Ее бедра инстинктивно прижимались к бедрам Габриэля. Ощущение напряженно пульсирующей плоти между их тесно прижатыми друг к другу телами привело Марию в страшное возбуждение, она заметалась, неумело пытаясь утолить растущую где-то внутри нее голодную боль, становившуюся с каждой секундой все настойчивее и требовательнее. Ее руки обхватили голову Габриэля, побуждая оторваться от ее груди, - она жаждала поцелуев - ив его затуманившемся взгляде она прочитала страстное желание, которое отозвалось в ней новой волной возбуждения. Она стала осыпать поцелуями его лоб, нос, щеки, и эти прикосновения рождали в ней новые сладостные ощущения.
      Когда их губы встретились, Мария вся пылала - разбуженная Габриэлем страсть рвалась наружу. В этот момент она была готова на все. Не имело значения ни то, что она лежала на смятом папоротнике, ни то, что в любую минуту их могли обнаружить. Весь мир, все вокруг отошло куда-то на задний план. Для нее сейчас существовал только англичанин и его губы.., поцелуи, о которых она всегда мечтала.
      Габриэль тоже дал волю своим чувствам, погружаясь в мир желания, которое, как никогда, беспощадно пожирало его изнутри. Он хотел эту женщину, хотел так отчаянно, так безрассудно, что ее нежные ласки были для него мучительны. Ее руки, гладящие его волосы, естественные движения ее тела, когда в порыве чувств она прижималась к нему, кончик языка, неуверенно исследовавший его рот, - он не мог сопротивляться этому. Руки Габриэля лихорадочно заскользили по телу Марии, и пальцы нащупали мягкие завитки волос между ног. Его ласки становились все настойчивее.
      Мария уже не владела собой, ее трясло, как в лихорадке. Дыхание стало прерывистым, и частые, короткие вздохи, казалось, причиняли ей боль. Она ни о чем не могла думать - слишком много новых, неведомых ранее ощущений пришлось ей испытать в эти минуты. Все происходило как будто во сне. Она инстинктивно отвечала на чувственные ласки, неожиданно проснувшиеся в молодом теле желания требовали удовлетворения. И только тогда, когда, раздвинув ей ноги, он потянулся к веревке, стягивающей вместо пояса его штаны, Мария наконец поняла смысл происходящего.
      Она замерла в испуге, как будто на нее вылили ушат холодной воды. Ужас сковал ее. О Боже! Что на нее нашло? Не дьявол ли околдовал ее? С трудом оторвавшись от его губ, она решительно уперлась руками ему в плечи.
      - Остановитесь, сеньор! Умоляю вас, остановитесь!
      Габриэлю показалось, что он слышит чей-то голос, но смысл слов оставался ему непонятен. Он пребывал в каком-то странном состоянии, будто находился в тумане, и даже попытки Марии высвободиться не сразу дошли до его сознания. Он смутно ощущал, что что-то произошло, изменилось, что девушка, еще минуту назад тесно прижимавшаяся к нему, вдруг перестала быть податливой, а ее упоительные губы избегают его. Все еще находясь во власти гипнотического чувства, он замотал головой, как бы отказываясь верить тому, что Мария, не желая быть добровольной жертвой, оттолкнула его, и, вновь припав к ее губам, погрузился в водоворот чувств. В этот-то момент Габриэль и услышал звуки, заставившие его вернуться к действительности.
      Одним движением он вскочил на ноги. Шум шагов приближающихся людей и лай собак становились все громче. Габриэль бросился туда, где на траве лежала брошенная им сабля, и только успел поднять ее, как первый испанец, вооруженный мушкетом, выбежал на поляну. Не более чем через секунду появился второй, с трудом удерживая на цепи двух лающих псов. Чувство бессильной злобы захлестнуло Габриэля. Какой же он дурак, раз потерял здесь столько времени! Вместо того чтобы бежать отсюда как можно быстрее, дал возможность своим мстительным замыслам взять над ним верх. Нет, он не просто дурак, а дурак дважды, потому что позволил себе запутаться в паутине страсти, сотканной женщиной из рода Дельгато! Но если быть честным, ему некого было винить, он хорошо знал, на какой риск шел, убегая из неволи, так же как и то, что наказанием за такой поступок может быть смерть. Габриэль был готов к ней, и рука его еще крепче сжала рукоять сабли. В какой-то момент он почувствовал сожаление, что не успел расправиться с Диего и что не успел... Ему не хотелось думать об этом, потому что даже сейчас все его чувства находились в страшном смятении, он так до конца и не осознал, что же произошло между ним и Марией Дельгато.
