Человек, с которым я накануне познакомилась в Стокгольме, профессор истории, попросил меня встретиться с ним сегодня. Телефона у меня пока нет, договорились, что я буду ему звонить из автомата. Набираю номер его мобильника.
      – Здравствуйте, это говорит… – я называю свое имя.
      В ответ слышу краткое:
      – Здравствуйте… – и молчание.
      Я в недоумении: вчера он казался таким заинтересованным в нашей встрече, а сегодня – такой холодный прием. Может быть, он не расслышал, как меня зовут?
      – Привет, – я повторяю свое обращение.
      – Привет, – отвечает он и опять молчит.
      Я собираюсь положить трубку. И тут слышу:
      – Так мы договорились сегодня встретиться. Вы свободны в час дня?
      Когда я подхожу к кафе, где он назначил мне свидание, он уже высматривает меня из-за стеклянной витрины, машет рукой:
      – Я пришел пораньше, – говорит, – а то тут в это время много народу, не хотел, чтобы вам пришлось ждать.
      Я смотрю на его лицо: на нем ни улыбки, ни вообще какого-нибудь выражения.
      – А я, между прочим, вообще не хотела было с вами встречаться, – говорю с легкой обидой.
      – Почему? – и я, наконец, вижу некоторое изменение мышц его лица. Что-то вроде удивления.
      – Ну, вы, наверное, и сами знаете, почему. Вы так сухо со мной разговаривали.
      Он опять замолкает и чуть более внимательно смотрит на меня.
      – Сколько дней вы в Швеции? – спрашивает он наконец.
      – Второй день.
      – Так вы со шведами еще не знакомы?
      – Практически вы первый.
      – А, ну тогда понятно. Привыкнете…
      На другой день у меня лекция в Стокгольмском университете. Взойдя на кафедру, я прежде всего оглядываю аудиторию. Первое впечатление всегда очень важно. Ведь мне предстоит говорить с ними на английском – языке, иностранном и для меня, и для них. Говорить о другой стране (все темы моих лекций – о России), о реалиях, им незнакомых, о событиях и фактах, большей частью им неизвестных. Поймут ли? По первому «огляду» мне ребята нравятся – лица серьезные, интеллигентные. Ну – с богом!
      Однако уже минут через десять я ощущаю некоторое беспокойство. Они сидят тихо, не шевелясь, вроде бы слушают, но выражение лиц… Вернее, почти полное отсутствие выражения. Ни улыбки, ни кивков понимания, ни какого-либо вообще шевеления. Сидят как приклеенные или, скорее, как нарисованные. Да они вообще-то понимают, о чем я говорю?
      – Друзья, вы хорошо понимаете мой английский?
      – Да, – отвечают, – понимаем. И опять сидят тихо, смотрят прямо, слушают внимательно, но – никакой реакции. Американцы, те бы сто раз уж улыбнулись, задали бы по ходу лекции вопросы, рассмеялись. Рассмешить их, что ли? Выдаю одну из домашних заготовок: смешной анекдот. Впрочем, смешной он у меня на родине, иностранные студенты понимают его не всегда. И – о радость! – смеются сразу все, хотя и не очень громко. Я продолжаю перемежать свое выступление шутками и поражаюсь, насколько верна их реакция: смех возникает именно тогда, когда он должен возникнуть. А после выступления и вовсе успокаиваюсь. Их вопросы так точны, что сомнений не остается: они поняли все или, по крайней мере, большую часть того, что я хотела до них донести. И они действительно заинтересованы.
      По окончании лекции они награждают меня аплодисментами.

      – Так тот мужчина, историк, он вам так и не улыбнулся ни разу? – спрашивает Оке Доун.
      – Улыбнулся слегка, когда мы прощались.
      – О-о, это очень по-шведски, – хохочет мой собеседник. – Считайте, что вам повезло: вы в первый же день встретили настоящего шведа. Поверьте мне.
      Как же мне ему не поверить? Ведь Оке Доуна называют Главным этнологом Швеции. Всю свою жизнь он посвятил исследованию шведского характера. Провел десятки опросов, издал несколько книг. Об одной из них – «Шведская ментальность» – я узнала еще в Москве. И размечталась – вот бы с самим автором познакомиться.
      А в Стокгольме стала расспрашивать у знакомых, как его можно разыскать. Имя его знали все, но лично – никто. Мне посоветовали посмотреть в Интернете, там должна быть какая-то информация. Я действительно нашла в портале Стокгольма это имя, сферу деятельности, электронный адрес и даже телефон. И что мне со всей это замечательной информацией делать? Не могу же я, незнакомый человек, практически с улицы, вот так просто ему позвонить. Но все-таки на всякий случай я набрала номер.
      – Да, слушаю вас, – раздался приятный мужской голос.
      Я представилась, сказала, что хотела бы поговорить с самим Оке Доуном, что приехала из Москвы…
      – Из Москвы? – переспросил он. – Так что же мы с вами говорим по телефону? Приезжайте прямо сейчас ко мне домой. Можете?
      Через час я уже сидела в удобном кресле в большой красивой квартире и наслаждалась беседой с ее хозяином. Оке Доун оказался высоким красивым мужчиной, его седина выдавала солидный возраст, однако яркий блеск глаз это впечатление опрокидывал.
      – И что, каждому шведу можно вот так, запросто, позвонить с улицы и тут же получить приглашение? – спрашиваю я.
      – О нет, вовсе не каждому. Это совсем не типично для моих соотечественников: сначала нужно им понравиться при встрече, потом вам в лучшем случае предложат выпить кофе в каком-нибудь баре. Общение на этом уровне, как правило, сохраняется надолго. Если уж только вы не станете действительно близкими друзьями. Ну тогда вас, возможно, пригласят домой.
      – А вы-то настоящий швед? – перебиваю я.
      – И да, и нет, – улыбается он. – Настоящий в том смысле, что я родился здесь, недалеко от Стокгольма. Здесь же учился и всю жизнь работал. Но при этом я широко интересовался культурами других народов, много ездил по миру. Часто заводил друзей в разных частях света. Это наложило отпечаток на мою ментальность, во многом меня изменило. Так что по мне о шведском национальном характере лучше не судить. Но вот знаю я об этом характере действительно много.
      – Начнем с вашего первого впечатления, – продолжал Оке Доун. – Человек хотел с вами встретиться, но по телефону был кратким. А по тону холодным. Так? Что ж, и то, и другое довольно типично для истинного шведа. Это как бы одно из неписаных правил поведения.
      И Оке знакомит меня с этими общепринятыми правилами. Первое – краткость. Да, действительно, это характерная привычка – отвечать примерно тем же количеством слов, каким был задан вопрос. Можно еще меньшим. Это часть одного общего свойства характера – молчаливости.
      Джин Филлипс-Мартинссон, английский культуролог, живущая в Швеции, в своей книге «Шведы. Как их видят другие» рассказала о своих исследованиях шведского характера. Однажды в Париже на заседании Европейской организации по экономическому сотрудничеству присутствовала большая группа из Стокгольма. Джин так описывает впечатление, которое эта делегация произвела на остальных:
      «Шведы посещали все заседания, но выступали на них редко. Они были вежливые, хорошо одетые. Они держались все вместе и сидели до конца каждого заседания, но очень редко подавали голос. Их прозвали „молчаливые люди“».
      Прочитав это, я поняла, что в тишине, сопровождавшей мою первую лекцию в университете, ничего необычного не было: просто шуметь и перебивать выступающих здесь не принято.
      Шведы предпочитают зачитывать свои выступления по бумажке на любых мероприятиях, даже в парламенте (риксдаге). По мнению Доуна, такое было бы совершенно невозможно, например, в британском парламенте: это вызвало бы большое недовольство других депутатов. У шведов, напротив, это как бы знак уважения к коллегам: человек не будет тратить лишних слов и отнимать у них слишком много времени. Часто депутат, вытаскивая свою заготовленную на бумаге речь, говорит не без некоторой гордости: «Прошу прощения, но я не большой говорун».
      Так же скупы на слова шведы и при выражении своих чувств.
