Чудо-остров. Как живут современные тайваньцы

Ада Баскина
Чудо-остров: Как живут современные тайваньцы

Социальная экзотика

      – Вы хотите, чтобы мы напечатали ваши заметки о Тайване? – спросил меня редактор одного популярного российского журнала. – А что там интересного? Экзотика?
      Я немного помолчала, обдумывая, как бы поточней выразить свои впечатления. И, наконец, ответила:
      – Социальная экзотика.
      Редактор удивленно поднял брови:
      – Никогда такого термина не слышал. Я знаю, что на Тайване успешно идет демократизация общества. Но это процесс политический. Знаю, что в результате этого процесса экономика сделала колоссальный скачок, который принято называть «тайваньским экономическим чудом». Что еще?
      – «Чудо» не только в ошеломляющем индустриальном росте, – говорю я, – но и в том, как быстро он повлиял на повседневную жизнь людей, как повысил общее качество жизни.
      – Замечательно. Но что же тут экзотичного? – удивленно спросил редактор.
      – То, что всю эту модернизацию на стадии современного постиндустриального общества тайваньцы умудряются сочетать со своими древнейшими традициями.
      Вот это соединение нового со старым – в быту, искусстве, архитектуре, медицине… да почти во всех областях – и кажется мне уникальным.
      – Допустим. А откуда вы взяли термин «социальная экзотика»?
      Очень мне захотелось слукавить, сослаться на какой-нибудь авторитет. Но я ответила честно:
      – Сама придумала.
      Так же честно, читатель, я признаюсь и тебе. Мне приходилось бывать в разных странах Запада и Востока. У меня сложилось ощущение, что, говоря грубо, страны и общества разделены на два мира. Либо это мир развитой цивилизации, научно-технических достижений, высоких технологий. Либо мир традиционный, сильно отстающий от того, что называется западной цивилизацией. На Тайване же я первое время ловила себя на том, что никак не могу идентифицировать эту маленькую страну на острове Формоза, по площади равную Голландии. С одной стороны, центр высоких технологий, инноваций в области биотехники, наноиндустрия. С другой – развитие национальных промыслов, культ народных богов, многодневные шествия в честь древних праздников. С одной стороны, современные, хорошо образованные молодые люди, живущие независимо от представлений своих родителей. С другой – неизменно соблюдаемый обычай почитания стариков, святая дань духам – памяти умерших. С одной стороны, высочайшие достижения наук, в том числе и естественных. С другой – смешные предрассудки.
      Современная медицина сочетается с традиционной. Западная архитектура одновременно сохраняет черты китайской. Модерн в музыке прекрасно уживается с «пекинской оперой», насчитывающей четырнадцать веков.
      Однако под «социальной экзотикой» я имею в виду не только это. Но еще и уникальные изменения ментальности целого народа – от психологии общества закрытого, провинциально-захолустного – к обществу высокоцивилизованному, являющему миру открытость и доброжелательство. Среди других примет этой новой психологии меня в первую очередь поразило отношение к своему быту – забота о чистоте улиц, охрана природы. А также внимание к человеку, к его удобствам – даже к самым мелким, казалось бы, незначительным потребностям.
      Об этих переменах я, конечно, не могла судить только по своему опыту. В Тайбэе я провела всего один вузовский семестр, когда преподавала в Государственном университете Ченчжи и работала в принадлежащем ему Институте русских исследований. Из столицы я практически не выезжала. Но многое узнала из своих бесед с новыми друзьями – у меня их немало образовалось даже за недолгий срок: тайбэйцы охотно идут на дружеские контакты. Кроме того, я посетила десятки разных учреждений – школ, больниц, редакций, городских служб и правительственных организаций. Многое для понимания сегодняшней жизни страны дала мне встреча с вице-президентом республики госпожой Лю Сиу-льен.
      Но, пожалуй, лучше всего о переменах, произошедших за последние два-три десятка лет, я узнала из книги «Refextions on Taipei» («Впечатления о Тайбэе»), недавно вышедшей на Тайване. Она написана «экс-патриотами», или «экспатами» – так называют иностранцев, подолгу работающих в какой-то стране. Специалисты из США, Канады, Франции и другого зарубежья, живущие на Тайване по два-три десятка лет, сравнивают свои первые и нынешние мысли о стране. Свои впечатления я сверяла с этими заметками и была рада, что они во многом совпадают. В дальнейшем я буду не раз ссылаться на эту книгу и заранее прошу читателя простить меня, если некоторые цитаты покажутся длинноватыми.

Мелочи, мелочи

Вам удобно?

      – Что вам больше всего понравилось в Тайбэе? – спрашивает меня главный редактор газеты «Тайбэй таймс» Амбер Чен. Она внимательно смотрит на меня, а я наблюдаю за ней. Она вся такая изящная, по-восточному утонченная, в каждом движении аристократизм. И я тяну с ответом.
      – Так что вам здесь больше всего понравилось? – переспрашивает она доброжелательно.
      Какого ответа она ждет? Восхищения тайбэйской природой? Эти причудливые линии гор, со всех сторон огибающих город, в самом деле живописны. Или изумления от ультрасовременных кварталов, блеска рекламы, зеркальных стен небоскребов? Или восторга от прекрасного музея национального искусства «Гугун»?
      – Туалет в метро, – наконец решившись, брякаю я.
      Гладкий лоб прочерчивает складочка недоумения. Она явно шокирована, хоть и пытается это скрыть.
      – Почему так?
      Картинка, которая встает в моем воображении, относится вовсе не к Тайбэю, а к Москве. Я еду в столичном метро с маленьким мальчиком. «Хочу пи-пи!» – плачет он. «Потерпи, милый, сейчас доедем до остановки». Мы поднимаемся по эскалатору, подходим к открытой двери с табличкой «Служебное помещение», и я уже вижу заветную дверь, за которой угадывается туалет. Но тут нам путь преграждает милиционер. Он указывает на табличку: «Только для работников метро». Я начинаю уговаривать, упрашивать. Малыш выразительно переминает ножки. «Ну ладно, – сжаливается страж порядка. – Но только ребенок. В порядке исключения. Вам нельзя».
      А теперь Тайбэй. В метро я сошла на перекрестной станции и вдруг увидела знакомую пиктограмму: мальчик и девочка. Туалет? Открыла дверь и… забыла, зачем пришла. Большое помещение, отделанное цветным камнем, эффектно подсвечивали разноцветные бра. Раковины для умывания были утоплены в белой мраморной столешнице. Тут же стоял специальный стол для пеленания младенцев. У стены – откидные стульчики. На такой можно посадить ребенка и пристегнуть: так маме будет спокойнее за закрытой кабинкой. На полках в горшочках живые цветы, а кроме того, цветы декоративные. И никакого намека на дурной запах; только слабый аромат сухих трав.

