– Я несколько раз возвращался после нашей первой встречи, – продолжал Эрастофен. – Упрашивал, умолял Маггару вернуться. Кремень-фея.

– Не захотела?

– Нет. Говорит, ты единственный воспринимаешь ее всерьез.

– Мне она это тоже говорила.

– Что это значит, интересно?

– Понятия не имею.

Он действительно не знал. Обычно в разговорах с феями люди неискренни. Трудно разговаривать с женщиной, что размерами не превышает воробья. С детьми похоже бывает: хочется смотреть сверху вниз. А это либо сюсюканье, либо пренебрежение в голосе. Хоакин счастливо избегал и того и другого.

А еще – Маггаре нравились герои. Эрастофен же, при всем своем могуществе, в герои не годился. Скорее в бухгалтеры или казначеи.

– Я дал на лапу профосу. Он поклялся, что не будет подслушивать. Я оставлю тебе хлеб с ТМИ(Н)ом, и ты сможешь бежать из тюрьмы.

– С чем хлеб?

– С ТМИ(Н)ом. Трещина Между Измерениями (Нестабильная). По сути это комок антипространства. Тебе надо будет размазать его по стене. Через несколько часов трещина откроется, и ты сможешь бежать.

– Куда же я убегу?

– В Деревуд, естественно. – Эрастофен покопался в карманах и достал цветок ядовито-зеленого цвета. – После перехода разотрешь это в пальцах и понюхаешь. Он заставит тебя чихнуть.

– Интересно. Значит, Деревуд. В котором хозяйничает Дофадо.

– Это я беру на себя. Ты вновь станешь капитаном. Кое-какие страницы из книги придется удалить – для твоего же спокойствия.

– А Фуоко? Маггара? Инцери?

Альбинос развел руками:

– Сам понимаешь, чем-то придется жертвовать. Из этой камеры у тебя один путь: в логово чудища. А Василиск – это не Бахамот. Это взрослый зверь. Могучий. Окаменяет взглядом. Ты же будешь связан и без меча.

Хоакин молчал, и Эрастофен добавил:

– Твоих спутниц отправят следом за тобой как соучастниц. За Инцери я еще поборюсь – она несовершеннолетняя, – но Лиза и Маггара обречены.

– А в случае побега?

– Их помилуют. Я знаю лазейку в доннельфамских законах.

– Тогда я согласен.

– Вот и славно! – Эрастофен вздохнул с облегчением. – Я уж боялся, что ты станешь артачиться.

Хоакин ничего не ответил. Эрастофен мерил Ланселота общечеловеческими мерками. То, что тот пошел на попятную, ничего не значило. Рождаясь вновь и вновь под разными именами, рыцарь привык к ожиданию.

– Мне нужны гарантии, – предупредил он.

– Мое слово. Годится?

Хоакин кивнул.

– Что ж. Доставай.

Эрастофен стащил с головы шляпу и принялся в ней рыться. В этот момент дверь простуженно захрипела. В щель просунулся любопытный нос.

– Так-так. О чем шепчемся, господа хорошие? Под монастырь старичка подвести вздумали?

Философ выронил шляпу. Пирожок с ТМИ(Н)ом покатился по полу, металлически позвякивая.

– Так-так, – повторил профос – Что это?

– Ничего особенного, господин профос. Решил угостить друга детства. Национальное анатолайское блюдо.

Профос выказал удивительную осведомленность:

– Тиропитаки? Нехорошо, сударь.

Он потыкал в хлеб пальцем:

– Пилочки… нет пилочек. Лестница веревочная? Не пойму. Сударь, чем вы начинили это блюдо?

– Скверно, господин профос, – заметил Хоакин. – Слово нарушаете. А вам между тем деньги плочены.

– Значит, мало плочено, – отрезал тот. – А вы, господин, тоже хороши. Вас побег подбивают нарушить, а мы и рады ушки-то поразвесить. Стыдно должно быть.

Он достал свисток и засвистел. В камеру ворвались два солдата.

– Этого, – профос указал на Эрастофена, – под стражу. До выяснения злоумышлении. Господин Розенмуллен ему благоволит, не вышло бы оказии… Этого – указал на Хоакина, – господину Базилиску на ужин. Немедля.

– А даму? С малявками что делать?

