виду.

Двусмысленность ситуации чувствовал и доктор, но откланяться ему мешал элементарный долг предложить свои услуги в качестве провожатого гостье Муромцевых. А барышни-невесты возвращаться не спешили.

— Вероятно, тетушка уже беспокоится, — осторожно заметил он. — Да и вам пора отдохнуть от гостей и переживаний.

— Мы от вас совершенно не устали, Клим Кириллович, — заспешила Мура.

— Но вам надо изучить темные места в биографии Орлеанской девственницы, — подзадорил Клим Кириллович, не удержавшись от ласковой улыбки. — Завтра, наверное, пойдете на занятия?

— Да, курсы надо посетить, — со вздохом признала девушка. — Если ничего непредвиденного не случится.

— Все непредвиденное уже произошло, ждать больше нечего, — саркастически прокомментировал глава семейства. — Разве что ты еще внезапно замуж выскочишь.

Мура надулась и покраснела.

— Пока вижу всего двух достойных претендентов, — пошутил доктор. — Или Бурбон, или ваш покорный слуга.

Доктор никак не ожидал, что Мура ответит быстрой переменой настроения и блеском в глазах.

— Вы делаете мне предложение?

Доктор замялся. Сказать нет, я пошутил — обидеть можно. Сказать да, делаю — будет выглядеть глупо, оскорбительно для Муры — не получив ее старшую сестру, решил довольствоваться тем, что попроще…

Игра сомнений и разнообразных тайных мыслей, видимо, явственно отразилась на лице доктора, смущение которого росло с каждой минутой.

— А я бы этому нисколько не удивилась, — вздохнула обречено профессорская жена; было жалко всех и саму себя вдвое больше.

— Шутки в сторону, помешались на замужествах, — раздался гневный профессорский голос. — Клим Кириллович, вы не забыли о нашей просьбе? Если у вас будет случай навестить генеральшу Зонберг, не порасспрашиваете ли вы ее о нашем будущем родственнике? Я-то в таких кругах не вращаюсь…

— Непременно спрошу, — поспешил заверить друга доктор. — Не стоит ждать случая. Если позволите, я прямо с вашего аппарата телефонирую Зинаиде Аполлоновне и договорюсь о визите.

— Замечательно! — оживилась оправившаяся от потрясения Мура. — Быть может, удастся что-нибудь узнать, что помешает замужеству Брунгильды.

Доктор, как изваяние, застыл у телефонного аппарата. Если он сейчас позвонит генеральше Зонберг, получается, что он, действительно, хочет расстроить будущий брак между Брунгильдой и генералом Фанфалькиным. Имеет ли он моральное право вмешиваться в судьбу девушки? И девушки неглупой и самостоятельной? Не исключено, что генерал выгодная партия для Брунгильды, не располагающей никаким приданым. Возможно ли, что ею движет расчет? Впрочем, не исключено, что его старая пациентка положительно отрекомендует Фанфалькина, и это утешит угнетенных неожиданным выбором дочери родителей.

Пока Клим Кириллович размышлял, телефон зазвонил сам.

— Вы позволите?

— Разумеется, — кивнул профессор.

Доктор снял трубку. Его мягкий баритон после первого слова потеплел, и Муромцевы догадались, что доктор разговаривает со своей любимой тетушкой. Внимательно выслушав ее, Клим Кириллович опустил трубку на рычаг и виновато посмотрел на потускневшую Муру.

— Увы, визит к генеральше Зонберг придется отложить. Звонили от господина Безсонова. Его дочь Зина, которую доставил с час назад к дому мичман Таволжанский, предприняла попытку отравления…

ГЛАВА 14

Следователь Вирхов взглянул на настенные часы; он уже давно отпустил домой письмоводителя, поскольку присутственный день завершился. В помещениях Окружного суда, малолюдных в этот час, царила полнейшая тишина. Дежурные курьеры дремали на своих постах. Разве что кто-нибудь из припозднившихся агентов марал бумагу в пустой приемной.

Отправив кандидата на судебные должности вон, Вирхов откинулся на спинку служебного кресла. Он сознавал, что должен позвонить Муромцевым, справиться о подозрительном Шевальгине, тем более что в его усталом мозгу родилось еще одно ужасное предположение: а не собрались ли Шевальгин и Герц убить Муру, если она нащупала след Балабанова?

И все-таки он не спешил, мысленно выстраивая предстоящий разговор так, чтобы не встревожить отходящих ко сну уважаемых им людей. Наконец он решился; поднял трубку и назвал телефонистке номер.

К телефону подошла горничная, и следователь попросил ее пригласить профессора.

— Добрый вечер, Николай Николаевич, простите за поздний звонок.

— А что случилось, Карл Иваныч? — без обиняков поинтересовался Муромцев. — Не томите, умоляю, мне и так сегодня наши эфирные создания, как их называет Менделеев, все нервы вымотали.

— И, верное, преспокойненько уже почивают?

— Брунгильда соизволит отдыхать. Она у нас теперь невеста.

— Поздравляю. Очень за вас рад. А Мария Николаевна?

— Эта негодница поскакала в дом Безсоновых. Вместе с доктором Коровкиным. Там ее подруга, видите ли, решила наложить на себя руки.

— Но ее спасли от этого необдуманного шага? — вежливо выразил надежду следователь.

— Во всяком случае, на момент звонка она еще была жива. — Николай Николаевич обреченно вздохнул. — Вот таким образом закончилась наша церемония обручения.

— Печально, — невесело отозвался Вирхов. — Позвольте поинтересоваться именем жениха? Профессор хмыкнул.

— Некто генерал Фанфалькин. Из Главного штаба.

— И он прибыл к вам один?

— Представьте себе, с сопровождением. Роль его адъютанта исполнял прекрасный шахматист, господин Шевальгин.

— А что, генерал тоже показывает успехи в шахматной игре?

— Насколько я понял, вообще шахматами не интересуется. А Шевальгина возит как бесплатное приложение к своему автомобилю. Господин Шевальгин превосходный, редчайший специалист автомобильного дела, служит в мастерской. — Возникшая пауза навела профессора на нехорошие подозрения. — Извините, Карл Иваныч, — смутился он, — вы, вероятно, по делу, а я вас отвлекаю своими рассуждениями. Слушаю вас внимательно.

— Да я, собственно, никакого определенного дела и не имел, — замялся Вирхов и неожиданно выпалил: — Николай Николаевич, а вы не думаете, что господина Шевальгина пригласила Мария Николаевна?

— Маша? — Изумлению профессора не было предела. — Нет, не думаю. Не похоже. По-моему, они и словом не перекинулись. А почему вы об этом спросили? У вас есть какие-то подозрения?

Вирхов натужно рассмеялся.

— Какие подозрения? Разумеется, никаких. Девушка талантливая, быстрая, сообразительная… Не подскажете ли, кстати, чем она в последнее время занимается?

— Насколько я понял, историей Жанны д'Арк, — ответил профессор. — Во всяком случае, к ней приходил какой-то Бурбон… Самозванец, разумеется…

Вирхов откликнулся с горькой иронией:

— Самозванцы не по моей части. Мне и банальных убийц хватает.

— У нас в доме таких не бывает, Карл Иваныч, — заверил профессор. — Господин Шевальгин человек достойнейший выше всяческих похвал. А вот генерал Фанфалькин что-то мне не нравится….

— Это потому, что вы не желаете ему отдавать свою дочь, талантливую красавицу, — объяснил Вирхов и задал очередной прямой вопрос: — А господин Шевальгин, я слышал, глухонемой?

— Мне так не показалось, — профессор замялся. — В общении он очень сдержан, это правда. Да мне и в радость, разговоров и так хватает…

— Покорнейше благодарю за то, что смогли уделить мне время. Передавайте мой сердечный поклон вашим домочадцам.

Опустив трубку на рычаг, Вирхов задумался.

Значит, господин Шевальгин был-таки в квартире Муромцевых. Но с самой Марией Николаевной не разговаривал. И вообще, юная сыщица уехала с доктором из дому на ночь глядя. Неужели профессор так огорчен обручением своей дочери, что не заметил природного недостатка гостя? А ведь господин Кронберг ясно сказал, что этот шахматист речью не владеет.

Не на ложном ли пути он, Вирхов? О Фридрихе Герце и Юлии Балобанове профессор ничего не сказал. Вероятнее всего, она их не выслеживала, а они на нее не покушались. А вот был ли Шевальгин на Дворцовой? Убивал ли?

Заказывать нож для убийства купца Малютина, которого, верно, и в глаза никогда не видел, Шевальгину ни к чему. Нож он мог преспокойно изготовить в своей мастерской: инструменты там всякие есть.

Да, но при чем здесь генерал Фанфалькин? Сегодня утром генерал подвергся нападению бандитов, был ранен! Что может связывать этого достойного человека, о котором Вирхов был наслышан от старших товарищей еще в юные годы, с автомобильным инженером? Почему на обручение он пригласил именно его, а не кого-то другого?

События двух дней тяжелым мутным комом ворочались в черепной коробке Вирхова. Он чувствовал, что если и отправится сейчас домой, в свою квартиру на Кирпичном, то заснуть не сможет. Приходящая прислуга Прасковья, вероятно, давно убралась восвояси, оставив ему на кухне холостяцкий ужин, прикрытый крахмальной салфеточкой. Квартира, несомненно, хорошо протоплена. В ногах постели, под одеялом, примостилась грелка с кипятком… Поблизости от нее свернулся калачиком любимый кот Минхерц…

Тяги к домашнему уюту, как ни вызывал Вирхов в воображении соблазнительные картины, он не испытал.

Поняв, что может так просидеть до утра, Карл Иванович выбрал другое решение: отправиться к любезному другу Фрейбергу. Прихватить по дороге пару бутылочек пива, да скоротать вечерок с приятелем в покойных креслах у камина. Может быть, король петербургских сыщиков, отличавшийся жесткостью и немногословием, все же проронит золотое словечко, которое станет путеводной нитью в криминальном лабиринте, погруженном в снежный январский мрак.

Вирхов поднялся и убрал бумаги со стола. У вешалки с ненавистью глянул на свое цивильное пальто: он чувствовал себя в нем, как медведь! Он и так долго мирился с пожеланиями начальства, неужели и в ночное время, отправляясь, так сказать, в мир, он не может надеть свою любимую шинель? И она соскучилась по хозяину! Вирхов облачился в служебное сукно — то ли дело! Сразу же чувствуешь себя подтянутым, стройным, быстрым, собранным!

Через полчаса, раскрасневшись на морозе и прижимая к груди плотный коричневый пакет, в котором приятно побулькивало бутылочное пиво и топорщилась пивная закуска, Вирхов входил в парадную дома на Свечном, где квартировал Фрейберг.

Однако вид парадной Вирхова насторожил. Дверь, несмотря на поздний час, не заперта, нигде не видать привычной фигуры швейцара. Войдя вовнутрь, Вирхов услышал невообразимый гвалт на площадке второго этажа: истеричные крики, хохот, пьяное бормотание и собачий лай.

На ходу расстегивая кобуру на правом боку, он, перескакивая через ступеньки, взметнулся на второй этаж.

— В чем дело!? — выдохнул он, ворвавшись в многоголосое скопище; револьвер легко подался из кобуры и привычно лег в руку. — Тихо!

От неожиданности все примолкли.

Вирхов обвел глазами разномастную публику. Справа от него, на ступеньках, ведущих на третий этаж, замерла худощавая надменная дама средних лет в папильотках и чепце, в пуховой шали поверх ядовито-голубого, с невероятными фиолетовыми лотосами пеньюара, с болонкой на руках. Шею собачки украшал кружевной синий платочек, длиннющие белые пряди закрывали псине глаза и даже лапы. Слева, у дверей своей квартиры, возвышался невозмутимый Фрейберг в стеганом халате и пушистых тапочках. Он обдал Вирхова ледяным взором. Набриолиненный, безупречный, спускающийся на затылок английский пробор короля сыщиков стягивала мелкая черная сеточка, в углу рта поникла погасшая сигара. Между дамой и Фрейбергом топоталось несколько подвыпивших, прилично одетых мужчин, взявших в кольцо хмурого швейцара.

— В чем дело? — повторил Вирхов. — Сударыня, это вы кричали?

— Ваше превосходительство, — дама очнулась. — Я потомственная дворянка, из рода Биронов! Живу на третьем этаже над ними!

Она ткнула пальцем в осоловелых мужчин. Те игриво подмигивали следователю, корчили невообразимые гримасы.

— Эти, эти… — обвинительница брезгливо поморщилась, — эти господа нарушают общественный порядок. И не первый день. Пьянствуют, до утра распевают вульгарные песни, уродуют рояль, курят… — Тут дама не выдержала и визгнула, в унисон ей противно затявкала и собачонка. — Дым идет по вентиляции ко мне… А у моего Амишки астма!

— Что скажете, господин Фрейберг? — следователь повернулся за поддержкой к другу, тот невозмутимо пожал плечами.

— Господин Фрейберг жилец тихий, покладистый, — пронзительный голос дамы уже заглушал жалобный хрип зашедшейся лаем собачонки. — Он, может, смиряется со своими соседями. Но сегодня мне пришлось его побеспокоить. Наглость этих, этих… извергов перешла все границы. Они совершили бандитское нападение! С кровопролитием!

— Погодите, сударыня, — терпеливо остановил пустопорожнее словоизвержение Вирхов. — На кого напали?

— Господин Фрейберг свидетель! Я сразу позвонила в его квартиру! Он сам видел следы побоища! Пьяное нападение, без всяких причин! Мирному существу негде укрыться от террора!

— Тише! — Вирхов сморщился. От визга у него гудело в ушах. Он передал Фрейбергу пакет с пивными принадлежностями, расстегнул шинель и ткнул револьвером в сторону казавшегося ему наименее пьяным, ладного, с раскосыми глазами, крепыша лет тридцати. — Говорите вы!

— Нет! — верещала дама. — Нет! Вы служитель закона! Я подам в суд! Вы обязаны принять мое заявление, вы обязаны провести дознание на месте преступления! Запишите мои слова!

— Уже записал, — прорычал Вирхов и схватил свободной рукой за лацкан пиджака черноглазого господина.

— Ваше превосходиство, — тот икнул, — мы навестили нашего друга, собираемся у него квартире, так сказать, но не безобразничаем.

— Общаемся, музицируем, отдыхаем… — подхватил смуглявый низкорослый собутыльник.

— Извольте взглянуть. Пройдите в квартиру, никакого притона нет, — продолжил заплетающимся языком раскосый. — Я в притонах толк знаю. Может, слышали мое имя? Сотрудничаю в газетах, мои фельетоны и репортажи идут в набор моментально. Меня сам Горький ценит!

— Кто таков? — Вирхов отпустил лацкан пиджака. Максим Горький авторитет, а это — неизвестный сочинитель.

— Куприн, Александр Иваныч, — улыбнулся узкоглазый репортеришко и, подмигнув Вирхову, со значением сообщил: — Частенько бываю в «Капернауме», на Владимерском.

— Он гений, и глаз у него вострый, — выговорил смуглявый.

Вирхов нахмурился — намекает, что там собираются негласные осведомители? Что он знает их в лицо? Пользуется их расположением?

— Ближе к делу, — отрезал он, сочтя необходимым для поддержания порядка прожечь взглядом истеричную даму.

— Я требую экспертизы! — не поддавшись чарам следователя, дама снова пронзительно завизжала. — Немедленно вызывайте врача! Объявляйте розыск!

Вирхов топнул было ногой, но покосившись на невозмутимого Фрейберга, устыдился своей несдержанности. Поколебавшись с минуту, из двух зол — истеричной дамочки и шакала-репортера — он выбрал наименьшее. Он демонстративно повернулся к даме спиной и уставился на репортера.

— Пудель прицепился на улице, симпатичный такой, сам белый, а левая половина головы черная. И желтое пятно у глаза. Не замерзать же псине, я и захватил ее с собою в гости. Пусть, решил, погреется, — продолжил торопливо Куприн. — Да пес, видимо, захотел справить нужду, выскользнул на площадку, а там эта мадам с угрозами и с болонкой. От неожиданности она собачку-то из рук выпустила. Ну, пудель и прихватил собаченцию зубами, чуть-чуть, чтобы дорогу уступила!

— Где пудель? — Вирхов сдвинул плоские белесые брови.

— Еще не вернулся из туалета, — осклабился Куприн

— Они его спасают от возмездия! — заверещала дама, и ее болонка тявкнула из последних сил еще раз. — Поймайте его, поднимите на ноги полицию! Я требую экспертизы! Они напоили пуделя и натравили на моего Амишку! Ищите террориста! Пьяная собака в столице — это опасно!

— Ваше превосходительство, — уловив паузу, встрял Куприн, — Богом клянусь, не поил пуделя. Клевета!

— Требую судебного разбирательства! — настаивала дама. — Компенсации за причиненный ущерб. На лечение Амишки.

— И я требую судебного разбирательства! — Куприн хихикнул. — За клевету относительно опоенной собаки и умышленного нападения на жертву.

Вирхов озверел.

— Привыкли устраивать судебные спектакли. Военное время! Люди погибают на фронте! Вы требуете судебного разбирательства? Вы его получите! Суд будет справедливым, но скорым. За неповиновение властям немедленный арест.

Участники мерзкой сцены разом смолкли. В глазах Фрейберга промелькнул живой огонек.

— Господин Куприн приговаривается к штрафу в сумме одного рубля. Прошу исполнять, — распорядился Вирхов.

Куприн, едва сдерживая смех, вынул из кармана пиджака разномастную мелочь и начал тщательно ее пересчитывать.

— Вот, ваше превосходительство, извольте получить рубль.

Вирхов властно указал на пострадавшую даму, и Куприн ссыпал в ее протянутую ладошку монеты.

— Теперь о пуделе. Объявляю его розыск. Он приговаривается к пожизненному ношению намордника. — Вирхов повернулся к хмурому швейцару и вопросил: — Вы поняли, любезнейший? Если пес вздумает вернуться, без намордника в дом не пускать.

— Так точно, ваше превосходительство, понял. — Швейцар вытянулся, его лицо прояснело.

— А теперь все марш по своим квартирам! — возвысил голос Вирхов.

Он дождался, пока его указание будет выполнено, и когда площадка опустела, вошел в дверь квартиры Фрейберга, любезно распахнутую хозяином. В прихожей он разоблачился, наслаждаясь обрушившимися на него тишиной и теплом.

— Как ты оказался в наших краях? — уже в гостиной равнодушно поинтересовался король петербургских сыщиков, вынимая из пакета бутылки и снедь и выкладывая их на маленький столик. — Я уж собирался отходить ко сну.

— Извини, — Вирхов рухнул в кресло и вытянул ноги, стараясь чтобы каблуки башмаков попали на темные пятна узора ковра. — Знаю, уж полночь близится… Да измучили меня проблемы….

— Наслышан, — лапидарно отозвался Фрейберг.

— И что ты думаешь обо всем этом?

— Полагаю, — хозяин подал гостю стакан с пенящимся пивом, — неплохо было бы при полиции организовать обучение собак.

— Я серьезно спрашиваю, — обиделся Вирхов, — а ты шутить изволишь.

— Я не шучу, дорогой тезка, — возразил Фрейберг, усаживаясь в кресле рядом с другом и прикрывая глаза, чтобы не засмеяться: на светлых усах Вирхова забавно кучерявилась пивная пена. — А неплохо было бы обучить собак разыскивать взрывчатку, натаскать их на запах динамита. Вот службу-то бы сослужили!

— Мне бы для начала собак, которые могут револьверы да ножи вынюхивать. — Вирхов с удовольствием хлебнул славный, с легкой горчинкой напиток. — Среди бела дня групповые налеты совершают, стреляют в мирных граждан.

— Это все пустяки, — лениво протянул Фрей-берг, — это прошлое. А тебе надо взглянуть в будущее.

— Мне сейчас о нем думать не хочется, — признался Вирхов. — Отдохнуть бы.

— Отдыхай, — Фрейберг пожал плечами. — Полагаю, тебе лучше заночевать у меня. Что же касается будущего, то, боюсь, очень скоро тебе придется иметь дело именно с динамитом!

ГЛАВА 15

Софрон Ильич Бричкин на этот раз решил не надевать дамского платья и не гримироваться. Он собирался вновь отправиться на Роменскую к странному клиенту. То, что тот счел ночлежку на Обводном более безопасным убежищем, чем собственное жилье, давало возможность без помех обследовать подозрительную квартиру. Правда и теперь, несмотря на ночное время, господин Икс полагал не лишним прибегнуть к некоторой маскировке. Столь неофициальный визит в чужое жилище требовал элементарных мер предосторожности: при неблагоприятном развитии событий умело подобранный костюмчик уменьшит риск быть опознанным в дальнейшем.

Поколебавшись, он выбрал из груды одежды, собранной стараниями Марии Николаевны по знакомым и родственникам, свой собственный мундир артиллерийского офицера. Мундир был старого образца, несколько поношенный, но еще вполне приличный. В темноте случайные прохожие вряд ли бы отличили его от настоящего. А если он все-таки попадет в неприятную ситуацию и встретится лицом к лицу со злоумышленником, пытающимся извести многострадального Бурбона, форма тоже может сыграть свою роль: от неожиданности преступник будет хотя бы на минуту деморализован! А минута в таком деле играет колоссальную роль! За минуту можно кого хочешь скрутить! Кроме того, Софрон Ильич, никому в этом не признаваясь, прекрасно знал, как благотворно действует на него самого любая форменная одежда! Что такое штатское платье? Оно создано для мещанского, обыденного существования, нет в его облике заданного восторга перед внешней и внутренней дисциплиной!

Завершив возню с нарядом и аккуратно упаковав перебинтованную ногу в разношенный сапог, Бричкин покинул детективное бюро «Господин Икс». Он любил зимнее время! Почти круглые сутки над городом царил мрак, а во мраке и расследование вести удобнее — можешь и сам незаметной мышкой проскользнуть где надо, и люди, впадающие в свойственную им сонливость, сидят или лежат взаперти, не суют свой нос куда попало.

Кликнув извозчика, Бричкин удобно устроился под суконной полостью. Он знал, что вскоре щеки начнет покалывать морозец, что разношенные сапоги покажутся слишком жесткими и в первую очередь закоченеет поврежденная нога. Но путь предстоял недолгий, и совсем замерзнуть он не успеет. Напротив, только ясности ума прибавится!

Бричкин лишь изредка отрывал взор от широкой спины извозчика. Да и чем было любоваться в зимней столице? Кострами, возле которых отогревались промерзшие людишки? Светящимися окнами самодовольных особняков? Блеклыми огоньками свечей за бедными полотняными занавесками? Бричкин предпочитал сосредоточиться на тайне клиента. Этот Бурбон утверждает, что какие-то недруги — вряд ли из европейских королевских династий! — охотятся за его сокровищем, за ужасной кровавой тайной. Но что же представляет из себя его тайна? Ничего путного сыщикам он не сообщил. Может быть, ищут какой-то документ? Или вещь? Или ключ к тайне находится в голове у самого Бурбона и выведать ее можно, только схватив этого несчастного и силой вырвав признание?

Вчерашней ночью, когда в облике дамы, разыскивающей племянника, Бричкин явился на Роменскую в отсутствие хозяина, чтобы произвести беглый осмотр, он кое-что заприметил. Например, следы вскрытия пола — возле окна отходила половица. Но сам ли Лузиньяк туда прятал нечто, или злоумышленник искал что-то в щели? Подозрительные углубления узрел Бричкин и под доской подоконника. В вентиляционной трубе, открыв чугунную дверцу, Бричкин обнаружил свернутую в трубочку газету. Если в ней что-то хранилось, значит, оно похищено. Но поскольку сам клиент ничего об этом не сказал, то можно предположить, что не в воздуховоде таилась бурбоновская тайна. Где же тогда?

Бричкин усмехнулся, вспомнив вчерашнюю сцену. Услышав, что хозяин возвращается, он довольно ловко скрылся за ситцевой занавеской ниши, среди старого тряпья. И, не дыша, просидел там изрядное количество времени. Однако когда он, наконец, решился покинуть свое убежище, проклятый Бурбон, спавший удивительно чутко, внезапно проснулся и увидел перед собой невесть откуда взявшуюся даму.