      – Хочешь услышать типично шведский анекдот? – спросил меня как-то мой приятель, профессор Хаккан Линдхофф. «Я так люблю свою жену, – говорит мужчина, – что вчера, на нашем 25-летнем юбилее, даже чуть не признался ей в этом».
      О том же сложено и множество народных пословиц. Вот одна из них: «Умный держит язык в сердце, а дурак сердце на языке».
      – Молчаливость может, впрочем, вызываться и просто застенчивостью, – добавляет Оке. – От застенчивости шведы иногда избегают смотреть прямо вам в глаза. Это иногда сбивает с толку иностранцев.
      Филлипс-Мартинссон вспоминает, как однажды директор Американского банка попросила ее объяснить странное поведение одного из сотрудников филиала этого банка в Швеции: в течение долгого разговора этот сотрудник упорно смотрел в окно за ее спиной. В конце разговора гостья, слегка обиженная невниманием, решила все-таки выяснить, что так заинтересовало коллегу на улице. Но когда она обернулась, увидела, что окно закрыто шторой. Джин пришлось ее заверять, что это принятая манера, которая идет от застенчивости, а вовсе не от недостатка внимания. Мол, нечего «пялить глаза» на собеседника, это нескромно.
      Объяснил мне Оке Доун и так испугавшую меня бесстрастность лица:
      – Да, мимика у нас действительно не очень выразительная. Но это отнюдь не говорит о холодности или безразличии. Это всего лишь принятая манера, такая же, скажем, как улыбка у американцев.
      На эту манеру обращают внимание многие исследователи шведского характера. Вот что пишет, например, американская писательница Сьюзен Сонтаг:
      «Мышцы лица у шведов обычно неподвижны. Они никак не выражают эмоции. При разговоре они почти не жестикулируют. Это особенно заметно по сравнению с испанцами или итальянцами, которые говорят на два тона выше, размахивают руками и изображают на лице все чувства».
      Впрочем, эта «неподвижность лица» свойственна сегодня далеко не всем шведам. Особенно улыбчивы представители сервиса – продавцы, банковские служащие, работники гостиниц. Я обратила внимание на приветливость железнодорожных контролеров. В шведских поездах пассажир сначала входит в вагон и садится, а потом по вагону идет контролер и проверяет наличие билета. Так вот, сколько раз мне ни доводилось ехать в поезде, столько раз я удивлялась этой неизменной улыбке человека в железнодорожной форме.

      – Я здесь уже двадцать пять лет, но так и не могу освоиться, почувствовать себя своей, – говорит мне Эйприл. – Когда еду в автобусе, такое впечатление, что еду одна, хотя вокруг полно пассажиров. Но никто ни с кем не разговаривает, даже короткими репликами обмениваются полушепотом. В ресторане, на какой-нибудь корпоративной вечеринке, я тоже не чувствую себя свободной. Я не могу себе позволить громко смеяться, как мне хотелось бы, эмоционально реагировать на какую-то новость. Не могу помогать себе жестами, даже просто всплеснуть руками. Когда я веду себя таким образом, то есть более раскованно, я вижу, как по молчаливому согласию все смотрят на меня… не то чтобы с осуждением, но с недоумением: я же должна знать, что так вести себя не принято.
      Эйприл – американка. Она замужем за отличным парнем, удачливым предпринимателем Бо Карлстромом. У нее трое замечательных детей, она любит свою работу. И все-таки чего-то ей не хватает. Чего?
      – Я не могу себе позволить быть самой собой, – коротко подытоживает она.
      Профессор Хью Бич из Упсальского университета тоже американец. С Эйприл, которая живет в Гётеборге, он не знаком, но выражает свои впечатления почти теми же словами:
      – Я в Швеции уже тридцать лет, но никак не могу привыкнуть к тому, что соседи по подъезду не общаются друг с другом. Поднимаюсь в лифте вместе с соседом, кланяюсь ему, он отвечает односложно. Стоит мне заговорить с ним, например, о погоде, он посмотрит с недоумением: если вы не знакомы, разговаривать не принято.
      Позже я с этим тоже столкнулась.
      …Я живу в пригороде, в богатом частном доме. Мои хозяева уезжают на неделю и оставляют меня одну. Я спрашиваю, как зовут соседей и их телефон – на случай, если придется обратиться. Они говорят, что о соседях справа не знают ничего, кроме того, что у них синяя машина и двое детей. А вот соседку слева они знают: когда уезжают, она обычно следит за их домом. Пару раз они вместе с ней даже ходили в ресторан поужинать. Но в гостях друг у друга не были никогда, хотя живут бок о бок пятнадцать лет.
      – Это что – какая-то особенная замкнутость? – спрашиваю я Доуна.
      – Скорее особенная привычка к уединению. Шведы любят одиночество, это факт.
      Он приводит несколько подтверждений этой мысли. Американские студенты, поселяясь в университетском общежитии, живут по два, а иногда и по три человека вместе. Шведы – только по одному.
      – Но, может быть, просто разные условия там и здесь?
      – Нет, не в этом дело. Мы с американскими социологами провели исследование, задавали вопрос студентам: «В каком составе вы предпочли бы жить, если бы у вас была возможность выбирать?» Большинство американцев ответили: «с другом» или «с друзьями». Большинство шведов: «один, без соседей».
      Знакомый мне риелтор объяснял, почему ему трудно сдавать загородные дачи в обжитых поселках:
      – Понимаете, там дома построены довольно близко друг к другу, а мои клиенты предпочитают удаленность от соседей – чем дальше, тем лучше. Самые дорогие дачи – те, из окон которых вообще не видно ни одного здания.
      А вот что говорит социология. Среди взрослого населения страны почти 20 процентов живут отдельно. Из всех семей около 40 процентов состоят из одного человека. Чем крупнее город, тем это число выше. В Стокгольме количество семей-одиночек составляет уже почти половину.
      – И чем вы это объясняете? – спрашиваю я Оке.
      – Традицией. Издавна укоренившейся привычкой. Ведь Швеция была страной сельской, состояла по преимуществу из хуторов, самостоятельных хозяйств, отстоявших друг от друга на большие расстояния. Изолированность порождала замкнутость, потребности в общении не было. Да и негде было общаться. Вот в Дании, там тоже были хутора. Но между ними где-то посредине, на площади, обязательно стоял трактир. Там люди сходились по вечерам или в праздники, выпивали, болтали, обменивались новостями. Шведские же хуторяне привыкли выпивать в своих домах. Трактиров у них не было.
      – Так сколько уж времени с тех пор прошло!
      – Конечно. И современные шведы сильно изменились. Особенно молодежь. Она много ездит за границу, перенимает привычки других народов. Сегодня моим сыновьям ничего не стоит завести себе новых знакомых, обрести друзей. Они посещают кафе, ходят в клубы, на дискотеки. А когда я впервые приехал в Стокгольм из небольшого городка, я долго жил в полном одиночестве. Хотя людей вокруг было много, но они меня вроде бы и не замечали. У них не было желания познакомиться со мной, а у меня – навыка заводить знакомства. Впрочем, и сегодня у людей постарше эта склонность к уединению сохранилась.

      В доме у молодых супругов Кристины (домашнее имя Кики) и Матиаса я с трудом веду разговор, никак не могу сосредоточиться на беседе. Все мое внимание поглощено еще одним членом семьи, трехмесячным Эббе. Он не просто трогателен, как любой кроха, он невероятно, неправдоподобно спокоен. Отец играет с ним, перебрасывает с руки на руку, потом передает матери, потом оба, забыв о нем на время, оставляют одного на диване. Он не издает ни звука. При этом глаза его все время оживленно оглядывают комнату, останавливаются в некоторой задумчивости на мне, он крутит головкой, болтает ручками. Словом, вполне живой ребенок. Я смотрю на него влюбленно, спрашиваю родителей:
      – Он у вас всегда такой спокойный?
      – Да, всегда, он настоящий швед, – гордо отвечает Кики. – Ведь для нас самое главное что? Не знаете? Спокойствие и согласие.