      Ситуация складывалась драматическая. Он видел, что испанцы не дадут ему уйти - ствол мушкета был направлен ему в грудь, псы, готовые броситься на него в любой момент, с лаем рвались вперед, и только цепь, которую испанец с трудом удерживал в руках, не пускала их. Угрожающе сжимая в руке короткую саблю, Габриэль с ненавистью глядел на врагов. А рядом, всего в нескольких шагах от него, на листьях папоротника сидела красивая девушка в мятом и порванном платье и с застывшим в глазах ужасом наблюдала разворачивавшуюся перед ней трагическую картину.
      Должно быть, она вскрикнула, потому что Габриэль обернулся к ней, и в этот момент на поляну вслед за другими испанцами выскочил Хуан Перес. Он тяжело дышал после быстрого бега, и на его правом виске красовался огромный лиловый синяк.
      - Не дай ему уйти! Стреляй в него, идиот! Убей его!
      Габриэль резко обернулся, чтобы лицом к лицу встретить новую опасность, и в этот момент мушкет выстрелил, окутав стрелявшего облаком черного дыма. Последнее, что, падая, мельком увидел Габриэль, было испуганное лицо Марии. Потом темнота заволокла все вокруг, и наступило полное забвение.
      Потрясенная, Мария не отрываясь смотрела на упавшего англичанина. Этого не может быть, думала она, тупо наблюдая, как вокруг его головы расползается кровавое пятно, окрашивая землю в ярко-красный цвет. Нет, этого не может быть! Но англичанин лежал недвижим, и слова, превратившиеся в немой крик, стучали в ее голове, все существо ее кричало: "Нет! Нет! Нет! Он не может умереть! Только не он!"
      Мария встала. Руки и ноги не слушались ее, она плохо понимала, что происходит вокруг. Не обращая внимания на высыпавших на поляну вооруженных слуг, машинально придерживая разорванное платье, она, пошатываясь, двинулась в сторону лежавшего на траве тела. Но прежде чем она успела сделать несколько шагов, Хуан Перес схватил ее за руку и требовательным тоном спросил:
      - С вами все в порядке, сеньорита? Эта жалкая английская свинья не...
      Не отрывая глаз от Габриэля, она медленно, как во сне, покачала головой. Ее взгляд как бы заклинал: пусть он пошевелится, пусть перестанет течь кровь и исчезнет это страшное пятно вокруг его головы.
      Хуан Перес вздохнул с облегчением. Довольно и того, что англичанин пытался бежать, а если бы он еще успел обесчестить сестру хозяина... Пересу было страшно даже подумать о том, что бы Диего с ним сделал в этом случае. Он мягко подтолкнул Марию к одному из слуг.
      - Сейчас же проводи сеньориту домой. Пусть женщины позаботятся о ней. Быстро!
      Все еще находясь под впечатлением только что происшедшего кошмара, Мария была не в силах сопротивляться. Она ничего не понимала, кроме того, что человек, страстно сжимавший ее в объятиях всего несколько минут назад, безжизненно распростерт на земле. Из ее груди вдруг вырвался стон, и Мария разрыдалась, оплакивая свои еще не сбывшиеся, но уже разбитые надежды. Ее быстро увели домой. Она ни о чем не могла думать, ни о чем не хотела слышать, в голове ее болезненно пульсировала одна только мысль - Ланкастера нет в живых!
