Глава 5

Присутствие Ланкастеров на галеоне странным образом изменило жизнь Марии. Она все время ощущала вину за то, что произошло с “Вороном”, его командой и пассажирами. Это смущало и тревожило ее. Разве Дельгато не враждуют с Ланкастерами уже более ста лет? Разве не должна она радоваться тому, что произошло с их кровными врагами? Иные чувства означали бы предательство по отношению к памяти отца. Или она забыла, кто повинен в смерти дона Педро?

Нет, она не забыла, и боль от потери дорогого человека не стала меньше, но она никак не могла понять, зачем постоянно унижать пленников и что даст жестокое обращение с оставшимися в живых Ланкастерами. Мария, как умела, пыталась объяснить это Рамону и Диего, но их не тронули и не заинтересовали ее страстные речи и веские, как ей казалось, доводы. Поведение Диего нисколько не удивляло ее, но равнодушие Рамона казалось необъяснимым. И когда через неделю они прибыли в Санто-Доминго, она была очень недовольна обоими.

Возвращение на Эспаньолу должно было стать для Марии счастливым событием — наконец-то она дома! Но большой радости она не испытывала: захват “Ворона” и судьба Ланкастеров не давали ей покоя. Она не могла радоваться собственной свободе, представляя себе брата и сестру закованными в цепи и думая о том, какая страшная судьба им уготована. Они завладели ее мыслями: Каролина — потому, что была молода, хороша собой, и Мария часто представляла себя на ее месте, а Габриэль… Она постоянно думала о нем и ничего не могла с собой поделать. Днем она с грустью думала о его судьбе, а по ночам ей стал сниться один и тот же сон — Габриэль Ланкастер поднимается на палубу “Санто Кристо”. Только во сне все было иначе, чем в действительности: он не скован цепями, платье его безупречно и на лице играет приветливая улыбка. С радостным криком она бросается ему навстречу, и он заключает ее в свои объятия, осыпая поцелуями. Как это было чудесно! Утром Мария просыпалась в подавленном состоянии и злилась на себя из-за собственной глупости: она никогда не видела улыбки на его лице, откуда же ей знать, как он улыбается. С большой неохотой она призналась себе, что он нравится ей, как еще не нравился ни один мужчина.

Проходили дни, недели, месяцы, а чувство горечи от случившегося, к ее огромному сожалению, не проходило. Радость и восторг от встречи с домом были омрачены мыслями о том, что где-то на обширных плантациях Дельгато работает зеленоглазый раб по имени Габриэль Ланкастер и она бессильна хоть как-то облегчить его страдания, потому что не смеет противиться воле брата.

Пытаясь избавиться от этого наваждения, Мария заставляла себя относиться к судьбе английского невольника с полным безразличием, и сначала ей это удавалось. Она была рада возвращению домой, и в первые недели своего пребывания на Эспаньоле, видя улыбающиеся лица старых слуг, которых она знала с детства, гуляя по широко раскинувшемуся поместью, катаясь верхом на своей любимой кобыле по равнинам, далеко простиравшимся за полями зеленого сахарного тростника, встречаясь с друзьями и соседями, она быстро, как ей казалось, забыла и англичанина, и его сестру. Но только схлынули первые восторги, Мария с ужасом поняла, как тяжело у нее на душе. Мало того, что мысли о зеленоглазом невольнике постоянно преследовали ее; Диего часто с тягостными подробностями рассказывал ей, каким истязаниям и издевательствам подвергается англичанин на плантациях. Он делал это с искренним наслаждением, не только получая удовольствие от самого рассказа, но и упиваясь ощущением своей власти над гордым и сильным человеком, сломить которого ему, правда, пока не удалось, но чувствовалось, что надежды на это он не теряет.

Если бы только Мария знала, как много думает о ней Габриэль Ланкастер, она бы обрадовалась и ужаснулась одновременно. И было от чего ужаснуться. Его интерес к Марии был совершенно определенным — желание отомстить.

