Глава 6

Визит дона Клементе и его жены прошел на удивление гладко. Надо отдать должное Диего — стараясь ублажить привередливую супружескую чету, он был любезен, предупредителен, не брезговал даже подхалимажем, забывая иногда о чувстве собственного достоинства в угоду своим гостям. Мария же старалась как можно меньше попадаться на глаза супругам де ла Сильва и большую часть времени проводила в своей любимой роще на берегу маленького озера. Она могла избегать общества доньи Луизы, но избавиться от дона Клементе было не так-то просто. Он постоянно преследовал Марию, и эта навязчивость стала ее раздражать, а его прикосновения и многозначительные взгляды вызывали у нее чувство брезгливости и отвращения.

Время пролетело незаметно, приближался день отъезда гостей. Десятого августа Диего решил устроить большой прощальный праздник в их честь. На следующее утро супруги де ла Сильва должны были ехать в Санто-Доминго, где предполагали провести еще несколько недель, и в начале сентября с осенним караваном отплыть домой в Испанию. Понимая, что мучения ее подходят к концу и малоприятные ей люди скоро покинут их дом, Мария старалась быть предельно сдержанной и вежливой. Неожиданно она узнала, что Диего, чтобы продемонстрировать своего невольника гостям, посадил Ланкастера, как собаку, на цепь в дальнем конце заднего двора. Эта новость глубоко возмутила Марию и, бросив все дела, несмотря на то что уже начали съезжаться гости, она настояла на разговоре с братом.

— Зачем так унижать англичанина? — спросила она с негодованием, когда они остались наедине.

— Он не более чем боевой трофей. Почему же я не могу его показать? — улыбнулся Диего.

— Мне кажется, это отвратительно! — не сдержавшись, крикнула Мария. — Ты не имеешь права так обращаться с ним. Это жестоко и бесчеловечно!

Диего прищурил глаза, внимательно посмотрел на сестру и спросил мягким, почти вкрадчивым голосом:

— Откуда вдруг такая забота о Ланкастере? Или это не вдруг?

Поняв, что ее заступничество может больше навредить англичанину, нежели помочь ему, Мария попыталась успокоиться.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — сказала она уже другим тоном. — Просто.., просто, мне кажется, что ты мог бы найти более подходящий случай для.., демонстрации своих боевых трофеев.

— То, что ты думаешь, значения не имеет, не так ли, сестренка? Не забывай, что хозяин в этом доме я! И раз я решил показать англичанина гостям, то поступлю так, как хочу, нравится тебе это или нет. Понятно?

В такие моменты Мария почти ненавидела брата, но, чтобы не накалять обстановку, постаралась взять себя в руки и, глубоко вздохнув, бросила в ответ:

— Да! — Затем резко повернулась на каблуках и быстро вышла из комнаты.

Она так ждала этого праздника, но после разговора с Диего потеряла к нему всякий интерес. Чем бы она ни занималась, Мария думала о зеленоглазом невольнике, посаженном на цепь, и, слушая, как соседи и друзья шутливо поздравляют Диего, как отпускают ехидные замечания в адрес англичанина, она чувствовала, что ее захлестывает волна жалости и сострадания. Но только поздно вечером, когда гости начали разъезжаться, она заставила себя пойти на задний двор. К счастью, англичанина там уже не было, и, тяжело вздохнув, Мария опустилась на каменную скамью.

Праздничные гирлянды маленьких фонариков украшали все вокруг; причудливые тени играли на каменных плитах двора и цветущих кустарниках, живописными группами растущих вокруг дома. Здесь было прохладно и намного спокойнее, только изредка сюда доносились отзвуки громкого смеха или разговора, рассыпаясь звонким эхом в прозрачном воздухе тропической ночи. Но Марии не удалось побыть в одиночестве — не успела она присесть, как, к своему огорчению, увидела дона Клементе, направлявшегося к ней семенящей походкой. Мария встала, отчаянно пытаясь найти благовидный предлог, чтобы избавиться от него. Но на ум, как назло, ничего не приходило, и, заставив себя улыбнуться, она вежливо спросила:

— Вышли насладиться ночной прохладой, сеньор? Дон Клементе был хрупкого сложения, довольно приятной наружности; он обожал заниматься собственным гардеробом и, как ветреная кокетка, радовался новым нарядам, которые всегда были украшены большим количеством кружев и лент. Единственный наследник состояния и титула могущественного отца, он в свои двадцать семь лет ни в чем не знал отказа. Стоящая перед ним девушка была, наверное, единственной, кто посмел так серьезно ранить его самолюбие. Будучи о себе самого высокого мнения, дон Клементе был уверен, что она, хоть и с опозданием, но осознала, какую непоправимую ошибку совершила, отвергнув его, и теперь готова любым способом загладить свою вину перед ним.

