- Не петушись. Нам все равно Ленина не найти. Сидит он где-нибудь на берегу тихого озера в шалаше из сена и дышит свежим воздухом.
      - Ты хоть соображаешь, Остен-Бакен, какую несусветную чепуху несешь? Человек масштаба и влияния лидера большевиков и дня не продержится без цивилизованных удобств. Можешь ты представить себе товарища Ленина, вульгарно сидящего на корточках в кустах и мнущего лист лопуха? Трава колется, комары кусаются. Нет, он лучше выберет привычное благоустройство тюремной камеры, чем переносить подобное издевательство.
      - Итак, заседание продолжается, - в комнату энергичным шагом вошел присяжный поверенный и выхватил у Остапа газету. - Ну-с?
      - По-моему, Ленину резон замаскироваться под рабочего и раствориться в родственной среде? - сказал я поспешно, дабы не дать присяжному поверенному приступить к опросу свидетелей.
      - Вздор, молодой человек, сущий вздор... Я, например, случайно осведомлен, что главный петроградский дворник активно помогает прятаться разбежавшимся, как зайцы, большевикам, а его брат, состоящий при кавалергардском полку принимает особо опасных преступников...
      - За мной, - Остап чуть не сшиб чиновника с газетой. - Остен-Бакен, не отставать!
      Я догнал Бендера уже на улице.
      - Обидел человека, сорвал заседание.
      - Не идиотствуй... Я знаю, где Ленин... В кавалергардских казармах!
      - Он что, самоубийца или псих?
      - В этом-то и соль. Там его искать никому и в голову не взбредет.
      - Проверить можно.
      - Не можно, а нужно, и без промедления, а то будет поздно.
      Через час мы с Бендером припали носами к мутным стеклинам кавалергардской дворницкой.
      Там двое, в новых брезентовых фартуках с бляхами резались в карты.
      Рядом высились девственные метлы.
      - Который Ленин? - спросил я шепотом. - Тощенький?
      - Да ты на другого смотри.
      - Это же грузин, тот самый, с Финляндского вокзала, познакомившийся с твоим булыжником.
      - Попались, большивечки!
      Мы осторожно перебрались к окну с открытой форточкой.
      Тощенький вдруг отшвырнул карты:
      - Коба, ты опять смухлевал!
      - Расклад такой, уважаемый кацо, Михаил Иванович Калинин, - грузин любовно потеребил усы. - Расклад.
      Мы удалились, не замеченные, игроками возобновившими партию.
      - Давай-ка, Остен-Бакен, сдадим этих олухов ближайшему шпику и продолжим погоню за Лениным.
      - Вон как раз один из-за столба фонарного выглядывает. В котелке, с тросточкой и моноклем.
      - Они бы еще на лбах у себя писали заглавными буквами название ведомства, - Остап досадливо сплюнул. - Нет, с кем приходится иметь дело...
      Мы прогулочно и беззаботно миновали пустынную мостовую.
      - Чего изволите? - шпик прогнулся и осклабился гнилыми зубами.
      - Почем берешь за немецкого агента?
      - Смотря по весу: За Ленина сто червонцев не пожалею.
      - А за соратников?
      - Имеется адресок? - шпик выдернул из кармана узкую записную книжку и обгрызок синего жирного карандаша.
      - Мы согласны отдать грузина за полцены.
      - Грузина? - переспросил шпик, возвращая блокнот в карман, отяжеленный револьвером.
      - В кавалергардской дворницкой сидит - по кличке Коба.
      - Уморили, ой уморили, - шпик прислонился к столбу. Чтобы я вам платил червонцы за нашего человека.
      - Шутите?
      - Пшли отсюдова к чертовой бабушке, Шерлок-Холмсы недоделанные. Не мешайте профессионалам тайного сыска.
      - Теперь двинули в морг, - сказал Остап решительно.
      - Думаешь, за свежемороженого Ленина тоже заплатят?
      - Это мозги у тебя свежемороженые... Морг - самое надежное место в городе для нелегального пребывания.