Все время, пока, закованный в цепи, он томился в трюме галеона, душа его разрывалась на две части: одна горевала по погибшим жене и ребенку и печалилась из-за неизвестности, которая по его вине ожидала Каролину, зато другая.., другая хладнокровно строила планы мщения. То, что Диего должен умереть, было совершенно ясно, и Габриэлю не потребовалось много времени, чтобы придумать, как отправить испанца к праотцам. Но сестра Диего — это совсем другое дело.

И Габриэль поклялся, что перед тем, как убить Диего, он даст ему возможность почувствовать то же, что испытал сам. Женщина из рода Дельгато станет его невольницей точно так же, как Каролина стала рабыней в какой-то испанской семье. Он был уверен, что судьба ее плачевна, рано или поздно ее все равно обесчестит какой-нибудь безымянный испанец, и решил, что сестру Диего постигнет та же участь. Но Диего будет все знать точно — кто совершил насилие, где и когда. На лице Габриэля появилась зловещая усмешка. Да, именно она, дочь Дельгато, заплатит за все бесчестные дела своей семьи.

Расставание с Каролиной в Санто-Доминго было особенно болезненным, и жажда мести терзала Ланкастера, когда он смотрел вслед высокому испанцу, уводившему сестру. Придет день, думал он, и они заплатят за все. Но дни сменялись неделями, недели месяцами, и ничего не менялось в его жизни. Вместе с остальными рабами он работал на плантациях сахарного тростника, и спина его, как и у всех остальных, скоро покрылась ссадинами и шрамами от ударов кнутов Диего и его жестоких надсмотрщиков. По ночам, прикованный цепями, он лежал без сна в грязной хижине и не мог думать ни о чем другом, кроме мщения. Эта мысль не давала ему покоя, она преследовала его днем и ночью, она одна владела теперь его умом и чувствами. Ни ужасные условия и жестокое обращение, ни оскорбления, ни невыносимая жара, ни насекомые, превращающие жизнь в ад, — ничто больше не трогало его. В его жизни была только одна цель, заслонившая все остальное, — месть.

Если бы он знал, что Мария печалится о его судьбе, что к Каролине хорошо относятся, что его сестра и Мария встретились и между ними завязались немного странные, но тем не менее доброжелательные отношения — если бы он знал обо всем этом, то, может быть, изменил свои намерения. Но Габриэль уже давно видел вокруг лишь сахарный тростник и отвратительную хижину, где он урывками спал по ночам, и не знал ничего, кроме пинков и побоев, щедро раздаваемых испанскими надсмотрщиками. Он бы не выдержал и давно погиб в таких условиях, но жажда мести — единственное, что давало ему силы жить, — поддерживала его.

Приехав погостить к Чавесам в конце января 1665 года, Мария впервые после возвращения на Эспаньолу увидела Каролину. С момента захвата “Ворона” прошло уже четыре месяца. Семейство Чавесов собралось в большом зале и через открытые настежь двойные двери с восхищением наблюдало за фантастическими красками вечерней зари. Здесь-то Мария и увидела высокую светловолосую девушку, которая накрывала на стол. Это была Каролина, и Мария с радостью отметила, что, несмотря на несколько отрешенный и грустный вид, девушка выглядит хорошо.

Мария побыла у Чавесов всего пару дней и, хотя видела Каролину несколько раз, не решилась с ней заговорить. И только в середине февраля, когда она опять приехала погостить к своей любимой подруге Хустине, ей удалось познакомиться с сестрой Габриэля.

В сопровождении без умолку болтающей Хустины, она поднялась в комнату, где обычно останавливалась, приезжая к Чавесам, и очень удивилась, увидев Каролину, входившую в дверь, которая соединяла ее спальню с комнатой подруги. Хустина заметила ее замешательство.

