Поэтому вполне возможно, что будущие историки подтвердят правильность нашего предположения, что политические салоны Нессельроде, Кочубея и Хитрово-Фикельмон, были ареной масонских интриг, против лиц враждебных ушедшему в подполье масонству. "Вдохновители гнусной кампании против Пушкина были граф и графиня Нессельроде, которые были связаны с главным палачом поэта Бенкендорфом. Граф Карл Васильевич Нессельроде, ближайший и интимнейший друг Геккерна, был немцем, ненавистником русских, человеком ограниченного ума, но ловким интриганом, которого в России называли "австрийским министром иностранных дел"...Графиня Нессельроде играла виднейшую роль в свете и при дворе. Она была представительницей космополитического, олихаргического ареопага, который свои заседания имел в Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Меттерних в Вене и салоне графини Нессельроде в доме Министерства Иностранных Дел в Петербурге. Она ненавидела Пушкина, и он платил ей тем же. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта паче всего не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца ее, гр. Гурьева, масона, бывшего министра финансов в царствование императора Александра I, зарекомендовавшего себя корыстолюбием и служебными преступлениями:
      ...Встарь Голицын мудрость весил, Гурьев грабил весь народ.
      Графиня Нессельроде подталкивала Геккерна, злобно шипела, сплетничала и подогревала скандал. Из салона Нессельроде, чтобы очернить и тем скорее погубить поэта, шла гнуснейшая клевета о жестоком обращении Пушкина с женой, рассказывали о том, как он бьет Наталью Николаевну (преждевременные роды жены поэта объяснились ими тем, что Пушкин бил ее ногами по животу). Она же распускала слухи, что Пушкин тратит большие средства на светские удовольствия и балы, а в это же время родные поэта бедствуют и обращаются за помощью, что будто бы у Пушкина связь с сестрой Наталии Николаевны Александриной, у Наталии Николаевны - с Царем и Дантесом и так далее. Эта же масонская мафия доносила Государю о политической неблагонадежности Пушкина. Гонителем и убийцей Пушкина был целый преступный коллектив. Фактические и физические исполнители примыкали к патологическому кружку, группировавшемуся вокруг Геккерна. Сюда нужно отнести Дантеса, кн. Долгорукова, Гагарина, Уварова и т.д. Кн. Долгоруков был порождением фронды родовитого русского дворянства против самодержавия "и узурпации династии Романовых". Он совершенно серьезно считал себя претендентом на русский престол. В последние годы жизни в России кн. Долгоруков без всяких стеснений среди дворян Чернского уезда Тульской губернии говорил: "Романовы - узурпаторы, а если кому царствовать в России, так, конечно, мне, Долгорукову, прямому Рюриковичу". Связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные "нежными узами" взаимной мужской влюбленности, молодые люди - все высокой аристократической марки - под руководством старого развратного канальи - Геккерна, легко и беспечно составили злобный умысел на честь и жизнь Пушкина. Выше этого кружка "астов" находились подстрекатели, интеллектуальные убийцы - "надменные потомки известной подлостью прославленных отцов" вроде Нессельроде, Строгановых, Белосельских-Белозерских и т.д.". "Между высшим светом, который поэт называл "притоном мелких интриганов, завистников и негодяев", и Пушкиным шла постоянная и ожесточенная борьба, но борьба неравномерная: Пушкин боролся в одиночку, ему морально сочувствовали и поддерживали близкие, искренне к нему расположенные друзья; - против поэта орудовал комплот - масонская мафия - которая имела власть и влияние, которая плотной стеной окружила Самодержца и создавала между ним и поэтом непроницаемую стену". (В. Иванов. Пушкин и масонство).