      После ухода Марии на поляне наступила гнетущая тишина. Хуан подошел к телу и с отвращением ткнул его сапогом в бок. Обидно, что англичанин мертв, подумал он рассеянно и приказал увести собак. Отослав всех слуг, кроме двоих своих прихвостней, он еще раз взглянул на лежавшего перед ним Габриэля. Потом, вздохнув, пожал плечами, как бы отвечая своим мыслям. В конце концов, какое это имеет значение? Ведь после сегодняшнего побега от англичанина все равно пришлось бы избавляться.
      Грубый и жестокий, Хуан Перес управлял невольниками с помощью страха. Он мог себе позволить не бояться хозяина и, хотя прекрасно знал, что Диего придет в ярость, узнав о смерти Ланкастера, ничуть не волновался. Он сплюнул себе под ноги. На острове полно других плантаций, где он всегда сможет найти себе место. Правда, со смертью англичанина уплывало выгодное дельце, которое он наметил с одним из работорговцев в Санто-Доминго...
      В Каса де ла Палома Хуан Перес был человеком новым - дон Педро никогда бы не потерпел подобного субъекта на своих плантациях, - но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что плантации мало заботят Диего и что, пока урожаи будет приносить приличный доход, хозяин не будет совать нос в его дела. Разработав целую схему случайных "смертей", Перес в течение полутора лет время от времени осторожно продавал рабов своему знакомому в Санто-Доминго. Это оказалось очень выгодным делом, и за англичанина он мог бы получить хорошую цену...
      Он еще раз с сожалением посмотрел на Габриэля и уже собрался было уходить, как вдруг услышал слабый стон. Перес резко повернулся и увидел, что англичанин дышит. Он склонился над ним и внимательно осмотрел рану. Хитрая улыбка заиграла на его мясистых губах, когда он понял, что рана не смертельная, хотя достаточно серьезная и сильно кровоточит. Потирая руки в предвкушении приличных денег, которые он получит за англичанина, Перес подозвал своих подручных.
      Три дня спустя, когда Габриэль с трудом пришел в себя, он обнаружил, что находится не в Каса де ла Палома, а в трюме какого-то корабля. На мгновение ему показалось, что это трюм "Санто Кристо" и ему вновь придется пережить весь кошмар неволи. Когда же глаза привыкли к темноте, он понял, что, опять закованный в кандалы, лежит в трюме совершенно незнакомого корабля. Невольничьего корабля!
      С трудом повернув адски болевшую голову к лежащему рядом с ним и так же закованному в цепи жалкому существу, Габриэль безучастно спросил:
      - Где мы? Куда идем?
      - Мы в море, нас везут, чтобы продать на шахты в Перу, - последовал такой же безразличный ответ.
      Габриэль в отчаянии застонал. Шахты в Перу! Уж там-то его ждет неминуемая смерть. И впервые с того проклятого дня, когда он увидел на горизонте белые паруса "Санто Кристо", Габриэль пал духом. Впереди не было никакой надежды. Ничего! Только смерть!
      Два дня он провел в невыразимых мучениях, лежа в темноте в собственных испражнениях, задыхаясь от зловония, исходящего от таких же несчастных, как и он сам. Но на рассвете третьего дня Габриэль вдруг почувствовал, как изменился ход корабля, усилилось движение на верхней палубе, а когда он уловил звук выкатываемых на орудийную палубу пушек, то понял, что на судне готовятся к бою.
      Грохот пушечных выстрелов и звуки рвущихся на корабле неприятельских снарядов зародили в нем надежду. Может быть, все-таки его минует судьба безымянного раба, умершего от непосильного труда на одной из перуанских шахт.
      Внизу звуки боя были хорошо слышны - вот упала мачта, другая, вот рушится обшивка корабля от прямых попаданий ядер. Вдруг весь корабль содрогнулся - это нос неприятельского судна протаранил его борт. По раздававшимся крикам раненых и умирающих, по звону стали Габриэль понял, что на верхней палубе, прямо над ним, начался рукопашный бой.
      Внезапно наступила тишина.
