Кстати, судьба нового московского генерал-губернатора была зело грустна. Он пытался ввести новые пошлины против Ливонии, но Москве это было невыгодно и она стала противиться им "всеми фибрами своей торговой души". Уклонение от налогов стало любимой забавою москвичей и Наследник быстро охладел к управительству.
      Дурные наклонности побудили его занять свободное время содомскими мерзостями и подобными развлечениями. В свите его состояли одни лишь мужчины, если их можно было так называть, московские ж барышни сторонились сего, как черт - ладана. (Приохотившись к неестественным радостям, они требовали и от женщин "греческих способов".) А нормальные бабы такого не терпят.
      Но были бабы и - ненормальные. Одна из них - купчиха Араужо была красоты - необычайной и умела обратить свои достоинства в золото. Согласно данным из уголовного дела, до Наследника дошел слух, что госпожа Араужо "дозволяет греческую любовь" избранникам во избежанье беременности. И воображенье Наследника - воспалилось.
      (Что характерно, - потом никто не смог объяснить - откуда пришел такой слух и не нашлось ни одного доказательства, - опускалась ли наша купчиха до такой степени!)
      Наследник стал приставать к купчихе с недвусмысленными предложениями, типа: "Давайте любить друг друга втроем - меня Бурн, а я - вас, - причем греческим образом!"
      Я не выдумываю и не усугубляю - именно так говорила несчастная своей близкой подруге и плакалась, что от генерал-губернатора нету спасения! И не захочешь, а приволокут и заставят...
      Сама она наотрез отказалась от таких радостей и жила с надеждой на лучшее.
      Увы, запретный плод сладок и как-то Наследник, обкурившись до чертиков, приказал... Лишь обморок несчастной, принятый насильниками за смерть, перепугал преступников (они ведь были уже осуждены якобинцами за подобные вещи в Италии!) и принудил вывезти тело на окраину Москвы и бросить его в какой-то канаве.
      Там Араужо пришла в себя и нашла в себе силы доползти до ближайшего дома и... умереть на руках обывателей.
      Реакция москвичей была неописуемой. Они штурмом взяли павильон, принадлежавший Наследнику и обнаружили там всюду следы крови и семени, а также все причиндалы, используемые этими шутниками при "греческих случках". Служители сего ужасного места под пыткой признались в содеянном и были просто разорваны беснующейся толпой.
      Наследник же, переодевшийся в женское платье - ночью ускользнул из вверенного ему города и только этим спасся от неминуемой лютой смерти. Государь ограничился домашним арестом младшего братца - он был даже рад таким оборотом дел, - теперь-то уж Константин не смел оспорить короны! (За такого Царя никто не хотел идти на мятеж и на каторгу...)
      Москвичи же были обижены столь легким наказанием мерзкого негодяя и еще долгие годы требовали выдачи московскому суду Наследника - на суд и расправу. По мнению москвичей, это стало причиной столь легкой сдачи Москвы в 1812 году...
      (А теперь вспомните, сколь важную роль в жизни Москвы играли поляки. Те самые, что всегда связывали именно с Константином свои надежды на лучшее. До чего ж нужно было довести город, чтоб возбудить в нем столь лютую ненависть?! И вот такого вот... недоделка прочили на Престол бунтовщики в декабре 1825-го...
      Победи якобинцы тем декабрьским днем, в Империи вспыхнула бы гражданская - Москва, а с ней - Волга готовы были на кого угодно на Царстве, - только не Константина! Константина же прочили на Престол "кияне", и все - днепровские...)
      Из Нижнего мы выехали, а верней - выплыли в первой декаде мая, - после установления судоходства на Волге. Сказать по совести, я никогда не думал, что может быть река более могучая и более широкая, чем моя Даугава и свидание с проснувшейся Волгой оставило самые неизгладимые впечатления. Иной раз я даже не знал, - идем мы по реке, или уже - вышли в море!
