Справа он обнаружил комнату, которую счел кабинетом графа. Там находились трое мужчин. Они были явно чем-то встревожены. Вскоре появился и чернобровый граф. Он снял трубку телефонного аппарата и стал разговаривать с невидимым собеседником. Лицо графа мрачнело, опустив трубку на рычаг, он заходил из угла в угол – вскочили с кресел и трое других.
Бричкин перевел бинокль еще правее. В крайней освещенной комнате он увидел стройную светловолосую женщину с накинутым на плечи пледом. Женщина в задумчивости стояла у стола, затем подошла к дверям и подергала ручку – двери, судя по всему, были заперты. Оглядевшись, она направилась к бюро, выдвигала и задвигала ящики. Затем приоткрыла и захлопнула створки шкафа. Затем бросилась к окну и схватилась за шпингалет. Она явно торопилась и действовала лихорадочно. Бричкин с замиранием сердца следил за ее действиями, тем более что она чем-то напоминала ему старшую сестру Марии Николаевны Муромцевой, – если б не наряд, не растрепанность, не судорожность движений. Наконец усилия странной женщины были вознаграждены, окно приотворилось. Она взобралась на подоконник и встала в полный рост – кажется, она собиралась прыгать вниз, но не решалась. Она подняла голову вверх, и в этот момент Бричкин с изумлением осознал, что это действительно Брунгильда Николаевна.
– Эй, – задушенно крикнул он, надеясь, что его робкий призыв достигнет ушей старшей дочери профессора Муромцева.
Девушка окаменела.
– Это я, Бричкин, – громко прошипел он. Девушка всматривалась в тьму за окном, пытаясь выявить источник звука.
– Я на дереве, – продолжил Бричкин. – Сейчас брошу вам веревку.
Брунгильда нерешительно спустилась на пол и встала сбоку от окна. Бричкин извлек из своего бездонного кармана моток веревки с привязанной к ней тяжелой гайкой и швырнул к окну. Меткость ему не отказала. Брунгильда скинула плед и, оставшись в платье, являвшим весьма жалкий вид, схватила веревку и лихорадочно поискала глазами, к чему ее привязать. Она метнулась к платяному шкафу, закрепила веревку за массивную ножку. Пошла было к окну, но передумала. Открыв шкаф, схватила какую-то одежду и вместе с ней направилась к окну. Перед тем, как приступить к опасному спуску, она вышвырнула тряпки из окна.
Бричкин осторожно сполз по сосновому стволу вниз и расположился под окном, чтобы подхватить девушку. С замиранием сердца он следил, как Брунгильда спускается по веревке, упираясь ступнями в стену дома. «Отважная девушка!» – в восхищении подумал Бричкин, старшая сестра его хозяйки всегда казалась ему хрупкой фарфоровой куколкой.
И тут Брунгильда свалилась в его объятия.
– Бежим! – зашептал Бричкин. – Скорее, нас могут заметить.
Девушка, твердо стоя на ногах, отстранилась.
– Спокойно, – возразила Брунгильда. – С меня хватит.
Она подняла с земли выброшенные тряпки и велела Бричкину облачиться в протянутую ему одежду – широкий длинный плащ с капюшоном, накинула на себя такой же. Бричкин повиновался, и Брунгильда скомандовала:
– А теперь не трусьте, идите за мной.
Бричкин опешил – он засомневался, в целости ли рассудок Брунгильды, но, накинув на лоб капюшон и опустив голову к груди, на которой красовалась белая восьмиконечная звезда, покорно пошел за девушкой.
К своему ужасу и изумлению он понял, что та ведет его к парадному крыльцу – прямо в руки хозяев. Происходящее казалось ему страшным сном – в каких-то средневековых плащах с капюшонами, посреди ночи, рядом с выходящей из берегов и грозящей затопить все живое Невой он лезет в опасное логово.
Однако Брунгильда Николаевна решительно свернула в парадную аллею и, уверенно ступая по лужам, направилась к воротам. В сторожке огня не было – видимо, привратник, не ожидающий более гостей, решил часик вздремнуть.
