От залетевших дам всех сословий и сумневающихся новобранцев не было отбоя.
      Что касаемо меня, то, находясь в абитуриентском звании, я лелеял мечту: наперекор сокрушительным поражениям и победным реляциям, уехать по осени в столичный университет.
      Факультет пока не выбрал, так как сам я хотел одно, маман - другое, а родитель - третье.
      Пока я терзался в жребии и предвкушал блистательную карьеру на ниве тихого, незаметного, но плодотворного служения Родине, во славу себя и науки, Остап неутомимо консультировал.
      Флигель залили карболкой и разделили простыней на две приемные: по женской части впускались культурно, через дверь, а по мужской, симулянтской, - через окно, для конспирации и увеселения соседок.
      Остап гляделся весьма амбициозно и профессионально в белом халате, с нагло торчащим из кармана стетоскопом. Картину дополняли аптекарские очки и акушерский новенький саквояж, который Бендер не выпускал из рук, то и дело широко раскрывая и демонстрируя хромированный инструмент.
      Чтобы скоротать время до отъзда, я совершенно бескорыстно ассистировал медицинскому светиле.
      Я исполнял роль самоходного экспоната.
      Для слабого пола - жертву аборта, со всеми вытекающими наглядными последствиями. Старательно изображал косолапость первой степени, криворукость и головодергание, особенно напирая на вываливание языка, пускание обильной слюны, невразумительного мычания и спорадического неконтролируемого извержения мочи. Для последнего (ошарашивающего) симптома я заранее запасался грелкой с чаем, которую приспосабливал в понятном месте и с помощью хитроумного резинополого механизма регулярно делал внушительные лужи.
      Для сильного пола - изворотливого счастливчика и ловчилу, не боящегося загреметь в армейский рай. При этом я ничего не менял из репертуара жертвы аборта.
      Остапа буквально рвали на части, и он умудрялся вести прием на обеих половинах одновременно, стремительно перемещаясь туда-сюда, гремя саквояжем и шелестя халатом.
      Это напоминало игру в лаун-теннис.
      Подача - слева, подача - справа!
      Аут!
      - И марганцовкой пробовали.
      - От окопа могу рекомендовать выпадение кишки. Прямой, толстой, тонкой, слепой.
      - И мылом.
      - Каждый день натощак, не жуя, глотайте по десять пар сырых шнурков желтого цвета, предварительно для избежания внутрижелудочных травм удалив клещами металлические наконечнички.
      - И мешок с сахаром подымали.
      - Вареные нельзя. Запивать исключительно дистиллированной водой.
      - И со второго этажа прыгали.
      - Нет, меньше не рекомендуется. Десять пар - оптимальная доза... Противно? А когда осколок вопьется со свистом в брюшную полость и испортит бесповоротно пищеварение?
      - И щипцами для завивки волос ковыряли.
      - Тогда тренируйте кашель... Ну, разве это кашель... От настоящего кашля, не липового, у медкомиссии должны лопаться барабанные перепонки, как от артобстрела, а если при этом еще умело харкать всамделишной кровью.
      - И трое суток лежали в горячей ванне с пудовой гирей на животе.
      - Кровью харкать нежелательно?.. Тогда устроим незаживающую язву до окончания военных действий. Выбирайте: на руке, ноге, анусе, то бишь заднице.
      - И лимонов перевели корзину.
      - Нога - пусть будет нога. Правая? Левая? Выше колена? Ниже? На бедре? На голени? Без разницы - очень хорошо... В этой склянке особая мазь - наноси щедро, раз в неделю, не жадничай. Язва получится - высший сорт... На второй ноге?.. Излишне. Вполне хватит и на одной. От аромата твоего гниющего мяса сдохнут все мухи, а впридачу и фельдшера с докторами.
      - И пьяный сожитель сапогом пинал.