      В этом я убеждалась не однажды. Я ни разу не видела ни одного явно раздраженного человека, не слышала ни одной ссоры. Известный тележурналист Пэр Енеруд, долго работавший в Москве, сказал мне:
      – То, что русские решают перебранкой, взаимными упреками, раздраженным выяснением отношений, шведы устанавливают путем спокойных переговоров. Ссора, скандал – это все равно как появиться на людях без штанов. Это позор. Превалирующее намерение – избежать конфронтации, не дать вспыхнуть конфликту.
      Я замечаю, что на любую мою просьбу человек в любой должностной позиции обычно отвечает характерным «я-х-а», с придыханием посредине. Это очень похоже по интонации на «да». Но по существу может означать как положительный ответ, так и отрицательный. Правда, во втором случае собеседник постарается сделать это так необидно, что укола самолюбия не почувствуешь.
      Американский социолог Дэвид Попено, проводивший несколько опросов в Стокгольме, рассказывает о своих впечатлениях:
      «Любой швед начинает свой ответ на вопрос словом „j-a-a“ („да“), независимо от содержания вопроса. Просто это „j-a-a“ означает, что он понимает, о чем его спрашивают, считает этот вопрос разумным и уместным, что он вник в суть дела и готов сотрудничать. Это „j-a-a“ создает приветливую атмосферу беседы, придает ей оттенок доброжелательности».
      Шведы не просто избегают конфликтов, они панически боятся любой конфронтации.
      Однажды я попыталась провести со своими студентами диспут. Предложила им острую тему, она должна была спровоцировать противоположные точки зрения. Однако дискуссии не получилось. Как только дело доходило до прямого столкновения позиций, одна и другая стороны начинали уступать друг другу и соглашаться.
      – Я долго не мог понять, почему здесь так сложно решить какую-нибудь проблему, – делится со мной Хью Бич. – А дело в том, что для выяснения требуется выставить разные мнения, защищать их, отстаивать. Но каждый раз, когда кто-то пытается отстаивать свою точку зрения, то есть спорить, это вызывает напряжение, воспринимается почти как личное оскорбление. И человек просто выключается из разговора.
      Такое произошло и со мной. На семинаре в Упсальском университете одна из участниц, пожилая иммигрантка из России, задала мне вопрос. По тому, что и как она спросила, было очевидно, что она уехала давно и слабо себе представляет, что сейчас происходит на родине. Я улыбнулась как можно дружелюбнее и сказала, что не совсем согласна с самим утверждением, которое уже содержалось в ее вопросе. «Возможно, у вас недостаточно современной информации», – начала я. На этом месте профессор, ведущий семинар, мягко прервал меня и перевел разговор в другое русло.
      После семинара я спросила его, почему он это сделал. Он ответил: «Мне показалось, что в вашем диалоге появилось некоторое напряжение. Я решил его снять».
      Оке Доун рассказал мне другой случай:
      – Мы ехали с друзьями в такси и слегка заблудились. Водитель остановил машину спросить прохожего, как ему ехать дальше. Тот сказал, что нужно свернуть в первый поворот направо. Однако один из моих приятелей засомневался: ему показалось, что сворачивать нужно на втором повороте.
      – Я все-таки, пожалуй, поверну за ближайшим углом, – задумчиво заметил водитель.
      – А мне кажется, что лучше за вторым, – так же задумчиво ответил приятель. И тут вмешался третий пассажир:
      – Ну что вы спорите из-за пустяков! – сказал он так энергично, будто тут и в самом деле назревала большая ссора.
      Оке показывает мне данные своего социологического опроса в Стокгольмском университете. Вопрос был поставлен так: «Вы готовы схлестнуться в споре с человеком, который придерживается мнения, противоположного вашему?» Почти 70 процентов ответили: «нет, не готов». Интересно также сравнение шведских и американских студентов. На вопрос: «Любите ли вы подшучивать над вашими противниками?» Ответили «да»: американцы – 65%, шведы – 11%. Иными словами, шведы почти в 6 раз более миролюбивы и уступчивы, чем их ровесники в Америке.
      Хорошо это или плохо? Мне вообще-то нравится эта незлобивость, потребность договориться, а не конфликтовать. Я всегда уважала людей, которые умеют преодолеть собственное раздражение, подавить гнев, первыми протянуть руку согласия. Мои шведские друзья, однако, по-разному относятся к этой своей национальной черте. Все хорошо, как известно, в меру. Но если некая добродетель демонстрируется чересчур, она превращается в недостаток.
      Владелец небольшого бизнеса Бо Карлстром взял на работу бухгалтера. Поначалу все им восхищались – дело знает, скромен, со всеми ладит. Со временем, однако, выяснилось, что за ним водится грешок, хорошо нам в России знакомый: он пьет.
      – Первый раз, когда он на меня дыхнул перегаром, – рассказывает Бо, – я расстроился. Однако ничего не сказал.
      – Почему? – перебиваю я. – Разве это порядок – приходить на работу пьяным?
      – Непорядок, конечно. Но как же я ему сделаю замечание – ведь это вызовет напряжение отношений! Потом он и работать стал хуже. Терял документы, срывал сроки… Я все не решался с ним поговорить. Жена меня ругала: почему ты его не выгонишь, он же мешает твоему бизнесу. Наконец я решился, сказал, что недоволен его работой, его поведением. Он посмотрел на меня так, как будто это я срываю ему работу. Он сказал: «Я не ожидал этого от тебя, Бо». И я почувствовал себя этаким капиталистом-эксплуататором. Мне стало не по себе. Я встретился с двумя своими приятелями, тоже владельцами небольших бизнесов, поделился с ними моей проблемой. Они мне выложили множество похожих историй. Мотив поведения у обоих в подобных ситуациях был один: чем портить с сотрудником отношения, создавать конфликтную ситуацию, лучше уж не обращать на его грехи внимания. Тут, конечно, еще и другое соображение: он ведь так дело не оставит, пойдет в профсоюз, придется что-то доказывать. Представляете, сколько новых проблем это внесет в мою жизнь. Нет, буду терпеть и дальше.
      А дальше события развивались так. Бухгалтер наглел, стал выпивать прямо на работе. А потом вдруг пропала большая сумма денег. Вы думаете, хозяин подал в суд, стал добиваться справедливого разбирательства?
      – Да ну, зачем нервы трепать. Я просто предложил ему деньги вернуть – те, которые остались, часть он уже потратил – и тихо уволиться.
      Эйприл, жена Бо, которая ругала его за нерешительность, сама оказалась жертвой этого стремления к бесконфликтности. В ее классе, где большинство учеников вполне спокойные ребята, появился новенький. Бузотер и забияка, он терроризировал всю группу. Эйприл, устав от его выходок, пошла к директрисе посоветоваться.
      – С ним нужно побеседовать, объяснить, убедить… – сказала директриса.
      – Беседовала, объясняла, убеждала, – отвечала Эйприл.
      – И что вы предлагаете? – спросила начальница.
      – Его нужно наказать.
      – Как?
      – Оставить после уроков в классе до вечера.
      Директриса даже вскочила из-за стола:
      – Ни в коем случае! Наказание в нашей школе? Надо добиться с ним взаимопонимания.
      А пару дней спустя негодник угостил своего соседа по парте чем-то «вкусненьким», подсунул ему красивый красный овощ. Это оказался чили, «огненный перец». Бедняга откусил полплода, разжевал его и… хорошо, что больница оказалась недалеко.
      И тогда Эйприл отважилась на «дисциплинарное нарушение». Она все-таки оставила ученика в школе до вечера.
      – И то только потому, – вспоминает она, – что директриса в этот день была больна. Она так ничего и не узнала.
      Стокгольмский социолог Билли Йен, исследовавший психологию отношений в разных коллективах, тоже выделяет как важную тенденцию это стремление сдерживать свой гнев, не поддаваться агрессии. И, конечно, как необходимое условие для этого – огромное терпение. Среди многих эпизодов, которые он приводит, я выбрала один.
