Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду Виненкову:
      - Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете.
      "Трубецкой, - пишет М. Цейтлин, - не явился на площадь и оставил войска без вождя, преступление караемое на войне смертью.
      Этим ли, иди полной откровенностью на допросах он купил себе помилование, о котором молил на коленях".
      Что касается самого главного вожака декабристов - Пестеля, то он заранее отрекся от всего того героизма, который приписывается и ему, и всем заговорщикам, ибо он зачеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным словом в письме генералу Левашеву:
      "Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом, разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного венца и - Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его Августейшей семье." Каховский стал "обожать" Царя. Николай напомнил ему:
      - А нас всех зарезать хотели.
      У Каховского не нашлось мужества признаться, что он больше всех хотел перебить всех Романовых.
      Каховский воспылал лютой ненавистью к Рылееву, когда узнал, какую циничную игру он вел с ним и Якубовичем.
      Одоевским, восклицавшим:
      - Умрем! Ах, как славно умрем.., - по словам Цейтлина, овладел панический страх. "Его письма - это животный, кликушечий вопль", - пишет Цейтлин.
      Одоевский написал на всех декабристов донос.
      Но в этом был повинен не один Одоевский. "Самый тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им, которым грозили шпицрутены" (М. Цейтлин).
      О том, как мучают сейчас только заподозренных в заговоре против правительства современные почитатели декабристов, мы знаем все хорошо. А как расправлялся Николай Первый со всеми только заподозренными в участии в заговоре мы узнаем из воспоминаний И. П. Липранди.
      "Невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был поражен: открывается дверь, в передней два молодых солдата учебного карабинерского полка без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь, через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; и все это во втором часу пополуночи меня поражало".
      Еще более любопытно, чем описание Липранди, признание, которое вынуждена сделать в своей книге "Декабристы и Грибоедов" советский литературовед Нечина. Несмотря на все старания Нечиной изобразить следствие над декабристами в угодном для большевиков виде, Нечкина заявляет на 499 странице своей книги:
      "Но нарисованная Липранди картина, очевидно, в основном, верна, как общая характеристика быта заключенных.
      Быт этот далеко не походил на типичное тюремное заключение.
      Арестанты содержались на свой счет, обеды брали из ресторана и могли при желании выходить вечером с унтер-офицером для прогулок.
      Начальник оказывал им самые неожиданные льготы. По рассказам стражи Жуковский принимал взятки от арестованных и Завалишина, он водил его и Грибоедова в кондитерскую Лоредо на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Там, в маленькой комнате, примыкавшей к кондитерской, необычные посетители заказывали угощение, читали газеты, тут же Грибоедов - страстный музыкант - играл на фортепиано. С разрешения того же Жуковского Грибоедов бывал у Жандра и возвращался от него поздно ночью.
      Удавалось ему, находясь под арестом, переписываться с Булгариным, от которого он получал ответные письма, книги, газеты, журналы и через которого он сносился с хлопотавшими за него лицами, например, с Ивановским."
      "...Декабрист князь Оболенский написал в 1864 году: "никто из сотоварищей по сибирской жизни ни разу не говорил о сознательном искажении истины, ни о предвзятой передаче его слов Следственной Комиссией".
      XIII. КАЗНЬ ГЛАВНЫХ ОРГАНИЗАТОРОВ ВОССТАНИЯ
      Декабристы, участники вооруженного восстания в столице государства, понесли мягкое наказание. Приговор суда был сильно смягчен Николаем Первым. Только пять главарей присужденных на основании существовавшего закона, к четвертованию, были повешены.
      Всем остальным присужденным к смертной казни, казнь была заменена каторгою и пожизненным поселением.
      Наказание понесли, конечно, только декабристы. Никто из членов семей декабристов не был наказан. Родственники декабристов были оставлены в тех же должностях, что и до восстания. Дети декабристов, находившихся на каторге и поселении, занимали высокие посты в государстве, некоторые из них находились при дворе.
      "Нельзя сказать, - пишет М. Цейтлин, - что Царь проявил в мерах наказания своих врагов, оставшихся его кошмаром на всю жизнь. (Ему всюду мерещились "ses Amis du quatorze") очень большую жестокость. Законы требовали наказаний более строгих".
      Декабристы во всякие времена были бы признаны государственными преступниками, каковыми они конечно и являются.