Пришлось сымпровизировать. Хуже всего было, что потом он не смог выйти через дверь, ибо по улице метался несчастный хозяин квартиры, а рядом с ним, как показалось Бричкину, откуда-то внезапно явился помощник следователя Вирхова. Едва удалось выбраться через чердак на крышу, а уж там Бог помог: прыжками да скачками перемахнул на каретный сарай — и в сугроб…

Сани проезжали по Адмиралтейской части, когда Бричкин задрал голову и впереди на крыше четырехэтажного дома явственно увидел движущуюся человеческую фигуру. Он зажмурился, замотал головой, а когда вновь бросил туда взор — никого на крыше не было. «Заразился от Бурбона, — подумал Бричкин, — мерещатся привидения». На всякий случай он запомнил номер дома по Кирпичному.

Сани свернули на Разъезжую, далее Бричкин в целях конспирации хотел идти пешком. Прохожих было немного. Экипажи с седоками в эту часть города да в такой поздний час не заезжали, а те, что возвращались в извозчичьи дома, ехали по Лиговке. Именно на Лиговском, на углу Лиговского и нужной ему Роменской, Бричкина и ждал неприятный сюрприз. Еще издалека он увидел возле углового дома костер, которого вчера не было. К нему жалось босяцкое население в ватных телогрейках, кутающийся в тужурку студент заговаривал городовому зубы. Студентов-бедолаг Бричкину было особо жалко: денег на дровишки нет, в ледяных конурах и углах спать невозможно, вот и греются милосердным огоньком, да стаканом бесплатного чаю.

Бричкин юркнул на Чубаров и поковылял к вожделенной цели в обход. Он намеревался пробраться в бурбоновские апартаменты незамеченным — свидетели ему ни к чему. Впрочем, на его передвижение реагировали лишь брехучие собаки за дощатыми заборчиками.

Ему удалось без помех, с помощью отмычки, проникнуть в затхлую квартирку самозванного королевского отпрыска. Он старательно задернул плотные, изъеденные молью занавеси, — окно с выбитой рамой прикрывал снятый с разворошенной постели матрац, — и включил верхний газовый свет. Интуиция подсказывала ему, что в ближайшие часы можно спокойно обследовать квартиру, не опасаясь нежданных гостей.

Доскональный осмотр ситуацию не прояснил. Все, что можно было простукать, Бричкин простукал. Недоступных пустот не обнаружил. Изучил и мусор, и загаженную мышами ветошь под половицами, здесь весьма пригодился электрический фонарик, который добыла для расследований Мария Николаевна. Сам бы он никогда не мог позволить себе такую дорогую покупку! Бричкин перебрал все тряпки в убежище клиента, прощупал все швы и подкладки, обследовал немудреную мебель. На кухне, освещая углы и закоулки фонариком, заглянул в банки, кастрюльки, миски. В помятой оловянной тарелке обнаружил засохшие остатки пшенной каши.

Однако все труды были бесплодны.

Павший духом Бричкин съел один из двух бутербродов, предусмотрительно захваченных с собой, запил затхлой водичкой из глиняного кувшина с отбитой ручкой. Затем вернулся в остуженную комнату и приготовился ждать. Теперь ему казалось, что злоумышленники обязательно явятся; тут-то он и выяснит, что им надо: хозяин или какой-нибудь не обнаруженный им предмет.

Время двигалось медленно. Софрон Ильич, угревшись под накинутым на себя ватным одеялом, ощущал, что его клонит в сон. Опасаясь заснуть и очнуться беспомощным в лапах преступников, Бричкин вскочил и пробрел в кухню к окну. Низкий подоконник позволял ему встать на колени, опереться локтями о доску и обозреть погруженную в безмолвие Роменскую. Собственно, особо осматривать было нечего. Тусклый фонарь на невидимом перекрестке кое-как освещал фасад дома напротив, на фасаде едва различимыми черными квадратами выделялись окна жильцов, спящих беспробудным сном. На тротуаре и проезжей части лежал разъезженный грязный снег. И ни одной живой души.

Софрон Ильич усилием воли не позволял слипающимся глазам закрыться. Несколько стряхнуло с него сонливость забавное происшествие: в дверь противоположного дома нырнула драная собачонка. «Замерзла, возвращается с любовного свидания домой», — подумал с необычной теплотой Бричкин. Но его идиллический настрой через минуту был разрушен. Дворняжка пулей выскочила обратно, отбежала от дверей, повернулась к ним и залаяла. В дверях бесчувственный хозяин, видимо, из пьянчужек, грозил псине кулаком. Собака не умолкала. Мужик нагнулся, схватил горсть снега, слепил ком и запустил в бедное животное… Собака взвыла, человек повернулся и исчез.

Бричкин расстроился. В такую погоду добрый хозяин на улицу собаку не выпустит — мороз лютует! А этот изверг… Животное-то, верно, и голодное…

Впрочем, о собаке Бричкин скоро забыл. Под одежду пробирался холод, поврежденная нога ныла. Он, прихрамывая, заходил в полной темноте по бурбоновской квартире, сосредоточив внимание на том, чтобы ступать бесшумно. Потом он принялся считать шаги. Все было напрасно. Бурбоновские преследователи не объявлялись.

Измученный сыщик вновь прокрался к кухонному окну. Мрак на ночной улице показался ему уже не таким густым. «Верно, близится рассвет», — подумал Бричкин и решил, что пора покидать свой пост.

Он выскользнул на лестничную площадку, прикрыл дверь Бурбоновской квартиры и, спустившись по лестнице, очутился на улице. С наслаждением вздохнул морозный воздух, изрядно ароматизированный конским навозом — сказывалась близость извозчичьих дворов, — потянулся. Справа, возле водосточной трубы, притулилась, положив кудлатую голову на вытянутые передние лапы, давешняя дворняжка.

Бричкин легонько свистнул и поманил собаку. Та неохотно встала и насторожилась. Бричкин вынул из кармана пакетик, присел на корточки и, развернув вощенную бумагу, кинул несъеденный бутерброд псу. Выпрямившись, он с умилением наблюдал, как дворняжка жадно поглощает нежданное угощение.

Лизнув пару раз пустую вощенную бумагу, собака подбежала к Бричкину и преданно посмотрела ему в глаза. Если б она обладала человеческой речью, то этот взгляд означал бы: «Спасибо тебе, добрый человек».

Затем дворняжка ринулась через улицу к дому, где жил ее бесчувственный хозяин. Но остановилась и оглянулась на своего благодетеля.

— Иди, иди, не бойся, — шепнул растроганный Бричкин.

Собака, виляя хвостом, уставилась на Бричкина, словно решала: возвращаться ли ей к старому хозяину или сменить его на нового, доброго и великодушного?

— Ну ладно, — ласково пробормотал Бричкин, — ладно, бедолага ты несчастная. Я тебя провожу.

Он ступил следом за собакой в вонючую парадную, пропахшую мочой и помоями, и добрался, зажимая нос, до дверей, у которых его четвероногий поводырь остановился.

Поколебавшись, не повредит ли его альтруистический порыв конспирации, но решив, что парадная слишком темная, а в своем мундире он вполне сойдет за блюстителя порядка, Бричкин забарабанил в дверь. Затем подергал ручку.

Он не слышал звуков отодвигаемых засовов, однако дверь внезапно распахнулась и на него набросились люди в темном. Они заломили его руки назад и втолкнули в квартиру. В коридоре вспыхнул, ослепив Бричкина, свет керосиновой лампы. Наконец он смог приоткрыть глаза. Из мрака выступил человек в шинели с бархатными черными петлицами и красными кантами по вороту и обшлагам рукавов и, оглядев Бричкина, злорадно процедил:

— Так-так. Значит, гниды проникли прямо в сердце нашего отечества.

— Гниды? — выдохнул ошарашенный Бричкин, превозмогая боль в выкрученных суставах рук. — Но, ваше высокоблагородие…

— Не сметь марать своими грязными устами светлое имя русского офицера! — Полковник побелел от гнева. — Вы арестованы!

Невидимые стражники удвоили усилия, и голова Бричкина поникла так, что в тусклом свете керосиновой лампы он мог видеть лишь блестящие полковничьи штиблеты.

— За что? — прохрипел Бричкин

— По обвинению в шпионаже в пользу вражеской Японии!

ГЛАВА 16

Павел Миронович Тернов завершил этот день в приятной компании. Он отправился к Гордеевым, где застал немногочисленное, но шумное и исключительно, не считая хозяйки, русское общество. Солидные пузатые мужчины, чья карьера по почтовому ведомству начиналась когда-то одновременно со старым Гордеевым, и их далеко не молоденькие, а посему не вызывавшие у Тернова интереса, супруги вполне уютно чувствовали себя в заставленной изящными безделушками гостиной. На счастье начинающего следователя его однокашник также оказался дома.

Общий разговор сосредоточивался вокруг начавшейся войны. Прогнозы выдавались разные, но общее мнение склонялось к тому, что будущее не сулит ничего хорошего, и еще большой вопрос: забросают ли русские авоськи японских макак шапками? Недаром на бирже паника, бумаги в цене упали. Хоть и шлют власти каждый день эшелоны на восток, однако Маньчжурская дорога никуда не годна, более двух тысяч человек в сутки перевезти не может. Собравшихся возмущало, что по милости властей дворники разносят по квартирам холст и полотно, предлагая шить белье. Отказа им нет. Женщины — и дамы-интеллигентки, и простолюдинки — занялись пошивом грубых рубах и (тут следовало многозначительное покашливание) другого белья. Но разве так армию снабжают? Никакие патриотические порывы молодежи, никакие манифестации не помогут выиграть войну. Да и на манифестации случился казус: убили какого-то купца — то ли придавили, то ли кто-то, воспользовавшись скоплением народа, свел с ним счеты. Не осталась в стороне от волнующего вопроса и хозяйка дома. Поблескивая черными глазами, она выразила мнение, что русские слишком добродушно относятся к японцам, нации коварной и воинственной.

Впрочем, кандидату на судебные должности удалось переговорить с любезной дамой и на нужную ему тему. Разговор получился естественным и непринужденным. Алевтина Романовна со свойственной ей учтивой сдержанностью не преминула поинтересоваться у гостя, как идет расследование убийства Ерофея Вей-Так-Тао.

— Следствие пока мало продвинулось, — посетовал Тернов, воздержавшись от сообщения, что делом Ерофея занялась военная контрразведка. — А вы, уважаемая Алевтина Романовна, вполне осведомлены о деятельности и связях покойного просветителя?

Он допускал, что сердобольная женщина, помогая своему соотечественнику, могла и не знать о шпионских занятиях китайского журналиста. Если же ерофеевская Библия с таинственными иероглифами выведет полковника Ястребова на японскую резидентуру в столице Российской империи, это будет удар и для хозяйки дома, и для его друга.

— Некоторые российские просветители тоже скрываются за границей, — туманно ответила Алевтина Романовна, — дело обычное.

— Вы не предприняли попытки частного расследования? — Павел Миронович изобразил невинное простодушие.

— Как можно! — госпожа Гордеева повела черными тонкими бровями. — Вы же сами рекомендовали мне соблюдать осторожность.

Тернов и так был уверен, что Вирхов понапрасну упрекал его в незнании психологии китайских женщин. Он поспешил загладить свои неловкие вопросы уверениями в том, что преступник, лишивший жизни Ерофея Вей-Так-Тао, от возмездия не уйдет, будет найден непременно.

Потом он с Виктором удалился в кабинет хозяина. И остаток вечера друзья провели за приятной беседой, наслаждаясь сладеньким миндальным ликерчиком «Bols» и хорошими сигарами, предаваясь воспоминаниям и обсуждая планы на будущее. Наедине с Виктором Павел Миронович тут же забыл о служебных неприятностях.

Виктор, человек весьма скромный и воспитанный, привлекал Тернова стремлением соблюдать правила и установления, принятые в приличном обществе. Это же обстоятельство изрядно мешало обоим молодым людям сблизиться в первые годы университетского обучения. Только к концу курса Тернов, перебесившись, смог оценить спокойную устойчивость взглядов сокурсника, его внешнюю и внутреннюю опрятность.

— Представь себе, Павлуша, — говорил Гордеев, откидывая со лба косую прядь черных волос и стряхивая пепел с сигары в пустую голову зеленого нефритового чудовища ши-цзы, — кроме Межевого ведомства нашел я себе весьма недурственное дело. Отец порекомендовал меня графине Саниной. Знаешь Народный дом для рабочих на Тамбовской? Превосходное заведение! По английскому образцу!

— Ну конечно, наслышан, — откликнулся Тернов.

— Софья Владимировна на свой Лиговский дом полмиллиона рублей потратила. Все как у Хогга в Лондоне, она с ним дружит. Только у нас бассейна нет. Зато вечерние классы для рабочих превосходные, а женщин бесплатно учат. Я преподаю историю рабочим. Дело, разумеется, не очень благодарное, но полезное несомненно. А с января к моей истории прибавилась и математика.

— Не слишком ли много для одного?

— Так это временно. Пока болен Костя, подрабатывающий студент. Обещал к концу месяца выйти. Деньги у него тоже не лишние. Но вот уж январь кончается, а слуху о нем нет никакого. Графиня тревожится. Ей Костя нравился, он умел строго и ясно излагать материал. Правда, иной раз и вспылит, да как же без этого обойдешься? Рабочие хоть и смышленые, а сколько у них предрассудков!

— Ты считаешь, что народное образование решит проблему петербургской преступности?

— У нас многие преступления по невежеству да дикости совершаются. Софья Владимировна — умница; англичанин свой политехникум на центральной улице открыл, а графиня на окраине: рабочему интереснее к ней в Народный дом прийти, чем в кабак или на зловонный откос Обводки. И потом, довольно рабочим в подпольных кружках эсеров проходить университеты бомбометания и экспроприации. Пусть повышают свой культурный уровень. Такие плоды просвещения принесут России пользу!

— Пожалуй, я с тобой согласен, — ответил Тернов. — Да процесс обучения слишком медленный. Боюсь, одних усилий графини Саниной мало.

— Она только начинает. Если дело разрастется, то результат не за горами. Кстати, Павлуша, не попробовать ли и тебе себя на поприще просвещения?

— Вряд ли у меня есть педагогическое призвание, — любезно уклонился от предложения Виктора Тернов.

— Особого призвания и не требуется, — солидно изрек Гордеев. — Если господин Соколов не выйдет на службу к первому февраля, ты мог бы его заменить. Ты же помнишь арифметику в рамках гимназического курса.

— Я подумаю, дружище, — сказал Тернов и поднялся, собираясь прощаться…

Он возвращался домой по ночному морозному городу в приподнятом настроении. Нарождается другое поколение русских людей. Активных, деятельных, достойных, с внутренней устойчивостью и культурой. Разве не удовольствие работать с такими людьми и подготавливать будущее России?

Тернов представил себе, что через двадцать лет он превратится в такого же брюзгу, как и Вирхов, будет по поводу и без повода оскорблять молодых коллег, забудет правила приличия в общении. Нет, никогда! Культура или есть, или ее нет. Ее с детства надо впитывать, чтобы растворялась в крови и была естественной, как дыхание. Чтобы иное казалось немыслимым…

Дома охватившее его воодушевление улетучилось. Он заглянул в вечерние газеты и наткнулся на выдержку из парижского журнала «Revue», проводившего опрос выдающихся людей Франции по теме: «Совместим ли патриотизм с любовью к человечеству?» Французский историк Анатоль Леруа-Болье утверждал, что идея Родины есть прирожденная, основная идея, которую нельзя считать отжившей свое время, что отождествлять патриотизм и шовинизм нельзя, как нельзя и менять патриотизм на космополитизм, что любовь к Родине не противоречит любви к человечеству. И Павлу Мироновичу стало грустно. Пока он возится с каким-то отребьем, наводнившим столицу, пока размышляет над участием в педагогических начинаниях графини Саниной, на Дальнем Востоке идут бои, творится живая история, решается будущее российской империи, русские люди собственной жизнью доказывают любовь к Царю и Отечеству.

Совсем опечалила его публикация в «Гражданине», гласившая, что за каждым японцем стоят два бритта. Газету князя Мещерского, мракобеса и ретрограда, просвещенный университетский выпускник не жаловал, но сегодня он склонен был согласиться с князем: европейцы заинтересованы в ослаблении России. Именно с запада в Россию отправляются легионы проповедников социалистических идеалов и агитаторов насилия. Так почему же европейцам не разыграть и восточную карту? Ведь купили японцы крейсера в Генуе, и венгры продали им породистых лошадей. А кто знает, сколько внутренних врагов — двурушников, продажных чиновников, тайных агентов европейских спецслужб — действует в пользу узкоглазых в России? Правда, чаще всего в стравливании Японии с Россией обвиняют французов и англичан, но Павел Миронович не исключал и участия германских шпионов. Хоть Германия и соблюдает нейтралитет, да аппетиты у Вильгельма огромные, тоже подбирается к Азии.

В размышлениях о политических материях Павел Миронович и заснул незаметно для самого себя Впрочем, сны он видел самые мирные, его ночные видения были полны солнечного летнего сияния. И видел он себя на знойном цветущем лугу, среди ромашек и васильков, рядом с очень симпатичной барышней в белом платьице и под кружевным зонтиком. Над ними кружились разноцветные бабочки и гигантские стрекозы. Он держал барышню за руку и пытался поцеловать. Милая кокетка не препятствовала шаловливым заигрываниям, с заливистым смехом опустилась на мягкую траву, открыв взору стройную ножку в белом чулочке. Рука Павла Миронович скользнула по округлой коленке, он оттянул голубую подвязку на чулочке — и его бросило в жар… Но внезапно из-за спины Павла Мироновича упала черная тень. Он боялся обернуться и с ужасом смотрел, как черная тень густеет, разрастается, обретает крылья, будто на распластавшуюся на зеленой траве красавицу опускается зловещий лермонтовский демон…..

От ужаса Павел Миронович проснулся. Его широко раскрытым глазам явился непроглядный мрак, он слышал собственное оглушающие сердцебиение.

Он включил ночник. Оказалось, что через четверть часа можно и вставать, чтобы поспеть на службу. Павел Миронович не стал нежиться в постели лишние пятнадцать минут и с облегчением выпростался из-под душного, тяжелого одеяла. Он с удовольствием предался водным процедурам, отгоняя мысль о нервном сне…

В кабинет на Литейный в это утро он явился на пять минут раньше, чем того требовал распорядок дня. Вирхов уже сидел за своим столом.

— Неужели вы, Карл Иваныч, всю ночь провели здесь? — льстиво спросил Тернов.

— Нет, дружок, принимал участие в судебном процессе, — ответствовал Вирхов.

Тернов, не расслышав в голосе начальника издевки, да она была бы сейчас вовсе не уместна, уточнил с некоторой осторожностью.

— Выступали на стороне обвинения?

— Разумеется, — подтвердил Вирхов, просматривая бумаги. — Жертвой оказалась болонка. А преступником пудель.

— Дело достойно того, чтобы войти в анналы, — нерешительно пошутил Тернов и добавил: — Я выполнил ваше поручение, Карл Иваныч, посетил вчера госпожу Гордееву. Она к частным сыщикам не обращалась.

— Еще бы! — Вирхов усмехнулся. — Это не в ее интересах. И прошу вас, дорогой Павел Миронович, не обижаться. Дело-то серьезное. Только что звонил мне полковник Ястребов. Сообщил, в квартире Ерофея ночью задержан подозрительный хромой тип, маскировался под российского артиллерийского офицера. Сейчас его допрашивает контрразведка. Вот так-то, батенька. И устно передана вам благодарность за содействие в поимке шпиона.

Тернов покраснел. Что-то в голосе Вирхова говорило о том, что успехами подчиненного начальник не доволен. Завидует, вероятно. Тернову не приходила в голову мысль, что Вирхов может быть просто огорчен, что его способный ученик будет замечен военным ведомством и переманен на более выгодную службу.

— Вот и все, — сказал Вирхов, — сегодня я неплохо отвел душу с господином Фрейбергом. Ночевал под его кровом. Теперь полон сил. И прошу вас выполнить конфиденциальное поручение.

— Выполню наилучшим образом, — заверил Вирхова кандидат.

— Так вот, дорогой мой, есть у меня одна мыслишка. Если убийца безухого китайца посещает Шахматный клуб, то через его друзей мы выйдем на него. Господина Герца мы все-таки вспугнули. А вот господин Шевальгин — дичь более доступная. Он бывает в автомобильной мастерской, изъясняется жестами, похоже глухонемой. Неплохо бы за ним проследить и посмотреть, где, с кем он встречается.

На лице Тернова отразилось разочарование….

— Все они, — продолжил Вирхов, — могут быть связаны с покойным Ерофеем, а значит и с японской шпионской сетью. Если так — сразу генералом станешь!

Тернов счел нелишним успокоить начальника.

— Вряд ли, Карл Иваныч, и доказательств пока не добыто… Презумпция невиновности распространяется и на шахматистов.

— Вы можете обследовать их матрасы. Тайком, под покровом ночи, — съязвил Вирхов, — добыть зашитые в них улики: иероглифы, шифры, инструкции.

Только тут Тернов понял, что Вирхов нисколько не верит тому, что полковник Ястребов арестовал японского шпиона, пришедшего на явочную квартиру к безухому Ерофею.

— Я могу отправляться в автомобильную мастерскую? — спросил он, решив положить конец издевательствам.

— Да, голубчик, можете, — ласково разрешил Вирхов, — только будьте осторожны, берегите себя. Господин Шевальгин может оказаться персоной весьма опасной. Не исключено, что возле него вы встретите Марию Николаевну Муромцеву… Так что зорко смотрите по сторонам.

— А..а…а… почему вы думаете, что мадемуазель Муромцева будет в автомобильной мастерской? — не понял кандидат.

— Все очень просто. Вам пришлось встретиться с Бурбоном? Пришлось. А Мария Николаевна как раз Бурбонами и занимается… Так что можете и пересечься.

Тернов вздохнул — никогда не поймешь, когда Вирхов говорит всерьез, а когда в шутку.

— Так вы все-таки думаете, Карл Иваныч, что заказчик ножа, который вчера опознал слесарь Зиновий Гаранцев, и глухонемой Шевальгин — одно и то же лицо?

— Я ничего не думаю. Я ищу убийцу китайца и купца Малютина. — Вирхов сложил бумаги в синюю папочку, закрыл ее и завязал тесемки аккуратным бантиком. — И прошу вас разговоров о ножах не вести. Если мои соображения верны, можете напороться на серьезную опасность. Не лезьте в пасть льву.

— Шевальгина зовут Львом?

— Нет, сударь, царевичем Дмитирем.

Павел Миронович Тернов терял всякое терпение. О чем бы ни заговорил он с Вирховым, следователь обязательно скатывался к насмешкам, колкостям.

Он придал себе оскорбленный вид, надеясь, что старый брюзга перестанет измываться над своим помощником. Вирхов не реагировал, и Павел Миронович повернулся, чтобы уйти и как можно дольше не показываться в кабинете Вирхова. Но застыл у дверей: из коридора неслись заполошные женские крики, перебиваемые строгим голосом дежурного.

Навострил уши и Вирхов.

Курьер басил, по глухой интонации было понятно, что он загораживает собой дверь в вирховский кабинет.

— Узнайте, Павел Миронович, что там такое? — попросил Вирхов. — Да впустите дамочку. Ее визг уши режет.

Тернов приоткрыл дверь и узрел тучную женщину из простых в овчинном полушубке, повязанную шерстяным платком. Ее двойной подбородок вздрагивал, красные глаза слезились.

Отодвинув дежурного, женщина протиснулась в дверь и бросилась к столу Вирхова. В нескольких шагах от него она рухнула на колени и заголосила:

— Барин! Карл Иваныч! Простите, Христа ради старую дуру! Не углядела! Виновата! Не велите сечь повинную голову!

— В чем дело, Прасковья?

Пораженный явлением собственной приходящей прислуги в столь ранний час в служебный кабинет, Вирхов выбрался из-за стола и попытался поднять бабу с колен. Но та обхватила его ноги руками и заголосила пуще прежнего.

— Счастье ваше, барин, что дома не ночевали! Бог вас уберег! Простите старуху! Ума не приложу, как забыла открыть вьюшки. Вся квартира в чаду! Утречком вошла — едва не задохнулась! Бросилась вас искать, а на кровати — дохлый Минхерц!

