Н. Бердяев. К. Н. Леонтьев). Повторю то, что я писал в книге "Враг масонов №I" (стр. 42): "Настороженность Николая I к идеологии славянофилов имела реальные основания. Он, которого так часто обвиняют в недуховности и в нелюбви к "умственности" был умственно достаточно чуток, чтобы понять ложность взглядов славянофилов о происхождении Самодержавия. К. Аксаков, например, развивал совершенно ложную теорию об отношении русского народа к государственной власти и государству. Русский народ, доказывал он, не любит власти и передал всю полноту власти царю с целью отстраниться от грехов связанных с властвованием. Отстранившись от власти народ имеет возможность вести более христианскую жизнь так как все грехи связанные с владением властью падают на душу царя, исполняющего функции главного военачальника, главного полицейского и главного судьи. Теория Аксакова не имеет ничего общего с действительными взглядами русского народа на государство и роль царя в государстве. Народный взгляд на царя важен в многочисленных пословицах и поговорках: Царь от Бога пристав. Сердце царево в руке Божьей. Где царь, там и Правда. На все святая воля царская и т.д. Русский народ, вплоть до Петра I, принимал весьма активное участие в строительстве национального государства и никогда не гнушался этим участием. Русский народ понимал ценность национального государства, и царской власти, защищавшей независимость национального государства. То, что К. Аксаков считал народным взглядом, на самом деле было взглядом одних только старообрядцев, которые после учиненного Петром I разгрома стали отрицательно относиться к государственной власти, а некоторые секты стали вообще отрицать государство. Да и сам К. Аксаков одно время договаривался до отрицания государства вообще: "Государство как принцип - зло", "Государство в своей идее - ложь", - писал, однажды он". Как это обычно бывает, в возникавшем непонимании и недоразумениях, виноваты были обе стороны -- и славянофилы и Николай I. Одни - высказывали недостаточно продуманные политические и социальные идеи, не считаясь с ненормальной политической обстановкой, создавшейся в России после подавления заговора декабристов, другие проявляли в ряде случаев, излишнюю осторожность. Так безусловной ошибкой со стороны правительства необходимо признать запрещение диссертации К. Аксакова, за содержавшиеся в ней оценки отрицательных результатов "реформ" Петра I, запрещение ряда произведений И. Киреевского, а самой большой ошибкой - запрещение печатания в России выдающихся богословских произведений А. Хомякова. Настороженность Николая I к неразработанной до конца идеологии славянофильства, была оправдана. Славянофильство идейно было двойственным: славянофилы не имели такого цельного мировоззрения, какое имели Пушкин и Гоголь. Славянофилы сделали много в области развития православного богословия и в области возрождения древнерусских идей, забытых после Петровской революции. Заслуги их в этом деле несомненны. Но в их мировоззрении было еще много следов европейского миросозерцания, оставшихся от юношеской поры увлечения европейской философией.
      XI
      Православная реакция, о которой писал Пальмер Хомякову, не произошла ни в царствование Николая I, ни при его преемниках и это было основной причиной разразившейся в 1917 году катастрофы. Духовенство Николаевской эпохи поступало также, как после поступало духовенство в следующие царствования, вплоть до революции. "Русское духовенство, писал митр. Антоний, - настолько отвыкло от прямой защиты священных канонов и так освоилось со своим рабским положением за 200 лет существования Синода, что стало относиться довольно безучастно к этому главнейшему и настоятельному своему общецерковному долгу (восстановление патриаршества) как будто бы это дело его, т. е. русского духовенства, мало касалось..." Все преобразовательные стремления Николая I, и его преемников, иссякали у порога центральной задачи национального возрождения необходимости возрождения идеи Третьего Рима, каковая не могла быть осуществлена без восстановления патриаршества. Только восстановление патриаршества привело бы к восстановлению одной из важнейших традиций подлинного Самодержавия - "симфонии двух властей". Только решение центральной задачи религиозно-национального возрождения создало бы необходимые предпосылки для правильного решения всех остальных задач цель которых была бы та же самая реставрация православной сущности души русского человека. Тогда все реформы не носили бы характер временных заплат, а носили бы единый целеустремленный характер проистекавший из идеи, которую Достоевский называет нашим "русским социализмом". Тогда бы стало ясным, что после восстановления независимости Церкви важнейшей задачей является уничтожение власти бюрократии, созданной масоном Сперанским, которая уже в царствование Александра II подменила самодержавие царское, самодержавием бюрократии (см. что пишет по этому поводу в "Монарх. государственности" Л. Тихомиров, когда анализирует результаты произведенных Александром II реформ), каковое обстоятельство