— Я бы хотел насладиться, но.., не ночной прохладой, — вкрадчиво ответил дон Клементе, и самодовольная улыбка заиграла на его губах. Он взял руку Марии в свою и страстно приник к ней губами. — Вы так прелестны. Какое несчастье, что я не понял этого в Испании. Если бы я заметил это тогда, то простил бы вам многое и, наверное, не женился на этой гарпии Луизе. Конечно, в моей женитьбе есть своя выгода, но это не значит, что вы и я… — Голос его дрогнул, а взгляд похотливо заскользил по ее фигуре, остановившись на глубоком вырезе платья. — Если мы понравимся друг другу, я думаю, мне удастся договориться с вашим братом так, что это будет выгодно нам обоим.

— Что? — Мария широко открыла глаза. — А вы думаете, донья Луиза тоже найдет в этом выгоду? — Наивные нотки в ее голосе не могли обмануть дона Клементе. Улыбка моментально исчезла с его лица.

— Вы совершаете большую глупость. Не забывайте, кто я, как я знатен и богат. Многие женщины сочли бы за великую честь попасть под мое покровительство.

Мария мягко высвободила руку и несвойственным ей слащавым голосом заметила:

— Вот и предлагаю вам выбрать одну из них.

Злобно взглянув на нее, дон Клементе повернулся и стремительно направился к дому. От нервного напряжения руки Марии мелко дрожали. Господи! Она опустилась на скамейку. Слава Богу, что он поцеловал только руку. Мария непроизвольно вытерла ее о шелковую юбку, словно пытаясь уничтожить всякое воспоминание о мерзком прикосновении. Внезапно до нее донесся слабый шорох, и, повернув голову, она замерла от неожиданности. Из-за большого куста показался англичанин. На его шее блестел широкий металлический ошейник, руки были закованы в кандалы, тяжелая цепь тянулась от ошейника к кандалам и была прикреплена к железному столбу, надежно вбитому в землю. Цепь была коротка, и невольник не мог далеко отойти от столба, но ничто не мешало ему стоять, свободно расправив широкие плечи. Несмотря на то что на нем были только полотняные поношенные штаны, доходившие до колен, а голое тело сплошь покрывали рубцы и ссадины, весь его вид говорил о непреклонном характере.

Их разделяло небольшое расстояние, и презрительный взгляд усталых зеленых глаз встретился с испуганным взглядом ярко-синих. По случаю демонстрации Габриэля гостям его вымыли, побрили и аккуратно подстригли. Мария с интересом рассматривала его. Хотя он и провел в неволе почти десять месяцев, но по-прежнему был очень красив, а исхудавшее лицо и обострившиеся скулы только подчеркивали благородство черт. Сердце ее забилось сильно-сильно, и, поднявшись со скамьи, Мария медленно направилась к нему. Всматриваясь в его дочерна загоревшее лицо, она мягко сказала:

— Я и не знала, что вы все еще здесь. Я думала, Диего отослал вас обратно.

— А мне кажется, что вы были бы уступчивее и намного сговорчивее со своим обожателем, если бы не знали, что я здесь.

— Это гадко. Вы не имеете права так говорить! Габриэль усмехнулся.

— Я еще должен думать, как и что вам сказать? А что вы мне можете сделать? Я столько пережил и испытал в плену у Дельгато, что хуже и придумать нельзя.