      Габриэль до звона в ушах напряг слух, ему показалось, что он услышал английскую речь, и сердце его радостно забилось, когда он понял, что это не галлюцинации. Раздался громкий топот ног - кто-то спускался в трюм. Яркий свет фонаря прорезал темноту.
      - Вставайте, ребята! Мы перебили этих испанских собак, и под защитой добрых и честных английских пиратов вы в безопасности! - послышался веселый голос.
      Только спустя какое-то время, с большим трудом выбравшись на нетвердых ногах на палубу и привыкнув к яркому солнечному свету, Габриэль получил возможность как следует рассмотреть своих освободителей. Вид их мало обнадежил его.
      Более грязного и разношерстного сборища он в своей жизни еще не встречал: их пестрая, чаще всего не по размеру одежда была запачкана кровью - вероятно, ее совсем недавно сняли с бывших владельцев; головы большинства были давно не мыты, и грязные волосы висели патлами; некоторые носили черные повязки на глазах, и что самое главное, все были вооружены до зубов - сабли, ножи, пистолеты украшали их и без того живописные фигуры. Но внимание Габриэля привлек стоявший на шканцах предводитель этой шайки головорезов.
      Он был невысок, но его крепкая фигура источала такую жизненную силу, что это, казалось, придает ему роста. Очень смуглый, он мог сойти за испанца, длинные черные волосы ниспадали на плечи, и, когда он поворачивал голову, было видно, как в одном ухе у него поблескивает золотая серьга. Хитрый взгляд черных глаз подмечал все, что происходило вокруг. Его одежда, более опрятная, чем у большинства, была так же цветиста - расшитый золотом малиновый камзол дополняли изумрудного цвета штаны и лиловые чулки. Подбоченившись, он подошел к невольникам, среди которых был и Габриэль. Взгляд его внимательно заскользил по лицам стоявших перед ним мужчин.
      - У меня возникла идея пополнить мою команду, - сказал он мелодичным низким голосом. - Не хотели бы вы, ребята, использовать свой шанс и попытать счастья?
      Среди толпы жалких, несчастных оборванцев, только что выпущенных из трюма, послышался глухой одобрительный шум.
      - Кто вы? - через силу выговорил Габриэль. Ответом ему был громовой хохот толпившихся вокруг пиратов.
      - Кто я? - Черные глаза весело блеснули. - Ну что ж, я Гарри Морган, и я буду величайшим из когда-либо живших на земле морских разбойников. Если вы сомневаетесь в моих словах, присоединяйтесь ко мне и убедитесь в этом сами.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ
      Порт-Рояль, Ямайка, 1668 год
      Глава 1
      Паруса четырнадцатипушечного фрегата "Черный ангел", стоявшего на якоре в гавани Порт-Рояля, были аккуратно убраны, и три высокие мачты гордо тянулись ввысь. Яркие лучи жаркого тропического солнца танцевали на стеклах створчатых окон кормы, усиливая блеск и без того обильно золоченных резных украшений кают.
      В этот теплый мартовский день 1668 года в гавани швартовалось большое количество судов: на рейде бок о бок покачивались на волнах двух- и трехмачтовые шхуны, бриги, английские галеоны. Вдали виднелись зеленые холмы Ямайки, а здесь на острове Кагуа - узкой полоске песка и известняка расположился Порт-Рояль, причалы которого щетинились бушпритами тесно прижатых друг к другу кораблей. Пьяный хохот, хриплые крики и радостный визг, доносившиеся из многочисленных винных погребков и борделей, расположенных по обеим сторонам узких извилистых улочек, наполняли город.
      У створчатого окна большой, с тонким вкусом отделанной каюты фрегата стоял Габриэль Ланкастер и смотрел на тихо плещущиеся внизу бирюзовые волны. Он был не один; за его спиной, удобно развалившись в обитом черной кожей дубовом кресле, сидел Гарри Морган и внимательно смотрел на Габриэля.
