Глава 2

ТЕОРИЯ ВОЛЬНОГО ЗАСТРЕЛЬНИЧЕСТВА

Весной в Граде Града началась хлопотливая пора. Шли экзамены. Студенты отмечали в академической таверне свои успехи и поражения. Над студенческим городком не умолкали здравицы и застольные песни, слышался девичий смех.

Хоакином же овладел тоскливый настрой. Ничто не радовало его. Предстоял экзамен по транспортной магии, и Хоакин точно знал, что с поляризационными векторами пути ему не совладать.

К Градскому Колизею – месту проведения экзаменов – он шел как на эшафот. На беговых дорожках уже разминались его однокурсники. Транспортная магия требовала хорошей физической подготовки. Требовалось на бегу открыть ворота измерений и ворваться в них, пока не захлопнулись. А там уж дело в шляпе. За воротами один шаг мог иметь протяженность и пару дюймов, и несколько сотен миль. Все зависело от мага.

Вот только чтобы открыть ворота измерений, предстояло прийти в нужное состояние духа. Или прибежать. Стать на гаревую дорожку, высокий старт и – вперед, пока не осенит вдохновение.

Истессо подошел к столу.

– Зачетку сюда, – монотонно сообщила госпожа Линейка. – Ваша дорожка третья. Тяните билет, сударь.

В глаза Линейку звали Эльзой Долорозо. Она вела курс транспортной магии, была молода и тоща до неприличия. Академию Эльза закончила три года назад, а потому считала, что видит студентов насквозь. Хоакин ее побаивался.

– Вот, госпожа Долорозо. Переход в Циркон, госпожа Долорозо.

– Приступайте, сударь.

Хоакин вздохнул. Побывать в Цирконе он бы не отказался. Столица Тримегистии, резиденция верховного шарлатана… Там нашлось бы на что посмотреть. Но Град Града находился на самом севере Тримегистии, и от столицы его отделяло чудовищное расстояние.

По условиям экзамена Колизей накрывало экранирующее поле. Даже будь Истессо магом из магов, он вряд, ли сумел бы его пробить. Без этого поля самых талантливых учеников раскидало бы по всему Терроксу.

– На старт! Внимание! Марш!

Хоакин побежал. Трибуны Колизея неторопливо уплывали за спину. Цветущие кусты сирени, столы с экзаменаторами, флаги в синем небе. Снова кусты, снова столы. Опять флаги. Под ногами шуршала гаревая дорожка. Если повернуть голову, в поле зрения попадали сочувственные лица однокурсников.

Хоакин старался без нужды головой не вертеть. Да и дыхание не сбивать. По всему получалось, что оно ему еще надолго понадобится.

– Это кто ж такой? – наконец нарушил молчание королевский инспектор, гость из столицы.

– Истессо, ваше превосходительство, – нехотя ответил ректор. – Редкостная дубина.

На студенческих скамьях кто-то хихикнул. Хоакин закусил губу.

«Раз, два, три, – повторял он про себя. – Ничего… хорошо, что Марьяша не пришла. Позора меньше».

Второй круг, третий…

Четвертый, пятый…

– По-моему, это глумление, – наконец бросила госпожа Долорозо. Остановите же его! У меня в глазах рябит.

– Ничего, пусть бегает. Дурная голова – ногам забота.

Меж лопаток побежала струйка пота. «Шам шени туртулак, они бели огайда», – наугад попробовал Хоакин. Шаги зазвучали тише и мягче. Под ногами полилась ковровая дорожка.

– Может, дадим ему еще круг? – предложил ректор – Все-таки старается.

– Гнать в три шеи из академии, – отозвался чей-то брюзгливый баритон. – Из-за таких, как он, нам дотации режут. Охламон.

Дорожка под ногами кончилась. Хоакин осознал простую вещь: сейчас он пойдет на девятый круг. Будет ходить кругами, как годы и годы до того. Понуро, уныло, подчиняясь указаниям людей, которых не уважает и терпеть не может.

В то время как свобода – вот она. Рядом, за воротами.

Стоит лишь наплевать на условности.

– Э, э! Что это он?! Куда?!

– Истессо, оставьте свои фокусы!… Что за выходка?!

Гаревая дорожка уходила направо. Хоакин сворачивать не стал. Он все бежал и бежал вперед: через трибуны Градского Колизея, мимо скамеек, плакатов, мимо онемевших от удивления однокурсников. Град Града уходил в прошлое. Таяли в тумане семь потерянных лет, наполненных зубрежкой, страхом перед преподавателями, бесшабашными пирушками, дуэлями…

«Уйду в разбойники, – думал Хоакин. – Как я раньше не догадался? Буду восстанавливать справедливость. Отнимать у богатых, раздавать бедным».

