- "Да. Впечатляет... Мы тут посовещались и решили, что надобно дать тебе нужное дело... Вдали от столицы.
      Есть у меня две вакансии - Губернатором Сибири в Тобольск и посланником к китайскому Богдыхану в Пекин. Советую выбрать дипломатическую стезю, ибо она полагает постоянное жалованье в две тысячи рублей в год.
      Сибирь же - губерния нервная, мужички в бегах, так что если ничего не изменится, то и получать ничего ты не будешь. Первые же перемены к лучшему и сама губерния осыпет Вас золотом. Если же дело усугубится... Не обессудь. Так что обдумай все хорошенько, но я б выбирала посольство. Представь же себе - далекий Китай! Экзотика..."
      Очевидцы божатся, что офицеры охраны заключали пари, тронется ли несчастный рассудком от этой беседы. Это теперь китаезы бегают пред нами на полусогнутых, а в те годы посол часами стоял на коленях под солнцем пред воротами богдыхана, чтобы передать тому пустяковую просьбу. Высшей же наградой по китайским понятиям было позволение "дикарю" - облобызать, да понюхать богдыханскую тапочку. Чисто - экзотика!
      Впрочем, нюхать чужие тапочки может и неприятно - зато безопасно. Жить же в Тобольске под защитой полусотни солдат, когда вкруг города бродят банды недорезанных пугачевцев тоже - экзотика. В коей-то мере.
      Так что не надо осуждать моего дядю, когда на другое утро он, надев свой парадный мундир и нажравшись мускатных орешков для отбития запаха, сломил сопротивление матушкиных сиделок и ворвался к ней в комнату. Подарил большой розовый куст. Многие говорили, что это был куст, матушке из кровати он показался большим веником. К тому же от розового запаха ее сразу вырвало. Сенная болезнь.
      Возникла некая сумятица. На шум прибежала Государыня, которая велела ухажеру выйти вон, обещав притом, что он может говорить из-за двери. Так генерал Бенкендорф признался через закрытую дверь в своей искренней любви и просил руку и сердце возлюбленной. После длительного молчания и последующих перешептываний в закрытой комнате матушка дала согласие.
      Основателем нашего рода был Томас Бенкендорф -- незаконный сын Гроссмейстера Платтенберга. Дата его рождения, да имя матери неизвестно, но сохранились многие документы, в коих предок подписался попросту -- Тоомас. Это явно эстонское имя и можно считать Бенкендорфов потомками связи немца с эстонкой.
      Известно, что Гроссмейстер подарил матери Тоомаса домик с землей на краю Пернау, который называли все "Бенкендорф". Отсюда и наша фамилия.
      Маленький Тоомас рос, как все дети от таких связей -- учился в монастыре, назначался на мелкие посты в Пернау, но... Для нации повелителей он был рабом -- один среди многих. Все изменилось в 1410 году. В день битвы при Грюнвальде.
      Немецкие армии были разбиты литовцами и поляками и много баронов попалось к ним в плен. Надо сказать, что сражение кончилось не чистой победой поляков, ибо армии Валленрода смогли отойти. Большую часть спасшихся составляли ливонцы, в то время как тевтоны попали в плен до единого.
      Тевтонскому Ордену (нынешней Пруссии) была навязана чистая уния, ливонцы же присягали Ягайле каждый -- личными землями. А земли в Ливонии таковы, что бароны всю жизнь селились только на левом -- высоком и плодородном берегу Даугавы. Низкий же и заболоченный правый берег реки стал монастырской землей. И если левый берег попал в прямую зависимость к польскому королю, за монастырями стоял папа и поляки не решились идти против церкви. Единственное, что они сделали -- потребовали у ливонцев перенести столицу из неподвластного полякам Пернау (на границе с Эстляндией) в вассальный край Курземе, в - Миттау. (Так появилась Курляндия.)
      Так курляндские латыши стали дважды рабами, в то время как монастырские уставы отнимали у людей всю их собственность, оставляя их -- лично свободными. И Церковь с уцелевшими баронетами с того самого дня внушали лифляндцам, что рабство и прочее несут нам поляки. (Разница в положении латышей по разные стороны от реки стала просто разительной. А так как и там, и там жили немцы -- народный гнев углядел в сией разнице правленье поляков.)