      Впрочем, меня поразила не столько красота и безупречная чистота туалета, сколько сам факт его наличия. Как хорошо, что догадались его соорудить хотя бы на перекрестной станции. Через какое-то время я выхожу на другую платформу и… вижу ту же пиктограмму: мальчик и девочка. То же на третьей платформе, на четвертой. Оказывается, туалеты есть на всех станциях. Не такие роскошные, но опрятные, с приятным запахом сухих трав. Около одного такого я увидела объявление: «Ремонт» – крупными буквами. А пониже, на китайском и на английском, что-то еще, буквы поменьше. Я подошла поближе и прочла: «Извините за неудобство. Временный туалет сразу за углом. Он не очень комфортабельный, но это ненадолго».
      Вряд ли бы я стала подробно говорить об этом своем впечатлении (шокируя не только изысканную Амбер, но, возможно, и своего читателя), если бы не усмотрела в этом некую тенденцию, характерную для Тайбэя. Заботу о человеке, в самом простом значении этого слова – внимание к его удобству, его самым простым потребностям. Возле стационарной – а не движущейся – лестницы висит другая пиктограмма-предупреждение: пожилая пара интеллигентного вида направляется к ступенькам. «Стоп! – перечеркнута лестница красным крестом. – Вам туда не надо. Вам удобнее ехать в лифте». И стрелочка в сторону этого самого лифта. В самом деле, если вы пожилой человек, или инвалид, или мать с коляской, зачем же вам карабкаться по лестнице? Лифт есть у любого выхода или входа, где вместо эскалатора – стационарные ступеньки.
      В час пик, когда толпа плотной массой спускается к поездам, на платформе я вижу полицейского, он внимательно всматривается в пассажиров. Увидел женщину с коляской – подошел. «На этих ступеньках колеса иногда застревают, давайте помогу». А вот старик на костылях, полицейский подходит помочь и ему.
      Возвращаюсь на станцию, откуда уехала какое-то время назад. Посреди вестибюля стоит пластмассовый треугольник домиком, его раньше явно не было. Подхожу поближе: «Будьте осторожны! Мы тут только что мыли полы: может быть скользко».
      Впрочем, возможно, все это внимание к мелочам свойственно только метро? Что ж, выйдем на улицу, сядем в автобус.
      Народу в час пик много, едем стоя. Верхние поручни немного высоко, но тянуть руку не надо: к ним приделаны специальные держалки, чтобы ухватиться было удобнее. Но вот место освободилось, едем сидя. А как теперь встать, чтобы быстро, и ловко, и не потревожить соседа?
      Это ведь не просто, особенно если автобус качает. Для этого к задней стороне сидения, что перед вами, приделана ручка, обопритесь на нее, и вы обретете устойчивость. Остановки объявляются по радио – на китайском, потом на английском. Но произношение у водителей отнюдь не оксфордское, не всегда уловишь название. Такое тоже предусмотрено: вслед за радио соответствующая надпись появляется на панели над кабинкой водителя бегущей светящейся строкой и заодно той же строкой – небольшая справка: какой вы найдете универмаг, рынок, кинотеатр, стадион или музей, если сойдете на этой остановке.
      Сделать жизнь человека комфортнее, предусмотреть самые незначительные мелочи – это уже вошло не только в систему общественного обслуживания, но и – от нее и кроме нее – в сознание людей. Почти на каждой остановке автобуса есть деревянная скамейка под навесом. А около этого магазинчика скамейки нет, здесь автобус останавливается редко. Но стоят три стареньких кресла, их вынес хозяин магазина: ведь если посетитель с покупками будет дожидаться транспорта, не стоять же ему все это время на ногах.
      «Сидячие места» – скамьи, скамеечки, тумбы – вы увидите всюду, где бы вам ни захотелось присесть. В аллеях студенческого городка университета Ченчжи и на его центральной площади поставлены под навесом деревянные столы с деревянными же стульями. За одним устроился студент со своим ноутбуком. За другим студентка читает книгу. За третьим профессор просматривает стопку газет. Девочки расположились за столом с ланчем – купили его тут же, в одном из ларьков. А вечером, и особенно поздно ночью, тут совсем другие картинки. Парень с девушкой обнялись, целуются украдкой – откровенно здесь не принято. Компания с гитарой прилаживается исполнить что-то из современного репертуара. Где-то же этим ребятам нужно притулиться? Вот для них, для этих нужд, столы со стульями и поставлены.
      В большой городской больнице я увидела знакомую картину – масса ожидающего народа. К очередям мне, москвичке, не привыкать. Я приготовилась к мучительному ожиданию. Ожидание действительно было, но не мучительное. В большом зале пациенты расположились в мягких креслах. В четырех углах работали четыре телевизора. На столиках лежали шахматы и другие игры. Желающие брали сегодняшние газеты с высокой тумбочки. Было очевидно, что администрация побеспокоилась: этим людям должно быть удобно.
      Я стараюсь объяснить эти свои впечатления Амбер Ченг. Она искренне пытается меня понять: мило кивает, но, вижу, все-таки ее разочаровывают мои впечатления. Амбер руководит серьезной общенациональной газетой «Тайбей таймс». В ее компетенции международные отношения, важные проблемы общественной жизни, образования, здравоохранения…
      – Все это прекрасно, – вежливо реагирует она. – Но это все-таки мелочи, мелочи… Вы лучше познакомьтесь с нашей системой охраны здоровья. У нас отличные врачи, хорошие больницы.
      – Обязательно познакомлюсь, – обещаю я.
      А насчет мелочей… Я думаю, она их просто не замечает, она к ним привыкла, они для нее естественны.