— Это Каролина — моя горничная. Пока ты гостишь у нас, она будет прислуживать и тебе. — И, схватив Марию за руку, Хустина потащила ее в соседнюю комнату. — Идем, Мария! Я хочу показать тебе новую атласную юбку, которую отец привез мне из Санто-Доминго. Она такая красивая, что я уговорила его устроить праздник, пока ты здесь, чтобы я смогла ее надеть. Каролина распакует твои вещи. Идем! — Хустина быстро прошла в соседнюю комнату, и Мария неохотно последовала за ней.

Хустина Чавес была моложе своей подруги всего на месяц. Как и Мария, она была небольшого роста, и копна тяжелых черных волос украшала ее маленькую головку. На этом их сходство заканчивалось. Хустина была существом беспечным, и мысли ее вечно вращались около всякой чепухи.

Несмотря на то, что она была любимицей в семье и все баловали и нежили ее, Хустина оставалась удивительно добрым и сердечным человеком. Она была немного полновата, и основным несчастьем своей жизни считала то, что ей не суждено стать такой же изящной и гибкой, как Мария, но блестящие темные глаза и улыбка, не покидавшая ее лица, делали Хустину удивительно привлекательной. Она напоминала пухлого ребенка, который никогда не знал окрика или грубого слова.

Только вечером Марии удалось поговорить с Каролиной наедине. Хустина спустилась вниз, чтобы перед обедом поболтать с домашними, а она, переодеваясь к обеду, нарочно задержалась, надеясь увидеть Каролину и поговорить с ней. Не представляя заранее, как лучше начать разговор с англичанкой, Мария чувствовала, что необходимо каким-то образом выразить девушке свое сочувствие.

Не прошло и пяти минут после ухода Хустины, как в комнату вошла Каролина. В руках она держала подушки и, не ожидая застать здесь Марию, в смущении остановилась.

Странная тишина воцарилась в комнате. Девушки пристально смотрели друг на друга.

— У тебя глаза Ланкастеров… — тихо сказала Каролина, удивленно рассматривая Марию.

Мария согласно кивнула. Выбирая простые слова, она медленно произнесла по-испански:

— У меня и у тебя.., у нас общие предки.., плохо, что мы враги.

Горькая усмешка появилась на лице Каролины, и, с трудом подбирая испанские слова, она решительно сказала:

— А как же может быть иначе? Посмотри, что сделал твой брат со мной и моей семьей. После этого мы можем быть только врагами. — Слезы затуманили ее прекрасные синие глаза, и прерывающимся от волнения голосом она спросила:

— А что мой брат? Он жив?

Встав с обитой бархатом низкой скамеечки, Мария подошла к Каролине и взяла ее за руку.

— Послушай меня! — сказала она серьезно — Если ты позволишь, я буду твоим другом. Твой брат жив.., но я не видела его с того самого момента, как мы приехали домой в Каса де ла Палома. Диего, мой брат, отправил его работать на плантации сахарного тростника, и это все, что мне известно.

За время, проведенное в доме Чавесов, Каролина быстро освоила испанский, поскольку никакого другого языка здесь не слыхала. Она хорошо понимала, о чем говорила Мария, но говорить самой ей было еще трудно. Запинаясь и медленно подбирая слова, она проговорила:

— Если ты говоришь правду.., не могла бы ты передать брату, где я. И что я… — Она смущенно опустила глаза. — Что у меня все хорошо.

— Конечно, передам! — с готовностью пообещала Мария, обрадованная тем, что англичанка пошла ей навстречу. Так началась эта странная дружба.

Хотя Мария и пообещала Каролине поговорить с Габриэлем, как только вернется в Каса де ла Палома, это оказалось гораздо сложнее, чем она себе представляла. В ответ на ее осторожные расспросы об англичанине, который работает у них на плантациях, слуги только неопределенно пожимали плечами. Остерегаясь спрашивать об этом Диего, Мария стала совершать дальние прогулки верхом, выискивая глазами среди работавших высокого, широкоплечего раба.

Однажды поздним мартовским вечером после безуспешных многодневных поисков, сидя с Диего за длинным обеденным столом орехового дерева, Мария спросила с наигранным безразличием:

— С тех пор, как я вернулась от Хустины, ты что-то перестал рассказывать мне о своем английском невольнике. Неужто он прискучил тебе?