      - Запаха не переносишь?.. Тогда отрезай палец, желательно большой... На выбор имеются пила, кухонный нож, двери, трамвай, собака, беспородная, но хваткая. Момент - и пальца, как не бывало...Ах, пальчик жалко... Тогда висеть твоей шинели с мертвым содержимым на колючей проволоке спирали Бруно или валяться в грязной антисанитарийной воронке...
      - И ничего, ничего, ничего не помогло! Ну, в таком разе медицина бессильна. Рожайте...
      Остап выразительно щелкал пальцами.
      И тут входил я, мычал, трясся, творил красивую лужу и удалялся к гренадерскому лбу, мучительно соображающему на, что же все таки решиться - на героическую смерть в штыковой атаке или на сырые шнурки, выворачивающий кашель, вонючую первосортную язву или вульгарное членовредительство...
      Глава 12
      ОКОПНАЯ ПРАВДА
      "Пишите письма."
      О.Б.
      Пронеслись стремительно дни, как вагоны со свежими пехотными ротами - с грохотом, лязганьем, пением, руганью, вонью и рельсовым затухающим эхом.
      Вот прощальный поцелуй всплакнувшей маман.
      Вот мужественные объятия родителя.
      Вот вареная курица и коржики, мои любимые,- в дорогу.
      Вот вокзальная суета.
      Вот тесное купе.
      Вот попутчики - раненый, с изящно забинтованной рукой, кавалерийский ротмистр и бледная монашка.
      Вот станции, станции, станции...
      И наконец - Петроград.
      Университет.
      И я в студентах.
      При кафедре почвоведения.
      Чем объяснить сей неожиданный выбор?
      Просто мне в душу запало с пеленок и поразило своим неисчерпаемым богатством непонятное слово - ГУМУС.
      В нем я прозрел смысл жизни вообще и своей в частности.
      Из гумуса пришли, в гумус - уйдем.
      Ах, какой это гумуснейший человечище (о том, кого уважаешь).
      Гумуснейшая гнида (о том, кого не уважаешь).
      Загумусеть - выпить по маленькой в теплой компашке.
      Гумуснуть - приударить в приступе влюбленности.
      Загумусниться - стать фанатиком и книжным червем.
      Гумус, как известно каждому достаточно образованному человеку, не только основа плодородия, но и материал для многостраничной монографии.
      По-моему, весомых аргументов предостаточно? По крайней мере, мое устремление в почвоведы, вызвало у домашних, судя по обилию торжествующих телеграмм и открыток, такое же ликование, как знаменитый Брусиловский прорыв.
      В новой форме я мерил неторопливыми, степенными студенческими шагами длинные, гулкие, напоенные ароматом реактивов коридоры.
      Подолгу, заложив руки за спину, простаивал перед застекленными образцами знаменитого русского чернозема (гумусу-то, гумусу!), давшего миру столько выдающихся деятелей науки, культуры и военного искусства.
      Регулярное посещение аудиторий сочеталось у меня с активным ведением переписки с моей суженой - Ингой Зайонц.
      Среди светлого, счастливого любовного потока довольно часто попадались надоевшие острова скучных домашних посланий, заполненных ненужными советами, сплетнями, насморками, приветами и прочей провинциальной чепухой.
      Но однажды я получил неординарное письмо - с фронта, от доблестного родителя.
      "Дорогой студент, гордись, твой отец - в дыму и пекле. К сожалению, мне не доверили вести в решающую кровавую атаку обескровленное подразделение с простреленным боевым знаменем. К сожалению, мой будущий высокопрофессиональный и сознательный почвовед, все гораздо проще. Город собрал для поддержки морального духа утомленных ратным трудом воинов представительную делегацию. В оную, кроме вашего покорного слуги, лектора по физическим эффектам, вошли: купец первой гильдии, многоуважаемый Абросимов Ермолай Ермолаевич, полицейский пристав, многоуважаемый Рюхин Федор Федорович, курсистка Фонарева Женечка, премилейшее, обаятельнейшее, мадоннообразное существо, и врач-логопед... Нет, сын, не жди от меня имени, фамилии, отчества этого субъекта... Не буду осквернять белизну листа позорным именем... Резкость тона будет объяснительна, если ты узнаешь о его неблаговидном поступке... Мы были все переполнены, как сообщающиюся сосуды, энтузиазмом и подъемом - и вдруг накануне отбытия на фронт выясняется, что негодяй- логопед демонстративно и трусливо занемог.