      Это с землею. Деньги ж в наших краях шли от торговли в рижском порту. Рига стояла на нашем -- правом берегу Даугавы, но почти что все немцы платили налог польскому королю. И чтоб поляки не зарились на богатства Лифляндии, нужно было, чтоб наш бургомистр -- не был немцем.
      Тоомас Бенкендорф к той поре жил с ливинкой, а сын его взял в жены латышку. Никоим образом эта семья не могла, да и не обязана была давать Присяги полякам. Так Тоомас стал бургомистром. А так как его правление было умелым и милостивым, народ стал на его сторону. (А чего вы хотели, -- мать -- эстонка, жена -- ливка, невестка из латышей! Да весь простой люд был горою за нового бургомистра!)
      Не прошло и трех лет этакого правления, как Тоомас Бенкендорф объявил свою Ригу -- "Вольною" и пригрозил выгнать из города непослушных баронов. Распря кончилась тем, что новый Платтенберг посвятил двоюродного дедушку в рыцари, Бенкендорфы стали писать себя через "фон", а Рига -- так и осталась теперь "Вольным городом".
      Бенкендорфы же стали ее бессменными бургомистрами.
      Многие древние роды начинают таким славным образом, но потом мельчают у нас на глазах. Бенкендорфы ж всю жизнь "горячат" Кровь с латышками, ливками, да эстонками. Выбирают они самых шустрых, веселых, да умных девушек, так что немудрено, что мы стали "Жеребцами Лифляндии". Мужики от земли всегда крепче, да ядреией всяких там вырожденцев с прокисшею кровью, так что вскоре мы подмяли под себя всю Лифляндию.
      Сему помогло то, что древние немецкие роды жили в Курляндии, а к нам перебирались младшие дети семей, обнищалые, да просто разбойники. Такие немцы не решались оспорить у "мужицкого рода" главенство в Лифляндии.
      Да и простой люд всегда знал, что сегодня их девочка поднесла ковш воды -- барону напиться, а завтра вся их семья может жить за счет баронессы. А если не баронессы, так хотя бы -- "народной жены" Бенкендорфа.
      Когда началась Реформация, латыши углядели в ней повод восстать против ненавистных поляков. Но Польша тех дней была в самой силе -- поляки жгли, убивали, резали и насиловали кого, когда и за что хотели. Курляндцы, привычные жить под польским ярмом, склонили пред врагом свою голову и... перестали быть латышами.
      Согласно Указу тогдашнего польского короля - Яна Батория каждая из пленных латышек обязана была родить от поляка. А мужиков победители убивали. Или оскопляли. Иль принуждали доказать "женское естество" на древне-римский манер.
      Этому есть печальное объяснение. Если Германия поднимается за счет трудолюбия немцев, внедрения передовых технологий и прочего, а Россия сильна открывательским духом, способностью русских освоить совершенно непригодные к жизни пространства, то Польша обязана всем -- Черной Смерти.
      Эпидемия быстротечной чумы, унесшая в XIV веке три пятых населенья Европы, не затронула Польшу. Оказалось, что "моровые язвы" - чума, тиф, холера милуют почему-то поляков (и отчасти -- чехов). За счет этого Польша раскинулась в те времена "от моря до моря". Других же полезных качеств у сего народа попросту нет.
      Любой человек, прибыв в Германию и привыкнув к немецкому образу жизни, становится немцем. Для этого нужны лишь точность и аккуратность. Тысячи иностранцев, прибывая в Россию, и усваивая ее жизнь, становятся русскими. Будьте посмелей, да "чуток не в себе" и у вас все получится!
      Но как выработаешь в себе устойчивость к чуме, да холере? Стало быть поляк появится лишь после ночи с поляком, или полячкой! Вот вам и корень сего "ополячиванья".