      Служитель, провонявший формалином, долго пялился на нас из-под сонных век.
      - Папаньку, родненького, давеча тараканы с нагайками затоптали, прямо в кухне, - запричитал Остап. - Маманька говорит, без папаньки не возвращайтесь!
      - Идите, шукайте , только в обморок не падайте. У меня нашатырь казенный на исходе.
      - Сдюжим,- Остап обернулся ко мне. - Ты, кажется, уже посещал анатомический театр по контрамарке?
      - "Разделка безымянного трупа" - в трех частях, без антракта и буфета.
      Служитель, натужно крякнув, открыл дверь ледника.
      - Пожалуйте, господа хорошие.
      Остап шагнул первым к скорбным заиндевелым стеллажам.
      Дверь за нами закрылась тихо и надежно.
      Мы медленно и настороженно крались вдоль неподвижных желтых пяток.
      Вдруг впереди, откуда лился зыбкий неровный свет, раздался осипший голос:
      - Товарищ Орджоникидзе, ну вы опять скидываете не в масть.
      - Ах, товарищ Аллилуев, я не нарочно. Пальцы едва сгибаются.
      - А вы картишки к пузу прижимайте, к пузу.
      - Соскальзывают.
      - Кажется, опять кто-то родственников ищет?
      - Ложитесь быстрей, Григорий Константинович, да не туда, не туда, а то в прошлый раз я вас с трудом отклеил от этой женщины.
      - Карты, карты спрячьте.
      - Мы их сюда, под дедушку.
      Наступила мертвая тишина.
      Остап громко кашлянул и повернул к выходу.
      - У вас там, знаете, покойнички слишком разговорчивые, - сказал Остап зевающему служителю.
      - Льду маловато, вот гады и оттаивают.
      - Большевики?
      - А как же, самые стойкие.
      После морга мы передислоцировались в центр - но и здесь нас поджидала неудача.
      Навстречу нам двигалась толпа ошалелых зевак. Они явно сопровождали какое-то шествие.
      - Ну все, кранты, нас опередили, - сказал Остап грустно-грустно. - Ленина поймали.
      - Посмотрим, а?
      Усиленно работая локтями, животами, головами, коленями и языками, мы кое-как пробились к цели.
      Но Ленина так и не увидели - ни живого, ни мертвого, ни полуживого, ни полумертвого, ни настоящего, ни фальшивого.
      Ядром всеобщего внимания была свирепого вида псина, восседавшая в черном лакированном открытом английском автомобиле.
      - Какая это порода? - спросил я Бендера с восторженным придыханием.
      - То ли буль-буль-муму, то ли муму-буль-буль, точно не помню.
      - Как вам не стыдно, молодой человек! - атаковала Остапа ближняя старушка с растрепанным ребристым зонтиком, используя сию принадлежность на манер легкого меча. - Как не стыдно! Не узнать знаменитейшую ищейку Тгефа!
      Блокируя обеими руками вялые удары зонтика, Остап вежливо поинтересовался:
      - Теперь все столичные собаки будут разъезжать в автомобилях?
      Зонтик активизировался, несмотря на потрескивание каркаса.
      - У Тгефа особое задание!
      - Смущать нравственность законопослушных граждан?
      - Ленина вынюхивает, Ленина, гегманского гезидента.
      - Бабусь, а чего псина бабочку на шею нацепила? Траур по рухнувшему абсолютизму?
      - Это пгезент самого Кегенского Александга Федоговича!
      - Понятно, больше вопросов не имеем.
      Мы втиснулись в спасительную толпу, которая могучей волной отнесла от нас чересчур бойкий зонтик и чересчур осведомленную старушку.
      - Нам бы такую транспортную единицу, Остен-Бакен, сказал мечтательно Бендер, оправляя подмятые любопытствующей стихией одежды. - Мы бы Ленина из под земли достали.
      - Да, ноги уже отказываются маршировать.