Этика чистой улицы

      «При мысли о Тайбэе мне прежде всего приходит на ум мусоросборщик. Где еще в мире вы видели, чтобы мусорная машина оповещала о себе так громко, такой ликующей мелодией, словно она не городские отходы собирает, а, к примеру, торгует мороженым». Так говорит о своих впечатлениях Тэд Липмен, директор канадского торгового представительства в Тайбэе. Он описывает процесс сбора мусора как некий значительный ритуал тайбэйцев.
      «В определенный час, в определенное место подъезжает грузовик-мусоросборщик. К нему со всех сторон подтягиваются люди с пакетами, груженными всевозможными отходами. Оставить эти пакеты можно и вдоль движения машины, она их обязательно подберет, однако горожане предпочитают дойти до стоянки. Там, ожидая знакомого мелодичного сигнала, они будут общаться, обмениваться новостями, обсуждать проблемы улицы. Эта машина объединяет соседей, дает им возможность лучше узнать друг друга, развивает у них чувство комьюнити (соседства). Она как бы символизирует их чувствительное отношение к чистоте за дверями своего дома».
      На чистоту улиц я обратила внимание в первый же час, пока ехала из аэропорта в город. Вдоль шоссе стояли дома, часто попадались пешеходы, а где же следы их жизнедеятельности – отходы, мусор? Я не первый раз в азиатском городе и хорошо себе представляю, как это сложно – сохранить чистоту в жарком, влажном климате, среди многолюдья и скученности.
      Наутро я вышла из дома и снова поразилась чистоте тротуара. А вечером меня повели на ночной рынок две моих аспирантки из Института русских исследований Се Цзунь-йи и Пань Гуан-жен (по традиции Института у них есть и русские имена – Нина и Таня). Они с энтузиазмом рассказывали мне об одной из важных достопримечательностей Тайбэя – night market(ночной рынок). В городе их несколько; мы отправились на не самый большой – Зинмей. Но и он поразил меня своими размерами: сотни лавок, закрытых стеклом и под открытым небом, долго тянутся влево и вправо. Их сопровождают ряды всевозможных сяо чи(закусочных) – пельменных, лапшевных, рыбных. Заведения эти стоят вплотную друг к другу, в каждой может быть десять столиков, а может быть и два. Между ними часто нет даже легкой перегородки, и трудно определить, где закончилась, скажем, лапшевная и началась пельменная. Запахи разных кухонь смешиваются в единый густой, терпкий аромат. А еще – десятки ларьков с холодным чаем, кока-колой и другими напитками. И тележки с мороженым. И столики с местным лакомством – шариками застывшего сока. Вдоль всего этого разноцветья и ароматных рядов движутся толпы людей, иногда почти впритирку друг к другу.
      Сколько же здесь должно быть мусора! Но его нет. Вернее, почти нет. Вижу оброненную деревянную палочку. Через несколько шагов красную ленточку… Но в основном на этом огромном, тесно заставленном и заполненном пространстве чисто.
      Хозяева приглашают нас то за один столик, то за другой. Насытившись, мы покупаем по шарику замороженного сока и двигаемся дальше. Когда лакомство съедено, Нина тихо берет у меня из рук то, что от него осталось – бумажку и палочку. Через несколько часов, когда мы покидаем рынок, я вижу у выхода несколько больших контейнеров. Нина и Таня бросают туда наши палочки с бумажками. Значит, все это время они носили мусор с собой? Не соблазнились кинуть по дороге, за углом какой-нибудь лавочки; никто бы и не заметил: тут ведь яблоку негде упасть. Это что, национальная особенность – страсть к чистоте? Нет, иностранцы-старожилы свидетельствуют о другом.
      Американец Джефри Уильямс: «Когда я в 1973 году приехал сюда впервые, Тайбэй показался мне ярко выраженным городом третьего мира. Было такое впечатление, что все люди живут на улице, повсюду мусор, от копоти и сажи серые дома, серые деревья. Мой пятилетний сын на вопрос: „Как тебе нравится Тайбэй?» простодушно отвечал: „Здесь очень грязно». Сегодня я с удовольствием вижу, что город очистился от грязи…»
      Значит, эта чистота на улицах не традиционная? Как же такой опыт приобретается? Чтобы разобраться в этом феномене, я отправляюсь в Отдел охраны окружающей среды городской мэрии. Чиновники отдела с энтузиазмом рассказывают мне о своей борьбе за чистую воду, воздух, за охрану парков и зелени. Но я прошу их говорить только о мусоре. Ах, это? Пожалуйста. Мне выкладывают данные статистики, последнюю информацию:
      – Вот видите, до этого года на Тайване было 18 мусоросборников, сейчас их 21. Они уничтожают ежедневно 22 тысячи тонн отбросов. Но, кроме того, в последние годы люди стали значительно внимательнее относиться к чистоте улиц. Мы стараемся расширить пропаганду охраны чистоты своего города, пропагандируем этику чистой улицы…
      – Стоп! Вот это-то меня больше всего интересует. Как ведется эта пропаганда?
      Меня знакомят с несколькими программами. Это руководство по грамотному отношению к сбору мусора. Как его сортировать по разным категориям, как, например, не смешивать пакеты с пищевыми отходами и теми, в которых собирается бумага, тряпье, бумажные стаканчики, а также маленькие старые электрические приборы, детали электронных устройств. Я вспоминаю, что недавно была в гостях у своей подруги Жу Ти, менеджера большой косметической компании. Особа шумная, темпераментная, она, сверкая глазами, почти кричала:
      – Ненавижу всех этих муниципалов! Они замучили меня своими программами! Это не клади сюда, это не смешивай с этим. С ума сойдешь! Больше мне нечего делать, как запоминать все эти глупости.
      Передаю этот разговор чиновникам, они печально качают головами. Да, они довольно часто встречают сопротивление: кому же охота усложнять себе жизнь? Но это же очень важно, правда ведь?
      – Вот вы, наверное, слышали о нашем вице-президенте, госпоже Лю? До того как занять этот пост, она несколько лет возглавляла провинцию Таоань. Во время ее работы этот район сделал резкий рывок в экономике, туристической индустрии, в социальной сфере. А знаете, с чего она начинала? С мусора.
      Я много читала о госпоже Лю Сяо-льен, это известная народная героиня Тайваня. Она боролась за демократию, сидела в тюрьме, потом была избрана на несколько высоких постов. Мне очень хотелось взять у нее интервью, встречи этой я добивалась долго и очень обрадовалась, когда мои друзья ее организовали.
      – Госпожа вице-президент, а правда, что вы начинали свою эффективную деятельность в Таоане с уборки мусора? – был мой первый вопрос.
      – Чистая правда!
      – Но почему с такого малозначительного дела?
      – Незначительного? Вот послушайте. Давайте, я вам расскажу о своих детских впечатлениях. Я родилась там же, в Таоане. Я была очень жизнерадостным ребенком. И вот отчетливо помню один день. Веселая, с хорошим настроением выбегаю из дома во двор и вижу там клочки бумаги, спичечные коробки, старое тряпье. Повсюду мусор. На улице тоже грязь. И мое прекрасное состояние духа мгновенно улетучивается. У меня уже не светло на душе, а серо, как на улице. И вот, став руководителем этой провинции, я решила: начну с того, что может ободрить горожан, поднять их настроение. Позвала специалистов, они предложили мне несколько программ по очистке городских улиц и дворов. Эти программы сейчас, кстати, реализуют мэрии разных тайваньских городов. Теперь ответьте мне на мой вопрос: настроение сограждан – это важно или не очень? Вы говорите «Наверное, важно»? А я скажу так: для любого руководителя это задача номер один. Чисто вокруг – чисто и внутри тебя. Ты готов к большим делам.
      Это интервью я брала позже, а тогда, беседуя с чиновниками из мэрии Тайбэя, я слушала, как не просто преодолевать сопротивление программам борьбы с мусором, как тяжело прививать «этику чистой улицы». Выход один – изменять психологию горожан. И начинать с детей. Они уже добились, что в школьных учебниках экологии есть специальный раздел «Мусор на улицах». Предмет этот изучают теперь в школе.
      …С Ниной и Таней мы бродим по музею Сунь Ятсена. Музей большой, чинный, скучноватый. А на площади перед ним – сплошное веселье. Дети гоняют на велосипедах и роликах, играют в баскетбол, соревнуются в играх на разных площадках.
      У входа на одну из таких игровых площадок я вижу пакеты из-под молока. Над ними плакат: «Ты хотел это выбросить? Лучше преврати во что-нибудь нужное». Ребятишки мастерят из пустых пакетов подставки для карандашей, коробочки для школьных мелков, рамки для фотографий. Готовые изделия передают в жюри. Там горячо что-то обсуждают: оказывается, спорят, кому дать первую премию. Мальчик лет 12 склеил замечательный шкафчик. Все ящички аккуратно подогнаны, на каждом ручка – круг лая пуговица. От фабричного не отличишь. Изделие же семилетней девочки выглядит довольно кустарно, но зато изобретательно: из такого же пакета выкроены зонтик, сумочка и даже шляпка. И вот взрослые дяди и тети горячатся, кому отдать первую премию: мальчику – за тщательность или девочке – за креативность?
      А рядом еще одна площадка – там другая команда ребят. Возятся с теми же пакетами, но по-другому: разрезают их на мелкие кусочки, массу окунают в раствор, потом сушат, получается плотная разноцветная бумага. Из нее можно сделать множество полезных вещей. Руководитель игры мне объясняет: «Стараемся воспитать у детей такую привычку: прежде чем выбросить ненужную вещь, надо подумать, нельзя ли ее как-то использовать. Тогда и мусора будет меньше».
      Конечно, воспитание «этики чистой улицы» – процесс трудный. Разумеется, далеко не каждый тайбэец может похвастать, что ведет себя соответственно. В этом легко убедиться, если посмотреть на берег реки Мужи.
      Сюда меня пригласили на праздник богини воды Мацу. Позже я расскажу, как отмечаются здесь праздники. Доктор Уонг Шу с кафедры этнологии университета Ченчжи, которая сюда меня привела, говорит, что праздник – это повод собрать жителей близлежащих домов вместе и поговорить об общих проблемах. Одна из самых острых – замусоренное побережье реки.
      – Если бы по этой набережной ходили только местные жители, здесь было бы чисто, – убеждена она. – Но на этот склон приезжают отдыхать люди со всего города, оставляют этот хлам.
      Уонг Шу пришла сюда по двум причинам. Во-первых, она живет в этом округе и считает его своим домом. А во-вторых, из профессионального интереса: она изучает жизнь комьюнити.
      Праздник начинается с того, что жители района чистят берег. У каждого в руках сумка, корзинка или мешок. Люди здесь самые разные. Высокий старик с лицом университетского профессора. Молоденькая продавщица – я видела ее в супермаркете. Стайка мальчишек в форменных бело-голубых костюмах спортивного клуба. Все они старательно собирают мусор – через несколько часов берег чист.
      Народ постепенно подтягивается к центру торжества, под тень моста. Иначе не вытерпеть: жара в этом позднем октябре поднимается под 36 градусов. Публика собирается вокруг накрытых столов, угощается, не дожидаясь торжественной части. Выбор блюд невелик: кроме овощей и фруктов, вареные яйца и длинные макароны. Еда хоть и небогата, зато несет в себе некий высший смысл. Яйца – символ начала жизни; бесконечно длинные макароны – знак долголетия этой жизни.
      Начинается торжество. Его открывают почетные гости – чиновники мэрии из того самого отдела охраны окружающей среды, где я уже побывала.
      – Дорогие жители округа Уэншан! От имени мэрии огромное вам спасибо за то, что так бережно относитесь к природе своего района. Я хочу вас также попросить помочь мэрии сохранить чистыми улицы всего нашего города. Расскажу вам о некоторых наших программах. Например «Этика чистой улицы».
      Неугомонная мэрия!
      На празднике я познакомилась со многими интересными людьми. Один из них, доктор Чжу Чоу, стал моим хорошим другом. Позже он рассказал мне свою историю. Сын известного тайваньского художника, он по окончании школы отправился учиться в Америку. Окончил там престижный Мичиганский университет, женился на своей землячке, выпускнице того же университета. Молодые специалисты – эколог и журналист – показали себя отличными работниками, оба получили предложения работы в Штатах. И оба отказались.
      – Понимаешь, это не всем объяснишь, – говорит Чжу. – Да, в США налаженная, хорошо организованная жизнь. Но американцы, очевидно, слишком благополучны. Раньше я думал, что дело только за тем, чтобы предложить хорошую идею, а там ее быстро оценят и подхватят. Оказалось, быстро не подхватят. Потребуется слишком много времени, чтобы привлечь внимание к новому. А вот и подхватят, и оценят, и тут же «пустят в дело» как раз на Тайване. Такая здесь сейчас активная деловая атмосфера. А уж что касается моей родной сферы – чистоты окружающей среды, так здесь для работы вообще простор без границ.