      Но все же, благодаря Всевышнему, наша сплоченная боевая дружина отправилась к героическим защитникам Отечества в полном составе.
      Нет, обмишурившийся логопед не передумал в последний момент, не раскаялся публично...
      Нас изволил любезно выручить твой милейший друг и бывший однокашник Остап Бендер, взявший (под псевдонимом Славянский) на себя медицинское просвещение темных солдатских кусанных вшами масс.
      Встретили нас сурово, без духовых оркестров и речей.
      Обстановка не располагает к мягкотелости и праздности.
      Мы готовы с гордо поднятыми головами и внятно бьющимися сердцами осуществить нашу грандиозную программу мероприятий.
      Дай Бог победы русскому славному оружию!
      За Царя и Отечество!
      P.S. Самоотверженный, истинный патриот своей многострадальной Родины, твой достойный друг Славянский добровольно вызвался на посещение передовых позиций.
      Увы, я не смог подхватить его героический порыв - в силу объявленной на завтра лекции " О траектории артиллерийского снаряда среднего калибра в пасмурно-дождливую погоду".
      Целую! Желаю успехов! Твой папа."
      Письмо подняло в моей неокрепшей психике целую бурю сомнений.
      Я начал переживать за родителя - шальная пуля может пробить его светлый лоб.
      Я начал жутко, до остервенения, завидовать Остапу.
      Он - там, в самой гуще судьбоносных событий, он с отчаянным криком "УРА!" ведет ночную разведку боем, он в каске, при погонах с чужого плеча, он лихо размахивает шашкой и рубит, и колет, и лупит, он пережидает ураганный огонь, зарывшись по уши в пропитанный кровью суглинок, он метко снимает набегающего противника пачками.
      Точно наяву, я видел, как Бендеру (а не мне), прикалывают к груди сразу четырех "георгиев".
      Я ощутил вдруг глубинную потребность в схватывании чего-нибудь острого. Мне захотелось устроить резню и рубку этим немецким выродкам и ублюдкам.
      Я даже устыдился той части своей крови, где копошились прусские эритроциты, и уже решил сменить свою прогерманскую фамилию на скромную, не вызывающую сомнения фамилию Гумускин, но тут подоспело второе послание с фронта, но уже не от родителя, а - Бендера.
      "Аморальный дезертир и внутренний разложенец Остен-Бакен, позволь мне в первых строках, без реверансов, вдарить в тыл, и с обеих флангов, по твоему гамадрилу-папахенцию.
      Проклятый краевиче-архимедо-ньютоновский мучитель ни в чем не повинных гимназистов вынудил меня, Остапа Бендера, посредством самого низкопробного, пошлейшего шантажа флигелем к совершению окопного круиза.
      Кстати, любезный Остен-Бакен, проконсультируйся по приезде на вакации у своей нудной маман насчет своего происхождения. Ну не в гамадрила ты! Преобразиться из тихого учителишки в махрового патриота надо суметь! Впрочем, скорей всего, это защитная реакция интеллигента-хамелеона. Обеляет свою подозрительную фамилию.
      Ладно - о фамилиях в другой раз...
      Но самое смешное, что я ни капельки не жалею о паломничестве в места несбывшейся славы и утраченной доблести.
      Компанию мне составили презабавные экземпляры рода человеческого.
      Ермолай Ермолаевич бьет рекорды по уничтожению солдатских пайков, а в промежутках между желудочно-кишечными баталиями показывает желающим карточные фокусы. Ловок, стервец.
      Федор Федорович упорно играет с офицерами в "русскую рулетку" и, вновь испытав разочарование от холостого хлопка, наяривает перед нижними чинами на балалайке патриотические мелодии из каторжного репертуара.