      - Спокойно, еще пара переходов - и будет объявлен бивак, с женщинами легкого поведения, струнной музыкой и холодной сладкой простоквашей.
      Но вместо простокваши нас засосал очередной уличный водоворот.
      По мостовой, под усиленным вооруженным конвоем, вели на задних лапах гневно рычащего медведя.
      - Почему ты, Остен-Бакен, не спросишь, какой породы это замечательное, исконно русское, сказочно-фольклорное животное?
      - Вот именно - гусское!
      Между мной и Остапом вклинилась до боли надоевшая старушка с неунывающим зонтиком.
      - Бугого медведя, сибигского пгоисхождения, Ленин собственногучно вскогмил холодными котлетами. Завтгакает, понимаете, господин Ульянов , на швейцагском кугогте, а в связи с личными пгоблемами семейного свойства наблюдается частичное отсутствие аппетита. Ну, он тогда на велосипед - и к телеггафу и недокушанную котлетку, ценной бандеголью медведю нашенскому, в зоосад.
      - Котлеты, видно, были не совсем свежие. Вон как, выкормыш, жалуется.
      - Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь. Звегушка благодагность публично выгажает и хочет лично засвидетельствовать свое почтение благодетелю.
      - А гавриков с винтовками Ленин наверняка не подкармливал. На такую ораву котлет не напасешься.
      - Надеются, что медведь их пгямиком выведет к японскому гезеденту, - старушка добродушно огрела Бендера зонтиком.
      - Не могли бы вы изредка охаживать по приметным частям тела моего визави, розовощекого студента?
      Но риторический вопрос повис в воздухе, так как обладательница зонтика внезапно исчезла в неизвестном направлении.
      - Какой я идиот, какой идиот, - вскричал вдруг Остап, безумно озираясь. - Это была не старушенция.
      - Граф Монте-Кристо?
      - Хуже, Ленин!
      - Эх, не организовали проверку на лысину.
      - Нет, Остен-Бакен, я больше органически не вынесу массового параноидального психоза. Пойдем-ка за любимый фикус, на жесткий сундук...
      И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.
      Там нас у порога встретили радостные дети.
      - Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!
      - Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!
      - Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как его... А-э-ро-пла-не! - резюмировал старший.
      - Устами младенца глаголет истина, - сказал Бендер устало и сжал кулаки. - Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы - рыло начищу до блеска!
      ГЛАВА 15
      МЕЖДУ ПРОЛЕТАРСКИМ МОЛОТОМ И
      БУРЖУАЗНОЙ НАКОВАЛЬНЕЙ
      "Мне чуть голову не
      оторвали..."
      О.Б.
      Однажды среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал (если можно с кем попало, то разве нельзя со мной?). Я послушно открыл глаза и обмер - в трепешущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.
      - За что? - хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.
      - В двери стучат уже второй час, - прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками. - Боюсь отпирать.
      - Всего-то! - сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.
      Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.
      - Сейчас поговорим с супостатом, - я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор. - Можете пока чай приготовить.
      Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти, и я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.
      С топором наперевес, зябко и остервенело кутаясь в мягкую шаль, еще сохранившую нагретость ее покатых, гладких, желанных плеч, я приблизился к двери, которая, слава Богу не сотрясалась от хамских пинков, а лишь тонко вибрировала от вежливой лихорадочной морзянки.
      - Кого черти носят! - гаркнул я грубо и самоуверенно.
      - Остен-Бакен здесь проживают?
      - А по какой надобности? - спросил я уже своим голосом.
      - По бендеровской!
      - Остап?
      - Открывай же, открывай!
      - Сию минуту...
      Бендер ввалился изможденный, с непропорционально распухшей щекой, с неизменным саквояжем в окоченевших перчатках.
      - Зуб? - спросил я участливо, пряча топор за спину.
      - Догадливый - мочи нет... Лучше бы дрых более чутко.
      - Болит?
      - Па-пи-ро-су.
      - Тебе к врачу надо.
      - Па-пи-ро-су!