      – Этика чистой улицы? – спрашиваю с усмешкой.
      – В том числе и это. Тебе кажется слишком пафосным название этой программы?
      – Не то чтобы пафосным, но чересчур торжественным, что ли.
      – Да, немного есть. Но ведь это Восток, не забывай. Местная специфика. Главное же не слова. Улицы-то ведь действительно стали чище, правда?

Немного о характере

      Я, наверное, не имею права писать о характере тайбэйцев. И не только потому, что времени – один университетский семестр – недостаточно, чтобы постичь любой национальный характер. Но и потому, что «феномен тайваньца» – понятие, не открывшееся до конца даже серьезным исследователям. И все-таки я накопила кое-какие наблюдения и хочу ими поделиться.

«Ни хау. Хэлло!»

      Вообще-то с этого рассказа надо было бы начинать, потому что первое, что впечатляет иностранцев на Тайбэе – улыбчивость и приветливость. У меня такое ощущение, что мне рады и улыбаются все. Клерк в банке, сестра в поликлинике, приемщица в химчистке и, конечно, продавцы – от зеленщика за углом моего дома до менеджера современного супермаркета. На улице прохожий, увидев в толпе мое неазиатское лицо, ловит мой взгляд. Поймав, посылает мне улыбку и приветственно машет рукой.
      Как-то вечером пошли с коллегой Ириной, доцентом из Петербурга, прогуляться. Она потянула меня в горы. Тьма накрыла нас внезапно, без переходных сумерек. Я пугливо съежилась, попросила держаться поближе к городским огням. Но она хотела показать мне город с высоты гор и тянула все выше.
      – Да ты что, трусишь? – смеялась она. – Здесь же нет ни одной живой души.
      И вдруг мы услышали хруст ветки.
      – Ерунда, какой-то зверек пробежал, – отмахнулась Ирина.
      И в ту же минуту мы увидели в этой угольной черноте огонек сигареты. Фигуры видно не было, но светлое пятнышко уверенно двигалось в нашу сторону. Мы стояли оцепеневшие. Тень приблизилась, вспыхнуло пламя зажигалки, и стало видно, что это мужчина-китаец.
      – Ни хау. Хэлло! – сказал он. – Вы не боитесь? Не надо вас проводить?
      Мне стало очень стыдно за только что пережитый страх. Он помахал ладошкой и пошел дальше.
      «Ни хау. Хэлло!» – то и дело слышу я это «здравствуйте!» на двух языках. Вот и сейчас, в метро, меня окликает женский голос. Пассажирка лет 30, по виду служащая конторы, обращается ко мне по-английски: «Я вижу, вы ищете нужную станцию, иностранцам не так-то легко разобраться в нашем метро. Давайте я помогу. Вы меня хорошо понимаете?» Вопрос этот не праздный. У большинства тайваньцев, владеющих английским, весьма специфическое произношение. Непривычные интонации; кроме того, «р» они произносят вместо «л»; а главное, заглатывают последние звуки слов. Окончания как бы столь несущественны, что их вообще не стоит произносить. Например, «фай» – я пытаюсь угадать: то ли это «файв» (пять), то ли «файн» (прекрасно), то ли «файт» (драка). Или «най» – это «найт» (ночь)? или «найн» (девять)? или «найс» (мило?). Впрочем, я уверяю, что понимаю ее хорошо.
      – Тогда, – предлагает она, – давайте пойдем вместе.
      Мы спускаемся к поездам. Народу на платформе много. И я привычно пытаюсь вычислить место остановки вагона, чтобы, когда он подойдет, войти первой. Но моя попутчица, сконфуженно улыбаясь, качает головой: нужно встать в очередь. Тут я замечаю, что множество людей на платформе не просто масса: она организованно разделена на очереди. Каждый поезд – а они в час пик ходят так же часто, как московские – забирает с собой ровный отрезок этой очереди, остальные дисциплинированно ждут следующего.
      Мы едем довольно долго. Два раза пересаживаемся на другие ветки. По дороге моя попутчица рассказывает, что служит в одном государственном учреждении, что день выдался жаркий, а кондиционер в ее офисе еле тянет, что ей еще надо зайти за продуктами в магазин и она очень устала. Наконец мы поднимаемся наверх, она объясняет, куда мне идти, когда я выйду на улицу, но сама за турникет не выходит: «Вы что, проехали свою станцию или, наоборот, не доехали?» – спрашиваю я удивленно. Она смотрит на меня, не понимая:
      – Но моя станция там, где мы встретились. Я просто хотела вам помочь.
      …Недавно в Москве, возвращаясь с работы, я увидела пару иностранцев, они растерянно озирались по сторонам. Я спросила, куда им надо попасть, поняла, что им предстоит пересечь весь город, да еще и с пересадкой, и проводила их до самого выхода на улицу. Возвращаясь обратно, я подумала: а ведь раньше, до Тайбэя, я бы этого, пожалуй, не сделала.
      Об улыбчивости тайбэйцев говорят много. Некоторые даже считают, что это этническая особенность. Но это не так. Вспоминаю своего коллегу, американского профессора университета в Новом Орлеане (штат Луизиана). Он сообщил мне, что недавно женился на китаянке Ли, учительнице музыки из Пекина. Приглашая в гости, он попросил: «Слушай, ты не можешь уговорить ее чаще улыбаться, а то мне перед друзьями неловко. Ты же знаешь, как улыбчивы американцы. А у нее такой вид, будто она все время чем-то недовольна. Но мы оба очень счастливы. Она говорит, что просто китайская традиция такую повсеместную улыбчивость не предполагает».
      Ли оказалась милейшей женщиной. Деликатная, нежная, радушная, но действительно неулыбчивая.
      – О, я сейчас веду себя значительно лучше, – сказала она мне, когда я попыталась выполнить просьбу ее мужа. – А вначале, когда только приехала в Америку… Знаете, на первом занятии с моей американской учительницей музыки я ужасно расстроилась. Она все время улыбалась, и я решила, что это она надо мной смеется.
      А вот свидетельство другого американца, Джефри Уильямса: «Я приехал сюда из Гонконга и поразился разнице между улыбчивостью и дружелюбием тайбэйцев и холодностью гонконгцев. А ведь те и другие – китайцы».
      Значит, не все китайцы одинаковы? Значит, улыбка и приветливость – это не особенность китайской мимики? Отнюдь нет. Я бы даже сказала, что по чисто этнической характеристике китайские лица скорее неподвижны, маловыразительны. На них редко увидишь ярко выраженную эмоцию: радость, горе, страдание. Мне кажется, права была пианистка Ли: в традиционной китайской культуре поощряется скорее сдержанность в выражении чувств. Откуда же эта открытость, эта эмоционально выразительная улыбчивость у тайваньцев?