      В детском саду две сестры Кэрин и Анна радуют воспитателей хорошим поведением: они спокойны и веселы. Но как только на пороге появляются папа с мамой, детей, что называется, словно подменяют. Кэрин вопит во все горло, а Анна бросается на пол, колотит ногами и не хочет вставать. Родители улыбаются и пытаются уговорить девочек одеться, но те продолжают буянить. Кэрин отталкивает отца, а Анна скидывает с себя курточку, которую мать уже было на нее надела. После чего обе убегают в другую комнату. Родители вытирают пот со лба, бледнеют, но продолжают сохранять достоинство. Они ни на йоту не повышают голос, не раздражаются и не ругают детей. Это продолжается довольно долгое время. Наконец дети, устав от своего озорства, возвращаются и позволяют себя одеть.
      Тот же результат, по мнению Йена, только более быстрый, был бы, если бы родители отшлепали непослушных девчонок или хотя бы прикрикнули на них. Но более отдаленные последствия оказались бы совсем разными. В последнем случае дети наблюдали бы модель поведения взрослых – агрессия, расправа, раздражительность, – которую в будущем взяли бы себе за образец. В первом же, реальном, случае они увидели совсем другую норму поведения. И, став взрослыми, скорее всего унаследуют этот стиль отношений – спокойный и терпеливый.
      Считается, что это свойство национального характера – миролюбие, бесконфликтность – прямо повлияло и на внешнюю политику Швеции. Почти столетие, с 1914 года, шведы не воевали. В кровавом XX веке им удалось избежать обеих мировых войн. Они не вступили в конфронтацию ни с одним государством. Конечно, добродетель эта тоже не без греха: многие упрекают Швецию в неразборчивости и терпимости к тоталитарным режимам. Ну да какой же человек безгрешен? А уж страна-то и подавно.

      Мы едем в субботу из пригорода на вечеринку к друзьям моего приятеля в Стокгольм. Точно рассчитать время в пути трудно, поэтому выехали с запасом.
      А вот и дом, куда мы приглашены к шести часам. Мой приятель (он сидит за рулем) останавливается у подъезда, отворачивает манжет куртки и смотрит на часы.
      – Пять сорок семь, – говорит, затем снова включает передачу. – Поехали!
      – Куда? – недоумеваю я.
      – Куда-нибудь недалеко.
      Мы отъезжаем на пару кварталов и начинаем нарезать круги, объезжая дом по ближайшим улицам. По дороге мой приятель раскланивается с водителем другой машины. Через пару минут он опять сигналит тому же знакомому.
      – Это Хенрик, – объясняет он мне. – Тоже прибыл раньше времени.
      Наконец мой приятель решает припарковаться, высматривает пустое пространство. Увы, все парковочные места заняты. Свободное есть в квартале от дома. Мы выходим из машины, и тут он начинает меня торопить: «Прибавь шагу, ведь уже без двух минут шесть».
      В шесть часов пять минут все гости дисциплинированно сидят за столом.
      – А где же Ларс-Олоф? – обеспокоено спрашивает хозяйка. – Может быть, с ним что-то случилось?
      В этот момент раздается звонок в дверь и запыхавшийся Ларс-Олоф взволнованно объясняет, что ему пришлось припарковаться за три квартала отсюда, мобильник, как на грех, выключился, и он не смог предупредить, что задерживается на пять минут.
      Это принятая норма. Люди приходят точно в назначенное время: ни раньше, ни позже. Это касается как частной вечеринки, так и делового свидания или заседания. В последнем случае в повестке дня стоит время не только начала собрания, но также и его окончания. Я наблюдаю, как отстукивает объявление о предстоящем заседании кафедры секретарша Лена (почему-то у большинства знакомых мне секретарш именно это, по-моему, чисто русское имя, но здесь меня уверяют, что оно чисто шведское). Составив объявление, Лена заканчивает: «Начало в 14. 00, окончание в 15. 45».
      – Как же вы можете точно рассчитать, сколько времени продлится кафедра? – спрашиваю я. – Вы же не знаете, сколько каждый профессор будет выступать?
      – Почему не знаю? – удивляется Лена. – Известно же: каждое выступление по десять минут. Не больше.
      – А если меньше?
      – Тогда кто-то другой может прибавить себе лишнее время.
      Эта точность по предыдущему зарубежному опыту совершенно мне непривычна. Американские студенты могут прийти чуть раньше, а могут и опоздать. Во время лекции я то и дело вижу, как открывается дверь и входит какой-нибудь студент с кружкой кофе, без тени смущения садится на свободное место: это никого не удивляет. Поэтому и на свою лекцию на факультете журналистики Гётеборгского университета я спокойно прихожу на пару минут позже. Меня встречает взволнованная декан Марина Гершетти.
      – Никого нет, – говорит она. – Боюсь, что объявление в Интернете не успели прочитать: секретарша разослала его только вчера.
      На пороге появляется девушка и сообщает:
      – Лифт не работает. Я поднималась пешком.
      А вслед за ней вваливается целая толпа студентов, объясняют: они пришли вовремя, но лифт остановился, поэтому задержались.
      Это стремление к точности выражается, в частности, и в любви к цифрам. На больших конференциях и съездах свое выступление докладчик непременно подкрепляет диаграммами, схемами, цифровыми выкладками. Это происходит даже тогда, когда речь идет о сферах, далеких от количественных измерений, например, лингвистике или филологии.
      Цифры здесь вообще очень важны. Вот что об этом пишет Сьюзен Сонтаг:
      «Порой вместо психологического проникновения шведы насыщают свои выступления, да и просто частные беседы, числительными. В разговорах на вечеринках можно услышать реплики такого рода: „В котором часу вы вчера пошли спать?“; „Не помните, сколько солнечных часов было в прошлом месяце?“; „Какую ренту вы платите за свою квартиру?“. Иными словами, идет обмен нейтральной информацией, не включающей впечатления, размышления, догадки. На вопрос: „Что вы об этом думаете?“ собеседник может ответить: „У меня по этому поводу нет достаточной информации“. Если же все-таки настаивать и попросить его поделиться мнением без точных фактов, он впадет в такое сильное напряжение, что вы откажетесь от своего вопроса».
      Преподаватель журналистики Ян-Олоф Гулло, не раз бывавший в России, спрашивает меня:
      – Почему русские так плохо оперируют цифрами? Как-то в Петербурге мы обсуждали с коллегой-филологом совместный проект и постарались подсчитать расходы. Нужно было сложить, умножить и разделить определенное количество дней, часов и рублей. Он принимался за это дело несколько раз и запутался вконец. Я же очень легко сделал все вычисления.
      – Но ведь он же гуманитарий, ваш русский коллега, естественно, у него плохо с математикой, – вступилась я за соотечественника.
      – Я тоже гуманитарий, – возразил Ян-Олоф, – но этому же в школе учат. И еще, – продолжал он, – мне показалось, что русские не любят находить адреса по карте.
      Шведы же напротив, ходят по малоизвестным им городам внутри страны или за рубежом, не отрывая глаз от карты в руке. А если станут вам описывать, как добраться до нужного места, то непременно начнут с того, что возьмут чистый лист бумаги и нарисуют на нем точный маршрут вашего передвижения. То есть карту-схему.
      Я думаю, что именно рациональный, хорошо просчитанный подход позволяет шведам прекрасно организовывать разные стороны своей жизни. Ну, скажем, очередь. Мы в России хорошо знаем, какое это нудное дело. Но и в других странах, например в Америке, мне приходилось постоять в очереди, например, в банке или на почте. В Швеции очередей нет. Их заменяют талоны. Это меня поразило еще в посольстве Швеции в Москве.
      Каждый, кому доводилось получать визу в зарубежную страну, знает это тоскливое предчувствие очереди в консульство, которая особенно вероятна и длинна в летние месяцы. В середине июля я подошла к зданию с тремя коронами – посольству Щвеции на Мосфильмовской улице в Москве. Меня встретил дежурный и протянул талон-картонку. В зале ожидания я увидела несколько человек в креслах. Над кабинками, за которыми находились сотрудники консульства, то и дело вспыхивали зеленые цифры. Когда такая цифра совпала с номером на моем талоне, я вошла в кабинку. Вот и вся очередь.
      В Швеции я обнаружила, что эта система талонов вместо очередей распространена повсеместно. В банке при входе мне выдал такой талон автомат. Я опять-таки расположилась в кресле и спокойно ждала, когда мой номер появится над окошком кассира. Такой же автомат встречал меня в ресторане, если там не было мест, в музее в период наплыва посетителей. Всюду.