      Больше ничего не советуя, помог Остапу раздеться, предварительно ловко и незаметно избавившись от топора и шали.
      Рухнув в кресло, Бендер закурил.
      - Может, шалфейчиком пополощешь? - я залез под одеяло.
      - Сколько раз... Сколько раз, Остен-Бакен, тебе по-хорошему предлагалось уехать в патриархальную, тихую Москву... Ноет, гад!
      - Пепельница на полке.
      - Теперь час пробил. Пусть дурной ветер с Финского залива проветривает другие, более устойчивые к историческим катаклизмам мозги.
      - Чай будешь?
      - Утворил я такое! Такое!.. А все зуб проклятущий - нашел подходящее время для выматывания нервов... Ой, Остен-Бакен, лучше бы маяться мне на кожаном диване с грелкой - так нет, подвязал, как допропорядочный обыватель, щеку платком, дабы корни не застудить, и двинул скорым шагом к Смольному институту. Там неподалеку дальний родственник присяжного поверенного, врач широкого профиля проживает...
      - Знаю, знаю. Первоклассный специалист - помнишь, когда у меня на стыдном месте чирей вскочил?
      - Еще слово про чирий - и в Москву отправлюсь без тебя.
      - Молчу.
      - Присяжный поверенный по такому случаю снабдил меня куском сала в качестве гонорара. Упаковал я гостинец в газету, сунул в саквояж и потопал. Никто меня не трогает, я никого не трогаю... И вдруг у самого Смольного - рассадника бунтов и смуты - окликает меня грубый революционный бас:
      - Стой! Хто идеть?
      - А ты?
      - Отвечаю жалобно: " Гражданин с флюсом".
      - А он?
      - Жида, говорит, шлепнем без промедления, а тебя, интеллепупию, - после перекура.
      - А ты?
      - Заявляю внаглую, мол, это у флюса фамилия такая неудачная, а вот партийный псевдоним вполне терпимый Гнойник Гнойникович Нарыв.
      - А он?
      - Наша кликуха - проходь!
      - Повезло.
      - Да не совсем... Выдал меня саквояж. Отблеск костра, могучие безжалостные тени - и знакомое по февралю: " А-а-а! У-у-у! И-и-и!"
      - Лаокоонообразные?
      - Догадливый.
      - Петуха с золотыми яйцами вспомнили?
      - Скорей всего не забыли, как я их с коньяком обдурил. Впрочем, какая разница, чем моя персона вызвала массовое негодование. Разят перегаром и хрипят: " Держи! Держи провокатора недорезанного!"
      - А ты?
      - Превратился из гордого петуха в рядового зайца, слава Богу, свинцом не нафаршировали.
      - А они?
      - Как полагается - затворами лязг-лязг-лязг и галопом за жертвой.
      - А ты?
      - Жму не оглядываясь, но пятками чувствую преследователи множатся, множатся, множатся... Если из-за барахла пролетарии, солдатня и прочая шваль готовы были перегрызть друг другу глотки, то в погоне за мной они слились в едином порыве... В общем, не успел и моргнуть уже Невская набережная, а там крейсер-громадина, в темноте название не разобрал, а у носового орудия, в свете прожектора, гордо торчит вечночихающий кожаный.
      - Тоже узнал?
      - В момент!
      - И за маузер?
      - Гораздо хуже... Навел, сволочь, жерло, прицелился - да как жахнет! До сих пор удивляюсь, как увернулся от снаряда.
      - Страсть!
      - Дальше интересней будет... Неумолимый рок несет меня на Дворцовую площадь. Осознаю - конец близок, но не останавливаюсь. Впереди у Зимнего - баррикады с пулеметными рылами, позади - неуправляемая, ощетинившиеся штыками толпа. Эх, думаю, одно спасение: прорваться во дворец - комнат много, есть где спрятаться.
      - Смело!
      - Приближаюсь к баррикаде из мешков, на полном ходу подымаю над головой предательский саквояж с салом и ору что есть мочи: "Ложись гады!"
      - И легли?
