– Михалыча, что ли, позвать? – только и спросила она, а я в ответ кивнула. Собаку увели.
      Через какое-то время Михалыч заглянул ко мне с предложением оставить труп этого мученика на улице, чтобы не включать холодильную установку. На улице было гораздо холоднее, чем в камере, поэтому я и разрешила, сказав только, чтобы его положили на крыльцо служебного входа со стороны двора.
      Впечатляющая картина бьющегося в судорогах тела все еще стояла у меня перед глазами. Очень хотелось пойти на свежий воздух, в лес, но, увидев покрытое льдом окно, я поняла, что это не поможет. Надо искать какую-нибудь отдушину. И тут я вспомнила, что бабка Шура еще с утра предлагала мне выпить что-то покрепче чая. Интересно, чем они там в подсобке с утра грелись? Может, все-таки осталось немного!
      Дверь на кухню была приоткрыта. Слышались голоса Михалыча, Любаши и бабки.
      – Ну, наливай же, чего душу тянешь? – вещал Михалыч.
      – Да уж, Александра, надо же выпить за помин души, – слышался голос Любаши. Дома у нее есть собака – овчарка.
      – И мне тоже, – сказала я, входя на кухню, где и собралась погреться вновь, но под уважительную причину компания санитаров и Люба. Бабка без лишних слов плеснула мне в стакан какую-то гадость слегка мутного вида. Не иначе как самогон! Рядом со стаканом как-то незаметно возник здоровенный соленый огурец. Куда же без него? Мы, не чокаясь, выпили, мерзкая на вкус жижа просочилась внутрь, как огнем полыхнула. Огурец последовал сразу же, и если бы не он, все выпитое с такой же скоростью вернулось бы обратно. Но не вернулось – прижилось. Одно хорошо, сразу стало жарко! Говорить на тему овчарки никому не хотелось, и мне тоже. Оглядев присутствующих, я перевела дух и изрекла:
      – Хватит! Теперь за работу.
      Мне никто не возразил, и мы разбрелись, каждый по своим местам. Ничего примечательного в тот день больше не было.
      Зато на следующий день… Было так же холодно, но с утра все собрались в полном составе, странно только, что обмороженных не было. А может, уже акклиматизировались? Одно было неплохо, то, что почти не было посетителей. Всех держал дома мороз, а нам создавал возможность перегруппировки сил в отсутствие главного. Кстати, сведений о нем никаких пока не поступало. Но позвонили сверху – справились, как мы там живы и все ли в порядке. Мы хором отвечали, что справляемся, и не лукавили. И стали ожидать обещанной машины, той, что должна была увезти трупы на утилизацию. Мы с Любой углубились в подготовку сопроводительных документов, а Михалыч, облачившись в тулуп, ушел на внутренний двор, чтобы соответствующим образом там все подготовить к отправке.
      Бумаг было немного, и оставалось только еще разок пройтись по журналу учета сданных животных, как, пыхтя и отдуваясь, в кабинет буквально влетел Михалыч.
      – Там… Это… Ну, – заикаясь и откашливаясь от ускоренного темпа или надышавшись морозного воздуха, пытался нам что-то сказать он, но был в состоянии только указывать рукой на служебный выход. Мы с Любашей, подхватив дубленки, побежали туда.
      Ожидать можно было чего угодно, но внешне во дворе ничего вроде бы и не изменилось, и было совершенно непонятно, что, собственно, привело Михалыча в такое растерзанное состояние. Обычно он сдержан, если не сказать медлителен. И поскольку он еще не появился вслед за нами, мы уже более внимательно оглядывали внутренний двор. Красота стояла неописуемая! Вековые деревья, все в инее, торжественно и величественно подпирали небо. Снег драгоценной россыпью переливался в свете белесого, холодного солнца. За нашими спинами стояла лечебница, но только она и была частью городского пейзажа. Да еще несколько узеньких тропок, почти незаметных. Хлопнула за нами дверь, и появился наконец арьергард. Мы вопросительно уставились на него, ожидая объяснений.
      – Труп… исчез… – уже вполне спокойно доложил он. Зато мы чуть не сели, хоть сидеть-то было не на чем.
      – Старый, ну и шутки у тебя, – распахнула глазищи Любаша. – Первое апреля еще далеко, да и до Нового года еще три дня!
