Глава 10

К этому времени Софрон Ильич Бричкин, измочаленный порывами мокрого ветра со снегом и изрядно промочивший ноги, добрался до дома на Жуковской, где квартировало семейство Филипповых.

В парадной он постарался вернуть себе максимально респектабельный вид, стряхнул снег и воду с пальто, шапки, шарфа и только после этого позвонил в дверь.

Открыла ему блеклая, но весьма аккуратная горничная в черном платье и накрахмаленном белоснежном переднике. Ее землистые щеки говорили о подступающем увядании, вокруг маленького рта обозначились складки.

– Барыня дома? – Бричкин постарался сгустить свой хилый баритон.

– Да, – ответила горничная. – Как прикажете доложить?

– Писатель Иван Иваныч Каретин. – Вымышленная фамилия звучала странно, и бывший артиллерист понял, что служанка не слыхивала такого имени, и добавил первое пришедшее на ум для солидности: – Из издательства Сайкина.

– Прошу подождать, – попросила она. – Узнаю, сможет ли барыня вас принять.

Воспользовавшись отсутствием служанки, Бричкин осмотрел замок – тот запирался с обеих сторон, кроме того, имелись щеколда и цепочка.

– Барыня просят вас в гостиную, – вернувшаяся горничная помогла Бричкину снять пальто, дождалась, когда он расстанется с калошами, и проводила гостя в просторную, жарко натопленную комнату, где находилась утренняя посетительница детективного бюро «Господин Икс». Увидев на пороге Бричкина, госпожа Филиппова побледнела.

– Вы… вы… писатель Каретин? – спросила она, слегка заикаясь.

– Так точно, сударыня, зовите меня просто Иван Иваныч.

– Чем обязана?

– Понимаете, сударыня, – Бричкин уселся на указанный стул, поелозил ножкой по ковру и ободряюще подмигнул хозяйке, – я намереваюсь написать биографию вашего замечательного супруга, он так много сделал для науки и для общества. Я уже собрал материалы, беседовал с его знакомыми, проштудировал весь журнал «Научное обозрение». Увы, причины кончины вашего супруга остались для меня непроясненными. Вы понимаете меня?

– Понимаю, – хозяйка опустила голову.

– Художественный образ должен быть полным. Хотелось бы получить дополнительные сведения, уточнить события последнего дня.

– Я сама толком ничего не знаю, – сказала она, – я отдыхала тогда на юге с детьми. Ничего не подозревала. В тот вечер в доме оставались только кухарка и наша горничная, Настасья, они все рассказали полиции. Кухарка уволилась, а Настасья все еще служит у меня.

Бричкин изобразил живейший интерес:

– Не позволите ли вы мне переговорить с вашей горничной?

Госпожа Филиппова дернула шнур звонка, и блеклая особа в передничке моментально появилась в гостиной. Подслушивала за дверью?

В ответ на настоятельную просьбу визитера, горничная вспыхнула, потом выдавила из себя:

– Простите великодушно, меня прачка ждет.

– Я долго вас не задержу, – улещивал горничную Бричкии. – Расскажите хотя бы в общих словах.

– Уж наизусть выучила. – Настасья обреченно вздохнула. – Обнаружила барина в полдень, лежал на полу в кабинете бездыханный. Вызвала врача, здесь неподалеку живет, да он и раньше бывал – господин Полянский. Затем приехала полиция. Сердце не выдержало.

– А вечером приходил кто-нибудь к хозяину?

– Нет. – Настасья решительно мотнула головой.

– И никто не телефонировал?

– Может, и звонил, – горничная с опаской глянула на писателя Каретина.

– Так может, кто-нибудь назначил ночную встречу?

– Нет. – Настасья опять мотнула головой. – Как потом покойный мог встать и закрыть дверь на щеколду? Я-то уже спала, а кухарка в ту ночь ушла к племяннице, на свадьбу.

– А дверь была закрыта? Вы точно помните? – Бричкин бросил виноватый взгляд на госпожу Филиппову.

– На память не жалуюсь. Да разве такое забудешь? Врачу-то дверь я отпирала, и сил не было засов отодвинуть.