      Сохранить время, сохранить нервы – именно такой messageпрочитывала я в разных ситуациях.
      В метро, едва спустившись на платформу, можно не суетиться, не заглядывать в черную дыру тоннеля, гадая, когда же оттуда появятся заветные огоньки головного вагона. Потому что наверху загорается табло, точно указывающее, сколько минут и секунд осталось до появления поезда. Обычно это соответствует расписанию, вывешенному на стенде в центре зала. Но бывает, что поезд задерживается. И тогда на табло загорается другая запись: сколько времени может составить задержка и каково (опять-таки минуты-секунды – цифровая точность!) ожидаемое время прибытия.
      Я еду со знакомым гётеборжцем в машине, перед светофором останавливаемся, я вижу щит со световой информацией. Там появляются какие-то названия улиц и цифры в метрах.
      – Что это значит? – прошу я перевести.
      – Попробуйте угадать.
      – Как далеко отсюда нужная мне улица?
      – Да как же этот автомат узнает, какая улица вам нужна? – Нет.
      – Где ближайшая заправка?
      – Вот это уже ближе. Здесь такие сведения тоже появляются. Но нам сейчас нужны другие. Например, где впереди нас ждут пробки и как их объехать.
      – А что означают метры?
      – А это расстояния до ближайших парковок, где есть свободные места.
      В этот момент мы стоим перед красным светофором, мимо нас проносятся велосипедисты. Они ловко лавируют между автомобилями, останавливаются на красный свет и с появлением зеленого первыми выскакивают вперед.
      – Все, завтра ставлю машину в гараж, сажусь на велосипед, – говорит знакомый.
      – А почему сегодня этого не сделали?
      – Потому что эту неделю я возил своих детей в детский сад. А в следующую жена повезет. Был бы только один ребенок, я бы тоже машину не взял.
      – Повезли бы трехлетнего на велосипеде?
      – А почему бы нет? Вот, посмотрите.
      Он показывает на молодую, спортивного вида велосипедистку. На ее машине сзади приторочено креслице, в нем прочно пристегнут пассажир лет двух от роду. Мы смотрим на женщину, а она на нас. Чего, мол, вы увидели такого необычного? Да, это и впрямь рядовое явление – детская коляска позади велосипедного сидения. Я бы даже сказала, что по этой конструкции легко догадаться, есть ли у человека в доме маленький ребенок. Если сиденье есть, хотя бы и пустое, значит, есть и ребенок.
      Рациональные решения бытовых проблем попадаются мне на каждом шагу.
      Я панически жду дня своего отъезда из Стокгольма. Самолет уходит ранним утром, и я не хочу беспокоить никого из моих шведских друзей. Вызову такси, думаю я, что за проблема. Но тут выясняется некоторая подробность: от загородного дома, где я живу, до аэропорта поездка будет стоить больше 150 долларов! Тяжело вздыхая, рассказываю об этом своему соседу Леннарту.
      – Зачем вам такси? – спрашивает Леннарт, – поезжайте общественным транспортом. До электрички я вас довезу, а там пересядете на городское метро. Доедете до вокзала, потом дойдете до автобуса, и он вас отвезет к аэропорту.
      – Но у меня два тяжелых чемодана, – качаю я головой.
      – Они на колесах?
      – На колесах.
      – Так в чем же проблема?
      Вариант, конечно, не проходной. Но накануне я все-таки решаю порепетировать. Осваиваю (налегке, без чемоданов) маршрут – вплоть до остановки аэропортовского автобуса. И тут окончательно падаю духом. Все пункты пересадки находятся на разных уровнях. Чтобы сесть на электричку, надо спуститься на нижний уровень. Чтобы пересесть на поезд метро, надо, наоборот, подняться. Потом опять спуститься и подняться аж на три уровня.
      Вечером я рассказываю об этом Леннарту. Он говорит:
      – Так там же всюду есть лифты.
      Он меня все-таки уговорил. С двумя чемоданами на колесах я совершила все эти переходы вверх, вниз, на другие платформы и не испытала ни малейшего затруднения. Потому что всюду параллельно с движущейся лестницей работали лифты. Так же никакой проблемы нет и для инвалида или матери с коляской. Каждый автобус спускает таким пассажирам дополнительную ступеньку вровень с тротуаром: по ней легко вкатить их средство передвижения.
      Я могла бы много еще рассказывать о том, как продуманно и эффективно организована шведская жизнь. Но закончу лишь одной, совсем уж мелкой, деталью. Все читатели многостраничных изданий – газет или еженедельников – хорошо знают эту проблему: листы падают на пол, смешиваются, теряются, их потом надо снова собирать – целая история! Так вот, в Швеции такой проблемы нет: газеты там просто скреплены посередине листа. Весьма практичное решение.

      Про шведов иногда говорят, что у них врожденное «инженерное мышление». Я думаю, что это действительно так: недаром же здесь родилось множество интереснейших технических изобретений. От термометра Цельсия до скайп-системы, соединяющей компьютер с телефоном. От застежки «молния» до кардиорегулятора: он помогает работать вялой сердечной мышце. От домашнего пылесоса до лазерного ножа для хирурга.
      Я обратила внимание, что большинство шведских изобретений лежит в сфере медицины и нацелено на облегчение жизни человека. Пермобил, коляска с мотором, возвращает мобильность людям, утратившим способность двигаться самостоятельно. Цифровой слуховой аппарат позволяет плохослышащим свободно разговаривать с другими, не обнаруживая спрятанное за ухом устройство. Я представляю себе, сколько онкологических больных, а особенно женщин, поминает добрым словом шлем, предохраняющий от выпадения волосы во время химиотерапии.
      Из сегодняшних инноваций мне больше всего нравятся так называемые «умные ткани». Это материя, способная воспринимать изменения в окружающей среде и реагировать на них. Халат из такой ткани на пациенте госпиталя дает возможность наблюдать за показаниями его здоровья даже тогда, когда он находится вдали от больничной койки: информация передается по беспроводной связи. Сшитая из той же «умной ткани» одежда для пожарников передает на командный пункт данные об уровне задымленности и температуре в горящем помещении. Эта прочная и легкая материя может использоваться вместо камня и металла в строительстве.
      Кое-что из творческих идей шведских инженеров показалось мне настолько революционным, что безжалостно расшатало мое традиционное мышление.
      По Центральному вокзалу Стокгольма ежедневно проходят сотни тысяч человек (шведы не были бы шведами, если бы не подсчитали точную цифру – 250 тысяч). Разгоряченные тела этих людей выделяют тепло. Инженеры задумались, а нельзя ли жар этих тел с помощью специальной системы превратить в источник обогрева воды. Мечта? Но шведам мечтательность не очень-то присуща. Прагматизм – да. И вот уже готовы чертежи системы вентиляции, которая позволит человеческое тепло (в самом прямом смысле слова) подводить к трубам с водой. А вода будет подаваться в новое офисное здание, которое строится сейчас рядом с вокзалом.
      По сравнению с этими глобальными перспективами такая мелочь, как телефон в перчатке, мало что значит. Но меня она тронула заботой о человеке, о той его потребности, которая ему самому, возможно, даже не известна. В самом деле, кто из нас задумывался над тем, что в морозный зимний день трудно позвонить с мобильного телефона. Снимешь варежку – пальцы замерзнут. А шведы задумались. И придумали телеперчатки: громкоговоритель встроен в указательный «палец», а микрофон в запястье. Перчатка связана с телефоном беспроводной связью. Разговаривая, вы прикладываете руку к уху, как будто держите обычный телефон. Пустячок, как говорится, а приятно.
      – Никакой это не пустячок, – говорит мне Пэр Енеруд, – а очень важный знак отношений между людьми. Просто мы умеем уважать друг друга.

      Пэр Енеруд долго работал в Москве. Россия ему нравится. Он даже подумывает, не вернуться ли туда снова. Обе его дочки-школьницы туда рвутся. А сейчас о том, что ему категорически у нас не нравится.
      – Россияне не умеют уважать друг друга, – говорит он.
