Человек, с которым я накануне познакомилась в Стокгольме, профессор истории, попросил меня встретиться с ним сегодня. Телефона у меня пока нет, договорились, что я буду ему звонить из автомата. Набираю номер его мобильника.
      – Здравствуйте, это говорит… – я называю свое имя.
      В ответ слышу краткое:
      – Здравствуйте… – и молчание.
      Я в недоумении: вчера он казался таким заинтересованным в нашей встрече, а сегодня – такой холодный прием. Может быть, он не расслышал, как меня зовут?
      – Привет, – я повторяю свое обращение.
      – Привет, – отвечает он и опять молчит.
      Я собираюсь положить трубку. И тут слышу:
      – Так мы договорились сегодня встретиться. Вы свободны в час дня?
      Когда я подхожу к кафе, где он назначил мне свидание, он уже высматривает меня из-за стеклянной витрины, машет рукой:
      – Я пришел пораньше, – говорит, – а то тут в это время много народу, не хотел, чтобы вам пришлось ждать.
      Я смотрю на его лицо: на нем ни улыбки, ни вообще какого-нибудь выражения.
      – А я, между прочим, вообще не хотела было с вами встречаться, – говорю с легкой обидой.
      – Почему? – и я, наконец, вижу некоторое изменение мышц его лица. Что-то вроде удивления.
      – Ну, вы, наверное, и сами знаете, почему. Вы так сухо со мной разговаривали.
      Он опять замолкает и чуть более внимательно смотрит на меня.
      – Сколько дней вы в Швеции? – спрашивает он наконец.
      – Второй день.
      – Так вы со шведами еще не знакомы?
      – Практически вы первый.
      – А, ну тогда понятно. Привыкнете…
      На другой день у меня лекция в Стокгольмском университете. Взойдя на кафедру, я прежде всего оглядываю аудиторию. Первое впечатление всегда очень важно. Ведь мне предстоит говорить с ними на английском – языке, иностранном и для меня, и для них. Говорить о другой стране (все темы моих лекций – о России), о реалиях, им незнакомых, о событиях и фактах, большей частью им неизвестных. Поймут ли? По первому «огляду» мне ребята нравятся – лица серьезные, интеллигентные. Ну – с богом!
      Однако уже минут через десять я ощущаю некоторое беспокойство. Они сидят тихо, не шевелясь, вроде бы слушают, но выражение лиц… Вернее, почти полное отсутствие выражения. Ни улыбки, ни кивков понимания, ни какого-либо вообще шевеления. Сидят как приклеенные или, скорее, как нарисованные. Да они вообще-то понимают, о чем я говорю?
      – Друзья, вы хорошо понимаете мой английский?
      – Да, – отвечают, – понимаем. И опять сидят тихо, смотрят прямо, слушают внимательно, но – никакой реакции. Американцы, те бы сто раз уж улыбнулись, задали бы по ходу лекции вопросы, рассмеялись. Рассмешить их, что ли? Выдаю одну из домашних заготовок: смешной анекдот. Впрочем, смешной он у меня на родине, иностранные студенты понимают его не всегда. И – о радость! – смеются сразу все, хотя и не очень громко. Я продолжаю перемежать свое выступление шутками и поражаюсь, насколько верна их реакция: смех возникает именно тогда, когда он должен возникнуть. А после выступления и вовсе успокаиваюсь. Их вопросы так точны, что сомнений не остается: они поняли все или, по крайней мере, большую часть того, что я хотела до них донести. И они действительно заинтересованы.
      По окончании лекции они награждают меня аплодисментами.

      – Так тот мужчина, историк, он вам так и не улыбнулся ни разу? – спрашивает Оке Доун.
      – Улыбнулся слегка, когда мы прощались.
      – О-о, это очень по-шведски, – хохочет мой собеседник. – Считайте, что вам повезло: вы в первый же день встретили настоящего шведа. Поверьте мне.