      Уважать и любить людей, желающих свергнуть существующий строй во имя своих утопий могут только фанатические приверженцы политической доктрины, которая неизбежно со временем должна стать на скользкую дорожку уничтожения собственного государства.
      Легенда приписывает казнимым много эффектных слов: "Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют", - будто бы сказал Рылеев. Это ничто иное, как один из бесстыдных революционных мифов.
      Князь С. Волконский, написавший книгу о своем предке декабристе С. Г. Волконском, приводит следующие любопытные данные на этот счет:
      "Известен случай с Рылеевым, - у него оборвалась веревка; его вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи.
      И вот тут разногласие, что он сказал? По одним источникам он сказал:
      "Подлецы, даже повесить не умеют". По другим он сказал: "И веревки порядочной в России нет". По свидетельству Марии Николаевны он сказал: "Я счастлив, что дважды умираю за отечество". Кому верить?
      Скажу, что это, пожалуй, не важно, что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но важно, что и кому можно приписать..." Князь Волконский совершенно неправ. Когда государственному преступнику приписывают фразу, которая осуждает весь государственный строй, и когда эту фразу, возведя в степень непогрешимого политического догмата, на протяжении ста лет повторяют на разные лады, то это очень важно - была или нет сказана эта фраза.
      Фраза была сказана, или она не была сказана, это не одно и то же.
      По существу, конечно, это ничего не меняет, какую очередную гадость по адресу своей страны сказал тот или иной политический фанатик, но важно вырвать жало у живущей уже свыше столетия революционной лжи. Поскольку три приводимых С. Волконским фразы, будто бы сказанной Рылеевым, совершенно различны, надо думать, что все это плод позднейших выдумок. Что все это различные варианты одного и того же революционного мифа.
      Поколения русских революционеров с тех пор неустанно пользовались предсмертными словами Рылеева, как одним из своих любимых аргументов о бездарности Царского правительства. И народники, и эсеры, и большевики, и меньшевики, и их нынешние последователи всегда были большими мастерами в деле клеветы на правительство своей Родины. Они всегда умели умолчать о светлых сторонах русского прошлого и всегда с неподражаемым искусством умели выпячивать и преувеличивать недостатки этого прошлого. Так было и с предсмертными словами Рылеева.
      Но если Рылеев был фанатиком, то революционные агитаторы и либеральные болтуны уже больше столетия повторяющие слова Рылеева просто бесчестные люди. Ведь Рылеева повесили не потому, что кому-то его смерть доставила удовольствие. В любой стране за преступление, которое совершили декабристы, людей всегда казнили и, наверное, всегда будут казнить. Любое государство имеет право защищаться от безумцев, которые не жалеют человеческой крови во имя выполнения своих сумасбродных фантазий.
      * * *
      Казнь декабристов всегда выставлялась революционной пропагандой, как незаконная и жестокая расправа Императора Николая Первого над милыми образованными людьми, желавших блага Родине, угнетаемой суровым тираном. Все это, конечно, такая нелепая чушь, которую стыдно даже повторять. Декабристы, в большинстве военные, совершили тягчайшее преступление, которое может только совершить военный. Они подняли вооруженное восстание против законного правительства своей страны. Они нарушили гражданскую и воинскую присягу. При всем своем фантазерстве декабристы знали, на что они идут и изображать их невинными агнцами нет никакого основания. Во времена декабристов во всех без исключения странах Европы еще хорошо помнивших безумства революционной черни, во время французской революции и в эпоху наполеоновских войн, сурово расправлялись с бунтовщиками. Декабристы, конечно, были государственными преступниками и с ними поступили так, как и должны были поступить согласно существующих законов. Тем не менее, в сознании целого ряда поколений, казнь декабристов воспринималась, как жесточайшая расправа, которая будто бы могла произойти только в драконовское царствование Николая Первого.
      Грубая ложь, такая же бесчестная, как и все , что выходило из уст или из-под пера революционных демагогов и утопистов, губивших Россию. Возьмем и проделаем следующий любопытный эксперимент.
      Представим себе, что Пестель и его друзья жили не в России, а в Англии и устроили восстание не в Петербурге, а в Лондоне. Как бы поступили с Пестелем и другими декабристами в Англии, которую революционная пропаганда, наравне с Соединенными Штатами, всегда выставляла, как образец просвещенного и демократического государства. Если бы декабристское восстание случилось в Англии, Рылееву не пришлось бы жаловаться, что Англия страна, в которой не умеют даже повесить.