      Это все легко писать на бумаге. В реальной же жизни... В дни Ливонской войны латышей-мужиков сгоняли в что-то вроде хлевов, заставляли работать до смерти и ждали пока они не помрут. Баб же поляки насиловали до полусмерти, чтоб они родили им полячат. Они надеялись, что поколение с польской кровью перестанет бороться с поляками. Их мечты оправдались. С той поры Курляндия стала польской провинцией.
      Но в Лифляндии нет тех полей с перелесками, в коих вольготно польским уланам с гусарами. И мои предки, привычные к дракам с баронами, да личной свободе, забрались в леса, получив прозвище "мохоеды". (Я умею готовить блюда из моха, коры, слизняков, да лягушек -- меня научили старики-протестанты. Они говорят, "сей вкус - у Свободы".)
      Возглавил же протестантов мой предок. Пятнадцатилетний барон -- Карл Иоганн фон Бенкендорф. Вскоре на помощь ему пришли шведы, но для протестантов Иоганн -- символ борьбы латышей. (Нынче "лесные братья", борясь против русских, носят на груди образок с ликом Иоганна Бенкендорфа.)
      В конце позапрошлого века шведский король Карл XII придумал Редукции, по коим имущество должников отходило к шведской короне. В Лифляндии все земли -- убыточны, так что разорились сразу же все. Тогда очередной бургомистр славной Риги Карл Юрген фон Бенкендорф поехал в Стокгольм просить отмены Редукций. Там его просьбу приняли, как мятеж и отрубили прапрадеду голову. Лифляндия взорвалась.
      Россия в ту пору думала воевать с Швецией, но восстанье в Лифляндии ускорило дело. Увы, меж нами и русскими лежала Эстляндия -- крайне шведская по своим корням и пристрастиям. Русские сие не учуяли и Северная война началась с разгромного пораженья России под эстляндскою Нарвой. (Войска русских не были готовы к войне и Петр, идя к нам на выручку, переоценил свои силы.)
      Но и шведы недооценили событий в Лифляндии. Торговля по Даугаве была перерезана и вся Прибалтика стала шведам в убыток. А война в местных болотах истощила шведскую армию. Венцом же нашей нелюбви к скандинавам стала Полтавская битва.
      Средь сражения немецкие полки Шлиппенбаха напали на шведов с фланга и тыла. Те попали в полное окружение и были без счету истреблены русскими и лифляндцами. В благодарность за это лифляндские лидеры получили чины в русской армии, а правителем всей Лифляндии назначен мой прадед -- Карл Иосиф фон Бенкендорф.
      Кроме того, Лифляндия получила от русских "Свободу", коя заключается в том, что русские не смеют ставить хоть кого-либо на самый мелкий пост в нашей стране. Так правление Бенкендорфов закрепилось указом Петра.
      И мы с той поры Верой и Правдой служим России и дому Романовых.
      Свадьба прошла по-семейному. С нашей стороны были Эйлеры. Сам Леонард Эйлер, а также все его сыновья с семьями. Математик и механик Иоганн Альбрехт, по чьим эскизам делались в ту пору мосты в Империи со своим зятем - Александром фон Кноррингом (будущим тифлисским генерал-губернатором). Личный врач Ее Величества Карл со своими зятьями -- доктором Шимоном Боткиным и батюшкой царскосельского прихода Михаилом Сперанским. А из Сестрорецка прибыл астроном и главный оружейник Империи генерал-лейтенант от артиллерии Кристофер Эйлер, который в ту пору стал директором тамошнего завода. (Вскоре у моего деда Кристофера появится новый, молодой секретарь и зять - Алексей Андреевич Аракчеев.) Мир - тесен.
      Со стороны Шеллингов присутствовала одна моя бабушка - Государыня Императрица Екатерина Великая, а со стороны жениха - его мать Софья Елизавета Бенкендорф (бонна Наследника Павла), урожденная Ригеман фон Левенштерн, с дочкой и зятем - Арсеньевыми (дедом и бабкой моего племяша Миши Лермонтова). С четвертой стороны не было никого. (Бенкендорфы не ездят в Россию.)