      Как же мне ему не поверить? Ведь Оке Доуна называют Главным этнологом Швеции. Всю свою жизнь он посвятил исследованию шведского характера. Провел десятки опросов, издал несколько книг. Об одной из них – «Шведская ментальность» – я узнала еще в Москве. И размечталась – вот бы с самим автором познакомиться.
      А в Стокгольме стала расспрашивать у знакомых, как его можно разыскать. Имя его знали все, но лично – никто. Мне посоветовали посмотреть в Интернете, там должна быть какая-то информация. Я действительно нашла в портале Стокгольма это имя, сферу деятельности, электронный адрес и даже телефон. И что мне со всей это замечательной информацией делать? Не могу же я, незнакомый человек, практически с улицы, вот так просто ему позвонить. Но все-таки на всякий случай я набрала номер.
      – Да, слушаю вас, – раздался приятный мужской голос.
      Я представилась, сказала, что хотела бы поговорить с самим Оке Доуном, что приехала из Москвы…
      – Из Москвы? – переспросил он. – Так что же мы с вами говорим по телефону? Приезжайте прямо сейчас ко мне домой. Можете?
      Через час я уже сидела в удобном кресле в большой красивой квартире и наслаждалась беседой с ее хозяином. Оке Доун оказался высоким красивым мужчиной, его седина выдавала солидный возраст, однако яркий блеск глаз это впечатление опрокидывал.
      – И что, каждому шведу можно вот так, запросто, позвонить с улицы и тут же получить приглашение? – спрашиваю я.
      – О нет, вовсе не каждому. Это совсем не типично для моих соотечественников: сначала нужно им понравиться при встрече, потом вам в лучшем случае предложат выпить кофе в каком-нибудь баре. Общение на этом уровне, как правило, сохраняется надолго. Если уж только вы не станете действительно близкими друзьями. Ну тогда вас, возможно, пригласят домой.
      – А вы-то настоящий швед? – перебиваю я.
      – И да, и нет, – улыбается он. – Настоящий в том смысле, что я родился здесь, недалеко от Стокгольма. Здесь же учился и всю жизнь работал. Но при этом я широко интересовался культурами других народов, много ездил по миру. Часто заводил друзей в разных частях света. Это наложило отпечаток на мою ментальность, во многом меня изменило. Так что по мне о шведском национальном характере лучше не судить. Но вот знаю я об этом характере действительно много.
      – Начнем с вашего первого впечатления, – продолжал Оке Доун. – Человек хотел с вами встретиться, но по телефону был кратким. А по тону холодным. Так? Что ж, и то, и другое довольно типично для истинного шведа. Это как бы одно из неписаных правил поведения.
      И Оке знакомит меня с этими общепринятыми правилами. Первое – краткость. Да, действительно, это характерная привычка – отвечать примерно тем же количеством слов, каким был задан вопрос. Можно еще меньшим. Это часть одного общего свойства характера – молчаливости.
      Джин Филлипс-Мартинссон, английский культуролог, живущая в Швеции, в своей книге «Шведы. Как их видят другие» рассказала о своих исследованиях шведского характера. Однажды в Париже на заседании Европейской организации по экономическому сотрудничеству присутствовала большая группа из Стокгольма. Джин так описывает впечатление, которое эта делегация произвела на остальных:
      «Шведы посещали все заседания, но выступали на них редко. Они были вежливые, хорошо одетые. Они держались все вместе и сидели до конца каждого заседания, но очень редко подавали голос. Их прозвали „молчаливые люди“».
      Прочитав это, я поняла, что в тишине, сопровождавшей мою первую лекцию в университете, ничего необычного не было: просто шуметь и перебивать выступающих здесь не принято.