Вечером того же дня он оказался в Деревуде, в обители вольных стрелков. И это тоже было своего рода чудо. Достаточно глянуть на карту: где Град Града, а где Деревуд?

То-то же.

Лес смыкал над головой студента зеленые кроны. Семь лет кабинетной жизни не прошли даром: от лесных запахов у Истессо закружилась голова. Древесные корни – не кубические, не корни уравнений – лезли под ноги. Птицы весело щебетали всякую ерунду. Они знать ничего не знали об изочарах и магопотенциалах.

– Ля, маэстро Кроха, – пропела над головой студента дубовая ветвь. – Человек.

– Че?…

– Путник, друг мой. Могу прозакладывать смычок, онне граф и не аббат. Хе-хе! Прослушаем его тремоло, маэстро Кроха?

– Че?…

Хоакин завертел головой. Звуки доносились откуда-то сверху.

– Кто вы?! – крикнул он, задрав голову. – Что вы там делаете?

– Мы вольные стрелки, парень. Кошелек или жизнь!

Ветви зашуршали, и на тропу скакнул человек. В зеленом камзоле, тонконогий, круглоголовый – он напоминал богомола. Из-за спины разбойника виднелся гриф китарка. На носу поблескивали очочки.

– Деньги отдавай и не фа-ля-соль. Понял?

В руках очкарика блеснула шпага. Сразу видно – часто держать оружие ему не приходилось.

– Ты разбойник, что ли?… Так бы и сказал.

– Разбойник… Я вольный стрелок. Алан Квота Квинта-Ля, к вашим услугам, – расшаркался стрелок. – Трувер и миннезингер лесной братии.

– А я Хоакин Истессо. Только денег у меня нет.

– Че? Че он грит?

Кусты зашевелились. Из них выбрался великан в кожаной безрукавке – чернявый, с глумливой сатирьей рожей. В нечесаной бороде его застряли березовые листочки.

– Денег нет, говорит, – сообщил Алан. – Совсем.

– Это зря. – Громила почесал бороду. – Это мы проверим. И все равно ограбим и убьем. Только уже без удовольствия.

Хоакин вздохнул:

– Убивайте. Но денег у меня все равно нет.

Он снял с плеча сумку и бросил очкарику. Тот пошарил внутри и согласился:

– Не врешь. С деньгами у тебя полная кабалетта. Жрать небось хочешь?

– Ага.

– Тогда идем. Эй, маэстро Кроха! Хоакин наш гость, так что личико повежливее сделай. Покажи, что здесь и как. А я пойду распоряжусь что-нибудь рубато.

Квота Квинта-Ля умчался. Громила проворчал нечто неопределенное и нырнул в кусты. Вернулся он в шикарном берете малинового бархата.

– Добро пожаловать в Деревуд, усталый путник. Рад, что ты не стал отбирать у Алана шпагу и бить его коленом в живот, как собирался. Собирался, собирался, по глазам вижу. Видишь тот куст? – Грязный палец вытянулся к зарослям ежевики. – Там Соль Брава. Шести дублонам с полутораста шагов в глаз попадает.

Хоакин уважительно затаил дыхание.

– Теперь посмотри налево.

Студент послушно повернул голову.

– Рут Доднапью. О ее меткости шепотом говорят. Вслух боятся, понял? Горда, обидчива, злопамятна – истинная дочь леса.

– Э-э… Застрелит?

– Хуже. Глаза выцарапает. А вон там…

– Вообще-то я иду в Агриппию, – сообщил Хоакин. – У меня там родственники.

– Мы их оповестим. Назначим выкуп. Очень большой.

– Да вы и очень маленький вряд ли получите.

– Ничего, ничего, не спорь. Так полагается.

Некоторое время они шли в молчании. Потом верзила достал из кармана красную шелковую косынку.

– На, повяжи на шею. Через две сосны Самуэллир сидит.

– А он что?

– Близорукость минус двенадцать. На слух стреляет.

– И?

Кроха вздохнул:

– Это косынка его жены. Самуэллир ее боится до дрожи в пальцах. Жены, я имею в виду, жены, не косынки. Может, и пронесет тебя, бедолагу.