      Курсистке Женечке каждые полчаса ломает целку очередной поклонник, с капитана и выше.
      Гамадрил читает длинные лекции, на которых присутствует до трех вольноопределяющихся.
      А я от всей этой канители, заручившись благословлением командира полка, страстно добивающегося курсисткиного тела, рванул на передовую.
      Там царило затишье. И мне каждый встречный солдатик по секрету сообщал, что назавтра намечено братание.
      Пришлось в спешном порядке подсуетиться.
      О, неприглядная картина. Выяснилось, что предыдущее братание с превосходящими силами противника протекало на безобразно низком уровне. Обнимались, целовались, разбежались.
      Разврат, да и только.
      Для исправления положения я принял соответствующие меры.
      Коля Остен-Бакен, более тупых животных, чем русский солдат, представить трудно.
      Я им внушал.
      Я им втолковывал.
      Я потел в агитационном раже.
      И кое-что мне удалось.
      Мероприятие было направлено в цивилизованное русло.
      Поутру двинулись стройными походными колоннами, неся спешно начертанные известковые лозунги.
      ДАЕШЬ ШНАПС!
      ПРИВЕТ ГЕРРАМ ОТ ШВАЙН САЛА!
      КОМРАДЫ! СОЕДИНЯЙТЕСЬ ПО ИНТЕРЕСУ!
      ХЕНДЕ ХОХ - НЕ С ПУСТЫМИ РУКАМИ!
      Весь залежалый запас обмундирования расторопные фельдфебели спровадили практичным немцам менее чем за час, и те, конечно, уразумели прелести материального братания.
      Натуральный обмен развернулся, как на острове Борнео.
      Аппетит, как известно, приходит во время еды.
      Немцы, иступленно рыдая, стали требовать матрешек, гжельский фарфор, палехские шкатулки, хохломские деревянные ложки, яйки, млеко, блинов и квасу с редькой.
      Наши не остались в долгу, вымогая цейсовскую оптику и золингенновскую сталь.
      Я радовался этому единению. Каждый с каждым договаривались на следущее братание о количестве товара, каждый с каждым метили штыками место будущей встречи. Я предвкушал, как вновь сойдутся враждующие стороны в меняльной схватке и как можно будет славно погреть руки на разнице интересов в качестве посредника, но увы...
      На фронт пожаловали высокопоставленные инспектора-генералы, и Ермолая Ермолаевича, честно заработавшего язву на казенных харчах, и Федора Федоровича, так и не удостоившегося пышных похорон, и забубнившегося гамадрила, и не успевшего развернуться Остапа Бендера-Славянского (не Хрюгера) и не вполне удовлетворенную курсистку Женечку отправили в срочном порядке обратно в тыловую жизнь.
      Уже в поезде я узнал о потрясшем всю Российскую армию прецеденте.
      Только и было разговоров о белом рояле, доставленном из Берлина и бережно перенесенном через минные поля и колючую проволоку в дар вражескому батальонному командиру.
      Так что, Остен-Бакен, семена мои пали в хорошую почву, правда, нуждающуюся в регулярном внесении навоза и других органических удобрений.
      Оцени труды как специалист.
      Ответа не жду.
      Жаль покидать обжитой флигель.
      Надеюсь на скорую встречу в столичном борделе.
      Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер бей."
      Письмо это я перечитал не меньше десяти раз.
      Окопная правда успокаивала.
      Но все же я думаю, насчет белого рояля Остап прихвастнул. Скорей всего над позициями проплывало пианино, на худой конец, фисгармония, а вероятнее всего - губная гармошка...
      Глава 13
      ПЕТУХ С ЗОЛОТЫМИ ЯЙЦАМИ
      "Выбор неплохой. Камни, я
      вижу, подобраны со вкусом."
      О.Б.
      Остап объявился в Петрограде - вместе с революцией.