      Царившая в комнате тишина служила как бы продолжением неоконченного разговора, и, глядя на сильного, широкоплечего человека у окна, Морган не мог не подумать о метаморфозе, происшедшей с полуголодным и грязным беднягой, которого он впервые увидел два с половиной года тому назад. Тогда несчастный едва мог подняться, а нынешний Габриэль твердо стоял на ногах, и жизнь уже неоднократно доказала это. Тот человек из трюма испанского невольничьего корабля был давно не мыт, и казалось, не было никакой возможности расчесать его грязные спутанные волосы, а внешний вид и привычки капитана фрегата отличались изысканностью. Несмотря на молчаливое неодобрение команды и большинства членов берегового братства, как любили себя величать морские разбойники, он почти ежедневно принимал ванну. Его ухоженные, длинные волосы блестели и переливались, а одежда всегда была чистой и опрятной, что отличало его от многих членов экипажа. Но если личные привычки Габриэля могли вызвать усмешку или саркастическое замечание, то его умение владеть холодным оружием не вызывало ничего, кроме уважения и благоговейного трепета. Кроме того, береговым братством очень ценилось личное мужество, а Габриэль Ланкастер был смелым человеком. Так думал Гарри Морган, вспоминая, что среди морских разбойников Ланкастер, пожалуй, единственный, кто благодаря отчаянной храбрости быстро проложил себе путь наверх. Сегодня он был одним из самых известных среди берегового братства капитанов. Морган улыбнулся своим мыслям. Между человеком, встретившимся ему более двух лет назад, и тем, который сейчас стоял перед ним, действительно не было ничего общего.., кроме, пожалуй, неизмеримо глубокой ненависти к испанцам.
      Габриэль отвернулся от окна и, взглянув на Моргана, спросил:
      - Ты обсуждал это с кем-нибудь из капитанов? Морган отрицательно покачал головой.
      - Мне казалось, тебе должно быть известно, что Гарри Морган не любит выбалтывать свои планы первому встречному и посвящает в них только тех, кому доверяет. А таких, - добавил он многозначительно, - чертовски мало.
      Габриэль натянуто улыбнулся. Генри Морган, или Гарри, как он предпочитал себя называть, часто озадачивал его. К тридцати трем годам Морган достиг высшей ступени в иерархии морских разбойников, несмотря на то что появился на Антильских островах всего десять лет назад. Габриэль давно заметил, что Гарри очень скрытен, особенно когда речь заходит о его биографии; подобная замкнутость редко встречалась среди пиратов.
      Морган охотно признавал себя уроженцем Уэльса и даже гордился этим, был образован, что явно свидетельствовало о его благородном происхождении, но за все время, проведенное вместе, Габриэль никогда не слышал, чтобы Морган хоть словом обмолвился о своих предках. Это было несколько странно, потому что его дядя, сэр Эдвард Морган, получил из рук Кромвеля дворянское звание и был вице-губернатором Ямайки, пока в 1665 году не погиб во время нападения англичан на голландский остров Св. Евстахия.
      Морган редко упоминал своем родстве с бывшим вице-губернатором, хотя не так давно женился на второй дочери сэра Эдварда, Марии Элизабет. Не находя ничего удивительного в том, что его друг не любит говорить о покойном, Габриэль считал очень странным, что Морган никогда не вспоминал о жизни в Уэльсе, ни разу даже словом не намекнул на свою родословную, да и появление его на Антильских островах до сих пор оставалось загадкой. Он никогда не говорил о прошлом, даже с самыми близкими друзьями, и был просто Гарри Морганом, - умным, хитрым, абсолютно беспринципным малым, к тому же отчаянным драчуном. Помятуя о скрытности Моргана, Габриэль гордился тем, что тот для такого откровенного разговора выбрал именно его.
      Он отошел от окна и, подойдя к Моргану, присел на краешек стоящего рядом с креслом дубового стола. Скрестив руки на груди, он какое-то время молча рассматривал серебряную пряжку на своей туфле.
      - Ребятам это не понравится, - сказал он наконец, посмотрев Моргану в глаза.
      - К черту! - фыркнул тот. - Я и не собираюсь им говорить! Во всяком случае пока, - поправился он.