      Весной 1781 года в Риге в фамильном доме семейства Бенкендорф родился мальчик, которого назвали "в честь сына Наследника Павла" - Александром Бенкендорфом. Просто Александром, без Карла. На этом настояла бабушка мальчика Софья Елизавета -- она ненавидела Бенкендорфов и сказала: "В моем доме не будет сих мужиков -- Карлов!"
      Это был не я. Мой старший брат родился форменным идиотом и помер через месяц после рождения. В 1782 году родилась мертвая девочка и тогда все вспомнили о "проклятьи фон Шеллингов".
      Как я уже доложил, болезнь эта не лечится, но разрешима, если оба родителя имеют "проклятую Кровь".
      Анализы показали, что у матушки не может родиться ребенок от Бенкендорфа. Их "крови" полностью не совпадали. А все матушкины кузены остались в Германии, да и не могли они "мараться с еврейкой". (Я уже доложил о прусском законе по этому поводу.)
      Поэтому матушка написала тетке письмо, в коем просила дать ей развод. Бенкендорф пил, не просыхая, иной раз подымал на матушку руку, не умел, да и не хотел заниматься ни Ригой, ни латышами и матушка просто устала от всего этого.
      В ответ на сие из столицы прибыл нарочный с приказом немедля явиться на аудиенцию к самой Государыне.
      Матушку вводят в спальный покой. В комнате жарко и душно, - кругом тяжкий запах жасмина и парафина. На улице уже утро, но здесь -- полумрак из-за плотных и темных занавесей и мерцанья десятков свечей.
      Добрую половину спальни занимает огромный альков с исполинской постелью, окруженный шкафчиком для белья и туалетными столиками. Впрочем, постель едва смята, а Государыня сидит за столом в другой части комнаты. Этот стол завален бумагами, книгами и журналами, а корзинка под ним забита грязными перьями.
      Императрица, сверяясь с какою-то книжкой и не переставая писать, спрашивает у лакея:
      - "Сколько времени?"
      Старый и, видимо, опытный раб еле слышно бормочет:
      - "Утро, Ваше Величество. Дозвольте, мы приберем. Какой подать завтрак?"
      Государыня с видимым сожалением отрывается от бумаг, слепо щурится на вошедших, затем встает с кресла, подходит к окну и раскрывает его. Комната заполняется свежим утренним воздухом. Венценосица с наслаждением дышит и произносит:
      - "Скажи Эйлеру, чтобы что-то придумал. Опять всю ночь глаз не сомкнула. Клевать мне носом на вечернем Совете! Кто там?!"
      Матушка идет ближе, Государыня со свету прикрывает глаза, узнает в гостье племяшку и машет слугам рукой:
      - "Уберите-ка все со стола! И завтрак, пожалуйста, на двоих", - затем она о чем-то задумывается, подзывает старшего из лакеев и просит, - "Позови мне давешнего купца. Пусть обождет".
      Слуги бесшумными тенями наводят в спальне порядок, а царица с неприязнью окидывает племянницу взглядом:
      - "Я прочла твою просьбу. Неужто я такая тиранка?!"
      Матушка немного пугается. Обычно тетка гораздо любезнее.
      - "Что вы, Ваше Величество!"
      - "Тогда почему ты бросаешь меня? Мне что, - легко выдать тебя за конкретного идиота, чтоб ты теперь разводилась? Это -- предательство! Какие у тебя оправдания?"
      - "Я не смогла родить маленького. И по семейным приметам я не смогу разродиться. А без... Все меня обвиняют..."
      Государыня понимающе кивает в ответ:
      - "А если бы я развела тебя с мужем, оставив на рижском посту?"
      Матушка падает на колени перед властительницей. Та усмехается:
      - "Стало быть -- тебе нравится Рига. Похвально. Я получила довольно известий об успехах и не вижу другого на этом посту. Но... Я никогда не разведу вас. Согласно Указу Петра Великого от 1716 года Лифляндия -- скорее союзное государство, чем часть нашей Империи. Вплоть до того, что в Риге может сесть только фон Бенкендорф".
      Матушка изумляется:
      - "Почему Империя не может влиять на столь крохотную провинцию?"