      Меня заинтересовал этот вопрос, я обсуждала его со многими моими друзьями, тайбэйскими интеллектуалами. Объяснения я услышала разные. По одной, так сказать, «духовной» версии, все китайские религии, а их тут много, пронизаны духом доброты, любви к людям, готовностью прийти на помощь страждущему. И когда оказалось, что западная культура позволяет эту доброту не скрывать, а напротив, выражать открыто, тайбэйцы, особенно молодые, охотно восприняли эту манеру поведения.
      Другая, «прагматичная», версия видит объяснение этому «феномену тайваньской улыбки» в быстрых темпах роста торговли как следствия развития отечественной экономики и международных связей. Товаров на Тайване – в многочисленных лавках, ларьках, магазинах, супермаркетах, на рынках – много больше, чем их можно продать. Конкуренция продавцов огромная. Каждый старается понравиться покупателю, каждый стремится его привлечь, то есть просто вынужден улыбаться много и часто. Звучит эта версия убедительно, хотя и коробит меня некоторым цинизмом.
      Мне больше по душе объяснение третье. Сегодня тайваньцы отнюдь не замкнуты границами своего острова. Они много бывают за границей: путешествуют, занимаются бизнесом, учатся. Правительство всячески поощряет их к этому. Выделяет гранты студентам, захотевшим учиться в зарубежном университете. Субсидирует аспирантов, молодых ученых, участников всевозможных международных программ. Среди моих студентов в университете Ченчжи, например, я просто не знаю ни одного, кто бы не побывал, и не один раз, за рубежом. Возвращаясь домой, они привозят с собой новый, более широкий взгляд на мир, на человеческие отношения. Эта широта предполагает открытость, отсутствие ксенофобии и подозрительности. Ну а кроме того, конечно же, тайбэйцы заимствуют у европейских и американских горожан их манеру общения – с улыбкой.
      Кстати, американскую улыбку, о которой я уже много писала, мне бы не хотелось отождествлять с тайбэйской. Если для американцев улыбчивость – привычная манера поведения, то для тайваньцев это чаще реальная готовность помочь.
      Йирл Уимен, бывший американский летчик, а позже президент Ассоциации работников индустрии туризма, начиная с 1973 года побывал на Тайване несколько раз.
      По его мнению, «уровень дружелюбия в этой стране выше, чем во всех других известных мне цивилизованных странах». В доказательство он приводит две истории. Одно время он постоянно ходил в городскую библиотеку Тайбэя и там познакомился и подружился с немолодой библиотекаршей, выпускницей Тайваньского национального университета. Его приятно удивило, когда она, едва с ним познакомившись, позвала его к себе домой на ужин. Ее муж, профессор того же университета, пригласил его постоянно приходить к ним обедать. А однажды предложил у них пожить. Его в шутку называли «наш приемный сын». Через некоторое время семья эмигрировала в США. Йирл уже готовился оставить свое удобное, домашнее жилье. «Но… я продолжал жить в их очаровательном доме в японском стиле еще несколько лет, – пишет американец. И добавляет: – Я не знаю ни одного другого места на земле, где бы чужестранец был принят с таким размахом гостеприимства и заботы».
      В другой раз Йирл вместе со своим другом Томом отправился в двухдневный загородный поход пешком. Где-то их подвозила попутная машина, где-то – мотоцикл. Недалеко от города Даунши их догнала на велосипеде девушка и пригласила в гости. Они полюбовались роскошными орхидеями в саду около ее дома, потом там же переночевали. Несколько лет все трое переписывались. Закончилась эта история свадьбой ее и Тома.
      В моем личном опыте за несколько месяцев пребывания в Тайбэе таких масштабных проявлений дружелюбия не было. Но я постоянно чувствовала готовность помочь мне в самых разных проблемах. Почти каждый день я получала поддержку от моих переводчиц Нины и Тани. Они знали мой родной язык довольно прилично, а я, к своему стыду, китайского не знала вовсе. Так что без них общаться с тайбэйцами было бы трудно.
      Однако этим помощь девочек отнюдь не ограничивалась. Мало в моей взрослой жизни было людей, которые бы так внимательно и так ненавязчиво проникались моими интересами и так спешили бы их осуществить. Особенно потрясала меня Нина. Всегда улыбчивая, но при этом сдержанная и малословная, она как-то незаметно оказывалась рядом в нужную минуту.
      Нина – человек очень занятой, она вечно перегружена. Кроме занятий в аспирантуре – лекций, курсовых, семинаров, выступлений на конференциях, – она еще и подрабатывает: зарплаты мамы на них двоих едва бы хватило. Но я этого почти не замечаю. Потому что как только мне что-то понадобится, Нина обязательно оказывается рядом. Надо ли разыскать материал в библиотеке, подошел ли срок уплаты за квартиру, пришло ли мне в голову что-то купить – она не станет задавать вопросов, не будет рассказывать, что собирается сделать. А просто тихо, почти незаметно решит за меня все эти задачки.
      …У меня приступ жестокой аллергии, а у Нины на плечах целая делегация из Москвы (приехала на конференцию). Она мечется между гостиницами, переводит доклады, готовит презентации. А я в это время страдаю у себя дома. И вдруг на пороге вырастает Нина: «Быстро одевайтесь, едем к врачу, у меня всего полчаса. Я уже позвонила в поликлинику, нас там ждут».
      В другой раз, вернувшись вечером домой, я обнаружила, что автоматический замок защелкнут, а ключ остался внутри. В отчаянии я позвонила Нине, хорошо понимая, что помочь она мне не сможет: все службы уже давно не работают. Она примчалась, кинулась в мастерскую по ремонту ключей.
      Мастер, живущий, как это здесь принято, в том же доме, где его мастерская, очевидно, уже спал. Но Нина звонила и стучала в дверь и опять звонила и стучала, пока сонный и сердитый мастер ей не открыл. Я была спасена.
      А однажды эта маленькая тайбэйка, годная мне разве что в младшие дочери, учила меня жить. Было это в магазине постельного белья. Я давно уже искала покрывало на кровать. И вот увидела целый комплект: одеяло, покрывало, декоративные подушки, все такое золотистое, с вышивкой, все в тон – очень нарядно. Я спросила цену и… вздохнула. Нет, мне бы что-нибудь подешевле. Продавщица что-то нашла, я, даже не рассмотрев, кивнула и пошла к кассе. «Но ведь вам понравился другой комплект», – тихо остановила меня Нина. «Да, но тот слишком дорогой», – опять вздохнула я, отводя взгляд от «того». «Раз понравился, его и надо покупать». Нина упрямо стояла между мной и кассой. Я начала слегка раздражаться; мне, наверное, видней, что я могу себе позволить, а что нет. «Да у меня и денег с собой нет», – нашла я простое объяснение. Она, не повышая голоса, так же тихо сказала: «У меня с собой есть. Я одолжу. Вы о деньгах скоро забудете, а радоваться будете долго». Это прозвучало для меня как восточная мудрость.
      Я вспоминаю ее каждый раз, когда застилаю постель нарядным покрывалом, кладу на него роскошные подушки, расшитые золотистым шелком. Такая красота…