Брунгильда заколотила кулачком в деревянную дверь.
Через минуту на пороге возник заспанный сторож.
– Отпирай, да побыстрее, – с железными нотками в голосе приказала Брунгильда.
Сторож поспешил к воротам, и беглецы благополучно покинули пределы усадьбы графа.
– У вас есть оружие? – торжествующе обернулась к Бричкину девушка.
Софрон Ильич замялся – сказать, что нет, значит навлечь на себя гнев и насмешки Брунгильды Николаевны. Сказать, что есть – девушка может потребовать его и натворить непоправимого.
– Мы не должны им даться живыми, – заявила Брунгильда и повлекла своего изнуренного спутника вперед, подальше от опасного особняка, – если будет погоня, отстреливайтесь.
Бричкин почти бежал за профессорской дочерью – теперь он уже не помнил ни о какой горничной Настасье и ее сообщниках и думал лишь, как бы доставить домой Брунгильду.
На его счастье за поворотом стояла знакомая подвода, на ней мирно дремал, дожидаясь странного седока, ломовик.
– Эй, – хрипло окликнул его Бричкин, – узнаешь меня?
Извозчик разлепил глаза и воззрился на фигуры в странных одеяниях.
Брунгильда откинула капюшон.
– Вот оно что, – потянул извозчик, – так бы сразу и говорили, что дело сердечное. Извольте червонец.
– Изволю, изволю, – бурчал Бричкин, помогая спутнице забраться на подводу. – Гони! На Четвертую линию!
Долга, слишком долга ноябрьская ночь! Сколько событий – а до рассвета еще далеко! Тьма висит над миром, ветер не ослабевает и гонит на город толщу морской воды. Блестят затопленные мостовые, и плывут по ним фантастические предметы. В свете фонарей серые плиты залитых водой тротуаров кажутся громадными спинами всплывающих рыб, а косые срезы брусчатки – разбитыми клавишами фортепьяно.
Чем ближе к родному дому, тем чаще выкатывались из прекрасных глаз Брунгильды Николаевны крупные слезы. Бричкин косился на свою спутницу и великодушно не замечал их… Не знал он, что прекрасная девушка вспоминала всех своих погибших поклонников. И видела мысленным взором последнюю жертву своей красоты – гениального композитора Скрябина, нашедшего свой конец в разъяренной пучине невских вод…
Глава 16
Сколько ни перечитывал следователь Вирхов модную книжонку Конан Дойла, никак не мог понять, в чем загвоздка. Почему эта дурацкая история так заинтересовала Фрейберга? На что он намекал? Как это книжка – в разорванном виде – оказалась на груди покойного издателя Сайкина? Для чего ее использовал преступник?
Уже засыпая после умопомрачительных треволнений минувшего дня, под довольное урчание кота Минхерца, уютно устроившегося на животе хозяина, Карл Иванович твердо знал, что все те детали, на которые он обращал так много внимания, – котелок, флакон, книга, – имеют второстепенное значение. Котелок принадлежал самому Сайкину, в нем теряющий мужскую силу куртизан тайком от всех готовил возбуждающее средство с неизвестными медицине примесями. Книга была выставлена преступником напоказ специально для того, чтобы ввести следствие в заблуждение! И все снова сходилось! Кроме флакона…
Толчком к новой версии послужил заключительный эпизод минувшей ночи. Когда их честная компания добралась наконец от Астраханкиных до дома Муромцевых, Вирхов стал свидетелем удивительной сцены. Одновременно с ними к профессорскому дому подъехал ломовой извозчик, с подводы сошли господин Бричкин и Брунгильда Николаевна Муромцева. И оба – в маскарадных костюмах! В третьем часу ночи!
Изумлению Вирхова не было предела – в такое время, в такую пору, когда город сражается со стихией, предаваться светским увеселениям! Развлекаться полночи танцами и шампанским! Не думать о беспокойстве родителей! Никак не ожидал он такого от старшей дочери Николая Николаевича!