      IV
      Всякого, кто изучает работу организаторов Ордена Р. И. - Герцена, Белинского, Бакунина и их последователей, - фанатичных врагов всего русского поражает одно странное обстоятельство - поразительная бездеятельность III Отделения, созданного по совету Бенкендорфа, как орган для охранения государственной безопасности и борьбы с антихристианскими политическими идеями. С тех пор, как во главе III Отделения стал Бенкендорф, как правильно отмечает В. Иванов, никакой действительно борьбы против притаившего масонства и членов возникнувшего Ордена Р. И. не велось. "Дело политического розыска, - утверждает В. Иванов, - попало в масонские руки, братья каменщики могли работать совершенно спокойно. Движение декабристов, направленное против монархии, не умерло. Масоны не смирились от неудачи 14 декабря. Они ушли в подполье и повели строго конспиративную работу". Фигура Бенкендорфа, действительно, весьма подозрительна. Пушкина, самого выдающегося представителя развивавшегося национального направления, он упорно травил, изображая его в глазах Николая I, как закоренелого революционера, а против деятельности действительных революционеров Герцена, Белинского, Бакунина и других не предпринимал решительных мер. Все перечисленные организаторы Ордена отделывались самыми незначительными взысканиями и творили, что хотели. В. Иванов считает, что Бенкендорф был масоном и выдвинул проект создания III Отделения для того, чтобы во главе его иметь возможность покрывать деятельность запрещенного масонства и тех, кто был последователем пущенных масонством в обиход политических учений. Возвышение Бенкендорфа произошло, действительно при странных обстоятельствах. Возвышение его и доверие к нему Николая I началось после того, как он нашел будто бы в бумагах Александра I, которые он разбирал по поручению Николая I свою записку о заговоре декабристов, поданную им покойному Императору якобы еще в 1821 году. Эту свою докладную записку о декабристах Бенкендорф показал Николаю I. Николай I поверил Бенкендорфу, что он является противником тайных обществ, принял его проект организации III Отделения и назначил Бенкендорфа его главой. Никаких отметок Александра I на поданной, якобы, Бенкендорфом докладной записке НЕ БЫЛО. Была ли записка подана Александру I или ее Бенкендорф написал уже после восстания декабристов, чтобы втереться в доверие к Николаю I - это не известно. Выяснением этого важного вопроса русские историки до революции, конечно, не интересовались. Но этим вопросом историки должны обязательно поинтересоваться. Изучение подлинных исторических документов может быть вскроет причины странной бездеятельности Бенкендорфа по отношению к заклятым врагам русского государства в эпоху создания Ордена Р. И. Бенкендорф сам мог и не быть масоном, но он мог также, как и Пален, быть только подлым, беспринципным карьеристом, а в силу аморальности слепым орудием русского и мирового масонства. А то, что Бенкендорф был личностью беспринципной, способной на все, показывает, как он отнесся к приказу Николая I не допустить дуэль между Пушкиным и Дантесом. Выполнив не приказ Николая I, а предательский совет кн. Белосельской (см. об этом далее) Бенкендорф этим самым содействовал убийству Пушкина. Человек способный на подобное нарушение служебного долга способен на все. Поэтому нет ничего удивительного в предположении Иванова о предательской роли Бенкендорфа, каковую он играл, занимая пост начальника III Отделения. Предательство, прикрываемое внешней лояльностью и сочетаемое с клеветой - это ведь самый излюбленный метод работы масонов. У масонов, ведь всегда "все позволено" ради достижения масонских целей. Николай I верно говорил, что "Если честный человек честно ведет дело с мошенником, он всегда останется в дураках". Николай I вел себя по отношению к Бенкендорфу, которого считал честным человеком, - честно. Но вел ли себя честно по отношению к Николаю I Бенкендорф?
      V
      В. Иванов считает, что Бенкендорф принадлежал к числу тех же масонов, которые работали в интересах масонства и после запрещения масонства. "Бенкендорф, - пишет В. Иванов, - покровительствовал радикальным и социалистическим кружкам. Борьба с вредными идеями идет на словах. Эту борьбу ведут, главным образом, с Пушкиным, который ушел из масонства, отвернулся от декабристов и стал пламенным защитником Николая Павловича". Эта версия, несмотря на всю неожиданность, однако, весьма похожа на истину. Бездеятельность Бенкендорфа в отношении лиц ведших в царствование Имп. Николая I подрывную работу против царской власти несомненна. Необходимо только выяснить, каковы причины этой бездеятельности. Бенкендорф быстро и легко мог пресечь деятельность Белинского, Герцена, Бакунина и других лиц, положивших начало Ордену Русской Интеллигенции. Но этого не было сделано. Пушкину приходилось чаще получать приглашение посетить Бенкендорфа, чем Белинскому. Пушкину был запрещен выезд в Европу. Но организаторы Ордена, злейшие враги России и Николая I, Герцен, Бакунин и Белинский - все получили разрешение выехать в Европу. К главарю Ордена Белинскому Третье Отделение относилось столь снисходительно, что членам Ордена пришлось даже выдумать миф о том, что де если бы Белинский не умер, его начало бы преследовать Третье Отделение. Может быть и начало бы. Но это кабы да кабы. А при жизни Белинского преследовали все-таки не его, а Пушкина. "После возвращения Пушкина из Михайловского, - пишет Иванов, у масонов не оставалось никаких иллюзий относительно того, что они могут использовать Пушкина для достижения своих целей. Расчеты, что Пушкин будет союзником