ГЛАВА 17

Проснувшись утром в своей собственной постели, Мария Николаевна Муромцева долго не могла поверить, что вчерашние события ей не приснились. Когда Полина Тихоновна сообщила племяннику по телефону, что его срочно ждут Безсоновы, разве могла Мура оставаться дома? Ведь ее милая подруга-бестужевка находилась в опасности. Несмотря на поздний час, родители не возражали, чтобы она поехала вместе с доктором, были уверены, что Клим Кириллович в любом случае доставит их дочь домой в целости и сохранности.

Когда они прибыли к Безсоновым, завезя по дороге Сонечку Смирнову домой, доктор сразу же поднялся на второй этаж в спальню Зины, где сделал все, чтобы очистить девичий организм от сильнейшего яда. Это потребовало немало времени, тазиков, кувшинов с водой, полотенец, молока. Родители девушки не отходили от постели, прислуга носилась как безумная.

Все это время Мура просидела в гостиной в обществе мичмана Таволжанского. Высокий рыжеватый блондин с зелеными глазами, в которых пряталась какая-то сумасшедшинка, ей нравился.

Из сумбурных рассказов зининых родителей, встретивших доктора и Муру в прихожей, следовало, что мичман обнаружил бесчувственную девушку на скамейке в темном Александровском саду, куда она завернула, скорее всего, после рассеявшейся манифестации. Он с трудом привел ее в сознание, едва добился имени и адреса, привез домой, сдал на руки родителям. Пока мать и прислуга укладывали замерзшую Зиночку в постель, отец оставался в гостиной со спасителем дочери, выражал благодарность. Когда девушка успела принять яд — ни мать, ни горничная не углядели.

У Муры накопилось много вопросов. Почему Зина оказалась одна, без друзей, в саду? Почему ее не обнаружил городовой? Успела ли она сообщить мичману что-нибудь по дороге домой?

Мичман мог давно бы удалиться, его присутствие в доме Безсоновых уже не требовалось. Но Павлу Игнатьевичу очень не хотелось покидать симпатичную синеглазую барышню, приехавшую с доктором. В глубине души он сознавал, что скоро уйдет в море, надолго оторвется от берега, населенного нежно благоухающими эфирными созданиями, и приятное воспоминание о встрече с Марией Николаевной Муромцевой согреет его душу, когда он останется на палубе корабля один на один с равнодушным сиянием звезд в ночном бездонном небе.

Барышня же продолжала атаковать мичмана вопросами, и он не выдержал, признался ей, что кое-что скрыл от родителей.

— Вы, вероятно, встречали мою фамилию в газетных отчетах, — вполголоса говорил он, — в разделе полицейской хроники. Был свидетелем подозрительного убийства китайца. Уверен, китаеза намеревался встретиться в ресторане с японским разведчиком. Но был застрелен неизвестным.

— Да, я читала, — Мура кивнула, — дерзкое убийство произошло на глазах следователя Вирхова.

— Как я понял из хода дознания, следователь шпионаж исключал, — сказал недовольно Таволжанский, — впрочем, может быть, правильно делал. Это не его епархия. Я счел своим долгом подать рапорт. Мы, российские люди, страшно медленно перестраиваем свое сознание. Вообще-то, мы люди терпимые к инородцам. Но если начинается война, возникает совершенно иная перспектива…

— Шпионы-японцы были бы сразу замечены, — предположила не слишком уверенно Мура, — скорее они действуют чужими руками, через третьих лиц, англичан или немцев… Вам не приходила в голову такая мысль?

— Приходила, — подтвердил Павел Игнатьевич, — но я еще не успел в ней разобраться. Немцев в столице слишком много. А вот японцы… Одного я нашел и решил проследить.

— А при чем здесь бедная Зиночка? — не утерпела Мура.

— О Зиночке я не думал, — признался мичман, — и даже ее не знал. А вот камердинера генерала Фанфалькина решил проверить.

— Что!? Вы следили за генеральским слугой!?

— Что вас так изумляет? — Новоиспеченный офицер насторожился. — Или он вам тоже знаком?

— Нет-нет, — Мура поспешила погасить подозрения собеседника, — просто вы могли сообщить в контрразведку…

— А… — Таволжанский махнул рукой, — это слишком долго и ненадежно. Я доверяю себе больше, чем другим.

— Мудрая позиция, Павел Игнатьевич, — поддержала собеседника Мура, — продолжайте, прошу вас.

— Короче, сегодня вечером я выследил этого скользкого Басу, — сообщил брезгливо мичман. — И как вы думаете, куда он направился?

— Я все жду, когда же в вашем рассказе дело дойдет до Зиночки, — Мура проявляла небрежение.

— Я к тому и веду. Подозрительный японский фигаро направился на запасные пути Николаевской железной дороги. Слава Богу, искусству маскировки учили и нас. Кое-как пробрался во мраке за ним. И в одном из тупичков обнаружил небольшой эшелон. В двух вагонах света не было, в третьем, как удалось мне разглядеть, милые скромные барышни разбирали корпию. А в самом дальнем вагончике, куда этот Баса и нырнул, увеселялась золотая молодежь содомитского толка. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, вполне, — Мура покраснела.

— Хоть я и сказал, что пронырливый Баса юркнул в блудливый вагончик, но на самом деле он забрался на крышу и полз на брюхе, свешиваясь и заглядывая в окна. Видимо, выполнял тайное поручение, следил, собирал информацию. А я наблюдал за ним. Очень хотелось себя обнаружить и вступить в единоборство с неприятелем, но я не успел. В дверях вагончика появился роскошный красавец и сказал какому-то верткому гнусному типу, чтобы тот привел сестричку посимпатичней. А то мужское баловство, к которому он не склонен, слишком его разгорячило.

— Да это, да это, — возмущение перехватило горло Муре, и она с трудом подбирала слова, — в такое время… такой разврат…

— Вот тут-то я и увидел вашу подругу, которая, видимо, попалась на удочку патриотических негодяев и собиралась ехать на фронт спасать раненых. Но попала она в логово низких тварей. Собственными ушами слышал, как гнусный типчик вел ее в притон на колесах и ныл, что одному из героев нужна помощь и сострадание…

— А японец? — заинтересовалась Мура.

— Не заметил, как исчез, потерял из виду, — сказал Таволжанский. — Ну а когда бедная девушка оказалась в кругу насильников и негодяев и начала кричать, оказывать сопротивление, тут-то я и вмешался. Открыл стрельбу! Схватил ее за руку и кое-как помог выбраться из этой грязной дыры. Едва добился имени и адреса, привез сюда, сдал на руки родителям. Думал, беда миновала. А она, оказывается, бедняжка, решила с горя наложить на себя руки.

Мура утирала набежавшие слезы. Она не знала, говорить ли зининому спасителю о том, что ее подруга сегодня потеряла жениха, — имя Глеба Каротыгина стояло в списке погибших на крейсере «Паллада», он умер от отравления газом при взрыве мины, снаряженной мелинитом.

Мичман неожиданно вскочил и вытянулся. В гостиной появился усталый Клим Кириллович в сопровождении господина Безсонова. Жизнь Зиночки была вне опасности, и доктор со спокойным сердцем перепоручил пациентку заботам матери и прислуги. Отец несчастной девушки предложил мужчинам выпить и закусить — рюмка водки была принята ими как успокоительное лекарство.

Только после этого в сопровождении доктора Коровкина Мария Николаевна, убеждаемая родителями подруги, что сиделок в доме и так достаточно, отбыла домой. Обратная дорога разочаровала Муру. В тайне она надеялась, что доктор Коровкин вернется к прерванному объяснению. Или претендентом на руку Муры он назвал себя шутя? Но Клим Кириллович молчал. Объяснения так и не состоялось. Доктор высадил ее у дома, сопроводил в квартиру. Елизавета Викентьевна встретила дочь вопрошающим взглядом и, выслушав отчет о Зиночке, тяжко вздохнула…

Бледный зимний рассвет едва рассеивал сумрак спальни, и Мура бездумно смотрела в потолок… На соседней кровати мирно посапывала ее старшая сестра, обрученная с генералом Фанфалькиным, чей подозрительный камердинер в темное позднее время вынюхивал что-то на запасных путях Николаевской железной дороги, возможно, считал вагоны с орудиями, с воинским снаряжением…

Теперь в совершенно ином свете виделось Муре страстное желание сестры отправиться на театр боевых действий. И генерал Фанфалькин не возражает против того, что его невеста пустится в такой опасный путь! А если в соседнем вагоне поедет какой-нибудь лощеный красавец, склонный к эротическому насилию?

Когда мичман Таволжанский рассказывал о прихоти ночного красавца, Мура представляла себе Илью Михайловича Холомкова… Может быть, потому что втайне считала его самым красивым мужчиной, встреченным ею в жизни?

Некоторое время Мура размышляла, стоит ли говорить родителям о ночных похождениях камердинера генерала Фанфалькина? Но потом решила, что только напрасно их встревожит. Кроме того она была уверена, что неугомонный мичман не оставит своих попыток выявить японскую резидентуру в столице Российской империи и не спустит глаз с подозрительного Басы.

Поднявшись с постели, Мария Николаевна быстро привела себя в порядок, быстро позавтракала. Она хотела наведаться в свою контору, чтобы проконтролировать действия Софрона Ильича Бричкина, узнать, удалось ли ему выяснить, кто охотится за несчастным королевским отпрыском и в чем тайна Орлеанской девственницы. Наверняка ее помощник провел ночь в засаде на Роменской.

Всю дорогу до Пустого переулка она размышляла о предстоящем замужестве Брунгильды, о скрытности сестры, нашедшей избранника тайком от родителей и от нее, Муры. О горькой судьбе Зиночки, лишившейся если не настоящего жениха, то любимого человека. О счастье Сонечки Смирновой, чей жених, полярный моряк Колчак, был подлинным героем. И о Климе Кирилловиче. Вчера, когда он шутливо назвал себя претендентом на ее руку, она едва скрыла ликование: неужели он влюблен в нее? А ведь его жизнь может быть в любой момент востребована Отечеством, — как она будет жить без него? Неожиданное, пусть и шутливое предложение, внесло в ее отношение к доктору нечто совершенно новое, что она еще и сама не понимала, но мысли о нем заставляли сердце биться сильнее.

К ее удивлению, дверь детективного бюро оказалась на замке, а сам господин Икс вопреки обыкновению отсутствовал. В холодной, непротопленной конторе Мура огляделась. Похоже, Софрон Ильич сегодня не приходил.

Мария Николаевна облачилась в свой служебный наряд и уселась за стол в ожидании Брички-на или клиентов. Время тянулось медленно, желающих воспользоваться услугами детективного бюро не обнаруживалось. Хорошо, что на улице ей попался торговец газетами, — теперь она погрузилась в чтение «Петербургского листка», за который ей пришлось заплатить аж полтинник: из-за японских событий газеты шли нарасхват. «Листок» она читала редко, потому что отец не выписывал желтую прессу, считал ниже своего достоинства и дочерей не приваживал.

От печальной военной хроники она перешла к описанию вчерашней манифестации, патриотический и возвышенный дух которой не смогла затмить даже случившаяся на площади смерть купца. Газетчик расценивал убийство купца как происки врагов России, решившихся на провокацию, дабы поколебать единение Государя с народом.

Потом ее внимание привлек фельетон бойкого борзописца, где в комических красках расписывалось вчерашнее происшествие с болонкой госпожи Бирон. Особенно колоритной вышла фигура следователя: болонка мешала ему выпить с другом, отчего служака разъярялся, грозил револьвером, а в коричневом пакете булькали бутылки. Суд собачьей Фемиды был скор. Владелец оскорбившего болонку пуделя заплатил рубль за лечение пострадавшей, а подсудимый обязан был отныне и навеки ходить в наморднике.

Фамилии следователя не называлось, стояло лишь г-н В-въ, но Мура почему-то представила себе именно Карла Ивановича Вирхова.

У газетчиков не было особенных причин потешаться над Вирховым: он привел на скамью подсудимых уже не одного убийцу и насильника.

А вот автор фельетона, Маныч-К-нъ, над героем потешался! В последнем абзаце он сообщал, что сегодня по приказу господина следователя будет произведена массовая облава на собак, всех пойманных заключат на старую гауптвахту, сохранившуюся с петровских времен. Собак закуют в намордники, и желающие горожане в полдень смогут прийти и бурными аплодисментами приветствовать героического укротителя, когда он после выстрела полуденной пушки на Петропавловке появится на крыльце…

И госпожа Бирон, представительница немецкого населения Петербурга, выглядела в фельетоне весьма непривлекательно. Конечно, столичные жители нередко посмеивались над немцами: над их дотошностью, педантичностью, законопослушанием, но насмешки над немцами свидетельствовали, что газетчики и читатели не считают их врагами России. Да разве можно считать врагами таких замечательных немцев, как Вирхов или Фрейберг?

Мария Николаевна отложила газету. Необъяснимая тревога начала овладевать всем ее существом. С чего это она взяла, что Бричкин идет по следу бурбоновского врага? А если он замерз во время своего дежурства? А если его загрызли бешеные собаки? Да мало ли опасностей подстерегает человека в военное время в ночном зимнем городе!

С каждой минутой она все более и более укреплялась в мысли, что с Софроном Ильичом стряслась беда. Не мог он, будь у него все в порядке, не сообщить хозяйке о своих действиях и перемещениях.

И Мура решилась. Она скинула нелепую кофту, оделась и поехала на Литейный, в здание Окружного суда, рассчитывая с помощью Вирхова поискать в полицейских сводках и отчетах следы ее потерявшегося помощника. В душе она очень боялась обнаружить имя Бричкина в списках замерзших на улице, жертв ограбления, поступивших в покойницкие трупов.

Кабинет Вирхова был заперт. Дежурный курьер сообщил ей, что господин следователь отбыл домой — у него случилось несчастье. Выехал по делу и его помощник господин Тернов.

Мура развернулась, сбежала по лестнице вниз, тяжелая дверь медленно захлопнулась за ней. Она постояла, щурясь от сверкающего снега. Потом подозвала извозчика и, вспорхнув в сани, велела ехать на Кирпичный.

Она еще ни разу не посещала холостяцкое убежище следователя. И весьма робко приблизилась к распахнутым настежь дверям. Несмотря на ощутимый сквозняк, квартиру наполнял химический удушливый запах. Дворник и кухарка копошились возле изразцовой печки в гостиной. На полу на ковре стояли пожухлые комнатные растения в горшках. Сам Вирхов сидел на диване, а пред ним, утопая в подушках, на спине с грелкой под боком лежал кот. Кошачья мокрая голова со слипшимися, темно-серыми клочьями шерсти была повернута вбок, глаза полузакрыты, передние лапы безвольно, как и голова, откинуты влево, а нижние раскинуты в стороны, оставляя открытым белый, с просвечивающей через шерстку розовой кожицей, живот. Карл Иванович одной рукой держал кота за заднюю лапу, а другой, в которой была зажата щеточка для усов с богатым, инкрустированным золотом и слоновой костью черенком, бережно растирал кошачью конечность.

— Добрый день, Карл Иваныч, — Мура нерешительно подала голос. — Что у вас случилось?

Однако увлеченный своим делом следователь не ответил, зато плаксиво заныла кухарка.

— Это я, барышня, я во всем виновата. Сдуру-то вчера печь протопила, а вьюшку до времени закрыла, да и от котла с кухни чад шел. Как разберешь, отчего угар? Ушла домой, а квартира-то и угорела. Вон герани приказали долго жить, почернели. И котик чуть не помер. Под одеялом отлежался.

— Но сейчас-то вьюшки открыты, — Мура жалостливо косилась на пушистый серый комочек, — почему ж запах так плохо уходит? Очень душно.

— Так всю ночь угорало, до самого утра, — вздохнула кухарка, — да и дымоход, поди, засорился.

— А может быть, дрова были отравлены? — предположила Мура.

— Как это? — кухарка перекрестилась.

— Запах мне не нравится, какой-то химический, — настаивала Мура, — может, попалось полено от дерева, которое росло вблизи завода, пропиталось вредными веществами и при температурной обработке выделило опасные токсины? Серную или соляную кислоту, например.

— Полено сгорело, — отрешенно откликнулся Вирхов, не отрываясь от своего занятия.

Мура подошла к печи и заглянула внутрь. Потом она достала из муфты носовой платочек и прихватила им горстку золы — пусть папа проверит на всякий случай.

— Бедный Минхерц, — услышала Мура за спиной скорбный голос Вирхова, — и меня рядом с ним не было. И все из-за поганых собак.

— А вы как же спаслись, Карл Иваныч? — осторожно спросила она.

— Ночевал у Фрейберга, — отозвался Вирхов. — Да с болонками разбирался. Да объявлял розыск пуделей. Будто в дому умалишенных побывал. А у вас что стряслось? Не так же просто пожаловали? Не из сочувствия к старику?

— И из сочувствия тоже, — Мура смутилась. — Но у меня и неприятность есть. Бричкин пропал.

— Найдется, — успокоил ее Вирхов. — Что с ним станется? Небось, у зазнобушки заспался в пуховиках.

Мура покраснела. Ей как-то и в голову не приходило, что ее помощник, мужчина во цвете лет, вполне мог иметь даму сердца, тайную страсть.

— Какая-то сплошная полоса невезения, — жалобно сказал Вирхов, принимаясь за вторую лапу, — сначала в нашем любимом с Фрейбергом ресторане едва не угодил под пулю, предназначенную безухому китайцу. Затем на меня едва не попала слетевшая с крыши ваза. Теперь вот на старости лет чуть не лишился преданного друга, единственного домочадца. Что еще ждет меня впереди?

Мура испытывала нарастающую злость оттого, что этот достойнейший человек, так много сделавший для того, чтобы очистить столицу от преступников, оказался предметом шуток безответственного господина Маныча.

— А вы не собирались сегодня посетить бывшую гауптвахту? — спросила она у Вирхова, внутренне холодея от закравшихся в душу подозрений.

— Зачем? Вон, кота оттереть надо. И дела у меня нерасследованные стоят.

— Вы справитесь, — поддержала старшего друга Мура, — вам нужно только как следует разозлиться. И тогда вы горы свернете, но найдете преступников.

Мария Николаевна протянула Вирхову «Петербургский листок» с фельетоном Маныча-К-на.

Вирхов встал с дивана и погрузился в чтение, и чем дальше он читал, тем свирепее становилось выражение его лица. Он уже дочитывал последний абзац, когда предоставленный самому себе кот приподнял голову, мутным глазом покосился на хозяина, издал тяжелое «уф-ф» и вновь откинулся на подушки. Карл Иванович болезненно скривился и отшвырнул газетенку, уставился на несчастного Минхерца и топнул.

— Гауптвахта? Собаки в намордниках? Аплодисменты укротителю? Да они у меня увидят небо с овчинку! Если эти бестии — Куприн и Маныч! — решили устроить спектакль, водевиль, народ веселить в военное время… Я их в бараний рог скручу! Вы увидите триумф сумрачного германского гения!

ГЛАВА 18

Павел Миронович Тернов, разумеется, не поехал с начальником любоваться на дохлого Минхерца. Прерывать расследование, бросать все дела… Нет, не так представлял себе истинное служение закону кандидат на судебные должности. Теперь основная нагрузка ложилась на него. Он был уверен, что Карл Иваныч займется вплотную похоронами любимого котика и следствие приостановится.

Тернов немного досадовал лишь на то, что Вирхов не удосужился сообщить ему ничего конкретного о немом автомобилисте. Неужели Дмитирий Шевальгин и впрямь так опасен? Почему Вирхов уверен, что мастер имеет отношение к ножу? И к какому из двух? Вряд ли к гаранцевскому. Чертеж исполнен на листе, вырванном из учебника по химии или физике, и учебник предназначен для высших учебных заведений! А Шевальгин, судя по уверениям Кронберга, давно вышел из студенческого возраста.

Тернову было неприятно, что особенности процесса горения иллюстрировались сожжением Жанны д'Арк… Он находил в этом что-то безвкусное… Бесчувственное…

Мастерскую автомобильного клуба кандидат нашел быстро. Объявления об услугах мастерской публиковались в газетах на самых видных местах, хотя самих автомобилистов, особенно в зимнее время, на столичных улицах было не так уж и много. Да и автомобилей в городе насчитывалось, дай Бог, штук четыреста.

В крытом ангаре стояло несколько железных коней, поблескивающих свежей краской. В углу возле верстака крепкий брюнет в черном фартуке возился с мотором. А приветствовал Тернова сухощавый улыбчивый господин средних лет. Он представился как Жильбер Марло, французский специалист, выписанный в Россию для консультаций и обслуживания владельцев «Рено». Но готов оказать услуги и по другим маркам автомобилей. За год работы в России он достаточно хорошо овладел русским языком.

— Я намереваюсь купить автомобиль, — кандидат постарался нагнать на себя побольше солидности, — но прежде хотел бы получить разъяснения о сложностях технического обслуживания. Какие здесь имеются закономерности?

— Особенности устройства автомобиля вы можете изучить на специальной модели, — француз широко улыбнулся, обнажив розовые десны и острые, мелкие зубы, — у нас есть разборная машинка. Она дает представление об устройстве этого чуда техники. Техника техникой, всегда найдутся мастера, которые помогут вам овладеть ею, но главное — ощутить себя единым существом с машиной.

— Я плохо себе представляю, как это?

— О, мсье, — француз закатил глазки-изюминки, — призовите на память поэзию, там все сказано: «Конь слился со своим всадником в единое целое».

Тернов нахмурился, ничего подобного он не помнил.

— А я могу осмотреть автомобили в вашей мастерской? Выбрать наиболее привлекательный экстерьер?

Жильбер Марло повел посетителя мимо молчащих машин, давая на ходу подробнейшие указания. Там были в основном открытые авто с откинутыми брезентовыми и кожаными верхами, в складках которых слабо мерцали слюдяные окошечки. Одна, видно очень дорогая, походила на старинную карету: деревянный кузов ее был сделан из дорогого палисандра, и в таком экипаже можно было запросто сидеть в цилиндре. Колеса с красными и желтыми спицами, с шинами, красными и белыми, радовали глаз своими жизнерадостными красками. Так же весело поблескивали медные и никелированные капоты. Павел Миронович с любопытством приглядывался к забавным фигуркам на радиаторах — все разные, одна даже изображала какого-то святого, и кандидат на судебные должности прикидывал, что поместил бы на капот своего авто он сам.

— Мсье Марло, вас ждут, — послышался нетерпеливый голос откуда-то от входа ангара. Гид виновато улыбнулся и развел руками.

— Должен явиться заказчик? — поинтересовался Тернов.

— Да, мсье, — ответил Марло, — если желаете, можете переговорить и с ним. Автомобилисты охотно беседуют со всеми о своих любимых машинах.

Кандидат вслед за семенящим французом поплелся к входу в ангар, где стоял представительный военный в шинели с генеральскими нашивками и с черной мерлушковой папахой в руках. Рядом с ним топтался низкорослый азиат, закутанный в немыслимые одежды и платки. Определить его национальность Тернов не брался, для него все азиаты были на одно лицо.

— Ваше превосходительство! — француз засеменил быстрее. — Чрезвычайно рады вас видеть.

Он склонился перед генералом и обернулся к Тернову.

— Позвольте представить начинающего коллегу, господин…

— Вирхов, — выпалил неожиданно для самого себя Тернов, пыжась изо всех сил и прибавляя низких нот в голосе.

— Господин Вирхов, — подхватил Марло, — желал бы получить у вас, ваше превосходительство, если вы будете столь снисходительны к будущему коллеге, некоторые разъяснения по содержанию автомобиля в российской столице. И это тем более актуально, что ваша машина, ваше превосходительство, находится при смерти.

— Как при смерти? — равнодушно переспросил генерал, скользя заинтересованным взором по хрупкой фигуре представленного ему молодого человека.

— Увы, двигатель восстановлению не подлежит…

— Но машина только вчера была на ходу, — возразил недовольным голосом клиент, отрывая глаза от тонкой юношеской шеи, едва скрытой теплым кашне.

— Однако я еще вчера обращал внимание вашего превосходительства на тарахтящий звук в моторе, — заявил с неизменной льстивой улыбкой Марло, — а сегодня мсье Шевальгин пытался исправить агрегат и убедился: двигатель ненадежен. Мои ассистенты предлагают поставить на вашу машину другой мотор. Но и это не лучший выход. Приобретение нового автомобиля обойдется не намного дороже. Мы, во Франции, всегда знали, что русские дороги сокращают срок службы техники вдвое, а то и втрое.