      Плыли мы на трех огромных баржах и путешествие наше было самым восхитительным. Я никогда не имел столь удачной и продолжительной рыбалки, да прямо - с борта судна за время всей моей жизни. А прибавьте к этому весьма легкое и светлое пиво, которое обыкновенно варится в этих краях! Мы даже купили специальные бродильные чаны в Нижнем, установили их на наших баржах и пока добрались до Астрахани - пиво успело созреть целых три раза!
      Нет, наша поездка на Кавказ определенно имела свои любезные стороны! Люди мои весьма приободрились и только и делали, что сушили, да вялили рыбу и закатывали бочки пива. Латыш не может прожить без своего любимого хмельного напитка. Вернее, может, но - очень скучает.
      Тем временем прибыли мы в Ставку Кавказской армии - город Астрахань. Там я встретился с тремя людьми, которые и дали толчок всей моей армейской карьере. Звали их, - командующий князь Цицианов, его начальник штаба полковник Котляревский и главный интендант армии - полковник Кислицын.
      Первым из них я встретился с князем. Генерал был невысокого роста и довольно изящного телосложения. Черты его лица были тонки и преисполнены несомненного благородства, какое обычно встречается на отпрысках древних родов самой что ни на есть голубой крови.
      Ну и, разумеется, у старых грехов длинные тени, - у любого достаточно древнего рода найдется уйма столь же древних вендетт и иных счетов с другими родами. Именно такие древние счеты были у князя с последними грузинскими царями "кахетинского корня". Спасаясь от жестокостей последнего грузинского царя Ираклия - Цицишвили бежали в Россию. При моем виде князь широко распахнул свои объятия и вскричал:
      - "Ба, кого я вижу?! Сын Александры Ивановны! (Так на Руси зовут матушку.) Как ее здоровье?! Ты-то меня, верно, не помнишь, а?!"
      Я прикрыл глаза и вдруг, как наяву, увидал наш выезд на охоту и этого необычайно чистенького и опрятного человечка в белом фартуке и ножами в руках. Князь показывал, как у них в Грузии жарят барашка и я по сей день помню особый, ни с чем не сравнимый аромат истинного шашлыка. Я забыл многое из детства и юности, а запахи остались... Иной раз пахнет чем-то знакомым, закроешь глаза и все - как наяву.
      Я сразу вспомнил причины появления князя. Бабушка поставила в кавказской игре на Ираклия. Матушка же считалась ослушницей и противоречила ей во всем. (Будто.) У князя не было ни денег, ни оружия для войны с ненавистным Ираклием, вот он и приезжал к нам просить матушкиной протекции и кредитов. Мы его обнадежили и чем могли, - помогли. (Ираклий был так напуган, что "добровольно" присоединился к России.)
      После этого звезда князя пошла на закат. Его окончательно изгнали из Грузии и он затаил зло... Он сказал так:
      - "Мы были с твоим батькой при Измаиле. Страшная была заваруха. Его дважды ранило и когда у него погиб знаменосец, он сам поднялся на стену со знаменем и раскроил древком голову турку, а другого сбросил со стены в ров. Прекрасный человек, - только водка его загубила... Впрочем, говорят, он бросил пить?"
      - "Да, он перестал пить. Он больше не лазает по чужим стенам, но... Он сильно переменился к лучшему".
      Князь кивнул понимающе и на лице его появилась отеческая улыбка:
      - "Не осуждай его, Саша. Это великое счастье - на склоне лет найти единственную, Богом данную, женщину. Мать твоя любит другого, он тоже нашел свое счастье, а то, что в вашем кругу не бывает разводов...
      Он - хороший солдат. Плохой, ужасный генерал, но - великий солдат. От него никто и никогда не ждал дерьма, как...
      А вот ум свой и таланты батька твой - пропил. Не пей... У тебя есть это в Крови - заклинаю, - не пей".