умело было использовано Орденом Р. И. для подрыва нравственного авторитета царской власти и ведения пропаганды и революционной работы. Представители интеллигенции, работавшие в большом числе во всех слоях бюрократии, в городских органах самоуправления и земствах широко использовали самодержавие бюрократии в целях свержения царской власти. "Всякий великий народ, - пишет Достоевский в "Дневнике Писателя", - верит и ДОЛЖЕН ВЕРИТЬ, если он только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что он живет на то, чтобы стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной". "Я утверждаю, что так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и новейшими, что только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую, иметь свои сроки огромное влияние на судьбы человечества". Русский народ до Петра I верил в то, что ему суждено быть колыбелью и хранителем истинной христовой веры - Православия. Выражением этой веры и была идея Третьего Рима - идея создания наиболее христианской государственности. "Идея справедливости - Божьей Правды на грешной земле, пронизывает всю нашу историю, которая выдвинула русскую монархию, как носительницу Божьей Правды - по народному выражению, и "этического начала" - по выражению Тихомирова" (И. Солоневич). В летописях, в сборнике древне русского права - Русской Правды, в духовной литературе, задолго до послания инока Филофея, уже звучат ноты православного мессианизма. Идея Третьего Рима - есть идея "русского социализма", разрешения социальной справедливости на основе создания целостной православной культуры. При такой религиозной настроенности. нет места западному социализму, стремящемуся к построению земного рая без Бога и христианства. Основная ошибка русской интеллигенции, указывал Достоевский, заключается в том, что увлекаясь идеями западного масонского социализма она не желала. следовать идеям русского "социализма". "Вся глубокая ошибка их в том, - писал он в "Дневнике писателя", - что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский "социализм" теперь говорю (и это обратнопротивоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным) - цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поскольку земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созиждилась еще церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствует. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм". И поскольку вариант русского "социализма" во Христе не был осуществлен, то на смену ему неизбежно должен был придти вариант западного социализма во Антихристе, которым была так страстно увлечена русская интеллигенция.
      XII
      Могут возразить, что идея Третьего Рима могла быть творческой идеей только в русское средневековье, а что, де, для "прогрессивного 19 века" она не годилась, что если бы Николай I и его преемники и восстановили духовную независимость Церкви, и положили в основу государственного строительства вновь идею Третьего Рима, то это не могло бы послужить основой национального возрождения. Это не серьезное возражение. Мы не знаем, погибла ли бы Московская Русь, как это обычно уверяют, если бы ее не "спас" Петр I, но мы знаем трагические результаты этого "спасения". Точно также - мы не знаем, какие бы результаты дало восстановление патриаршества в царствование Николая I и возвращение к идее построения Третьего Рима, но мы знаем каким трагическим путем пошло развитие России, когда патриаршество восстановлено не было. Отказ от идеи Третьего Рима есть отказ от русской концепции государственности, которая, как верно утверждает Тихомиров "ставит выше всего, выше юридических отношений, начало этическое. ЭТИМ создана русская монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию и преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных, именно на основе такого характера государства. Действительно, если государственная идея русского народа есть вообще фантазия и ошибка, и ему должно усвоить обычную (Римскую) идею государства, как построения чисто юридического, или же если идея русская хотя и высока, но не по силам самому русскому народу, то в обоих случаях эта идея для России сама собою упраздняется". "ВМЕСТЕ С ТЕМ, УПРАЗДНЯЕТСЯ И МИРОВАЯ МИССИЯ РОССИИ, ибо в сфере построения государства на основе юридической решительно все народы доказали свое превосходство перед русским". Это доказывает вся история Петербургского периода, после того как Петр I отказался от русской концепции государственности заменив самодержавие западным абсолютизмом, одним из разновидностей римской идеи государства. В итоге ничего не могло возникнуть кроме государственного материализма, который раньше или позже должен был привести русскую государственность к гибели. Семнадцать лет спустя после смерти Николая I, характеризуя значение процесса Нечаева, мудрый Тютчев писал: "Зло еще не распространилось, но где против него средства? Что может противопоставить этим заблуждающимся, но пылким убеждениям, власть, лишенная всяких убеждений? Одним словом, что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ?" Представители