Впрочем, дар речи потеряли все – и Мура, и доктор Коровкин, и Николай Николаевич, – они стояли с открытыми ртами, не в силах произнести ни слова от душившего их возмущения.
С трудом преодолев столбняк, Вирхов ткнул локтем в бок помощника Тернова и ретировался, благоразумно отказавшись от чая и согревающих напитков в гостеприимном доме Муромцевых. Впрочем, его беспутный помощник готов был до утра любоваться Брунгильдой! «Падок, падок до женской красоты!» – бурчал Вирхов, пока юный юрист восторгался девушкой. «Мадонна», «Мона Лиза» – каких только глупостей не слетало с губ претендента на судебные должности. Ясно, как Божий день, что голова его забита мечтами, а мечтать ему все равно о ком, о синьорине Чимбалиони или о Брунгильде!
Высадив Вирхова у его дома, извозчик повез помощника в его обитель – отсыпаться и грезить во сне обо всех красавицах мира.
Когда Вирхов проснулся, в окна спальни заглядывало солнце. По дороге на Литейный он отмечал разрушительные следы наводнения. Вода пошла на убыль, но повсюду, где она побывала, всплыла, как обычно, торцовая мостовая. У дома графа Строганова, на Невском, образовался глубокий провал, из-за этого приостановили движение конки. Ветер продолжал дуть с необычайной силой, но направление его изменилось. Поразительный вид имело небо: над Петербургом раскинулся вдруг синий, совершенно южный купол.
Добравшись до своей следственной камеры, Вирхов погрузился в изучение материалов дела по Сайкину – наконец-то у него появилась возможность сосредоточиться. Он искал подтверждения версии, где главной движущей силой преступления стала бы синьорина Чимбалиони. Разговор с Малаховской убедил его, что мотивом убийства могла быть месть отвергнутого воздыхателя. Экзотические костюмы Бричкина и старшей барышни Муромцевой подсказали идею: преступник запросто мог обрядиться в чужое платье. Тогда и показания свидетеля-старичка о бродящей по ночам монашке вполне объяснимы. Настоящая монашка не станет бродить по ночам да убивать издателей!
Ключи? Если воздыхатель вхож в издательство, то мог и украсть незаметно, и сделал это недавно, иначе бы Сайкин заметил пропажу и насторожился. Впрочем, Сайкин снял квартиру всего две недели назад. Это существенно облегчало положение. Предстояло выяснить у Суходела, кто посещал издательство в эти дни.
Перебирая скудные пока страницы дела, Вирхов с досадой думал, какой обширный круг свидетелей предстоит опросить. Пока под его версию наилучшим образом подходил Кондратий Полянский, поклонник циркачки, автор брошюрки – рукопись машинописная, с почерком на записке ее не сличить. Впрочем, следователь сомневался, что Полянский
–отвергнутый любовник. Госпожа Малаховская допускала, что этот господин – как раз любовник счастливый. Придется самому с пристрастием допросить синьорину…
Если его ход мыслей верен, проясняется и способ убийства: вольно практикующий врач Полянский мог убить Сайкина шприцем – прямым уколом в сердце. Силы у него достаточно. И следов нет.
Часы пробили одиннадцать, когда, деликатно покашливая, верный Поликарп Христофорович поставил перед Вирховым стакан горячего ароматного чая, но насладиться им следователь не успел.
Едва он сделал пару глотков «Липтона», как в камеру влетел Тернов.
– Добрый день, Карл Иваныч! – закричал он с порога, снимая фуражку и оглаживая белобрысые вихры. – Я не опоздал? Погода чудесная! Жизнь прекрасна! В мозгу все прояснилось!
– Так уж и прояснилось, – недоверчиво напрягся Вирхов.
– Я уверен, что синьорина Чимбалиони ни при чем, – возвестил юрист, присев на подоконник и обратив взор на синеву за решеткой. – Я отправляюсь к нотариусу! Мне нужно видеть руку дочери Сайкина! Я верю, что разгадка здесь!