      - Коля Остен-Бакен! - кричал он, растирая обмороженные февральским ветром щеки и выбивая классическую чечетку щегольскими, не по сезону, штиблетами. - Цепляй на широкую грудь красный бант порасфуфыристей, и за мной - на улицу!
      - Побьют ненароком.
      - Да мы теперь сами кому хошь рыло начистим! Такое поле для активной, самостоятельной деятельности!.. Угадай, что мне всего больше нравится в настоящем моменте?
      - Грядущие демократические перемены.
      - Нет, изумительный лозунг большевиков. "Грабь награбленное" или, выражаясь кондовым партийным языком, "экспроприация эскпроприаторов".
      - Боишься опоздать к разделу собствености?
      - Эх, Остен-Бакен, Остен-Бакен! Не чувствуешь задницей пульса времени. Или ты добровольно сольешься с массами голодных и рабов, или тебя шлепнут, как чуждый элемент.
      - Тогда я - с тобой.
      - Сделай милость... И не забудь захватить что-нибудь из тары. Ящиков и бочек не надо. Желательно не бросающееся в глаза. Вот как, например, мой конспиративный акушерский саквояж.
      - С инструментом?
      - Гинекологические принадлежности были обменены на одном захолустном полустанке на две буханки ситного.
      - Кому они там могли понадобиться?
      - Хозяйке понравился их лучезарный блеск и строгое изящество форм.
      - Думаешь, нам не хватит одного саквояжа на двоих?
      - Остен-Бакен, ты, как всегда, не в меру мудр. Действительно, не собираемся же мы кантовать мебеля и прочую рухлядь. Брать будем исключительно золото и камушки. Учти, серебро - игнорируем.
      - А хозяева будут терпеливо взирать на наше самоуправство?
      - Самые знатные и самые богатые задали деру и уже финишируют где-нибудь в районе шведской границы. Я уверен спасая свои жалкие, никчемные душонки от праведного народного гнева, они побросали добро, слуг и декоративных собачек. Так что поспешим в беспризорные закрома.
      - А вдруг напоремся на прислугу?
      - Для этих запуганных растерянных существ мы представители комитета свободных студентов. Ищем место для штаба.
      - Всю разговорную часть возьмешь на себя?
      - Нет, доверюсь твоему почвоведческому косноязычью...
      Увенчав груди бантами, мы ринулись в круговорот взбаламученной жизни.
      Долго не раздумывая, Остап выбрал особняк побогаче и решительно направился к тяжелым забронзовевшим дверям.
      Потерзал звонок.
      - Кажется, мы на правильном пути.
      Остап навалился плечом на дверь, и она послушно поддалась.
      - Удавлюсь, если до нас здесь побывала хоть одна сволочь.
      Но Остап напрасно волновался.
      Комнаты встретили нас чистотой, уютом и порядком, как будто хозяева вышли куда-то на минутку и вот-вот вернутся, чтобы на изысканном французском осведомиться о наших преступных намерениях.
      Остап пританцовывал на коврах, Остап открывал все шкафы и шкафчики подряд, Остап упадал на канапе и кресла, Остап ронял книги с золотыми обрезами и массивные хрустальные пепельницы.
      Я понуро, в ожидании женского истеричного крика или разгневанного холеного баритона, тащился за упивающимся экспроприатором из комнаты в комнату.
      - Остен-Бакен, глянь, какая прелесть - неописуемой стоимости!
      И Остап уступил мне место перед стеклянными полками, сплошь уставленными ювелирными изделиями.
      - Знаменитые пасхальные яйца работы Фаберже, - сказал я отсутствующим голосом, касаясь одним пальцем россыпи бриллиантов по золоту. - Утеха особ, приближенных к императорскому величеству.
      - Согласен на яйца, - Остап раскрыл саквояж. - Подавай-ка аккуратненько сии безделушечки.
      Вдруг за окнами зашумело, заорало, загремело.
      Остап защелкнул принявший сокровища саквояж и отодвинул портьеру.
      - Хозяева вернулись? - спросил я, торопливо открывая дверцу просторного зеркального шкафа.