Понимая, что бессмысленно продолжать этот разговор, Мария посмотрела на него с болью и обидой и, не сказав ни слова, пошла к дому. Габриэль, не отрываясь, смотрел ей вслед, и что-то похожее на сожаление было в этом взгляде. Он горько усмехнулся. О чем ему сожалеть? Она обыкновенная испанская потаскушка, да к тому же из рода Дельгато. И хотя ему казалось, что он с презрением выкинул из головы все мысли о ней, с того вечера образ Марии начал преследовать его. По ночам, долгими часами ворочаясь на пропитанной потом соломенной подстилке, он представлял Марию такой, какой увидел в тот вечер, и взгляд ярко-синих глаз вызывал в его груди странное стеснение, а изгиб губ будил чувства, которые, как ему казалось, давно умерли. По утрам, когда она проезжала верхом мимо хижин невольников, кровь бросалась ему в голову. Все это было странно и непонятно.

Утром следующего дня Диего отправился провожать гостей в Санто-Доминго, и в доме опять воцарились мир и спокойствие. Но на плантациях дело обстояло иначе. В конце августа и начале сентября начал быстро созревать сахарный тростник, и надсмотрщики подгоняли измученных жарой, недоеданием и болезнями невольников, заставляя их работать все больше и больше. Свист кнута и ругань слышались все чаще.

Однажды утром, лежа на грязной подстилке, Габриэль слушал, как в предрассветном тумане замирает далекий стук копыт, но бормотание и стоны людей, деливших с ним жалкий кров, отвлекли его; шум становился все громче и громче — это Хуан Перес пинками и тычками будил рабов. Неожиданно для самого себя Габриэль вдруг осознал, что настал предел его долготерпению и он не в состоянии пережить еще один день таких унижений, такого жестокого обращения. Он не строил заранее никаких планов, все силы уходили на то, чтобы выжить и своей смертью не доставить удовольствия Диего и его подручным. Но сейчас в голове стучала только одна мысль — теперь или никогда. Жить по-человечески или умереть! Либо надо оказать сопротивление, либо его гордость и воля будут сломлены навсегда. “Нет сил терпеть, — думал он, — я скорее умру, чем позволю себе еще хоть день прожить в этих скотских условиях”.

Когда наконец Перес добрался до него и больно пнул тяжелым сапогом в бок, Габриэль — откуда только взялась сила — одним прыжком поднялся на ноги и, как хищный зверь, бросился на надсмотрщика. Прежде чем тот успел сообразить, что происходит, Габриэль вырвал у него из рук кнут и изо всей силы ударил рукояткой в висок. Тихо застонав, Перес рухнул на грязный пол. Не обращая внимания на стоящих вокруг него насмерть перепуганных людей, Габриэль нагнулся над безжизненным телом и быстро нашел в связке висящих на поясе ключей тот, который был ему нужен. Он снял с себя кандалы и, схватив короткую саблю, лежавшую рядом с Пересом, бросился вон.

Поселок только начал просыпаться, и никто из рабов еще не выходил из хижин. Переполох поднимется позже, когда найдут Переса, а пока у Габриэля в запасе было немного времени. Он был уверен, что никто из собратьев по несчастью не предаст его, хотя прекрасно понимал, что надежды на спасение очень мало. Чтобы добраться до побережья, ему нужно было пройти много миль по незнакомой местности, денег у него не было, а металлический ошейник недвусмысленно говорил о его общественном положении. Если бы он случайно встретил разбойников, промышлявших охотой на диких кабанов, в изобилии водившихся в северной части острова, — это была бы большая удача. В глубине души он понимал, что шансов у него практически нет никаких: как только на плантациях заметят отсутствие Переса, поднимется тревога, и вскоре для него все будет кончено.

Он подумал о Каролине. Может быть, стоит рискнуть найти ее и забрать с собой, но, с другой стороны, он совершенно не был уверен в благополучном исходе побега. К тому же, если бы он и знал, где находятся владения Чавесов, отыскать сестру — дело почти безнадежное. И вообще, смеет ли он подвергать ее новым испытаниям? Взять ее с собой — значит обречь на новые страдания и, возможно, смерть.

Габриэль не знал, как поступить дальше. Здравый смысл говорил, что надо бежать как можно скорее, что, только покинув Эспаньолу и обретя свободу, он сможет со временем вызолить сестру из лап этих ненавистных испанцев. А сердце подсказывало другое. Он не мог покинуть остров даже не попытавшись разыскать сестру, не сказав ей ни единого слова, не попрощавшись.