      - Догадливый... Как одна! На мое счастье, за амбразурами оказался бабский батальон... Ну, матросня с разгону - на распростертые тела! Жалко, на всех баб не хватило. Задние перекатили волной, любвеобильных и за мной - во дворец.
      - А ты?
      - Не знаю, сколько мраморных шедевров и изумительно тяжелых ваз обрушил я на тупые головы, носясь по лестницам, но в конце концов и мне улыбнулась удача. Наткнулись, понимаешь, разгневанные массы на Временное правительство. Спасли меня господа министры от несправедливой расправы.
      - Мне кажется, ты сгоряча совершил для большевиков государственный переворот?
      - Называй как хочешь, но здесь нам больше делать нечего!
      - Мы же еще и ихнего предводителя - Ленина ловили...
      - Запомни, Остен-Бакен, на всю оставшуюся жизнь. Никогда Остап Бендер не был в Петрограде, ни под каким соусом... Никогда!
      Тут вошла любезная, расфуфыренная, напомаженная, густо напудренная хозяйка и предложила медоточиво свежий чай...
      Конечно же, мы в скором времени покинули негостеприимный Петроград, но тут случилась новая оказия. Клянусь гордыми остен-бакеновскими генеалогическими корнями, но Остап не бегал по Москве в поисках зубного врача (флюс благополучно прорвало еще в холодном прокуренном вагоне), а Кремль большевики все равно взяли.
      К весне же пожаловала и вся большевистская верхушка. Суровый ветер Финского залива, видно, окончательно продул их озабоченные Мировой Революцией мозги.
      Глава 16.
      СМЕРТЬ И ЛАВРЫ
      "Товарный голод, ничего
      не поделаешь..."
      О.Б.
      Вторую большевистскую зиму мы коротали в обстановке перманентного (почти по Троцкому) голодания, и если бы не отощавшие кошки, реликтовые голуби да неунывающие воробьи, нерегулярно поступавшие в наш революционно-коммунистический рацион благодаря охотничьим (подвалы-чердаки) навыкам Остапа, то мы бы благополучно вымерли, как тупые, необразованные динозавры, не отличающие эмпириокритицизм от исторического (весьма осязаемого не согласными с новой властью желудками) материализма.
      Кстати, мое кулинарное искусство, питаемое фолиантом изобретательной до истощения Елены Молоховец, превращало выловленную урбанистскую добычу в пищеварительно приемлемые мясосодержащие блюда даже при отсутствии специй, благовоний, пряностей и поваренной соли.
      Однажды, когда мы, привычно расположившись на ложах из книг (дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души, - сказал мающийся с похмелья Цицерон, обнаружив, что ему больше нечего менять на опимианский, столетней выдержки, фалерн), поближе к ошалелой буржуйке, заглотившей уже всего Дюма-пэра и Дюма-фиса, утомительного, но долгогорящего Вальтер Скотта, двадцатитомного Игнатия Федоровича Потапенко (подло соблазнившего чеховскую Чайку), нудно-обстоятельного Боборыкина, фигурировавшего в определенных кругах, как Пьер Бобо, и еще дюжину дюжин плодовитых, чище породистой борзой суки, беллетристов (терпеливо и тщательно подбирал их мой двоюродный дядя - славянофильского толка философ и вынужденный масон, умно сбежавший на белогвардейский знойный юг), скромно ужинали (завтраки и обеды были отложены до лучших времен), Остап, дожевывая последний жесткий кусок (первая в нашем деградирующем устрашающими темпами меню ворона), задумчиво произнес в никуда:
      - Нет, хватит... С завтрашнего дня, самое позднее - с послезавтрашнего, сознательно переходим на кремлевский усиленный паек: красная икра, осетринный балык, рисовая каша на сливочном масле, клюквенный кисель и белый хлеб.
      - Я согласился бы и на черный... Но увы, не имею чести состоять в членах Центрального то бишь Комитета - мордой-с не вышел, мозоль-с, извиняюсь, на седалище от чрезмерной интеллектуальной деятельности, не та-с мозоль-с!