– Уймитесь, милостивый государь, еще успеете. Лучше ответьте мне, нет ли в бумагах, арестованных в издательстве, рукописи этого самого « Автомобиля»?
Вирхов потряс перед носом кандидата книжонкой Конан Дойла.
– Нет, Карл Иваныч, нету, – ответил тот ошарашено.
– А где ж она? – не отступал Вирхов. – Может, в редакции осталась?
– Исключено, – ответил помощник, – я даже финансовые документы прихватил.
– Ну и?
– Что? – не понял Тернов. – Ну и лежат…
– Господин Конан Дойл получил гонорар за свое сочинение?
Тернов соскочил с подоконника:
– Гонорар выписан на Сайкина. Наверное, автор не смог приехать из Лондона, и гонорар выслали ему по почте.
– Наверное?! – Вирхов поднял плоские белесые брови и выкатил глаза. – Что такое «наверное»? Следствию требуются только достоверные факты! А не гадания на кофейной гуще!
– Вы считаете, мне надо наведаться на почту? – растерялся кандидат. – Выяснить, отправлял ли господин Сайкин перевод в Лондон?
–Отправляйтесь сначала в издательство, – буркнул Вирхов, бездумная суета молодого помощника отвлекала его от напряженных размышлений, – выясните у Суходела, где рукопись «Автомобиля». Потом потрясите его насчет переписки с Конан Дойлем.
Тернов надел фуражку и направился к двери. Но прежде чем выйти, обернулся и восторженно прошептал:
– Это наша новая версия?
– Идите, не морочьте мне голову, – махнул рукой Вирхов.
– Так вы думаете, что господин Сайкин присвоил себе гонорар мистера Конан Дойла, и тот, приехав из Лондона, убил его?
– Да, вопрос только в том, как? – злобно отрезал Вирхов.
– Очень просто! – сорвавшийся с места Тернов вновь бросился к столу следователя. – Ведь британцы имеют колонии в Индии, а там, на востоке, есть редкие яды и ядовитые змеи. Мистер Конан Дойл мог привезти с собой ядовитую змею – и она укусила бедного Сайкина. Неужели дело приобретает международный масштаб?! Мы прославимся на весь мир!
– Довольно!
Вирхов побагровел и хлопнул обеими ладонями по зеленому сукну стола. Казалось, он сейчас кинется с кулаками на молодого юриста. Тернов отпрянул. На лице его явно читалось подозрение, что косный, консервативный старик задумал присвоить всю славу раскрытия столь громкого дела себе – исключительно себе!
– Вон! – зашипел Вирхов. – К черту вашу буйную фантазию! К черту вашу самодеятельность! Выполняйте указания!
Тернов побледнел, сглотнул слюну, повернулся и стремглав выскочил из кабинета.
Карл Иванович глубоко вдохнул, покосился на письмоводителя, встал и заходил по кабинету. Конечно, он и не думал, что господин Конан Дойл специально прибыл из Лондона, чтобы убить издателя Сайкина. Но в последнее время кандидат Тернов, этот борзый щенок, вняв призыву начальника проявлять инициативу, развил слишком бешеную и бесполезную деятельность и вносил изрядную сумятицу в дознание. Пока Тернов беседует с Суходелом, следует сосредоточиться и все хорошенько еще раз обдумать. И заняться синьориной Чимбалиони. Посылать Тернова в цирк к черноглазой красотке небезопасно, слишком бурлит у юнца молодая кровь. А навестить ее следует, да заодно проверить ее гардеробную на предмет монашеского одеяния с капюшоном. Утром она наверняка отсыпается после бурного вечера или репетирует.
Вирхов уже взялся за шинель, как дверь кабинета открылась, и на пороге появился жандармский офицер.
– Честь имею представиться, полковник Гельфрейх, – неожиданный визитер щелкнул каблуками. – Господин Вирхов?
– Так точно! – Вирхов смотрел в растерянности на гостя из Охранного отделения.
– Прошу оставить нас наедине. – Жандарм властно повернулся к письмоводителю, и тот суетливо собрал бумаги и выскользнул из кабинета.