      - А что губернатор? Модифорд знает, что ты затеял? Он разрешил тебе этот набег?
      На смуглом лице Моргана появилась хитрая улыбка.
      - Он произвел меня в полковники, приказал собрать из добровольцев экипаж капера и взять в плен испанцев, чтобы выяснить, действительно ли сеньоры готовят флот для набега на Ямайку. Разговоры об этом идут уже несколько месяцев... К тому же приказ ограничивает мои действия захватом только испанских кораблей... К сожалению, сам документ куда-то запропастился, сказал Морган после небольшой паузы, и в его взгляде появилось жуликоватое выражение. - Боюсь, что придется все брать в свои руки, - добавил он с серьезным видом.
      - Ради всего святого, Гарри! - не выдержав, рассмеялся Габриэль. - Второго такого плута, как ты, пожалуй, больше не сыскать.
      - Думаю, ты прав, - сказал Морган дружелюбно. - Я тебе ведь говорил, что собираюсь стать величайшим в истории пиратом?
      Он резко подался вперед, и на лице его появилось напряженное выражение.
      - Братство избрало меня своим адмиралом, но ты же прекрасно знаешь, насколько эти люди грубы и непредсказуемы. Если им откровенно рассказать, что я затеял, они моментально разбегутся, решив, что я ставлю перед ними непосильную задачу. А я знаю - это можно сделать!
      Морган потихоньку распалялся.
      - Зачем бороздить моря в поисках галеонов, перевозящих ценности испанской казны? Ведь мы никогда не знаем точно, пересекутся ли наши пути, так же как никогда не бываем уверены в том, что сможем отсечь нужное нам судно от охраняющего его военного корабля. Не проще ли взять сразу несколько богатых торговых кораблей, пришедших из Испании, в одном месте и в одно время? Пуэрто-Белло весной! - он произнес это, смакуя звучание каждого слова, перекатывая их на языке, как хорошее вино. - Когда я буду разговаривать с другими капитанами, ты поддержишь меня? Ты со мной? - спросил он, бросив на собеседника нетерпеливый взгляд.
      Габриэль кивнул.
      - Да, я с тобой, - сказал он спокойно и твердо. - Это сумасшедшая идея, Гарри, но если кто-то и сможет ее осуществить, так только ты, - грустная улыбка тронула его губы. - Кто знает, может быть, мне повезет и я найду там кого-нибудь из Дельгато.
      Морган согласно кивнул. Он хорошо знал Габриэля и понимал, как мечтает его друг встретить корабль, принадлежащий Дельгато. И не столько встретить корабль, сколько скрестить шпаги с Диего Дельгато.
      За эти годы им многих доводилось брать в плен, но никто из рода Дельгато ни разу не попался в их сети, а Мария была единственной, кого мечтал захватить Габриэль Ланкастер.
      - Ты так ничего и не слышал о судьбе своей сестры? - спросил Морган. - Не знаешь, жива ли она?
      Слова друга резкой болью отозвались в сердце Габриэля, и, отвернувшись в сторону, он бесстрастно ответил;
      - Нет, мне ничего не известно ни о Каролине, ни о Дельгато. - Пальцы его непроизвольно сжались в кулак. - Но однажды.., однажды, Гарри, я узнаю.., и тогда... - Он резко тряхнул головой, как бы отгоняя черные мысли, и, сосредоточившись, вернулся к предмету их разговора. - Что ты сейчас скажешь остальным? И куда направишь первый удар? Морган откинулся на спинку кресла.
      - Я бросил клич и послал в Тортугу и другие места, где есть наши ребята, сообщение о том, что желающие вместе с Гарри Морганом совершить налет на испанцев встречаются в конце месяца у Большой банки в двенадцати милях к западу от побережья Кубы. Там мы и решим, где нанести первый удар. Кроме всего прочего, я должен добыть губернатору испанских пленников. Ну а после Кубы... он широко улыбнулся, - после Кубы будет Пуэрто-Белло!