— Я должен подумать, — генерал нахмурился. — А пока хотел бы взглянуть на своего железного друга.

— Прошу вас, — француз сделал приглашающий жест и кивнул Тернову, который безуспешно вертел головой в надежде увидеть глухонемого мастера.

Мужская компания пробралась в дальний угол ангара и остановилась перед автомобилем с открытым капотом. Над черными внутренностями колдовали двое молодых людей нелюбезного вида. Один светловолосый, другой брюнет. В отдалении сидели еще двое, один — похожий на Фридриха Герца.

— Если будет на то ваша воля, мсье Фанфалькин, — сказал медоточиво француз, — мы сделаем еще одну попытку. Попробуем подлатать мотор, испытаем его в деле, а затем уж и скажем свое последнее слово, нужен ли новый.

Генерал повернулся к Тернову и с горечью признался:

— Я сейчас, господин Вирхов, чувствую себя так, будто предлагают поставить новое сердце мне или новую голову моему камердинеру Басе. Останется ли автомобиль таким же родным для меня ? Или лучше дать ему умереть?

— Еросику, — осклабился за спиной генерала быстроглазый азиат.

Оба молодых слесаря выпрямились и с хмурым интересом разглядывали беседующих. Тернову показалось, что на него они бросают совсем уж неприязненные взгляды. И зачем он только соврал, что его фамилия Вирхов? Кто его за язык тянул?

Тернов с замирающим сердцем ожидал разоблачения. Однако позорной сцены не последовало. Напротив, генерал осмотрел свой автомобиль со всех сторон, огладил изящной рукой лакированные металлические поверхности. Затем в сопровождении камердинера Басы, семенящего француза и расстроенного Тернова неспешно направился из мастерской.

— Полагаю, — говорил он, — в ближайшее время автомобиль мне не понадобится. А вам, господин Марло, я даю согласие на проведение эксперимента

Француз поклонился и ретировался.

Тернов стоял рядом с элегантным генералом и не знал, что еще спросить, об автомобилях он знал слишком мало.

— А много ли требуется топлива? И нельзя ли избежать бензиновых запахов? Не порекомендуете ли каких-нибудь ароматизаторов?

— Запахов вообще следует избегать, — охотно откликнулся генерал. — Чистый мозг без вмешательства органов обоняния работает много производительнее. Восточная мудрость. Если автомобили вас по-настоящему интересуют, прошу навещать меня без церемоний.

Генерал подал Тернову прямоугольную визитку. При этом задержал кисть руки молодого человека в своей ладони и, облизнув сухие губы острым розовым языком, уставился прямо в глаза начинающего следователя. Тернов зарделся, но из неловкой ситуации его вывело появление Басы, который добыл-таки извозчика. Генерал изволил отбыть, одарив псевдо-Вирхова многозначительной улыбкой.

Пока Тернов смотрел вслед удаляющимся саням, он не заметил, как рядом с ним оказался любезный француз.

— А ведь ваша фамилия, господии Вирхов, нам известна, — сказал он прямо над ухом обомлевшего Павла Мироновича. — Кто же не знает судебного следователя Вирхова? — продолжал льстиво француз. — Даже мои молодые помощники относятся к его деятельности с почтением. Как поживает ваш батюшка?

— Благодарю вас, здоров, — осипшим голосом ответил Тернов и замер.

— Такие известные личности — желанные клиенты для нашей мастерской, — продолжил француз. — И мы готовы установить с вами более теплые отношения, чем обычно.

Тернов похолодел. На что намекает француз с темными глазами-изюминками? На какие теплые отношения?

— Не стоит откладывать дела в долгий ящик, — еще более обольстительно улыбнулся Марло, — предлагаем вам прямо сейчас принять участие в автомобильном эксперименте.

— В каком эксперименте? — Тернов захлопал глазами. Он был настолько сбит с толку, что забыл, с какой целью пришел в мастерскую.

— Вы же слышали, господин Вирхов, мы пытаемся спасти в автомобиле генерала мотор. И сейчас собираемся его испробовать. Пока на улицах светло, можем прокатиться по городу. Вы — в качестве пассажира. А поведет машину господин Шевальгин.

— Но я хотел бы задавать водителю вопросы…

— И задавайте. Дмитрий Львович вам ответит. И вы сольетесь с автомобилем в единое целое. Это очень важно, — доверительным тоном продолжил француз, поглаживая рукав терновского пальто, — иной раз, по себе сужу, встречаются автомобили, которые источают враждебность к седоку… Плохой признак. А бывало и так, сядешь, откинешься на спинку сиденья — и как в родных объятиях…

Тернов услышал за спиной нарастающий гул мотора и посторонился. Из ангара выкатил генеральский автомобиль, кожаный верх скрывал его внутренности. Тарахтящий мотор слуха не ранил — все моторы казались Тернову одинаковыми.

— Прошу!

Господин Марло открыл дверцу, помог своему предполагаемому клиенту устроиться на заднем сиденьи и чересчур заботливо укутал его ноги роскошной медвежьей полостью. Впрочем, никаких подозрительных касаний Тернов не ощутил.

Седок роскошного «Рено» мог видеть только могучие плечи водителя, обтянутые дохой из волчьего меха, да лохматую желто-коричневую шапку. Тернов с облегчением распрощался с французом и вскоре, легонько подпрыгивая на кожаном стеганом сиденьи, вовсю наслаждался радостью быстрой езды. Машина двигалась хоть и с изрядным шумом, но ровно и мягко. Скорость движения, никак не меньше двадцати километров в час, завораживала, и Павел Миронович едва успевал узнавать пробегающие мимо знакомые площади, улицы, дома. Он с удовольствием отметил, что снег скрыл ухабы, а сани отшлифовали его до зеркального блеска… Тем не менее по пути встречались возвышения, в основном мосты, и когда автомобиль скатывался с них, под ложечкой возникала пустота.

Павел Миронович смотрел на неторопливые движения водителя и боялся отвлекать его разговорами от напряженной работы. Он подумал, что автомобиль — символ наступающей новой эпохи, в таком экипаже невозможно представить себе Вирхова, и взгрустнул оттого, что выбрал поприще, вынуждающее его гробить юность в косных обстоятельствах судебного дела да в окружении несовременных людей.

Его размышления прервал резкий звук клаксона и голос водителя.

— Сердечный привет вашему батюшке!

Шевальгин вновь нажал на клаксон.

Потом вдруг выдернул руль, открыл дверцу и вывалился из автомобиля.

Тернов, разинув рот, глянул вперед.

Автомобиль, набирая скорость, мчался по наклонной поверхности вниз — туда, где стояла толпа горожан. Зеваки сыпанули в разные стороны, за их спинами открылось крыльцо здания казенного вида. Автомобиль с беспомощным Терновым стремительно приближался к нему.

Глухой выстрел крепостной пушки вывел кандидата из паралича.

Он с истошным воплем бросился всем телом на дверцу автомобиля и вместе с дверцей вылетел на снег за несколько мгновений до неизбежной автокатастрофы.

ГЛАВА 19

Проводив Муру, Клим Кириллович рассчитывал, что как только он доберется домой, до своей постели, заснет мгновенно. Однако сна не было.

Он долго ворочался в постели под душившим его одеялом, вставал, подходил к окну, отодвигал тяжелую портьеру, вглядывался в ночной мрак.

Он размышлял о Марии Николаевне Муромцевой. То, что девушка всерьез восприняла неудачную шутку о притязании доктора на ее руку, не удивляло его. В конце концов, ее старшая сестра собирается замуж, в невестах уже и подруги. Правильно сказал Николай Николаевич о помешательстве, в такой атмосфере, естественно, девичье воображение распаляется. Гораздо больше его потрясло его собственное поведение: он терял контроль над своими поступками. Как мужчина, он обязан был взвесить все. Он думал, что слишком стар для такой юной особы, Мура еще не знает себя, на ее пути встретится много молодых людей, более привлекательных, чем доктор Коровкин. Зачем далеко ходить, какой возбужденной и раскрасневшейся застал он Муру в гостиной Безсоновых! О чем она беседовала с Таволжанским, что этот красивый молодой человек нашептывал ей наедине? Муре еще надо учиться. И Клим Кириллович не был уверен, что он действительно готов дать ей свободу действий: жена уважаемого доктора — владелица частного сыскного бюро. Нонсенс! Но в глубине души доктор понимал, что все его здравые рассуждения — чепуха, он просто боится, робеет как ребенок, что Мура откажет ему. И как он тогда будет жить дальше?

Забылся он только под утро, а проснулся уже засветло и все в том же смятенном состоянии духа. Дольше обычного провалялся в постели: в его воображении витал образ Марии Николаевны. Представив ее улыбку, обращенную к Таволжанскому, он резко вскочил. Так и самому недолго до помешательства.

В это утро он с особым рвением занимался гимнастикой. Привычные упражнения, последовательно разогревавшие определенные группы мышц, успокаивали. Он переключил свои мысли на дела прозаические: сегодня предстояло выполнить просьбу Муромцева и разузнать хоть что-то о будущем муже старшей профессорской дочери. Придется нанести визит генеральше Зонберг. Вполне возможно, немотивированная неприязнь семейства Муромцевых к жениху обретет под собой какой-то фундамент. Кто знает, может, Зонберг сообщит о герое турецкой кампании нечто такое, что заставит Брунгильду не торопиться с окончательным решением.

Клим Кириллович усмехнулся. Его собственный опыт свидетельствовал, как непрочны чувства юных: не сам ли он года три назад воображал себя влюбленным в златоволосую красавицу-пианистку? Перст судьбы… Брунгильду Николаевну привлекают яркие, экзотические мужчины, в которых есть некая тайна, загадочность! Она не могла бы отдать свое сердце заурядному, частнопрактикующему врачу, пусть и очень хорошему специалисту. Доктор с грустью вспомнил, как страдала Брунгильда Николаевна, влюбившаяся с первого взгляда в юного Глеба Тугарина, наследника одного из строителей Успенского собора в Кремле! Затем вокруг нее увивался англичанин Чарльз Стрейсноу, кое-кто даже предполагал, что он потомок Петра Великого! А сейчас — романтический генерал Фанфалькин! Одно имя его чего стоит — Эраст! Предел девических вожделений!

А может, сам он охладел к Брунгильде потому, что рядом с ним всегда была живая, непосредственная, неожиданная Машенька, вовлекающая его в свои дикие приключения? Он явственно представил, как обычно все начинается: возбужденный шепот Муры «Клим Кириллович», ее округлившиеся глаза — и радостно рассмеялся. В приподнятом состоянии духа он прошел в ванную, быстро умылся, побрился, оделся и направился в столовую. По квартире разносился запах готового завтрака, но только теперь он понял, что сегодня еще не слышал привычного топотания тетушки. Неужели она куда-то ушла?

Полину Тихоновну он обнаружил в гостиной. Она приткнулась с шитьем в руках в уголок дивана. На столе, лишенном нарядной скатерти, лежали куски белой ткани.

— Доброе утро, дражайшая тетушка.

— Завтрак давно готов, — отозвалась она, отрываясь от шитья и внимательно взглянув поверх очков на племянника, — если надо подогреть, скажи кухарке.

— Чем же вы занимаетесь? — Клим Кириллович с теплой улыбкой поддразнивал свою единственную домочадку. — Я так привык видеть вас утром с газетами в руках. А вы вдруг шитьем увлеклись.

Тетушка нахмурилась.

— Газеты, Климушка, читать не хочется. Ерунда какая-то! Представляешь? «Русь» ратует за поражение России, считает за благо! Якобы тысячи погибших русских солдат и моряков заставят Государя встать на путь либерализации. Это что же, чем больше людей погибнет, тем больше либералы обрадуются?

— Разновидность политического сумасшествия, — отмахнулся доктор. — Таких людей надо в лечебницы отправлять, да медицинская наука еще не квалифицировала эти явления как патологические. — И с любопытством глядя на сосредоточенную швею, продолжил: — Знал бы, что вы шитьем займетесь, подарил бы вам к Рождеству швейную машинку «Зингер».

— О, Климушка, — укорила племянника порозовевшая тетушка, — дороговатый подарок. Да и мое увлечение, как ты его называешь, кратковременно. Вчера наведывались женщины из комитета по поддержке фронту, просили помочь нашим защитникам — сшить хотя бы несколько рубах… Разве я могла отказать?

— Вы великодушны, тетушка, я всегда это знал, — ответил доктор и отправился в столовую, завтракать в непривычном одиночестве.

Быстро управившись с картофельным пудингом и ветчиною, он договорился по телефону с генеральшей Зонберг о визите и вскоре с саквояжем в руках покинул дом.

Сухой, солнечный морозец бодрил, сани как-то особенно весело поскрипывали полозьями по укатанной колее, снежные шапки на приворотных тумбах, на подоконниках, на дверных козырьках радовали своей округлостью, — и хотя на краю империи шла война и гибли люди, казалось, что начинающийся таким сиянием день сулит бесконечно доброе.

До дома, где квартировала генеральша Зонберг, Клим Кириллович добрался быстро. Он щедро расплатился с удивленным неожиданными чаевыми извозчиком, пошарил в кармане и сунул гривенник знакомому швейцару и, как мальчишка, преодолевая несколько ступенек за раз, взлетел на второй этаж по мраморным ступенькам, устланным ковровой дорожкой.

Горничная помогла ему снять тяжелое пальто и проводила в гостиную. Генеральша и ее дочь, обе в скромных темных платьях, сидели за столом, на котором был разбросан полотняный крой, и что-то шили.

— О, милый доктор, — приветствовала гостя хозяйка, — прошу без церемоний. Я понимаю, вы хотите успокоить свою врачебную совесть и убедиться в полном нашем здравии. Видите, обе целехоньки, шьем рубахи для солдатиков. И прислугу заставили исполнить барщину — по штуке белья изготовить. Вы нас осуждаете?

— Напротив, сударыня, всецело поддерживаю и одобряю, — галантно ответил доктор, усаживаясь в некотором отдалении и бросая взгляды на генеральскую дочь. — Вижу, и Татьяна Эдуардовна пребывает в добром расположении духа. И простуда вас миновала.

С некоторых пор в дочери генеральши Зонберг произошла разительная перемена. Своенравная барышня, доводившая своими выходками и свободомыслием бедную мать до сердечных приступов, неоднократно дерзившая и доктору, успокоилась. Она реже покидала дом с неизвестными матери целями, потеряла интерес к друзьям и подружкам, питающим тайную симпатию к эсерам, охотнее посещала светские рауты. Она больше не эпатировала доктора внезапным чтением горьковской песни о Соколе. Бедная мать даже поделилась с Климом Кирилловичем своими ужасными подозрениями — не готовится ли ее дочь встать в ряды цареубийц?

Спокойствие, кротость и смирение замкнутой, темноглазой девушки казались подозрительными и доктору. Он прекрасно понимал, что фрондирующая молодежь или играет в революционеров, или психически ненормальна. Правда, доктор еще не решил, что же произошло с Татьяной Эдуардовной: или ее болезнь уже перешла грань, стала необратимой и девушка действительно готовится к чему-то недоброму, или все-таки наступил очистительный кризис и она возвращается к нормальной жизни. Поэтому по просьбе ее матери он регулярно навещал семейство Зонберг и, хотя поверхностно был знаком с психиатрией, наблюдал молодую пациентку.

— У нас хорошо топят, — отозвалась низким приятным голосом генеральская дочь, — а на улицу я выхожу редко. На прошлой неделе выезжала к графине Саниной, на благотворительный концерт. Впрочем, я музыку плохо знаю, совсем в ней не разбираюсь.

— Значит, проскучали весь вечер? — поддержал разговор доктор.

— Можно сказать и так. — Татьяна повернула тонкое бледное лицо к доктору, метнула сумеречный, темный взгляд. — Впрочем, был забавный эпизод. В дамской комнате две милые барышни, кажется, участницы концерта, заспорили. Нашли место для спора! Одна из них собиралась на фронт, а другая ее подзуживала и говорила, что папа не отпустит.

— Барышни у нас чудные, романтические, — Клим Кириллович усмехнулся, — о них можно поэмы писать. А вы, Татьяна Эдуардовна, вы не собираетесь на фронт?

Генеральша отложила шитье и подняла на него возмущенный взор.

— Вы, доктор, сегодня как генерал Фанфалькин.

— Я? Генерал? — доктор нарочито преувеличенно удивился.

— Не ожидала от вас. А генерал изредка нас посещает: он был знаком с моим покойным мужем. В последний визит он прямо так и спросил у Танечки — не поедет ли она на фронт?

— Может быть, это было неловкое предложение руки и сердца? — неосторожно пошутил доктор. Татьяна смутилась, губы ее обидчиво дрогнули.

— Мне генерал никогда не нравился

— А чем генерал прославился? — осторожно спросил доктор. — Простите мне мое невежество.

— Ничего удивительного, — хозяйка дома не спешила вернуться к шитью, — вы слишком молоды. Он начинал как чиновник особых поручений. Выполнял конфиденциальные задания некоторых высокопоставленных особ, их имена я разглашать не в праве. Дослужился до действительного статского советника — четвертый класс, чин немалый. На хорошем счету у самого Государя. В военном ведомстве служит уже порядочно, в настоящее время возглавляет Управление военно-голубиной почтой. Но вряд ли занимается безобидными птичками.

— Понял, — кивнул доктор, — он связан с разведкой.

— Утверждать не берусь, — генеральша откинулась на спинку кресла. — Однако, как честная женщина, должна вас предупредить, мой покойный супруг относился к господину Фанфалькину с осторожностью. Он знал больше, чем говорил мне. Одно время генерал часто посещал нас, — она кинула многозначительный взгляд на зардевшуюся дочь, — и теперь не забывает, но заходит значительно реже.

— Он не был женат? — безразличным тоном поинтересовался доктор.

— Нет, но, как мне кажется, собирался…

Клим Кириллович досадовал, что присутствие девушки не позволяет ему подробнее расспросить пожилую даму об отношении генерала с женщинами. Татьяна Эдуардовна склонилась над куском ткани, и, держа иголку неумелыми пальцами, пыталась выровнять стежок.

— Я слышал, что у него есть слуга-японец, — сказал доктор

— Есть. Баса зовут. Тоже любитель сакэ. Фигурка колоритная. Я удивляюсь, что в нынешних обстоятельствах генерал не посчитал нужным хотя бы на время расстаться с ним.

— Мамочка, Эраст Петрович совершенно прав. Зачем ему лишать себя преданного слуги? — Татьяна, как показалась доктору, слишком горячо бросилась на защиту Фанфалькина. — А в шпионаже сейчас подозревают всех, даже европейцев. Намекают и на немцев. Между прочим, наша фамилия тоже немецкая. Как вы думаете, Клим Кириллович, не опасно ли нам теперь появляться в людных местах?

Доктор Коровкин опешил. Он никогда не задумывался, что семейство Зонбергов немецкое. Что за глупости? Тогда и Вирхов, и Фрейберг, и сотни тысяч других российских подданных петровского призыва…

— Кстати, — прервал свои размышления доктор, — Зинаида Аполлоновна, а что это за странная фамилия — Фанфалькин?

— Тоже немецкая, — пояснила печально генеральша, — более удачно русифицирована. Происходит от немецкого фон Фальке.

— А-а-а, — протянул доктор, — что-то типа русского Соколова?

— Совершенно верно, — вздохнула хозяйка.

Доктор, дождавшись, когда Татьяна отложит шитье, проверил ее пульс, одобрительно помычал, посоветовал ей и дальше принимать успокоительное и откланялся.

В голове его царила мешанина. Он теперь не исключал, что душевный кризис Татьяны Зонберг связан с любовным разочарованием. Возможно, она была в юности тайно и страстно влюблена в генерата Фанфалькина. Почему нет? Он мужчина импозантный, видный, в героическом ореоле. Недаром, недаром, казалось теперь Климу Кирилловичу, Татьяна Зонберг, находясь в бреду после полученного в поезде ранения, так пламенно декламировала «Песню о Соколе». Он-то считал, что это революционная прокламация. А это был гимн любви! Сокол — это и есть в переводе с немецкого Фанфалькин…

Но если в семействе Зонбергов благосклонно, судя по разговору, отнеслись бы к сватовству генерала, значит, предосудительных пороков у него нет. Старая Зонберг разнюхала бы!

Погруженный в раздумье, доктор брел по улице и даже не чувствовал мороза. Он, оберегая саквояж с медикаментами, автоматически уворачивался от прохожих и экипажей, полной грудью вдыхал колючий воздух, в котором причудливо мешались запахи печного дыма и конского навоза.

Он размышлял и о том, не отправиться ли прямо теперь в квартиру Муромцевых? Не изложить ли профессору все, что удалось узнать о женихе его дочери?

Сомнения грызли доктора Коровкина. Собственно говоря, ничего конкретного он и не выяснил из разговора с генеральшей Зонберг. А немецкие корни Фанфалькина и слуга-японец не повод, чтобы считать служащего в Главном Штабе генерала шпионом. Уж профессор не скатится к шпиономании.

Клим Кириллович шагал по малолюдной улице. Резкий звук автомобильного клаксона сзади заставил его вздрогнуть и обернуться.

По проезжей части, идущей под уклон с моста, мчался, набирая скорость, автомобиль. Доктор взглянул в другую сторону. Там, невдалеке, поспешно разбегалась с тротуара довольно внушительная толпа.

Рев автомобильного мотора приближался, и доктор вновь обратил взор на неизвестного лихача. Разве правила автомобильного движения, принятые городской управой, разрешают носиться по столице с такой бешеной скоростью?

До слуха донесся далекий, приглушенный грохот, выстрел Петропавловской пушки извещал наступление полудня. И в следующий миг из поравнявшегося с доктором автомобиля выпала дверца, а вместе с ней и орущий благим матом медведь.

Доктор Коровкин остолбенел, непроизвольно шагнул назад и уставился на стремительно удаляющийся автомобиль, обдавший его темным, вонючим дымом.

Никуда не сворачивая, автомобиль мчался к крыльцу гауптвахты. Какое счастье, что ни один пешеход не попал под колеса железного чудовища! Но само чудовище, уткнувшись в каменную ступеньку крыльца, мгновенно исчезло в ярком пламени взрыва.

ГЛАВА 20

— С пуделем или без пуделя, но из-под земли добыть мне этого проклятого шутника Куприна! — кричал Вирхов вслед поспешно покидающему его кабинет курьеру.

Такой клокочущей ярости от Карла Ивановича Вирхова не ожидал никто. Ни Мария Николаевна Муромцева, которая вместе со следователем к моменту взрыва находилась в нескольких десятках метров от крыльца бывшей гауптвахты, ни доктор Коровкин, с трудом оторвавший обезумевшего кандидата от лакированной дверцы автомобиля, ни сам Тернов, к этому времени благополучно доставленный в следственную камеру и осторожно помещенный на широкий кожаный диван.

Доктор Коровкин еще на месте происшествия осмотрел бедолагу. По счастью серьезных повреждений тот не имел, спасла медвежья полость, но находился в шоковом состоянии и теперь проявлял явные признаки беспокойства: порывался вскочить и бежать, и доктор только с помощью письмоводителя удерживал пострадавшего на диване.

— Россия вовлечена в кровопролитную войну с Японией! — Надрывался следователь, бегая по камере. — Бомбометатели наводнили столицу! Ни в ресторане, ни на Дворцовой площади нельзя себя чувствовать в безопасности! И в такое-то время безответственные борзописцы своими дурацкими шутками побуждают народ к скоплению! Очень удобно для массовых убийств с помощью взрывающихся автомобилей!

Мало кого из свидетелей трагедии удалось схватить с помощью полиции и дворников на месте происшествия. Народ благоразумно разбежался. А те, кто не успел, ничего путного следователю не сообщили. Теперь десяток-другой горожан понуро сидели на скамейках в просторном коридоре Окружного суда и ждали своей очереди в соседний с вирховским кабинет, где дежурные помощники записывали их показания.

— Вы своего добились, Мария Николаевна! — Вирхов, наконец, отвлекся от Куприна, остановился и навис над затихшей на краешке стула девушкой. — Вы считали, что мне нужно посильнее разозлиться, и вы это получили! Теперь выкладывайте все начистоту. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Куприным? Откуда вам было известно, что у здания гауптвахты произойдет взрыв? Зачем вы подбили меня туда ехать?

— Я ничего не знала, Карл Иваныч, — поспешила оправдаться непривычно бледная Мура, — и с господином Куприным не знакома.