– Прошу присаживаться. – Вирхов указал освободившемуся от шинели и фуражки гостю на стул. – Чем обязан?
Полковник сел и сурово воззрился на хозяина кабинета.
– Вы расследуете дело о смерти издателя Сайкина?
– Совершенно верно.
– Я хочу ознакомиться с материалами дела.
Вирхов помедлив, пододвинул известному деятелю Охранного отделения тощую голубую папку и стал терпеливо наблюдать, как тот тщательно изучает каждую страницу. Наконец жандарм вздохнул, захлопнул папку и протянул ее хозяину кабинета. Видя замешательство следователя, господин Гельфрейх пояснил:
– Данные вашего дела могут свидетельствовать, что из наших служб произошла утечка информации. Нежелательная утечка.
Вирхов оторопел. Он судорожно соображал, кто из фигурантов дела мог сотрудничать с охранкой и какую опасность представляли эти писаки для государства?
– Вы думаете, кто-то из свидетелей или подозреваемых является тайным агентом? Могу ли я узнать, на каком основании вы делаете такие выводы?
– Каменный котелок с солью, флакон с кислотой, – лаконично ответил полковник. – Мы вели дело, связанное с гибелью человека при сходных обстоятельствах. Информация засекречена. И тем не менее, есть основания предполагать, что ваш убийца ею воспользовался. То есть имел доступ к нашим архивам.
– А вы ваших сотрудников опросили?
– Дознание провели жестчайшее. За два дня мы перевернули весь город и не смогли установить контактов наших людей с окружением покойного Сайкина.
– А тот человек… – Вирхов замялся, – об убийстве которого вы говорили, он умер насильственной смертью?
– По официальной версии – нет, – отрезал полковник, – естественной.
– А сельдерей в том котелке был?
– В нашем деле сельдерей не фигурировал, – неохотно признался охранник.
– Истинная причина смерти установлена?
– Паралич сердца, – внятно произнес Гельфрейх, усмехнулся и встал, показывая, что разговор закончен, но все-таки добавил: – Думайте сами. И все ваши размышления должны носить сугубо закрытый характер. Новую информацию прошу сообщать прямо мне.
Он протянул Вирхову визитку, облачился в голубую шинель, взял фуражку с темно-синим околышем и голубой тульей и быстро покинул кабинет.
Следователь, совершенно сбитый с толку, вернулся к столу и замер в кресле. Какой Конан Дойл? Какая ревность? Дело выходит позловещей! Сама охранка, оказывается, впутана в убийство книгоиздателя Сайкина! Но кто? Кто? И какой был смысл агенту охранки, если он и затесался в среду любителей бульварного чтива, бульварных книгомарак и прожигателей жизни, убивать Сайкина? Неужели Сайкин представлял опасность для российского государства? И кто, кто мог сотрудничать с тайными агентами? Синьорина Чимбалиони? Отставной капитан Суржиков? Этот чеховский Беликов, то есть Сигизмунд Суходел? Или Варвара? Или Полянский? Или «сахарный барон» Копелевич?
Вирхов вскочил и забегал по кабинету. Вспомнился ему не к месту и ночной звонок господина Короленко, разыскивающего какого-то никому не известного писателя Каретина. Возможно, Короленко что-то знал и желал направить следствие в нужном направлении? Он, прогрессивный защитник бедных и сирых, и снискал себе славу, ввязываясь в самые скандальные судебные процессы. Но Сайкина сирым не назовешь. Вирхову хватило десяти минут, чтобы, созвонившись с редакцией «Русского богатства», выяснить, что с Короленко переговорить нет возможности, а писателя Каретина там не знают.
У Вирхова мелькнула любопытная идея. Он кликнул письмоводителя, велел ему сесть на место и записывать.
– Так, пиши, Поликарп Христофорович. В столбик. Каретин, Коротин, Корытин, Курятин. Записал? На всякий случай еще. Пиши. Калитин, Калинин, Колонии, Колунин. Довольно. Теперь иди.
– Куда? – не понял оторопевший письмоводитель.