      Хоть и временно я исполняла обязанности главного, но информации у меня явно было больше: еще накануне я самолично разрешила оставить труп овчарки на улице, так что, чей труп исчез, мне было понятно. Только вот куда и зачем? И кому он понадобился? Вопросов было несколько, а ответов – ни одного. Но факт налицо: трупа действительно не было. Даже при косом взгляде на Михалыча было понятно, что у него нет никакой гипотезы по поводу происшедшего. Более того, оба, и он и Любаня, ждали моего решения и особо думать по этому поводу не собирались – не их опять-таки забота. Мы стали ощутимо замерзать, нос и щеки Любаши заалели, а у Михалыча стали сизыми. Пора было возвращаться в кабинет и в тепле обдумать ситуацию. Опять же вот-вот придет машина, и требуется исправить в документах количество, которое совершенно очевидно уменьшилось на единицу. Заниматься исправлениями я отправила Любашу. Сама же попыталась выяснить, кто и когда видел пропавший труп последним. Много времени это не заняло, да и допрашивать было почти некого. Но кое-какие факты прибавились: через час после того, как труп вытащили на улицу, его еще кое-кто видел, а вот дальше все опрошенные сомневались. Выходило, что пропасть он мог и вчера. Понятно, что надо еще раз более внимательно осмотреть место происшествия, то бишь двор. Туда я и отправилась. На самом крыльце ничего путного не было, все, что можно, уже было затоптано, а вот чуть дальше, за расчищенной тропинкой кое-что было – следы, явно собачьи, которые вели в глубину и терялись в занесенном снегом кустарнике. И следы явно большой собаки!
      Получалось, что труп ушел самостоятельно по направлению к лесу! Но территория лечебницы отделена от леса высоченным бетонным забором, а значит, совсем покинуть лечебницу труп (или уже не труп?) не мог. По крайней мере, собаке, даже крупной, перемахнуть через такой забор не под силу. Прежде чем предпринять основательный обыск местности, я еще убедилась, что через ворота, практически постоянно запертые, никто не выходил и не выезжал. Замок на них не трогали уже несколько дней, да и ключи были у меня в кабинете. Интересная история начинает рисоваться! Но как все это могло получиться?
      Не хватало одной детали, а чтобы ее получить, требовалось вернуться в лечебницу и еще раз порасспрашивать Михалыча. Его я нашла на кухне за стаканом чая. Чая ли? С мороза нос хорошо улавливает запахи, точно пахло чаем, искомого запаха вчерашней самогонки не было. Вот опять же, не забыть осторожненько выяснить, сколько на самом деле вчера для согрева было выпито. Мне не скажут, значит, надо подключить Любашу, при ее разведывательных способностях такое задание – семечки, а мне эта информация необходима, надо знать, до какой степени можно положиться на показания о происшествии выпивших людей. Но сначала все-таки надо задать Михалычу один вопрос.
      – Ремонтники из электросети вчера приезжали?
      – Были, только ближе к вечеру, – без запинки прозвучало в ответ.
      Вот и последнее звено… Но я ошибалась, оно не было последним…
      Отпала надобность в обыске внутреннего двора. Я и так уже все знала. Из-за неисправности прибора овчарку вчера не умертвили, а только ввели в шоковое состояние. Через какое-то время она пришла в себя и преспокойно убралась подальше от опасного места. Но сутки на таком морозе? Без еды? Нет! Надо все-таки обыскать двор, потому как покинуть его она не могла.
      Новость быстро облетела лечебницу и послужила вполне заметному всплеску жизнедеятельности, подняв стройными рядами всех на поиски ожившего беглеца. Но единственное, чего мы добились, несмотря на усилия, это то, что в самом дальнем и заснеженном углу довелось на несколько минут увидеть Дика. Загнанный в этот самый угол, он весьма недвусмысленно показывал нам зубы и рычал по мере нашего приближения. Мы продвигались медленно. Мешал глубокий снег. Но на самом деле никому не хотелось получить, по заслугам разумеется, отметку на долгую память с помощью блестевших снежной белизной клыков обозленной собаки.