монархической власти не опирающиеся на творческую идею соответствующую древним религиозным, политическим и социальным традициям народа, которым они управляют, как правильно подчеркнул И. Ильин в "Наши задачи" будут править "от случая к случаю, от наущения к наущению, а может быть по отжившей и государственно вредной традиции, а может быть от каприза к капризу". В таком именно направлении "случая к случаю" на основе усвоенной от Петра I вредной государственной традиции и шло управление при преемниках Николая I. Все они несомненно желали блага России и искренно желали восстановить отдельные политические и социальные традиции допетровской Руси, но они до конца Империи, не восстановили основную из этих традиций - патриаршество. Идея Третьего Рима не стала творческой идеей независимой Православной Церкви и вернувшегося к идее "симфонии двух властей" Самодержавия, уделом которого до конца остался правительственный материализм, с помощью которого правительство безуспешно пыталось бороться силами разлагающейся бюрократии против наступающего революционного материализма, ясно сознававшего свои цели, свою стратегию и свою тактику. Было еще множество других причин, обусловивших падение Самодержавия, но эта причина - забвение основной идейной сущности Самодержавия, была главной и определяющей гибель, первопричиной. "У нас не верят себе, - писал Достоевский, - да и нельзя, потому что не во что верить. ШАТКОСТЬ ВО ВСЕМ ДВУХСОТЛЕТНЯЯ. Вся реформа наша, с Петра начиная, состояла лишь в том, что он взял камень, плотно лежавший, и ухитрился его поставить на кончик угла, мы на этой точке стоим и балансируем. Ветер дунет и полетим". IV. ПОТОМКИ БРАТЬЕВ МИСТИЧЕСКОЙ ПЕТЛИ
      I
      В странах органически развивающихся на основе исторических традиций, революционный динамизм молодежи обуздывается влиянием консервативно настроенных отцов, организованным противодействием консервативных слоев общества, блюдущих религиозные и политические традиции страны. В России, в момент возникновения Ордена, решившего пойти по пути масонов-декабристов, не было подлинно консервативного слоя, который бы вел борьбу за восстановление исторических традиций разрушенных Петровской революцией. Идейный консерватизм только начал развиваться в лице Пушкина, Гоголя, славянофилов. Псевдоконсерватизм же, довольствовавшийся обрядовой религиозностью, охранением сословных привилегий, крепостного строя и бытового монархизма - не только не мог обуздать политический и социальный радикализм, молодежи, но и был одной из главных причин этого радикализма. В русском обществе 40-х годов в конце крепостнического периода, было мало явлений, которые могли бы стать путеводными звездами для юных сердец, желавших служить Правде и Добру. Отцы, христианство которых ограничивалось исполнением обрядов, отлично мирившиеся с существовавшей в России нехристианской действительностью, не могли служить примером. Достоевский, сам принадлежавший к поколению 40-х годов, сам бывший одно время членом Ордена Р. И., хорошо знавший характер идейных исканий своего поколения, не однажды заявлял, что молодежь его поколения была столь же беззащитна против влияния чужеземных идей, как и молодежь последующих поколений, потому, что она не видела родной идейной почвы на которой она могла бы укрепиться, "Если будете писать о нигилистах, - пишет он В. Пунцыковичу в 1879 году, - то ради Бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то ЕЩЕ ПУЩЕ НИГИЛИСТЫ, ЧЕМ ДЕТИ. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах - те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее". Революционность Николаевской эпохи, также как и революционность предшествовавшей эпохи, вырастала на почве равнодушия к идее Третьего Рима церковной иерархии и мнимо-консервативного слоя. Равнодушие церковной иерархии и общества к призывам Николая I сплотиться вокруг него, в целях скорейшей ликвидации крепостного строя и скорейшего проведения политических и социальных реформ, равнодушие к идейным проблемам поставленным Гоголем и славянофилами - не могли не вызвать отрицательной реакции среди наиболее активной части молодежи. Отсутствие надлежащей реакции общества Николаевской эпохи на призывы Гоголя и славянофилов к созданию целостной православной культуры - свидетельствует о трагическом разрыве, между историческими задачами, стоявшими перед эпохой, и низким уровнем религиозного сознания общества, которое даже в лице князей Церкви оказалось неспособным подняться. до взглядов Гоголя и славянофилов, что иных путей к Третьему Риму кроме указанных ими нет, КАК НЕТ И ИНЫХ СРОКОВ. И, поскольку, Орден Борцов за Святую Русь не был создан, вместо него духовными детьми русского вольтерьянства и масонства, не желавшими: мириться, как их отцы, с крепостной действительностью, был создан Орден Русской Интеллигенции - "Орден Борцов против Самодержавия и Православия", так как по ложному убеждению духовных потомков русского масонства - Православие и Самодержание были главными препятствиями преграждавшими дорогу к более справедливому социальному строю.
      II
      Как верно подчеркивает В. С. Варшавский в своей книге "Незамеченное поколение", - "Настоящая, искренне принятая идея всегда таинственно проста. Тем не менее, вследствие ее трансцендентности интеллектуальному плану, ее трудно высказать. Это несоизмеримость между сущностью идеи и понятиями, при помощи которых ее пытаются определить, часто ведет к трагической путанице. Особенно молодежь в том возрасте, когда душа человека наиболее раскрыта призыву героизма, легко принимает за выражение вдохновляющей ее идеи правды и добра учения, подчас несовместимые с этой идеей. Нет такой, даже самой чудовищной и человеконенавистнической доктрины, которая не могла бы увлечь самых чистых и лучших молодых людей, из породы героев Достоевского, "требующих скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью". "Впрочем, - пишет митрополит Анастасий в книге "Беседы с собственным сердцем", - в появлении и утверждении безбожного материалистического коммунизма на Русской почве есть своя диалектика. Наша радикальная интеллигенция, отойдя от Церкви, унесла с собой из христианства высокие начала любви и сострадания к меньшой братии и тесно связанную с ними идею жертвенности, свободы, равенства и братства. Из этого нравственного материала они хотели создать новый общественный порядок на земле, но уже без религиозного основания. Однако чисто гуманистическое мировоззрение, как доказал это исторический опыт, не может служить твердой базой для человеческой жизни, ибо оно само всегда кажется как бы висящим в воздухе - между небом и землей" (стр. 119). Создатели Ордена Р. И., подлинные идеалисты, не сразу отказываются от возвещенных Христом истин. Учитель Белинского Станкевич писал: "самоотвержение по внутреннему голосу души... вот жизнь религиозная... Все наше достоинство в приближении к этой жизни". Белинский, перед тем, как увлечься идеями социализма писал: "Отрешись от себя, подави свой эгоизм, попри ногами твое своекорыстное "я", жертвуя всем для блага ближнего, родины, для пользы человечества, люби истину и благо не для награды, но для истины и блага и тяжким крестом выстрадай твое соединение с Богом, твое бессмертие, которое должно состоять в уничтожении твоего "я", в чувстве любви". Герцен писал: "Не Христа ли любит тот, кто любит Правду? Не Его ли ученик, сам того не ведая, тот, чье сердце отверсто для сострадания и любви. Не единственному ли Учителю, явившему в Себе совершенства любви и самоотвержения, подражает тот, кто готов жертвовать счастьем и жизнью за братьев?". Сын нижегородского священника Добролюбов в юности "чистенький и аккуратный семинарист, верующий в Бога". Его юношеский дневник свидетельствует о его склонности к аскетизму. Писарев одно время был членом христианско-аскетического "Общества мыслящих людей". Желябов заявил на суде: "Крещен в Православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истинность и справедливость этого учения и торжественно признаю, ЧТО ВЕРА БЕЗ ДЕЛ МЕРТВА ЕСТЬ и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать, такова моя вера" (Воронский. Желябов). На начальном этапе своего идейного развития, эти слова Желябова мог повторить почти каждый из юношей-идеалистов - членов Ордена Р. И. Описывая увлечения утопическим социализмом в конце сороковых годов Достоевский вспоминает: "Тогда понималось дело еще в самом РОЗОВОМ и РАЙСКИ-НРАВСТВЕННОМ СВЕТЕ. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за ПОПРАВКУ И УЛУЧШЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО, сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения".