— Это мы выясним, не сомневайтесь, — угрожающе пообещал Вирхов, — как только полиция доставит жильцов подозригельной квартиры, где вчера пил Куприн. Да и господин Фрейберг, надеюсь, пожалует. Не отвертитесь.

— Может быть, лучше, Карл Иваныч, подробней расспросить вашего помощника? — предложил доктор, желая во что бы то ни стало уберечь Марию Николаевну от вирховского гнева.

— Как в автомобиле оказался Павел Миронович? — дерзко подхватила Мура.

— Вы считаете, Мария Николаевна, что господин Тернов в сговоре с Куприным? — мягко спросил Клим Кириллович, избегая встречаться с девушкой взглядом: в ее откровениях слышалась ему ложь.

— Позор на мою седую голову! — Вирхов схватился за остатки жидких белесых волос на голове. — Мой помощник! Кандидат на судебные должности! Чем занимается?! Я направляю его на дознание по уголовным делам, а он?! Неужели вы, милостивый государь, тоже пропитались ядом социалистических бредней и связались с политическими террористами?! Уж не вы ли начинили автомобиль взрывчаткой?

Горькая тирада летела прямо в бледное, с двумя пятнами йода на щеке, лицо пострадавшего. Следователь остановился у кожаного дивана и презрительно смотрел на Тернова.

— Вы полагаете, Карл Иваныч, что автомобиль был начинен взрывчаткой? — теперь Клим Кириллович хотел отвлечь Вирхова от несчастного Тернова.

— А то я не видел взорванных автомобилей! — воскликнул Вирхов. — А это что? — он указал перстом на искореженный кусок железа, валявшийся на зеленом сукне его письменного стола. — Метров за двадцать отлетел! Едва извозчика не прибил! Нет, тут без динамита не обошлось.

— Как хотите, Карл Иваныч, — увещевал доктор, — но что-то здесь не то. Шутки шутками, но я не вижу никакого смысла во взрыве здания бывшей гауптвахты. Тем более в военное время.

— Зато я вижу, — злобно упорствовал Вир-хов, — и теперь припоминаю: еще вчера за кружкой пива Фрейберг предупреждал меня, что в следующий раз я буду иметь дело с динамитом.

— Откуда же он это знал? — продолжал свою миротворческую миссию доктор. — От Куприна?

— Вот это-то больше всего меня и смущает, — сбавлил обороты Вирхов. — Не похоже, чтобы Фрейберг общался с Куприным. И, тем не менее, что-то явно знал или догадывался. Скорей бы он пришел! А я… я… Нет у меня никакой интуиции, ничего я не почувствовал: ни приближающейся опасности, которую чувствовал Фрейберг, ни приближающейся смерти моего Минхерца…

— Ваш кот сдох? — удивился доктор. — Когда?

— Нет, откачали, — Вирхов скорбно вздохнул. — Отравился угарным газом. Мы с Марией Николаевной отвезли его вашей тетушке. — И увидев вытянутое лицо доктора, его перекошенный рот, где замерла задавленная фраза, воскликнул: — Не мог же я доверить его дуре Прасковье! И сам сидеть не мог! А Полина Тихоновна женщина благоразумная, здравомыслящая, да и медицинские познания у нее есть кое-какие, от вас набралась.

— Хоть вас Бог уберег, на ваше счастье вы отправились к Фрейбергу, — облегченно заключил доктор и, видя, что гнев Вирхова несколько утих, решился: — А какой случай свел вас с Марией Николаевной?

Вирхов, припоминая, воззрился на бледную Муру.

— У меня Бричкин пропал, — торопливо подсказала она, кинув благодарный взгляд на Клима Кирилловича. — Надеялась с помощью Карла Иваныча выяснить, не случилось ли с ним чего.

— Ах да, простите, — Вирхов снова заметался по кабинету, — совсем голову потерял. Поликарп Христофорович, погляди-ка, дружок, сводки из моргов, больниц и кутузок. Нет ли Бричкина среди обмороженных, пострадавших от собак…

Письмоводитель отпустил Тернова, который все это время силился приподняться с дивана и что-то сказать, и выскользнул из кабинета. Место сиделки занял Клим Кириллович. По профессиональной привычке он сразу же взял запястье и нащупал учащенный пульс, что совсем не мешало ему внимательно следить за словесным поединком опытного следователя и неутомимой бестужевки.

— Карл Иваныч, — голос Муры звучал совсем тихо, а появившиеся в нем интонации заставили доктора насторожиться, — кто-нибудь знал, что вы заночуете у Фрейберга?

— Никто, — буркнул Вирхов. — Даже я сам. Рассчитывал посидеть с ним часик-другой за пивом, расслабиться, посоветоваться с другом, да устал, сморился. А почему вы об этом спрашиваете?

— Так просто. Соображаю.

— Так просто, дорогая Мария Николаевна, — недоверчиво воззрился на девушку Вирхов, — насколько я знаю, вы ничего не спрашиваете. Не мучайте старика.

— Что вы, Карл Иваныч, — возразила Мура, — я вам все скажу, ничего не скрою. Если вы не сочтете за труд послать кого-нибудь за шапкой купца Малютина. Для полной уверенности я должна найти недостающее звено…

— Посылать незачем, — сурово прервал Вирхов, — у него такая же, как и у меня. Вон висит на вешалке. Любуйтесь, черная мерлушка. А рядом такая же Павлу Мироновичу принадлежит. Размером поменьше. В Гостином дворе куплена.

— А брюки? Могу ли я взглянуть на брюки?

Вирхов остановился перед Мурой, с видимым трудом сдерживаясь от саркастических комментариев не вполне приличного толка, готовых сорваться с его уст.

— Брюки вместе с купцом в морге, — выдавил он из себя. — Но представление о них вы сможете составить, если взглянете на брюки Павла Мироновича.

Мура встала.

— Так я и знала! Мои подозрения подтверждаются… Карл Иваныч, я вам все объясню, но только не знаю, с чего начать. Может быть, с Минхерца?

Пораженный Клим Кириллович на миг ослабил внимание к своему пациенту, и пострадавший Тернов тут же вскочил и бросился к Вирхову.

— Карл Иваныч! Господин Вирхов! Я уже и так чувствую себя трупом! Купцом Малютиным! Котом Минхерцем! Всеми вместе! Но простите и выслушайте! Я во всем признаюсь!

Вирхов разозлился, схватил своего помощника за плечи и готов был как следует его тряхануть. Тернов поник, губы его дрожали, руки безвольно повисли вдоль испачканного костюма. От расправы Тернова спасло вмешательство доктора.

— Вы сделаете его идиотом, Карл Иваныч. Не забывайте, у него тяжелый шок, не исключено сотрясение мозга. Если вы продолжите в таком духе, за последствия я не ручаюсь.

Мягкая укоризна в голосе доктора заставила Вирхова ослабить хватку. И доктор Коровкин, подумывающий, не пора ли дать успокоительное следователю, бережно извлек своего пациента из железных объятий и уложил обратно на спасительный диван. Мария Николаевна Муромцева безмолвствовала.

— Карл Иваныч, — со слезами в голосе запричитал Тернов; его голова со спутанными, влажными волосами покоилась на кожаном валике, глазами он пытался отыскать внушительную фигуру своего наставника, — история нас ничему не учит. А ведь всякое самозванство Богом наказывается.

Вирхов отступил к своему столу, опершись одной рукой о столешницу, — Тернов действительно напоминал ему сейчас кота Минхерца, только в голове угоревшего кота сохранялась большая трезвость рассудка.

— Вы имеете в виду самозванного Бурбона? — подхватил Вирхов, незаметно подмигнув Муре и доктору.

— Нет, Карл Иваныч. Бурбон здесь ни при чем. — Розовые губы, очерченные сверху полоской щегольских, белесых усиков, скривились. — В автомобильной мастерской я сказал, что я — Вирхов.

— Вы Вирхов!? — брови следователя поползли вверх.

Клим Кириллович и Мура переглянулись и поняли друг друга без слов: худенький блондин вполне мог сойти за сына своего плотного, но такого же светловолосого, светлолицего начальника.

— Так получилось, — виновато пробормотал Тернов, — я не хотел, само с языка сорвалось.

— Самозванство без заранее обдуманного намерения, — Вирхов попытался юридически сформулировать поступок юнца. — Кажется, в уголовном уложении такая статья отсутствует. И что же, в мастерской поверили, что вы лучший следователь петербургской столицы?

Тернов вздохнул.

— Во всяком случае, инженер Марло, француз, который меня там встретил, разливался соловьем: и фамилия Вирхова ему известна, и он почел бы за честь иметь такого клиента.

Вирхов немного успокоился и, оставив в покое чернильницу, перешел к существу дела.

— Вам удалось что-либо узнать о Шевальгине?

— Может, он там и был, — ответил Тернов, — я его опознать не мог. Зато, как мне кажется, видел господина Герца.

— А как вы оказались во взрывоопасном автомобиле? — продолжил допрос Вирхов.

— Это автомобиль генерала Фанфалькина. — Тернов несколько взбодрился, на его лице появилось выражение, в точности воспроизводящее мимику Вирхова. — Имел счастье с ним познакомиться. Генерал дал согласие на испытание реанимированного мотора. Господин Марло предложил мне участвовать в этой поездке.

— И вы согласились, — с горечью констатировал Вирхов. — Вашему легкомыслию нет предела. Неужели вы осмелились сесть за руль?

— Вы правы, во всем и кругом правы, господин Вирхов, — заторопился Тернов, — но не до такой же степени я дурак. За рулем сидел один из инструкторов.

— Фамилию знаете?

— Никак нет. — Тернов осторожно передвинул голову на подушке. — Или знал и забыл. Может, у меня сотрясение мозга?

— Вы скрываете от меня истину, — горько констатировал Вирхов.

— Нет, Карл Иваныч, — смутился Тернов, — я был уверен, что за руль сел Шевальгин. Но он заговорил! Выходит, он не глухонемой.

— Вы хотите сказать, что этот ваш автомобилист погиб на месте взрыва вместе с экипажем?

Тернов закрыл лицо руками и заплакал. Клим Кириллович взял наполовину наполненный прозрачной жидкостью стакан, стоявший на стуле рядом с диваном, отвел руки молодого человека от мокрого лица, аккуратно приподнял многострадальную голову кандидата и влил ему в рот успокоительное лекарство.

— Неужели Кронберг лгал? — почесал затылок Вирхов. — Но зачем?

Справившись с очистительным потоком слез, Тернов обнаружил в себе силы продолжить беседу.

— Карл Иваныч, ради Бога, не сердитесь, не добивайте меня окончательно, дайте мне хотя бы договорить до конца. Я и так слишком наказан за свое самозванство.

Вирхов поморщился, но просьбе внял. Он прошествовал к своему креслу, плюхнулся на жесткое сиденье и положил перед собой обе руки с крепко сцепленными пальцами.

— Вы мне не поверите, — Тернов стремился быть кратким и убедительным, — поскольку автомобиль взорвался и сгорел. Все части его не восстановить. Но если бы это удалось, то вы не нашли бы руль.

— Неужели прогресс дошел до такой степени, что можно ездить на автомобиле без руля?

Доктор оглянулся на Марию Николаевну, но она, уставившись на носки своих ботиночек, торчащих из-под юбки, о чем-то сосредоточенно размышляла.

— Дело в том, дело в том, — Тернов заикался от волнения, — что мой инструктор выскочил из машины вместе с рулевым колесом…

— Вы это видели? — Вирхов обратился к доктору.

— Увы, нет, — холодно ответил Клим Кириллович.

— Но это было раньше, и руль с другой стороны! — воскликнул Тернов. — И… и… и… теперь… я… вы… В общем, думаю, они меня разоблачили, то есть мое самозванство… И хотели мне отомстить, напугать, взорвать, убить…

Вирхов смотрел на побелевшие костяшки своих пальцев, и по нахмуренному лбу его, покрывшемуся испариной, было видно, что он пытается и не может переварить полученную информацию.

Однако тишина в следственной камере воцарилась ненадолго.

— Господин Вирхов! — зычно отрапортовал с порога явившийся в дверях Поликарп Христофорович. — Ваше указание выполнено. Среди пострадавших в минувшую ночь от мороза, от собак и прочего трупа Бричкина не обнаружено.

— Превосходно, — машинально кивнул Вирхов, не отрывая глаз от своих рук. — Превосходно. Вы довольны, Мария Николаевна?

Мария Николаевна ответить не успела.

Чьи-то руки в туго обтягивающих перчатках решительно отодвинули письмоводителя с порога, и в дверях возникла новая фигура: подтянутый, строгий господин в штатском с несколько размытыми чертами лица.

— Господин Ястребов? — Вирхов в недоумении приподнялся с кресла. — Чем обязан?

— Господин Вирхов! Вам придется проследовать за мной!

— Куда? — не понял Вирхов.

— В следственную комиссию Главного штаба!

— А в чем, собственно говоря, дело? — Вирхов побагровел.

Полковник Ястребов обвел победоносным взором притихшую публику, задержал его на понурой синеглазой барышне и приосанился.

— Сопротивление бесполезно. За дверью вооруженный конвой. У нас есть неопровержимые улики того, что вы возглавляете японскую шпионскую сеть в российской столице!

ГЛАВА 21

— Убеждена, что с арестом Карла Иваныча все быстро разъяснится, — бодрым голосом заявила Елизавета Викентьевна мужу, который сидел в полной прострации в своем кресле и тупо рассматривал кучку серого пепла, прихваченного Мурой из печи Вирхова.

В зеленой гостиной, все еще благоухающей вчерашними розами Фанфалькина, кроме профессорской четы находились Мария Николаевна, Тернов и доктор Коровкин. Все пребывали в подавленном состоянии.

Когда Карл Иванович Вирхов последовал за полковником Ястребовым в Главный штаб, молодежь сочла за лучшее отправиться на Васильевский в тихую муромцевскую квартиру. Пришлось прихватить и Тернова: в квартире, которую он снимал, ухаживать за ним было некому, в больницу отправлять было незачем, а оставлять его совсем без присмотра Клим Кириллович не решился. Вышестоящее начальство Вирхова бросилось на защиту своего подчиненного, задействовав все возможные каналы, и ему было не до Тернова.

Мария Николаевна сообщила старшим Муромцевым и об аресте, и о взрыве автомобиля, и о пропаже Бричкина, и о пострадавшем коте Минхерце. Неприятно было и то, что чрезмерно вызывающие взгляды — с точки зрения доктора, — которые щеголеватый полковник бросал на Муру, не помешали представителю контрразведки выяснить фамилии и имена присутствовавших в следственном кабинете.

— По виду зола самая обычная, — профессор пожал плечами, — да и запах ее подозрений не вызывает. С чего ты, Маша, решила, что я должен мчаться в свою химическую лабораторию и проводить анализ?

— Есть у меня одна мысль, — заявила мрачно насупившаяся Мура, — но проверить пока что возможности не было.

— И слава Богу, — воскликнула Елизавета Викентьевна. — Кота, конечно, жаль. Но жизнь Бричкина все-таки дороже. Ты собираешься что-то предпринимать?

— Пока нет, — ответила Мура, — я теперь снова думаю, что он благополучно идет по следу Бурбона.

— Кстати, — рассеянно заметила Елизавета Викентьевна, — сегодня в газетах сообщили, что новый папа Пий X собирается канонизировать Орлеанскую девственницу. И хотя Жанна и родилась во Франции, но она из итальянской семьи, фамилия ее родителей Гислери, а один из предков — папа Пий V.

— Твой псевдобурбон, Мурочка, скорее всего, что-то об этом пронюхал, вычитал где-нибудь и возомнил об ужасной тайне, — саркастически встрял профессор. — Но ни один сумасшедший не признает себя больным. Не правда ли, Клим Кириллович?

— Истинно так, — подтвердил хмурый доктор. — Впрочем, ситуация может вскоре измениться: готовится уголовно-правовая база для принудительного врачевания психически больных.

— Как вы себя чувствуете, Павел Миронович? — участливо спросила Елизавета Викентьевна.

— Скверно, — отозвался понурый Тернов, — только в вашей квартире и увидел себя в зеркале. Слава Богу, руки-ноги целы, но мне кажется, я повредил нос. — Он искривился.

— Что вы! — возразила хозяйка дома. — Мне так не кажется.

— Не беспокойтесь, Павел Миронович, и перестаньте теребить свой нос. С ним у вас все в порядке, — все так же хмуро поддержал хозяйку доктор Коровкин. — Кроме того, хирургия не стоит на месте. Есть новое направление — ринопластика. С помощью золотых стропилок можно и исправить форму носа, и восстановить.

Для столь строгого тона у Клима Кирилловича были все основания: по дороге к Муромцевым в карете Тернов, обвиняя себя в аресте Вирхова, доложил Муре и о безухом китайце, и о его таинственной Библии, и о его этнографических опусах, не принятых Вирховым во внимание. Впрочем, делясь с Марией Николаевной своими переживаниями, Тернов оживился, припомнил свой удачный визит к Гордеевым… А Клим Кириллович, еще раз убеждаясь, что Муре замуж выходить рано, вынужденно наблюдал за щебетом молодых людей, пустившихся в обсуждение английских начинаний графини Саниной.

— Лучше бы думали, как восстановить руки и ноги, — проворчал профессор. — После японской компании появятся толпы инвалидов.

— Да-а… — протянул Клим Кириллович, отвлекаясь от ранящих душу воспоминаний, — протезы для конечностей будут поактуальнее золотых стропилок… А вот Тарханов возлагает большие надежды на вас, профессор, — неожиданно произнес он, — то есть на химическую науку, на опыты с радием. Считает, что его усиленная энергия способна уничтожать на расстоянии целые армии…

— Об опытах Тарханова наслышан, — иронически отозвался профессор. — Биолог и физиолог он прекрасный, но пока что у него от радия только мыши дохнут. Пусть сначала мышиные армии в столице уничтожит.

Разговор катился куда-то в сторону, словно его участники тщательно избегали возвращаться к главной теме: аресту Вирхова. Кроме того, Клима Кирилловича тревожило отсутствие Брунгильды. Ему сказали, что девушка с утра уехала в консерваторию, но он не исключал, что она тайно встречается с будущим женихом, имевшим подозрительного денщика-японца. Как это вписывалось в разворачивающуюся вокруг шпионскую вакханалию, он не знал, но ощущал нарастающее беспокойство.

— Я совершенно растерян, — признался Тернов, продолжая осторожно поглаживать слегка распухший нос, — и никак не могу решить, что мне делать. То ли ждать возвращения Карла Иваныча, то ли брать руководство на себя? Может, мне надо попросить у прокурора разрешения на арест всех работников автомобильной мастерской? Или устроить засаду в Шахматном клубе?

— Павел Миронович, эти преступники весьма опасны, — высказал свои соображения доктор Коровкин, — они знают вас в лицо. И могут повторить попытку вашего устранения.

— Они, наверное, давно уже скрылись, — заметила Мура. На протяжении всей беседы она время от времени бросала косой взгляд на журнал со статьей китайца. Журнал передал ей Тернов, и теперь, раскрытый, он лежал около девушки на столике, по соседству с пунцовыми розами.

— Что же делать? Что же делать? — запричитал Тернов.

Его муки сомнений прервал звук дверного звонка.

— О, вероятно, Брунгильда! — обрадованно воскликнула Елизавета Викентьевна.

— А возможно, Бричкин! — выразила робкую надежду Мура.

Но в дверях гостиной появился гость совершенно неожиданный.

Отстранив властной рукой смущенную Глашу, собиравшуюся доложить о визитере, на пороге возник стройный мичман.

С выражением глубочайшего изумления на лице профессор поднялся с кресла навстречу посетителю.

— Прошу прощения, — сказал визитер излишне нервно, — имею честь лицезреть профессора Муромцева, Николая Николаевича?

— Да, — растерялся профессор.

— Будучи знаком с вашей дочерью, — мичман отвесил почтительный поклон в сторону Марии Николаевны, — счел своим долгом предупредить вас о предстоящем несчастье.

— Боже! — всплеснула руками Елизавета Викентьевна. — Что вы такое говорите? Какое еще несчастье?

— Мамочка, не волнуйся, — Мура бросилась к матери, — это господин Таволжанский, Павел Игнатьевич. Давай его выслушаем. Он вчера спас Зиночку Безсонову. И Клим Кириллович подтвердит.

— Да-да, — доктор хмуро протянул руку молодому человеку, — подтверждаю. Рекомендую вам, профессор, Павла Игнатьевича как достойнейшего человека.

— Прошу садиться, господин Таволжанский, — настороженный профессор жестом указал гостю на стул, — мы вас слушаем.

— Не знаю, имею ли я право говорить о ваших семейных делах в этом обществе?

Мичман подозрительно уставился на доктора Коровкина и Тернова.

— Не тяните, голубчик, — буркнул профессор, — здесь все свои.

Только тогда гость уселся, умудряясь и сидя сохранять военную осанку: спина его была выпрямлена и не касалась спинки стула, руки покойно легли на согнутые под прямым углом колени. Он, наконец, заговорил:

— Вчерашней ночью я осуществлял наблюдение за одним подозрительным азиатом. Но потерял его из виду.

— Да-да, — кивнул доктор, — бдительность никому не мешает.

— Сегодня я свое наблюдение продолжил, — заявил странный визитер. — Утром эта подозрительная персона изволила вместе с хозяином посетить автомобильную мастерскую. — Рассказчик сделал многозначительную паузу и пристально вгляделся в съежившегося Тернова. — Я не ошибаюсь, сударь? — спросил он у кандидата. — Вы там тоже были?

— Совершенно верно, — подтвердил Тернов.

— Я рад, что вижу вас живым, — отрезал мичман, — ибо кое-что слышал. Автомобильные механики говорили, что вы очень кстати навестили мастерскую: автомобиль одним ударом уничтожит и сынка, и его батюшку.

— Они хотели убить моего отца? — У кандидата отвисла нижняя челюсть.

— Вероятно, — лаконично отрапортовал мичман. — Но видимо и вам, и вашему батюшке повезло. Чему я чрезвычайно рад. Впрочем, целью моего наблюдения был азиат, и я ничем не мог вам помочь.

— О взрыве автомобиля, господин Таволжанский, мы и так уже осведомлены, — недовольно заметил профессор, косясь на свою помертвелую супругу, — так что вы напрасно утруждались. При чем здесь семейное дело?

— Не торопитесь, господин Муромцев, — мичман нисколько не смутился. — По этому поводу я к вам и пришел. Поскольку испытываю уважение к Марии Николаевне и считаю своим долгом ее предупредить.

— А при чем здесь Мария Николаевна? — встревожился Клим Кириллович.

— Сама она ни при чем, — ответил Таволжан-ский. — Но ее сестра…

— Откуда вы знаете ее сестру?

— Я ее не знаю, — признался доктору мичман. — Но Муромцевых с именем Брунгильда не так-то много в столице.

— О Боже! — Елизавета Викентьевна с трудом разжала онемевшие губы. — Что с моей девочкой? Где она?

— Пока еще не знаю, — недовольно отозвался мичман, — но вы не даете рассказать мне все по порядку.

— Мы вас слушаем, — хором воскликнули собравшиеся.

— Так вот, Мария Николаевна, проследил я за моим азиатом. И как вы думаете, куда он направился? В церковь Тихвинской Божьей матери. Я не стал искушать судьбу — сам на рожон не полез, но заплатил ключнику, чтобы тот подслушал и проследил.

— И что? — Мура округлила глаза.

— Дорогая Мария Николаевна, — Таволжанский понизил голос, — вынужден вас огорчить. Ваша сестра намерена сегодня вечером, после окончания службы, тайно обвенчаться с генералом Фанфалькиным.

— Ф-фу, ты черт, — профессор с облегчением откинулся на спинку кресла, — и пусть венчается, если ей так невтерпеж. Третий день, как предложение сделали, а уж под венец мчится.

— Но зачем? — прорыдала профессорская жена. — Разве мы возражаем против ее брака? Не возражаем! И никто не возражает! И помолвку не портили, и обручение…

— Может, она так торопится потому, что ее подруга вскоре уезжает к своему неугомонному Колчаку? — высказал предположение профессор.

Собравшиеся в гостиной погрузились в молчание.

— Я хотел бы обратить ваше внимание, уважаемые дамы и господа, — Таволжанский прервал затянувшуюся паузу, — что на тайном и скором венчании настаивает не мадемуазель Брунгильда, а сам генерал Фанфалькин.

