Он встретил свою любовь, и, чтобы быть рядом с любимой, ему не придется покидать дом и уезжать неизвестно куда, оставляя за собой скандал и позор. Ник крепче обнял Тесc. Сердце его было наполнено любовью к ней, и он снова почувствовал прилив сострадания к деду. «А поступил бы я по-другому, если бы оказался на месте Бенедикта?» — задавал он себе вопрос. Николаc неловко завозился в постели, зная ответ и с чувством вины осознавая, что никогда не оставил бы Тесc. Но если он признает это, то как может обвинять деда за то, что тот поддался влечению сердца? Ник помрачнел. Ему не понравился ход его мыслей — он ни о чем другом не хотел думать, кроме как о счастливом будущем с Тесc.
Однако мысли о деде не уходили, и наконец Ник осторожно выпустил Тесc из объятий и встал с кровати. Набросив на себя халат, он зажег свечу и вышел из комнаты.
Пробираясь по темному молчаливому дому, Ник пошел в кабинет. Несколько минут спустя с дневником в руках он вернулся в спальню. Он поставил канделябр возле кровати и улегся рядом с Тесc — она слабо улыбнулась и что-то пробормотала во сне.
Он долго любовался ее тонким профилем, маленьким прямым носом, пухлыми губами. Сердце у него щемило так, словно готово было разорваться от любви. Он благоговейно коснулся густых вьющихся волос, буйным каскадом разметавшихся по подушке. «Нет, — свирепо поклялся он, — ничто и никогда не разлучит нас!»
Он нехотя отвернулся от жены, сел, опираясь на подушки, и взял дневник. Избегая последних нескольких страниц, не желая заглядывать в конец истории, которая, он знал, окончилась трагически для его бабушки. Ник открыл дневник на середине, и взгляд его наткнулся на записи, в которых Бенедикт выплескивал эмоции, захватившие его, когда он узнал о беременности Паллас. Поскольку Ник накануне прочитал о рождении своего отца, ему показались любопытными размышления деда о том, как он ждал появления ребенка, — не важно, девочка это должна была быть или мальчик. Тесc мирно спала рядом с ним, огонек свечи мягко трепетал в темноте. Ник некоторое время читал, прослеживая течение беременности Паллас и растущий восторг деда не только от предстоящего появления ребенка, но и от юной жены. В дневнике было много описаний поведения Паллас: как она улыбается, мило смеется, какая она добрая и как Бенедикту день ото дня становится рядом с ней лучше, как ему приятно наблюдать за ней, поддразнивать, ухаживать. Ник читал о том, как много стала значить Паллас в жизни деда…
Между бровей у Николаcа появилась морщинка. Ему было очевидно, что Бенедикт безудержно влюбился в молодую жену. Ник дернулся, словно что-то внезапно озарило его. Страницы шли одна за другой, Бенедикт описывал первые месяцы беременности Паллас, но не было ни одного слова о Терезе, ни единого упоминания о ней. Ника это озадачило. Может, он что-то пропустил? Правда, вначале он небрежно читал дневник, перепрыгивая то вперед, то назад, временами пропуская по несколько страниц и не следуя определенному порядку. Но только не сегодня: он начале сообщения Паллас о своей беременности и прочитал подряд о семи или восьми первых месяцах ее течения.., и за все это время в дневнике не было ни единого упоминания о Терезе. Может, Бенедикт просто перестал писать о своих свиданиях с Терезой?
Он еще больше помрачнел, заглянув назад, быстро пробегая строки, начертанные рукой Бенедикта. Ранние месяцы беременности Паллас. Свадьба. Ничего о любви к другой женщине. Словно ее не существовало вовсе. В дневнике описывались обыденные события, глубокие мысли и чувства деда. Но о Терезе — ни слова. Как же так может быть? Николаc стал быстрее переворачивать страницы, пробегая глазами черные строчки, и наконец нашел:
"26 февраля 1743 года: Я только что принял самое мучительное решение в своей жизни, и мысль об этом меня печалит немилосердно. Я понимаю, что это единственно верное и справедливое решение. Тереза с застывшим милым лицом и этими ее темно-фиолетовыми, как драгоценный камень, глазами сама подняла эту тему.