      Я вдруг ощутил самую искреннюю приязнь к этому человеку и знал, что он тоже меня любит, как сына своего старого боевого друга. У меня даже не было сил намекать ему на то, что друг его - не мой отец. Потом все переменилось, ибо я понял, что приветствие сие было лишь способом досадить моей матушке. Сладок поцелуй друга - Иуды...
      После князя я встретился с Котляревским. Если князь напомнил мне изящную статуэтку пастушка из фарфора, Котляревский по облику был схож с медведеподобным Петером. Кстати, он был ровно на год старше меня и единственный из хозяев свободно говорил по-немецки. (Его матушка была наших Кровей и мы сразу нашли общий язык и сдружились.)
      Природная Петькина мизантропия послужила причиной отсылки сего блестящего офицера сюда - на Кавказ. Будучи немцем по матушке и хохлом по отцу, Петя был слишком заносчив (как истый хохол) и чересчур педантичен на русский вкус. Я в Латвии видывал и не таких (тот же дядя Додик был не подарком), но русские не привыкли к такому норову и обращению.
      Первое, что бросалось в глаза при виде Кислицына - его бледное лицо и нездоровый румянец. Несчастный все время подкашливал (частенько с кровью), и все кругом делали вид, что не видят этого.
      Судьба сыграла с Кислицыным злую шутку. Он был одним из лучших и выпускников Колледжа. (Его ставили на одну доску лишь с его другом и одноклассником - Мишей Сперанским.) Таланты его были настолько ярки и неоспоримы, что "на разводе" его определили в Англию - самый высший пост для русского резидента! (Сперанский попал в католический Рейнланд - менее важное место работы.) И тут - чахотка в такой форме... С таким кровохарканием только в туманы!
      Вот и перевели умницу Кислицына на знойный юг. В края, куда в петровские времена ссылали сифилитиков.
      В интенданты же он попал по весьма забавной причине. Где умный прячет лист? В лесу. Вот и выходило, что весь цвет нашей разведки прошел через интендантские склады. Вместе с самым гнусным дерьмом нашей армии. Зато почти никого из нас не раскрыли. Мы так искусно маскировались под штатных складских воров, да идиотов, что борьба с нами стала просто немыслимой.
      Все вражьи шпионы, коих мне пришлось "исповедать" в те годы, жаловались на этакий экивок со стороны "азиатской хитрости русских".
      С другой стороны, такая система работы натыкалась на известные неудобства. При интендантстве хорошо развивалась будущая жандармерия, но не разведка. Мы принуждены были засылать наших людей в тыл противника, а по Уставам интенданту запрещалось иметь дела с населением, дабы исключить расхищения. Во всех странах интенданты одинаковы, норовя стырить, что плохо лежит.
      Вот и вышло, что либо мы "обнаруживали себя", объясняя начальству зачем мы дружим с "местными", либо засылать русских. В обоих случаях результат был самый плачевный. Так что мое появление было воспринято Кислицыным, как "манна небесная".
      Так нашим обществом стали интенданты русской армии. Я ничего не хочу вспоминать дурного об этих людях, тем более что среди них могли быть мои "братья по цеху". Впрочем, если таковые и были, скрылись они от меня замечательно. Но странно было б их встретить в тыловой Астрахани.
      Астрахань - Богом проклятое местечко. Особо в июне месяце. Арбузы еще не поспели, зато успели вырасти комары. Здесь у них главное гнездовье на Волге. Мухи тоже...
      Мы бились на такой вот заклад.
      Берешь стакан молока и наполовину его выпиваешь. А затем чуть прикрыл его ладонью и ждешь муху. Та чует запах молока и летит на него, как ошпаренная, а ты открываешь ей дырочку и когда муха лезет в стакан, ты ее хлоп - и она там. Как только она шлепнется в молоко, можно приоткрыть дырочку и - следующая. За час запросто наловить полный стакан мух, - самых что ни на есть жирных, черных, да раскормленных. Так что под конец непонятно чего там больше, - черного, или белого.
      Тут устраиваются пари на то, кто больше мух наловит. А чем еще заняты офицеры в провинции, когда в тени под сорок?