      Шведы предпочитают зачитывать свои выступления по бумажке на любых мероприятиях, даже в парламенте (риксдаге). По мнению Доуна, такое было бы совершенно невозможно, например, в британском парламенте: это вызвало бы большое недовольство других депутатов. У шведов, напротив, это как бы знак уважения к коллегам: человек не будет тратить лишних слов и отнимать у них слишком много времени. Часто депутат, вытаскивая свою заготовленную на бумаге речь, говорит не без некоторой гордости: «Прошу прощения, но я не большой говорун».
      Так же скупы на слова шведы и при выражении своих чувств.
      – Хочешь услышать типично шведский анекдот? – спросил меня как-то мой приятель, профессор Хаккан Линдхофф. «Я так люблю свою жену, – говорит мужчина, – что вчера, на нашем 25-летнем юбилее, даже чуть не признался ей в этом».
      О том же сложено и множество народных пословиц. Вот одна из них: «Умный держит язык в сердце, а дурак сердце на языке».
      – Молчаливость может, впрочем, вызываться и просто застенчивостью, – добавляет Оке. – От застенчивости шведы иногда избегают смотреть прямо вам в глаза. Это иногда сбивает с толку иностранцев.
      Филлипс-Мартинссон вспоминает, как однажды директор Американского банка попросила ее объяснить странное поведение одного из сотрудников филиала этого банка в Швеции: в течение долгого разговора этот сотрудник упорно смотрел в окно за ее спиной. В конце разговора гостья, слегка обиженная невниманием, решила все-таки выяснить, что так заинтересовало коллегу на улице. Но когда она обернулась, увидела, что окно закрыто шторой. Джин пришлось ее заверять, что это принятая манера, которая идет от застенчивости, а вовсе не от недостатка внимания. Мол, нечего «пялить глаза» на собеседника, это нескромно.
      Объяснил мне Оке Доун и так испугавшую меня бесстрастность лица:
      – Да, мимика у нас действительно не очень выразительная. Но это отнюдь не говорит о холодности или безразличии. Это всего лишь принятая манера, такая же, скажем, как улыбка у американцев.
      На эту манеру обращают внимание многие исследователи шведского характера. Вот что пишет, например, американская писательница Сьюзен Сонтаг:
      «Мышцы лица у шведов обычно неподвижны. Они никак не выражают эмоции. При разговоре они почти не жестикулируют. Это особенно заметно по сравнению с испанцами или итальянцами, которые говорят на два тона выше, размахивают руками и изображают на лице все чувства».
      Впрочем, эта «неподвижность лица» свойственна сегодня далеко не всем шведам. Особенно улыбчивы представители сервиса – продавцы, банковские служащие, работники гостиниц. Я обратила внимание на приветливость железнодорожных контролеров. В шведских поездах пассажир сначала входит в вагон и садится, а потом по вагону идет контролер и проверяет наличие билета. Так вот, сколько раз мне ни доводилось ехать в поезде, столько раз я удивлялась этой неизменной улыбке человека в железнодорожной форме.

      – Я здесь уже двадцать пять лет, но так и не могу освоиться, почувствовать себя своей, – говорит мне Эйприл. – Когда еду в автобусе, такое впечатление, что еду одна, хотя вокруг полно пассажиров. Но никто ни с кем не разговаривает, даже короткими репликами обмениваются полушепотом. В ресторане, на какой-нибудь корпоративной вечеринке, я тоже не чувствую себя свободной. Я не могу себе позволить громко смеяться, как мне хотелось бы, эмоционально реагировать на какую-то новость. Не могу помогать себе жестами, даже просто всплеснуть руками. Когда я веду себя таким образом, то есть более раскованно, я вижу, как по молчаливому согласию все смотрят на меня… не то чтобы с осуждением, но с недоумением: я же должна знать, что так вести себя не принято.
      Эйприл – американка. Она замужем за отличным парнем, удачливым предпринимателем Бо Карлстромом. У нее трое замечательных детей, она любит свою работу. И все-таки чего-то ей не хватает. Чего?
      – Я не могу себе позволить быть самой собой, – коротко подытоживает она.