Я женат уже два месяца, и больше так продолжаться не может.
Мы больше не можем встречаться наедине, не можем быть близки.
А почему? Из-за Паллае. Она ни в чем не виновата, и если Тереза и я можем пренебречь обетами, которыми ее насильно повязал Грегори, никто из нас не может делать вид, что то же относится и к моей поспешной женитьбе. Правда, она состоялась по принуждению моих родителей и побуждению короля, — поэтому я и попросил руки Паллас, но факт остается фактом: я попросил ее стать моей женой.
Паллас — сама невинность. Она молода и красива и, как сказала Тереза, не заслуживает иметь мужа, который по ночам ускользает от нее, чтобы оказаться в объятиях другой женщины. Мне очень нравится Паллас, и она станет моей невестой, моей женой, пусть даже сердце мое отдано другой. Я должен хотя бы оказывать ей уважение и честь, которых она заслуживает.
Не знаю, какое будущее ждет меня без Терезы, но она была права, когда сказала, что, если мы будем продолжать тайно встречаться и игнорировать мой брак, мы разрушим сами себя, а любовь наша станет запятнанной и позорной. Я с ней яростно спорил, убеждая в обратном, но в конце концов она заставила меня понять мудрость своих слов, как бы горько это ни было.
Сердце мое болит от любви к Терезе и не только потому, что она самая большая моя любовь, а я никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях, но и потому, что, в то время как я возвращаюсь к своей нежной милой жене, Тереза цепями прикована к жестокосердному чудовищу, разбившему нам жизнь. Она ненавидит его, но и боится.
Он бил ее — она мне не говорила, но, к своей бессильной ярости, я сам видел синяки на ее прекрасном теле. Он угрожал отправить ее ребенка, совсем еще младенца, к своим дальним родственникам, если она не будет ублажать его. Она редко говорит об их совместной жизни, но я наслышан о его мелочности и злобе от других.
Только один раз она рассказала мне о том, как страдает по ночам, когда он похотливо набрасывается на нее, а она лежит под ним, и тело ее содрогается от отвращения. К ее облегчению, он уже несколько месяцев не трогает ее, вместо этого предпочитая упрекать и унижать, давая понять, что считает ее ничтожной, неумелой в постели.
Мы улыбнулись над этим, зная, в какой огонь превращается она в моих руках и какими радостными были наши единения. Но больше этого не будет. Сегодня мы в последний раз встретились в доме привратника. И раз уж она никогда больше не будет со мной, я не могу удержаться от страха при мысли, какое будущее уготовано ей с этим зверем. Я не могу спасти ее, поскольку король запретил мне убивать Грегори на дуэли, и я ничего не могу сделать, чтобы облегчить ее страдания.
Мне стыдно оттого, что моя жизнь с Паллас будет совсем иной: я знаю, Паллас сделает меня счастливым, настолько счастливым, насколько возможно при моих обстоятельствах.
Чувство вины гложет меня всякий раз, когда я ловлю себя на том, что улыбаюсь над забавными вещами, которые говорит Паллас, или каждый раз, когда она смешит меня своими милыми гричасками. Я не должен смеяться, улыбаться или находить радость в общении с моей нареченной невестой, и хотя сердце мое тоскует о Терезе, я все же нахожу эту радость и из-за этого проклинаю себя тысячи раз…"
Задержав это место пальцем, Николаc на миг закрыл дневник и откинулся на подушки. Теперь он понимал, почему нигде больше не упоминается о Терезе. Бенедикт и Тереза перестали встречаться.
«Но если это так, — мрачно размышлял он, — а почти все из того, что я сегодня прочитал, подтверждает это, тогда почему Бенедикт и Тереза девятнадцать или двадцать месяцев спустя все-таки убежали вместе? И прихватили с собой бриллианты Шербурнов?»