      Когда Гарри Морган ушел, Габриэль еще долго стоял у стола, тупо уставясь на опустевшее кресло. С тех пор как его освободили и он присоединился к пиратам Моргана, не проходило дня, чтобы он не думал о Каролине, не молил Господа дать ему силы совершить удачный набег на цитадель испанцев в Карибском море - Эспаньолу, не мечтал о том, что каким-то невероятным образом все-таки найдет сестру и, вызволив ее из неволи, возьмет в плен Марию Дельгато. Но проходили дни, недели, месяцы, и мечта его понемногу тускнела. Его не покидала мысль о том, что Каролины больше нет в живых, а Мария Дельгато... Он со злостью гнал от себя мысли об этой девушке, стараясь сосредоточиться на судьбе сестры. Если она и выжила в тяжелых условиях, в которых содержались английские невольники, то ее наверняка могли погубить тропические болезни и лихорадка. Несмотря на то что он старался привыкнуть к мысли о смерти Каролины, простой вопрос Моргана разбередил старую рану, которая, казалось, не заживет никогда.
      Габриэля постоянно терзало чувство вины перед сестрой. Иногда, в самые тяжелые моменты жизни, дикая, почти неуправляемая жажда возмездия начинала раздирать его изнутри, пока не становилась такой же всепоглощающей, как в былые времена. Парадокс заключался в том, что сейчас, когда для него наступали трудные дни, он мог иногда сутками не вспоминать о сестре, но мысли о мести, которую он придумает для Дельгато, были с ним всегда. Особенно мысли о том, что он сделает с Марией Дельгато, окажись она в его власти...
      Еще более странным, временами доводившим его до неистовства явлением казалось то, что, оплакивая безвременную смерть Элизабет и гибель еще не родившегося ребенка, он не мог, как ни старался, вспомнить черты покойной жены. И в то же время в его памяти легко всплывало прелестное личико Марии Дельгато; он до мельчайших подробностей помнил каждую из сладостных минут, проведенных с нею на поляне, ощущения, которые испытывал, сжимая девушку в объятиях, вкус ее губ.
      Резко повернувшись от стола, Габриэль беспокойно зашагал взад и вперед по каюте, которая уже больше года служила ему домом. Он мрачно смотрел на доски чисто вымытого пола и небольшой домотканый ковер желто-коричневых и зеленых тонов. Настигнет ли его врагов справедливое возмездие? Настанет ли такой день, когда он забудет о прошлом и обратит свой взор в будущее, которое не будет омрачено воспоминаниями о том, что ему пришлось пережить, и о тех, кого он потерял? Или он обречен всегда носить в себе эту ноющую боль, ярость и чувство разочарования?
      В более светлые моменты, когда ярость и злость не ослепляли его, Габриэль понимал, что должен быть благодарен судьбе. Его фрегат "Черный ангел" был, пожалуй, самым мощным из пиратских кораблей. Слава опытного капитана и виртуозное владение холодным оружием служили гарантией удачи, и если Габриэль Ланкастер собирался поохотиться за испанскими судами, желающих записаться на его корабль находилось больше чем достаточно. Конечно, так было не всегда. Когда люди Моргана освободили его, он не имел ничего, кроме грязных вонючих лохмотьев, заменявших ему одежду, да двадцати тысяч акров невспаханной земли на Ямайке. Почти все его имущество осталось на "Вороне" и стало добычей испанцев, поэтому Габриэль решил, что поступит правильно, если присоединится к пиратам и вернет потерянное состояние.
      Движимый ненавистью и жаждой мести, он с самого начала выделялся среди флибустьеров, а его восхождение в среде ко всему привыкшего берегового братства было стремительным. Через полгода Габриэль смог снарядить свой первый корабль, шестипушечный полубаркас, который он вскоре сменил на прекрасный шлюп с десятью пушками на борту. Слава его среди братства росла, а жестокость по отношению к испанцам стала легендарной. И хотя все знали девиз флибустьеров "Нет добычи - нет денег", люди, поступившие к нему на корабль, были уверены, что им нечего опасаться: Ланкастер всегда найдет добычу.