      Вот что сказал бы судья Рылееву, Пестелю и другим декабристам, если бы их судили в свободной, демократической Англии:
      "Мне остается только тяжелая обязанность назначить каждому из вас ужасное наказание, которое закон предназначает за подобные преступления.
      Каждый из вас будет взят из тюрьмы и оттуда на тачках доставлен на место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела будут четвертованы.
      С обрубками поступлено будет по воле короля. Да помилует Господь ваши души".
      Но Пестель жил в России и его просто повесили. А так, как написано выше, был казнен в Лондоне в 1807 году полковник Эдуард Маркус Деспарди и его друзья. Причем небольшая разница. Пестель и декабристы - всего несколько человек из сотен заговорщиков - были казнены за участие в вооруженном восстании, а полковник Деспарди и его друзья только за либеральные разговоры о желательности изменения строя доброй демократической Англии. Разница, основная, заключается в том, что Пестель жил в России, а полковник Деспарди в Англии. А это совсем не одно и то же, хотя одна страна считается варварской и деспотической, а вторая просвещенной и демократической. А Фомы неверующие из числа тех, которые читают Писарева и Чернышевского величайшими мыслителями земли русской, но не считают таковым Пушкина, действительно одного из интереснейших политических мыслителей России, могут более подробно прочитать об английских декабристах Эдуарде Деспарди и других в английской книге: J. Ashton. The dawn of the XIX century in England. 1906. (стр. 145-452).
      XIV. ИСТИННЫХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ЗАГОВОРА ОБНАРУЖИТЬ НЕ УДАЛОСЬ
      Цесаревич Константин в письме, написанном Николаю, писал:
      "Я с живейшим интересом и серьезнейшим вниманием прочел сообщение о петербургских событиях, которое Вам угодно было прислать мне; после того как я трижды прочел его, мое внимание сосредоточилось на одном замечательнейшем обстоятельстве, поразившим мой ум, а именно на том, что список арестованных заключает в себе лишь фамилии лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могли оказывать, что я смотрю на них, только как на передовых охотников или застрельщиков, дельцы которых остались скрытыми на время, чтобы по этому событию судить о своей силе и о том на что они могут рассчитывать.
      Они виновны в качестве добровольных охотников или застрельщиков и в отношении их не может быть пощады, потому что в подобных делах нельзя допустить увлечений, но равным образом нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и безусловно найти их путем признания со стороны арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходящая точка всех этих происков - вот мое мнение, такое, какое оно представляется моему уму".
      О том, что главные инициаторы заговора остались нераскрытыми, думал не только один Цесаревич Константин, так думали и иностранные послы и политические деятели. Французский посол Лаферроне "продолжал с трепетом взирать на будущее, в глубоком убеждении, что, несмотря на многочисленные аресты, истинные руководители заговора не обнаружены, что самое движение 14 декабря было лишь частною вспышкою, и что участники, обреченные на смерть, только орудия в руках лиц, более искусных, которые и после их казни останутся продолжать свою преступную деятельность".
      Узнав о событиях 14 декабря, Меттерних пишет австрийскому послу в С.-Петербурге: "Дело 14 декабря - не изолированный факт.
      Оно находится в прямой связи с тем духом заблуждения, который обольщает теперь массы наших современников. Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся, что следствие установит сходство тенденций преступного покушения 25 декабря с теми, от которых в других частях света погибали правительства слабые и в одинаковой мере непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится, что нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрывались масонскими формами".
      Некоторые из декабристов показали во время следствия, что они рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина, Муравьева-Апостола, начальника штаба Второй армии генерала Киселева и генерала Ермолова. Но секретное расследование о причастности этих лиц к заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровиков, член ложи "Избранного Михаила". Он постарался дать, конечно, благоприятное заключение о всех подозреваемых.
      "Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского, секретарем которого (по Сибирскому комитету) был незадолго до этого декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции, составляемых членами тайных обществ".
      В состав верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и масон Сперанский, принимавший активное участие в следствии.
      Гр. Толь в книге "Масонское действо" высказывает догадку, похожую на истину, что масоны - участники суда старались так вести следствие, чтобы не дать обнаружить главных вождей заговора, и подвергнуть наказанию руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание.