      Профессор Хью Бич из Упсальского университета тоже американец. С Эйприл, которая живет в Гётеборге, он не знаком, но выражает свои впечатления почти теми же словами:
      – Я в Швеции уже тридцать лет, но никак не могу привыкнуть к тому, что соседи по подъезду не общаются друг с другом. Поднимаюсь в лифте вместе с соседом, кланяюсь ему, он отвечает односложно. Стоит мне заговорить с ним, например, о погоде, он посмотрит с недоумением: если вы не знакомы, разговаривать не принято.
      Позже я с этим тоже столкнулась.
      …Я живу в пригороде, в богатом частном доме. Мои хозяева уезжают на неделю и оставляют меня одну. Я спрашиваю, как зовут соседей и их телефон – на случай, если придется обратиться. Они говорят, что о соседях справа не знают ничего, кроме того, что у них синяя машина и двое детей. А вот соседку слева они знают: когда уезжают, она обычно следит за их домом. Пару раз они вместе с ней даже ходили в ресторан поужинать. Но в гостях друг у друга не были никогда, хотя живут бок о бок пятнадцать лет.
      – Это что – какая-то особенная замкнутость? – спрашиваю я Доуна.
      – Скорее особенная привычка к уединению. Шведы любят одиночество, это факт.
      Он приводит несколько подтверждений этой мысли. Американские студенты, поселяясь в университетском общежитии, живут по два, а иногда и по три человека вместе. Шведы – только по одному.
      – Но, может быть, просто разные условия там и здесь?
      – Нет, не в этом дело. Мы с американскими социологами провели исследование, задавали вопрос студентам: «В каком составе вы предпочли бы жить, если бы у вас была возможность выбирать?» Большинство американцев ответили: «с другом» или «с друзьями». Большинство шведов: «один, без соседей».
      Знакомый мне риелтор объяснял, почему ему трудно сдавать загородные дачи в обжитых поселках:
      – Понимаете, там дома построены довольно близко друг к другу, а мои клиенты предпочитают удаленность от соседей – чем дальше, тем лучше. Самые дорогие дачи – те, из окон которых вообще не видно ни одного здания.
      А вот что говорит социология. Среди взрослого населения страны почти 20 процентов живут отдельно. Из всех семей около 40 процентов состоят из одного человека. Чем крупнее город, тем это число выше. В Стокгольме количество семей-одиночек составляет уже почти половину.
      – И чем вы это объясняете? – спрашиваю я Оке.
      – Традицией. Издавна укоренившейся привычкой. Ведь Швеция была страной сельской, состояла по преимуществу из хуторов, самостоятельных хозяйств, отстоявших друг от друга на большие расстояния. Изолированность порождала замкнутость, потребности в общении не было. Да и негде было общаться. Вот в Дании, там тоже были хутора. Но между ними где-то посредине, на площади, обязательно стоял трактир. Там люди сходились по вечерам или в праздники, выпивали, болтали, обменивались новостями. Шведские же хуторяне привыкли выпивать в своих домах. Трактиров у них не было.
      – Так сколько уж времени с тех пор прошло!
      – Конечно. И современные шведы сильно изменились. Особенно молодежь. Она много ездит за границу, перенимает привычки других народов. Сегодня моим сыновьям ничего не стоит завести себе новых знакомых, обрести друзей. Они посещают кафе, ходят в клубы, на дискотеки. А когда я впервые приехал в Стокгольм из небольшого городка, я долго жил в полном одиночестве. Хотя людей вокруг было много, но они меня вроде бы и не замечали. У них не было желания познакомиться со мной, а у меня – навыка заводить знакомства. Впрочем, и сегодня у людей постарше эта склонность к уединению сохранилась.