      Коли пить горячую водку, да - по жаре, большие куличи бывают для сердца и - вообще. А так, - соснули минут двести, мух наловили и вечерком, по холодку - скатерку на камушки, заветный пузырек из погребка, пожарили барашка и аля-улю. Чем не служба?
      Вот тут-то и вылетает на охоту комар. Только рот разинешь, чтобы ее, родимую, на место препроводить, как он, зараза - прямо в рот! Так и пили водку - пополам с комарами. Дикое место. В Баку - не в пример лучше, - там всю эту летучую нечисть сносит то в горы, то - в Каспий, так что пьется совсем без забот.
      Правда, пока я там был, - из-за магометанцев пили мы втихаря, зато теперь там - раздолье. Так что уезжали мы из Астрахани с огромным облегчением и во все глаза смотрели на берег, - когда Баку?
      Баку появился ровно через полчаса после того, как мы на баркасе сменили андреевский флаг на тевтонский крест. (Русским запрещалось подходить с моря к Бакынской крепости).
      К нам подошли две посудины, с коих на борт поднялись персидские таможенники и два англичанина. Капитан флота Его Величества Бриггс и глава персидской контрразведки - полковник Джемис. Два бледных слизня с ухватками шпиков из водевиля.
      Так я и приступил к исполнению моей первой миссии. Я - купец средней руки Пауль Мюллер, несчастный изгой, обратившийся в магометанство по двум гнусным поводам, - любви к "травке" и мальчикам. (Многие немцы приняли магометанство, дабы на знойном Востоке вкусить сего зла.)
      Магометанцы не пьют и европейцу, не знакомому с гашишом, не сойтись с ними накоротке. "Мальчики" ж возникли из-за того, что мне нужно было "бросать якорь".
      Но кого оставлять в жарком Баку? "Неверные" настолько ущемлены здесь в правах, что к важным персонам допускают лишь баб, да - "бачей". Невольницы заперты в гаремах, тогда как "бачами" персы любят "делиться с друзьями". А как в моем обществе возникнут "бачи", коль я - не "люблю мальчиков"?
      (Сегодня практически все мои люди, отбывающие на Восток, обязаны "любить" "травку" и "мальчиков". С волками жить...)
      Со мной и моим отрядом (кроме пятерых "горшков" по штату) плыли семеро - все вылитые Ганимеды и Адонисы. Все потомственные "бачи". У всех родные убиты, или зверски замучены персами. У всех на нашей стороне оставались братья и сестры.
      Коль о том зайдет разговор, дамы распаляются совершенно:
      - "Мы и не знали, Александр Христофорович, про эти ваши таланты! Стало быть вы - по обоим полам мастер?"
      На что мне остается только потупить глаза и признаться, что "любовь к отрокам мучит меня от роду, но лишь невинное дамское сердце спасет меня от сего наваждения".
      Вообразите, - сие мигом находится! (Правда, редко - невинное.)
      С "травой" кончилось хуже. Много лет я страдал, пытаясь расстаться с сей ужасной привычкой и спас меня Аустерлиц, вернее - ранение. Когда я лежал в клинике, я плакал, я молил сиделок дать мне затяжку, хоть - пожевать этой мерзости и грозил им ужасными пытками, коль они не сжалятся надо мной.
      Полгода я был прикован к постели и затем еще три месяца учился ходить... И наваждение отпустило меня.
      Сегодня, в моем тяжелейшем ранении, я вижу - Перст Божий. (До тех пор я знал себя сильным, - Сам Господь послал мне сие испытание, что я осознал насколько я - слаб...)
      Так я "сыграл" Пауля Мюллера - анашиста и содомита. Но что было делать с Александром фон Бенкендорфом? Мой приезд в Астрахань был замечен и я не мог "растаять" посреди Ставки!
      Той порой мимо Кавказа ехал граф Георг Магнус фон Спренгтпортен. Официальной целью поездки была инспекция Сибири, но в какую пору генерал Ордена бил ноги по таким пустякам!