– В картотеку, – решительно ответил Вир-хов. – Проверь, не проходили ли по нашим делам люди с такими фамилиями. Если есть, выпиши всех. Может быть, ниточка здесь кроется?
Тяжело вздохнув, письмоводитель с листком в руке отправился выполнять задание.
Вирхов вернулся за свой стол вовремя, раздался телефонный зуммер.
– Вирхов слушает. А, это вы? Добрый день. Все ли благополучно? Как здоровье Полины Тихоновны?
Доктор Коровкин – а звонил именно он, – сообщил старому доброму знакомому, что тетушка жива и здорова, хотя сегодня ночью немало переволновалась из-за длительного отсутствия любимого племянника. Передает привет Карлу Ивановичу. Сегодня за завтраком обсуждали ход следствия по делу Сайкина, и он, Клим Кириллович рассказал о фотографии, которую видел у Суржикова. И тетушка Полина настояла, чтобы он, Клим Кириллович, позвонил следователю и немедленно задал важный вопрос.
– И какой же? – Вирхов насторожился.
А кто делал тот фотографический снимок, на котором изображены сайкинские авторы и Варвара? Выяснил ли Карл Иванович обладателя фотоаппарата? Ведь он мог быть тоже автором издательства – а значит, и убийцей?
Карл Иванович сдержанно поблагодарил доктора Коровкина, передал привет уважаемой Полине Тихоновне и в изнеможении опустился в свое кресло. В принципе, поинтересоваться личностью фотографа не мешает – еще одна персона, побывавшая в приемной накануне смерти книгоиздателя. Не этот ли человек является убийцей? И зачем он явился с фотоаппаратом в редакцию? Не для того ли, чтобы оказаться вблизи письменного стола, в ящике которого лежали запасные ключи?
Вирхов отер пот со лба, встал и подошел к зеркалу, висящему на стене. Из потусторонней глубины глянуло на него несколько обрюзгшее лицо, воспаленные глаза, лоб, перерезанный двумя поперечными морщинами, жидкие тусклые волосы, сквозь которые просвечивала розоватая кожа.
«Ну и видок, – сказал он сам себе. – Ехать или не ехать к синьорине Чимбалиони? Или стоит лучше заняться разработкой новых версий?»
Он двинулся к вешалке и уже взялся было за шинель, как дверь отворилась и в кабинете вновь возник несносный кандидат Тернов.
–Стойте, Карл Иваныч! Стойте! – завопил он с порога. – Открытие необыкновенной важности!
– Что вы так блажите? – Вирхов неприязненно отпрянул. – Зачем такая спешка? Что горит?
– Все псу под хвост! Все версии! Весь блеск интеллекта!
–Выражайтесь яснее, мне некогда. – Вирхов все еще не отпускал рукав шинели.
– Да выслушайте же меня! – продолжал, захлебываясь, Тернов. – Выслушайте! И лучше сядьте, а то на ногах не устоите!
Вирхов обреченно прошествовал к столу и сел, сцепив на столе пальцы обеих рук. Тернов расположился напротив, заложив ногу на ногу, он выказывал нешуточное беспокойство.
– Ну, выкладывайте, – потребовал Вирхов.
– Суходела я в издательстве не застал. А Варвара плачет, госпожа Сайкина еще не приехала, градоначальник из-за наводнения все похороны запретил, когда откроют кладбища неизвестно. Но я все-таки попросил ее пару слов черкнуть – сразу ясно, это не она писала записку.
– И это вас так взволновало?
–с сарказмом спросил Вирхов, давно понявший, что Варвара к убийству отношения не имела.
– Нет, но, – торжествующе продолжил Тернов, – как вы и учили, Карл Иваныч, проявил я инициативу.
– На почте были? – догадался следователь.
– Был-был, да только никаких переводов в Лондон никто не отправлял. Вышел я из здания почтамта, глянул вокруг – в такую хорошую погоду опять тащиться на Литейный, чтобы получать от вас тычки и зуботычины? Ну, уж нет! И направился я… Угадайте, куда?