      Пэр работал телевизионным журналистом, поэтому и разговор наш – преимущественно о телевидении. Особенно об одной его программе, которая имеет большой рейтинг; мне лично она не интересна, но никаких негативных эмоций не вызывает. Речь идет о «Поле чудес» с Леонидом Якубовичем.
      – Самое кошмарное шоу, – говорит Пэр. – Оно вызывает у меня глубочайшее недоумение.
      – Но почему?! «Поле» считается очень демократичной, так сказать, народной передачей…
      – Потому что там, на глазах у миллионов зрителей, происходит постоянное унижение участников. Вспомните, как ведущий разговаривает с гостями: потешается над ними, высмеивает, глумится. И они все это терпят, не возмущаются, продолжают унизительные для них диалоги. В Швеции никто никогда не позволил бы себе показать такое неуважение к другому.
      – Может, у шведов просто не хватает чувства юмора?
      – Юмора, который унижает человека?
      Я было отнесла это суждение к тем частным, субъективным мнениям, которые не стоит слишком широко обобщать. Но буквально на другой день я встретилась с другим журналистом, Яном Бломгреном. Он тоже долго работал в Москве, был иностранным корреспондентом газеты «Свенска Дагбладет». И он тоже много хорошего говорил о России, но закончил так:
      – А вот что у вас совсем не умеют – это уважать друг друга.
      Правда, Ян имел в виду уже не телепередачу, а куда более общую и более болезненную нашу беду – взяточничество.
      А начал этот разговор Ян с рассказа о том, как он недавно присутствовал на процессе в одном шведском суде, где подсудимым был водитель, нарушивший правила дорожного движения. Полицейский его остановил, собирался отнять права. Однако суд был вовсе не по этому поводу.
      – Этот чудак предложил полицейскому взятку, – сказал Ян. – Представляете?
      – Представляю, – с большим пониманием отреагировала я.
      – Так вот на суде прокурор сказал: «Как же вы могли проявить такое неуважение к человеку? Да еще к представителю власти».
      Я хмыкнула, но промолчала.
      – А вы как будто даже не очень удивились? – проницательно заметил Ян. – Потому что в России это был бы довольно заурядный случай, правда ведь? Вот я вам расскажу историю моего русского друга.
      Друг Яна получил квартиру в новом доме. Он уже заселялся, но в нем еще не работал лифт. В организации, которая должна была лифт включить, этому новоселу отвечали, что нет технических возможностей, надо подождать, а сколько – неизвестно. И тогда он напрямую спросил, а сколько будет стоить немедленное включение. И ему так же напрямую назвали сумму. Он даже не стал спорить и заплатил эту взятку. И на другой день техническая «невозможность» стала вполне реальной возможностью. Лифт поехал.
      – Ну конечно, взяточничество, коррупция – острейшие социальные проблемы России. Но при чем тут уважение? – спрашиваю я.
      – При том, что если вы уважаете человека, вы не станете его унижать предложением «дать на лапу». Уважение прежде всего означает честность в отношениях.

      Честность называют еще одной характерной чертой шведов.
      Социолог Ганс Зеттерберг пишет:
      «Вся система морали здесь строится вокруг концепции честности и прямоты. Это сказывается даже в том, что не принято делать преувеличенные комплименты. Например, побывав в гостях у коллеги, никогда не говорите, что его дом обставлен с „исключительным вкусом“ или что „у него совершенно замечательные дети“, а „обед был незабываемым“. Такое преувеличение будет выглядеть не совсем честным и может обидеть хозяина».
      Оке Доун приводит данные сравнительных социологических исследований. На вопрос, руководствуетесь ли вы в своей жизни библейской заповедью «не лги», ответы распределились так: «да» ответили 13% датчан, 22% финнов и 60% шведов. На другой вопрос: является ли для вас абсолютным завет «не укради», ответили положительно 13% датчан, 22% финнов и 65% шведов. То есть, грубо говоря, можно считать, что психологическую установку на честность шведы разделяют в три-четыре раза чаще, чем их соседи.
      …Леннарт провожает меня до метро: он хочет помочь мне спустить мой багаж к платформе. Я прохожу через турникет, а он останавливается: карточки метро у него нет.
      – Слушай, Леннарт, – говорю я, протягивая ему через турникет свою карточку. – Возьми ее и проходи. У кабинки дежурного много народу, он не заметит.
      – Ну как это, – говорит он, – это же твоя карточка.
      – Ну не будешь же ты покупать новую.
      Тут надо пояснить, что карта покупается на день (или пять, или больше) и стоит довольно дорого, а Леннарт обычно ездит на своей машине, карточка ему ни к чему. Но он меня уже не слышит, он направляется к окошку дежурного.
      – Вот эта леди, – говорит он, – едет с двумя чемоданами. Ей будет тяжело спустить багаж на платформу. Я ее провожу и вернусь.
      – Да что же вы тратите время! – восклицает дежурный. – Поезд же вот-вот придет! Проходите скорей.
      …В магазине, где я покупала продукты, у меня не хватило нескольких крон (рублей 45–50); я с сожалением откладываю в сторону одну покупку.
      – Когда вы сможете принести деньги? – спрашивает меня продавщица.
      – Завтра, – отвечаю.
      – Завтра я не работаю. Принесете и отдадите моей сменщице.
      Между прочим, она видит меня в первый раз.
      Когда только возможно, швед старается быть правдивым. Без большой нужды не станет скрывать информацию. В том числе информацию государственную.
      Думаю, многие мои соотечественники, а особенно журналисты, позавидуют принципу широкого доступа к публичным документам. Я уже не говорю про архивы: они открыты любому и в любое время. Но, как известно, у любого министерства, департамента, муниципалитета, у каждого учреждения есть информация, которую не желательно было бы делать открытой. Тем не менее, по законам Швеции, вся документация должна быть доступна для прессы и общественности. Любая. И по первому же запросу.
      Правда, с недавних пор этот принцип стало труднее осуществлять. Когда Швеция вступила в Европейский Союз, другие его страны выразили свое недовольство: там таких правил нет. Но Швеция пока стоит на своем: полная прозрачность всех государственных тайн.
      Еще одна национальная черта, вытекающая из честности, – обязательность. Мне не раз приходилось убеждаться в том, как надежно шведы держат свои обещания. Как-то в разговоре с Пэром Енерудом я мимоходом заметила, что собираюсь в библиотеку, поискать книги о Швеции. В другой раз также невзначай роняю, что не знакома пока ни с одной семьей. Пэр никак не реагировал на эти мои реплики, да и я сама о них тут же забыла.
      Через несколько дней мы с ним выступаем на одном семинаре. Он протягивает мне какие-то листки. Проглядев их, я только что и могу воскликнуть: «Ах, какой же вы молодец, Пэр!». Во-первых, там список книг о Швеции – на русском и английском. Во-вторых, веб-сайты авторов, которые я могу найти в Интернете. В-третьих, телефоны людей, с которыми мне имело бы смысл связаться. В-четвертых, ксерокс одной из интересных для меня книг. И, наконец, он диктует мне телефон Кики и Матиаса, его друзей, молодых супругов. И все это с тем же невозмутимым выражением лица, на котором мышцы, кажется, застыли в полной неподвижности.
      …А накануне я познакомилась с очаровательным французом Шарлем. Он был любезен и разговорчив. Мы отлично поболтали, я от души смеялась его остроумным шуткам. Под конец он сказал, что после Франции шведы кажутся ему несколько отстраненными и замороженными.
      Прощаясь, Шарль говорит, что всегда будет рад мне помочь и что я могу обратиться к нему за помощью в любое время. Не без задней мысли я замечаю, что скоро уезжаю и что у меня два тяжелых чемодана… С его подвижного лица не сходит приятнейшая улыбка. Но эту мою реплику он пропускает мимо ушей, будто вообще меня не слышит.
      …А Пэр не выражал никаких эмоций и не расточал улыбок. Он просто спросил, когда я уезжаю и кто меня провожает. Никто? И он подхватывает мои чемоданы, довозит меня до вокзала, помогает мне купить билет, сориентироваться, найти свой поезд. Перед отъездом он угощает меня кофе с пирожным, а потом сажает в вагон и просит кондуктора быть ко мне особенно внимательным: я ведь иностранка.