      - А мы получим калории по другой линии. Помнишь, Остен-Бакен, давешнего кота, рыжего?
      - На тушке отчетливо прослеживалось наличие нагулянного жира. Я еще подумал - наверняка партийный товарищ, близкий к правительственому буфету.
      - Нет, при военном коммунизме кота может безнаказанно содержать только кто-нибудь из старорежимных, сюсюкающих о либерализме и народных чаяньях господ. Есть в городе запасы не учтенного комиссарами продовольствия, есть! Процарствуй большевики, ну, лет десять - на это и надеяться бы не пришлось, а в данном случае мы вполне можем попросить кое-кого поделиться... Ну-ка, не член ЦК, быстро вытягивай ноги, руки скрести на груди и не шевелись.
      - Это еще зачем?
      - Снимем с твоего тела мерку.
      - Какую мерку?
      - Обыкновенную - на гроб.
      - Ты считаешь, что я с недоваренной вороны сыграю в ящик?
      - Недоваренную скормил, подлец!
      - По рецепту Молоховец, для сохранения жизненно важных веществ.
      - Остен-Бакен, по человечески прошу - протяни ноги.
      - Пожалуйста.
      - И руками не размахивай.
      - Буду специально размахивать, пока не объяснишься.
      - Строго научный факт: в городе свирепствует сыпняк.
      - Но я-то, тьфу-тьфу, пока здоровенький!
      - Скажи-ка, здоровенький, при товарном голоде, который мы имеем неудовольствие наблюдать, что пользуется ныне наибольшим спросом среди гражданского населения?
      - Мыло!
      - Нет, дорогуша, самый дефицитный товар - это гробы!
      - Но у нас нет в наличии ни одного.
      - Сварганим. Я тут, скитаясь по чердакам, набрел на залежь допотопных вывесок с двухглавыми орлами, ятями, ерами, фитами и прочей ненавистной пролетариям нечистью. Наведем ревизию - и соорудим пробный гроб. При удачном раскладе - наладим подпольное производство.
      - Без чертежей такую сложную конструкцию не осилим.
      - Ты, помнится, любил в розовом детстве скворечники сколачивать?
      - Сравнил.
      - Большой длинный скворечник, только с крышкой.
      - Для бледной холодной птички.
      - Имеющей щедрых родственничков... Опять ноги согнул!
      - Мерь с запасом, а то попадется какой-нибудь чиновничий журавль.
      - Руки!
      - Щекотно же.
      - Потерпи... Надо точно знать размеры материала... Завяжем контрольный узелок... Подымайся, лежебока, - печка нуждается в порции чтива... И не швыряй обложки где попало складируй в углу...
      - А гроб?
      - Если за ночь не загнусь от сырой вороны, то с утра отправимся за вывесками - здесь неподалеку...
      На первенца-домовину мы искренне угробили, ни много ни мало, семь каторжных суток.
      Сначала натаскали соответствующей длины вывесок - благо было из чего выбирать. Чтобы не вызвать излишних подозрений, мы носили по одной штуке, соблюдая временной разрыв и присыпая незаконные буквы снегом.
      Во второй день Остап раздобыл молоток и клещи. Без оных инструментов соорудить гроб на голом энтузиазме затруднительно. Табуретку или там лавку еще возможно, а вот столь деликатное изделие, как гроб, - даже не пытайтесь. Молоток - тяжелый, с полированной ручкой, Бендер выменял у дворового пацана за двух свежепойманных крыс, а клещи ловко увел у нашей соседки: она ими у родной парализованной сестры вырывала золотые коронки для черного рынка. Мы просто устали слышать, как за стеной неумело терзают стонущее, беззащитное, упорно не умирающее дворянско-породистое существо.
      В третий - надергали гвоздей подходящих размеров. Они еще торчали в кирпичных наружных стенах, обозначая контуры исчезнувших деревянных деталей.
