Я посмотрел две новые карты. На этот раз я не икнул, но у меня зашумело в висках, словно при первых симптомах кровоизлияния в мозг – что бы там ни говорили тупые врачи в больнице, я точно знаю, со мной может случиться удар в любую минуту: я держал двух королей! Фулл-хаус – три туза и два короля! Фулл наивысшего достоинства! Комбинация практически непобиваемая.
      Настало время показать зубы. Снова пришел мой черед делать ставку. Холодно и непринужденно я выложил белую фасолину: двадцать дуро, сеньоры! Нате, получите! Хандрито и Пепелу пробормотали, что для них это слишком, и бросили карты. Посмотрим, как поступит немой мошенник. Он не колебался ни секунды. Увидев светлую фасолину, он поднял ставку на весь остаток моих денег, а в тот момент сумма составляла сто двадцать песет. Я, не раздумывая, передвинул в центр стола последнее, уравняв банк.
      Без сомнения, он составил еще один фулл, но у меня были старшие карты, и жаль, что у меня кончились фасолины, чтобы так проучить самонадеянного Маури, как мне того хотелось.
      Горделиво и в то же время спокойно я открыл фулл, на который было приятно посмотреть… Я ожидал, что закостеневшая челюсть Маури отвиснет. Но вышло иначе. Он издал несколько малоприятных уху рулад и показал свои карты: две… три… четыре семерки! Невероятно! Проклятому недоноску пришел покер! Как по заказу! Он снес одну паршивую карту, чтобы подразнить гусей!
      Три недоумка с дорогой душой посмеялись надо мной. Подумать только, и кто! Эта несправедливость положила конец игре. Более того, мне пришлось пройти через унижение, разбередив кровоточащую рану, и попросить везунчика одолжить мне определенную сумму – как всегда, на одно дуро больше, чем нужно, на случай если я потеряю монетку – чтобы я мог купить билет на микроавтобус и вернуться домой.
      Сегодня настал час возмездия. Я законченный невротик, но гордый невротик, очень гордый, безгранично гордый. Знаю, что непомерная гордость – плохой спутник разума и рассудительности, но ничего не могу поделать: подобно скорпиону, который не устоял перед искушением вонзить жало в лягушку-перевозчицу и утонул из-за этого, так и я не в силах перебороть себя. Не выношу, когда надо мной потешаются, как мои приятели в тот день.
      Жребий брошен. В одном из внутренних карманов надетого на мне шикарного пиджака из Уэльса с прорезиненными заплатами на локтях лежало крошечное, но могучее орудие мести: три дозы чистейшей лизергиновой кислоты, ЛСД, проще говоря «дурь».
      Что? Как я их достал? Это было несложно. Посыльный из бакалейной лавки, который обычно доставляет нам заказы на дом, противный вонючка, хотя и расторопный малый, приторговывает различными наркотиками. Как-то раз он снабдил меня неким релаксантом на основе барбитурата: снотворным средством против эпилепсии и/или кататонии, которое совсем неплохо подействовало на мою потрепанную нервную систему. С тех пор начались наши тайные отношения.
      Он предупредил меня, что ЛСД очень сильный препарат и употреблять его следует осторожно. Еще бы, мне он стоил бешеных денег. Мне даже пришлось разбить фарфорового теленка, в котором хранились мои жалкие сбережения.
      Но не должно скупиться на подготовку к столь серьезному делу. Если наркотик действительно так силен, как о нем говорят, превосходно: я и добиваюсь того, чтобы его действие оказалось разрушительным для спутанного сознания.
      Мой замысел прост, подобно всякому хорошему плану, и суть его в следующем: матушка Хандрите, донья Абутарда, всегда любезно готовит нам большую пуншевую чашу фруктового газированного сока с большим количеством сахара, чтобы запивать циклопическое кокосовое печенье, которое уже целых десять лет стряпает для нас Хандрито. Улучив момент до начала партии, я незаметно высыплю убойную «дурь» в коктейль, и – але оп! – она растворится за полминуты.