      В доме у молодых супругов Кристины (домашнее имя Кики) и Матиаса я с трудом веду разговор, никак не могу сосредоточиться на беседе. Все мое внимание поглощено еще одним членом семьи, трехмесячным Эббе. Он не просто трогателен, как любой кроха, он невероятно, неправдоподобно спокоен. Отец играет с ним, перебрасывает с руки на руку, потом передает матери, потом оба, забыв о нем на время, оставляют одного на диване. Он не издает ни звука. При этом глаза его все время оживленно оглядывают комнату, останавливаются в некоторой задумчивости на мне, он крутит головкой, болтает ручками. Словом, вполне живой ребенок. Я смотрю на него влюбленно, спрашиваю родителей:
      – Он у вас всегда такой спокойный?
      – Да, всегда, он настоящий швед, – гордо отвечает Кики. – Ведь для нас самое главное что? Не знаете? Спокойствие и согласие.
      В этом я убеждалась не однажды. Я ни разу не видела ни одного явно раздраженного человека, не слышала ни одной ссоры. Известный тележурналист Пэр Енеруд, долго работавший в Москве, сказал мне:
      – То, что русские решают перебранкой, взаимными упреками, раздраженным выяснением отношений, шведы устанавливают путем спокойных переговоров. Ссора, скандал – это все равно как появиться на людях без штанов. Это позор. Превалирующее намерение – избежать конфронтации, не дать вспыхнуть конфликту.
      Я замечаю, что на любую мою просьбу человек в любой должностной позиции обычно отвечает характерным «я-х-а», с придыханием посредине. Это очень похоже по интонации на «да». Но по существу может означать как положительный ответ, так и отрицательный. Правда, во втором случае собеседник постарается сделать это так необидно, что укола самолюбия не почувствуешь.
      Американский социолог Дэвид Попено, проводивший несколько опросов в Стокгольме, рассказывает о своих впечатлениях:
      «Любой швед начинает свой ответ на вопрос словом „j-a-a“ („да“), независимо от содержания вопроса. Просто это „j-a-a“ означает, что он понимает, о чем его спрашивают, считает этот вопрос разумным и уместным, что он вник в суть дела и готов сотрудничать. Это „j-a-a“ создает приветливую атмосферу беседы, придает ей оттенок доброжелательности».
      Шведы не просто избегают конфликтов, они панически боятся любой конфронтации.
      Однажды я попыталась провести со своими студентами диспут. Предложила им острую тему, она должна была спровоцировать противоположные точки зрения. Однако дискуссии не получилось. Как только дело доходило до прямого столкновения позиций, одна и другая стороны начинали уступать друг другу и соглашаться.
      – Я долго не мог понять, почему здесь так сложно решить какую-нибудь проблему, – делится со мной Хью Бич. – А дело в том, что для выяснения требуется выставить разные мнения, защищать их, отстаивать. Но каждый раз, когда кто-то пытается отстаивать свою точку зрения, то есть спорить, это вызывает напряжение, воспринимается почти как личное оскорбление. И человек просто выключается из разговора.
      Такое произошло и со мной. На семинаре в Упсальском университете одна из участниц, пожилая иммигрантка из России, задала мне вопрос. По тому, что и как она спросила, было очевидно, что она уехала давно и слабо себе представляет, что сейчас происходит на родине. Я улыбнулась как можно дружелюбнее и сказала, что не совсем согласна с самим утверждением, которое уже содержалось в ее вопросе. «Возможно, у вас недостаточно современной информации», – начала я. На этом месте профессор, ведущий семинар, мягко прервал меня и перевел разговор в другое русло.
      После семинара я спросила его, почему он это сделал. Он ответил: «Мне показалось, что в вашем диалоге появилось некоторое напряжение. Я решил его снять».
      Оке Доун рассказал мне другой случай:
      – Мы ехали с друзьями в такси и слегка заблудились. Водитель остановил машину спросить прохожего, как ему ехать дальше. Тот сказал, что нужно свернуть в первый поворот направо. Однако один из моих приятелей засомневался: ему показалось, что сворачивать нужно на втором повороте.