Коллективизм

      В первое время мне показалось, что дружелюбие тайбэйцев к иностранцам, о котором я писала в предыдущей главе, это вроде как часть их любезности и гостеприимства. Однако постепенно мне стало понятно, что дело обстоит ровно наоборот: это скорее часть той потребности в дружбе, друзьях, дружеских контактах, которая свойственна их внутренним отношениям.
      Мой друг Петер Адамек, молодой ученый из Польши, профессор университета Фу Чжень, неплохо знающий тайваньцев, говорит так:
      – Конечно, постичь их истинный характер мне не удалось: очень уж в нем много невербального, интуитивного. Но есть свойства, ярко выраженные. Например, коллективизм. Я считаю это основной чертой их характера.
      Дальше он развивает эту мысль:
      – Тайванец не хочет, даже, пожалуй, и не может быть один. Взаимная помощь – основа их отношений. В любом комьюнити, любой организации вы найдете несколько «дань вэй» (небольших групп взаимной поддержки).
      Сам Петер побывал в разных дань вэйуниверситета. Сначала это была футбольная команда – играл он так себе, зато китайский там особенно не был нужен, а язык он знал слабо. Затем он стал по очереди певцом в студенческом хоре, актером в театральной студии… Выбирал бы, наверное, и дальше, если бы не присоединился к дань вэй«Зрячие друзья слепых».
      – Нигде и никогда в жизни не было мне так комфортно, не было такого теплого общения, как в этой группе, – говорит мне Петер.
      В будни студенты помогают своим сверстникам из расположенного неподалеку от университета общества слепых. Провожают их в магазин или в специальный колледж, где те получают профессию массажиста и другие, наиболее подходящие для незрячих. Иногда идут с ними небольшой компанией в кафе или чайную. Там неспешно общаются за трапезой. А по выходным выезжают за город. Раскидывают где-нибудь на лужайке лагерь. Играют на гитарах, поют, шутят, много смеются…
      – Много смеются? – сомневаюсь я. – Зрячие вместе со слепыми? Это ведь, наверное, не совсем… как бы это сказать поделикатнее, не так уж весело общаться с незрячими?
      – Почему? – искренне удивляется Петер. – Наоборот, никаких различий там не чувствуешь. Все ведь люди. И музыку любят одинаково, и песни, и, главное, у нас общие темы для разговоров.
      – Какие же у вас общие темы?
      – О политике. О еде (на Тайване это очень распространенный повод для беседы). О погоде. Ну и, конечно, о любви, о сексе. Куда же без этого – люди же молодые.
      – И что это вам лично дает?
      – Знаете, там я полностью раскрепощаюсь, такую чувствую легкость, свободу…
      Почти о том же писал в «Refections on Taipei» голландец Робин Руизендаал: «Здесь вы можете быть самим собой: люди открыты и совершенно безразличны к вашей „инакости“. Возьмите, например, толпу на ночном рынке. С одной стороны, сюда приходят „людей посмотреть – себя показать“. А с другой – каждый выглядит совершенно естественно, без всякого притворства».
      Японка Кондо Томоко воспринимает эту атмосферу еще острей: «Мои соотечественники, японцы, очень вежливы и сдержанны, они не позволят себе ничего лишнего ни в словах, ни в мимике, ни в жестах. Но я, человек экспрессивный, чувствую себя более непринужденно именно в релаксирующей атмосфере Тайбэя».
      Француз, священник отец Жан Лефёвр: «На земле мало мест, так широко открытых для других культур».
      Приятие всякой «инакости», открытость для всего непривычного – не есть ли это то, что принято называть модным словом «толерантность»?
      О толерантности, кстати, много говорят в Америке. Ее преподают в университетах, для ее пропаганды создаются целые фонды, ей посвящают ток-шоу. Словом, всячески воспитывают у американцев вот эту широту воззрений, способность приятия нестандартного, терпимость к непривычному. Воспитывают. А на Тайване я такого намеренного воспитания не заметила. Толерантность здесь как бы разлита в воздухе, она очень натуральна.
      Однажды на занятиях «ти-кон», которые я усердно посещала, я увидела среди сплошь китайских лиц резко отличное, европейское. Суховатое, вытянутое, с чуть грустными глазами. Оно принадлежало высокой молодой блондинке. «Англичанка», – заподозрила я, и не ошиблась. Мы познакомились. Эмми рассказала, что она родом из Бирмингема, что у нее произошла личная драма «космического масштаба» и что она лечит душевную травму в Тайбэе.
      – Как вы сюда попали? Родные, друзья?
      – Нет, родных нет, а друзья – да, друзей много, в сущности всё комьюнити. Но это потом.
      Несколько лет назад она уехала куда глаза глядят зарабатывать уроками английского. Только бы подальше от дома. У нее было два желания: чтобы на нее никто не обращал внимания и чтобы дали побыть одной среди чужих, забыться. Не сбылось ни одно. Ее трудно было не заметить – такую белую, такую большую, светловолосую. И ей тут же дали понять, что она не чужая. Ее приглашали на бесконечные посиделки, праздники, дни рождения. Ей рассказывали о своих радостях и горестях. И она отошла. Повеселела. Смягчилась. Нет, любовная ее драма не забылась. Но отсюда, из этого участливого окружения, эта драма слегка померкла, перестала ей казаться катастрофой.
      – Знаете, мне ведь казалось, что вселенная обрушилась. Я опасалась большого скопления людей, тем более их участия в моей жизни. Мне казалось это опасным для моего «прайвеси», моей частной жизни, закрытой от других. А тут, в Тайбэе, я почувствовала, какое это счастье – когда ты среди людей, готовых тебя выслушать, понять, умеющих горячо тебе сочувствовать. А главное – я обнаружила и в себе эту потребность – разделять переживания других людей.

Нет слову «нет»

      Дружелюбие, открытость, теплота – это, несомненно, черты характера тайваньцев. Однако все это – лишь первый пласт впечатлений, лежащих, так сказать, на поверхности. Будь все так просто, не существовал бы феномен «загадочного тайваньца».
      – Знаете, что отличает русского человека от тайваньца? Первый привык отвечать «нет» так категорично, как здесь совершенно не принято.
      Это говорит Виолетта, жена моего приятеля Го Лунга. В родном Ростове, а потом в Москве Виолетта была моделью. Взглянув на нее, в этом не усомнишься: очень красивая молодая женщина, с безупречной фигурой. Однажды она приехала на демонстрацию русской моды в Тайбэй, влюбилась в тайваньца Го Лунга, вышла за него замуж, родила двоих детей. И постепенно приобщилась к местной жизни. Но – именно постепенно, а не сразу.
      – Ой, это было так непросто. Вначале все эти улыбки, ласковые взгляды – они меня совершенно очаровали. Никакой загадки я тут не чувствовала. А потом стала замечать, что многого просто не понимаю. Например, вот это их неумение сразу отказать. Тайванец никогда не скажет «это невозможно», но – «да-да, конечно», «может быть», «я подумаю». Расплывчато. Потом мне это даже стало нравиться: так мило, приятно, ничто не режет слух.
      Я хорошо понимаю, о чем она говорит. С этим я уже сталкивалась.
      – Ты была в горах? – спрашивает меня коллега-профессор.
      – Нет, но очень бы хотела, – отвечаю.
      – Хорошо. Я за тобой заеду на машине, покажу замечательный храм.
      – Ой, как хорошо. А когда?
      – Скоро.
      Проходит неделя, другая.
      – Ты не забыл свое обещание? – напоминаю я наконец.
      – Свозить тебя в горы? Обязательно. Жди, скоро приеду.
      В конце концов узнаю у его друга, что у него поломалась машина, сейчас она в ремонте, и он не знает, когда ее починит и починит ли вообще. Но сказать мне прямо – очевидно, это для него просто невозможно. Даже, пожалуй, неприлично. Вообще прямой отказ я не получала никогда. Это для тайваньца звучит почти как оскорбление. Общее впечатление от общения у меня такое: все так мягко, закругленно, приятно и – неопределенно. Виолетта к этому уже привыкла, она видит в этом некую деликатность, боязнь обидеть. Ей это скорее нравится.
      Меня вгоняет в недоумение. Мне не хватает вот именно что внятности, четкой прямоты. Меня сбивает с толку, как бы сказать поточнее, приблизительность, что ли. Особенно когда дело касается времени.
      – Встретимся завтра, около чайной, – говорит новый знакомый.
      – Хорошо. Во сколько?
      – Около одиннадцати.