Профос задумался:

– Доброе у меня сердце. Жалостливое. Но служба важнее. К Базилиску их. Как герцог приказал.

Алебарды стражников согласно лязгнули.

– Остолопы! – взвизгнул Эрастофен, когда солдаты поволокли его из камеры. – Герцог вас в свинопасы разжалует!

– Свинопасов принцессы любят, – отозвался один из стражников. – Пройдемте, господин хороший. Нечего вам тут ошиваться.

Крики философа стихли вдали. Солдаты же вернулись за Хоакином.

– Спешка, спешка… Тревожность несусветная, – ворчал профос, когда они спускались в подземелье. – Экая ты птица важная! Небось его светлость укатили и в ус не дуют, А мы корячься тут. Базилиска накормленность пищи поддерживай, порядок пресекай. Шевелись, скотина!

От тычка Хоакин полетел с лестницы. Падая, он сдернул за собой обоих стражников. Грому и лязгу хватило бы на рыцарский полк. Так, с руганью и зуботычинами, его потащили в самые глубины Камении.

В логово Базилиска.

Подземелья бывают стихийные и организованные это известно всем. Но в отличие от тюрем и пивных подвалов, логовища зверей великих относятся к организованному типу. Строят их по одному плану.

В некоем сейфе лежит типовой проект. Форма сталактитов соответствует единому стандарту, и вычерчивают их по лекалу. Головокружительные изгибы переходов давно просчитаны и оприходованы. Капающая вода, квакающее эхо – все входит в смету. Эрастофен многое может порассказать о дворцах чудищ, очень многое. Ведь это единообразие не случайно. Оно приводит к одинаковому течению мыслей в головах правителей. А значит, и в головах подданных тоже.

Шаги Хоакина гулко отдавались в каменном тоннеле. Стражники двигались почти бесшумно. Они знали, что лишний раз привлекать к себе внимание не стоит. Ведь Базилиск почти не спит, в отличие от герцога.

– Стой! Раз, два! – приказал профос.

Узник послушно остановился. Коридор перегораживал шлагбаум с невнятной табличкой: «Кормить с ч. до с». Возле него застыли стражники в алых мундирах – личная гвардия Базилиска. За их спинами нетерпеливо подпрыгивала Лиза.

– Хок! Ты здесь!

Профос не успел слова сказать, как Лиза повисла на шее Хоакина.

– Хок, миленький!

– Эй, сударыня, – забеспокоился один из стражников. – Не так быстро. Его же казнят. К чему расстраивать беднягу?

– Хотел бы я поменяться с этим парнем на пару минут, – вздохнул его напарник. – Но не больше.

На шлеме его вспыхнул яркий солнечный блик; фея удобно устроилась в перьях плюмажа. Элементаль влезла на штанину стражника. Но, завидев Хоакина, они поспешили перебраться к нему.

– Хок, я уж думала, ты погиб. Розенмуллен не из тех, кто прощает обман. А ты его сильно разъярил.

– И разъярю еще больше.

– Хок!…

– Ну ладно, ладно. Сами разберетесь, голубки, – хмыкнул профос. – Эй, Вилльо! Ганс! Возвращаемся. Ваше здоровье, господин бунтарь.

Профос отсалютовал пленнику шпагой и зашагал обратно по коридору – к свету, уюту и теплу тюремных камер. Алебардисты поспешили за ним. Вскоре их шаги стихли в глубине тоннеля. Возле шлагбаума остались Хоакин, Фуоко да двое стражников из Базилисковой гвардии.

– Ну вот, ушли, – вздохнула Лиза. – И мы опять в пещере зверя великого. Как тогда… Все повторяется.

– Вот только Хок стал опытней. – Элементаль вцепилась в плечо стрелка всеми лапками. – Второе чудище победить легче. Это как плавать. Раз научишься и потом плаваешь, плаваешь, плаваешь. Пока не посинеешь.

Хоакин погладил Инцери по спинному гребню. Та блаженно зажмурилась. Вряд ли саламандра умела плавать – разве только в магме. Но в ее словах был резон. Может, в Камении найдется подземная река, по которой можно бежать из логова?

Стрелок обнял Лизу и негромко сказал:

– Когда появится чудище, бери девчонок и беги. Жертва из тебя никудышная, так что выберешься.

– А ты?