      В четвертый - закономерно понадобились хитрые ножницы для резки жести. Бендер пропадал где-то до вечера, но вернулся с ними, правда, основательно помятый и вымазанный сажей. Я так и не добился, где он их надыбал.
      В пятый, шестой и седьмой - творили!
      Рекламно-публичный старорежимный гроб получился хоть и неказистый, угловатый, косоватый, громоздкий, но чертовски привлекательный. По левому боку внушительно белели вечные слова РЫБА И МЯСО. По правому - выполненное славянской игривой вязью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Верх венчало торжественное СВЕЖИЙ ПРОДУКТ. А по торцам чернели многозначительные слоги: МУЖ и ДАМ.
      Так и хотелось быстренько завернуться в новенький саван, и устроиться поудобней в узком лоне, и захлопнуть над собой тяжелую крышку, и спокойно уйти в спасительное погребение от этого дикого, смертельно опасного мира.
      Остап развеял мое похоронное настроение обещанием презентовать под мое притомившиеся тело лучший из гробов, да и отправляться на тот свет отчаянно голодным показалось мне дурным тоном, и мы приступили к решающей фазе - реализации товара.
      Для усыпления круглосуточно бодрствующей чекистской бдительности мы выбрали подвижный способ сбыта.
      Погружали гроб на широкие чугунные санки.
      Я ложился в гроб, а Бендер впрягался в постромки.
      Через полчаса мы менялись.
      Я разогревался, бодро и лихо таща скорбный груз, а потом снова упаковывался. Поверьте, уже после десятого раза организм отчаянно сопротивляется означенной процедуре.
      Идея ловли клиента на визуально мелькнувшую приманку отвечала текущему моменту, но нам долго не фартило. Никак к нам не подбегала заплаканная, убитая горем вдова и не спрашивала отчаянным, сорванным голосом, где брали этот изумительный гроб?
      В правильности нашего способа демонстрации товара, как говорится, лицом, нас убедило следующее происшествие.
      Стемнелось.
      Упрятав Остапа под заиндевевшую, сосулистую от дыхания крышку, я рванул на последний круг.
      И не успел толком разогреться, как из-за угла - двое.
      - А ну, сявка, скидывай добришко до исподнего, да пошустрей, - сипло скомандовал высокий, обнажая сталь финки и загораживая мне дорогу.
      - Но... Мне... Мн-е-е-е-е! - заблеял я громким, для оповещения Остапа, жалобным тоном и кивнул назад.
      - Будь спок. Жмурика пустим на котлеты. Эй, Хвост, прикнокай ящик, а то опять тухлятина попадется.
      Хвост сноровисто сдвинул тяжелую крышку, нагнулся - и вдруг, истошно взвыв, кинулся через сугробы в ближайшую подворотню.
      - Ой, мама родная! - продекламировал я театрально-натурально-трагически и с присущим моей драматической натуре артистизмом грохнулся навзничь в глубокий обморок.
      Гоп-стопник зыркал то на подворотню, в черноте которой исчез завывающий подельник, то на распластавшегося до половины расстегнутого фраера, то на крышку гроба, неумолимо сползающую на бок.
      И тут показалась черная-пречерная рука... Она медленно тянулась к оцепеневшему грабителю скрюченными пальцами... А следом выглянула смертельно-бледная, с фосфоресцирующими глазницами и провалившимся носом, черепообразная голова.
      Я знал, что в минуту опасности Бендер преображается, но чтобы до такой степени?..
      Бандюгу давно ветром сдуло, а я как завороженный смотрел на встающего из гроба монстра.
      Наконец Остап сорвал искусно сделанную маску:
      - Понравился спектакль?
      - Нет слов... Но эта штука? Я бы не додумался.
      - Если честно, Остен-Бакен, я приготовил ее для твоей персоны - из дырявого шелкового носка сбежавшего на юг дяди и кое-каких санитарно-гигиенических принадлежностей его верной супруги. Хотел пугануть тебя сегодня для бодрости.
      - Спасибо.
      - Вот бы обхохотались.