      "Павел Пестель, - указывает гр. Толь, - ставленник высшей масонской иерархии, на сумел или не захотел, - мечтая для себя самого о венце и бармах Мономаха, - исполнить в точности данные ему приказания. Много наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не следует забывать, что он был "Шотландским мастером", что при посвящении в эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие и объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты".
      М. Алданов в статье "Сперанский и декабристы" пишет:
      "Преемственная связь между воззрениями декабристов (по крайней мере Северного общества) и идеями Сперанского (его первого блестящего периода) достаточно очевидна".
      "В том, что Сперанский намечался декабристами в состав Временного Правительства вообще сомневаться не приходится".
      Правителем канцелярии у Сперанского был декабрист Батенков.
      "Трудно допустить, - пишет Алданов, - что декабрист Батенков, человек экспансивный и неврастенический по природе, в разговорах с Сперанским ни разу, даже намеком не коснулся заговора".
      Для выяснения роли Сперанского в заговоре была создана особая тайная комиссия. Комиссией, которая должна была выяснить роль в заговоре масона Сперанского, руководил правитель дел следственного Комитета масон А. Д. Боровков. Ворон ворону и масон масону, как известно, глаз не выклюют. Комиссия, руководимая Боровковым, конечно, ничего преступного в действиях Сперанского не нашла. В "Автобиографических Записках" А. Д. Боровков сообщает, что тайное расследование не установило данных, свидетельствующих об участии Сперанского в заговоре. "По точнейшем изыскании, - пишет Боровков, - обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и болтовнею для увлечения легковерных".
      М. Алданов пишет, что "Слова Боровкова "по точнейшем изыскании обнаружилось" вызывают в настоящем случае и некоторое недоумение: это ли "точнейшее изыскание"? Боровков, который собственно руководил всем следственным делом, был человек неглупый и прекрасно понимал, что декабристы могли не губить Сперанского даже в том случае, если он принимал участие в их деле".
      "Следственная комиссия, - пишет дальше М. Алданов, вопроса по настоящему не разрешила. Не разрешила его и история.
      Многое здесь остается неясным.
      Через 30 лет после декабристского дела в 1854 году престарелый Батенков, бывший ближайшим человеком к Сперанскому, отвечая на вопросы проф. Пахмана, писал ему: "Биография Сперанского соединяется со множеством других биографий... об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много, что правда не может быть обнаружена".
      Сперанский был назначен Николаем I в верховный суд, судивший декабристов. Как вел себя в нем Сперанский? "Сперанский испугался
      - и имел для этого основания, - пишет М. Алданов. - Однако дело не только в испуге. Отказаться от участия в Верховном суде значило подтвердить подозрения - это действительно было страшно. Но от места в комиссиях, от составления всеподданнейшего доклада Сперанский, конечно, мог уклониться без шума. Всякий знает, что в комиссии выбирают только тех, кто в них желает быть избранным. Если Сперанский принял избрание, если он вызвал его своим поведением в заседаниях общего состава суда, если он взялся писать доклад о казнях, - этого одним страхом не объяснить... Сперанскому, очевидно, было нужно сыграть первую роль в этом деле".
      Доклад суда Николаю I, написанный Сперанским, по оценке М. Алданова "представляет собой высокий образец гнусности. Достаточно сказать, что в нем есть такая фраза: "Хотя милосердию, от самодержащей власти исходящему, закон не может положить никаких пределов; но верховный уголовный суд приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления столь высокие и с общей безопасностью Государства столь смежные, что самому милосердию они, кажется, должны быть недоступны". То есть, Сперанский старался, чтобы большее количество людей, желавших видеть его главой правительства, было казнено. "Во время вынесения приговора, - пишет М. Алданов, - М. М. Сперанский мог увидеть людей, осужденных им на смерть за революцию, которую они устроили для того, чтобы посадить его в Правители Государства." "Сперанский хорошо знал многих деятелей декабрьского восстания. Вдобавок из 121 осужденных 24, в том числе трое приговоренных им к четвертованию (Пестель, Рылеев и С. МуравьевАпостол) были братья (т. е. масоны. - Б. Б.). Сперанский в 1810 г. вступил в масонский орден".
      XV. КАК МУЧИЛИ СОСЛАННЫХ ДЕКАБРИСТОВ В СИБИРИ
      Сколько бесстыдной лжи и бесстыдного вранья написано по поводу "невыносимых мук", пережитых декабристами на каторге. Для разоблачения этой лжи мы сошлемся опять на свидетельства почитателей декабристов, еврея Цейтлина и книгу проф. Гернета "История царской тюрьмы", изданную большевиками.