Габриэль грустно улыбнулся. Если подумать хорошенько, то все, чего он пока добился, — это несколько бесценных часов свободы. Вероятнее всего, его скоро найдут, и, хорошо понимая, что ждет его в этом случае, он решил перед смертью отомстить Дельгато за все свои страдания и бросился бежать в ту сторону, куда совсем недавно поскакала Мария.

Жаль, что Диего еще не вернулся, думал Габриэль на бегу, с каким удовольствием он убил бы его. Но если невозможно добраться до брата, то его вполне удовлетворит сестра Диего. Нельзя упускать такую возможность, другой может просто не быть. Но время шло, а позади не было слышно ни топота, ни криков погони, и слабая надежда затеплилась в нем — кто знает, может быть, ему повезет и он, отомстив, сумеет убежать.

Мария собирала цветы на поляне и, услышав слабый шорох, не обратила на него внимания, решив, что к ней направляется кто-то из слуг. Неожиданно из-за деревьев выбежал Габриэль. Тяжело дыша после быстрого бега и, крепко сжимая в руке короткую саблю, он посмотрел на Марию так, что, выронив цветы, она в испуге начала пятиться к стоящей у дерева лошади.

— Не смей! — тихо и спокойно сказал он. — Я все равно успею раньше тебя.

От страха у Марии пересохло в горле, она с трудом сглотнула, с ужасом осознав, с какой опасностью столкнулась. Босиком, в простом домашнем платье, со свободно падающими на плечи вьющимися черными волосами, девушка казалась еще моложе и меньше ростом, и Габриэль на какое-то мгновение заколебался — ему показалось, что она совсем ребенок, но память о пережитых несчастьях вернула его к действительности, и он решительно направился к ней.

Мария не знала, собирается ли он убить ее или только взять заложницей, но ни в том, ни в другом случае не желала сдаваться без боя. Что-то на мгновение отвлекло внимание Габриэля и, улучив момент, она бросилась к лошади. Но прежде чем Мария успела преодолеть половину пути, крепкие руки схватили ее за плечи.

Испугавшись не на шутку, она, как дикий зверек, начала отчаянно сопротивляться, отбиваясь руками и ногами, стараясь ударить его как можно больнее. Отбросив саблю в сторону, Габриэль схватил ее за талию и одним махом перекинул через плечо. Отойдя на несколько шагов, он бесцеремонно бросил ее на листья папоротника и опустился рядом.

От удара у Марии потемнело в глазах, а когда она немного пришла в себя, из ее груди вырвался то ли стон, то ли крик — смесь страха и негодования — девушка увидела над собой бородатое лицо англичанина. Намерения его были ясны. Отчаянно пытаясь освободиться, Мария стала вырываться и царапаться. Но все усилия были тщетны. Большое сильное тело придавило ее к земле, и она в ужасе услышала, как рвется платье, и почувствовала, как грубые мозолистые руки прикоснулись к ее груди.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, — прошептала она, задыхаясь от борьбы.

От неожиданно нахлынувших на него чувств дыхание Габриэля стало прерывистым. Когда в пылу борьбы, пытаясь вырваться из его крепких рук, она невольно прижималась к нему всем телом, с ним начинало твориться что-то странное; откуда-то из небытия возникали давно забытые ощущения. Он и не думал, что в нем может загореться страсть, ему просто хотелось быстро и грубо овладеть ею и продолжить свой путь. Но что-то произошло, случилось нечто такое, чему он не мог найти объяснения. Габриэль вдруг понял, что действительно хочет обладать Марией, но не месть была тому причиной. Чувства эти вызвало извивающееся в его руках мягкое и нежное женское тело. Реакция на ее близость удивила и испугала Габриэля, и чтобы успокоиться, он стал убеждать себя, что все это легко понять — просто после смерти жены он долгое время не был близок ни с одной женщиной.

Воспоминания о несчастной Элизабет, погребенной под корабельной балкой, подхлестнули его, и с непонятной ему самому злостью он приник к губам Марии. Он был груб и сделал ей больно. Не отрываясь от ее губ, он резким движением задрал подол платья, намереваясь как можно скорее овладеть ею. Она должна заплатить за все, что он потерял! Но прикосновение к ее губам и нежной коже ее хрупкого тела сыграло с ним злую шутку — страстное желание возмездия, так долго изводившее его, не дававшее покоя ни днем, ни ночью, стало меркнуть, и другое, совершенно необъяснимое чувство неожиданно нахлынуло на него.