      Шведы очень редко нарушают правила, стараются как можно точнее исполнять законы. Я ни разу не встречала водителя, который превысил бы разрешенную скорость хотя бы на пару километров. Ни разу не видела, чтобы кто-то попытался пройти без очереди. Впрочем, справедливости ради замечу, что такая «правильность» иногда граничит с педантизмом и раздражает иностранцев.
      Грег Симонс, преподаватель Упсальского университета, приехал из Новой Зеландии.
      – Сначала мне так здесь понравилось, – вспоминает он. – Всюду порядок, организованность, строгое подчинение законам. Но потом мне стало скучновато. Очень уж эти шведы «правильные».
      Он рассказывает, как однажды в аэропорту остановился эскалатор. Пассажиры, которые скучились у входа на лестницу, терпеливо ждали, когда машину починят. Между тем время отправления самолета приближалось.
      – Я увидел, что недалеко работает грузовой лифт. Сел в него и предложил остальным – присоединяйтесь! И что вы думаете? «Этот лифт ведь не для людей, а для грузов», – отвечали они и продолжали стоять у мертвого эскалатора, требуя то дежурного, то техника, то полицейского. На меня же смотрели с удивлением и даже с осуждением: как же это я действую не по правилам?
      Подобный случай приводит и Оке Доун в своей книге «Шведская ментальность». Репортер газеты «Expressen» отправился в замок Культурхуссет в Стокгольме на вечер в честь Иосифа Бродского, который накануне получил Нобелевскую премию. Но зал оказался заполненным до отказа. И охранник его не пустил. Что было дальше, журналист описал так:
      «Он стоял индифферентно, руки скрещены на груди, высокий, молодой и сильный. Встреча началась ровно в час дня. Но через некоторое время зрители стали потихоньку расходиться, освобождая зал. Мы, стоявшие у дверей, попросили охранника: „Пропустите нас теперь. Видите, сколько там свободных мест“. Но он нам отказал: „Мне сказано, в зал больше никого не пускать“. Мы стали его убеждать, пустили в ход все возможные аргументы: ведь он получил это распоряжение, когда зал был полон, но сейчас-то свободные места есть. Какая-то пожилая дама с датским акцентом спросила: „У вас есть здравый смысл?“ По-видимому, это слегка обидело охранника. Он набрал номер телефона своего начальника. И через минуту менеджер вышел к нам за дверь, выслушал все наши просьбы, увещевания и аргументы. А затем так же невозмутимо сказал: „Нет, это не положено“. И удалился».

      Слово это ни на русский, ни на английский точно не переводится. Приблизительно оно означает что-то вроде: «достаточно», «хватит», а также «соблюдай умеренность».
       Lagom– это символ шведской жизни. Его можно заметить не только в поведении, но и в одежде, в дизайне, в архитектуре. Умеренность, сдержанность, экономность – ничего лишнего. Любой автор, пишущий о Швеции, обязательно помянет эту важную особенность поведения. Шарлотт Дэвитт, президент Американского клуба Швеции, уроженка Бостона, прожила в Стокгольме десять лет. В своей книге «Привычки и нравы Швеции» она определяет это понятие так: « Lagom– ключевое слово для шведа – означает, что человек должен удовлетворять свои потребности, но не переходить границы достаточности. Тот же, кто стремится получить больше, будет осужден обществом. В социальной жизни этот принцип реализуется в сравнительно небольшой разнице между богатыми и бедными».
      Легенда относит происхождение слова к давней истории страны. К временам, когда викинги, населявшие страну в IX–XI веках, одерживали одну за другой воинские победы. Однажды, после одной из таких побед, славные воины собрались утолить жажду медовым напитком – перебродившим медом с водой. Рог был небольшой, а солдат много: напитка должно было хватить на всех. Поэтому каждому, кто приникал к сосуду, следовало только утолить жажду. Если же он старался выпить больше, ему тут же напоминали: « Lagot om» (то есть «хватит!»), от чего и произошло слово « lagom».
      Каждое утро я наблюдаю за гостями гостиницы, где живу: там на завтрак накрывается богатый «шведский стол», который здесь называется «европейским буфетом». Иностранные гости кладут на свои тарелки еды от души, на всю трапезу. Шведы же – по одной ложке. Правда, потом они могут несколько раз встать и снова взять по ложке. Но не больше.
      В одежде эта умеренность сказывается в неярких красках, строгих фасонах. В архитектуре и дизайне – в экономных формах, минимализме, который, впрочем, сейчас стал модным во всем мире. Шведы считают, и, я думаю, не без оснований, что эта мода пошла именно из их страны. К lagom’y тесно примыкает и так называемый Закон Янте. Его Шарлотт Дэвитт описывает так:
      «Ни один человек не должен считать, что он умнее, лучше, образованней и вообще более значителен, чем другие. „Не думай, что ты собой представляешь что-то уникальное, не допускай, чтобы в глазах окружающих ты выглядел, как исключение“. Короче, вполне нормальный, успешный швед всячески постарается казаться ничуть не лучше окружающих».
      Однажды, беседуя с Оке Доуном, я наткнулась на парадокс, который никак не могла объяснить.
      – Шведы очень добросовестны и трудолюбивы, – говорил Оке. – Они работают аккуратно, ответственно. Продукция наших предприятий всегда надежна.
      Я записываю в свой блокнот эти слова и добавляю от себя: «трудоголики».
      – Можно назвать шведов трудоголиками, – говорю я вслух, полагая, что продолжаю его мысль.
      – Что вы, не вздумайте так их называть, – предупреждает Оке. – Это слово скорее оскорбительно.
      – Любят работать, но обижаются на слово «трудоголик»?
      – Да, но работают они только в рабочие часы. Оставаться позже считается дурным тоном.
      – Но почему?
      – Потому что этим ты как бы посылаешь знак коллегам: вот я какой, я люблю свою работу больше, чем вы, я трудолюбивее, лучше вас. Я от вас отличаюсь.
      – …и зарабатываю больше вас, – продолжаю я.
      – Нет-нет, дело не в заработке. Система работает таким образом, что налоги увеличиваются пропорционально увеличению заработка. Так что разница будет небольшой. Тут именно вопрос морали: нехорошо выделяться на фоне остальных. Хорошо – быть незаметным, таким как все. Этим, кстати, Швеция резко отличается от Америки. Американцу ежедневно внушают, что уверенность в себе – качество положительное. Он гордится своими успехами, любит демонстрировать богатство, с удовольствием и часто напоказ делает дорогие покупки – машины, дома. Здесь же, напротив, считается, что иметь такую же машину, как у поп-звезды, неприлично. Отсюда же и принятые нормы поведения на публике: нехорошо говорить громким голосом, не надо привлекать к себе внимание.
      Теперь мне становится понятной причина моих неудач, когда я хотела сфотографировать людей на улице. Я привыкла к тому, что в Америке или на Тайване это не составляет ни малейшего труда. Американцы охотно делали «чи-и-з» и принимали подходящую позу. Тайваньцы польщенно улыбались и звали в компанию друзей и родных, чтобы те тоже попали в камеру.
      Но первая же девушка на главной улице Стокгольма, услышав мой вопрос: «Вы не против, если я вас сфотографирую?», ответила решительно: «Нет, пожалуйста, не делайте этого». Я не поняла причину – ну, бывают же разные настроения. И подошла к двум хорошеньким покупательницам в супермаркете. Увидев мою камеру, они стремительно двинулись к выходу. Следующими были двое влюбленных, они сидели в обнимку на скамейке в парке, их счастливые лица так и просились на пленку. Когда я спросила разрешения, они слегка растерялись:
      – Да, сфотографируйте нас, пожалуйста. И пришлите снимки, – сказал юноша.
      – Я думаю, что, пожалуй, не стоит. Да, лучше не надо, – запротестовала его подруга.
      И совсем уж неприятная история произошла в парке. Я увидела супружескую пару. Двое пожилых, хорошо одетых людей прогуливались по аллее. Жена отошла к будке с мороженым, а муж присел на скамейку.