      Прихожу в 11.00. Знакомый мой стоит. Давно? Да минут 15–20. Мне неловко. В следующий раз прихожу за полчаса до назначенного времени. Его нет. Полчаса после назначенного часа; не дождавшись, собираюсь уже уходить. Вдруг появляется – с улыбкой, не торопясь.
      Вообще ко времени, как мне кажется, здесь относятся весьма условно. Зову гостей к семи вечера. Устав от приготовлений, в шесть прилегла на диван отдохнуть. Едва коснулась подушки, звонок в дверь – гости уже приехали.
      На занятиях в университете другая незадача. Первая моя лекция назначена на два часа дня. Прихожу к началу – никого нет. Через четверть часа подходят первые немногочисленные студенты. Я в панике. Лекция не состоится? В половине третьего аудитория заполнена наполовину. Я начинаю свою лекцию. К трем – все места заняты, некоторые слушают стоя. Позже я к этому привыкла и больше уже не паниковала. Справедливости ради должна заметить, что такое вольное обращение со временем свойственно далеко не всем людям, с которыми мне приходилось иметь дело. Обычно те, кто уже поработал за границей, вполне точны и даже пунктуальны.
      Впрочем, мне кажется, многим иностранцам именно это и нравится – отсутствие чрезмерной организованности, регламентированности. Американка Анжела Петерсон пишет об этом так: «В Америке слишком много правил, строго обязательных к исполнению, слишком много ограничений. Мне кажется, на Тайване более человечные отношения между людьми. И если ты даже нарушил правила, но не причинил вреда, тебя поймут, тебе это простят».
      Анжела, например, знала, что есть правило: трехколесные тележки для перевозки грузов в Тайбэе запрещены. Но вот она увидела на шоссе такую тележку, груженную бумажным мусором. Ее владелец спокойно проехал мимо полицейского, и тот его даже не остановил. Анжеле, воспитанной в строгом подчинении закону, это показалось удивительным. Она подошла к полицейскому и поинтересовалась:
      – А почему вы не остановили этого тележечника? Ведь, кажется, этот транспорт запрещен?
      – Да, есть запрет, есть, – неохотно ответил полицейский. – Но ведь если я его остановлю, я должен буду забрать у него тележку. А как он будет жить? У него же, наверное, это единственное средство к существованию.
      А Нина как-то вспоминала: сидела она в московской поликлинике в очереди на прием к врачу. Около семи вечера медсестра вышла из кабинета, показала на пациентку, сидящую перед ней, и сказала: «Эта женщина будет последней». Нина была в шоке: «Представляете, я и еще двое должны были уйти».
      – Что тебя так поразило? – не поняла я. – Ведь прием закончился тогда, когда и должен был закончиться.
      – Ну как же! – в свою очередь удивилась моей реакции Нина. – Там же люди сидели. В тайбэйских поликлиниках это правило: сколько бы ни было времени, все люди в очереди должны быть приняты.
      Не только в поликлинике, добавлю, но и в любой конторе, магазине, банке. Пока не обслужат всех, находящихся в помещении, двери не закроют.

«Тоньше и сложнее, чем в Европе»

      Иностранцы отмечают, что человеку западной культуры часто непонятна логика, а вернее, мотивы поведения тайваньцев. Канадец Пьер Люзель, например, предупреждает: европеец обычно стремится расставить вещи на свои места, следуя привычной последовательности. Но он вдруг обнаруживает, что не только ничто не прояснилось, а напротив, все еще больше запуталось. Привожу целиком его впечатления: «Здесь отношения, даже деловые, строятся более тонко и более сложно, чем в Европе. И если вы будете стремиться решать задачи прямолинейно, дела у вас застопорятся. Вы должны привыкнуть, что здесь, прежде чем подойти к разговору по существу, нужно найти подходы, которые построены по принципу „вокруг да около“. Сначала налаживаются отношения, потом уже все решается на этой основе. В большинстве ситуаций интерпретация окружающего мира строится не столько на строгой логике, сколько на интуиции. Многое происходило как бы „за занавесом“, и мне часто было попросту не понять истинного положения вещей».
      На самом деле, на мой взгляд, не так уж сложна и запутана эта система деловых отношений. Просто западный человек привык к хорошо структурированному, деловому и четкому стилю, а тайванец – прежде всего к дружбе. То есть стоит установить добрые, дружеские отношения, и самые тяжелые деловые переговоры пойдут значительно легче.
      Интересно, что вот этот специфический, несколько расслабленный стиль вполне уживается с бурным техническим прогрессом, с серьезными зарубежными контактами, с интенсивными торговыми переговорами. В городских офисах я вижу подтянутых, хорошо одетых клерков. А вечером во двор своего дома те же люди выходят, что называется, неглиже. Бедная Виолетта больше всего, кажется, страдает именно от этого пренебрежения к уличной форме одежды. Она же бывшая модель (а может, еще и будущая). Она привыкла к подтянутой, красивой одежде – рабочей, домашней, уличной.
      – А тут, представляете, выхожу в воскресенье во двор, и что я вижу? Кто-то в нижнем белье, кто-то в трусах, кто-то в легком халате.
      – Так ведь жара же, – пытаюсь я вступиться за тайбэйцев.
      – Для жары тоже есть наряды – шорты, майки, сарафаны. Но это для кое-кого из моих соседей как будто даже и не существует. Простота.
      Я, в свою очередь, тоже отмечаю некоторую непривычную простоту. Один мой знакомый, заведующий кафедрой, запаздывал на лекцию. Я спросила у его секретарши, не известно ли ей, где он.
      – Известно, спит у себя в кабинете, – охотно ответила она.
      Ну и ну, подумала я, так заложить своего начальника! Через некоторое время профессор появился в аудитории и без тени смущения сказал:
      – Прошу прощения, я сегодня немножко заспался.
      Студенты безо всякого удивления раскрыли тетради. Оказалось, профессор спит в кабинете каждый день. А что же здесь плохого? Отдохнул человек, посвежел, пошел работать дальше. И никакого секрета в этом нет.
      Другой преподаватель, человек очень уважаемый, любимец студентов, откровенно сообщает:
      – Пять минут перерыв. Мне нужно зайти ненадолго в туалет.
      И опять никакого удивления, потому что вообще слова «уборная», «туалет» здесь не носят такого «полустыдного» характера, как в Европе. Модно одетая молодая дама подходит в метро к незнакомому и тоже модному мужчине и громко спрашивает: «Не знаете, где здесь туалет?»
      Все делается для того, чтобы человеку было легко, комфортно, чтобы не напрягать его понапрасну, чтобы не обидеть. Отсюда вот эти ласковые, мелодичные голоса, обволакивающие интонации. Когда я говорю с Хон Мэйлан (Лили), молодым профессором университета Ченчжи, я чувствую себя жителем глухомани, приехавшим в столицу. Хотя на самом деле все наоборот. Я коренная горожанка, а Лили – селянка из далекой тайваньской деревни. Правда, она уже давно переехала в Тайбэй и говорит по-здешнему – плавно, с мелодичными интонациями, слегка поднимая их к концу фразы. Я же, слушая себя как бы со стороны, чувствую, как резки мои интонации, как громок голос. Я очень стараюсь, но мне так и не удается обрести эту плавность, мелодичность, эту успокаивающую тихость…
      Однажды меня пригласили на вечер факультета русского языка университета Ченчжи. Студенты ставили отрывки из русских классиков на языке оригинала. Я попала на инсценировку рассказов Зощенко. Участники – режиссеры, художники, дизайнеры, ну и, конечно, актеры – очень постарались. Студенты отлично выучили тексты, костюмы были грамотно подобраны, а декорации хорошо продуманы. И все-таки это был совершенно не русский спектакль, а именно тайваньский. Потому что привычный моему уху с детства зощенковский текст в исполнении вот этих мелодичных, обволакивающих голосов звучал диссонансом – слишком резко, пожалуй, даже грубо.