Он наткнулся на другую дату — 1 октября 1744 года, за две недели до рождения ребенка Паллас, что дало ему первую разгадку к случившемуся.
"Я самый низкий и жалкий человек в мире. Я предал не только себя, но также и мою дорогую жену. Бог знает, я не хотел, чтобы это случилось.., но когда пришла записка от Терезы, в которой она просила, умоляла меня встретиться с ней еще раз в доме привратника, я не смог ей отказать. Клянусь всем, что у меня есть дорогого, что я встретился с ней не за тем, чтобы вкусить запретную сладость ее тела, — у меня и в мыслях этого не было и у нее тоже. Тереза была в отчаянии, лицо ее осунулось, глаза потемнели, тени залегли под ними. Она больше не могла выносить своего положения и обратилась ко мне за помощью, чтобы я помог ей убежать от мужа. Что я мог поделать? Я согласился.
При первой же возможности я поеду в Лондон и куплю билет для нее и ее ребенка в колонии. Там она будет в безопасности, и Грегори до нее не доберется! Хотя она не просила меня об этом, но я сделаю некоторые приготовления, чтобы снабдить ее при отъезде значительной суммой. Деньги ей понадобятся сразу, как только она доберется до Нового Света. Я не вынесу мысли, что она одна, в такой дали и в нужде. Для меня уже мучительно думать, что она предпримет это опасное, рискованное путешествие через океан, а потом будет одна пробиваться в незнакомом мире, если я еще не обеспечу ее деньгами.
Мы все это обсудили и вели себя друг с другом как должно. Но когда мы приготовились расстаться, нами овладело отчаяние. Как бы я ни жаждал коснуться ее, я этого не сделал, я не хотел, чтобы страсть проснулась вновь, но это все же случилось. Она была такой печальной, такой покинутой, что я не смог подавить желание обнять ее и утешить, как только мог.
Клянусь, я думал лишь о том, чтобы успокоить ее, но как только я коснулся ее, как только она подняла ко мне лицо, мы погибли…
После нами овладело раскаяние, ужас оттого, что мы предали сами себя и Паллас, подло поддались зову нашей презренной слабой плоти. Когда мы наконец расстались, между нами в первый раз пролегло чувство вины и стыда.
И вот теперь я не могу смотреть в глаза милой нежной Паллас без боли и угрызений совести, которые вздымаются во мне. Тело ее располнело: в нем мой ребенок, и я проклинаю себя за малодушие, за распутство, терзаюсь от безобразного понимания, что нарушил свои обеты, покрыл позором мою честь и лег с другой, не важно при каких обстоятельствах… Я самый низменный из людей, но я докажу своей жизнью, что буду достойным мужем такого ангела, как Паллас. Я никогда не предам ее, никогда больше не причиню ей боли. Клянусь жизнью…"
Глава 25
Ник хмуро смотрел на дневник, будто подозревал, что книга сыграет с ним шутку. Он всегда знал, что Бенедикт и Тереза убежали вместе, и в то же время слова Бенедикта казались искренними.
Ник нетерпеливо пробежал следующие страницы. Поездка в Лондон была отложена из-за плохой погоды и рождения сына, и только месяц спустя после встречи с Терезой он смог туда съездить. В это время года трудно было достать билеты в колонии — был ноябрь, и немногие корабли отваживались пускаться в такое длительное плавание. Только один корабль задержался из-за переоснащения и должен был отплыть сразу же после Нового года. Это была самая ранняя дата, на которую Бенедикт сумел достать билеты. Другие корабли, которые также готовились к отплытию, были, на его взгляд, недостаточно безопасными или он не доверял команде и капитану. Он провел в Лондоне не менее двух недель и едва успел вернуться домой и поздравить жену с рождением сына, как пришла еще одна, еще более взволнованная, отчаянная записка от Терезы, которую ему тайно вручила обеспокоенная горничная.
Они снова встретились в доме привратника. Бенедикт был ошеломлен и потрясен не только ухудшением состояния духа Терезы, равно как и ее здоровья, но и новостями, которые она ему сообщила.