      III
      "Исторические истоки русского нигилизма восходят к вольнодумному кружку вельмож Екатерины II, т. е. к французскому просветительству 18-го века, - пишет С. Франк в статье "Исторический смысл русской революции". - Ведь именно это вольнодумное "вольтерьянство" дворянства посеяло первые семена нигилизма в России, и корни от них постепенно проходили во все более глубокие слои русской почвы, захватив во второй половине 19-го века "разночинцев" - единственный в России промежуточный слой между дворянством и народом, - породив в нем нигилизм 60-х годов и революционный радикализм 70-х годов и к началу 20-го века достигнув последних глубин народных масс. Но в известном смысле этот нигилизм имеет еще более отдаленного предшественника в России. Век Екатерины невозможен был без духа Петра Великого и его реформ. Гениальный (?) государственный реформатор России в каком-то смысле был бесспорно первым русским нигилистом: недаром большевики еще при последнем ограблении церквей с удовольствием ссылались на его пример". "Сочетание бесшабашной удали, непостижимого для европейца дерзновения святотатства и кощунства, смелого радикализма в ломке традиционных устоев с глубокой и наивной верой в цивилизацию и в рациональногосударственное устроение жизни бесспорно роднит, несмотря на все различия, - достаточно очевидные, чтобы о них стоило упоминать, - Петра Великого с современных русским большевизмом. Но Петр Великий есть русское отражение западного рационализма 17 века, века Декарта и Гуго Греция, восстания Нидерландов и английской пуританской революции. И снова мы чувствуем: в нынешней русской революции подведен какой-то итог общеевропейского духовного развития последних веков. Мне кажется, что если вдуматься достаточно глубоко и окинуть широким взором общеевропейское (в том числе и русское) историческое прошлое, то мы увидим, что русская революция есть последнее завершение и заключительный итог того грандиозного восстания человечества, которое началось в эпоху ренессанса и заполняет собою всю так называемую "новую историю"... "в русской революции подведен итог более чем четырехвековому духовно-историческому развитию западного человека" (Сб. "Проблемы русского религиозного сознания", стр. 301 и 317). Одновременно, скажем мы, это идейный итог многовековой работы европейского масонства по разложению католичества и европейских монархий. Причины умственного помешательства вольтерьянством, Ключевский объясняет так: "Дворянство спокойно и беззаботно пользовалось чужим трудом с тех пор, как исправник и предводитель вместе с губернатором обеспечили его сон от призраков пугачевщины. Таким образом дворянство почувствовало себя без серьезного дела: вот важный факт, признаки которого становятся заметны с половины XVIII века. Это дворянское безделье, политическое и хозяйственное, и стало основанием, на котором во второй половине века складывалось любопытное общежитие и своеобразными нравами, отношениями и вкусами. Когда люди отрываются от действительности, от жизни какой живет окружающая их масса, они создают себе искусственное общежитие, которое заполняют призрачными интересами, привыкая игнорировать действительные явления, как чужие сны, а собственные грезы принимая за действительность. ТАКОЕ ОБЩЕЖИТИЕ ЗАВЯЗЫВАЕТСЯ СРЕДИ РУССКОГО ДВОРЯНСТВА С ТЕХ ПОР, КАК СОСЛОВИЕ ПОЧУВСТВОВАЛО СЕБЯ НА ДОСУГЕ". (Курс Русской Истории. ч. V, стр. 117. Изд. 1922 г.) В сочинениях французских философов-просветителей (часть которых были масоны. - Б. Б.) "удары направленные против живых и могущественных еще остатков феодальной и католической старины, сопровождались обильным потоком общих идей, общих мест. Эти общие идеи или общие места имели там, на своей родине понятный условный смысл: там никто не забывал настоящего практического значения свободы, равенства и других отвлеченных терминов, которые противопоставляли существующим отношениям. Этими общими местами, возвышенными отвлеченными терминами прикрывались очень реальные и часто довольно низменные интересы обиженных классов общества. Образованное русское дворянское общество было чуждо этих интересов. Здесь нечего было разрушать, нужно было, напротив, все созидать, чтобы устранить слишком новые, вчерашние злоупотребления, вкравшиеся в русскую жизнь, и эти злоупотребления шли всего более от того самого сословия, верхи которого так опрометчиво увлеклись модными либеральными произведениями французской литературы. В таком положении из всего содержания этой литературы ТОЛЬКО ОБЩИЕ МЕСТА, ОТВЛЕЧЕННЫЕ ТЕРМИНЫ и могли быть усвоены русскими дворянскими умами. Но понятные в связи с живыми местными интересами, эти условные общие места и отвлеченные термины, оторванные от своей почвы, превращались в безусловные политические и моральные догматы, которые заучивались без размышления и еще более отдаляли пропитавшиеся ими умы от окружающей жизни, с которой они не имели ничего общего. Вот почему наплыв этих идей из-за границы сопровождался у нас чрезвычайно важными последствиями, УПАДКОМ ОХОТЫ К РАЗМЫШЛЕНИЮ И УТРАТОЙ ПОНИМАНИЯ ЖИВОЙ РУССКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ. ...