      – Я все-таки, пожалуй, поверну за ближайшим углом, – задумчиво заметил водитель.
      – А мне кажется, что лучше за вторым, – так же задумчиво ответил приятель. И тут вмешался третий пассажир:
      – Ну что вы спорите из-за пустяков! – сказал он так энергично, будто тут и в самом деле назревала большая ссора.
      Оке показывает мне данные своего социологического опроса в Стокгольмском университете. Вопрос был поставлен так: «Вы готовы схлестнуться в споре с человеком, который придерживается мнения, противоположного вашему?» Почти 70 процентов ответили: «нет, не готов». Интересно также сравнение шведских и американских студентов. На вопрос: «Любите ли вы подшучивать над вашими противниками?» Ответили «да»: американцы – 65%, шведы – 11%. Иными словами, шведы почти в 6 раз более миролюбивы и уступчивы, чем их ровесники в Америке.
      Хорошо это или плохо? Мне вообще-то нравится эта незлобивость, потребность договориться, а не конфликтовать. Я всегда уважала людей, которые умеют преодолеть собственное раздражение, подавить гнев, первыми протянуть руку согласия. Мои шведские друзья, однако, по-разному относятся к этой своей национальной черте. Все хорошо, как известно, в меру. Но если некая добродетель демонстрируется чересчур, она превращается в недостаток.
      Владелец небольшого бизнеса Бо Карлстром взял на работу бухгалтера. Поначалу все им восхищались – дело знает, скромен, со всеми ладит. Со временем, однако, выяснилось, что за ним водится грешок, хорошо нам в России знакомый: он пьет.
      – Первый раз, когда он на меня дыхнул перегаром, – рассказывает Бо, – я расстроился. Однако ничего не сказал.
      – Почему? – перебиваю я. – Разве это порядок – приходить на работу пьяным?
      – Непорядок, конечно. Но как же я ему сделаю замечание – ведь это вызовет напряжение отношений! Потом он и работать стал хуже. Терял документы, срывал сроки… Я все не решался с ним поговорить. Жена меня ругала: почему ты его не выгонишь, он же мешает твоему бизнесу. Наконец я решился, сказал, что недоволен его работой, его поведением. Он посмотрел на меня так, как будто это я срываю ему работу. Он сказал: «Я не ожидал этого от тебя, Бо». И я почувствовал себя этаким капиталистом-эксплуататором. Мне стало не по себе. Я встретился с двумя своими приятелями, тоже владельцами небольших бизнесов, поделился с ними моей проблемой. Они мне выложили множество похожих историй. Мотив поведения у обоих в подобных ситуациях был один: чем портить с сотрудником отношения, создавать конфликтную ситуацию, лучше уж не обращать на его грехи внимания. Тут, конечно, еще и другое соображение: он ведь так дело не оставит, пойдет в профсоюз, придется что-то доказывать. Представляете, сколько новых проблем это внесет в мою жизнь. Нет, буду терпеть и дальше.
      А дальше события развивались так. Бухгалтер наглел, стал выпивать прямо на работе. А потом вдруг пропала большая сумма денег. Вы думаете, хозяин подал в суд, стал добиваться справедливого разбирательства?
      – Да ну, зачем нервы трепать. Я просто предложил ему деньги вернуть – те, которые остались, часть он уже потратил – и тихо уволиться.
      Эйприл, жена Бо, которая ругала его за нерешительность, сама оказалась жертвой этого стремления к бесконфликтности. В ее классе, где большинство учеников вполне спокойные ребята, появился новенький. Бузотер и забияка, он терроризировал всю группу. Эйприл, устав от его выходок, пошла к директрисе посоветоваться.
      – С ним нужно побеседовать, объяснить, убедить… – сказала директриса.
      – Беседовала, объясняла, убеждала, – отвечала Эйприл.
      – И что вы предлагаете? – спросила начальница.
      – Его нужно наказать.
      – Как?