      - Хуже... Конкуренты... Придется отстреливаться.
      - Чем?
      - Ах да, я впопыхах забыл свой любимый пулемет.
      - Много?
      - Еще сколько! - Остап перешел к противоположному окну. Взяли в кольцо... Ты, Остен-Бакен, предпочитаешь быть растерзанным мозолистыми лапами пролетариев, аккуратно расстрелянным пьяной солдатней или оприходованным дюжими матросиками?
      - Может, они не посмеют ворваться внутрь?
      - Подожди, им еще надо выяснить, у кого на это больше прав. Пока они лупцуются, надо искать выход из окружения.
      - Спустимся по водосточной трубе, как в детстве.
      - Нет, я еще не дозрел до изображения медленно движущейся мишени...
      - Тут в шкафу целая куча платьев...
      - Хочешь зарыться?
      - Имеются трусики с кружавчиками, лифчики с рюшечками, накрахмаленные переднички и капорочки с тесемочками... Переоденемся горничными...
      - Соблазненными негодяем - тайным советником. Тебе, Остен-Бакен, явно пойдет двадцативосьми недельный живот из подушки. Но вот моя небритая физия вряд ли сойдет за миловидное глупое личико.
      - Тогда переквалифицируемся в капельдинеров.
      - А нас не заставят сдавать экзамен по обслуживанию новоиспеченных господ?
      - Да, с подносом мне не управиться... К тому же, я слишком солидно слеплен для забитого слуги.
      - Домашние псы тоже из нас не получатся. А то бы я изящно свернулся калачиком на пуфе и преданно смотрел бы в глаза и дружелюбно помахивал хвостом... У тебя, Остен-Бакен, случайно не завалялось в карманах пары породистых хвостов?
      - Давай просто прикинемся хозяйскими детьми.
      - И получим за простоту по девять граммов отличного свинца? Мое молодое сердце отказывается от такого груза.
      Дверь внизу отчаянно возвестила о непрошеных визитерах.
      - Ладно, Остен-Бакен, хоть узнаем, кто победил, за право безнаказанного мародерства.
      И Остап направился к парадной лестнице.
      - Может, спрячемся под кровать?
      - Не канючь, - Остап бережно качнул саквояж, как больного младенца. - Зубозаговаривание - мое природное свойство... Не зевай и давай деру только по моему сигналу... Бежать придется быстрее пули.
      - В каком смысле, прямом или переносном?
      Остап не ответил, смело шагнув навстречу судьбе, которая уже, топоча, подымалась по лестнице в бушлатах и бескозырках.
      - Братва, буржуй канает!
      - Товарищ буревестник революции, вы ошибаетесь, - Остап демонстративно поправил бант на груди.
      - Хто? Я? - арьергардный матрос ловко сдернул с плеча винтовку и лязгнул затвором.
      - Нет, ваш коллега, - Остап мило одарил улыбкой подоспевшего детину.
      - Ах, ты гад! - детина нацелился штыком в бант Остапа. Кишки выпущу!
      На штыке покачивались нанизанные пухлые портмоне выпотрошенных господ.
      Я, обмирая, насчитал девять штук и осел за колонну.
      - Не трепыхайте без толку могучими крыльями, попутчики революционной, грозной для эксплуататоров бури! - Остап попробовал ногтем трехгранный штык. - Мне по авральному надо до вашего ко..., то есть до гла..., короче - старшого!
      Детина перегнулся через перила:
      - Семен! Тут выблядок буржуйский с тобой хочет свидеться для последней исповеди.
      Окруженный взволнованными, еще не остывшими после уличной драки матросами, показался щуплый субъект в кожаной тужурке, с бородкой клинышком и в запотевшем пенсне.
      - Главное - порядок и дисциплина. Правда - за нами. Новый мир надо строить чистыми руками!
      Остап, не обращая внимания на перекрестье винтовок, медленно, но настойчиво двинулся навстречу начальству.
      Тот прервал речь неожиданно звонким чихом.