Диего ухмыльнулся. Он хорошо знал, что сестра не одобряет жестокого обращения с Ланкастером.

— Нет, — небрежно ответил он, — но на прошлой неделе этот подлец имел наглость напасть на меня. Я здорово поколотил мерзавца и посадил его в яму. Думаю, это поможет сломить его проклятую английскую гордость.

Мария надеялась, что ужас, который она испытала при этих словах, не отразился на ее лице. Не дай Бог, Диего заметит! Она и раньше знала о существовании ямы, но до сих пор не придавала этому особого значения.

Расположенное недалеко от банановой рощи, как раз за хижинами, где жили рабы, это последнее изобретение Диего представляло собой углубление в земле, стены которого были выложены металлическими пластинками. Яма была такая узкая, что человек, попавший туда, не мог не то что сесть, а даже повернуться. Кроме того, яма была неглубока, и, когда массивная металлическая крышка захлопывалась за провинившимся, оказавшийся в полной темноте бедолага мог стоять только на полусогнутых ногах. Находиться в яме весь день под лучами палящего тропического солнца было просто невыносимо. При жизни отца такое невозможно было представить — дон Педро славился как добрый хозяин.

— Да? И когда же ты собираешься выпустить его? — спросила Мария нарочито безразличным тоном, с трудом скрывая свое возмущение.

— Может быть, завтра — мне ведь не нужен покойник. К тому же, — продолжал Диего, и недобрая улыбка появилась на его лице, — гораздо интереснее иметь у себя на побегушках живого Ланкастера. Признаюсь тебе, еще большее удовольствие я получаю от сознания того, что могу сделать с ним все, что мне будет угодно. — Он непроизвольно повел пальцем по шраму на лице. — Слишком большое для него удовольствие, чтобы позволить ему умереть. Ты хочешь посмотреть, как я буду его выпускать? — спросил он, внимательно глядя на Марию. — Может быть, тебе это даже понравится?

Марии очень хотелось сказать брату в лицо все, что она о нем думает, но желание увидеть Габриэля взяло верх, и она промолчала. “Я делаю это для того, чтобы успокоить Каролину, — уговаривала она себя. — Я должна убедиться, что он жив и здоров. Не могу же я рассказывать ей о том, чего не видела собственными глазами”. Вслух она сказала:

— Пожалуй, да. Скажи мне когда, и я приду. На следующее утро она стояла рядом с Диего и главным надсмотрщиком, Хуаном Пересом, и наблюдала, как двое крепких слуг пытаются сдвинуть с места тяжелую крышку. Видя, с каким трудом им это дается, Мария начала сомневаться в том, что, придя сюда, поступила правильно. Вряд ли ей удастся скрыть от Диего свои чувства: ужас от того, что ей предстоит увидеть, и сострадание, которое она не сможет не почувствовать к несчастному. Крышка поддалась и стала понемногу сдвигаться в сторону. Как будто чья-то железная рука сжала ее сердце. Боль была такая сильная, что Мария еле слышно застонала.

Медленно, с трудом разгибая руки и ноги, Габриэль стал выпрямляться. Было видно, что каждое движение причиняет ему страдание. Он мало напоминал того Ланкастера, которого она впервые увидела на борту “Санто Кристо”, и того, который являлся ей в снах. Вид у него был ужасный — грязные изодранные штаны болтались на бедрах, на шее висела тяжелая железная цепь, длинные спутанные волосы спускались на покрытую шрамами спину, а черная борода закрывала половину лица; от былой гордой осанки не осталось и следа — перед ней стоял изможденный тяжелым трудом и измученный пыткой чужой, незнакомый человек. Еле передвигая затекшие ноги, он начал выбираться из ямы, и Мария с трудом сдержала себя, чтобы не броситься ему на помощь. Он стоял перед ней, слегка покачиваясь на нетвердых ногах и щурясь от яркого солнца. Но когда его глаза привыкли к свету, и он, оглядевшись, увидел Диего и Марию, во взгляде его сверкнули такая ненависть и такое презрение, что Мария невольно подалась назад.