      Пришлось на некоторое время организованно отступить для военного совета. Вопрос стоял один: как его поймать? Нельзя же оставлять больную собаку на морозе! А если пес вырвется на улицу? С его эпилептическими припадками он может натворить много дел! Вариантов было много, но все они были рискованными . Несколько дней в запасе у нас было, во-первых, потому что, пока не пойдет снег, у собаки не будет возможности перебраться через забор, а во-вторых, проголодавшись, пес вынужден будет пойти на уступки и на поиски пищи. Дальше этого наша общая фантазия пока не простиралась.
      Следующие несколько дней прошли под знаком перемен наших планов и действий. Была перепробована куча способов и вариантов от самого разумного до безумного. Все они кончались прахом! В конце концов мы смирились. И каждый день начинался вопросом: зашел ли пес в поисках еды или тепла в лечебницу? Мы даже привыкли от ночных дежурных получать отрицательный ответ.
      С другой стороны, чего проще было найти хозяйку Дика, но вот беда: она так быстро ушла, а я, растяпа, не успела записать ее адрес.
      Меня не оставляло ощущение надвигающейся грозы. И она грянула… Аккурат сразу после Нового года. Когда я пришла после новогодних праздников на работу, в ответ на немой вопрос бабка Шура доложила:
      – Все. Ушел. – И скрылась в служебных помещениях, предоставив мне в одиночестве переваривать новость. Собственно, когда-нибудь это все равно бы случилось. Только вот что теперь будет дальше? Делать было нечего, что будет, то и будет. Перемелется – мука будет, вспомнила я любимую присловку моей бабушки и с относительно спокойной совестью углубилась в отчеты. Сроки их сдачи поджимали, а получать пистон по этому поводу как-то не очень хотелось, потому что в прогнозе маячил пистон за овчарку, а это уже – перебор. День прошел буднично и не принес никаких новостей. Зато другой…
      Меня уже ждали, это я увидела, еще только подходя к лечебнице. Перед входом нервно прохаживалась знакомая мне пожилая женщина – хозяйка Дика. Только я успела подумать, что хорошо то, что пес, по-видимому, вернулся домой, а не блуждает по улице, иначе почему бы пришла хозяйка? Но эту «благую» мысль как ветром сдули несколько следующих минут. Я их опускаю, не обладаю талантом описывать разбуженные праведным гневом человеческие эмоции. Все упреки я заслужила и должна была их смиренно выслушать. Только вот еще одна мысль не давала мне возможности окончательно смириться с головомойкой – а куда делись мои любимые сослуживцы? Не иначе как отсиживаются за закрытыми дверями. Вот предатели! Оказывается, быть начальником не так и хорошо! Всегда есть две стороны медали.
      Прошло минут десять, и сильный «шторм» начал стихать. Мне обязательно нужно поговорить с этой женщиной. Очень надо! Все дни, когда беглец блуждал по территории лечебницы, никто не видел ни одного припадка. Это еще не факт, могли ведь просто не увидеть, но наводило на размышления и будоражило мое профессиональное любопытство. А вдруг… Но прежде надо выяснить, для выводов еще очень мало информации.
      Тем временем женщина замолчала, видимо, собираясь с силами для новой серии упреков и определений нашей «проклятой лечебницы и не врачей, а вредителей, у которых дипломы надо отнимать и публично на площади сжигать вместе с их обладателями». Надо было срочно воспользоваться образовавшейся паузой и сменить тему. Я быстро спросила:
      – А припадки-то у него есть?
      – А… вроде… и нет, – после минутной паузы, озадаченная неожиданным вопросом, неуверенно произнесла женщина. Подумав еще немного, она уже твердо сказала: – Не было ни одного! Доктор! А… как же это?
      – Пошли, поговорим спокойно. Я вам все расскажу, а вы – мне. По-моему, это будет справедливо. – И мы, как и тогда, в первый раз, отправились в кабинет. По дороге никого не встретили – отсиживаются, предатели, и делают вид, что ни о чем не знают. За чаем вот послать некого. Но это – потом. Сначала мои вопросы.