      На самом деле - Учитель направлялся с секретной миссией в Китай. Насчет границы, проблемы английского появления в Гонконге и возможности поставок нами оружия ради того, чтоб британцами в этом самом Гонконге более и не пахло.
      Сразу доложу, что миссия эта кончилась успехом частичным. Граф остерег узкоглазых от авантюр в нашем Приморье, но не смог добиться отказа англичанам в базе на Юге. (За это китаезы раскатывали губу аж - по Амур!)
      Мы отказали им в такой наглости, и чтоб им жизнь медом не пахла, заложили на спорных землях крепость в бухте Петра Великого. Косоглазые, науськиваемые бритонами, конечно, проверили крепость новой постройки, а когда дело вышло им боком, думали взять свое на Гонконге, но и там им был полный отлуп.
      К той поре мы заключили союз с англичанами в Азии и вопрос об их присутствии на Гонконге (и нашем в Приморье) более не стоял. Многие верят, что если б я в действительности поехал со Спренгтпортеном на Восток, - сама география Китая сегодня была бы немного иной. Им возражают, что тогда бы иной была история и нынешнего Кавказа, а нефть нужнее чая и шелка.
      Все эти доводы основаны на моих дальнейших успехах в моем ремесле и не берут во внимание возраст. А мне было девятнадцать и у меня еще молоко на губах не обсохло.
      Сам я никогда осмелился задрать нос выше Спренгтпортена. В 1810 году, когда я завербовал министра Иностранных дел Франции - князя Талейрана и министра внутренних дел - графа Фуше, я не решился дать гарантий их преданности и слезно просил графа прибыть в Париж и составить мнение по сему поводу.
      Спренгтпортену тогда было без малого семьдесят и ему очень не хотелось покидать кресло генерал-губернатора Финляндии из-за этой безделицы. Но ради дела он "оторвал от подушек свои дряхлые кости" и самолично прибыл в Париж.
      Там он встретился с Талейраном и Фуше, нашел мою работу выше всяких похвал и за моей спиной рекомендовал меня, как своего Наследника на посту главного Иезуита Российской Империи.
      Старик отошел от дел сразу после Войны, но вплоть до его смерти я считал своим долгом держать Учителя в курсе всех дел и чаяний Ордена, а он щедро делился со мной своим опытом. Лишь после его похорон я осмелился "надеть его сапоги". (В Ордене не любят молодых, да - больно шустрых.)
      Как бы там ни было, - Спренгтпортен возвращался назад осенью 1803 года и я хотел кончить дело в Баку до этого срока.
      Для связи ж с Кислицыным мне оставили Воронцова - сына "дяди Семена", нашего тогдашнего посла в Англии. Дружба (с известным осадком) матушки с княгиней Дашковой была притчей во языцех и я с новым поколением воронцовского клана вырос на самой близкой ноге. (Как я уже доложил, на расстоянии "оптического прицела" - конечно.)
      Мишу, кстати, нарочно прислали в Астрахань, - именно "страховать" меня. "Спались" я в Баку - от кола в мягкое место меня мог спасти только сын нашего посланца в Англии. С иным английские контрразведчики не стали бы и разговаривать. С другой стороны, - тот же "Мишенька" бдел за тем, чтоб я не слишком-то преуспел. В интересы воронцовского клана, Одессы и Киева не входил захват "нефти".
      "Нефть", она же - "нафта", она ж - "земляное масло" всегда производилась в Баку и использовалась для различного поджигания. Но впервые она вошла в моду и стала "объектом государственных интересов" лишь с изобретением паровой машины Уатта.
      Первые паровик работали на дровах. Их потомство перешло на уголь первое время древесный. К началу этого века все поняли, что паровые машины надо топить углем каменным - у него выше температура горения и от этого сильнее давленье в котле. Увы, каменный уголь надобно чем-то разжечь... Вот тут-то и нужна нефть. Особенно в "безугольной" Ливонии.