масонства и отдаст свой талант на службу последнему, что он будет не врагом, а другом и попутчиком масонства, рушились: между Пушкиным и масонами произошел окончательный разрыв, и завязалась упорная, непримиримая борьба. В роли гонителя и палача Пушкина от Ордена Вольных Каменщиков выступает Бенкендорф, фактический цензор и тайный опекун поэта. Бенкендорф систематически начинает свою атаку против поэта. Он и братья масоны начинает жечь Пушкина на медленном огне. Бенкендорф гнал и терзал Пушкина, как своего врага, как человека вредного и опасного масонам. Со стороны Бенкендорфа это была не личная месть, а месть партийная. Никаких личных отношений у Пушкина с Бенкендорфом не было. Не было и не могло быть никаких столкновений по службе. Бенкендорф знал, что Пушкин лоялен правительству и никакой опасности для него не представляет. Не Пушкин, а Бенкендорф был тягчайшим преступником против Государя II родины. Бенкендорф не только не боролся с действительными и опасными врагами государства и общества - масонами, а напротив, покровительствовал им, покрывал их преступную работу и сам принимал активное участие в их преступлениях". "Пушкина стали гнать потому, что он не пожелал и не мог стать на путь предательства, лжи и преступлений против правительства. Начинается работа Бенкендорфа и III Отделения. В письме от 30 сентября 1826 года. "...Бенкендорф, надзору которого Пушкин был поручен, сообщил ему, что Государь не только не запрещает приезда в столицу, "но предоставляет совершенно на Вашу волю" и дальше следовала оговорка "с тем только, чтобы предварительно испрашивали разрешения через письма". При этом Бенкендорф подтвердил Пушкину, что сочинений Его НИКТО, КРОМЕ ГОСУДАРЯ рассматривать не будет и передал ему царское поручение заняться "предметом о воспитании юношества". В действительности Бенкендорф сам становится цензором Пушкина и всемерно стесняет его свободу. За Пушкиным начинают следить, вскрывать его корреспонденцию, стеснять свободу передвижений, выдумывать и расследовать несуществующие преступления и именем Государя осыпать выговорами и обидными замечаниями". Пушкин составляет докладную записку "О народном образовании" весьма консервативную по своему характеру. Он считает, например, необходимым "во что бы то ни стало подавить воспитание частное" и "увлечь все юношество в учебные заведения, подчиненные надзору правительства". Реформы предлагаемые Пушкиным в области народного образования по своему существу направлены против масонства. Пушкин имел ясное представление, как коверкали души русских подростков в частных учебных заведениях, содержимых иностранными проходимцами, среди которых в роли преподавателей часто выступали иностранные масоны. Закрыть частные учебные заведения на некоторое время было необходимо. Это сразу бы сократило возможности русских и иностранных масонов нравственно и политически разлагать русское юношество. Пушкин против того, чтобы в учебных заведениях существовали порядки похожие на те, которые существовали в Царскосельском Лицее в котором он обучался. Пушкин осуждает, что во "всех училищах дети занимаются литературою, составляют общества, даже печатают свои сочинения в светских журналах. Должно обратить серьезное внимание, - пишет он, - на рукописи, ходящие между воспитанниками. За найденную похабную рукопись положить тягчайшее наказание, за возмутительную - исключение из училища, но без дальнейшего гонения по службе". И, вот, подобная записка, Бенкендорфом, или кем-то другим из высокопоставленных лиц, была истолкована, как увлечение Пушкина "безнравственным и беспокойным" просвещением. Необходимо было обладать исключительным цинизмом, чтобы оценить подобным образом высказанные Пушкиным трезвые и умные взгляды на народное образование. Передав Пушкину благодарность Николая I за составление записки о народном образовании Бенкендорф сообщает ему затем, что будто бы "Его Величество при сем заметить соизволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, ЗАВЛЕКШЕЕ ВАС САМИХ НА КРАЙ ПРОПАСТИ и повергшее в оную толикое количество людей". Если бы Николай I даже бы и высказал подобное несправедливое мнение о записке Пушкина, то он, конечно, никогда бы не счел нужным после состоявшегося примирения, так бесцеремонно указывать Пушкину на его прошлые юношеские прегрешения. Николай I не был способен на столь мелочные и подлые уколы. Оценка, которую сделал Николай I Пушкину после беседы: "Это самый умный человек в России". Бенкендорф же отчитывает самого умного человека России как мальчишку, издевается над ним, приписывая ему мнения каковых он вовсе в записке не высказывает. Тайный смысл письма Бенкендорфа следующий: "Если тебя простил царь, если он назвал тебя умнейшим человеком России, - не надейся, что тебя простят другие, которым ты бросил дерзкий вызов. Царь простил тебя, но другие не простят тебе твоей измены. Ты забыл, что народная мудрость говорит: "Жалует Царь, да не жалует псарь". "Унизительная и придирчиво враждебная опека Бенкендорфа, пишет В. Иванов, - в силу которой не только литературная, но и личная жизнь поэта оставалась до самой его смерти под полицейским надзором, - с каждым годом усиливалась". Бенкендорф принимает на себя роль гувернера 30-летнего Пушкина и покровительственно поучает его, как мальчишку, как ему жить и какой держаться и в дальнейшем линии поведения. Создалось невыносимое положение. Бенкендорф стал стеной между поэтом и Государем. Пушкин не мог пробить этой стены. Все делалось от имени и именем Государя, который не знал, что Бенкендорф, искажает его волю и принимает в отношении поэта меры, которые