– От гаданий увольте и не тяните кота за хвост. – Вирхов пытался скрыть раздражение.
– В типографию! В ту самую, где печатал Сайкин свои дешевые книжонки!
– И зачем?
– Вы сами, Карл Иваныч, навели меня на эту мысль! Ну, своей версией, что господин. Конан Дойлприезжал в Петербург. Дважды.
–Как это дважды? – вскинулся пораженный вольными фантазиями помощника Вирхов.
– Один раз, чтобы вручить господину Сайкину свою рукопись. А другой, чтобы поквитаться с ним за присвоение гонорара.
– Чушь, милостивый государь, – фыркнул старый следователь, – истинная чушь. Вдумайтесь сами. Если б такое светило пожаловало сюда – вся столица бы гремела банкетами в честь британского гения!
– Да я знаю, что это чушь! – воодушевившись, Тернов вскочил и уперся обеими руками в стол вирховского стола. – Но с какой-то рукописи должен же был наборщик набирать книгу? Так? Так. И проник я в типографию, нашел рабочих, а уж с ними разговаривать я умею.
– Не понял, – прервал его Вирхов, в сознании которого мелькнул зловещий образ полковника Охранного отделения. – В антиправительственные кружки хаживали?
– Вот за это прогрессивная передовая молодежь и не любит нас, служителей закона, – обиделся Тернов, – за стремление всячески унизить личность, надругаться над всем святым.
– Вы эти разговорчики мне бросьте, – побагровел Вирхов, – с огнем играете. И так уж охранка сюда наведывалась.
– Что? – весь вид Тернова являл полнейшую растерянность и беспомощность.
– То, – отрезал Вирхов. – Быстро выкладывайте, что вы там накопали в вашей типографии?
Тернов обмяк и, кажется, готов был заплакать. Губы его задрожали.
– Так старался, из кожи лез, – говорил он, вынимая из кармана сюртука сложенный лист бумаги. – Подобно крысе какой-то вгрызался в Монблан бумажного хлама. И вот благодарность. Извольте, Карл Иваныч. Получите. Первый лист рукописи вашего «Автомобиля».
Вирхов встал и, приняв бумагу, погрузился в ее изучение. Прошла тягостная минута.
–Та-а-к, – протянул Вирхов, исподлобья взглянув на Тернова. – А другие листы, другие там имеются?
– Имеются, да выкапывать трудно, типография-то в подвале. Из-за наводнения там такой кавардак, – вздохнул Тернов. – Не было времени, мчался к вам.
–Вы хоть понимаете, открытие какой важности вы сделали? – угрожающе потряс бумагой Вирхов.
– Я с этого и начал, Карл Иваныч! Прикажите арестовать негодяя! Теперь все ясно! Как он ни скрывался, он изобличен! И мотив у него есть! Вы же читали эту книжонку! Там все изложено, как на духу! Вся история преступления, падение, шантаж, убийство, возмездие. Это точно он!
– Да, почерк похож на тот, который имеется в записке, обнаруженной под каменным котелком. Где она, кстати? Быстро несите!
Павел Миронович бросился в смежную комнатку и принес вещественное доказательство.
Вирхов взял записку и начал сличать буквы в обоих текстах. Затем медленно и тщательно обнюхал записку.
– Узнаю запах. Это он. Действительно, он всегда вызывал у меня подозрения.
– А самое главное – и фамилия говорящая! Теперь этот негодяй от нас не уйдет!
Глава 17
После всех треволнений минувшего дня Мария Николаевна Муромцева проснулась поздно. На лекции по истории средневековья она опоздала. Папа опять будет недоволен.
Она взглянула на соседнюю кровать, где, отвернувшись к стене, спала сестра. Тело, очертания которого угадывались под одеялом, казалось окаменевшим. Даже дыхания не слышалось. Мура поняла, что сестра не хочет с ней разговаривать.