Хоакин вновь заозирался. На душе стало светло и радостно. В лесу щебетали птицы, прыгали по ветвям белки – отчего бы здесь не водиться разбойникам?

Экскурсия продолжалась до самого разбойничьего лагеря. Когда меж деревьев завиднелись отблески костра, Кроха погрустнел.

– Ну вот и все. Пришли. Сейчас представим тебя капитану. Корин! Эй, Ко-орин! – закричал он.

Из сумрака вылепилась тщедушная фигурка в плаще-невидимке и огромных болотных сапогах. Щека разбойника была перевязана платком.

– Корин, у нас сюрприз.

– Сюрприз? Где? Который? – Разбойник говорил отрывисто, словно лисица, лающая на ежа. – Барон? Виконт?

Он придвинулся к Хоакину нос к носу. В лице его мелькнуло благоговейное выражение:

– Неужто епископ?!

– Нет, Корин. Это всего лишь студент. В Агриппию к родителям идет.

Глаза Корина подозрительно блеснули:

– Студент? Не шпион?

– Не беспокойся. Лучше проверь, не осталось ли сухарей. Гостя надо кормить, поить, ну и прочее, что полагается.

Капитан проворчал что-то и растворился во тьме. Послышались булькающие звуки, словно кто-то полоскал горло. Бородач уважительно посмотрел вслед:

– Таков он, наш Корин. Зверь! Слова лишнего не скажет, все как молния: фырь! фырь! А уж в бою страшен!…

В последнем Хоакин сильно сомневался, но говорить об этом не стал. Они двинулись к поляне. Сквозь кусты пробивались неяркие отблески огня. Квота Квинта-Ля сидел возле костра, копаясь в сумке Хоакина. Заслышав шаги, он поднял взгляд:

– Маэстро Кроха, ага. Недурная экспозиция, смотри! – он потряс в воздухе сумкой. – Наш юный друг неплохо аранжирован. Сыр, ветчина, лук. Славный ансамбль, особенно ежели под пивко.

И протянул Хоакину кружку. Истессо сдул пену и сделал большой глоток. В голове мелькнула мысль: а стоило ли убегать из Града Града ради всего этого?

Можно утешать себя тем, что эти разбойники ненастоящие. Что истинные стрелки – они где-то в патруле. Или грабят виконтов на большой дороге. А эти так, для отвода глаз, для декорации. Но почему же они зовут Корина своим предводителем?

– Еще пива, парень? – Кроха потянулся к нему с кувшином.

– Нет, спасибо.

– Зря. Нашей, разбойничьей выделки пивушко.

– Тем более не надо.

Пиво сильно отдавало погребом. Оно вызывало в памяти мышей, гору промерзшей брюквы и моченные в бочке яблоки. Вполне возможно, что оно называлось «Старый душегуб» или «Почтенный волочильных дел мастер». Пивовары никогда не отличались буйной фантазией, когда дело касалось названий.

– А что, – неуверенно спросил Истессо, – остальные скоро подтянутся?

Менестрель и громила переглянулись.

– Остальные?

– Ну… другие разбойники.

– Кроха, – сказал Квинта-Ля, – загляни в корзину. Клянусь Эвтерпой, там что-то осталось со вчерашнего. Сапподжиатурь нам яичницу, а я пока объясню Хоакину суть дела.

Бородач недовольно подчинился. Ему хотелось посидеть у костра, вставить в разговор свои пару монеток, но ослушаться Алана было невозможно. Зашуршали ветви крушины, и Кроха исчез в темноте.

– А ты ведь прав, парень, – серьезно сказал Алан. – Вольница Деревуда переживает далеко не лучшие времена. Еще лет пять назад нас было несколько десятков. Куда все подевались? Кто-то умер от ран и болезней, кому-то опротивел разбой… Но в основном все разбежались из-за неверия.

Музыкант достал из кармана книжку в иссиня-черной обложке.

– Держи. Только осторожно: здесь плоды моих многолетних трудов. Насладись-ка.

Книга оказалась теплой и трепещущей, словно пойманный воробей. Под ревнивым взглядом Алана студент перелистнул страницу. Потом еще одну. Белиберда какая-то.

– Н-ну… – осторожно протянул он, чтобы не обидеть менестреля, – занятно, пожалуй.

Взгляд Алана сделался тревожным, как у кошки, чье потомство складывают в мешок и несут к реке.

– Занятно?! Ты сказал – занятно… Ладно. Простим профану, что не способен пикколо отличить от гобоя. Здесь, – Квинта-Ля веско похлопал по черной обложке, – заключен квинтэссенций передовой мысли нашего мира. Теория Вольного Застрельничества. Слушай!