Царь-Рыцарь, по благородству своего характера, никогда не мог бы одобрить. Государь уважал и любил поэта, он желал ему добра, а не зла, он, не допускал низости людской, был уверен, что его представитель выполнит свято его волю и будет охранять и оберегать великого человека. Пушкин знал, что Государь не при чем в той бесчестной роли, которую по заданиям темных сил, выполнял Бенкендорф, подвергая поэта стеснениям, унижениям и оскорблениям. "Не Он (Имп. Николай!) виноват в свинстве его окружающих", - писал Пушкин своей жене. Масонство создало настолько запутанную обстановку, которую без трагического финала изжить было невозможно. По мере созревания таланта Пушкина и роста его славы, возрастала и ненависть масонства в отношении Пушкина, которые гнали "его свободный чудный дар" до тех пор, пока рука подосланного с "пустым сердцем" убийцы не погасила исторической славы России". (В. Иванов. Пушкин и масонство, стр. 51-52).
      VI
      В начале 1827 года, Комиссия Военного Суда созданная по делу Алексеева и других, обнаружив у обвиняемых отрывок из стихотворения Пушкина "Анри Шенье" попросила Московского Обер-полицмейстера допросить Пушкина с какой целью им написано настоящее стихотворение. Запрос был вызван тем, что на копии стихотворения имелась надпись: "На 14 декабря". Пушкин ответил: "Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последующих мятежей и помещены в элегии "Анри Шенье", напечатанной с пропусками в собрании моих сочинений. Они явно относятся к французской революции, коей А. Шенье пал жертвой. Все стихи никак, без ясной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря. Не знаю, кто над ними поставил сие ошибочное название. Не помню, кому мог передать мою элегию "А. Шенье." Александр Пушкин. 27 января 1827 года. И, действительно, понять идейный смысл Элегии было очень нетрудно: Анри Шенье был казнен по обвинению в монархическом заговоре. Стихотворение Пушкина никак не может быть отнесено к восстанию декабристов. Но тем не менее кому-то, вероятно масонам и вольтерьянцам, очень хотелось отомстить вставшему на сторону Николая I Пушкину, изобразив его идейным соратником декабристов, нераскаявшимся заговорщиком. Следствие по делу "Анри Шенье" вел бывший масон Кочубей и хотя монархическая направленность "Анри Шенье" была ясна для каждого, гр. Кочубей, бывший Председателем Государственного Совета настоял на том, чтобы Пушкин был отдан под секретный надзор и предложил взять с него расписку, чтобы он (вопреки обещанию Николая I "быть его цензором") сдавал свои произведения в обычную цензуру. Кочубей, конечно, не блистал умом, но понять, что "Анри Шенье" не имеет никакого отношения к заговору декабристов, - это-то он, конечно, понять мог. Следовательно, ему и еще кому-то было выгодно восстановить Пушкина против нового Императора, а нового Императора против Пушкина. В подписанном Кочубеем отношении к Главнокомандующему Петербурга гр. П. А. Толстому (б. масон) отношении по поводу расследования о "Анри Шенье", написано что "...вместе с сим Государственный Совет признал нужным к означенному решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина (!?) в ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу самого сочинения его в октябре того года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его жительства секретный надзор". Спустя две недели Петербургский военный губернатор П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил гр. П. А. Толстому: "...известный стихотворец Пушкин обязан подписью в том, что впредь никаких сочинений без рассмотрения и пропуска оных цензурою не выпускал в публику. Между тем учрежден за ним секретный надзор". В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился с письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай I приказал Пушкина больше не допрашивать. И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно объяснить Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда имел возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I, правившего Россией в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени чтобы всегда лично разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против поэта его врагами. Чаще всего пределы свободы Пушкина определялись не царем, а Бенкендорфом. который только изредка действовал по прямому поручению царя, а чаще сам подсказывал царю, что можно и что нельзя позволять делать Пушкину. Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы уже знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но Бенкендорф доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам случаях Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную позицию. "У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть Пушкина. Но тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда своевременно прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю "Северной Пчелы", и предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал, а всегда оказывался в одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф жандармов старался довести его до взрыва", - пишет известный пушкинист М.Гофман. "...Пушкин все же продолжал обожать своего Государя, с каждым днем все больше начинает ненавидеть "льстеца" Бенкендорфа и все окружение монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина. "Возрождение". Тетрадь 62). 4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря на четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия властей. С огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на опасного вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его движением".