– Спасибо, милая. – Бричкин помялся. – А поведение хозяина в тот день отличалось чем-нибудь от обычного?

Настасья исподлобья уставилась на писателя, и Бричкин понял, что вышел из роли сочинителя и все более походит на сыщика. Он опомнился.

– Милочка, – забормотал он, – жизнь и смерть в руке Божьей. И последний день жизни человека переполнен символами и таинственными знаками.

– А… – Настасья с минуту молчала. – Таинственного не припомню.

Бричкин видел, что госпожа Филиппова от волнения находится на грани обморока, ему стало неловко.

– Благодарю вас, – кивнул он служанке и обратился к хозяйке: – Прошу меня простить: воспоминания заставляют вас страдать. Не смею продолжать. Только один последний вопрос. Кто в последние месяцы приходил к господину Филиппову?

– Да разве упомнишь? – буркнула Настасья. – Люди все солидные, визитки оставляли.

Госпожа Филиппова встала, за ней поднялся и Бричкин.

– Настасья, принеси визитки, они в кабинете Михаила Михайловича, – распорядилась она. – Надеюсь, они помогут господину Каретину в его начинании.

Горничная пожала плечами, вышла из гостиной и вскоре вернулась с футляром для визиток, откуда Бричкин достал пачку разномастных картонок, украшенных бесцветным тиснением, орнаментами, портретами и эмблемами владельцев. Здесь были визитки и мужские: крупные, солидные и гигантские, размером с почтовый конверт, и дамские: миниатюрные и совсем маленькие – меньше лезвия бритвы, с закругленными уголками и покрытыми сусальным золотом обрезами. На оборотах мелькали долговые обязательства, поздравления в несколько строк, деловые записочки. Бричкин быстро пролистал их.

– Очень много, есть и совсем незнакомые мне фамилии, – огорченно признался он.

– Прошу вас, господин Каретин, возьмите их, потом вернете, – настойчиво сказала хозяйка и легко поклонилась гостю, давая понять, что визит завершен.

Оказавшись на улице, Бричкин сразу забыл про визитки: шапка слетела с его головы, и на темя обрушилась смесь снега и дождя, колючие льдинки гнусно захлопали по затылку и щекам. С трудом догнав свою погибающую шапку, Бричкин оправил полу пальто, загнувшуюся от ураганного неистовства, и бросился в ближайшую подворотню. Там он затаился в нише и отдышался. В окрестностях не виделось ни дворников, ни извозчиков. И зачем он в такую погоду помчался к госпоже Филипповой? И толку от беседы с горничной ровно ноль!

Расстроенный Бричкин полез в карман сюртука за носовым платком, чтобы обтереть саднящее лицо, и нащупал визитки. Одну из них – прелюбопытную, шершавую на ощупь – он вытащил вместе с платком. В полумраке с трудом различил на ней смутно знакомое имя, кажется, встречавшееся в газетах.

Не зная, что предпринять дальше, Бричкин нерешительно высунулся из своего убежища и к своему изумлению увидел, как из дома напротив, где он только что вел розыскные мероприятия, выскочила женщина, закутанная в теплый платок, и быстро зашагала к Литейному. Бричкин узнал Настасью!

Куда же горничная бежит в такую непогоду? И почему такая срочность? Неужели госпоже Филипповой стало плохо, и служанку отправили за лекарством? Но почему не позвонили тому же Полянскому? Или Полянского нет дома?

Тысячи вопросов кружились в голове Бричкина, но ноги его непроизвольно рванулись за убегающей Настасьей. Если слабая женщина не боится урагана и наводнения, то он, бывший артиллерист, и подавно способен противостоять стихии. Жертва преследования Бричкина промчалась мимо аптеки, даже не взглянув на разноцветные шары в витрине, это придало частному сыщику силы, и, уже ни о чем не думая, он гнался за беглянкой.

Через несколько кварталов Бричкин совсем запыхался, а конца марафонской дистанции не предвиделось. Они пронеслись по Литейному, пересекли Невский и оказались на Владимирском. Почти стемнело, снег залеплял глаза. Софрон Ильич проклинал полицию, по приказу которой на Невском и других главных улицах столицы убрали выступающие над тротуаром и опирающиеся на железные колонны навесы над подъездами: под их крышей он смог бы передохнуть от снега.

Настасья, не перекрестившись, пронеслась мимо Владимирской церкви и свернула на Загородный. Наконец, у Пяти углов она, обогнув безмолвный автомобиль, метнулась в какую-то дверь, возле которой валялось разбитое стекло. Бричкин, выждав паузу, последовал за ней, стараясь двигаться неспешно.

За дверью он обнаружил барьерчик, за которым сидел старик в форменной ливрее с золочеными пуговицами.

– Решили передохнуть от снега? – служака радушно приветствовал забредшего прохожего. – Ураган и наводнение – сущее бедствие. Нашу вывеску разбил ветер. Да вы не бойтесь, у нас безопасно и развлечься можно. Извольте гривенничек.

Бричкин без слов вынул монетку.

– Пожалуйте, сударь, проходите… Старичок освободил дорогу, Бричкин с удовольствием избавился от потяжелевшего пальто и мокрой шапки, снял калоши и поднялся по освещенной электрическим светом лестнице на площадку второго этажа, где перед взором его предстала массивная дубовая дверь.

Скользнув в нее, Софрон Ильич остолбенел: из угла большого зала, декорированного какими-то коврами и цветными тканями, на него пялились дикие, покрытые звериными шкурами человекообразные чудовища, вокруг лежали кости и черепа устрашающих размеров и форм. На скорчившихся чудовищ наводили ружья манекены-солдаты, одетые в серые, с кровавыми пятнами шинели времен Крымской кампании. В центре возвышалось пышное ложе, на котором возлежала умирающая Клеопатра, на ее груди кольцом свернулась змея. Оправившись от испуга, Бричкин догадался, что попал в паноптикум. Посетителей не было. Еще бы! Кто же в такую непогоду отправится в музей восковых фигур?

Миновав группу гладиаторов, он оказался в смежной зале, где его встретили только восковые фигуры в натуральную величину. Бричкин огляделся: рядом с Наполеоном в сером походном сюртуке, с треуголкой на слегка опущенной вниз голове и со стеклянными, вытаращенными глазами, красовалась фигура Марии-Антуанетты в белом платье, светлые локоны окаймляли прелестное лицо. За фигурой Саломеи, державшей на медном блюде голову Иоанна Крестителя, висела бархатная малиновая портьера. Частный сыщик осторожно приблизился и отодвинул край тяжелой ткани. Перед ним открылся тамбур, справа – низкая деревянная дверца, прямо – вход, видимо, в служебные помещения.

Бричкин сунулся за маленькую дверцу и обнаружил там какие-то приспособления и рухлядь, какие водятся в каждом музее.

Затем он приоткрыл большую белую дверь. Сквозь узкую щель углядел безлюдный коридор. Бесшумно ступая, двинулся вперед и остановился у неплотно запертой двери, откуда доносились взволнованные голоса. Он затаил дыхание и прислушался: голосов было несколько – один женский и мужские. Сколько именно, определить на слух он не сумел.

– Не беспокойтесь, голубушка, – басил невидимый мужчина, – дело безопасное.

– Вы мне говорили, что этот кошмар кончится. Я поверила, а спать не сплю. Мне кажется, за мной следят.

– Это мания, – раздался другой, хрипловатый голос. – Дело закрыто. Мне известно достоверно.

– Если будете умницей, вам ничего не грозит, – третий голос, сиплый, прозвучал совсем тихо, – вам хорошо заплатили. Живите да радуйтесь.

– А совесть? Она меня мучает, да и боюсь я опять…

Бричкин узнал голос Настасьи.

– Оставайтесь-ка пока здесь, – вновь вступил бас. – Мы должны ненадолго уехать. Вот, выпейте успокоительное лекарство. Мы скоро вернемся. Все уладится. Господа, нам пора.

Бричкин с ужасом понял, что сейчас его обнаружат и поспешно ретировался тем же путем, каким и попал в таинственное помещение.