— Какая нам разница? — с горечью ответил профессор.

— Разница значительная, — возразила Мура, нежно поглаживая руку матери. — Если на скоропалительном венчании настаивает жених, у него должны быть веские причины. Или у него есть какой-то тайный сильный козырь, который заставляет Брунгильду покоряться.

— Есть, есть у него такой козырь, — язвительно отреагировал глава семейства, — предоставление вольной воли для творческого самовыражения.

— В этом я ничего не понимаю, — мичман нахмурился, — но мне сдается, что девушка оказалась во власти гнусного негодяя. Есть ли у нее профессия?

— О да! — воскликнула Елизавета Викентьевна. — Брунгильда блестящая пианистка! Ее знают даже в Европе!

— Ну, я слишком далек от этой сферы. Нo то, что вы мне сообщили, подтверждает мои худшие подозрения.

— Худшие? — Елизавета Викентьевна побледнела еще больше. — В каком смысле?

— Если ваша дочь, сударыня, известна в Европе, ее очень выгодно использовать как прикрытие во время поездок для встреч с агентами европейских стран.

— Но она не собирается в Европу! — воскликнул доктор. — Напротив, рвется в Порт-Артур!

— В Порт-Артур? — Мичман встал. — Значит, я на верном пути. И, думаю, генерал не против, чтобы она туда поехала!

— Но сам же генерал туда не собирается, — поникла профессорская жена. — Почему вы решили, что наша девочка станет орудием шпионажа?

— Сударыня, — как можно осторожнее сказал мичман, — в мадемуазель Брунгильде я не сомневаюсь. Однако ее багаж… Если она повезет с собой рояль — разве это не самое удобное место, чтобы прятать туда донесения?

— Кто же будет их туда прятать? — саркастически спросил профессор.

— Как кто? Генеральский камердинер, — уверенно ответил мичман. — Генерал не отправит в такую даль молодую жену без сопровождения. А сопровождать ее наверняка будет его японец.

Все подавленно молчали. Тернов думал о пребывающем в Ярославской губернии батюшке и рассказ о предполагаемом браке Брунгильды Николаевны слушал вполуха, а остальные слишком хорошо помнили, что генерал действительно обещал отправить своего слугу-японца вместе с Брунгильдой на Дальний Восток.

Доктор Коровкин счел нужным вмешаться.

— Насколько мне известно, оснований подозревать господина Фанфалькина в шпионской деятельности нет. Но если вы правы, господин Таволжанский, — он встал и подошел к профессору, — то мы, Николай Николаевич, должны срочно ехать в церковь и предотвратить это тайное венчание, чтобы уберечь вашу дочь от той неприглядной роли, которая ей уготована. Думаю, в военное время контрразведка дремать не будет, и неминуемое разоблачение приведет к тому, что несмываемое пятно позора — обвинение в измене России — ляжет на репутацию рода Муромцевых.

Профессор побагровел.

— Вот так трудишься всю жизнь на благо России, а все погибнуть может в один миг от дочернего легкомыслия.

— Но еще ничего не погибло, — возразила профессорская жена, — и я уверена, что господин Таволжанский нарисовал такую мрачную картину лишь потому, что не знает нашу девочку. Если б он хоть раз ее увидел, он бы не думал, что она так глупа и беспомощна…

— Надеюсь, скоро он ее и увидит, — сказал профессор. — Господин Таволжанский, вы не откажетесь нас сопровождать?

— Пожалуй, не откажусь, — оживился гость, — не сомневаюсь, что там будет и камердинер-японец…

— Прошу всех не терять времени, — отдал распоряжение профессор и закричал: — Глаша! Глафира! Быстро подавай одежду! Мы выезжаем!

Все понуро последовали в переднюю. Последней выходила Мура, на минуту задержавшись у телефонного аппарата.

Когда все уже были одеты в тяжелые зимние наряды и Мура поспешно застегивала пуговицы пальто, не желая отстать от компании, Глафира отперла входные двери и вскрикнула.

— О черт! — Профессор, которому горничная непроизвольно наступила на ногу, сморщился и возопил: — Ну что там еще?

Глаша безмолвно прижалась к стене, и перед профессором открылась странная картина.

На лестничном половике, предназначенном для того, чтобы вытирать обувь, лежал черный полотняный квадрат с нарисованными белым черепом и костями. А сбоку от черепа было воткнуто соколиное перо!

ГЛАВА 22

Илья Михайлович Холомков, молодой вдовец, привыкший жить на широкую ногу, пребывал в скверном расположении духа. Война с Японией никак не изменила его образа жизни, однако, наметившийся всеобщий сумбур коснулся своим крылом и его.

Любимый ресторан его, «Семирамида», к превосходной кухне которого он так привык, внезапно потерял часть своего очарования: нападение неизвестной банды с перьями на голове, беспорядочная стрельба, ограбление — все свидетельствовало о том, что мирная жизнь иллюзорна, что опасность может подстерегать в любом укромном уголке. И тем не менее синеокий красавец не желал менять своих привычек.

В этот вечер он вновь сидел в отдельном кабинете «Семирамиды» и размышлял над событиями прошедшей ночи. Дальний тупичок на задах Николаевской железной дороги давно служил приютом веселой компании. А так как Илья Михайлович любил наблюдать странные проявления человеческих пороков, хотя сам грешил умеренно, то иногда и он присутствовал при тайных оргиях. А для прикрытия в одном из вагончиков размещались симпатичные патриотические сестрички милосердия. В прошлую ночь разгоряченный Илья Михайлович, желая позабавиться с одной из них, нарвался на грубый отпор: барышня визжала, отбивалась, плакала. Но главное, поблизости болтался ненужный соглядатай, он отбил и уволок девицу.

Настроение Ильи Михайловича было испорчено. Как бы газетчики чего не пронюхали, не устроили скандал. Ведь хвалили его за идею отправить благотворительный эшелон на Дальний Восток с сестричками и медикаментами. Средства ему позволяли. К тому же военные действия открывали неплохие перспективы для получения подрядов и закупок для фронта, что могло принести неплохие барыши, да и орденок — хоть паршивенький, за неслужебные заслуги — Анна или Станислав, ему, меценату, человеку светскому, не повредит.

Разумеется, Илья Михайлович, принял меры предосторожности. Во-первых, договорился с начальством железной дороги, чтобы перегнать эшелончик на другой путь, в дальний тупичок и срочно его перекрасить. Во-вторых, объявил своим дружкам о временном карантине. Ну а сестричек пока оставил сидеть над корпией.

Илья Михайлович угрюмо поглощал мозельвейн. За окном опять мела метель, царил глухой мрак, а здесь сияло электричество, обволакивало жаром хорошо протопленной печи, со стен бросали призывные взоры полуобнаженные гречанки и чудно пахло свежей клубникой, разложенной на хрустальном блюде.

Одиночество Холомкова прервал метрдотель.

— Господин Холомков, там, у входа, вас спрашивает какой-то оборванец, говорит, вы его знаете. Назвался Лузиньяком.

— А, — вяло улыбнулся Холомков. — Что ему надо?

— Уверяет, что вы его благодетель, что он явился за обещанным вспомоществованием.

— Да, что-то такое я говорил, — признался Холомков, — но содержать его не собирался. Впрочем, пусть войдет.

Через две минуты бордовая бархатная портьера вновь отодвинулась, и перед Холомковым предстала сухопарая фигура в поношенной мятой шинелишке. Голова посетителя поверх шапки была обмотана серым платком, из-под платка по-бабьи выглядывала полоска грязной белой ткани.

— Ваше королевское высочество! — насмешливо приветствовал Бурбона меценат. — Что это с вами?

— Несчастья меня преследуют, — дрожащим голосом ответил Бурбон. — Приходится скрываться от охотников за тайной Орлеанской девственницы. Получил огнестрельное ранение. Нуждаюсь в лечении, а средств нет.

— Погодите, погодите. Присядьте, — великодушно предложил Холомков и попросил официанта принести рюмку водки. Он рассчитывал, что потешные россказни оборванца отвлекут его от неприятных раздумий, и ради этого можно потерпеть и не слишком приятный запах, исходящий от его протеже. — Давайте по порядку. Вы обращались в детективное бюро?

— Да, господин Холомков, ваше давешнее вспомоществование ушло на поимку моих преследователей.

Потомок Бурбонов угнездился на краешке стула и жадно тянул носом, не отводя глаз от аппетитных яств на накрытом белоснежной скатертью столе.

— И они пойманы?

— Увы, еще нет. Но господин Икс устроил в моем логове засаду. А я скрылся пока что в ночлежке.

— Вот оно что! — протянул с интересом Холомков. — И где же вы получили рану? В ночлежке?

— Там-то было все хорошо, — Бурбон опрокинул в себя рюмку водки, принесенную на подносике официантом, — но теперь опасаюсь, что и там нечисто.

Он недоверчиво покосился на портьеру, за которой скрылся официант.

— Вы встретились там с подозрительными личностями? — продолжил свой допрос Илья Михайлович.

— Вовсе нет! Личность, которая ночевала на нарах рядом со мной, была очень приличная. Бывший губернский секретарь. Так он представился. Леонид Арефьев.

— Тоже от кого-то скрывается?

— Не исключено. Переночевали мы с ним без всяких помех и утром отправились подкрепиться, одним ночлежным чаем сыт не будешь. Завернули в трактир, угостил он меня горохом да водкой. Пошли далее. Погрелись у костра. А там уж, чтобы где-то день скоротать, забрались в подвал заброшенного дома. В картишки дулись, Арефьевым замусоленные.

— Это все неинтересно, — перебил его заскучавший Холомков.

— Так я уже заканчиваю, ваше сиятельство. — Бурбон заторопился: — Все было хорошо, пока не заспорили мы о Турции и Японии: у кого более военной силы? Я стоял за Турцию, а Арефьев — за Японию. Может, я чего и не то сказал, но точно знаю, турки сильнее. А Арефьев этот сгоряча выхватил из кармана револьвер, да и выстрелил в меня от обиды.

— Турки ему не нравятся, — Холомков усмехнулся. — Попал?

— Да, ваше сиятельство, попал. Упал я замертво. Очнулся когда — нет моего обидчика, скрылся. А я лежу, кровью обливаюсь, в грязи и темноте. Кое-как выполз, да и побежал вас разыскивать. Спасите меня от гангрены.

— А где рана? — полюбопытствовал Холомков.

Бурбон, скривившись, отвел от щеки бабьи платки — на скуле его обнажилась рваная кровоточащая ссадина.

— В щеку попал. Полный рот крови. Едва отплевался. Снегом остановил. Да и морозец прихватил. Но покорнейше прошу, пожертвуйте средств на излечение. Если доктору не покажусь, скончаюсь.

Холомков побарабанил холеными пальцами по белой скатерти.

— Денег я вам, разумеется, дам. Мне любопытно дальнейшее развитие истории с Орлеанской девственницей.

— А почему вас это интересует? — Бурбон насторожился. — Вы… вы…

— Нет, любезный. Просто меня привлекают все девственницы. В том числе и Жанна д'Арк.

Цинизм в голосе Холомкова не оскорбил слуха Бурбона, но тем не менее хранитель тайны вскипятился:

— При чем здесь Жанна д'Арк? Кто это такая?

— Как кто? — растерялся Холомков. — Разве не ее сожгли на костре?

— На костре сожгли колдунью! — воскликнул горячо Бурбон. — И звали ее Далила!

— Как вам угодно, — холодно сказал Холомков и вынул из портмоне деньги. — Я не собираюсь силой извлекать из вас тайну Орлеанской девственницы!

— Из меня ее извлечь невозможно! — гордо ответил Бурбон. — И стараться не стоит. Она под защитой России. Впрочем, я вам, когда опасность минует, в иносказательной форме, разумеется, поведаю кое-что. Вы удивитесь, не сомневайтесь. Я человек благодарный. Способность быть благодарным — удел сильных. Мы, Бурбоны, принадлежим к племени сильных мира сего.

Высокопарность слога вкупе с суетливыми движениями раненого, прячущего деньги в складки своих немыслимых одежд, вызвали улыбку на устах Холомкова. Настроение значительно улучшилось.

— Мне нравится, любезнейший, ваше чувство достоинства, — благосклонно кивнул он, — и вы достаточно благоразумны, чтобы прислушиваться к моим советам. Вы ведь убедились, что я ваш друг?

— Да, господин Холомков, больше друга на данный момент у меня нет.

— Тогда еще один совет. Обратитесь за врачебной помощью к доктору Коровкину. Он мой старинный знакомец, проживает на Большой Вельможной, недалеко от особняка князя Ордынского. Человек великодушный, гуманный, хороший специалист. Передавайте ему от меня поклон.

— Непременно, господин Холомков, — с достоинством поклонился Бурбон и, пятясь, двинулся к выходу.

Господин Холомков был необыкновенно щедр сегодня, хотя и не соизволил угостить королевского отпрыска, пусть и непрезентабельно одетого, чем-нибудь посущественнее рюмки водки.

Оказавшись на улице, Бурбон уже не очень стремился к доктору. Вид ресторанных яств пробудил в нем чувство голода, и страдалец решил отложить визит к доктору, после которого в кошельке мало что останется от щедрот господина Холомкова. Тем более и рана на щеке не саднила.

После недолгих колебаний Бурбон отправился в трактир «Чарочка», хозяин которого был не столь требователен к внешнему виду посетителей и обслуживал любого, если видел, что у него есть чем расплатиться. Ходили слухи, что его милосердие вызвано тем, что хозяин трактира из попов-расстриг. Впрочем, Бурбона это мало интересовало.

В трактире было тепло и светло, заливисто играла гармонь, аппетитно пахло жареной рыбой и тушеной капустой, никто не обращал внимания на необычный наряд посетителя, и, почувствовав себя в безопасности в малолюдном зальчике, Бурбон, прильнув грудью к краю плохо выскобленной деревянной столешницы, предался чревоугодию. Он расслабился, согрелся, но утренний горох, которым потчевал его негодяй Арефьев, сыграл с организмом злую шутку. Живот начало пучить, и Бурбон вынужден был выяснить у полового, где отхожее место.

Тот указал на ширмочку в конце коридора, за ней находился заветный кабинет. Как ни стремился туда Бурбон, все же, не доходя до поворота, он остановился и замер. Из-за приоткрытых дверей напротив донеслись приглушенные голоса: говорили об Орлеанской девственнице. Бурбон шагнул вперед и затаил дыхание. На диване слева сидели два молодых человека, еще двое, чуть поодаль, склонились над шахматной доской.

— Затягивай потуже, — услышал Бурбон голос сидящего к нему спиной, — надеюсь, обойдется без бешенства.

— Бешеных собак стрелять надо, — ответил дружок в тужурке, — боевое крещение и победа важнее. Не думал, что столько возни потребуется. Теперь у нас руки развязаны.

— Надо дождаться утренних газет, — возразил первый.

— И определить победителя. Ну, что у вас?

Произнесший последнюю фразу повернулся к шахматистам

— Твоя взяла, Фридрих, — услышал Бурбон хриплый голос ссутулившегося брюнета. — Сдаюсь.

— Ты, Юлий, не огорчайся, ведь право выбора за тобой.

— Я выбираю фон Арка, — ответил хриплый.

— Завтра встречаемся у меня, в восемь, — вклинился студент с дивана.

— Вообще-то, о нем мечтал я, — раздался голос с дивана, — он мой земляк. Оренбургского предателя не должен коснуться сумрачный германский гений.

— Мечтать не вредно, — парировал Фридрих, — а фон Арк — моя птичка. В нем действительно есть что-то от Орлеанской девственницы. Хотя она не музицировала, и я не инквизитор.

Бурбон покрылся холодным потом, отпрянул от замочной скважины и на цыпочках прокрался в уборную. Сидел он там до тех пор, пока в дверь не раздался робкий стук полового. Только тогда, жалуясь на скверную работу желудка и причитая, Бурбон покинул убежище и вернулся к столу.

Аппетит у него пропал; он смотрел на тарелку с кулебякой, от которой исходил соблазнительный аромат, и пытался переварить то, что услышал через замочную скважину. Он и не знал до сих пор, что в столице есть человек по фамилии фон Арк. Быть может, еще один претендент на тайну Орлеанской девственницы. Не он ли насылал призраков на квартиру? И не собираются ли его сжечь?

Страшная мысль пришла мосье в голову: юнцы с нерусскими именами, укрывшиеся в задней комнате трактира, охотятся за ним самим, но ступили на ложный след и собираются заняться каким-то фон Арком. Если это так, то возможна краткая передышка.

Бурбон успокоился, кое-как закушал водочку рыбной кулебякой и выскочил на улицу. Он хотел бежать в детективное бюро «Господин Икс», поделиться с сыщиком своими новостями. А заодно выяснить, удалась ли засада, не появлялся ли кто-то из четырех молодцов ночью в убежище Бурбона?

Но детективное бюро «Господин Икс» было далеко, а квартира доктора Коровкина близко. Вдобавок от переживаний развороченная щека заныла, и он снова стал опасаться за свое здоровье. Денег у него еще оставалось достаточно, чтобы оплатить медицинские услуги. Хватало и на то, чтобы смягчить сердце дворника или швейцара, охраняющего дом на Большой Вельможной.

Через полчаса Бурбон стоял на лестничной площадке перед дверью, на которой красовалась медная табличка с выгравированной надписью: «Доктор Коровкин К. К.». Бурбон нерешительно надавил на кнопку электрического звонка.

Время было позднее, и посетитель сразу же понял, что дверь ему открыла не прислуга, а хозяйка, скорее всего родственница доктора.

Брови моложавой, закутанной в уютную шаль дамы поползли вверх.

— С кем имею честь? — спросила она, зорко оглядывая визитера.

— Нуждаюсь во врачебной помощи. Моя фамилия Лузиньяк. Мне рекомендовал обратиться к доктору господин Холомков.

— Не могли бы вы прийти завтра? — предложила дама. — Уже поздний час. Доктор устал и готовится отойти ко сну.

— Завтра? — скорбно переспросил странный пациент. — А как же клятва Гиппократа? Разве можно оставлять на ночь человека с огнестрельным ранением?

— Господи! — дама в шали всплеснула руками. — Простите. — Она отступила в глубь коридора и позвала: — Климушка! Быстрее! Здесь раненый!

За спиной дамы в дальнем конце коридора появился статный мужчина в домашней куртке и мягких брюках, он спешил к позднему пациенту, шлепая задниками тапочек, которые, видимо, вставая с дивана, не успел как следует надеть. Лицо посетителя вытянулось.

— Вот вы где! — с необъяснимой яростью вскричал клиент. — Вам платят деньги за работу! Вы должны сейчас сидеть в засаде! А вы нежитесь в пуховиках? Да еще занимаетесь незаконной врачебной практикой?

— Какая засада? — моложавая дама в шали растерянно ухватила молодого человека в тапочках за рукав. — Этого несчастного направил сюда господин Холомков. У него огнестрельное ранение!

— Я всегда знал, что господин Холомков большой шутник, — нахмурился доктор. — А мне не до шуток. Я только что вернулся из церкви.

— И мне не до шуток! — вскричал раненый. — Моя жизнь в опасности! Я немедленно еду к господину Икс и требую вашего увольнения!

ГЛАВА 23

Казалось, тягостный день никогда не кончится, и неприятности, окружившие семейство Муромцевых, не рассеются подобно внезапно прекратившемуся снежному вихрю. Метель утихла, и Елизавета Викентьевна сочла это хорошим предзнаменованием, чтобы немедленно ехать в церковь спасать Брунгильду из тайных сетей генерала Фанфалькина. Другой точки зрения придерживался профессор, на него черный платяной квадрат с черепом и соколиным пером произвел сильное впечатление. Николай Николаевич полагал, что им послано предупреждение: из дома не выходить, иначе грозит смерть. Косвенно профессора поддержал и доктор Коровкин, он некстати напомнил, что фамилия генерала происходит от немецкого слова «сокол». Клим Кириллович даже высказал бестактное предположение, что респектабельный жених Брунгильды Николаевны может оказаться главарем пугавшей столицу банды. Возможно, генерал Фанфалькин недаром находился в ресторане «Семирамида» во время налета: он-то и руководил бандитами! Ранение, скорее всего, случайность или продуманный ход для алиби. Своими неуместными домыслами он еще сильнее встревожил муромцевскую чету.

— Я не верю, что Бруня попала в лапы каких-то бандитов, — Мура осадила доктора, видимо, все еще тайно влюбленного в ее сестру. — И генерал не похож на преступника. Ваши предположения, Клим Кириллович, слишком фантастичны. Вы совсем потеряли голову.

Смущенный мичман не знал, что предпринять. Мария Николаевна вызывала у него трепетный восторг, именно поэтому он приехал предупредить славную девушку об опасности, грозившей ее сестре. Он готов был действовать немедленно и решительно. В то же время, профессор был старше, умнее, ученее, а мичман привык подчиняться старшим по званию. В конце концов, чувствуя себя виноватым, он предложил поступить следующим образом. Сам он продолжит наблюдение за Басой и его хозяином и следом за ними прибудет в церковь, а остальные отправятся в церковь прямо сейчас.

Профессор промолчал. Ему не нравилось, что в семейные неурядицы замешан неизвестный ему молодой человек. А Мария Николаевна предложение одобрила.

Павел Миронович Тернов, который все еще теребил свой нос, будто ощущал потребность поставить его в нормальное положение, выразил желание вернуться на службу. Он давно мечтал побыстрее улизнуть из квартиры Муромцевых. Ему было неловко, что он стал невольным свидетелем деликатного семейного дела. И главное, внутренне он трепетал от страха перед Вирховым. А ну как, действительно, контрразведка разберется, выпустит следователя, и придется бедному кандидату получать нагоняй за бездействие? Он жалел, что сразу не разослал агентов и в автомобильную мастерскую, и в Шахматный клуб. Теперь он считал, что и к Фанфалькину неплохо бы приставить филера, хотя, что бы ни говорил доктор о Фанфалькине, на преступника уважаемый генерал не похож, да и найти его в любой момент не составит труда.

В конце концов, отпустив Товалжанского и Тернова и уже не думая о черной тряпке с черепом, Муромцевы и доктор отправились к месту тайного венчания.

Они поспели в церковь как раз к окончанию службы. В церковке народу было много, но прямоугольное помещение, разделенное на три нефа, из которых каждый венчали низкие, крестовые своды и каждый имел свой алтарь в богатых резных рамах из светлого дерева, казалось просторным. Ощущение простора и светлой радости сообщали и росписи, их нежные розовые, палевые, бежевые краски напоминали о лете и цветении лугов, и только с купола над центральным нефом сурово и строго на православных взирал лик Спасителя.

Клим Кириллович чувствовал, что снова попал в водоворот странных событий. Однако стройные песнопения и мерцание драгоценных камней в окладе Тихвинской Божьей матери, теплые трепетные огоньки свечей, благостный запах ладана и раскаленного воска оказали на него успокаивающее воздействие и незаметно для себя вместе с паствой он стал повторять величественные в своей безыскусности слова молитвы, обращенные к Тихвинской заступнице: «Тем же и мы грешнии со страхом и радостию преклоняющихся, вопием Ти о Пресвятая Дева, Царице и Богородице, спаси и помилуй вся люди и подаждь им победы на вся враги их, сохрани все грады и страны христианские…»

Пока Клим Кириллович молился, Муромцевы настороженно осматривали публику, и как только служба закончилась, профессор направился к высокому благообразному дьякону и спросил, прибыли ли жених и невеста?

Дьякон удивился и ласково сообщил, что сегодня венчания не назначено. Отслужили лишь молебен за упокой души скончавшегося сегодня господина фон Арка… И служба вот-вот завершится, и церковь закроется до завтрашнего утра.

Протомившись в неопределенности, пока в церкви не начали гасить свечи, Муромцевы и доктор вышли в церковный двор, где долго топтались по утрамбованной дорожке вдоль сугробов, под которыми прятались могилы и двухвековой давности, и совсем новые. Дождались, когда все прихожане покинут церковный двор, и ключник в пальто с широкими рукавами, мало чем отличающимся от рясы, но с бобровым воротником, с накрытой скуфейкой головой, неуклюжими руками в темных шерстяных варежках начнет запирать двери. Только тогда, когда ключник повернулся, чтобы удалиться, они вступили из мрака в светлый круг фонаря, и промерзший профессор побледневшими губами едва выговорил хорошо сформулированный вопрос:

— Почему вы, отец, обманули мичмана Таволжанского? Зачем вы ему сказали, что на сегодня назначено тайное венчание?

Ключник смутился и пробормотал:

— Человек я подневольный. Без благословления батюшки нашего, настоятеля, беседовать с мирянами не могу.

— А где настоятель? — сурово перебил ключника профессор.

— Настоятель с обеда отбыл на заседание Синода по вопросам посылки на фронт иереев православной церкви. С тех пор не возвращался.

Ключник бочком спускался по лестнице, намереваясь ускользнуть от грозного прихожанина. И это ему удалось, потому что профессор вздрогнул и обернулся на крик жены.

— Но тогда нас обманул сам Таволжанский! — Елизавета Викентьевна вцепилась в рукав мужниного пальто. — Он направил нас по ложному следу! А сам побежал к генералу и его японцу, чтобы тайно повести под венец нашу Бруню в другом храме!

— Вот-вот, — подхватил доктор, — мне тоже показалось подозрительным, что он не поехал с нами сюда.

Профессор недоуменно обернулся к дочери.

— Ну-с, Мария Николаевна, промолвите золотое словечко. Кто лжет — Таволжанский или дьякон?

Озябшая Мура ответила бестолково:

— Оба они не лгут, а лжет ключник.

— Неужели жених и невеста приедут за полночь, и для них снова откроют храм? — всхлипнула Елизавета Викентьевна. — У меня ботинки уже совсем к земле примерзли, но я готова мерзнуть тут до утра!

— Это ни к чему, — буркнул профессор. — Не исключено, что и этого зеленого мичмана обвели вокруг пальца. Скорее всего, все уже свершилось.

Торчать в церковном дворе и далее было бессмысленно: ни генерал, ни Брунгильда, ни Таволжанский не появились. Домой возвращались в полном молчании. Мура, чувствуя, что в материнском мозгу клубятся самые страшные предположения, время от времени вынимала руку из муфточки и ободряюще касалась матери. По пути высадили из экипажа доктора, который выразил сомнение в том, что его услуги могут еще потребоваться. Профессор просил передать извинения и поклон Полине Тихоновне…

В угрюмом молчании Муромцевы добрались до своей квартиры. Дверь хозяевам открыла улыбающаяся Глафира. Помогая хозяевам раздеться, она сообщила, что Брунгильда Николаевна недавно вернулась домой. Очень удивилась, что все семейство вместе с доктором Коровкиным отправилось в церковь Тихвинской Божьей матери. Все спрашивала, какой сегодня церковный праздник и почему ей утром о нем не напомнили. Глаша ничего объяснять барышне не стала, — Брунгильда Николаевна выглядела усталой и сердитой, сказала, что весь день провела у Сонечки, помогала ей со сборами в дорогу. И, отправившись спать, Брунгильда Николаевна просила ее не тревожить.

Николай Николаевич сразу обрушился на младшую дочь:

— Где же ваши детективные способности, уважаемая Мария Николаевна? Где ваша хваленая интуиция? Почему вы не распознали преступный замысел Таволжанского?

— Потому, что я не уверена, что преступный замысел был.

— Тогда как ты объяснишь мне всю эту бессмыслицу? — не отступал профессор.

— Сама пока не знаю. Ты извини, папочка, что тебе пришлось проехаться, но я действительно пока ни в чем не уверена. Самое главное — все разрешилось благополучно! Брунгильда жива, здорова, спит сладким сном в своей постели! Папочка, она просто тебя боится, надеется, что утром ты подобреешь.

— А ты уверена, Елизавета Викентьевна, что твоя дочь сказала правду? Уверена, что она не побывала под венцом? — скривился профессор.

— У нее нет причин устраивать тайное венчание! — резким отпором Елизавета Викентьевна положила конец мужниным домыслам, и семейство благополучно перешло в столовую, где на столе на серебряном подносе пыхтел пузатый самовар.

— От Софрона Ильича по-прежнему нет никаких известий, — предприняла отвлекающий маневр Мура. — Не случилось ли с ним чего-нибудь?

— Только не говори мне, что ты собираешься в свою контору на ночь глядя! — вскинулся профессор и обратил лицо к горничной: — А вас, милая, я попросил бы не забыть поставить на стол малиновое варенье.

— Я малину не хочу, слишком приторная, — закапризничала Мария Николаевна.

— Хорошо, барин, сейчас поставлю, — кротко ответила Глаша.

— И мед, непременно мед, — заторопилась Елизавета Викентьевна. — Лучшее средство от простуды.

— Барышня, а черничного варенья не желаете? — спросила Глафира.

— Оно бесполезно в нашем случае, — отрезал профессор, принимая из рук супруги стакан в серебряном подстаканнике, над которым поднимался ароматный дымок.

— В нашей деревне все чернику ели, — возразила уже от дверей Глаша. — Говорят, она глазам полезна. Мой дедушка всегда говорил: сокол потому и зоркий, что чернику клюет.

Елизавета Викентьевна, дождавшись, когда Глаша скроется, тяжело вздохнула:

— Но как объяснить соколиное перо и череп на черной тряпке? Брунгильда к ним никакого отношения не имеет, про банду не знает.

— Ума не приложу, — ответил профессор, с наслаждением глотая горячую жидкость. — Кто-то глупо развлекается. Может быть, Мария Николаевна откроет секрет? Версии имеются?

Мария Николаевна, дожидаясь глашиного варенья, сосредоточенно перелистывала книгу, лежащую на коленях.

— Маша, — укорил профессор, — сколько раз говорить, что за столом не читают! Взрослая девочка, тоже скоро замуж пойдешь, а как ребенок! Что это?

— История Франции. Я ее еще утром здесь забыла. Хочу разобраться в Бурбонах. Ты был прав, их слишком много: и Орлеанский дом, и испанская ветвь, и неаполитанская линия. Первый Бурбон упоминается в 921 году, а с 1327 по 1523 они владели герцогством Бурбон, провинция Бурбоннэ, центр Франции. Но о самом интересном, герцоге Бурбонском, который был современником Жанны д'Арк, очень мало, а ведь он не один раз восставал против Карла VII и принимал участие в заключении Аррасского мира, который покончил со Столетней войной. — Мура нехотя отвлеклась от интересующей ее темы. — Так о чем ты спрашивал, папочка?

— Отец интересуется, есть ли у тебя версии, объясняющие глупую шутку с черепом и пером у порога?

— А, это! — безразлично отреагировала Мура. — Проще простого. Если хотите, все сейчас объясню.

— Да, мы готовы, — сурово ответил глава семейства, — и чем быстрей ты это сделаешь, тем спокойней мы будем спать.

Мура вздохнула, отложила толстенный фолиант на соседний пустой стул и придвинула к себе вазочку с черничным вареньем.

Но объяснения не последовало; в передней раздался многократный, тревожный перезвон, и в дверях мелькнуло встревоженное личико горничной.

— Глафира, открой, — распорядился профессор, — только сначала спроси, кто.

Напуганная девушка поспешила к дверям. Взоры чаевничающих обратились к часам: было недалеко до полуночи. Забыв о чае, они прислушивались к мужским голосам в прихожей, — и, наконец, на пороге столовой появились Карл Иванович Вирхов и Софрон Ильич Бричкин.

— Софрон Ильич! — вскочила обрадованная Мура. — Наконец-то! Где вы его разыскали, Карл Иваныч?!

— В Главном штабе, — охотно пояснил Вирхов, отвесив дамам общий поклон и пожимая руку профессору. — В следственном управлении контрразведки.

— Мы были уверены, что ваш арест какое-то недоразумение и все благополучно разъяснится, — подхватила Елизавета Викентьевна.

— Присаживайтесь, господа, рассказывайте, — напряжение в профессорском голосе спало.

— Рассиживаться особенно некогда, — ответил Вирхов, — дел невпроворот. Но от чашки чая не отказался бы.

Глафира принесла чашки для гостей, и Елизавета Викентьевна поторопилась наполнить их.

— Извините за поздний визит, — начал Вирхов, — однако жизнь наша такая, что не до этикета. Надеюсь на ваше понимание.

— Разумеется, Карл Иваныч, — поддержала гостя хозяйка, — мы рады вас видеть. Тем более что вы привезли с собой Софрона Ильича. Мурочка о нем очень беспокоилась.

— С Софрона Ильича и начнем. — Вирхов отхлебнул чай и положил в розеточку малиновое варенье. — Мед не могу, от него в сон клонит, а мне спать рано. Софрон Ильич — жертва бродячей собаки.

И под изумленные ахи и вздохи старших Муромцевых Вирхов поведал историю ареста Софрона Ильича, не ко времени заглянувшего в квартиру покойного китайца Ерофея Вей-Так-Тао, где контрразведчики устроили засаду. Вирхов винил и своего высокомудрого универсанта, подсунувшего полковнику Ястребову Библию из матраса китайца, чем навел его на мысль о шпионах.

— И я не мог никого назвать, кто подтвердил бы мою невиновность, — лепетал счастливый Бричкин. — На Марию Николаевну мне не хотелось ссылаться.

— И то верно, — одобрил профессор. — Нечего девушку в шпионские истории втягивать. С контрразведкой дел лучше не иметь, переворошили бы все и до моей лаборатории бы добрались.

— Я и вспомнил про господина Вирхова. Он личность известная, достойная, авторитетная…

— С моим арестом господин Ястребов переборщил, пыль в глаза вам, молодым, пускал. Шутка неудачная. Видно, хотел себе авторитету придать. На кого-то он хотел произвести впечатление. — Вирхов с усмешкой глянул на Марию Николаевну. — Да и Тернов мой перестарался, — все начальство взбудоражил, сам министр юстиции на мою защиту бросился. Пригласили-то меня на очную ставку. Словом, засвидетельствовал я, дорогая моя, невиновность вашего помощника, да и контрразведчикам помог кое в чем разобраться.

— Карл Иваныч был грозен, — доложил сияющий Бричкин. — От меня шифр требовали, все трясли Библией с иероглифами!

— Эти штабные вечно хотят в военное время быструю карьеру сделать! — Вирхов не желал делиться лаврами рассказчика. — А ума не хватило синологов привлечь! У них, видите ли, тайны государственные да секреты. Предложил я им связаться с Синодом, пригласить священника, который имел когда-то приход в азиатской части России да разбирается в иероглифах.

— И они вас послушались? — Мура расплылась в счастливой улыбке.

— Послушались, дорогая моя! — ответил Вирхов. — Но если вы будете меня перебивать, я до утра рассказ не завершу. Православный синолог с Библией не сразу, но разобрался. Ветошка получилась, а не шифр! Иероглифы обозначали названия книг, а цифры — номера глав и стихов. «И сказала Далила Самсону: скажи мне, в чем великая сила твоя и чем связать тебя, чтобы усмирить тебя?»

— Представляю себе лица ваших мучителей, — Мура довольно засмеялась. — Версия о шпионской сети строилась на этой Библии и рапорте мичмана Таволжанского.

— Вот именно, — согласился Вирхов. — Мичман с самого начала морочил голову и мне, и Ястребову, считал безухого китайца опасным шпионом. А остался от лукавого мудрствования один пшик. Нас с Софроном Ильичом с поклонами и извинениями сопровождали до дверей.

— Карл Иваныч возмущался, что его от дел отвлекли! И убийство Ерофея, и налет на «Семирамиду», и смерть купца Малютина, и взрыв у бывшей гауптвахты… Все застопорилось, — добавил Бричкин, с удовольствием уплетая холодную ветчину, принесенную заботливой Глашей.

— И падение вазы на голову модного адвоката, и отравление Минхерца, — продолжила Мура.

Вирхов обтер губы салфеткой, отложил ее и встал.

— Вам бы все шутки шутить, Мария Николаевна! А мне пора на Литейный. Дело-то без меня стоит… Жаль, Коровкиным звонить поздно.

— Я очень признательна вам, Карл Иваныч, — покраснела Мура. — Спасибо, что выручили Бричкина. Я очень тревожилась о Софроне Ильиче. Да и наше расследование тоже остановилось…

Вирхов скривился и пожал в знак прощания руку профессору.

— Если вы о Бурбонах, то это не по моей части. У меня другие проблемы: придется завтра облаву организовать. Пора положить конец безобразиям…

— Но облаву можно и отложить, — неуверенно произнесла Мура, отводя глаза от испытующего взора Вирхова. — Могут обнаружиться другие обстоятельства, которые поменяют ваши планы…

— На что вы намекаете? — в голосе Вирхова послышалась тревога. — Вам что-то известно?

— Пока еще нет, — уклонилась Мура, — но завтра станет известно из выпуска «Петербургского листка». Только умоляю вас, примите все меры предосторожности.

ГЛАВА 24

Карл Иванович Вирхов попал на Литейный уже за полночь. Однако его кабинет был заполнен людьми. Павел Миронович Тернов и письмоводитель Поликарп Христофорович принимали кого-то в следственной камере; кого именно, Вирхов сразу не разобрал. Зато тут же отметил, что кандидат восседает за его письменным столом! Ему это не понравилось, но искренняя радость подчиненных смягчила душу, и следователь решил не размениваться на пустяшные выговоры.

— Карл Иваныч, — Тернов выбежал навстречу начальнику и егозил перед глазами Вирхова. — Как я рад, что вы вернулись! Поздравляю! — Пока письмоводитель помогал начальнику разоблачиться, Тернов изливал потоки слов. — Мы уже знаем, что вас отпустили, звонил товарищ прокурора. Но и я не терял даром времени. — Кандидат приосанился. — Я связался с сыскным, потребовал, чтобы всех свободных агентов отправили на поимку преступников: часть — в автомобильную мастерскую, а часть — в Шахматный клуб. Велел им рассредоточиться и занять посты наблюдения. Пока новостей нет, но я уверен, уверен, что кто-нибудь из них да появится!

— Хорошо, — устало похвалил Вирхов, — а что здесь происходит? Почему здесь господин Загнобийло?

Остап Тарасович еще по прибытии следователя вскочил со стула, теперь же он вытянул руки по швам и вращал глазами, не решаясь ответить за Тернова. Вирхов жестом пригласил его присаживаться.

— Господин Загнобийло дал нам новую нить. Он вам сейчас все сам расскажет. А вот ваша кухарка…. — затараторил Тернов.

— В чем дело, Прасковья? — перебил его Вирхов, только теперь опознав в закутанной бабе, сидевшей у стола Поликарпа Христофоровича, свою собственную прислугу, а в мужике рядом с ней знакомого дворника. — Опять забыла открыть печные вьюшки?

— Господь с вами, барин, — Прасковья перекрестилась.

— Господин Вирхов, — подоспел Поликарп Христофорович, — со слов свидетелей мною записаны новые показания, они проливают дополнительный свет на отравление Минхерца.

Расспросив самолично дворника и кухарку, Вирхов выяснил следующее: днем дворник Селифан Клушин поднялся на крышу скидывать снег и обнаружил, у одной из печных труб снег притоптан, а около — крышка от бочки и моток провода с чугунным шаром на конце. Получалось, кто-то орудовал у дымовой трубы, как раз у той, что связана с дымоходами вирховской квартиры, мог и набезобразничать. Впрочем, теперь сама Прасковья во всем сомневалась: в каком положении были вьюшки, когда она уходила вечером и когда она утром вошла в удушливую квартиру, не помнила, двигала ли она их, потеряв голову…

— Тьфу ты, — Вирхова охватило раздражение, — ну и бестолочь. Ничего не понять. А откуда взялась крышка от бочки? Впрочем, все равно. Чтобы с крыши повредить мой дымоход, надо быть сильно грамотным.

Утомившийся Тернов давно перестал молотить языком и восторженно пялился на вернувшегося начальника. Тот отпустил Прасковью и дворника и обернулся к Загнобийло.

— Итак, Остап Тарасыч, докладывай, с чем пришел.

Загнобийло огладил пышные черные усы, концы которых свисали ниже подбородка.

— Вам известно, Карл Иваныч, у меня на участке баловства нет. Народ у меня смышленый, бузить остерегается — научен горьким опытом. Обо всех непорядках мне сообщает. Так вот. Один из моих людей нашел на помойке автомобильный руль. Другой — через несколько дворов — огромные очки в желтой кожаной оправе, автомобильные. А третий углядел в жерле водосточной трубы нечто черненькое и выволок кожаную перчатку.

— Ну и что? — поторопил Загнобийло Вирхов.

— Вычертил я на бумаге траекторию точек, где обнаружены все эти предметы, — Загнобийло снова огладил усы и протянул Вирхову исчерченный лист, — определил направление движения и возможный радиус поисков преступника.

— Похоже, находки связаны с взрывом автомобиля, — Вирхов сосредоточенно изучал самодельную карту.

— Я же говорил вам, Карл Иваныч, — встрял Тернов, — что водитель с рулем вывалился из машины!

Вирхов поморщился, как от зубной боли и изрек:

— Мало ли что кто мне говорит? Вон Кронберг уверял, что Шевальгин глухонемой, а у вас заговорил. Да и Фанфалькина шахматистом аттестовал, а профессор Муромцев утверждал мне противоположное. Продолжайте, Остап Тарасыч.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Попервоначалу я думал, это эсеры балуют, их расплодилось, что крыс. Однако опросил глазастых жильцов и выяснил: кое-кто кое-что видел. И вышел я на известного вам сынка хозяина трактира «Чарочка». Это меня смущает. Сынок-то в связях с эсерами не замечен. Хлопчик правильный, безвредный. В шахматишки играет. С парубками. Собираются в задней комнате трактира.

— А что за дружки? — спросил Вирхов. — Студенты?

— Двое вроде как студенты. А третий рохля, тюха, из рода черепашек, медленный, сонный.

— Так что ж ты хочешь, Остап Тарасыч?

— Тай думку и гадаю, — Загнобийло поскучнел. — То ли идти с обыском? То ли нет? А ну как в лужу сяду? Да и ночь уже, поздно… Хозяин-то «Чарочки», поп-расстрига, гневлив… Так и разбрелись, уж, верно.

— Та-ак… — холодея, протянул Вирхов, — а сынка его не Дмитрием кличут?

Остап Загнобийло помертвел.

Вирхов испытывал хорошо знакомый ему внутренний трепет: он не сомневался, что с помощью ретивого служаки вышел на след банды «Черный сапсан», соединялось все в единую цепь: «Лейнер», «Семирамида», шахматный клуб, автомобильная мастерская, «Чарочка». Посовещавшись с Остапом Загнобийло, решили, что ночью в закрытом и пустом трактире делать нечего, а вот приглядеть за ним стоит, дождаться, когда в «Чарочке» соберутся подозрительные личности, и тогда уж устроить облаву. И привлечь к ней и городовых, и тайных агентов, которых кандидат Тернов отправил мерзнуть по адресам бесполезным.

Отпустив Загнобийло, Вирхов не стал делать никаких внушений своему истерзанному помощнику, а предпочел лечь на черный служебный диван и попытаться, укрывшись шинелью, заснуть.

Горя желанием с утра быть под рукой у начальника, Тернов тихонько выскользнул в смежную комнату, где имелось местечко и для него, и для Поликарпа Христофоровича, чтобы прикорнуть до утра. Засыпая, он предвкушал момент, ради которого пришлось столько вытерпеть, — поимку дерзких бандитов. Он представлял, как с револьвером в руке возникнет на пороге соколиного гнездышка. Последней мыслью его было то, что на несколько дней он станет героем газетных репортажей…

Но утром, когда его поспешно и бесцеремонно растолкал Поликарп Христофорович, мечты его рухнули. Вбежав в вирховский кабинет, он застал свеженького и отдохнувшего начальника в страшном гневе.

— Я же просил, я же требовал, — кричал он на письмоводителя, — достать мне Куприна из-под земли! Вместе с его пуделем! И почему Фрейберг не пришел? Чем он занимается?

— Господин Фрейберг сослался на неотложные дела, — промямлил Поликарп Христофорович. — Сказал, что вы сами справитесь. Только будьте очень осторожны, не ходите один и не обращайте внимания на монгольские черты лица Куприна.

— Что? — взревел Вирхов. — Он надо мной издевается? При чем здесь монгольские черты? Хотя… Да, Куприн имеет азиатский тип лица. Черт! Что все это значит? Павел Миронович! Что вы стоите как столб? Читайте!

Вирхов сунул в руки кандидата смятые страницы «Петербургского листка». Сначала на глаза Тернову попалась статья о событиях на Дальнем Востоке, затем траурное сообщение о безвременно скончавшемся вчера профессоре фон Арке. И рядом на первой полосе объявление возмутительного содержания: «Сегодня в полдень следователь Окружного суда г-н В-въ принесет публичные извинения безвинно посаженному им на скамью подсудимых Трифону Кошечкину. Церемония покаяния состоится по месту жительства Кошечкина, на Петербургской стороне».

— Черт знает что такое! — буркнул Вирхов. — И снова подписано Куприным и Манычем! Как это понимать? Что за шутки?

— Репортера Куприна разыскать не удалось. Сказали, что он вместе с Манычем ищет пуделя, — оповестил дрожащим голосом письмоводитель.

— Может, он специально помещает ложные объявления, чтобы потом писать сногсшибательные репортажи. Наверное, на выпивку не хватает, — предположил Тернов.

— И ради сногсшибательных репортажей и выпивки газетчик собирает толпу, в которую врежется автомобиль с динамитом? — саркастически заметил Вирхов.

— О нет, — Тернов поспешил успокоить начальника, — он просто строчит газетные утки. Карл Иваныч, никаких автомобилей у избушки Трифона Кошечкина, уверен, не появится. Все уже привыкли к купринским шуткам, никто не поверит в эту чушь.

Тернов с презрением швырнул «Петербургский листок» на стол и отряхнул руки.

— Думаешь, не поедут газетчики к Кошечкину? Погода не располагает? — Вирхов презрительно скривился и уставился в окно. — Метет действительно противно, снег сырой, все залепляет. Репортерам фотографий не сделать, а без них — никакой радости.

— О чем это вы, Карл Иваныч? — с тревогой спросил Тернов.

— Христофорыч, — Вирхов решительно встал, — оставляю тебя за главного. Свяжись с сыскной и Загнобийло, напомни еще раз, чтобы все ходы и выходы вокруг трактира «Чарочка» оцепили. Да чтобы ни одна мышь не проскочила. Пусть ждут моего прибытия. А мы с вами, любезный Павел Миронович, отправимся на Петербургскую сторону.

— К Трифону Кошечкину? — Тернов от изумления открыл рот. — А облава?

— К нему, голубчику, к нему. Облава подождет, — Вирхов злорадно потер ладони. — Вы еще слишком молоды, дорогой Павел Миронович, не знаете, что православный россиянин не должен пренебрегать покаянием. Но по совету Марии Николаевны Муромцевой примем предосторожности.

Следователь решительно двинулся к вешалке, облачился в свою форменную шинель и, не дожидаясь пока оденется кандидат, выскочил из кабинета.

Выбежав на Литейный следом за Вирховым, Тернов попал под снегопад, нещадно заваливавший город. Противные мокрые хлопья залепляли ресницы, не давали раскрыть глаза. Чуть ли не на ощупь он забрался в экипаж и привалился под бок начальнику. Дежурный извозчик по указанию Вирхова медленно двинулся к Петербургской стороне. Под снежной завесой смутными тенями вырисовывались дома, встречные экипажи, немногочисленные прохожие у афишных тумб, хлопотливые дворники с бесполезными деревянными лопатами.

Извозчик остановился у покосившегося забора. Вирхов решительно спрыгнул с саней, за ним на тротуар, покрытый пушистым покровом, скатился и Тернов. Сквозь мутную пелену он углядел темное пятно гниловатой избы. Опустив голову вниз, кандидат с горечью подумал, что если даже подлые газетчики пробрались в дом в ожидании сенсации, следов их не обнаружить — все засыпано снегом.

Вирхов взбежал на крыльцо и резко распахнул дверь. Миновав сени, он, слыша за собой поступь помощника, шагнул в просторную полутемную горницу, освещенную тусклой керосиновой лампой. В дальнем углу горницы, под образами, сидел Трифон Кошечкин. Его помятое лицо припухло, мутные глазки слезились. В руках он держал тарелку с двумя поставленными рюмками. У его ног, обмотанных портянками неопределенного цвета, жалобно скулил мокрый пудель, капли растаявшего снега стекали с белой шерсти на затоптанный пол.

— Значит, эти шутники здесь, — Вирхов расстегнул кобуру и вытащил револьвер. — Где они скрываются? Признавайся!

Он шагнул к Трифону и угрожающе взмахнул рукой. Мужичишка вздрогнул и уклонился. Одна из рюмок соскользнула с тарелки на дощатый пол.

На помятом лице Трифона промелькнула сложная гамма чувств: сожаление, страх, злость. Он кивнул на аляповатый, давно утративший краски полог, делящий горницу пополам. Из подпола и с полотка неслись какие-то странные шорохи, будто там не ко времени расшалились мыши.

— Теперь-то они, голубчики, у меня ответят. — Вирхов подмигнул растерянному Тернову и зашептал: — И за дурацкие объявления. И за дурацкие статьи. И за то, что испортили псину. Госпожа Бирон была права, смотрите, Павел Миронович, собачка-то лакает водочку.

Следователь прокрался к ситцевому пологу. Тернов вытащил на всякий случай оружие и на цыпочках поспешил за начальником. По знаку Вирхова он резко отдернул тряпку и сунул дуло револьвера в полумрак.

За пологом, на постели, притаился сухощавый брюнет лет двадцати двух. Он смотрел на следователя, как на ожившее привидение. Вирхов, потрясенный тем, что вместо шутника Куприна и его беспутного дружка Маныча увидел дерзкого убийцу китайца Ерофея, ловил ртом воздух.

— Руки вверх! Сопротивление бесполезно! — резко и оглушительно над самым его ухом завопил Тернов.

В тот же миг по дощатым половицам затопала не одна пара ног, появились сомнительные личности с блокнотами и фотоаппаратами в руках: газетчики высыпали из подпола и с чердака и окружили сенсационную композицию.

Следователь вновь обрел дар речи. По его требованию мельтешащие газетчики связали преступнику руки: шумная братия пустила в ход содранные с постели тряпки и ремень от брюк самого бандита. По ходу дела рыцари пера и фотоаппаратов с удовольствием охлопывали злоумышленника — искали оружие. Они извлекли из его карманов револьвер и подозрительный пузырек.

Когда преступника связали, перед взором вышедшего из столбняка Вирхова возникла хитрая физиономия с монгольскими чертами лица.

— А, господин Куприн! — Левой рукой он схватил газетчика за лацкан пиджака. — Не спешите. Вы тоже арестованы!

— За что? — Куприн прищурился и поискал глазами дружка. — Маныч, меня в чем-то обвиняют. Клянусь, я не виновен. За что меня арестовывать?

— Это вы устроили весь этот спектакль?

— Ей Богу, не я!

— Но объявление в газете поместили вы?

— Маныч! Маныч! — воззвал к дружку Куприн. — Подтверди! Это не я! Мне заниматься такими глупостями некогда, я теперь «Поединок» пишу. Меня сам Горький знает!

Пронырливый смуглявый Маныч, пытаясь и не умея остановить бегающий взгляд, забожился, что Куприн тут ни при чем. Шутливый фельетон о собаках на гауптвахте поместил в газете он, Маныч. Признается, виноват. А подписал Куприн-Маныч потому, как оба были на лестнице, когда скандалила Биронша, потому что газеты на имя Куприна падки. Гонорар платят бешеный.

— Но кто же тогда организовал сегодняшнюю заваруху? — спросил Вирхов, отпуская пиджак чтимого Максимом Горьким писателя

— Тогда вы должны ответить, господин Куприн, — встрял Тернов, — по двум другим статьям. Во-первых, вы не выполнили распоряжение властей о регистрации собак. А во-вторых, вы склонили вашего пуделя к алкоголизму.

— А где же пудель? — спохватился Куприн. — Куда же он запропастился?

— Лежит на полу пьяный, — язвительно ответил Тернов — Налакался водки.

Куприн сверкнул черными глазами и отошел.

— Что-то я не вижу полиции, — сказал Вирхов помощнику. — И где этот проклятый Трифон?

Шустрый Маныч возник перед Вирховым и, понурившись, пояснил:

— Сбежал. Мы сюда спозаранку прибыли, как только объявление прочли. Заплатили Трифону хорошенько, чтобы засесть в подполе и на чердаке Я за печкой сидел. Видел, видел, как этот, — он указал на связанного, — велел приготовить две рюмки водки, сыпал в рюмку порошок

— Меня хотели отравить? — медленно произнес Вирхов. — Неужели я похож на такого дурака, чтобы пить водку с Кошечкиным?

— А отравили моего бедного пуделя, — послышался голос Куприна.

Вирхов обернулся: на полу под образами на корточках сидел писатель, обнимая хладный труп собаки. Из его узких монгольских глаз текли самые настоящие слезы.

ГЛАВА 25

На другой день после паломничества в церковь Тихвинской Божьей матери обитатели квартиры профессора Муромцева проснулись поздно. Переживания, выпавшие им вчера, измотали физически и морально. Кроме того, после отбытия Вирхова Мура еще о чем-то шепталась с Бричкиным. Едва дождались момента, когда удалось запереть за ним все двери. Но и после этого еще долго не удавалось никому заснуть — слишком велико было возбуждение нервной системы. Маета в постелях и хождение прекратились лишь после того, как профессор велел всем страждущим выпить валерьянки, да и сам принял успокоительное.

Чета Муромцевых и их младшая дочь пробудились оттого, что в их сознание проникли звуки музыки: гневные, наступательные, воинственные. Хорошо отдохнувшая Брунгильда Николаевна предалась своим обычным занятиям: утренним двухчасовым экзерсисам. Ранняя птичка, она уже, видимо, подкрепилась стаканом чая и теперь не встанет из-за инструмента, как минимум, два часа.

С тяжелыми головами и в угнетенном состоянии духа домочадцы блестящей пианистки вскоре собрались в столовой и сосредоточенно поглощали завтрак. Им не терпелось дождаться прекращения музыкальных мучений и получить от надменной невесты генерала Фанфалькина хоть какие-то объяснения вчерашнему казусу. Но ожидание затягивалось. И Елизавета Викентьевна взяла в руки свежую газету, вынутую из почтового ящика Глафирой, и погрузилась в чтение.

— Это надо же! — воскликнула она, отыскав среди публикаций хоть что-то успокаивающее. — Не перевелись еще на Руси умельцы! В Сангалльском саду сверхштатный городовой Игнатий Донсков вылепил из снега точную копию Афродиты.

— А что пишут о событиях на фронте? — перебил сурово супругу профессор.

— Ничего обнадеживающего. Закрыли «Петербургскую газету», за то что запустила утку под заголовком «Победа. Разгром японского флота». Сообщают, что Колчак выехал из Якутска в Порт-Артур… Бедная Сонечка.

В столовой снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь энергичными звуками музыки, доносившимися из гостиной.

— О Боже! — Елизавета Викентьевна побледнела. — Наш Фанфалькин! В разделе светской хроники!

— Покажи, — протянул руку профессор, быстро пробежал заметку глазами и передал газету Муре. — Но здесь ничего не сказано о том, кто невеста генерала.

— И как ты думаешь, что все это значит? — растерянно спросила его супруга. — И сообщать ли об этом Бруне?

— Решай сама, — отмахнулся профессор, — это все мне уже надоело.

Из замешательства Муромцевых вывел звонок в прихожей, и вскоре смущенная Глаша сообщила, что пожаловал Софрон Ильич Бричкин.

— Проси, — милостиво распорядился профессор. — Всяко лучше, чем если моя дочь отправится в свою захудалую контору.

— Она не захудалая, — возразила Мура, — к нашим услугам прибегают особы королевских кровей.

Она пригласила нерешительно топчущегося в дверях столовой Бричкина к столу и, наливая ему чай, торопливо спрашивала.

— Ну как, Софрон Ильич, как? Вы выполнили все мои указания?

— Да, Мария Николаевна, — ответил он, принимая стакан с ароматным напитком. — Первое. Бродяжки в ночлежках у Обводного говорят, что Лузиньяк в пьяном виде величает себя Царем Иерусалимским. Второе, как вы и предполагали, в очень поздний час на соседней улице остановилась карета, оттуда вышла дама в сопровождении молодого человека. Они поднимались в квартиру нашего клиента. Затем дама уехала, а я последовал за ее сопровождающим. Им оказался господин Гордеев.

— А кто была эта таинственная дама в карете? — поинтересовалась Елизавета Викентьевна.

— По символике на дверце следует, что карета принадлежит графине Саниной.

— Неужели? — поразилась профессорская жена. — Такая просвещенная достойная дама! И ночами проникает в чужие трущобные жилища?

— Все понятно, — Мура поморщилась. — Сначала по ее указанию в квартире побывал сам Гордеев, Тернов говорил, что он служит в ее Народном доме. Следы его визита и встревожили Бурбона. А затем и она сама посетила жилище несчастного.

— Но зачем ей-то нужна тайна Орлеанской девственницы? — вскинулся профессор. — Зачем?

— Ей эта тайна, думаю, не нужна, — изрекла грустно Мура, — но она дружит с Хоггом, англичанином, который первый стал устраивать Народные дома. Вероятно, он и просил в качестве какой-нибудь ответной услуги разыскать этого Бурбона.

— И все-таки я не понимаю, зачем он англичанам нужен? — упрямо стоял на своем профессор.

— Папочка, если у тебя найдется немного свободного времени, почитай «Историю Франции».

— Мне некогда сказки читать! — возразил профессор.

— Ладно, — легко согласилась его младшая дочь, — тогда я тебе скажу. Материалы дела, по которому была осуждена Орлеанская девственница, до сих пор хранятся в Англии под грифом «секретно».

— Странно, — Елизавета Викентьевна пожала плечами, — что уж там секретного спустя почти пять веков. Да и вообще, вон в газете есть некролог… Умер какой-то профессор фон Арк… Может быть, тоже обладатель тайны?

— Нет, мамочка, — ответила Мура, — Я думаю, тайна Ореланской девы состоит как раз в том, что она не была Жанной д'Арк.

— А кем же она тогда была? — не понял профессор.

— Не знаю, — отозвалась Мура, — и думаю, Бурбон этого не скажет. Но я полагаю, что Орлеанская девственница и Жанна д'Арк — две разные женщины. Англичане сожгли девственницу, колдунью, которая погубила герцога Бурбона, законного владетеля Франции. А его вдова потом долго жила в Англии, ее потомком и является наш Лузиньяк. Французы-историки только двести лет назад стали называть ее Жанной.

— Неужели Лузиньяк законный наследник французской короны? — ахнула Елизавета Викентьевна.

— Монархию во Франции уже не восстановить, — злорадно констатировал профессор. — Его тайна пустышка.

— Бритты, похоже, так не считают, — возразила Мура. — Тем более что Лузиньяки — такой козырь! — оказались в России. Может завертеться какая-нибудь политическая интрига!

— Совсем запутала, — проворчал профессор и только тут заметил в дверях доктора Коровкина. — О, Клим Кириллович! А я даже не слышал, как вы звонили в дверь!

— А я и не звонил, — признался доктор, — Глаша отперла сама.

Горничная добавила:

— Увидела из окна и открыла…

— Очень хорошо, — сказал профессор. — Но я вижу, что вы не один.

— Да, прошу прощения, — виновато улыбнулся доктор. — Захватил с собой господина Лузиньяка. Моего пациента. Вчера явился с огнестрельным ранением за медицинской помощью. По рекомендации господина Холомкова.

Похорошевший Бурбон обводил недоуменным взором членов муромцевского семейства. Он был одет в старый, но еще очень приличный костюм доктора. Из коровкинского гардероба были заимствованы и другие предметы туалета. Общий вид несколько портила огромная нашлепка на щеке: из-под бинта текли влажные струйки йодного цвета.

— Мы с утра направились в Пустой переулок, но господина Икса там не обнаружили, — пояснил доктор. — Тогда я, как нештатный агент, решился привезти клиента к помощнице частного детектива. И как здорово получилось! Все в сборе!

После шутливой тирады доктора хозяева предложили гостям сесть. Успокаивая Клима Кирилловича, несколько смущенного тем, что он не рассчитал время и заявился прямо к завтраку, Елизавета Викентьевна принялась разливать чай из самовара в принесенные Глашей чашки.

— Итак, я передаю слово господину Икс, — доктор поклонился Бричкину.

— Я… э… да… — залепетал не готовый к такому развитию событий бывший артиллерист. И Мура поспешила ему на помощь.

— Мсье Лузиньяк, мы вышли на след ваших недругов. Возвращайтесь домой. Вам ничего не грозит. Вы не станете причиной еще одной войны, России с Англией.

— Вы уверены? — встрепенулся Лузиньяк. — А где доказательства?

— Я доведу до сведения ваших преследователей, что вы православный, а значит не можете занять трон в католической стране.

Бурбон изменился в лице.

— Ах, да ведь муж той, кого называют Жанной д'Арк, подло убитый герцог, был православным.

— Успокойтесь, мсье Лузиньяк, — жалостливо призвал доктор Коровкин. — Может ли в современных условиях это обстоятельство перекроить карту мира?

— Погодите, погодите, — возмутился профессор. — Франция, XV век… Откуда там православный герцог?! В католической-то стране!

— Не путайте меня, — дернулся потомок великого герцога, — тогда еще церковь не разделилась.

Оглушенная услышанным, Мура прошептала:

— Вам следует скрыться в монастыре. Могу помочь.

— О, мадемуазель! — Порыв благодарности исказил до неузнаваемости лицо господина Лузиньяка, в момент он стал воистину красивым мужчиной. — Позвольте узнать ваше имя? Мы с господином Холомковым оба будем за вас молиться!

— Нет-нет, этого не надо, — сурово оборвал его профессор.

— Скромность красит русскую девушку, — загадочно пояснила хозяйка.

Повисло молчание, из гостиной по-прежнему доносились звуки музыки. Тема из Сенс-Санса заставила Бурбона сентиментально улыбнуться.

— Самсон и Далила, узнаю… Но как вы догадались?

— По вашим же словам можно догадаться, что у вас искали нечто важное, — осторожно ответила Мура. — Мандат, выданный когда-то Луизе де Бурбоннэ?

Чудные звуки фортепьянной версии библейской истории прервал заполошный электрический звонок.

Все вздрогнули, Бурбон съежился и нырнул под стол.

Через минуту в столовую ворвались следователь Вирхов и его помощник Тернов — оба в чрезвычайном возбуждении.

— Добрый день! — Теперь уже Вирхов, как давеча доктор, конфузливо уставился на поздно завтракающих Муромцевых и их гостей. — Рад, что все в сборе и в полном здравии. Спешил к вам сообщить о грандиозном успехе и вас успокоить. Бандитская шайка «Черный сапсан» арестована. Один взят у Кошечкина, остальные — в «Чарочке», в том числе и ее главарь Шевальгин. Я проверил, у него на лодыжке следы укуса, человечьего.

— Завтра все газеты расскажут об этом деле! — не выдержал Тернов. — Они во всем признались! — захлебывался он. — И в том, что нечаянно укокошили безухого китайца! И в том, что совершили налет на «Семирамиду»! И в том, что начинили взрывчаткой автомобиль!

— И в том, что зарезали купца Малютина? — спросил доктор Коровкин.

— Полагаю, слесарь Зиновий Гаранцев опознает студента Соколова, — вклинился Вирхов.

— И в том, что сбросили вазу на голову адвоката и что чуть не погубили вашего Минхерца? — подхватила Мура. — Я чувствовала, что они подбросили в дымоход вашей квартиры едкое вещество…

— А, так вы такая догадливая! — уставился на девушку Вирхов. — Может быть, вы тогда знаете и самое главное: что объединяет эти преступления?

— Знаю, — вздохнула Мура. — Они охотились за вами, Карл Иваныч. А невинный купец Малютин был слишком похож на вас.

— Да они просто сумасшедшие! — воскликнул профессор. — Их надо освидетельствовать психиатру!

— Нет, они вполне нормальные, — заметил с горечью Вирхов. — А вот почему вы, Мария Николаевна, не сказали мне о ваших догадках?

— Я хотела, но вы бы мне все равно не поверили! Я ведь никак не могла понять, за что они избрали вас жертвой.

— Но объявление в сегодняшней газете ваших рук дело? Признайтесь!

— Моих, простите, — повинилась Мура. — Вчера позвонила в газету якобы по поручению Куприна. Просто я подумала, что бандиты непременно воспользуются таким случаем, чтобы на вас напасть. Только я думала, что они подожгут дом Трифона Кошечкина… Я надеюсь, вы были осторожны.

— Ну ладно, — смилостивился счастливый Вирхов, — важен результат. Признаюсь, я и сам ошеломлен. Оказывается, юнцы, которые считали себя боевой политической группой, исповедующей анархистское учение, стали жертвой шпиономании. Они вообразили, что японская резидентура завлекла в свои ряды немцев. То есть и меня. Если вы помните, я из немцев.

— Мы совершенно не придавали этому значения, — растерянно пролепетала Елизавета Викентьевна.

— А один из юнцов помнит, — заявил Вирхов, — он приехал из моих родных краев. И возомнил себя сапсаном — степным соколом.

— Бред какой-то, — обреченно вздохнул профессор.

— Нет, не бред, — запротестовал Тернов. — Мы добыли неопровержимые улики. Впрочем, нам некогда. Мы заехали, чтобы забрать у вас черную тряпку с черепом и соколиное перо как вещественное доказательство.

— Они сознались в этой устрашающей акции? — удивился доктор.

— Увы, Клим Кириллович, не признаются, — Вирхов не скрывал досады. — Казалось бы, мелочь. А они запираются. Стоят на своем: не совершали — и все. Столько чудовищных преступлений организовали, а в этом происшествии не признаются. Что за чертовщина?

— Может быть, там какая-то тайна, — важно подхватил Тернов. — Перья надо сравнить.

— А то ведь проклятый Пасманик и этим даст выйти сухими из воды! — Вирхов поморщился. — Они хорошо конспирировались. Встречались в разных местах, — хищники, преследовавшие свою жертву.

— Глафира, — призвал профессор горничную, — выдай вчерашнюю дрянь господину следователю.

Пока Вирхов с помощником ожидали ценное вещественное доказательство, следователь успел посочувствовать Муромцевым, что будущий член их семьи, генерал Фанфалькин, по милости юнцов лишился своего превосходного автомобиля.

— Впрочем, — покидая столовую, заверил он, — он приобретет себе другой, еще лучше.

Следом за Вирховым и Терновым ретировались из столовой и Бричкин с покинувшим свое экстравагантное убежище Бурбоном. Последний с благодарностью принял от Муры записку к насельникам подворья Валаамского монастыря, с которыми юную сыщицу связывала давняя дружба.

Оглядев оставшихся, профессор пробурчал:

— Так что же искали преследователи Бурбона? Средневековый мандат на трон?

Мура утвердительно кивнула.

— Неужели этот бродяга таскает его за собой по ночлежкам? — не унимался профессор.

— Нет, — ответила Мура, — похоже, он уже лет триста хранится в Кремле, по крайней мере так утверждает автор статьи в сибирском журнальчике, что дал мне Тернов.

— Слава Богу, — фыркнул профессор, — Россия не пережила бы войны на два фронта.

Внезапно в столовой повисла тишина. Тут только все сообразили, что музыкальные экзерсисы завершились. На пороге столовой возникла Брунгильда.

— Что здесь происходит? — сказала она недовольно. — Я слышала какие-то голоса! Громкие разговоры мне мешают заниматься. Могу я выпить чаю?

— Конечно, дорогая, — очнулась профессорская жена. — Как ты себя чувствуешь? Мы так за тебя беспокоились!

— А что случилось? — равнодушно спросила Брунгильда.

— Ты вчера так долго отсутствовала, что мы решили, что ты уже тайно обвенчалась, — осторожно ответил профессор.

— Ничего подобного, — заявила красавица, — я вчера даже не видела генерала. А что, он появлялся?

— Нет, — откликнулась Елизавета Викентьевна. — Может, сегодня появится?

— Вряд ли, — усомнилась Брунгильда. — Впрочем, мне все равно. Я так и знала, что из этого ничего не получится.

— Откуда ты это знала? — удивилась мать.

— И зачем же ты тогда с ним обручалась? — воскликнул отец.

— Он сам сказал, что на него возложено особое поручение, — пожала плечами невеста героя турецкой кампании, — и я сразу поняла, что сватовство ко мне часть такого особого поручения. Может быть, данного самим Государем.

Родители открыли рты от изумления.

— Это у нее сила творческого воображения разыгралась, — пояснила помрачневшая Мура.

— А что вас так удивляет? — потянула невозмутимо Брунгильда. — Я получила и подтверждение от мичмана Таволжанского.

— Откуда ты знаешь мичмана? — насторожился профессор. — Где ты с ним встречалась?

— Нигде, — ответила ему дочь, проглотив тщательно пережеванный кусочек булочки. — Просто вчера вечером, когда я вернулась, а вас не было, он позвонил и все рассказал.

— Что все? Не томи! — в голосе матери слышались мольба и страдание.

— Да ничего особенного, — заторопилась Брунгильда. — Разговор был короткий. Он спросил: «у аппарата мадемуазель Муромцева?» Я ответила, что да. Тогда он сказал, что генерал Фанфалькин вместе с японцем Басой исчез. Уверена, это связано с его особым поручением.

— Надо подробнее расспросить мичмана! — воскликнул профессор.

— Мичман Таволжанский отправился на Дальний Восток, — сказала Брунгильда.

— Как ему это удалось? — изумился доктор. — Ведь отправка их выпуска на фронт задерживалась.

— Вероятно, так отметили его личную инициативу в деле поимки японского шпиона, — предположила Мура. — Впрочем, может быть и другое объяснение. Свою роль сыграл генерал Фанфалькин. Это ведь только мичман думал, что он идет по следу японских шпионов, а на самом деле хитрый Баса следил за Таволжанским и старался избавиться от ненужного соглядатая. Уверена, что именно Баса подложил под нашу дверь… Ну вы сами знаете что.

— Потрясающе! — воскликнул доктор Коров-кин. — Значит, генералу Фанфалькину удалось оторваться от преследования. А как же обручение?

— Брунгильда, — осторожно спросила Елизавета Викентьевна, — ты уверена, что хочешь за него замуж? Это особое поручение прилично и безопасно?

— Конечно, — удивленная красавица, не дождавшись от матери чая, потянулась сама к самовару.

И Елизавета Викентьевна собралась с духом. Она взяла газету и, запинаясь, прочла: «Вчера на границе арестовано фортепьяно, выписанное г-ном Ф-ным из Лондона для красавицы-невесты, известной петербургской пианистки. В фортепьяно обнаружена контрабанда — триста бутылок японской водки сакэ». Не твой ли это суженый?

Брунгильда усмехнулась.

— Оригинально. И ничего шпионского! Очень разумно — контрабандное сакэ в рояле! И выгодно! Вот уж не знала, что генерал такой любитель сакэ.

— Проходимец! — вспылил профессор.

— Просто изобретательный человек, — попыталась теперь успокоить отца Мура.

Брунгильда, как ни в чем не бывало, продолжила свою кокетливую игру.

— Не исключаю, что генерал, когда война закончится, как благородный человек извинится и расторгнет помолвку, — она обещающе улыбнулась доктору, — и я вновь буду свободной… Очень скоро…

— Тогда уж признавайтесь до конца, — включился в игру доктор, — это вы на одном из концертов спорили в дамской комнате с подругой о том, что уговорите отца отпустить вас на фронт?

— Я? В дамской комнате? — повела головой девушка. — Нет, это была не я…

— Мы не мешаем вашему романтическому диалогу? — не сдержала обиды Мура.

— Нет-нет! — поспешил успокоить юную сыщицу доктор. — Вы мне никогда помешать не можете, клянусь!

— Хватит мотать мне душу, — сказал изнуренный профессор. — Клим Кириллович, друг мой, умоляю! Все устали!

— Да, — подхватила профессорская жена. — Милый доктор, да уж решитесь же на что-нибудь, Христа ради!

Щеки доктора залил румянец смущения, он поднялся и оправил визитку.

— Да. Пожалуй, вы правы. Пора. Делаю предложение.

В гостиной повисла тишина.

— Предлагаю вам, милые барышни, прогуляться в Сангалльский сад — поклониться богине любви, снежной Афродите…

Лица дам вытянулись, а профессор расхохотался и, с трудом успокоившись, провозгласил:

— И все-таки это лучше, чем поклонение Орлеанской девственнице.