      Бабушка разводит руками:
      - "Корень зла в положении Санкт-Петербурга. Сие не окно в Европу, но гигантская язва. Отсюда нельзя вывезти товара в Европу, а можно только ввезти. Россия не производит ни машин, ни мануфактуры. Наш груз -- лес, зерно, меха, деготь... Мы привязаны к сплаву...
      Петр I пытался прорыть Мариинский канал, да переселить народ ближе к Ладоге. Болота заилили канал за какой-нибудь год, мужики вымерли, ибо... Там нечего кушать.
      Реальный же порт здесь, на Балтике -- в твоей Риге. Петр хотел это все изменить. По договору от 1721 года польской Курляндии отошли "даугавские земли" на нашем, правом берегу Даугавы. Сделано это было за отказ от претензий на Чернигов, Полтаву и Киев.
      Поляки перекрыли реку и Рига зачахла. Но и Петр не добился, чего ожидал. Удавив Ригу, он пытался поднять Санкт-Петербург. Но уж коль на брегах Ладоги не росла пища, не выросла она и при Петре. Русская же казна обанкротилась.
      В правление Анны, мы наконец осознали значение Риги и Даугавы для русской казны. В Лифляндию ворвались курляндцы. Ответом было очередное восстание и нынешняя ненависть латышей к курляндцам и русским. Курляндцы так и не смогли побороть "лесных братьев" и русская казна так и осталась пуста. Огромные ценности, награбленные Бироном в России, из-за пиратов не вывезлись для продажи, скопились на левом, курляндском берегу сей реки и по сей день украшают дворцы в Митаве.
      Перемена правления ничего не решила. Елизавета ненавидела курляндскую сволочь, но сама была по крови полячкой и Даугава осталась закрытой. Россия и Польша продолжили разоряться.
      В ходе Семилетней войны французская колония Польша разрушилась совершенно и была разделена меж мною, австрийцами и пруссаками. В 1777 году Карл Александр Бенкендорф напал на Курляндию и беззаконно занял "даугавские земли".
      В итоге сего вероломного нападения Рига теперь приносит мне три четверти поступлений от заморской торговли. Деньги сии частично разворовываются моими придворными и если Даугаву опять перекроют, меня первую подымут тут на штыки!
      За пять лет всем понравилось вкусно кушать, вашу знать с охотой принимают в наших домах и при первой возможности пытаются породниться... Это при том, что в Лифляндии не забыли, как мы при Бироне десять лет жгли, да насиловали вашу страну. Малейший мой неправильный шаг и лютеране опять перекроют Даугаву. Им, конечно, не поздоровится, но...
      Шведы за двадцать лет не выкурили сих "мохоедов" с болот. Анна сломала шею за десять лет непрерывной войны. Лучше учиться на ошибках других, чем самой лезть с войсками на ваши болота. А в Лифляндии хотят над собой Бенкендорфа.
      Карл Бенкендорф, казненный в Стокгольме, для вас теперь что Эгмонт и Горн для Голландии. С казни Эгмонта началась голландская Революция, с казни Бенкендорфа -- восстание латышей. Я не могу и не буду разводить тебя с твоим мужем".
      Матушка моя убито кивает и, делая будто книксен, шепчет:
      - "Я понимаю вас, Ваше Величество..."
      Государыня усмехается и ведет племянницу с своему ложу, Там она сдвигает одну из занавесей. Одна из матерчатых стен постели, созданной будто нарочно -- лишь для любви, скрывает за собой книжный шкаф. Потрясенная матушка видит перед собой тома Энциклопедии, полное собрание сочинений Вольтера, журналы химических обществ... Бабушка же обводя сии бумаги рукой, признается:
      - "Бессонница у меня. Пыталась как-то с Потемкиным это читать, так он приставать стал... Хороший человек -- второй Гришенька, да только... не видит он дальше своего курносого носа...
      Смотри же сама. Вот сочинение господина Дидро. "Посвящается Его Величеству Разуму". В какой стране, кроме нынешней Франции, власть короны настолько мала, чтоб паршивенький штатский смел звать королем не Правителя?! Вроде -- пустяк.