Комната восковых фигур по-прежнему пустовала. Он нырнул за фижмы Марии-Антуанетты и затаился. Он перестарался: из-за юбки ему не удалось рассмотреть не заметивших его мужчин. Они прошли мимо, тихо переговариваясь. Единственная, произнесенная сиплым голосом, фраза, которую он уловил, поразила его своей игривостью и дичью:

– Эту проблему мы быстро решим карданахом.

Глава 11

– Все, – решительно заявил доктор Коровкин, – на сегодня хватит. Пора домой. Какие расследования в такую погоду?

Мура, стоя рядом с доктором у подъезда Окружного суда на Литейном, поеживалась и жмурила глаза. Действительно, нужно возвращаться – родители наверняка беспокоятся. И если Брунгильда в последнее время являла собой воплощение точности и обязательности, то ей, Муре, всегда что-то мешало вовремя вернуться домой, где ее ждали к обеду или к ужину.

На улице, погруженной во влажный полумрак, было пустынно. Редкие прохожие быстро скользили мимо, скособочившись и подняв руки, стараясь уберечь головные уборы от беснующегося ветра. Будто обретшие нижние конечности, бежали рывками по булыжной мостовой Литейного рваные газеты, скомканные тряпки, невесть откуда взявшиеся жестянки, картонки, ветки.

Доктор Коровкин одной рукой крепко сжимал локоть Муры, другой судорожно махал извозчику.

Усевшись на суконное сиденье экипажа, Мура с благодарностью смотрела на доктора, а он старательно натягивал на ее колени влажную сверху, но сухую изнутри полость.

– На Васильевский! – сердито крикнул он обернувшемуся кучеру.

Экипаж тронулся. Доктор Коровкин испытывал странное чувство – смесь досады и самодовольства. Он радовался, что настоял на том, чтобы сопровождать Муру к Вирхову: в его, доктора, присутствии Мария Николаевна не совершит опрометчивых поступков, не исчезнет, никому не сообщив о своих намерениях. Да и занятие у нее на сегодняшний вечер есть – почитает модный детектив Конан Дойла и книжонку, презент Фрейберга. С другой стороны, из-за всех этих поездок и разговоров ему не удалось навестить с утра астраханкинскую девочку. И хотя он обещал, телефонируя Астраханкиным и узнавая о не вызывавшем тревог самочувствии ребенка, заехать к вечеру, неясное беспокойство томило доктора.

У поворота на Невский экипаж остановился. Доктор обдумывал: зайти ли с Мурой к Муромцевым или, высадив ее у подъезда, сразу же направиться к Астраханкиным?

– Брунгильда! – неожиданно Мура подалась вперед.

Доктор вздрогнул. По Невскому мчалась пролетка, в которой сидели Александр Николаевич Скрябин и Брунгильда! В пробивающемся через снежную завесу свете фонарей лица их казались необыкновенно прекрасными, преображенными необъяснимым вдохновением, возбуждением, ликованием.

– Брунгильда! Ты куда? – Мура, выбираясь из-под полости, закричала еще громче.

– На Неву! Кататься на корабле! – донесся смеющийся голос сестры. – Наводнение – это поэма экстаза!

Милейший Александр Николаевич Скрябин, откровенно счастливый, привстал и помахал им рукой.

– За ними! За ними, вперед! – Мура стукнула кулачком в спину кучера.

– Погодите, – осадил ее доктор, – не торопитесь. Зачем вы так кричите?

– Как вы не понимаете? – Мура сдвинула соболиные брови. – Нева бушует, выходит из берегов. А она отправляется кататься! Они же утонут!

– Она пошутила, – успокоил доктор. – И ваша сестра, и господин Скрябин не способны на такие безумства.

– Она не похожа на саму себя, – не слишком уверенно возразила Мура.

– Скорее всего, они встретились в консерватории или в каком-нибудь музыкальном салоне, и теперь Александр Николаевич провожает вашу сестру домой.

– В самом деле, – согласилась, успокаиваясь, Мура, – что это я такое напридумывала? Просто нервы у меня на пределе.