      – Оставить после уроков в классе до вечера.
      Директриса даже вскочила из-за стола:
      – Ни в коем случае! Наказание в нашей школе? Надо добиться с ним взаимопонимания.
      А пару дней спустя негодник угостил своего соседа по парте чем-то «вкусненьким», подсунул ему красивый красный овощ. Это оказался чили, «огненный перец». Бедняга откусил полплода, разжевал его и… хорошо, что больница оказалась недалеко.
      И тогда Эйприл отважилась на «дисциплинарное нарушение». Она все-таки оставила ученика в школе до вечера.
      – И то только потому, – вспоминает она, – что директриса в этот день была больна. Она так ничего и не узнала.
      Стокгольмский социолог Билли Йен, исследовавший психологию отношений в разных коллективах, тоже выделяет как важную тенденцию это стремление сдерживать свой гнев, не поддаваться агрессии. И, конечно, как необходимое условие для этого – огромное терпение. Среди многих эпизодов, которые он приводит, я выбрала один.
      В детском саду две сестры Кэрин и Анна радуют воспитателей хорошим поведением: они спокойны и веселы. Но как только на пороге появляются папа с мамой, детей, что называется, словно подменяют. Кэрин вопит во все горло, а Анна бросается на пол, колотит ногами и не хочет вставать. Родители улыбаются и пытаются уговорить девочек одеться, но те продолжают буянить. Кэрин отталкивает отца, а Анна скидывает с себя курточку, которую мать уже было на нее надела. После чего обе убегают в другую комнату. Родители вытирают пот со лба, бледнеют, но продолжают сохранять достоинство. Они ни на йоту не повышают голос, не раздражаются и не ругают детей. Это продолжается довольно долгое время. Наконец дети, устав от своего озорства, возвращаются и позволяют себя одеть.
      Тот же результат, по мнению Йена, только более быстрый, был бы, если бы родители отшлепали непослушных девчонок или хотя бы прикрикнули на них. Но более отдаленные последствия оказались бы совсем разными. В последнем случае дети наблюдали бы модель поведения взрослых – агрессия, расправа, раздражительность, – которую в будущем взяли бы себе за образец. В первом же, реальном, случае они увидели совсем другую норму поведения. И, став взрослыми, скорее всего унаследуют этот стиль отношений – спокойный и терпеливый.
      Считается, что это свойство национального характера – миролюбие, бесконфликтность – прямо повлияло и на внешнюю политику Швеции. Почти столетие, с 1914 года, шведы не воевали. В кровавом XX веке им удалось избежать обеих мировых войн. Они не вступили в конфронтацию ни с одним государством. Конечно, добродетель эта тоже не без греха: многие упрекают Швецию в неразборчивости и терпимости к тоталитарным режимам. Ну да какой же человек безгрешен? А уж страна-то и подавно.

      Мы едем в субботу из пригорода на вечеринку к друзьям моего приятеля в Стокгольм. Точно рассчитать время в пути трудно, поэтому выехали с запасом.
      А вот и дом, куда мы приглашены к шести часам. Мой приятель (он сидит за рулем) останавливается у подъезда, отворачивает манжет куртки и смотрит на часы.
      – Пять сорок семь, – говорит, затем снова включает передачу. – Поехали!
      – Куда? – недоумеваю я.
      – Куда-нибудь недалеко.
      Мы отъезжаем на пару кварталов и начинаем нарезать круги, объезжая дом по ближайшим улицам. По дороге мой приятель раскланивается с водителем другой машины. Через пару минут он опять сигналит тому же знакомому.
      – Это Хенрик, – объясняет он мне. – Тоже прибыл раньше времени.
      Наконец мой приятель решает припарковаться, высматривает пустое пространство. Увы, все парковочные места заняты. Свободное есть в квартале от дома. Мы выходим из машины, и тут он начинает меня торопить: «Прибавь шагу, ведь уже без двух минут шесть».