– Я приму бой. Все-таки я Ланселот. И буду им Даже после смерти.

– Хок, не говори так. Ты не погибнешь!

– Побыстрее там с нежностями! – прикрикнул один из гвардейцев. В отличие от своего спутника, который был худ, черняв, угреват и усат, он походил на свежевыкопанную картошину. Кругленький, плотненький, грудь – бочонок, голова – пивная кружка. Белокурые локоны на голове, тонкие, словно пух. У младенцев похожие бывают.

– Будет тебе, Пампфель, – усовестил его усач. – Пусть попрощаются. Там-то не до объятий будет.

– Э-э, – скривился белокурый, – Раз на раз не приходится… Посмотрю я, Ганхель, что ты запоешь, когда обратно их тащить придется.

Усач не ответил. Тронул деликатно стрелка за плечо, буркнул:

– Ладно, пойдем. Хватит, того… Слышь, парень?

Жалобно всхлипнула Маггара. На Лизиных щеках тоже поблескивали слезы. Одна Инцери крепилась – не из недостатка сентиментальности, огненная саламандрья природа не позволяла.

– Идем, идем. Господин Глинниус заждался, – забубнил Пампфель. – Ему еще бумаги оформлять по вашей милости.

– Мы, между прочим, к вашему Глинниусу не напрашивались, – огрызнулась Фуоко. – И на бумаги его плевать! – Она достала платочек, высморкалась. Нос ее покраснел от слез.

– Будет, будет. Мы ведь тоже не со зла. Работа такая. Пойдемте, господа.

Нехотя, нога за ногу смертники побрели по коридору. Ни говорить, ни протестовать не хотелось. Сырой камень подземелий вытягивал силы. Даже стражники приутихли: словно не люди шли каменной тропой, но призраки.

С каждым шагом Хоакину становилось все спокойнее. Ланселот веками сражался с чудищами. Инстинкты говорили, что теперь-то он на своем месте. Занимается тем, для чего был рожден. Что может быть лучше? В душе поднялась радость, из-за нее-то Истессо и пропустил миг, когда к обычным шумам – причитаниям Маггары, сопению Пампфеля и капанью воды – добавились новые звуки.

Бум. Бум. Бум. Бум.

Словно измученный жаждой пьяница несет винную бочку. Поднимет, уронит, вновь поднимет, опять уронит.

– Господин Глинниус, – пробормотал Ганхель. – Ну, кажется, нам пора.

Бум. Бум. Бум.

– Постой-ка. – Пампфель упер руки в бока. – Ты что же это?… Улизнуть собрался?

– Тихо, дружище. Вовсе нет. Я всего лишь…

Огромный черный силуэт вырос в коридоре. Бесформенная туша, нечто гигантское, идущее от начала времен.

– Всего лишь что? – прогремел чудовищный голос. Таким голосом, пожалуй, мог бы говорить оживший солончак. – Не выйдет, Ганхель. Куда же ты? Дай я гляну! В твои бесстыжие! Глазки бесстыжие гляну!

Силуэт рывком приблизился. Во лбу его вспыхнула алая звезда. От ее света ноги сами прирастали к камню подземелий.

Попасть в Урболк несложно. Если вы король, разумеется, – некоролям в Урболке делать нечего.

У каждого королевства есть столица. В каждой из Двенадцати есть дворец, в котором живут правитель и чудище[4], Камения, Скалия, Пустошь… Даже в пустыне кочевников можно обнаружить Варклап-Сарай, надо лишь хорошенько поискать его. Из логовищ двенадцать старинных порталов ведут в Урболк. Путешествие происходит довольно быстро: несколько часов пути, и короли со всех краев Террокса собираются на постоялом дворе.

Вот только обратных порталов не существует. Их запретил строить перводракон. Он опасался, что варвары Аларика воспользуются ими, чтобы напасть на зверей великих. Да, в те времена варвары еще знали, с какого конца следует браться за меч… Но прошли столетия, и односторонние порталы стали досадным анахронизмом. После каждого заседания дюжинцам приходилось добираться домой как попало, а это означало недели пути.

У Розенмуллена и Фероче этих недель не было.

– О-ох!

– Не отставайте, ваша светлость. В здоровом теле – здоровый дух.

Скрип-скрип. Стук-стук. Скрип-скрип.