      Все тщательно продумано. Моя обожаемая и невинная как овечка Кука не пострадает. Она в рот не берет фруктовую микстуру, как она ее называет, а обычно запасается бутылкой коньяка, ликера или чем придется, и приносит выпивку в объемистой плетеной корзине, которую использует как сумку.
      Придумав, в какую форму облечь свою месть, я столько раз мысленно смаковал ее последствия! Сама манера пить моих будущих жертв предопределяла и соответствовала тяжести наказания… Хандрито и Пепелу изредка и с большими паузами выпивают по стаканчику. Зато Маури Соррикета, главный объект моего гнева, вечно испытывает жажду, и, как правило, залпом выдувает два или три стакана подряд, а затем лакает бокал за бокалом, так что приходится указывать ему на то, что неплохо бы подумать и о других.
      Меньше чем через час наркотик попадет в их желудки, кровотоком будет разнесен по всему организму и, наконец, достигнет мозга. И тогда может случиться всякое.
      Следует учитывать, что они не поймут, что с ними происходит и почему… Они внезапно ощутят явственное умственное расстройство, необратимое помешательство, которое повергнет их в панику, словно стадо взбесившихся коров.
      Возможно, ненавистный Маури обретет дар речи и успеет продекламировать пару строчек из Плутарха – он пылкий почитатель «Жизнеописаний» – прежде, чем бросится с балкона. Хотя Хандрито живет на невысоком втором этаже, в полете большая голова Маури перевесит так, что тело примет соответственный угол падения, чтобы череп его разбился от удара об асфальт.
      Пепелу Понсе начнут преследовать зрительные галлюцинации, для начала ему покажется, что его руки превратились в злобных крыс, чтобы вырвать зубы, которые станут точно из раскаленного железа. А затем он, конечно, погрузится в иной мир, например, микромир, где его начнут пожирать ужасные гигантские пылевые клещи: на меня большое впечатление произвел фильм «Невероятное исчезновение», который я смотрел по телевизору… Думаю и надеюсь, что ему никогда не удастся выйти из этого жалкого состояния.
      И, наконец, невыносимый всезнайка Хандрито Анофелес. Фруктовый сок со специальными добавками разбудит в нем инстинкты убийцы, дремлющие в его голове.
      К этому моменту, дабы не рисковать напрасно, я уже покину сцену; я не маньяк, мне нет необходимости наблюдать весь процесс искупления до конца.
      Держу пари, Хандрито начнет со своих родителей; я сожалею о невинных жертвах, но любая война не обходится без случайных потерь. Нисколько не сомневаюсь, что инвалидное кресло дона Плеонасмо, его старика, сыграет главную роль в отцеубийстве. Смирительная рубашка и изолятор в психиатрической лечебнице до конца дней – таково будущее сеньорите Анофелеса.
      А что произойдет с прелестной Кукой Троконис? Возможно, ничего. Она будет так пьяна, что уже полностью отключится к тому мгновению, когда силы зла восстанут из ада. Меня немного тревожила мысль, что она может подвергнуться сексуальным домогательствам со стороны кого-либо из умалишенных, впавших в состояние бреда, но это, по-моему, мало вероятно. Ну, а если даже и так, что поделать. Кроме того, всегда есть вероятность незавершенного акта насилия, поскольку, за исключением вашего покорного слуги, все три урода – законченные импотенты,
      Я жду с нетерпением начала спектакля… Кстати, где этот чертов микроавтобус? Я простоял тут уже четверть часа, и ни один не появился. В чем дело? На этой линии, по перекрестному маршруту Монте Карамело – Капитан Фантомас полно машин. Не понимаю.
      Мне пришло в голову приемлемое объяснение: движение транспорта задерживается из-за того, что в какой-то точке маршрута кучка простофиль устроила манифестацию. Подобное происходит постоянно. И чтобы машины не использовали в качестве баррикад, так как семь-восемь одержимых способны двигать эти колымаги в свое удовольствие, линию останавливают.