      V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
      I
      Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал с масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ его от участия в работе тайных обществ - является важнейшим этапом в духовном развитии русского образованного общества после революции Петра I. Повернувшись спиной к масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к духовным истокам русской национальной культуры. Дадим по этому вопросу слово представителю Ордена Г. Федотову. "Выражаясь очень грубо, - пишет он, - Пушкин из революционера (?) становится консерватором: 14 декабря 1825 года, столь же грубо можно считать главной политической вехой на его пути" ("Новый Град", стр. 245). "Я как то изъявил свое удивление Пушкину, - пишет Соболевский, что он устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не принадлежал ни к какому другому тайному обществу". Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь, что филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство, получило от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное, существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним" ("Русский архив". 1870 г. Стр. 1315-16). Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том, что Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но они дескать не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из вольтерьянца и масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не могли никогда простить Пушкину историки и критики выполнявшие идейные заказы Ордена. "Пушкин, - указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и масонство", - не с революцией, а против революции, он не с масонами, а против масонов - врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской Народности. Пушкин в своих произведениях православный христианин, и верный сын Церкви, монархист и националист. Его произведения - открытое и сокрушающее обличение масонства. Пушкин отчетливо понял, что значит революция. Он чутким сердцем почувствовал и живым умом осознал, что путь революции самый ужасный и наименее надежный путь для усовершенствования жизни". Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в критической статье о поэме Пушкина "Цыгане": "Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная. молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих. Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но не был сектатором в убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая благорожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый, человек был непременно и готовым революционером". "Политические сектаторы двадцатых годов очень это чувствовали и применили такое чувство и понятие к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию, как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкина, но это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту, на карту политическую: быть или не быть". Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель". "По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, - т.е. в этом смысле проникнутый либеральными началами. Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения, что историю творят и потому государством должны править не "все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным переворотам.... Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом. Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе, принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями, укорененное в вековых преданиях, или традициях народа Государство Российское, в его исторической форме - свободно принятой народом наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором". "Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С поразительной проницательностью и независимостью суждения он усматривает - вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени) господствовали два комплекса признаков: "монархия сословное государство - деспотизм" и "демократия" - равенство свобода", которые противостояли (и противостоят) друг другу, как "правое" и "левое" миросозерцание, то Пушкин отвергает эту господствующую схему - по крайней мере, в отношении России - и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. "Монархия - сословное государство - свобода - консерватизм" выступают у него, как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия - радикализм ("якобинство") - цезаристский деспотизм".
      II
      Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что "народы управляются только двумя способами - либо традицией, либо насилием". Закон гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции. Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал, например: Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспаривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать, И мало горя мне - свободна ли печать Морочить олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура: Все это, видите ль, слова, слова, слова... Иные, лучшие мне дороги права. Иная, лучшая потребна мне свобода ... Зависеть от властей, зависеть от народа Не все ли нам равно? Бог с ними!.. Никому Отчета не давать; себе лишь самому Служить и угождать: для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи. По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья Вот счастье, вот права! Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что правители не должны пользоваться законодательной властью по своему произволу". "Пушкин в юности был сторонником постепенного политического развития, - пишет известный юрист А. А. Гольденвейзер, уже в первом "Послании к цензору" мы находим резкое в устах 23-летнего юноши признание: "Что нужно Лондону, то рано для Москвы". Впоследствии он был убежден в необходимости для России монархического строя и даже оправдывал самодержавие русских царей, - не только потому, что он видел во власти русского царя гарантию того, что в России над всеми сословиями будет "простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в дворянскокрепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело сеять просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две главные предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В защиту права. Стр. 101). Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм, столь несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С.