И Квота Квинта-Ля начал свой рассказ.

Вольные стрелки, говорил он, существовали всегда. Всегда находились люди, склонные отнимать и делить, вместо того чтобы складывать и умножать. Разница между финансистами и разбойниками мала. Те и другие пользуются одинаковыми приемами: «Переложим дублон из одного кармана в другой, – говорят они, – посмотрим, что получится». Вот только экономисты перекладывают монеты из своего кармана, а разбойники – из чужого.

Но и у тех и у других денег почему-то прибавляется.

А раз так, то разбой привычен и понятен человеку. Под него только надо подвести научную базу. Что Алан и сделал.

– Я, – перелистал Алан книжку, – расписал базовую архетипику застрельничества. Создал календари, вычертил графики сезонной ограбляемости. Начать, пожалуй, следует с этого.

На странице чернела септаграмма. В углах ее можно было прочесть нижеследующее:

И так далее. Рядом с каждой надписью была нарисована картинка, изображающая героя стихотворения. Романтическая Подруга вышла пухлощекой и губастой. Для Пламенного Мстителя художник не пожалел черной краски, и мститель вышел похожим на сарацина.

– Ну как?

– Стишки подкачали, – честно отозвался Истессо. – И рифмы… того…

– Ну да, – насупился Алан. – Сейчас ты поведаешь мне, как сухим, безжалостным анализом убивать пламенные порывы вдохновения. Ну давай, давай. Ты ведь это хотел сказать?

Хоакин чуть отодвинулся. Психов он побаивался с детства.

– А то, что я ночей не спал, сочиняя, – тебя не волнует? Душу вкладывал! В муках бился над каждой строчкой! Впрочем, ладно. Что с профана взять? Перед тобою основной закон вольного застрельничества. В переводе на человеческий язык он звучит так: «Чтобы банда (шайка, ватага, клика) существовала неразрывно но времени и пространстве, ее основу должен составлять разбойный септет». Аранжируешь?

– Нет.

Появился Кроха, неся сковороду и корзинку с яйцами.

– Подвиньтесь, ребята. Сейчас яичница будет.

Музыкант его не слышал.

– Ты бемоль, Хоакин! – объявил он. – В смысле, болван. Объясняю снова. Без капитана шайка разве может быть?

– Не может.

– Правильно. А у капитана должна быть подруга. Улавливаешь?

– Ну.

– А какая шайка без беглого монаха? Или менестреля? – Его палец заскользил по септаграмме. – Вот и получается: пока среди разбойников не отыщутся семь главных фигур, банда обречена на вымирание. Стрелков никто не станет принимать всерьез. И наоборот: если семерка собрана, никакие преследователи не страшны.

Затрещал, плавясь на сковороде, жир.

– А! – До Хоакина наконец что-то стало доходить. – Значит, Капитан, Беглый Монах, Верзила, Менестрель, Романтическая Подруга…

– А также Пламенный Мститель и Неудачливый Влюбленный, – подсказал Кроха. – Без них никак.

– Ну да. Никак. – Алан в воодушевлении вскочил на ноги. – Вот и получается разбойный септет. Стоит его собрать, и произойдет чудо! Сердца исполнятся отваги и любви к приключениям. Людям станет безразлично, что справедливость – это миф. Что виконтам и переодетым красоткам в лесу делать нечего. Произойдет великая вольнострелковая алхимия.

…Время неумолимо близилось к рассвету, а Квинта-Ля все не умолкал. Костер догорал, мерцая лалами и рубинами углей. Потянуло утренней свежестью.

– Я… я, пожалуй, согласен, – устало сказал Хоакин. – Но что я должен делать?

– Сущие пустяки. Мы возродим славу деревудской вольницы. Кроха исполнит роль Верзилы. Я – конечно же Народный Менестрель, а…

– Корин – Капитан?

– Да.

– Это всего лишь четверо. Хок будет Мстителем. Надо еще троих.

– У меня возникла великолепная триоль. Кроха, способен ли ты на жертвы?

Бородач приосанился:

– Всегда.

– Знал, что не собьешься с такта. Ты сможешь найти Катарину?

– Шалунью нашу? Хохотушку? Принцессу?

– Да. Сыграем скерцо: у Корина болят зубы? Наведи его на мысль, что знаешь отличную ворожею. Нам бы выманить его из леса, а там уж полдела сделано.