      Сочиненье Вольтера. Выпущено двадцатитысячным тиражом. Фактически -проповедь Революции. "Издано на средства почитателей". Я справлялась -сколько стоит тираж, да еще на такой хорошей бумаге. Около пятидесяти тысяч золотых луидоров. Цена на корешке -- один луидор. Стало быть кто-то мог купить конный завод, виноградник в Шампани, или пару совсем модных шлюх, но вместо этого -- зовет народ к топору! И отметь для себя -- сей человек должен входить в сотню богатейших людей "милой Франции"! Но не это самое удивительное -- "Одобрено королевской цензурой". Стало быть, либо в этой цензуре -- все покупается, либо цензор с издателем заодно. А это -тревожный звонок!
      Издание басен старика Лафонтена. Детский выпуск. В издательских комментариях: "Под волком ввиду имеется Пруссия". Страница следующая -"Свиньи -- конечно же, англичане". Еще один перл: "Вот так любые собаки гадят на французского льва!" Книжица для детей. Тираж -- шестьдесят тысяч. Стоимость выпуска пятьдесят тысяч луидоров. Отпускная цена -- один луидор за десять книжиц. Вот таким басням учат будущих галльских солдат! Одобрено Министерством образования.
      Учебник истории для общих школ. Стоимость изданья -- тридцать тысяч золотых луидоров. Раздается бесплатно. "Маркиз де Монкальм разбил английские банды, но был предан по приказу госпожи Помпадур... Хоть наши герои дрались до последнего, при дворе получили немалую взятку за сдачу Страсбура пруссакам... Русские дикари бежали от немцев и если б не мудрое руководство полковника де Фрежюса, который спас положение, к вечеру Россия б капитулировала. И кто б тогда вернул нам наши денежки?" Раздается бесплатно. Еще хочешь?
      Сочинение Антуана Лорана Лавуазье. "Посвящаю сие моей милой Франции. С надеждой на перемены". Любопытное посвящение. Теперь текст. "Опыт получения нитратных солей искусственным способом"..."
      Государыня на миг замирает, закрывает лицо свободной рукой и бормочет:
      - "Скажи-ка мне, милая... Ведь это -- не теория получения искусственных порохов?! Ведь это не значит, что не сегодня -- завтра, огневая мощь Франции в десятки и сотни раз превзойдет нашу?! Не значит ли сие, что страна, уже готовая плевать на любую монархию (нашу с тобой династию, в частности!) может стрелять в десятки, сотни раз чаще наших солдат?!"
      Матушка невольно краснеет:
      - "Придется мне нарушить Присягу... Я сама состояла при комитете, созданном нарочно по нитратной проблеме. Я поражена, что вы читали именно эту статью. В Берлине она произвела гром среди ясного неба... Фридрих Великий выделил на наши работы сто тысяч марок, едва перевел сие сочинение... В России же, похоже, о нем и не слышали".
      Государыня отрывает руку, прикрывающую лицо и понятно, что она все это время сквозь пальцы следила за племянницею. Чуть кивнув, тетушка отвечает:
      - "Мы -- слышали. Мы все слышали. Особенно нас интересовал список людей, допущенных Фрицем к этому делу. И то, что потом одну из лучших ученых отставили прочь...
      Дед ее умер, а отец этой девушки бежал в Северную Америку. Вообрази себе, - у короля были большие долги перед этой семьей, а тут так удачно сложилось... Оставалось лишь объявить девчушку еврейкой и отказаться платить по счетам...
      Официально же было сказано, что еврейка может предать германские интересы. Мы и - сие слышали. И очень хотели накоротке поговорить с этой еврейкой. Возможно, она легче прочих пруссаков готова нам рассказать много нового.
      Но прежде чем говорить... Ты не поверишь, - как тяжело говорить с бедняком. А вот если у человека можно что-то отнять, с ним беседовать проще.
      Что я могла отнять у почти что монашки? Зато теперь я отниму у нее целую Ригу!
      Видишь, какая я у тебя хитрая! Теперь проси все, чего хочешь. Для новой своей лаборатории. К твоим услугам все стекольные производства, заводы и запасы реактивов Империи. Надеюсь, я понятно все объясняю?"