      В наших краях нет и не может быть залежей природного угля. Зато, - в северной части Эстляндии обнаружены залежи сланцев. Они горят с меньшей температурой чем угли и их еще труднее поджечь, но... Так наши фабрики стали самыми "жаждущими" на нефть. Скорость ее потребления превысила все разумные нормы и нам стало нужно завоеванье Баку.
      А Воронцовым - ровно наоборот. Экономическая конкуренция, отсутствие реальной промышленности в Одессе и Киеве, но - большая урожайность местных земель... Воронцовы всегда были против любой промышленности в России.
      А Государь Император, - всегда "За". Хоть он и страшно не любил моей матушки. Но стоило ему уяснить, что захват нефти станет решительным шагом Империи в "индустриальное общество", он ни капли не колебался. Через много лет он скажет мне по секрету:
      - "Я не верю вам, лютеранам. Вы спите и видите - как бы развалить мое Государство. Но, что изумительно - все эти годы мои цели всегда совпадали с Вашими. Поэтому... Я попрошу Константина отказаться от трона в пользу Вашего протеже - Николая.
      Имею надежду, что, став хозяевами сей страны, вы не с той скоростью разделите ее пополам, как сегодня божитесь. Вашим фабрикам нужна бакинская нефть, уральский чугун, сера и золото Туркестана... В сем смысле Вы промышленники в сто крат лучше для всей страны Константина с его текстилем, да конфетными фабриками.
      Тем нужна только Польша, да может быть - Дон с Украиной... Ведь лен, да овес не растут ни в тайге, ни в пустынях... да и не купят там конфеты с мануфактурою!
      Стало быть и заботиться о тамошнем населении Константин - не подумает. Вам же нужны сибирские, карельские, да - американские недра, а земли там богатейшие... Но - без Народа их не поднять. Ради тамошнего народа, да подземных богатств все - Вам оставляю".
      Александр был странным правителем. Он был весьма слаб, беден, никогда не имел поддержки ни в свете, ни в армии, но - процарствовал четверть века. И недурно процарствовал!
      Я думаю, что истинный внук моей бабушки всегда "нутром чуял" интересы России и, как мог, пытался их добиваться. А здравый смысл говорит нам, что то, что выгодно Империи, выгодно и тем, кто здесь правит! Это лишь временщики с гешефтмахерами будут рвать по живому, а что - мне, что - всем нашим интересно оставить на жизнь что-то деткам. А еще лучше - внукам. И правнукам. Поэтому-то Александр - всегда всех нас устраивал.
      А вот клан Воронцовых меньше других заботился об "общей корове". За это и - потерял былую Власть и влияние. Тот же "Мишенька" на Кавказе много всем пакостил, передавая что знает своему папочке, а тот - англичанам. А уж те - обо всем "наставляли" персидского шаха.
      Были вы когда-нибудь в балагане? Там есть номер с борьбою "нанайских мальчиков". Так вот - пока на Кавказе был Воронцов и персы знали все новости с первых рук, все что мы делали и было - "борьбою нанайских мальчиков".
      (Сию особенность обнаружил и "вычислил" мудрый Кислицын. Он же придумал, как снабжать персов чрез сей канал хитрой дезинформацией. Когда ж все открылось, мы "взяли за жабры" пару интересных людей в "Интеллидженс Сервис", - они "прошляпили" наши подвохи и мы пригрозили...
      Но тут - умолкаю, ибо сие по сей день - Тайны Империи...)
      Что мы могли с Воронцовым? У него "был большой блат" в окружении Константина и арест означил бы "войну" с "Поляками" и одесской диаспорой.
      Поэтому его всего лишь отозвали с Кавказа и - все. Слышали байку о "неотвратимости наказания"? С одной стороны - как же! С другой - когда мы "со товарищи" дотла разоряли этих изменников, Государь не повел даже бровью. А нищета для сих гордецов стала наказанием худшим, нежели "публичная порка". (Что толку во всех ваших крымских дворцах, когда они заложены-перезаложены, а в дверь стучат кредиторы?)