      "...Начальником Читинской тюрьмы и Петровского завода, пишет М. Цейтлин, - где сосредоточили всех декабристов, был назначен Лепарский, человек исключительно добрый, который им создал жизнь сносную. Вероятно, это было сделано Царем сознательно, т.к. он лично знал Лепарского, как преданного ему, но мягкого и тактичного человека".
      "За неимением казенных работ, - писал начальник каторжной тюрьмы в Чите, - занимаю их летом земляными работами, 3 часа утром и 2 часа пополудни, а зимою будут они для себя и для заводских магазинов молоть казенную рожь".
      "На самом деле ни для каких "магазинов" в труде декабристов не были нужны. Лепарский разрешал эту задачу тем, что превратил работу в прогулку или пикник с полезной гимнастикой".
      Материально декабристы ни в чем не нуждались. За 10 лет пребывания на каторге заключенные получили от родственников, не считая бесчисленных посылок вещей и продовольствия, 354.758 рублей, а жены их 778.135 рублей и это только официальным путем; несомненно, им удавалось получать деньги и тайно от администрации".
      "Новый Читинский острог разделялся на четыре комнаты, теплые и светлые".
      "В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году Лепарский "разрешил выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили столярный, токарный и переплетный станки для желающих заниматься ремеслами, а в другом фортепьяно".
      "Каторжная работа скоро стала чем то вроде гимнастики для желающих. Летом засыпали они ров, носивший название "Чертовой могилы", суетились сторожа и прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы. Караульный офицер и унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто сегодня идет?" Если желающих, т.е. не сказавшихся больными набиралось недостаточно, офицер умоляюще говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще ктонибудь! А то комендант заметит, что очень мало!" Кто-нибудь из тех, кому надо было повидаться с товарищем, живущем в другом каземате, давал себя упросить: "Ну, пожалуй я пойду".
      Сторожа несли лопаты. Под предводительством офицера и под охраной солдат с ружьями, заключенные отправлялись в путь. Под звон кандалов пели они свою любимую итальянскую арию, революционную "Отечество наше страдает под игом твоим", или даже французскую Марсельезу. Офицеры и солдаты мерно шагали под такт революционных песен. Придя на место, завтракали, пили чай, играли в шахматы. Солдаты, сложив ружья в козлы, располагались на отдых, засыпали; унтера и надзиратели доедали завтрак заключенных".
      Привилегии женатых были велики.
      "Жены постепенно выстроили себе дома на единственной улице и после их отъезда сохранившей в их память название "Дамской". Мужья сначала имели с ними ожидания в тюрьме, но постепенно получили разрешение уходить домой, к женам на целый день. Сначала ходили в сопровождении часового, который мирно дожидался их на кухне, где его угощала кухарка, а впоследствии они переехали в домики жен".
      Так же хорошо жили декабристы и в Петровском заводе.
      "Переезд носил характер пикника. Двигались медленно, летом. Через каждые два дня один день отдыхали. Декабристы собирали коллекции растений и минералов. Вечерами у костров пели песни. Переезд оставил у всех приятное воспоминание".
      Лунин во время переезда хвастался бурятам, что он хотел сделать царю "угей" (смерть).
      В Петровской их ждало новое помещение на 64 комнаты.
      Холостякам - по одной, женатым - по две.
      "Номера были большие, - пишет Цейтлин, - у женатых они скоро приняли вид комнат обыкновенной квартиры, с коврами и мягкой мебелью".
      "Получались русские и иностранные газеты и журналы.
      Декабрист Завалишин исчисляет общий книжный фонд Петровской тюрьмы в 500.000 названий. Проф. Гернет считает это число возможным, принимая во внимание огромную библиотеку МуравьеваАпостола".
      Кн. Трубецкая и кн. Волконская жили вне тюрьмы, на отдельных квартирах, имея по 25 человек прислуги каждая".
      "Элементов принудительности на Петровском заводе не было" принужден констатировать сам проф. Гернет.
      "Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей. Завалишин так описывает возвращение с этих работ: "возвращаясь, несли книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили кирки, носилки, лопаты... пели революционные песни".
      "Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением нескольких человек, короткое время работавших в руднике", - признает сам проф. Гернет.
      Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли, солдатский паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так, Батенков, при выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром "на первое обзаведение". Но на землю селились мало. Предпочитали служить, как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не запрещалось.
      XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ СОВРЕМЕННИКАМИ И НАРОДОМ
      Восстание декабристов, это дело кучки фанатически настроенных дворян. Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по характеру своему и не могло иметь. Декабристам сочувствовала только незначительная часть дворянской интеллигенции, из числа "передовых" людей, заразившихся любовью к отвлеченной свободе и ненавистью к реальной России. Эта категория людей, как во времена декабристов, так и позже, всегда страдала одной и той же неизлечимой болезнью - отсутствием государственного смысла. Русской действительности и русской власти эти фантазеры предъявляли всегда такие претензии, каких не в состоянии выдержать никакая власть на свете. Действительность и политические утопии, как известно, со времен Платона, всегда живут как кошка с собакой.
      Как отнеслось большинство выдающихся национальнонастроенных людей к "бессмертному историческому подвигу декабристов"?
      Выдающийся русский лирический поэт Ф. Тютчев пишет:
      ...Полна грозы и мрака,
      Стремглав на нас рванулась глубина,
      Но твоего не помутила зрака...
      Ветр свирепел: но... "да не будет тако",
      Ты рек, и вспять отхлынула волна"...
      ...Народ, чуждаясь вероломства,
      Забудет ваши имена...
      Перу отца русской историографии Карамзина принадлежит следующая характеристика восстания декабристов: "Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так много. Солдаты были только жертвой обмана". Обладая глубоким объективным умом историка, Карамзин отдавал себе ясный отчет в том, от какой опасности была спасена 14 декабря 1825 года Россия. "Бог спас нас 14 декабря, пишет он, - от великой беды. Это стоило нашествия французов".
      "В обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного".
      Благородный Жуковский, воспитатель сына Николая I, будущего Царя Александра II Освободителя, - как бы предчувствуя его трагическую смерть от рук духовных потомков декабристов, не побоялся прямо назвать декабристов "сволочью".
      Осуждали восстание декабристов и многие другие выдающиеся люди, свидетели восстания декабристов.
      Секретный агент Висковатов в своем рапорте сообщал, что он слышал следующие разговоры среди простолюдинов:
      "Начали бар вешать да ссылать! Жаль, что всех не перевешали, да хоть бы одного отодрали да и спасли..." Любопытна оценка декабристов Юрием Самариным, одним из тех дворян, которые поддержали Александра Второго в его проекте освобождения крестьян с землей. В написанном Самариным проекте неопубликованного манифеста, являющимся ответом на требование дворянами конституции, Юрий Самарин пишет: "Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т.е. господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть обман и ложь".
      Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским. Называя декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о "бунте 14 декабря" как о бессмысленном деле, которое "не устояло бы и двух часов". В уста героя "Бесы", Шатова, Достоевский вкладывает следующее высказывание: "...Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову".
      Политическая зрелость 26-летнего Пушкина сказывается в суждениях Пушкина о декабристском восстании и его подавлении, и в связи с этим - об революции вообще. Хотя он волнуется и страдает за участь своих друзей, но он не разделяет их взглядов, не одобряет их образа действий. Два месяца после восстания он писал Дельвигу, что он "никогда не проповедовал ни возмущения, ни революции" и желал бы "искренне и честно помириться с правительством".
      Сожалел об участи, грозящей декабристам, Пушкин заявляет: "Не будем ни суеверными, ни односторонними, как французские трагики, но взглянем на трагедию взглядом Шекспира".
      "Уже тогда в Пушкине, - указывает С. Франк, - очевидно выработалась какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость, беспартийно-человеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на политическую бурю декабря 1825 года".
      В июле 1826 года Пушкин пишет князю Вяземскому: "Бунт и революция мне никогда не нравились".
      В 10 главе "Онегина" Пушкин дал следующую уничтожающую характеристику декабристов:
      Все это были разговоры,
      И не входила глубоко
      В сердца мятежные наука,
      Все это была только скука,
      Безделье молодых умов,
      Забавы взрослых шалунов.
      Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание уничтожить Царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить крестьян.
      Крестьяне думали о восстании в Петербурге, - пишет Цейтлин,
      - "что это дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет дать им свободу". И это было действительно так.
      Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в своей статье "Русский заговор", пишет:
      "Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными".
      А в статье "О развитии революционных идей" Герцен дает еще более суровую оценку политического значения заговора декабристов.