      - Непременно.
      - А ты хоть понял, почему Хвост дал деру? У меня сосулька была для утоления жажды, так я ей и ткнул в любопытный глаз!
      - Он, бедняга, наверное, удивился незапланированной агрессивности покойника?
      - Хороший урок нам, Остен-Бакен. Теперь будешь знать, как отваживать жиганов... Я тебе масочку соображу с рогами...
      А на следущий день мы реализовали товар.
      Покупатель заловил нас во время смены.
      Происходило сие действо в укромном месте.
      Не успел я протянуть натруженные ноги , как траурная интеллигентная особа проворковала:
      - Продается?
      - Мадам, я еще не встречал столь проницательных женщин, сказал Остап и галантно поцеловал тонкую лайковую перчатку. - Какой этаж?
      - Четвертый.
      - Человек-то скончался порядочный? - спросил я, потупив взор.
      Она гордо вскинула седеющую голову.
      - Мой отец - известный во многих цивилизованных странах композитор, виртуоз-пианист, профессор Московской консерватории, почетный член Британского королевского музыкального общества, лауреат многих премий, автор...
      Но Остап не позволил клиентке обрушить на нас музыковедческую лекцию.
      - Мадам, заверяю вас от имени подпольной фирмыизготовителя - мы удовлетворены, что скорбное изделие, увы, далекое от вдохновенных сфер, достанется светочу российской культуры... Пожалуйста, захватите наши санки, а то ненароком стибрят транспортное средство... Остен-Бакен, взяли!
      На площадке второго этажа обессилевшая дама с грохотом уронила наш чугун.
      Мы опустили гроб на ступени.
      - Подкрепиться бы, хозяюшка, а то не донесем, - сказал Остап недрогнувшим голосом.
      - Я поняла, поняла... Сейчас, подождите!
      Она вяловато упорхнула наверх.
      Бендер присел на санки:
      - Клюнуло!
      - Возьмем по совести. Мы же не жлобы какие, а? Милая, симпатичная, наивная.
      - Не устраивай истерик. Сколько сама предложит по доброте душевной, на том и порешим.
      Благодетельница вернулась довольно быстро и протянула мне и Остапу, виновато улыбаясь, по шоколадной конфете.
      - Кушайте на здоровье... Берегла на крайний день... Мне папа...
      - Да мы пошутили, - сказал Остап и взялся за гроб.
      - Не пущу! - закричала она, отталкивая меня. - Не пущу!
      - Успокойтесь ради Бога. Гроб от вас никуда не денется, Остап облизнулся. - Мы же не барышни - конфеты лопать... Нам бы закурить.
      - Так что же вы мне сразу не сказали, господи?.. Папе запретили... У него в кабинете... Почти целая коробка сигар... Он все надеялся еще попробовать...
      Оставшиеся пролеты лестницы гроб казался нам пушинкой, и мы были готовы расцеловать почившего в бозе за воздержание.
      К солидным, душистым, с золотым ободком настоящим гаванским сигарам нам еще добавили огромный лавровый венок.
      Но тут Остап вдруг воспылал горячим любопытством к холодному, индифферентному, безвременно ушедшему родителю из родителей, по деликатному выражению скорбящей дщери.
      Меня, с драгоценной коробкой в руках и тяжелым жестким венком на шее, Бендер не церемонясь выставил на лестницу.
      Я, в ожидании конца импровизированной гражданской панихиды (без проникновенной речи там явно не обошлось), долго пересчитывал стынущими подошвами проклятые ступени, злясь на сигары, тихо шуршащие в постепенно набирающей вес коробке, и ненавидя двухпудовый, шелестящий негнущимися листьями венок. Конечно, я бы мог положить его на санки или прислонить к стене, но мысль, что эту семейную реликвию, эту заслуженную регалию сопрет какой-нибудь зашедший культурно помочиться в подъезд бывший интеллигент, давила камнем. А отправиться в пенаты без Остапа я бы не рискнул даже под страхом смерти.