      Но нет – я вздохнул спокойно, то есть я хочу сказать, спокойно до определенной степени, насколько это возможно – невдалеке из-за угла показался автобус, мой.
      Я по-прежнему находился на остановке в приятном одиночестве, и в чреве машины имелись свободные места. Испытывая обоснованные опасения, что автобус проедет дальше без остановки, легкой жестикуляцией я обозначил свое намерение совершить поездку, вытянув руку, как полураспятый.
      Обыкновенно я никогда не сажусь в автобус, не пересчитав по меньшей мере трижды монеты, которые крепко сжимаю в потной ладони. И я бдительно стараюсь не уронить ни одной на пол, чтобы честно отдать кондуктору, в обязанности которого входит собирать плату за проезд, а также открывать и закрывать двери.
      Оплатив билет, я с трудом втиснулся на ближайшее свободное место. Я сложил цифры на своем ticket – язык Кита Марло не составляет для меня тайны – получив в сумме число семь. Как правило это не так, но я не усмотрел в этом дурного предзнаменования, во всяком случае не сегодня: меня ждала миссия особой важности.
      Я сделал три глубоких вдоха, глотнув разреженного воздуха (вам знакомо чувство, будто в каком-то месте воздуха вдруг не осталось совсем?), чтобы напитать кислородом мозг, и украдкой взглянул на своего соседа. Это была женщина, и какая женщина! Мне не дано было оценить ее на все сто процентов из-за неудачного ракурса, с которым я вынуждено смирился, чтобы неприлично не вертеть головой, но даже глядя искоса я мог отдать должное этой великолепной самке: зрелая, смуглокожая и полнотелая, обутая в босоножки на высоких каблуках; от моего тучного тела роскошную плоть отделяла лишь тонкая ткань смелого платья яркой расцветки. Благодаря тесноте сидений и пышным телесам, коими я обладаю, мы неизбежно прижимались друг к другу, а на поворотах и весьма тесно. Однако, осторожно, мне нельзя распускаться, и локоть, вонзившийся мне в печенку, явился по сути предупреждением.
      Клянусь, я сел рядом с ней ненамеренно. Очутившись в автобусе или в каком-нибудь ином общественном месте, я не различаю ничего, кроме безликой, потенциально враждебной массы.
      Я смог подробнее рассмотреть ее благодаря отражению в стекле окошка, правда, только отдельными фрагментами. В какой-то миг она слегка качнулась в мою сторону, и это движение сопровождалось величавым поворотом головы, украшенной гривой иссиня-черных волос. Она в упор меня не замечала, но немного изменила положение, и ее левое бедро, аппетитно приоткрытое, крепко прижалось к моей ноге. Какая глубокая чувственность! Медленно, но уверенно откликался послушный мужской орган на столь изысканное возбуждение: остановить эрекцию было невозможно…
      И тогда это произошло. Тысяча муравьев вдруг побежала в носу… и я чихнул со страшной силой, словно взорвавшийся вулкан, предательски и неожиданно. У меня не было времени ни прикрыть лицо, ни достать наглаженный платок с вышитыми инициалами, который матушка всегда заботливо кладет мне в левый карман брюк. Я застыл неподвижно, оцепенев от ужаса, почувствовав нечто на тыльной стороне своей правой руки, покоившейся на моем внушительном колене, прижатом к женщине.
      Нет, разумеется, не дама трогала меня за руку. Дело было совсем в другом: это нечто, липкое и влажное, потекло по коже. Я опустил глаза, зная наперед, что увижу. Я захотел вскочить, и порыв был сильный, но только мысленный. Огромный комок слизи, омерзительно зеленый, гнусный и густой, угнездился на означенной конечности, словно чудище из ночного кошмара.
      Я не шевельнулся и не издал ни звука, глядя прямо перед собой, не осмеливаясь даже скосить глаза в ее сторону. Она явно видела мой позор. Я представил ее прекрасные черты, искаженные невольной гримасой отвращения. Мне захотелось умереть. Я не отважился вынуть платок, тем более прикрыть сопли другой рукой. Своей невозмутимостью я стремился внушить ей, что там ничего такого нет, что гадость эта является фантомом, порожденным изнурительным путешествием, или всего лишь дефектом кожи. Полагаю, не имеет смысла распространяться о том, что сексуальное возбуждение сникло, словно проколотый воздушный шар.
      Внезапно она встала и голосом, в котором звучала вся скорбь мира, произнесла:
      – Будьте любезны, позвольте пройти.
      – Да, конечно, охотно, охотно, проходите, – забормотал я как последний дурак и вскинул руки, прижав их к туловищу, чтобы освободить ей побольше места… Точно скользкая рептилия, комок соплей накрепко прилип к лацкану пиджака наподобие фальшивого ордена или позорного знака. Все, конец. Она покинула микроавтобус, ни на мгновение не обернувшись, чтобы посмотреть на меня, хотя бы с сочувствием.
      Вошел контролер. Я яростно отряхивал лацкан, но добился только того, что эта штука размазалась и потянулась вниз, как изжеванная жвачка. Липкая дрянь жила своей собственной жизнью и не собиралась легко сдаваться…
      – Ваши билеты, пожалуйста.
      Контролер поравнялся с моим сидением. Билет! Где же он? Поглощенный мыслями о проклятых соплях и волнительной толстушке, я совершенно забыл о билете! Обычно я на протяжении всего пути держу его двумя пальцами и победоносно показываю даже раньше, чем служащий начинает компостировать билеты. Куда я его положил?
      – Ваш билет, сеньор?
      В карманах его нет! Нигде нет! Я уставился в пол, сгорая, скорее, от желания спрятаться, чем в поисках билета. Какое жалкое зрелище! Я ощущал, как взгляды всех пассажиров раскаленными иглами впились в мой затылок. К тому же старая карга, сидевшая впереди, с удовольствием повернулась и не сводила с меня крошечных глазок.
      – Вы держите его во рту, сеньор… Спасибо. Кстати, у вас к отвороту пиджака сопля прилипла…
      Я бежал от пересудов, выскочив на две остановки раньше, чем следовало. Я двигался проворно, на бегу неуклюже раскачиваясь всем туловищем, поскольку знал, стоит мне чуть-чуть замедлить шаг, как я неизбежно упаду.
      Когда я выбрался на мостовую, в моих ушах еще звучали раскаты гомерического хохота, которым бессердечный сброд приветствовал замечание наблюдательного контролера.
      В полном смятении, словно бык, сбившийся с пути, я стал переходить широкую улицу, которая называлась Авенида Партеногенесис, в безопасном месте у пешеходного светофора; но пережитое потрясение помешало мне сообразить, что горит красный. По правде говоря я его просто не заметил, как и еще один микроавтобус, лихо выруливший справа как орудие истребления рода человеческого. Он захватил меня врасплох и – не понимаю, как это могло случиться – смял меня и затянул под машину, раздавив двойным задним колесом. И прикончил меня в один миг.
      Какой страшный позор! Вот я лежу мертвый посреди улицы и являю собой постыдное зрелище. Моя месть не осуществилась, что пока еще допекает меня больше самой смерти; мало того, когда меня начнут осматривать, то найдут три порции ЛСД и подумают, будто я наркоман. Бедная матушка! Как она огорчится, когда ей скажут об этом…
      Сопли и микроавтобус с проклятыми заглавными «Б» – «Бастардильяс – Сан-Басо» – этого оказалось достаточно, чтобы разрушить мои планы и покончить со мной. Какой пустяк… Дерьмо!
      Но в конце концов, нет худа без добра, во всем можно найти крупицу утешения. В данном случае хорошо то, что я освободился от неврастении, хотя я уже почти сжился с этой болезнью и привык считать нормой, своего рода платой за тонкий ум. А главное, мне больше никогда, никогда не придется садиться в микроавтобус.
      А что с соплями? Понятия не имею, но готов побиться об заклад, с ними меня и похоронят.

Паника на транскантабрийской железной дороге