      Матушка невольно смеется в ответ:
      - "Это -- пустое. Будь я семи пядей во лбу -- в одиночку мне с этим не справиться. А в России не так уж много ученых, готовых возиться в ретортами, да пробирками. Была я на днях в Академии -- решила, что попала на поэтический вечер... При том, что почти никто из них не знал, что называется кислород и зачем он такой нужен...
      Если же собрать всех дельных людей, да заняться с ними чем-нибудь важным, всегда найдется куча шпионов, готовых любою ценой все развалить".
      Государыня цепко следит за лицом юной племяшки, а потом улыбаясь, целует ее:
      - "Если б ты согласилась, не вышла бы из этой комнаты! Я не хуже тебя понимаю, что половина моих ученых -- шпионы. Пока я не смогу учить своих собственных -- не знаю, кому и поверить".
      Бабушка будто задумывается, опять прикрывает глаза рукою и с горечью шепчет:
      - "Вывозила я из Саксонии дельных ребят. Дала им лабораторию, деньги и кафедру. Набрала им дельных учеников...
      Через неделю один попал под телегу, а другой свалился в канал. Шешковский доказал, что оба -- убиты, но убийц не сыскал... С той поры мои академики больше по виршам... Жить-то всем хочется".
      Бабушка вдруг озлобляется и сквозь зубы цедит:
      - "Когда мы в России начнем делать паровики, искусственный порох, станки -- токарные, сверлильные, фрезерные, - друзья в Европе сон потеряют. А враги -- и подавно. А пока бессонница у меня..."
      Бабушка закусывает губу и все ее годы вдруг сразу же проявляются на ее старом лице. Она морщится, будто от нестерпимой боли и как будто выплевывает:
      - "Англия не продала мне патент на паровую машину. Пруссия отказалась продать токарный станок, да полученье резцов, фрез и сверел. А ведь это -кузены мои!
      Хотят оставить меня в лаптях, да с дубиной... Вот такие у нас с тобой родственнички..."
      Государыня в сердцах машет рукой, а потом манит к себе мою матушку и почти шепотом произносит:
      - "А если все это у них попросит не Русская Императрица, но владетельница крохотной Латвии? С тем, чтоб восстать против грозной России? Я ведь неспроста тебе распиналась про значение Даугавы. Если в Риге вспыхнет мятеж, мы в Петербурге кладем зубы на полку.
      Вообрази же, что в Риге действительно антирусский мятеж. Объявляется Герцогство, скажем, Латвийское со своим флагом, гербом и всем прочим. Но, Герцогство сие продолжает платить налоги в казну. Пусть в меньшем размере. России не выгодно на него нападать -- любая война ударит русский карман.
      Герцогству ж невыгодно совсем отделяться -- оно слишком мало и слабо, чтоб тягаться с русским медведем. Но оно просит союзников помочь ему с производством. Нарастить хоть какие-то мускулы..."
      Бабушка на миг прерывается, берет со стола чашечку кофе, с наслаждением ее выпивает, а потом говорить, будто -- невидимым слушателям:
      - "Вообрази же, что Герцогство это становится чем-то навроде Бельгии для французов. Низкие налоги, свобода для банков, относительная свобода простому народу... Бельгия сейчас приносит галльской казне больше прибыли, чем сама французская экономика. И при этом Франции выгодно оставлять ее независимой.
      Вместе с тем, Бельгия оберегается французским оружием против Англии и Голландии. И в то же время - голландской помощью против Франции. Латвия тоже могла б сосать двух коров..."
      Матушка хочет что-то сказать, затем по иезуитской привычке невольно поднимает руку (будто бы отвечать) и прерывает:
      - "Но как обеспечить лояльность будущей Латвии?"
      Бабушка лукаво грозит племяннице пальцем и та, чуя что гнев сменился на миилость, пытается приласкаться в ответ. Государыня же прижимая к груди родную племяшку, воркует:
      - "Так же, как Бельгии -- Франции. В Бельгии правит династия Маргариты Анжуйской -- племянницы французского короля. За все эти годы бельгийцы (будучи страшно свободными!) ни разу не предали французской короны. Правда, при этом во всех своих бедах они винят именно Францию...