Она беременна. Беременна его ребенком! Это не мог быть ребенок Грегори — они не были в близких отношениях около полугода. Она была совершенно вне себя, чуть ли не в истерике и в ужасе, что муж ее станет подозревать. Теперь он будет вдвойне третировать ее, и вчера за обедом он ледяным голосом высказался по поводу отсутствия у нее аппетита. Ей надо немедленно убежать от него! Если он узнает, что она носит ребенка, он просто убьет ее. Надо немедленно уезжать. Ждать до января она не может.
Почувствовав волнение. Ник заглянул в следующую запись. Она была сделана 24 ноября 1744 года — два дня спустя после возвращения Бенедикта из Лондона.
"Я договорился с контрабандистом, которого знаю, и доверил ему сопроводить Терезу и ее двухлетнего сына Ричарда во Францию. Она в ужасе от Грегори, и мне нужно немедленно переправить ее в безопасное место. У меня даже не было времени раздобыть для нее необходимые средства, и я собираюсь отдать ей фамильные бриллианты Шербурнов, чтобы убедиться, что она не поедет на континент почти без гроша. Во Франции она сможет продать бриллианты и выручить деньги на проезд в колонии. А дальше я подготовлю ей еще денег, как только узнаю, что она находится вдали и в безопасности.
Я колебался насчет бриллиантов: они в течение нескольких поколений принадлежали нашей семье, но я куплю Паллас еще более красивые и дорогие украшения и подарю ей со всей моей любовью.., а я люблю ее.
Люблю так же, как Терезу. Люблю их обеих, каждую по-своему, но мне кажется, что я лишь наношу раны им обеим. Я не достоин ни одной из них, но я проведу остаток моей жизни, пытаясь исправиться.
Я не могу бросить Терезу, особенно сейчас, зная, что она носит моего ребенка. Я собираюсь признать ребенка. Со временем мне придется рассказать об этом Паллас. И все же я сделаю все, что в моей власти, чтобы не причинять ей боль, — тогда, может, когда-нибудь она простит меня…
Как мне ни больно писать эти строки, но для Терезы лучше уехать в Америку. Нашей любви не суждено жить, моя жизнь теперь связана с Паллас, а жизнь Терезы превратилась в сущий ад. Она заслуживает счастья и, быть может, в Новом Свете найдет его. Я могу лишь молиться, чтобы она была счастлива.
Я очень волнуюсь, прошло время с тех пор, как я начал писать эти строки. Тереза должна была встретиться со мной в доме привратника вскоре после наступления темноты, а оттуда я должен был сопровождать ее на побережье, где она встретится с контрабандистом. Сейчас уже больше десяти, и я боюсь, что случилось худшее.
Бриллианты со мной, пара самых быстрых лошадей и маленькая легкая коляска стоят наготове. Все на месте, но Терезы нет.
Я знаю, что раньше она приходила ко мне по темницам, которые находятся под усадьбой Мандевиллов. Давным-давно, мне кажется, целую жизнь назад, когда мы с Грегори были детьми, мы обнаружили тайный вход в темницы, находившийся у внешних границ поместья. После того как мы с Терезой стали любовниками, я показал ей вход, и она стала пользоваться им, прокрадываясь в поместье и выходя из него, когда хотела. Она и в эту ночь должна была прийти этим путем. Но не пришла.
Надо пойти за ней. Я должен выяснить, что задержало ее. Подожду еще десять минут и потом, если она не придет, отправлюсь в темницы поместья Мандевиллов…"
Это была последняя запись в дневнике, и Ник захлопнул книжку. Глаза у него стали холодными и твердыми, как клинки из обсидиана.
Тесc приподнялась и тихо коснулась его щеки. Он повернулся и посмотрел на нее: от жестокого выражения его лица сердце ее оборвалось.
— Они не уезжали из Англии, — глухо произнес он. — Бенедикт не собирался бросать мою бабушку, он хотел помочь Терезе бежать, а потом вернуться к Паллас.
— Ты хочешь сказать, что Грегори нашел их.., и убил? — в ужасе спросила Тесc.
— Я в этом уверен. В последней записи Бенедикта говорится, что он собирался отправиться в поместье Мандевиллов, чтобы разыскать ее, а для этого надо было спуститься в темницы.
Тесc затаила дыхание, зрачки ее расширились.
— Он замуровал их, — еле слышно прошептала она.
— Когда?
Тесc покачала головой:
— Не знаю. Это было очень давно. Задолго до рождения моего и Этти. — Она вздохнула. — Боже мой! Я только что вспомнила: Мег говорила, что у моего деда были ужасные кошмары, как будто где-то ему холодно и темно. Наверное, он был с ними, когда Грегори их нашел. Она хотела забрать с собой сына, но Грегори обнаружил ее…
Они долго смотрели друг на друга, представляя себе, что могло произойти… Пытаясь избавиться от ужасных видений. Тесc удрученно сказала:
— Когда я была маленькой, он любил приводить меня в ужас, рассказывая, что когда-нибудь откроет темницы, посадит меня туда, а потом снова замурует. Этти говорила, что он и ее так пугал, когда она была ребенком, хотя, по ее словам, он испытывал особенное удовольствие, угрожая именно мне.
— Мне надо пойти туда, — решительно сказал Ник. — Либо я найду вход, которым пользовался Бенедикт, либо пробьюсь сквозь кирпичи изнутри усадьбы, но так или иначе, проберусь в темницы. Я знаю, где они, — и мне надо лишь это доказать!
— Ты не станешь этого делать, — страстно возразила Тесc, — а если не поклянешься мне сию минуту, что не оставишь эти глупости, я прямо сейчас встану, пойду к твоей бабушке и расскажу ей все.
Ник внимательно посмотрел на нее. Тесc упрямо подняла подбородок, и он понял, что она не шутит и в самом деле расскажет бабушке.
— Придет время, и она все узнает, — осторожно произнес Ник. — Как только я найду его тело и Терезы тоже, тогда я дам ей дневник и все объясню.
Тесc фыркнула.
— Да, я так и думала, ты не хочешь, чтобы ни она, ни кто-нибудь еще сейчас об этом узнали. Однако я все расскажу, если ты не дашь мне слово, что не пойдешь один в поместье Мандевиллов. — В глазах ее светился ужас. — Эйвери убьет тебя при первой возможности, ты сам знаешь, что убьет! Ник, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — прошептала она, — я люблю тебя и не хочу, чтобы история повторилась.
Ник вздохнул. В том, что она сказала, было достаточно правды, чтобы немного призадуматься. И хотя каждая клеточка его существа взывала к тому, чтобы он немедленно разобрался в судьбе деда, Ник сознавал, что не может сейчас вскочить на лошадь и ринуться в поместье Мандевиллов.
— Надо бы подождать, пока Эйвери уедет в Лондон или поедет куда-нибудь навестить приятелей, — задумчиво сказал он. — А когда мы наконец попадем в темницы, мне понадобится помощь твоих тетушек и дядей… В тот день, когда мы проникнем в подземелье, тетя Мег останется в компании бабушки, а остальные возвратятся в поместье якобы для того, чтобы вернуть несколько недостающих вещей, которые не прислал Эйвери. — Он помолчал, очевидно, прокручивая несколько вариантов своего наспех придуманного плана, выискивая в нем изъян. — Слуги в усадьбе, — вновь медленно заговорил он, — не доставят нам беспокойства, — поскольку ты и Этти будете с нами. В конце концов, неделю или чуть больше назад это был твой дом. Беспокойство могут доставить только Лоуэлл и Коулмен, но я уверен, вместе с твоими дядями я с ними справлюсь. Остальные слуги наверняка будут рады видеть тебя. — Ник улыбнулся. — Вероятно, они решат, что мы сошли с ума, когда мы откроем старые темницы и проникнем в них, но возражать не будут.
В противном случае, я думаю, ты и Этти сможете заговорить им зубы. Что же касается разборки кирпичной кладки, то, полагаю, мы с твоими дядями сумеем справиться с этой работой, в крайнем случае можем взять себе в помощь одного-двух слуг из усадьбы. Сомневаюсь, что темницы слишком большие, возможно, там не более полудюжины камер. А если так, то поиски того, что мы ищем, не займут слишком много времени. — Он поднял бровь и посмотрел на нее. — Ну, что вы об этом думаете? План хороший? Вы его одобряете, госпожа Жена?
— А вдруг Эйвери неожиданно вернется? Вдруг случится самое худшее, и он поймает нас в темницах?
Ник хмыкнул.
— Тесc, всего несколько человек будут знать, где мы, и если он даже решится, то вряд ли сможет убить всех пятерых!
Тесc состроила гримаску. Ник был прав, и ей намного больше нравилось, как звучит план, чем само его выполнение, однако один аспект плана все же вызывал у нее беспокойство.
— Ты не собираешься кому-нибудь говорить о дневнике раньше, чем расскажешь бабушке?
Ник покачал головой:
— Нет. Но я должен рассказать другим о своих подозрениях. Они не должны знать, из-за чего именно я заключил, что Бенедикт и Тереза никогда не покидали поместье Мандевиллов, я скажу только, что это неплохая мысль — открыть темницы и посмотреть, что они хранят.
Они долго обсуждали эту ситуацию, совершенствуя план Ника и отыскивая в нем слабые стороны. И только когда часы на каминной полке пробили три и Тесc подавила несколько зевков, слова их постепенно стали терять смысл. Вскоре оба заснули, обнявшись и прижавшись друг к другу.
На следующее утро они искупались и, одевшись, спустились из спальни еще до одиннадцати часов. Спускаясь по длинной величественной лестнице, они увидели, что дом кипит оживлением. Слуги сновали, выбегали во двор, таскали сундуки, ящики и сумки, и Ник удивленно уставился на них. Что здесь происходит?
Тут же из утренней комнаты появился Рокуэлл. Глядя на парочку, он ухмыльнулся:
— Ваша бабушка решила, что нам всем лучше прокатиться в Корнуолл и оставить вас тут одних. Она сказала, что раз вы не уехали на медовый месяц, вам не нужна целая куча родственников, путающихся под ногами. Она сказала, что хотела бы снова посетить поместье Рокуэлл — она там не была несколько лет. Это хорошо, что вы встали, — она хочет, чтобы мы уехали уже через час!
Ник и Тесc обменялись испуганными взглядами. При других обстоятельствах они были бы очень рады возможности побыть наедине, но сейчас голову их занимало то, что случилось с Бенедиктом и Терезой. В последнее время Ник много раз желал, чтобы все уехали в Корнуолл, но именно сейчас они были ему нужны.
И здесь!
Оставив Тесc в компании Рокуэлла, Ник отправился на поиски бабушки. Он разыскал старую леди в ее комнате.
Она оживленно осматривала последний сундук с одеждой, которую планировала взять с собой. Похоже, Паллас была в прекрасном расположении духа, глаза сверкали, а лицо было в ямочках от улыбок.
— Не понимаю, как это я не подумала об этом раньше! — воскликнула она, как только они поприветствовали друг друга и Ник поблагодарил ее за вчерашний пир. — Тебе и Тесc нужно время, чтобы побыть одним, и ты, конечно, не хочешь, чтобы все мы сейчас путались у тебя под ногами. Решено, вы двое можете приехать к нам в Рокуэлл-Холл на Рождество, а где-то в начале года мы вернемся домой.
Ник забыл, что если его бабушке, несмотря на всю ее хрупкость и малый рост, приходила в голову мысль, то легче было остановить вражескую армию, чем отговорить Паллас. Он пытался: умолял, поддразнивал, задабривал, — но она лишь улыбнулась и любовно погладила его по щеке.
— О, что за глупости! Ты же знаешь, что я права. Будет намного лучше, если ты и Тесc будете одни в усадьбе первые несколько недель вашей семейной жизни. Вам и так долго придется терпеть наше общество, когда мы все вернемся.
Он тут же ухватился за эту мысль:
— А ты не против, если тетушки будут жить с нами здесь, в Шербурне?
— Разумеется, нет! Этти такая милая, веселая, всегда готова помочь, а с Мег у меня много общего. Пока она не приехала, я не понимала, как мне не хватает компаньонки, близкой по возрасту. Атина старалась изо всех сил, но… — Улыбка ее угасла, а глаза затуманились болью.
Сердце Ника упало.
— Тебя расстраивает то, что мы с Атиной не можем жить в одном доме?
Паллас покачала головой.
— Я вчера очень расстроилась, когда она рассказала мне, что произошло между вами. Я всегда надеялась, что вы найдете общий язык, но теперь вижу, между вами слишком большая пропасть. — Она вымученно улыбнулась. — Думаю, если Атина будет жить в Доваджер-Хаус, будет лучше для всех нас. — В глазах у нее промелькнул лучик надежды. — Кто знает, если вы не будете все время находиться бок о бок, может, станете дружнее!
Ник не хотел разочаровывать ее, поэтому быстро поцеловал в мягкую, изрезанную морщинами щеку и пробормотал:
— Возможно. Кто знает.
Было очевидно, что ничто не удержало бы Паллас от поездки, кроме рассказа о находке дневника. Ник решил сохранить дневник в тайне до тех пор, пока ему не удастся проверить, насколько верны его подозрения. Поэтому у Ника не было другого выхода, как с любезной улыбкой сдаться. Он убеждал себя, что это не имеет значения — им все равно придется ждать, пока Эйвери не уедет куда-нибудь, а неизвестно, когда это может быть. Ник подумал, что, может, стоит устроить Эйвери срочный вызов в Лондон, чтобы несколько ускорить течение событий, но потом с сожалением отбросил эту идею. Дед исчез почти семьдесят лет назад, и, кроме Паллас, все участники событий давно мертвы. Поэтому, если немного подождать, никто не пострадает. Эйвери, без сомнения, на зиму приехал домой, а в начале января они, возможно, смогут обследовать темницы. Тогда почему бы остальным не уехать в Корнуолл? Ник не хотел ждать, но заставлял себя быть терпеливым.
Все же он предпринял последнюю попытку. Прижав Рокуэлла в углу в игровой комнате, он с притворным равнодушием обронил:
— Поскольку вы так поспешно покидаете меня, полагаю, мне самому придется завершить обследование туннелей в доме привратника. Надеюсь, не натолкнусь на возвратившихся контрабандистов…
Рокуэлл забеспокоился.
— Послушай-ка, Ник, — взволнованно начал он, — это не слишком хорошая мысль. Лучше подожди, пока мы вернемся в начале января. — Тут его осенило и, сверкая глазами, он торжествующе изрек:
— Ты говорил, что мы должны на время покинуть это место.
Надо подождать — ты же сам говорил!
Ник уныло улыбнулся. Рокуэлл прав. «Да, это мои слова», — едва подумав об этом, он понял, что потерял последний аргумент.
Его и Тесc оставляют одних здесь, в усадьбе Шербурн, хотят они этого или нет. Но чем больше он об этом думал, тем больше ему нравилась эта идея…
Он умудрился улучить минутку и, поговорив с Тесc с глазу на глаз, ввел ее в курс дела. И хотя она, так же, как Ник, хотела немедленно приступить к решению этой загадки, она понимала, что единственное, что им остается, — ждать. «Я ни за что не позволю ему рыскать по темницам поместья Мандевиллов в одиночку!» — решила Тесc.
Когда Атине сообщили о предстоящем отъезде бабки, она прибыла в усадьбу попрощаться. Они с Ником весьма натянуто поздоровались, однако под неусыпным взором Паллас были друг с другом изысканно вежливы. План поездки в Корнуолл созрел еще вчера вечером, и Атину также пригласили поехать, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо обустроиться на новом месте, а не срываться на неожиданную поездку.