– О-ох! Восьмой круг, ваше магичество!

– Я же не виноват, что вы не восприимчивы к Вдохновению Пути. Поднажмем, ваша светлость! Немного осталось.

Дюжинцы с тревогой выглядывали из окон постоялого двора. Решалась их судьба. Их самих и одиннадцати зверей великих.

По нетронутым снегам Урболка пролегла лыжня. Лыжня элитная, со значком VIP. Своим существованием она была обязана царственным особам. Возглавлял гонку бодрый Фероче. Снежная пыль взметалась из-под полозьев, щеки шарлатана горели ярким румянцем. Следом плелась жалкая тень – обжора и пьяница Розенмуллен. Лыжники пытались запустить заклятие перемещения, то самое, что когда-то не далось Хоакину, приведя его на скользкую разбойничью стезю.

Что-то не ладилось в хитрой механике волшебства. Вдохновение Пути все не приходило. Герцог жаловался, хныкал, стонал… в общем, вел себя не по-мужски. Накрытый стол в обеденном зале постоялого двора не давал ему покоя. Шарлатан же, напротив, был собран и целеустремлен. Его тоже мучила жажда, но иная.

Жажда отмщения.

Там, в Доннельфаме оставался мерзавец Истессо. Даже чудище не так жаль (в конце концов Бахамот остался жив), как веры в людей. До сих пор Фью Фероче искренне верил, что видит насквозь любого своего подданного. Понимает, знает его как облупленного.

И вот осечка. Хоакина ему разгадать не удалось.

А значит, Ланселот должен умереть.

– Я не по погоде одет, – ныл герцог. – У меня печень колет. Я есть хочу!

– Будьте же мужчиной, Розенмуллен, – устало отвечал шарлатан. – Где ваше достоинство? Честь, наконец. На вас смотрят, старая размазня!

Тварь пронизывала своих жертв алчным взглядом. Хоакин толкнул Лизу под прикрытие валунов, а сам бросился навстречу зверю. Голову он старательно отворачивал, чтобы не видеть окаменяющих глаз.

Гигантская туша со скрипом присела:

– Хо-хо-хо! Чудная встреча, господин. Ганхель, подлец, мерзавец! Уж целый месяц. Жду, когда ты. Соизволишь принести бочонок. Проигранный, каменного масла.

– Э-э… но, господин Глинниус… Мое расписание караулов… невероятная занятость…

Истессо споткнулся о Ганхеля и едва не врезался в чудовище. Лиза жалобно закричала. Было поздно. Громадная лапа ухватила Истессо за плечо:

– День добрый, сударь!

Стрелок дернулся, пытаясь высвободиться, но потрескавшиеся пальцы держали крепко. Отблеск факела играл в полированных гранях каменного тела. Единственный глаз во лбу пульсировал багровым светом До Хоакина наконец дошло. Кто может говорить таким растрескавшимся глиняным голосом? Чья память не связывает больше трех слов, а гордость не позволяет говорить короче?

– И вам добрый, господин Глинниус. Рад познакомиться с вами.

Голем мягко опустил Истессо на землю. Завертел бесформенной головой:

– Это что такое? Узники для Базилиска?

– Так точно, сударь, – в один голос отозвались Ганхель и Пампфель. – Они, сударики.

Господин Глинниус выпрямился. Скрестил по-наполеоновски лапищи на груди:

– Так не пойдет, – растрескались в холодном воздухе слова. – Господин Базилиск, увы. Не может смотреть. На женщин – о! Исчадья ада порочны!

– Это как же? – всполошились стражники. – Почему?

– Романы тому виной. Любовной полны интриги. – Глиняный палец назидательно поднялся к потолку. – Сосуды опасной… – В голове голема заскрежетало, Глинниус искал слово. И нашел: -…скверны. Немедля ведите отсель. Кого Вседержитель Господь. Назначил вместилищем рока.

Стражники переглянулись.

– Глинниус, дружище, – медоточивым голосом начал Ганхель. – Я дам тебе два бочонка масла. Нет три. Ведь не можем мы увести узниц обратно? У нас отчетность. Герцог нас за это не похвалит.

– Прискорбный ответ даю. Бессилен, увы, бессилен!