      Изложение того, что произошло в лечебнице за несколько прошедших дней, заняло совсем немного времени. Наступила очередь рассказывать ей. И ее рассказ был недлинным. Все дни она не находила себе места, плакала. И уйти-то из квартиры, где каждая мелочь напоминала о собаке, было некуда, да и мороз не позволял. Все эти дни она проревела белугой. А на девятый день с утра решила справить поминки. Со слезами на глазах собирала ненужную уже теперь собачью подстилку, миски, поводок… И вдруг за окном – жила она на первом этаже – раздался собачий вой, так похожий на голос ее Дика, что она похолодела и даже стала креститься. Но вой вперемежку с жалобным лаем не прекращался! Собравшись с силами, она выглянула в окно и обмерла: ее Дик стоял и тоскливо выл, глядя на окна в ожидании увидеть хозяйку. В чем была, она вылетела на улицу, а у подъезда уже приплясывал от нетерпения ее дружок, живой и невредимый! От радости, как она утверждала, плакали оба. Поминки откладывались! На другое утро, кипя справедливым гневом, она отправилась в лечебницу…
      – А ведь и вправду, за цельные сутки не было ни одного припадка, – опять в конце рассказа повторила она, – почему все-таки?
      – Если бы вы только знали, как это интересует и меня! Многое бы я отдала, чтобы узнать ответ! – Мне очень хотелось остаться одной, чтобы все обдумать. – Идите домой, понаблюдаем недельку-другую. Там видно будет. Если не повторится ни один припадок, так и расставаться с собакой не придется. Правда ведь? – Она только радостно кивнула в ответ и, не прощаясь, ушла.
      Я осталась одна. Лечебница стала оживать. Из-за закрытой двери по коридору слышались шаги: вот Любаша прошелестела в свою комнату, а вот и бабка Александра прошаркала в приемный кабинет, тяжело ступая, прошелся Михалыч. Понятное дело – гроза миновала. Однако ко мне никто не заглянул. И хорошо! У меня есть время подумать…
      Предположим, что в течение недели у овчарки не будет больше ни одного приступа. Значит, она каким-то образом излечилась. Так… Пойдем дальше. Что могло послужить пусковым механизмом? Вот здесь начинается полная неразбериха. Во-первых, это мог быть электрический ток. Но его технические характеристики неизвестны, и спросить не у кого. Аппарат был неисправен, значит, промышленного тока он не выдавал, но какой тогда? Электрики уже явно не помнят, да и еще вопрос, может, они тоже приехали к нам после «согрева». Михалыч был под градусом – это совершенно точно, сама видела, и доза к тому времени была уже приличной. Отсюда еще одно возможное предположение: неизвестно, через какой участок тела собаки был пропущен ток. Насколько это важно? Видимо, да. Пойдем дальше… «Якобы труп» несколько дней находился при очень низкой температуре, на улице, явно не для комнатной собаки в стрессовой ситуации. Опять же известно, что в стрессе организм проявляет совершенно непрогнозируемые способности и реакции, и эта область практически не изучена. Надо ли ее в этом случае как-то учитывать? Опять же, да! Но как? И, наконец, целая неделя полного голода, даже не неделя, а девять дней – исправила я себя, вспомнив рассказ женщины о несостоявшихся поминках. Мог ли голод повлиять на выздоровление? И снова приходилось давать утвердительный ответ. И главное, отработал целый комплекс названных причин или только одна? И какая тогда? И тем не менее собака выздоровела, хотя для окончательного утверждения надо было еще подождать…
      Прошло еще несколько недель. Счастливо закончившаяся история не шла у меня из головы, я с нетерпением ждала сообщений от хозяйки Дика и проклинала так медленно тянущееся время. Дела в лечебнице шли своим чередом. Сэм продолжал пребывать в больнице, мы работали. Даже из горветотдела нас стали реже беспокоить. Видимо, поверили, что можем справиться своими силами. Даже отчеты сдали в срок. И наконец женщина появилась. Она сразу по-хозяйски прошла в мой кабинет. И еще с порога сказала:
      – Дик здоров. Больше не было ни одного припадка!
 
      К этой истории у меня особое отношение. Конечно, хорошо, что она не закончилась печально. Но покоя у меня все-таки нет. Нет, потому что по сию пору эпилепсия далеко не редкое заболевание. И излечивается не часто. А тут такой уникальный случай… Но тогда у меня не было возможности на ком-то проверить все еще раз. Но одно я знаю точно: до конца жизни Дика эпилептических проявлений у него никогда больше не было. И жизнь его была долгой.
 

Дитта