      Спустя полтора года Габриэль купил четырнадцатипушечный фрегат. И когда назвал его "Черным ангелом", никто из товарищей не удивился. Для испанцев он действительно был черным ангелом, самим сатаной, и даже среди пиратской братии находились суеверные люди, которые торопливо крестились, когда он проходил мимо них. Его беспощадность в бою, которую ненавидели и проклинали испанцы, высоко ценилась среди пиратов, его уважали капитаны, несмотря на его манеры и одежду, которые отличались от того, что было для них привычным.
      Габриэль мог стать обычным пиратом и был таким же безжалостным в сражениях, как и все остальные, но он сохранил часть благородства, которое в семье старались привить ему с рождения. Когда сражение заканчивалось, на захваченном им корабле не было беспричинной жестокости и бессмысленного насилия по отношению к пленным.
      В отличие от большинства своих товарищей он не спускал свою часть добычи в кабаках и борделях Порт-Рояля. С тех пор как Габриэль приобрел второй корабль, шлюп "Каролину", все добытое на испанских кораблях он вкладывал в земли, когда-то подаренные их семье королем. И хотя ему еще многое предстояло сделать, в этом году на плантациях уже собрали первый урожай, который удалось продать за хорошую цену. В поместье был построен пресс для сахарного тростника, а совсем недавно, всего несколько недель назад, закончилось строительство дома, больше похожего на крепость. Иногда Габриэль представлял, как в недалеком будущем уйдет на покой и поселится в своих владениях. Это была его давняя мечта еще с тех пор, как он впервые отправился с отцом на Ямайку.
      Как бы в ответ на все эти досужие мысли, рот его скривился в язвительной усмешке. Ведь это чистейшей воды безрассудство! О каком покое можно говорить, пока душу терзает неукротимая ненависть к испанцам? И в его сердце не может быть места другим чувствам, пока там властвует страстное желание отомстить тем, кто уничтожил его надежды и безжалостно поломал ему жизнь в тот роковой день три с половиной года назад. Не могло быть и речи о том, чтобы жениться, растить дочерей и сыновей, становиться примерным семьянином, пока Диего Дельгато остается безнаказанным.., пока его преследуют воспоминания о миндалевидных сапфировых глазах и чувственных податливых губах, пылающих от его поцелуев.
      Часто, вспоминая события на поляне маленькой тропической рощи, Габриэль недоумевал и подолгу размышлял над тем, что там произошло, пытаясь найти своим действиям и неожиданному поведению Марии Дельгато приемлемое объяснение. Собственное поведение он понимал прекрасно - долгое время у него не было женщины, а Мария, безусловно, была красива, молода и очень соблазнительна. Немногие мужчины устояли бы перед ее прелестями. Но как можно объяснить ее странную уступчивость и покладистость? Наконец приемлемый, с точки зрения Габриэля, ответ был найден. Должно быть, она хотела, чтобы он потерял бдительность, и своими сладкими поцелуями, призывными телодвижениями распаляя в нем желание все больше и больше, в конце концов обезоружила его, сделав своим добровольным пленником, пока Хуан Перес со своими людьми не вышел на след и не обнаружил его. С тех пор Габриэль тысячи раз проклинал Марию и свою собственную глупость, постоянно напоминая себе о хитрости и жестокости всех Дельгато.
      Его пальцы непроизвольно коснулись свободно охватывавшей шею широкой золотой цепочки, которую он носил вместо металлического невольничьего ошейника. И если для всех остальных это была просто мастерски сделанная красивая вещь, то для Габриэля она служила постоянным напоминанием о вероломстве Дельгато. Он с гордостью носил ее как символ выпавших на его долю страданий, так же как и большую золотую серьгу в ухе, означавшую принадлежность к береговому братству. Широкое золотое кольцо серьги крепилось к большому изумруду, такому же зеленому, как и его глаза. Эта красивая дорогая вещь досталась ему после первого же совершенного на испанцев набега, и изумруд для него символизировал не только удачу, но и начало возмездия.