      Всем известна весьма злая пушкинская эпиграмма:
      "Полу-милорд, полу-купец,
      Полу-мудрец, полу-невежда,
      Полу-подлец, но - есть надежда,
      Что будет полным наконец".
      Что тут добавить? Весьма точное описание нашего "Мишеньки".
      Я, извините за выражение, ржал до желудочных колик, впервые услыхав эти строки, и во всем согласился. Конечно, на словах я соблюдал все приличия и даже как бы искренне возмутился пушкинской выходкой, а в ответ получил замечательное во всех отношениях письмо, в котором мой друг плакался на "негодного арапчонка", который якобы чем-то обидел "графа от гешефтмахеров".
      Я долго напрягал воображение, пытаясь догадаться - в чем была вина "черномазого щелкопера" (по определению "Мишеньки"), но так ни до чего и не додумался.
      Тут Воронцов обиделся на мою непонятливость и написал, что Пушкин как-то "нарушил семейную гармонию дома" (sic!). После чего следовала ошеломительная по своей сути просьба:
      "Не мог ли бы ты совратить главную возлюбленную сего негодяя, дабы он так же мучился, как и я - твой старый друг".
      Прочтя это письмо, я долго терзался известными сомнениями. Неужто наш Миша крепко запил, или заразился какой гадостью, получив разжижение мозгов? По моим понятиям, - написать такую ересь можно лишь в сильном подпитии, или - тяжко болея рассудком. Да и где это было видано, чтобы граф не смог выпороть на конюшне какого-то там рифмоплета, или барон отбивал у раба "мочалку", пахнущую солянкой, да кислыми щами!
      Пушкин был моим питомцем по Царскосельскому Лицею. (Я - попечитель сего заведения и оплачиваю его из своего кармана.) Я отвечаю за лицеистов и никто не смеет тронуть их без моего дозволения. Вот мне и пришлось принять меры к моему протеже. (Я не хотел с Мишей ссоры.)
      Пушкин ходил тренироваться в тот самый фехтовальный зал, где я давал бесплатные уроки для юношества. Однажды я подстроил дело так, что в часы пушкинских тренировок зал был закрыт, зато всем пострадавшим предложили прийти в очень дорогое вечернее время - по утренним ценам.
      Я, будто невзначай, оказался без пары и предложил Пушкину, который был "случайно оставлен товарищем" (такие уж у него были товарищи - тридцать рублей серебром...) легкий спарринг без ставок.
      Пушкин выказал себя недурным фехтовальщиком, но больно книжным. Я высказал это, он вспылил и я предложил напасть, как на настоящей дуэли.
      Подначить его было делом несложным. Южане вспыхивают от первой искры, в то время как моя Кровь дозволяет мне не терять головы на "самом горячем".
      Стоило моему визави потерять душевное равновесие, атаки его стали сумбурны и убить его не составляло труда. Я был поражен.
      Коль "Мишенька" не нашел в себе сил зарезать на официальной дуэли такую горячку, стало быть одесские дела были настолько плохи, что общество не допустило бы убийства - столь откровенного.
      Я немудреным ударом выбил шпагу из руки арапчонка и, приставив клинок к его горлу, сказал:
      - "Никогда не дерись на дуэлях. Ты слишком благороден для сего дела и вообразил, что дуэль - соревнование в мастерстве. Отнюдь.
      Тут убивают без всяких правил. А ты - слишком шпак для сего развлечения. Меня просили убить тебя - тем, или - иным способом... Рассказывай, что там стряслось меж тобой и Воронцовым - в Одессе?"
      Пушкин стоял бледный, как смерть, - шпага его была отброшена далеко за барьеры, а моя "Жозефина" уперлась прямо в его кадык.
      Но что удивительно - именно перед лицом опасности сей штатский сопляк мигом пришел в себя и даже приободрился. Мне это понравилось, я убрал "Жозефину" в ножны и хлопнул в ладоши. Нам подали полотенца и холодной воды и мы разговорились.