      – Простите, вы не позволите вас сфотографировать? – обратилась я к даме.
      – Конечно, с удовольствием, только куплю мороженое.
      Она вернулась к мужу, и я щелкнула аппаратом.
      – Вы не спросили у меня разрешения, вы нарушили мои права, – вдруг сердито сказал муж.
      – Но я спросила разрешение у вашей жены, – растерялась я.
      – Да, и я разрешила, – подтвердила дама.
      – Но ты, я знаю, любишь выделяться. А я вот нет, – отрезал муж.
      «Доставляет ли вам удовольствие находиться в центре внимания: принимать участие в телешоу или увидеть свой портрет в газете?» – задали вопрос социологи в Швеции и в США. «Да» – ответили 70% американцев, «нет» – сказали 67% шведов.
      Однажды мы сидели за столом в одном стокгольмском семействе и вели неспешный разговор. Среди гостей ничем не выделялся человек лет 35 (правда, при ближайшем рассмотрении я поняла, что ему за 40), разве только загаром, несколько необычным в конце октября. Был он одет в неяркий свитер и потертые джинсы. В разговор почти не включался. За исключением двух раз. Первый – когда разговор зашел о парковке. Он посетовал, что все труднее найти свободное место, а ведь он приехал не на автомобиле, а на велосипеде, но и тот трудно припарковать. Второй раз было так. Заговорили о разнице в уровнях доходов между десятью процентами самых бедных и самых богатых. Кто-то заметил, что разрыв этот медленно, но все-таки растет.
      – А как в России? – спросили меня.
      – Точных данных я не знаю, – ответила я. – По одним источникам разница в 25 раз, по другим – в 40.
      И тут молчаливый гость вдруг оживился, даже покраснел:
      – Богатые получают доход в 25–40 раз больше, чем бедные? – переспросил он. – Но это же несправедливо. Как же это допускает налоговая система?
      Остальную часть вечера он молчал, внимательно прислушиваясь к разговору, но больше в него не вступал.
      Когда он ушел, я спросила:
      – Кто этот скромный молодой человек?
      Ответ меня ошеломил:
      – Топ-менеджер корпорации «Вольво».
      Как пишет Шарлотт Дэвитт, «похоже, что быть богатым в Швеции – это большой грех. И богатые люди прикладывают немалые усилия, чтобы это свое материальное превосходство скрыть. Недаром так популярна поговорка „Высокие деревья скорее ломает ветер“».
      Пословиц и поговорок о вреде хвастовства здесь вообще много. Из десятков, которые Оке Доун приводит в своей книге «Шведская ментальность», наверное, половина посвящена осмеянию именно этого порока: «Хвастовство – царица всех грехов», «Хвастун убивает сам себя», «Хвастовство – цветок в саду дьявола», «Хвастовство на пороге – несчастье за дверью», «Сатана вытирает свой хвост о хвастуна».
      А теперь самое любопытное. Lagom, то есть установка на умеренность, оказала прямое влияние и даже давление на социальную политику правительства. Это выразилось в идее равенства, справедливости, а также в тенденции к нивелированию доходов.
      Во всяком случае, те тридцать лет, когда у власти стояли социал-демократы (до 2006 года), справедливое распределение общего богатства было доминантой их правления. Это, в частности, выразилось в налоговой системе: чем выше достаток, тем больше налог. У людей со средним доходом он составляет порядка трети зарплаты, с высоким – до половины. А люди богатые могут отдавать государству и до трех четвертей дохода.

      С первых же страниц этой книги у меня чесались руки процитировать совершенно очаровательную книжку «Путеводитель ксенофоба по Швеции». Но я себя всеми силами сдерживала, приберегая удовольствие для этой главы.
      Питер Б?рлин – канадец. Однако по своему происхождению он швед: здесь родился, учился, работал первые 25 лет жизни. А потом поездил по разным странам Европы, Азии и Америки. Поэтому хорошее знание быта Швеции он сочетает с широким кругозором и завидным чувством юмора. Я не переставала улыбаться почти на каждой странице. А иногда и хохотала в самых неподходящих для этого местах, например, в метро, где на меня с большим недоумением оглядывались чинные пассажиры. Приведу несколько образцов текста:
      «Шведы убеждены, что иностранцы берут карту Швеции с собой в постель: они поражаются, узнав, что некоторые из этих иностранцев считают столицей Швеции Осло (перепутав ее с Норвегией) или полагают, что это родина швейцарских часов».
      «Задайте шведу сколько-нибудь содержательный вопрос и услышите в ответ: „Да?“. Иностранец воспринимает это восклицание как глубокое понимание, а на деле это всего лишь стратегическое преимущество получить вопрос еще раз и растянуть время на ответ. Есть ли у этого „да?“ скрытый смысл или – прости господи! – юмор? Да нет, просто это как в поговорке: „Моргни, прежде чем заблеять“, то есть „Подумай, перед тем как сказать“».
      «Шведы много думают над смыслом жизни, но при этом ценят скорее сам процесс поиска, даже и не пытаясь приблизиться к истинному ответу».
      «Бывший глава компартии проклинал на чем свет стоит двадцать богатейших семейств Швеции. Но на двадцатом он и остановился, потому что женился на богатейшей женщине страны».
      «Главный девиз современного брака: „Взаимное уважение и независимость“. Успех этой формулы легко оценить по результату – половина супругов приходят к разводу».
      Что же касается чувства юмора у соотечественников, то автор о нем не очень высокого мнения:
      «Комик Мартин Льюнг заставлял всю нацию падать от смеха со стульев таким анекдотом: «Двое шведов обедают в ресторане. Один из них кивает на человека, сидящего в углу:
      – Слушай, это случайно не Олссон, вон за тем столиком?
      – Нет, не Олссон. Тот недавно умер.
      – Да? Но… Я только что видел, как он шевелится».
      Один московский подросток, которому я рассказала этот анекдот, тоже чуть не упал от этой шутки со стула: такой смешной она ему показалась. Но Берлин-то имеет в виду вполне взрослое население: «Мартин множество раз повторял этот анекдот со сцены и с экрана телевизора, делая ударение на разных словах, полагая, очевидно, что каждый раз он придает шутке какой-то новый смысл. И вся Швеция корчилась от смеха», – так автор намекает на примитивное чувство юмора соотечественников.
      Берлин говорит, что «другие народы находят юмор в двусмысленности или в шутке на грани с неприличием. Шведы же потешаются над соседями за границей, в том числе и над отсутствием у тех чувства юмора. Популярный анекдот: «Шведская полиция разыскивает преступника, который бежал в Норвегию. Норвежские полицейские получили фоторобот преступника анфас, в профиль слева и в профиль справа. Через пару дней из Осло раздается звонок. Полицейский сообщает:
      – Мы арестовали двоих: человека с левого снимка и человека с правого. Теперь разыскиваем третьего»».
      «Интересно, – пишет Берлин, – что точно такой же анекдот я слышал в Норвегии, но о шведах…»
      Развеселившись, автор, однако, с моей точки зрения, слегка перегибает палку. Он предлагает иностранцу за ужином в доме шведа загадать такую загадку: «Что каннибал-вегетарианец ест на обед?» Ответ: «Шведов». «Вы можете быть уверены, – обещает автор, – что больше вас в этот дом не пригласят».
      Естественно, бестактного гостя не пригласят. А вам было бы приятно, если бы иностранец в таком насмешливом тоне отозвался о вас и ваших соотечественниках: мол, все вы пресные, «вегетарианские»? Юмор юмору рознь. Зачем же задевать национальные чувства?
      Однако перейдем к серьезному, не оставляя, впрочем, тему смешного. Что думают о чувстве юмора у шведов ученые? Ульф Ханнерц, профессор кафедры социальной антропологии Стокгольмского университета, посвятил этой стороне шведского характера целое исследование:
      «Юмор по своему существу слегка разрушителен. Он насмешничает над устоявшимися идеями, представлениями, мышлением. Шведы же слишком сильно придерживаются правил, установлений. Им непривычно насмехаться над всеми этими традициями. Думаю, что именно поэтому в нашей культуре чувствуется недостаток традиции комического».