      Так что мне остается найти лишь племянницу, которая могла бы мне доказать, что дети ее останутся верны -- внукам моим. А дальше - пусть ругают Россию на чем свет стоит".
      - "Как же сие доказать?"
      Бабушка вместо ответа отодвигает тарелки с завтраком и разворачивает прибитую одним краем к столу подробную карту Прибалтики. У матушки с изумлением приподымается бровь, но... Может у тетки желание -- лучше узнать нашу страну?! Государыня же ногтем чертит на карте кружок:
      - "Есть в городе Дерпте старый Университет. Заложен аж шведами. Я была там. По шведским обычаям это -- почти неприступная крепость. Есть у меня былая подруга -- княгиня Дашкова.
      Ученый она -- так себе, но пообтерлась в Европе, знает там многих, понимает насколько пробирка сегодня важней точной рифмы. Один недостаток -я тут читала ее пару писем кузенам и братьям. Подружка моя люто меня ненавидит за то, что я сослала ее от детишек в Европу. И, кажется мне, хотелось бы ей мне подгадить.
      Я вызвала ее из Европы. Пригласи ее в Ригу. Поговори с ней. Она из польских евреек -- наври ей, что ты хочешь кончить вражду меж евреями польскими и немецкими.
      Она потребует от тебя каких-то гарантий. Тогда ты предложишь ей голоса немецких евреев на выборах Президента Академии, которые состоятся сразу после смерти Леонарда Эйлера.
      Тебе тяжело это слышать, но -- деду твоему недолго осталось, а Эйлерам и прочим "немецким" не хватит голосов, чтоб удержать этот пост в вашей семье. Но если голоса немецких и польских евреев объединятся, у вас большинство в Академии.
      Без тебя ей не выиграть. После ее "Писем в Россию" с критикой флогистона, для академиков старой закалки она -- красная тряпка быкам и они с радостью оботрут об нее ноги. Она же -- не дура и ухватится за твое предложение.
      За это ты потребуешь у Дашковой заполнить штат Дерпта. Она не решится сдать тебе никого из своих родичей. (Поляк и суток не проживет на лифляндской земле.) Так что штат будет набран из ненавистников моего царствованья и тех, кому обрыдло академическое рифмоплетство. Прими всех. Изучи. Пойми, кто -- чего стоит.
      Из тех, кто приедут, одни -- ненавидят Россию, другие -- Русскую Академию. Вторых поставь во главе кафедр.
      Первых же -- надо убить. С кровью. С потрохами, выпущенными по улице. С пышными похоронами и уликами против меня. Якобы несчастных убили за их статьи против русских.
      Когда кончишь всех, Университет надо закрыть. Вход только по пропускам. Сторожа только из латышей, особо обозленных на русских. Если кого поймают -называть русским шпионом и вешать на месте. Моих там не будет, а наши кузены никогда не признают, что шпионили за тобой. К тому же... Больше повесишь, мне - меньше мороки.
      Поверишь ли, - поймаю подонка почти что с поличным, так крику сразу на всю Россию -- "Немка вешает русского патриота!" А если ты сделаешь -отбрешусь, что не могу начать войны с Ригой.
      Если вешать по-настоящему, да кишки выпускать на всю Европу, бритоны с тевтонами сами повезут тебе станки, да паровые машины. Лишь бы ты быстрей Восстала против России".
      Матушка внимательно слушает старческий шепот, нос ее заостряется, а глаза странно суживаются. Тетка с племянницей вдруг становятся очень похожи и в их облике вдруг проступают черты Рейнике Лиса -- предка фон Шеллингов.
      Маленькая бледная лисанька еще больше приласкивается к седой, мудрой лисе и тихонько воркует:
      - "Но, Ваше Величество... Я не могу родить от мужа -- от Бенкендорфа. Вы же сами сказали, что верность Бельгийского дома равна их родству с домом Франции. Пока у меня нету первенца, все это -- умозрительные прожекты".