Смущенный этим внутренним противоречием, он оторвался от Марии, поднял голову и посмотрел на нее так, будто на ее лице мог прочитать ответ на мучивший его вопрос. Ее разметавшиеся волосы черным веером лежали на зеленых листьях папоротника, в чудесных, обрамленных пушистыми темным ресницами, миндалевидных глазах, которые не отрываясь смотрели на него, стояли слезы. Взгляд Габриэля остановился на губах Марии и, увидев, как они припухли, он с удивлением почувствовал нечто слабо напоминавшее сожаление или раскаяние, отметив, однако, что это придало еще больше очарования чувственным линиям ее рта. Взгляд его заскользил вниз по тонкой нежной шее и бархатистой коже плеч туда, где из разорванного лифа платья выглядывали маленькие груди с манящими коралловыми бугорками сосков. Боже правый! До чего же она соблазнительна! Но как же он глуп, раз позволил этим прелестям заманить себя в ловушку! Он попробовал сопротивляться нахлынувшему на него безумию, отчаянно цепляясь за мысли, которые так долго питали в нем жажду мести, не давая расслабиться ни на минуту, но они ускользали, оставляя его один на один с безрассудным желанием еще раз погрузиться в этот омут, ощутив сладостный вкус ее губ, и не с мстительным чувством боли и обиды, а с нежностью, на которую еще была способна его огрубевшая душа. Он отчаянно боролся с самим собой, но желание оказалось сильнее любых доводов, и со стоном Габриэль вновь жадно припал к ее губам.

Он совсем другой, этот поцелуй, — эта мысль, как туманное облако, медленно проплыла в сознании Марии" В первый раз ей было больно и неприятно, но сейчас.., о таком поцелуе она всегда мечтала и, отдавшись еще непонятному ей порыву, неумело ответила на него. Ощущения, о которых она могла только мечтать, заполнили все ее существо: его рот пьянил и возбуждал, под нежными прикосновениями его пальцев соски стали твердыми, и теплая сладостная боль разлилась под ложечкой. Все это было похоже на сумасшествие. Но противостоять упоительному безрассудству она была не в силах: руки, как ей казалось, против воли обхватили плечи Габриэля Ланкастера, пальцы затрепетали от прикосновения к его коже, и, приоткрыв рот, она полностью отдалась нахлынувшим на нее чувствам.

Такая неожиданная ответная реакция озадачила Габриэля, и, приподняв голову, он с изумлением посмотрел на Марию. Что с ней произошло? А может быть, с ним? Почему она перестала сопротивляться? Почему он так жаждет ее? И желание это нарастало с удивившей его остротой. Ответов на эти вопросы он не находил, прекрасно понимая, что поведение его граничит с безумством, и был не в состоянии противиться манящей силе ее губ, притягательности нежного тела. Проклиная себя за глупость, Габриэль дал страсти, настойчиво требовавшей выхода, свободу, и его губы снова потянулись к Марии, чтобы насладиться пьянящим вином ее поцелуя.

От обилия незнакомых ей доселе чувств и ощущений Мария обо всем забыла и не замечала ничего, кроме обнимающего и целующего ее человека, чьи уверенные руки скользили по телу, вызывая приятное возбуждение. Какое необыкновенное чувство она испытала, когда его ладонь мягко легла ей на грудь! А когда, склонившись над нею, он нежно коснулся губами ее соска и принялся жадно ласкать языком, Мария громко застонала от наслаждения. Она ощущала растущее в ней напряжение и страстно хотела лишь одного — дать ему выход, сама до конца не осознавая смысл своего желания. Ее бедра инстинктивно прижимались к бедрам Габриэля. Ощущение напряженно пульсирующей плоти между их тесно прижатыми друг к другу телами привело Марию в страшное возбуждение, она заметалась, неумело пытаясь утолить растущую где-то внутри нее голодную боль, становившуюся с каждой секундой все настойчивее и требовательнее. Ее руки обхватили голову Габриэля, побуждая оторваться от ее груди, — она жаждала поцелуев — ив его затуманившемся взгляде она прочитала страстное желание, которое отозвалось в ней новой волной возбуждения. Она стала осыпать поцелуями его лоб, нос, щеки, и эти прикосновения рождали в ней новые сладостные ощущения.