      Окружающие матросы густо покраснели, стыдясь своего отменного кронштадского здоровья.
      Прочихавшись, кожаный снял пенсне и достал носовой платок:
      - Позвольте в порядке большевистской бдительности узнать, кто вы будете в классовом аспекте?
      Остап преодолел еще пару ступеней и гаркнул во всеуслышание:
      - Петух с золотыми яйцами!
      Матросня грохнула прокуренным смехом и в припадке неудержимого нарастающего хохота начала ронять винтовки и неистово рвать на груди тельняшки, обнажая идейно-эротические татуировки.
      Кожаный не улыбнулся.
      Он кончив протирать пенсне, водрузил его на утомленный застарелым казематным чиханием нос и, не торопясь, расстегнул кобуру:
      - Не понял?
      - Петух, который несет золотые яйца, - Остап перешел на доверительный конфиденциальный тон. - В общий котел революции, на правое дело.
      - Петуха вижу, - кожаный извлек маузер. - Показывай яйца!
      - Нервных просим не смотреть, - Остап раскрыл саквояж.
      Торопливо спрятав маузер, старшой скинул кожанку и расстелил на площадке.
      - Сыпь сюда, только аккуратно.
      - В фонд партии, - Остап опорожнил саквояж. - Только не простудитесь...
      Притихшие, завороженные матросы, оттесняя Остапа, сгрудились над волшебно мерцающими бриллиантами.
      - Едрена феня!
      - Глаз ломит!
      - Нажили, паскуды!
      - Теперича нашенское!
      - А ежели прикладом навернуть - вдрызг!
      - Худа они, интересуюсь, эти цацки ладили?
      - А ежели с оттяжечкой, каблуком!
      - Главное - дисциплина, товарищи. Революция переварит буржуазную отрыжку...
      Но не успевшую разгореться речь прервал болезненный приступ неконтролируемого чихания.
      Матросы безропотно и мужественно принимали на себя эти многочисленные свидетельства мрачных тюрем и долгих ссылок в сельскую сибирскую местность.
      Я благополучно спустился за Бендером к самым дверям, как ввалилось еще пять бескозырок.
      Перегарно-многоголовое лаокоонообразное чудище опутанное гирляндами пулеметных лент, надвигалось хищно и неумолимо.
      - Там братва коньяк делит, марочный, - сказал Бендер укоризненно. - Полную корзину.
      - У-у-у!
      - А-а-а!
      - О-о-о!
      - Э-э-э!
      - И-и-и!
      Последнее, что мы слышали за нашими спинами, было по детски наивное, растерянное, искреннее:
      - Мать честная, это же яйца!
      И грозное, суровое, повелительное.
      - А где, позвольте узнать, петух?
      И чих, как выстрел вдогонку...
      Глава 14
      ТАЙНЫЙ АГЕНТ ВИЛЬГЕЛЬМА
      "Вот в Китае разыскать
      нужного человека трудновато."
      О.Б.
      Моя хозяюшка, добрая, отзывчивая, сдобная женщина широких до безобразия взглядов, устроила молодца Остапа к своему тщедушному старшему брату домашним учителем.
      На брата хозяйки, добропорядочного, конформистского лояльного судейского чиновника, отречение царя от престола повлияло самым плачевным образом. Он дома стал вести себя как на уголовном процессе по зверскому убийству, а в суде наоборот, как дома, с анекдотцами, питьем чая, лежанием и газетами. И при этом никто не протестовал, не возмущался его странным поведением (а кто доподлинно знает, как надо вести себя во время смут и революций, чтобы уцелеть хотя бы как физическое тело, потребляющее кислород, белки, углеводы и обильные указы, приказы, манифесты новых властей).
      Доставалось от этой житейской круговерти только Бендеру.
      Не успевал Остап пересечь гостиную, как на него налетал лысый мундирный беркут.
      - Заседание продолжается, - объявлял присяжный поверенный и усаживал подзащитного за фикус, на кованый сундук.