Чужие слова и идеи избавляли образованное русское общество от необходимости размышлять, как даровой крепостной труд избавлял его от необходимости работать". (Там же, стр. 117). "...Осадком этого влияния в русском обществе остался политический и нравственный либерализм, не продуманный и не применимый ни в какой почве. Этот либерализм выражался часто в самых детских формах. Во французской биографии русской дамы, пользовавшейся потом известностью в парижском образованном свете, генеральши Свечиной, биограф, член французской академии гр. де Фаллу, передает такой любопытный случай. Свечина, урожденная Соймонова, была дочь влиятельного частного секретаря Екатерины, имевшего по должности квартиру во дворце. Раз летом, в 1789 году, воротившись вечером, Соймонов застал в своей квартире иллюминацию и спросил семилетнюю дочь, что это значит. "Как же, папа, не признавать падение Бастилии и освобождение бедных французских узников", - был ответ. Можно понять, о чем толковали взрослые, среди которых вращалась девочка. Но господство этого либерализма ни к чему не обязывало и ничему не научало: под новыми словами, новыми вкусами и понятиями скрывалась прежняя черствость и грубость гражданского и нравственного чувства, и эта черствость иногда обнаруживалась в самых отталкивающих формах. Кн. Дашкова, в молодости так увлекавшаяся французской литературой, блиставшая на директорском кресле Академии Наук, под старость, поселившись в Москве, очерствела до того, что все свои чувства сосредоточила на крысах, которых сумела приручить: она почти никого не принимала, равнодушно относилась к судьбе своих детей, дралась с прислугой, но несчастье с крысой трогало ее до глубины души. Начать Вольтером и кончить ручной крысой умели только люди Екатерининского времени". "Словом, у нас никогда не было такого цивилизованного варварства, какое царило во второй половине XVIII в. Равнодушие к окружающему и утрата чутья родной действительности были последним результатом умственного и нравственного движения в дворянском обществе".
      IV
      "Непонимание действительности, - указывает О. Ключевский, постепенно развилось в более горькое чувство, и чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что эту обстановку он может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете, а выработаны потом и политы кровью. Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как он брал его за деньги, как брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развивалась в образованных людях нашего века". Вот откуда идут декабристы, а раньше их течения, возглавляемые Радищевым и Новиковым, а за ними Обломовы, Онегины, Печорины, Тентениковы, Бельтовы и пр. Оценка русской истории из хода европейской истории и европейских идей поставила русского интеллигента в нелепое отношение к русской действительности. "Для нас важно, - пишет В. Ключевский, - в какое отношение к действительности ставили русского человека заграничные идеи. Между первой и последней не было ничего общего! Русская действительность создавалась без всякой связи с действительностью Западной Европы. Русские народные понятия текли не из тех источников, из которых вытекали идеи французской просветительной литературы. Русский образованный человек вращался в русской действительности, на его плечах тяготели факты русского прошлого, от которого он никуда уйти не мог, ибо эти факты находились в нем самом, а ум его наполнен был содержанием совсем другого происхождения, совсем другого мира. Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные лица, вращались среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и свои понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок житейских наблюдений. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании факты и идеи должны иметь одно происхождение, и только при таком родстве могут помогать друг другу, - ибо факты умеряют идеи, а идеи регулируют факты. Русский образованный ум в XVIII в. стал в трагикомическое положение: он знал факты одной действительности, а питался идеями другой. Начала у него не сходились и не могли сойтись с концами. Вот когда зародилась умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями - мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи".
      V
      "Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю к всячески украшаю тот кубок, в котором сам же подношу себе отраву". Приведя это признание Тургенева, митр. Анастасий замечает в своей книге "Беседы с собственным сердцем": "Вот исповедь русского интеллигента, типичным воплощением которого был сам автор этих слов Тургенев. Утонченная отрава - это роковой удел нашей интеллигенции. Ей не дано ощутить цветение и аромата жизни, которыми наслаждаются люди цельного духа. Так паук извлекает яд из цветка, дающего пчеле нектар".