Голем протянул Ганхелю гигантскую лапищу. В ладони лежала стопка книг. Хоакин мельком пробежал взглядом по корешкам: «Роковая страсть», «Анжелика – маркиза ангелов», «Винченцо-тюльпан».

– Профос головы нам поотрывает, – обреченно переглянулись стражники.

И Ганхель добавил:

– Но ничего. Придется дам того… обратно. Прощайтесь еще раз. И не ревите, сударыня, в мире много отличных парней. Я, например.

Второй раз Хоакину пришлось прощаться с Лизой. Затем он шепнул Маггаре несколько ободряющих слов, погладил по спинке Инцери.

– А ну без слез! – прикрикнул он. – Я же бессмертен.

– Вот только Базилиск об этом не знает, – отозвалась Инцери, насупившись.

– Ничего, это ненадолго. Ждите, к исходу дня я вас разыщу.

– Хок, ты обещаешь?

Голем притопнул нетерпеливо:

– Время уже истекло. Пора, пора, пора!

Хоакин отстранился от Лизы и отправился в темноту, вслед за големом.

«Женщина с белокурой копной волос, которая находилась в другой карете, произвела сущий фурор. Она только что приехала с мужем в розовом платье, отделанном белыми лилиями.

Они даже не успели открыть дверцу, как граф Эдуард обошел карету и поцеловал ее в открытое окно. Нисколько не стесняясь краски смущения, вспыхнувшей на скуластых женских щечках»

Голос, доносившийся из полумрака пещеры, мог принадлежать равно мужчине и женщине, ребенку и Старику. Привычки, приобретенные в детстве, сильны. Василиск читал вслух, старательно проговаривая фразы.

«Белокурая дама обольстительно улыбнулась. О, у нее есть поклонники! Дверца распахнулась; граф Эдуард встал на одно колено и подхватил ее – воздушную невесомую, парящую в своей грациозности».

Голем посторонился, пропуская Хоакина вперед.

– Подойди ближе, узник, – скрежетнул он. – Базилиск плохо видит.

Хоакин решительно шагнул вперед. Как и логово Бахамота, Камению наполнял пульсирующий багровый свет. На каменных плитах, словно на диване, разлегся зверь великий. Гигантская узорчатая ящерица о шести лапах – с цыплячьей головой, с кровавыми шпорами на лапах.

За толстыми линзами очков прятались вполне человеческие глаза.

– Подойдите поближе, друг мой, – ласково попросил Базилиск. – Любили ли вы когда-нибудь? Я обожаю все, что связано с этой человеческой эмоцией. Быть может, расскажете о своих переживаниях? Были в вашей жизни белокурые женщины с мужьями в розовых платьях?

Чудище помахало толстой книжкой и продолжило:

– Вы благородных кровей? Быть может, вы бастард? О, как я хочу встретить родственную душу! Бастарда. Сам я не уверен, но думаю, что происхождение мое способно вызывать зависть. Оно под покровом тайны… быть может, в роду моем были боги? Или титаны.

Хоакин с интересом рассматривал чудище. Бедняга Бахамот проигрывал Базилиску по всем статьям. Судя по размерам, доннельфамский зверь питался быками.

– Господин Базилиск, – сказал Истессо. – Совершенно случайно я знаю тайну вашего рождения. Хотите, я вам расскажу?

Такого поворота событий зверь не ожидал.

– Разве? – заерзал он. – Подумайте хорошенько. Быть может, вы стали жертвой низкого обмана? Вы доверяете источникам, из которых почерпнули эту тайну?

– Безоговорочно. Я узнал вашу историю на лекции в университете Града Града. Наши профессора рассказывали…

Хищная морда подалась вперед:

– Это все ложь! Ложь! Молчите, сударь!

– Но почему? Петух и жаба, совокупившись…

Очки полетели в сторону. Брызнуло стекло.

– Ложжжшшшшь!

От капель слюны задымился камень. Близорукие лизки зверя великого уставились на стрелка почти в упор. Беспомощные, слезящиеся, в алых прожилках.

Хоакин почувствовал, как невыносимо запершило в горле. Страшно захотелось чихнуть. Он попытался двинуться – и не смог. Ноги застыли, окаменение поднималось все выше и выше, захватило грудь, горло.

– Мерзский лжец! Лжеэ-э-эц!

Стрелок дернулся, раз, другой. Желанного чиха так и не получилось.