      Тут же набегала детвора и оккупировала кожаный широкий диван с кособокими валиками.
      - Господа присяжные заседатели, - высокопарно и взволнованно обращался истовый чиновник к хихикающему дивану. - Взгляните в чистые невинные глаза подзащитного! Мог ли юноша столь благородного происхождения и благородного воспитания посягнуть на преступное деяние, от которого холодеет в жилах кровь?
      - Мог!
      - Еще как мог.
      - Выпороть его!
      Диван неистовствовал.
      Мое появление восстанавливало порядок, и я разом превращался в главного свидетеля.
      - Скажите, уважаемый, вы наблюдали этого смиренного, законопослушного юношу в припадке гнева?
      - Никогда! - отвечал я правдиво и твердо. - Никогда! Даже после рюмки кальвадоса.
      - Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Лед тронулся!
      Но диван был уже пуст.
      Присяжные ловко ускользнули в детскую.
      - Придется отложить опрос свидетелей до завтра.
      Голос присяжного поверенного источал невыразимую печаль и горечь по поводу затягивающегося на неопределенный срок процесса.
      Я извлекал задремавшего подзащитного из-за фикуса, и он наконец получал возможность приступить к исполнению педогогических обязанностей.
      С тремя шустрыми погодками (мальчик - девочка - мальчик) Остап проводил регулярные, но не обременительные занятия. Впрочем, ученики оказались чрезвычайно понятливыми и сообразительными.
      - В чем счастье? - спрашивал Остап.
      - В миллионе! - отвечали дети в унисон.
      - А на чем принесут этот злосчастный миллион?
      - На блюдечке с голубой каемочкой!
      - А кому вы дадите ключ от квартиры, где деньги лежат?
      - Бендеру!
      - А какой город самый лучший в мире?
      - Ри-о-де-Жа-ней-ро!
      Во время июльских событий семнадцатого Остап дал подопечным наглядный урок арифметических действий.
      - Мои маленькие друзья, - сказал он, показывая через окно на толпу взвинченных и страждущих пролетариев. - Не сливайтесь с массами - это весьма бесперспективное сложение, так как обыкновенно за глупым сложением следует шумное, с избытком плачевных эффектов, пиф-паф! - вычитание. А в сумме пример людской дурости венчает мостовая, заваленная нулями.
      Дети присяжного поверенного обожали Бендера. Звали его в своем кругу Осей и втихаря дополнительно подкармливали, делясь последним.
      А Остап, терпеливо снося шалости погодков и не менее терпеливо принимая участие в ежедневных судебных заседаниях, все никак не мог забыть о трагично-утраченных фабержевских яйцах и активно искал повода насолить большевикам.
      Наконец его мечта приняла реальные очертания.
      - Смотри, какие деньжища обещают за поимку главного немецкого шпиона! - Бендер потряс передо мной свежей газетой.
      - Ты еще шпионов не ловил. Наверняка опасное занятие!
      - Этого шпиона можно взять голыми руками.
      - И кто же он?
      - Ленин. Оказывается, его еще в Швейцарии с потрохами купил Вильгельм.
      - Обожди... Ленин? Ленин?.. Какая-то цаца у большевиков?
      - Вспомни, Остен-Бакен, Финляндский вокзал. Плюгавый истерик в кепчонке, длин-н-нющ-щ-щую речугу закатил с броневика. Я еще в него кирпичом зафитилил.
      - Ну, во- первых, не кирпичом, а булыжником средних размеров, а во-вторых, - попал в какого-то грузинистого типа с усами.
      - Это не я ошибся - булыжник.
      - Неодушевленному предмету можно простить ошибку. А вот ты уверен, что Ленин - агент вражеской разведки?
      - В пломбированные вагоны за красивые глазки и картавость не сажают.
      - Допустим...
      - Нет, если я не сдам Ленина властям, спать не буду. Ох, и заплачут у меня большевики горючими слезами. Где это видано - экспроприировать у честного экспроприатора законно экспроприированные яйца экспроприаторов!