      Пушкин, не догадываясь о размахе моей службы, был поражен моей осведомленностью во всех его приключениях, но рассказал все - без малейшей утайки. Он не солгал ни в одной мелочи из тех, что мне были доложены моими людьми и я поверил ему во всем прочем. Не смею воспроизвести сей истории, ибо здесь замешана Честь Дамы, но на мой взгляд, в том, что случилось виновен был только сам Воронцов, а Пушкина я решился взять под мое покровительство.
      Что любопытно, я в тот раз даже не озаботился прочтением стихов этого Пушкина, - на носу была смена царствования и у меня не о том болела голова, так что после этой памятной встречи мы с ним расстались на пару лет. Воронцову же я послал довольно жесткую отповедь, в которой советовал, - если так уж задета его честь - вызвать "боярина Пушкина" на дуэль, ибо "он не арап, но Пушкин и вы - равны по Крови, - его арапская равна Вашей еврейской".
      Воронцов на меня страшно обиделся, утверждая, что приведенное мной четверостишие не о нем, но моей персоне. Эпиграмма против самого Воронцова была якобы мягче и добрее по смыслу. Когда же ему говорили, что Пушкин сам подписывает ее "На Воронцова", "Мишенька" намекал:
      "Мы живем в такие года, что издать строки "На Государя" безопаснее, нежели озаглавить их "На Б..." - у Государя и руки, и память - короче!"
      В этих словах был легкий смысл, но... К той поре обострились отношения с Англией в деле с признанием Свободы для Греции. Нам нужен был друг на Юге, англичане же пытались нас на Юг не пустить...
      Бритоны отчаянно интриговали, а Воронцовы обеспечили их деньгами в России. На сии деньги была подкуплена чуть ли не половина Сената и при дворе стали слышны голоса, что нам важней дружба Турции, чем приязнь "греческих пиратов с разбойниками".
      Может быть - так, но турки вырезали греков целыми островами и я хорошо помнил, как резали моих предков польские палачи. А мои предки и были "ливонскими пиратами и разбойниками". Вопрос о Признании Греции не столь явен в плоскости политической, но мое Сердце всегда знало - на чьей оно стороне.
      На мои деньги я выписал греческих лидеров, чтоб они рассказали, что выделывают турки в этой стране. Я нанял писателей и художников, чтоб они словом и видом донесли до России турецкие мерзости. Воронцовы приняли это как вызов и начали со мной "таможенную войну". Сперва было тяжко, потом общественное мненье в России склонилось на мою сторону и я разорил Воронцовых до тла...
      Приказал же я "кончать с Пушкиным" совсем за иное...
      Каково мое первое впечатление от Баку? Когда мы встали у пирса и сошли на берег, - я увидал шесть голов, прибитых к огромному деревянному кресту, смотрящему в море. На кресте была табличка на персидском: "Так будет с каждым гяуром, приблизившимся к стенам сего города!" В моем животе враз что-то сжалось и съежилось...
      Ко мне подошли мулла и толмач, потребовавшие прочесть магометанскую молитву и поклясться на Коране в том, что я не имел дела с русскими, не люблю русских и все мои помыслы направлены против России. А еще они велели плюнуть на святое распятие.
      В ответ на это я высмеял их, спросив, как они себе представляют, что я не имел дела с русскими, если я проехал через всю Россию? Они тут же закивали головами и по их довольным рожам я понял, что удачно миновал первую западню. Тогда я показал на тевтонский стяг и поклялся на Коране, что ливонцы не любят русских. Клятвы мои были горячи и решительны, а мои люди в один голос подтвердили мои слова. Что касается плевка на Распятие, я сказал, что латыши - лютеране и не стоит нарушать их веру. Или пусть англиканцы плюнут первыми. После недолгого шушуканья, английские офицеры отказались от сего святотатства и освободили от него латышей. Наступила моя очередь.