Мальчики и девочки

Красота по-тайваньски

      В дни моего пребывания в Тайбэе я то и дело впадаю в панику: как я их буду различать, их так много, и они же все одинаковые. Все маленькие, худенькие, все черноголовые; у всех раскосые глаза и плоские носы. Я, конечно, знаю про этот эффект восприятия другой расы: выделяешь то, что их отличает от тебя, а различия между ними самими не замечаешь. Я насмешничаю над собой: вспоминаю рассказ одного нашего кинорежиссера, который с небольшой киногруппой снимал сюжет в африканском племени. Однажды предводитель племени спросил, почему у него сегодня нет с собой кинокамеры. Оказалось, что он принял режиссера за его кинооператора. «Как нас можно было спутать, – изумлялся режиссер, – я полноватый шатен, а он худой блондин? Очевидно, мы все у него на одно лицо». Я чувствую себя здесь, на Тайване, совершенно тем же диким африканцем.
      Утром ко мне подходит студент, предупреждает, что сегодня не сможет прийти на мой семинар, он встречает сестру в аэропорту. Однако перед началом занятий я вижу, как этот студент входит в аудиторию.

      – Привет, – говорю, – уже встретил сестру?
      Он не отвечает, только улыбается. Впрочем, они все и всегда улыбаются. Вид у этого парня, однако, несколько озадаченный, его явно что-то беспокоит. В перерыве он подходит ко мне.
      – Извините, – говорит, – но у меня нет сестры. И я никого сегодня не встречал. Это, наверное, был другой ст удент.
      Еще один случай. Я жду водопроводчика: он обещал прийти на другой день, но не пришел. И вдруг я встречаю его в автобусе. Прошу Нину выяснить, почему он ко мне не приходит, я его очень жду. Нина, обменявшись с ним несколькими словами, переводит глаза на меня, на него и обратно. И молчит. Мужчина смотрит на меня с интересом.
      – В чем дело? – спрашиваю я Нину.
      – Он говорит, что ничего вам не обещал и вообще видит вас впервые, – удивленно отвечает Нина.
      Потом, конечно, эта болезнь прошла. Я стала различать не только отдельные типажи, но и отдельные лица. Я увидела, что разнообразия тут не меньше, чем в Америке или Европе. Скажем, мои аспирантки Нина и Таня. Они близкие подруги, но очень разные. Нина – маленькая, подвижная, лицом не очень приметная. Однако ее узкие глазки уголками вверх выдают ум и ироничность, а тонкая улыбка – способность глубоко понимать. Таня считается красавицей. Во-первых, она высокая – конечно, по здешним меркам, сантиметров 158–160. Во-вторых, у нее довольно светлая кожа. В-третьих, большие и не очень раскосые глаза. Она знает о своей красоте и гордится ею.
      Кстати, о том, что Таня красавица, я узнала от другой аспирантки Института русских исследоаний Лин Куан-линь (Сони). Она мне объяснила, что именно ценится в женской красоте:
      – Прежде всего рост: чем выше девочка, тем красивей. Потом – глаза. Чем они более круглые, тем лучше. Таких круглых, как у белых людей, здесь не встретишь, но совсем узкие, прикрытые верхним веком, считаются не очень красивыми. Потом – нос. Иногда встречаются носы подлиннее, – тут Соня посмотрела на меня и вздохнула. – Ну, не такие, конечно, как у вас. Это было бы слишком хорошо. Затем – кожа. Девочки стараются сделать ее как можно светлее, пользуются для этого разными кремами, мазями…
      – А как же загар? – вспомнила я русских и американских красавиц, часами загорающих на пляжах.
      – О загаре мы думаем все время, – по-своему поняла меня Соня, – бережем от него лицо. Когда на улице солнце, ни одна уважающая себя женщина из дома без зонта не выйдет.
      – Рост, нос, глаза, кожа, – подытоживаю я наш разговор. – Что еще важно в женской красоте? Фигура?
      – Нет, фигура большого значения не имеет. Мы же все худенькие, тонкокостные. Правда, иногда встречаются толстушки, но очень редко.
      – А ноги?
      В свое время Пушкин сокрушался, что по всей России не сыскать две пары стройных женских ног. Интересно, что бы он сказал о китаянках?
      – А что ноги? – удивляется Соня. – По-моему, никто на них внимания не обращает.
      Да уж, это точно. Иначе не носили бы модницы короткие юбочки, обнажающие и подчеркивающие огурцеобразное пространство между коленками. Отсюда, кстати, даже у самых привлекательных женщин не очень красивая походка, слегка вразвалочку. Интересно, что у молоденьких городских девушек этот дефект меньше, а в центре Тайбэя, на улицах я пару раз даже встретила совсем прямые женские ноги. Как и почему изменяется эта генетика, сказать не могу.
      Я еще хотела спросить Соню, почему у многих девушек неровные зубы. Но передумала: сама она была бы прехорошенькой, если бы ее передние зубки не налезали друг на друга. Соня, однако, их не стеснялась, как и другие девушки с тем же недостатком. Правда, у двух-трех студенток я все-таки увидела брекеты. Но они, кажется, недавно вернулись из Америки. Остальных это явно не беспокоило.
      «А что ценится в мужской красоте?» – этот вопрос я задавала нескольким своим студенткам, но внятного ответа не получила. Как правило, они отвечали, что внешность для мальчика дело десятое, но раз уж я так настаиваю… И дальше шел примерно тот же ряд критериев – высокий рост, круглые глаза, длинный нос. Спрашивать «блондин или брюнет» смысла не имело: брюнеты здесь все. Хотя именно у мальчиков – кажется, даже больше, чем у девочек – принято красить волосы. Я встречала и рыжеватых шатенов, и выбеленных блондинов.
      Кстати, насколько мне удалось заметить, студенты не меньше, чем студентки, внимательны к одежде, как сказали бы у нас, к своему «прикиду». Впрочем, тайбэйцы лет до 50, а часто и старше, вообще большие модники.
      – Как вы отличаете тайваньца от китайца с материка? – спросила я Нину.
      – По одежде. Они, если только не из Пекина, Харбина или какого-нибудь другого крупного города, совершенно не следят за мировой модой.
      Тайваньцы же стараются не отставать от мировых тенденций. На их худеньких изящных фигурках (без учета ног) все эти брючки, маечки, пиджачки сидят очень ловко. При огромном количестве товаров в магазинах и на рынках здесь совсем несложно подобрать правильную цветовую гамму – одежда, сумка, туфли, поясок, все в тон. И, скажем, Таня меняет свои туалеты, а с ними и стиль, едва ли не каждый день. И делает это очень умело.
      Но и пожилые дамы, например профессора университета, стараются не отстать от моды: их шляпки, шарфики, украшения вполне соответствуют последним образцам, предлагаемым модными журналами Европы.
      Вся эта хорошо одетая публика особенно заметна по вечерам на главных «прогулочных» улицах вроде Ксимен, Данхуа Роуд, Фуксин. Разнообразие нарядов хорошо дополняется форменной одеждой школьников и студентов профессиональных колледжей. Форма не только не скучна, наоборот, она яркая по цветовым сочетаниям, оригинальная по покрою и весьма разнообразная.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.