Паллас чувствовала себя немного неловко оттого, что оставляла Атину, особенно сейчас, когда их отношения с Николасом были неважными. Кто знает, что может произойти между ними, когда ее не будет рядом и она не сможет мирить их? Однако старая леди решила, что эти двое сами должны разбираться в своих отношениях.
И вот ровно в час дня Ник, Тесc и Атина помахали на прощание отъезжающим. Они проследили, как их карета скрылась на дороге, а вслед за нею — повозка чуть ли не с половиной слуг из усадьбы и телега, доверху нагруженная багажом. Рокуэллы ехали верхом на паре ослепительно черных чистокровных коней. Тесc почувствовала смятение. Может, им не стоило скрывать то, что они узнали? Она вдруг поняла, что вместе с Ником осталась один на один с их тайной, которая была сокрыта от всех почти семьдесят лет, и что если с ними что-нибудь случится…
Тут к ним подплыла Атина. Тесc почувствовала, как напрягся при ее приближении Ник, однако она крепко держала руку на его локте и дружелюбно сказала золовке:
— У вас на днях возникли какие-то проблемы? Вы очень сердитесь из-за них?
Атина улыбнулась — в черных, совсем как у Ника, глазах появилось нечто такое, от чего Тесc стало не по себе.
— Сержусь? — мягко спросила Атина. — О нет, дорогая, я вовсе не огорчена. — Она шире улыбнулась. — В сущности, удачнее и быть не могло! Вы только подумайте, у нас с вами появилась возможность лучше узнать друг друга, поскольку никто не будет нам мешать. Нас будет только двое… Я так мечтаю развлечь вас в Доваджер-Хаус! Мы так чудесно проведем время вместе!
— Значит, — сухо спросил Ник, — ты отправилась жить в Доваджер-Хаус?
— О да! — любезно отозвалась Атина. — Это и в самом деле к лучшему, я всегда любила быть сама по себе, а иметь в распоряжении целый дом так прекрасно! — Она помялась. Вид у нее был раскаивающийся. Она горячо обратилась к брату:
— Ник, я надеюсь, ты забудешь мой вчерашний выпад. Я сказала то, чего не должна была говорить, и теперь, спокойно все обдумав, очень сожалею об этом. — Она победно улыбнулась. — Ты меня простишь? Я совершенно не хочу, чтобы мы были с тобой на ножах, а тем более с твоей женой! Давай попробуем помириться? Возможно, если мы постараемся, то, пока бабушка в отъезде, сможем устранить наши разногласия?
Это было красивое извинение, и Нику ничего не оставалось, кроме как принять его. Он пробормотал в ответ несколько вежливых фраз и даже сумел улыбнуться, когда Тесc простодушно пригласила Атину поехать с ними покататься на лошадях сегодня днем. Расточая улыбки, Атина удалилась несколько минут спустя. Наблюдая, как она ускакала прочь на тощем гнедом мерине, на котором прибыла в усадьбу. Ник что-то заподозрил и прищурился. Он не собирался доверять ее внезапной любезности. Несмотря на признания в дружбе и любви, Атина явно что-то замышляла.
Глава 26
Несмотря на свои подозрения, в последующие дни Ник не мог пожаловаться на поведение Атины. Та была неизменно радушна по отношению к Тесc, которую, казалось, полюбила до безумия. Атина с удовольствием показывала невестке свои любимые места в новом доме. Поскольку Доваджер-Хаус находился всего в миле от Шербурна. Ник не возражал. И все же в те редкие дни, когда Тесc оставалась в обществе Атины, Ник не находил себе места. Он и сам не мог понять свою тревогу, но всегда настаивал, чтобы Тесc брала с собой в гости к золовке пару грумов, которым было строго-настрого наказано ни под каким предлогом не возвращаться в усадьбу без хозяйки. Тесc считала его опасения напрасными и подшучивала над ним, однако после того, как Ник напомнил ей о недавнем нападении, едва не ставшем роковым, она смирилась.