– Уверен, когда мы доедем до дома, Брунгильда Николаевна будет попивать чаек вместе с господином Скрябиным. Сомневаюсь, что она намеревается утопить гениального композитора, пожалеет музыкальное искусство, – сердито заметил Клим Кириллович.

И все-таки теперь он твердо решил сначала убедиться, что обе муромцевские барышни находятся под безопасным кровом, и только потом отправиться исполнять свой профессиональный долг.

Всю дорогу Мура и доктор Коровкин молчали. Переезжая через Аничков мост, они видели, что вода поднялась много выше ординара и полностью затопила ступенчатые спуски. Лодчонки, барки и челноки колотились у причалов вровень с мостовой, и, казалось, вот-вот будут выкинуты на набережные. Снеговая метель усиливалась: хлопья летели, словно пули, в направлении почти параллельном земле. Отдаленные частые удары пушек производили гнетущее впечатление. Все чаще встречались конные и пешие полицейские патрули, Екатеринский и Мойку заполнила речная полиция. Грандиозный вид являла Нева – вздыбленная, свинцовая, с белыми гребнями идущих вспять валов…

– Где вас носит в такую погоду? – профессор Муромцев в нетерпении вышел к дверям, которые Глаша открыла перед Мурой и доктором Коровкиным. – Добрый вечер, Клим Кириллович!

Смущенная парочка показалась ему подозрительной.

– А где Брунгильда? – пролепетала Мура, дожидаясь, пока Глаша расстегнет ее резиновые ботики. – Разве она еще не дома?

– Прислала записку с посыльным, задержалась у подруги, боится, сумеет ли выбраться из-за непогоды, – проворчал профессор, направляясь в столовую. – Обедать пора, а дома никого нет.

Через десять минут промерзшие Клим Кириллович и Мура под любящим оком Елизаветы Викентьевны поглощали горячие ленивые щи с говяжьей грудинкой. Николай Николаевич хмурился.

– Ты напрасно волнуешься, папочка, – заметила Мура, – мы сейчас спокойно проехали через весь город. Нева, конечно, бушует, но опасности нет. Правда, Клим Кириллович?

– Да, правда, – думая явно о чем-то другом, согласился доктор.

В столовой повисла тишина, ее нарушила Елизавета Викентьевна.

– Машенька, ты была в своей конторе? Что у тебя за дело? И при чем там каменный котелок?

Мура выразительно повела бровью на Клима Кирилловича, будто проверяя, помнит ли он уговор о том, что никому рассказывать о деле Филиппова нельзя.

– Ничего особенного, – ответила она. – У одной дамы недавно умер муж, а на его столе тоже стоял каменный котелок. Женщины мыслят мистически. Хотя причина там яснее ясного – разрыв сердца. Софрон Ильич сразу понял, что впечатлительная вдова нафантазировала что-то в связи с шумихой вокруг смерти издателя Сайкина.

– Да, – подтвердил доктор, не поднимая глаз от тарелки, – есть такой феномен – самовнушение, наблюдается у слабонервных. С таким же успехом мог бы и я явиться к Марии Николаевне: я сегодня утром видел каменный котелок у пациента, правда, в нем рос кактус.

Профессор рассмеялся.

– Я рад, что вы дома, рад, что дело оказалось пустяшное.

– Папочка, – Мура нежно улыбнулась, – а что получится, если смешать поваренную соль с серной кислотой?

– Зачем это тебе? – Профессор пожал плечами.

– Я хочу знать, не получится ли при этом синильная кислота?

– Не получится.

– А если добавить сельдерей?

Профессор поперхнулся. Мура усердно заработала ложкой.

– Мурочка, это ты спрашиваешь в связи с твоим расследованием о каменном котелке? – спросила профессорская жена.

– Ни один настоящий химик такой ерундой заниматься не будет, – отрезал профессор. – Впрочем, ныне в науке развелось много шарлатанов. Пора учреждать специальную премию – в противоположность Нобелевской – за самое глупое открытие или исследование. Как вы считаете, Клим Кириллович?