Еще бы! Вернулась ночью, в маскарадном костюме, хорошо, хоть догадалась прислать записку, а то родители сошли бы с ума. Мура и Клим Кириллович не знали, что и думать, – как объяснить появление Брунгильды в одной коляске с московской знаменитостью на Невском, если она сообщила, что осталась у подруги в безопасной Рождественской! Сестры так долго не было дома, что Мура всерьез забеспокоилась – неужели, опьяненные друг другом и своей музыкой, Скрябин и Брунгильда все-таки ринулись в пучину волн – кататься на корабле! В наводнение!
А они, действительно, пошутили. Судя по всему, попали на какой-то маскарад. Плясали, веселились. Где только она сумела так промокнуть и где достала этот дурацкий костюм? И ботик потеряла, и манто котиковое испортила. И почему ее сопровождал так же нелепо выряженный Бричкин, а не Скрябин?
Мура, закалывая длинную косу узлом на затылке, сердито сдвинула соболиные брови. Такая гордячка! Ничего не стала рассказывать, а сразу же отправилась в спальню и нырнула под одеяло. Наверное, ей стыдно. Или она натворила глупостей? А может быть, поссорилась с господином Скрябиным?
Тяжело вздохнув, Мура покинула спальню. Умылась и прошествовала в столовую, где ее ожидала, как всегда подтянутая, хотя и с синими кругами под глазами, Елизавета Викентьевна.
– Доброе утро, мамочка. – Мура чмокнула мать в висок, уселась за стол и потянулась к сосискам.
– Брунгильда тебе ничего не рассказала? – Елизавета Викентьевна с надеждой воззрилась на дочь.
– Нет, – виновато ответила Мура и, чтобы отвлечь мать, поинтересовалась: – А что пишут в газетах?
– Они сегодня задержались, готовили отчеты о наводнении. Вода поднялась на 8 футов (244 см), такого сильного наводнения лет пять не было. К счастью, вода спадает. Подсчитывают убытки. Уже известны и первые жертвы. Кажется, пострадал и господин Скрябин.
–Скрябин? Александр Николаевич? – выдохнула в ужасе Мура. – Что с ним?
– Речная полиция обнаружила его поздно ночью на быке.
Мура вытаращилась, сосиска повисла на вилке около раскрытого рта.
– На каменной опоре Тучкова моста, – пояснила Елизавета Викентьевна. – Совершенно не понятно, как он там оказался? Мокрый, с шишками и ссадинами, но в больницу ехать отказался. Доставили к Беляеву – он там остановился. Публичное исполнение Третьей симфонии отменил, собрался отбыть в первопрестольную. Не думала, что такой серьезный композитор способен на столь бесшабашную лихость – лазить по мостам в наводнение.
– Не утонул, и то слава Богу. – Мура облегченно откинулась на спинку венского стула. – А утопленники есть?
– Есть. Глаша в булочную ходила, говорит, у Тучкова какую-то девушку полночи речная полиция искала. А в газетах пишут: на Голодае снесло будку, утонул сторож с семьей. Госпожа Ф. сообщила, что вчера вечером из дому ушла ее прислуга и не вернулась.
– А как звали прислугу?
– Не написано, – покорно ответила мать. – Мура, Мурочка, я так беспокоюсь за Брунгильду. Неужели она тебе совсем ничего не рассказала?
– Нет, спит еще. – Мура меланхолично жевала сосиску. – Я не стала ее будить. Думаю, ничего особенного с ней не произошло. Иначе бы она так спокойно не спала.
– Говорить ли ей о господине Скрябине? – Елизавета Викентьевна озабоченно смотрела на младшую дочь. – Она очень огорчится.
Мура подумала.
– Лучше сказать, – решила она, – пусть возвращается к нормальной жизни. А то гениальный композитор совершенно выбил ее из колеи.
– Да, ты права, – согласилась мать. – А сама, что ты думаешь делать сама?
– Поеду в свою контору. Так я быстрее узнаю у Софрона Ильича, где это он разыскал нашу Брунгильду. Да и почему сам развлекался на бале-маскараде.
– Все очень странно, – согласилась профессорская жена, – на Софрона Ильича не похоже. Может, он в кого-нибудь влюблен?