— Не будь трусливой гусыней, Мария. Неужели ты думаешь, что это жалкое существо может обидеть тебя?

Диего подошел к Габриэлю и слегка ткнул его указательным пальцем. Габриэль упал. Стоявшие вокруг громко засмеялись. Стыд и негодование душили Марию. Не в силах смотреть на эти издевательства, она отвернулась, понимая, что абсолютно бессильна чем-либо помочь несчастному. Злиться на окружающих было бесполезно, а на себя бессмысленно, потому что любое проявление сострадания по отношению к англичанину лишь усугубит его и без того нелегкое положение. И только когда они пешком возвращались домой, Мария решилась задать брату вопрос, который не давал ей покоя. Глядя себе под ноги, она как можно спокойнее спросила:

— Ну и что ты намерен делать с ним дальше? Диего пожал плечами.

— Думаю, что в ближайшие несколько дней ничего. Ему надо дать время прийти в себя, прежде чем отправить обратно на плантации.

— Не слишком ли ты добр к нему? — с нескрываемым сарказмом спросила Мария.

— О нет! — вполне серьезно ответил Диего. — Запомни, я не хочу, чтобы он умер.., слишком быстро.

Она чувствовала, что еще немного, и ее терпение лопнет, но, к счастью, они быстро дошли до дома, и во избежание ненужной ссоры Мария предпочла удалиться к себе. Несколько дней она всячески избегала встреч с братом и страшно обрадовалась, когда он сообщил ей о своем намерении надолго уехать в Санто-Доминго. Казалось, что и поместье и плантации облегченно вздохнули в день, когда Диего вместе со своими людьми покинул Каса де ла Палома. После его отъезда дом преобразился: в нем воцарилась на редкость доброжелательная атмосфера, то тут, то там слышался смех, а на лицах слуг, чего уже давно никто не видел, стали появляться улыбки.

Уезжая, Диего попросил соседа, жившего неподалеку, переехать с женой в Каса де ла Палома и на время его отсутствия присмотреть за Марией и домом. Опекаемая добрыми и милыми супругами, которые знали ее с детства, Мария занялась ведением хозяйства. Делала она это умело и доброжелательно. Такого отношения обитатели поместья не знали с тех пор, как умерли дон Педро и его жена. Но этим ее власть ограничивалась, потому что по приказу Диего на плантациях распоряжался Хуан Перес. Сначала Мария хотела попросить Переса перевести англичанина на более легкую работу в сады поместья, но потом отказалась от своей затеи, боясь навредить ему. Она не сомневалась, что Диего останется недоволен этой поблажкой, и неприятные последствия ждут не только англичанина, но и ее.

Верная данному слову, Мария все-таки нашла возможность передать Габриэлю весточку от Каролины, и немало поразилась тому, как он это воспринял. В течение нескольких дней она объезжала плантации, прежде чем отыскала его. Однако главные трудности были впереди. Подойти к невольнику было трудно и даже небезопасно — как только она приближалась к полю, где работал англичанин, тут же, как из-под земли, появлялся вездесущий Хуан Перес и с льстивой угодливостью предлагал сопровождать ее. Мария прекрасно понимала, что, если она попытается заговорить с англичанином, об этом будет доложено Диего, сразу, как только тот вернется. Нетрудно было представить реакцию брата, но думать об этом ей не хотелось.

И вот однажды, когда Мария объезжала с Хуаном поля сахарного тростника, делая вид, что интересуется сбором урожая, ей неожиданно повезло — кто-то из надсмотрщиков отозвал Переса в сторону для неотложного разговора. Увидев впереди высокую фигуру Габриэля, работавшего на краю поля у дороги, Мария как бы невзначай тронула лошадь. Поравнявшись с англичанином, она остановилась и посмотрела назад. Хуан по-прежнему был занят разговором. Тогда она наклонилась — вроде бы поправляя стремена — и прошептала: