Яркими проявлениями возросшего влияния государства на экономические процессы был, к примеру, новый курс Рузвельта, выработанный после крупнейшего экономического кризиса на рубеже 20-30-х годов и его роль в быстрейшем преодолении его последствий. Весьма примечательна деятельность японского государства в послевоенный период, сыгравший важнейшую роль в японском экономическом чуде. В экономическом возрождении Европы после второй мировой войны огромную роль сыграли государственно-стратегические меры, в частности известный план Маршалла.
      1 Во многих странах созданы планы и прогнозы, носящие не директивный, а ориентировочный характер. Такие планы есть и Японии, Франции, Швеции, Таиланде. Государство планирует и контролирует государственные инвестиции, целевые программы, дотации, расходы на социальные нужды, цены. Из госбюджета дотируется сельское хозяйство: в Японии на 72%, Австрии - 44%, Швеции - 47%. Канаде - 35%. В США регулируются цены почти на треть потребительских товаров, в Германии, странах Европейского сообщества почти наполовину.
      Эволюции государственно-централизованного воздействия на экономические процессы в XX в. присуща своя внутренняя динамика. Здесь есть и свои подъемы, и свои отступления. Так, такие явления, как рейганомика и тэтчеризм, означают, по-видимому, определенное расширение зоны частнособственнической инициативы и ограничение государственного вмешательства. Признавая эту неоднозначную динамику как свойство любых общественных процессов, нельзя все же отрицать, что в целом экономика XX в. оказалась гораздо более подверженной общегосударственному воздействию, гораздо более сращена с институтами и механизмом общественно-политического влияния, чем в предыдущем веке. Своеобразным теоретическим отражением этой возросшей сращенности явилось кейнсианство - экономическое учение, поставившее во главу угла именно связь экономики и государственного регулирования [1].
      1 Дж. Кейнс писал, что им ставится задача найти такие величины, "которые поддаются сознательному контролю или управлению со стороны центральных властей в рамках той хозяйственной системы, в которой мы живем" (Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978. С. 240).
      2. Сдвиги в механизмах рыночной регуляции экономики. В XX в. рынок остался, как и прежде, основным экзаменатором общественного производства, а его воздействие на общественное производство таким же решающим. В то же время произошли и весьма существенные подвижки. Основные направления их заключаются в усилении элементов предвидения, прогнозирования рыночного спроса, его сознательного, целенаправленного формирования, обеспечение гарантий, планирование спроса, развитие рекламы, элементов управления рынком в целом. В этих целях используются данные современной науки: экономики, социальной философии, социальной психологии, прогностики, математики и ряда других. Маркетинг, получивший развитие в XX в., и представляет собой не что иное, как разветвленную и сложную систему целенаправленного управления рынком, его сознательного формирования, включая сюда и проведение научных и прикладных исследований рынка, рыночной конъюнктуры [2]. Все это привело к тому, что снизились элементы стихийности в рыночной экономике, произошла дальнейшая интеграция системы общественного производства и потребления. Развитие рынка привело к скачкообразному росту потребления всего общества, что выразилось в возникновении так называемого общества массового потребления.
      2 "Управление маркетингом - это анализ, планирование, претворение в жизнь и контроль за проведением мероприятий, рассчитанных на установление, укрепление и поддержание выгодных обменов с целевыми покупателями ради достижения определенных задач организации, таких, как получение прибыли, рост объемов сбыта, увеличение доли рынка и т.д." (Котляр Ф. Основы маркетинга. М., 1990. С. 56).
      С точки зрения человека, указанные изменения рыночных механизмов имели двоякие последствия. Во-первых, совершенствование рыночных механизмов означало изменение потребностей человека, их обогащение, разнообразие, что в целом означает развитие человека вообще. Во-вторых, целенаправленное воздействие на рыночные механизмы означало усиление влияния на человека, благодаря чему он нередко оказывался в своих потребностях продуктом массированной пропаганды, рекламы, жертвой навязанных вкусов и т.д. Иными словами, развитие рыночных механизмов означало рост давления на человека, опасность превращения его в объект манипуляций.
      3. Изменение отношения частной собственности. Частная собственность в XX в. является, как и прежде, экономической основой, стержнем товарно-денежной рыночной экономики. Вместе с тем налицо явное расширение субъектов этой собственности. Все большее число работников предприятий становятся акционерами, пайщиками этих предприятий, приобщаясь таким образом к числу лиц, связанных с предприятиями узами собственности [1]. Экономика XX в. подтвердила, что рост огромных транснациональных корпораций отнюдь не привел к отмиранию мелких предприятий, обслуживающих самые различные потребности общества. Здесь получили большое развитие различные формы частно-кооперативной собственности. Тенденция к росту этих форм собственности, к вовлечению в их орбиту значительных слоев населения в XX веке прослеживается довольно явственно. В XX в. существует и государственная форма собственности [2]. Следует при этом заметить, что государство как собственник является не чем иным, как особым частным собственником, и действует по тем же законам частнособственнической рыночной экономики. Как правило, государственные предприятия с трудом выдерживают ее требования. В XX в. институт частной собственности развивается и усовершенствуется, Это означает, что развивается и человек как субъект частной собственности. Все большее количество людей оказываются сопричастными в разных формах частной собственности орудиям, средствам производства, недвижимости и другим объектам собственности.
      Отношения собственности в советском обществе. В странах социалистического лагеря трансформация отношений собственности привела к появлению феномена власти - собственности. Наиболее рельефно этот феномен проявился в России. Поэтому мы его рассмотрим на примере советского общества.
      Общественная собственность в советском обществе как продукт возрастания энтропии человеческого содержания собственности. Ликвидация частной собственности в России открыла дорогу утверждению собственности общественной.
      Но все дело в том, что общественная собственность, именно как собственность людей, трудящихся, членов реальных коллективов, в советской России так и не сложилась.
      Как мы полагаем, в советском обществе произошло своеобразное возрастание социальной энтропии собственности. В тотальном равенстве всех по отношению к общественной собственности исчезли все человеческие различия, значит, исчезли все стимулы, импульсы саморазвития и движения. "Мое" как синоним собственности, как детерминанта экономического поведения, как опора жизни, цель приращения и развития - исчезла. "Наше" не стало "мое", не подняло его на более высокий уровень, оно попросту вобрало его в себя, растворило, уничтожило в себе. В данном случае для человека категория собственности потеряла экономически-личностный смысл. В конечном итоге в обществе сформировался экономический субъект, лишенный собственного экономического стержня, не имеющий экономической опоры, ни за что лично не отвечающий и никакой личной экономической цели не преследующий. То, что характеризовалось в советском обществе как общественная, общенародная собственность, базировалось не на реальном учете человечески-индивидуально го экономического интереса, не на опоре на него, отчетности перед ним, а, напротив, на сведении этого интереса к ускользающе малой величине. В таких условиях общественная общенародная собственность в советском обществе представляла собой по существу экономическую фикцию. Фиктивность, иллюзорность общественной, общенародной собственности выразились в явлении, получившем позже название "ничья" собственность. В социально-экономическом плане это довольно любопытный феномен. Это действительно ничья собственность, ибо она не принадлежала ни какой-либо конкретной социальной общности, группе, ни тем более какому-либо конкретному лицу. Она одинаково дистанцирована от всех социальных общностей, от всех людей как конкретных субъектов. Никакая общность не считает ее своей, не видит именно в ней воплощение, выражение, реализацию своего экономического интереса. Тем более не видит в этой собственности воплощения своего интереса каждый конкретный индивид. Эта собственность абстрактно принадлежит всем и потому не принадлежит никому конкретно, она - собственность всех и потому ничья. Отсюда определенная бесхозность, человеческая беззащитность этой собственности. Партийно-государственная собственность. Известно, что формы государственной собственности в мире чрезвычайно разнообразны. Однако им свойственно и нечто общее. Поскольку государство является политически-управленческим институтом, постольку и государственная собственность лишь опосредованно выражает какие-то иные, собственно человеческие отношения собственности. Она потому всегда существует как некое дополнение к собственно человеческой собственности, то ли общественной, то ли частной, она всегда вторична, всегда надстроечна, всегда форма, а не содержание. Поэтому же государственная собственность и не имеет своих экономических законов, развиваясь и функционируя на базе модифицированных законов собственно человеческой собственности.
      Как мы полагаем, данную собственность, может быть, точнее характеризовать не как государственную, а как собственность государства. Смещение грамматически-смыслового акцента в данном случае отражает тот факт, что государство является собственником в ряду других аналогичных собственников и в этом ряду ему отнюдь не принадлежит ведущая роль. И хотя эта собственность весьма специфична, тесно сопряжена с интересами и потребностями всего общества, но существует, функционирует она по общим законам той "человеческой" собственности, которая господствует в данном обществе.
      Совсем иначе обстояло дело с государственной собственностью в советском обществе. Напомним, что государственная форма собственности в советском обществе сложилась в условиях своеобразного человечески-собственнического вакуума. В таких условиях государственная собственность конституировалась как универсальная форма бытия собственности. После революции очень быстро государственная собственность в обществе стала единственной и всеохватной. Так, в 1937 г. удельный вес государственного сектора составлял в промышленности - 99,8%, в сельском хозяйстве - 98,5%, в розничном товарообороте - 100%. Если к этому прибавить, что государство сохраняло полный контроль над всеми кооперативными формами, ясно, что советское общество стало обществом абсолютного и безраздельного господства государственной формы собственности. Никакой другой собственности в Советском Союзе и не было.
      Наконец, следует отдельно и специально рассмотреть вопрос о месте и роли коммунистической партии в системе государственной собственности.
      Тезис о государственной собственности в советском обществе не вполне корректен, более того, он в определенной мере двусмыслен. Его двусмысленность заключается в том, что создается впечатление, будто государство, и только оно одно, является субъектом собственности, а коммунистическая партия стоит в стороне от отношения собственности.
      Если речь идет о политико-юридической легитимизации собственности, то здесь действительно на первой позиции находится государство, а партия пребывает как бы в тени. Но если вопрос о собственности встает в его реальном содержании, т.е. как вопрос о принятии реальных и важнейших экономических решений, о планировании кономики, выборе экономических приоритетов, о распоряжении произведенной продукцией, о принципах ее распределения и т.д., то здесь слово, воля коммунистической партии являются определяющими. Всякому, кто мало-мальски знаком с советским образом жизни, как и образом жизни других социалистических стран, известно, что все как стратегические, так и локально-тактические решения, - все это прерогатива коммунистической партии. Что же касается государства, его органов, то на их долю нередко выпадала роль юридически-административного оформления партийных решений - не больше. Все это свидетельствует о том, что коммунистическая партия не только не стояла в стороне, но была ведущим, основным субъектом всей собственности общества, она, если можно так выразиться, владела не только контрольным, а всем пакетом акций, дающим на нее право.
      Поэтому, строго говоря, собственность в советском обществе следует характеризовать не как государственную, а как партийно-государственную.
      Социально-экономическая суть преобразования собственности в советском обществе. Мы полагаем, что всеохватность, тотальность, единственность партийно-государственной собственности в советской России знаменует собой не чисто количественное расширение рамок собственности, а означает качественное изменение самого этого феномена. Суть таких изменений заключается, на наш взгляд, в трех принципиальных моментах.
      Во-первых, из этой собственности "выпадает" человек, его реальный экономический интерес. Конкретно-индивидуальный экономический субъект перестает быть основой, источником всей системы отношений собственности.
      Во-вторых, кардинально меняется, если можно так выразиться, социологическое гнездо собственности. Это означает, что собственность из феномена человечески-экономических отношений трансформируется в феномен политико-государственной системы, из качества, характеризующего человека как экономического субъекта, мир его экономически-мотивационных отношений, превращается в качество, характеризующее определенную политико-государственную систему, ее экономические возможности, отношения, роль в обществе.
      В нашей литературе нередко проводилось различие между собственностью как объективным, экономическим отношением и собственностью, как юридически-правовым отношением. В принципе это совершенно верное разграничение, но применительно к советским условиям оно теряет силу. В условиях партийно-государственной собственности реальные отношения собственности срастались с политико-правовыми, растворялись в них.
      В-третьих, кардинально изменяется сама природа отношений, связанных с собственностью. Это означает, что собственность из экономических отношений человека к веши, другим людям, самому себе трансформировалась во властное отношение, отношение политико-властной субординации, подчиненности, координации. Собственность в советском обществе срасталась с властью, растворилась в ней, стала ее неотъемлемой частью.
      В определенном смысле можно утверждать, что власть в советском обществе - это особое состояние, которое можно характеризовать как власть-собственность. Там, где была власть, там проявлялся феномен собственности, где ее не было - не было и собственности. Собственником в советском обществе был тот, тогда и в такой степени, кто, когда и в какой степени обладал властью. И напротив, собственником не был тот, кто властью не обладал. Было обладание властью - была собственность, терялась власть терялась и собственность [1].
      1 Л.В. Васильев, характеризуя урбанизированные протогосударства, писал: "Верховная власть правителя рождает представление о его верховной собственности, собственность рождается как функция воли и владения, как функция власти. Власть и верховная собственность ее высшего субъекта нерасчленимы. Перед нами - феномен власти-собственности. Власть-собственность - это альтернатива развитой, т.е. европейской частной собственности, будь то античная или буржуазная, причем в нашем неевропейском случае это не столько собственность, сколько именно власть, так как функция высшего и на первых порах единственного в коллективе собственника опосредована причастностью к власти, т.е. не к личности, но к должности правителя" (Васильев Л.В. Генеральные очертания исторического процесса//Философия и общество. 1997. No I. С. 143. См.: Он же: Феномен власти - собственность//Типы общественных отношений на Востоке в средние века М., 1982; Он же. История Востока М., 1993. Т. 1).
      В контексте партийно-государственной собственности как властного отношения в определенном свете раскрывается и феномен ничьей собственности. Действительно, если собственность выступает как чья-то, если в собственности совершенно четко явлен чей-то конкретно-человеческий интерес, если за ней стоит совершенно определенный экономический субъект, то такая собственность не может трансформироваться в политико-властное отношение, в качество безличностной политической субстанции. В данном случае человечески-индивидуальное наполнение собственности как бы восстает против политико-властного перерождения собственности. Отсюда очевидно, что утверждение ничейности собственности, своеобразное дистанцирование собственности от каждого конкретного индивида является ни чем иным как своеобразным созданием благоприятного социально-антропологического фона для утверждения собственности как качества политико-властной системы. Ибо чем больше собственность ничья, тем меньшее число субъектов эксплицируют свои собственные человечески-индивидуальные интересы; чем неопределеннее, абстрактнее эти интересы, чем с меньшей силой они проявляются, ем легче и проще политике-властной системе именно себя утвердить в качестве всеобщего субъекта общенародной собственности, т.е. собственности всех. В данном случае тотальная человеческая ни-чейность собственности предстает как неотъемлемый компонент тотальной же концентрации собственности в политико-властной системе [1].
      1 Глубоким смыслом наполнены слова К. Маркса: "Каждый индивид обладает общественной мощью в форме вещи. Отнимите эту общественную мощь у вещи вам придется дать ее одним лицам как власть над другими лицами" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 100-101). Мы это понимаем так: если индивида лишить частной собственности, "общественной мощи вещи", то альтернативой этого лишения является монополия власти в обществе.
      Трансформация собственности в советском обществе выводит советскую партийно-государственную собственность из классически-традиционных определений собственности, превращает ее в совершенно особый феномен. Можно сказать, что партийно-государственная собственность в советской России имела лишь внешние признаки сходства с собственностью, отличаясь от нее по существу. Данная партийно-государственная собственность не была человеческим качеством и отношением, не произрастала из него и на него не ориентировалась. Она жила, функционировала совсем в другом измерении, другом пространстве. Поскольку же основой собственности всегда был, есть и будет человек, постольку эта собственность не была в полном смысле этого слова собственностью. Сказанное означает, что с точки зрения всемирно-исторической эволюции собственности советская партий но-государстве иная собственность была не чем иным, как формой разрушения, деградацией собственности вообще.
      Думается, B.C. Нерсесянц был совершенно прав, когда утверждал: "В силу своих свойств (обезличенность, надындивидуальность, отчужденность от людей, "ничейность", абстрактная всеобщность, "огосударствленность", коммунистическая политизированность и т.д.) "социалистическая собственность" как специфический исторический феномен и определяющая основа нового строя (реального социализма) - это по существу уже не собственность в строгом (экономическом и правовом) смысле данного социально-исторически определенного явления и понятия, а нечто прямо противоположное. Это некий симбиоз монополии коммунистической политической власги с монополией хозяйской власти, сплав власти над членами общества с властью над его имуществом и богатством, сочетание власти над людьми с властью над обобществленными вещами, словом, единый политико-производственный комплекс, централизованный фонд производительных сил страны, находящийся в ведении монопольной коммунистической власти - хозяина" [2].
      2 Нерсесянц B.C. Философия права М., 1997. С. 156.
      7. Из истории социально-философской мысли. Фрагменты
      Поскольку потребность в знакомстве с развитием и современным состоянием мировой социально-философской мысли у вдумчивых студентов, аспирантов и тем более преподавателей философии весьма велика, мы посчитали целесообразным каждую главу пособия сопроводить очерком, в котором в предельно краткой форме излагаются взгляды ведущих социальных философов по рассматриваемым проблемам. Ниже приводится список источников по истории социальной философии.
      Буржуазная социология на исходе XX века. М., 1986.
      Буржуазная философия XX века. М., 1974.
      Герье В. Философия истории от Августина до Гегеля. М., 1915.
      Зотов А.Ф., Мельвиль Ю.К. Буржуазная философия середины XIX - начала XX века. М., 1988.
      Идеалистическая диалектика в XX столетии. М., 1987.
      История буржуазной социологии XIX - начала XX века. М., 1979.
      История буржуазной социологии первой половины XX века. М.,1979.
      История политических и правовых учений/Под ред. B.C. Нерсесянца. М., 1983.
      История философии: В2т. М., 1940-1941.
      История философии: В б т. М., 1957-1965.
      Ковалевский И.М. Социология. Т. 1. Исторический очерк развития социологии. M., 1910.
      Кузнецов Н.В. Немецкая классическая философия второй половины XVIII начала XIX века. М., 1989.
      Лососий И.О. История русской философии. М., 1991.
      Раппопорт X. Философия истории. СПб., 1898.
      Рассел Б. История западной философии. М., 1959.
      Современная западная социология: Словарь. М., 1990.
      Современная западная философия: Словарь. М., 1991.
      Соколов ВВ. Европейская философия XV-XVII веков. М, 1984.
      Философская энциклопедия: В 5 т. М., 1960-1970.
      Философский энциклопедический словарь- М., 1989.
      Как мы полагаем, обращение к взглядам социальных философов прошлого и настоящего позволяет достичь нескольких эффектов.
      Во-первых, это эффект историко-социально-философского познания. Он означает, что знакомство с предложенным материалом, равно как и с программной разработкой каждой темы, позволит тем, кто этого пожелает, самостоятельно углубить свои познания в области социальной философии.
      Во-вторых, это своеобразный кумулятивный эффект. Дело в том, что многие философы, взгляды которых излагаются, отнюдь не являются именно и только социальными философами. Социально-философские идеи приходилось как бы извлекать, вычленять из их наследия. И когда эти идеи были - даже в самом общем виде - сгруппированы вместе, стало воочию видно, насколько мошна и богата социально-философская струя в мировой философии.
      В-третьих, это своеобразный эффект социальной философии К. Маркса. На фоне истории мировой социально-философской мысли и ее современного состояния рельефно высвечивается, из каких корней вырастала социальная философия Маркса, в чем она продвинулась вперед, каким процессам дала импульс, какие проблемы блокировала и толкнула на ложный путь, в чем сила и прорыв этой философии, в чем ее слабости и иллюзии. Одним словом, знакомство с мировой социально-философской мыслью позволяет глубже, объемнее понять социальную философию К. Маркса, так же, впрочем, как и любую другую социально-философскую систему.
      Наконец, в-четвертых, это эффект актуализации. Пожалуй, для нас он был одним из самых неожиданных и сильных. Ну, казалось бы, что общего между, скажем, эпохой Аристотеля, Гегеля и нашими днями. Казалось бы, давным-давно их идеи должны были покрыться архивной пылью. Но вчитываясь в труды наших даже самых далеких предшественников, поражаешься, как созвучны многие их мысли нашим сегодняшним духовным метаниям, более того, насколько в ряде случаев они мудрее, проницательнее нас. Духовная элита человечества на протяжении веков бьется над коренными проблемами человеческого бытия, а мы в слепой гордыне нашей отворачивались от этих поисков, не внимали голосу предостережений и разума, доносившемуся к нам из прошлого.
      Таким образом, обращение к фрагментам из истории социальной философии и ее современным изысканиям оказывается не простой приставкой, своеобразным гарниром к изложению основного материала, а весьма важным компонентом для постижения самой сути излагаемой социально-философской концепции, для понимания современных проблем.
      Труд в древнем мире. В греко-римской цивилизации уделялось значительное внимание проблемам труда. Платон (427-327 до н.э.) указывал на общественное значение разделения труда, он первый подчеркивал значение трудового воспитания. Принцип разделения труда он считал основным принципом построения идеального государства. Аристотель (384-322 до н.э.) высказал положение о разделении физического и умственного труда, считая его естественным. Он также впервые разделил меновую и потребительную стоимости. В Древнем Риме Лукреций Кар (99-55 до н.э.) считал, что человек тогда стал отличаться от животных, когда начал производить орудия труда, обеспечившие ему превосходство над природой. Сначала люди использовали руки, затем палки, затем орудие и оружие, что и было началом человеческой цивилизации. Следовательно, труд и был основой прогресса человеческого обшества.
      Труд в средние века. Понимание труда в это время базируется на деологии христианства, труд рассматривался как Божье наказание. Августин Блаженный (354-430) отвергал презрение к труду, следовал высказыванию апостола Павла: кто не работает, тот не должен есть. Сельскохозяйственный труд он ставил выше других видов труда. Фома Аквинский (1225-1275) выступал за разделение физического и умственного труда, отдавая физический труд низшим социальным слоям. Ибн Хальдун (1332-1406) подчеркивал, что труд источник всех ценностей и богатств. Он отвергал презрение к труду, считая его причиной деградации общества. Труд - предпосылка человеческого су-шествования. Разделение труда вытекает из природы человеческой деятельности и бывает двух типов: особое, как предпосылка активности и общее, возникающее в процессе развития общества [1].
      1 См.: Маркович Д Социология труда. М., 1988. С. 125-126
      Труд в Новое время. Понимание труда в Европе в этот период было связано с протестантизмом, который выдвинул требование осуществления Царства Божьего на Земле. Путем к этому царству является труд, дисциплина всех, общая необходимость труда. Эти идеи развивали Мартин Лютер (1483-1546), Жан Кальвин (1509-1564). Они считали, что именно в труде, в соблюдении деловой морали исповедуется вера. "Протестантская этика" стала теоретико-нравственной основой труда в капиталистическом обществе.
      Важным этапом в развитии понимания труда были идеи социалистов-утопистов. Томас Мор (1478-1535) выдвинул идею, что труд - дело чести, что разнообразие труда и отдыха должно служить развитию человека. Томазо Кампанелла (1568-1639) считал труд, особенно в земледелии, полезным и благородным. Клод Анри Сен-Симон (1760- 1825), как и другие социалисты, считал труд общественной категорией, обязанностью всех людей и источником всех добродетелей. Он предлагал распределение по труду и выступил против эксплуатации. Шарль Фурье (1772-1837) считал, что труд должен быть удовольствием, выступал за осуществление права на труд как основы всех прав человека.
      Адам Смит (1723-1790) в своем труде "Исследование о природе и причинах богатства народов" (1776) одним из первых глубоко раскрыл природу экономики на примере буржуазной экономической системы. А. Смит - один из авторов теории, согласно которой именно труд является субстанцией любой стоимости. Тем самым вскрыл социально-экономические основы труда в обществе. А. Смит обосновал разделение производительного и непроизводительного труда. Он считал разделение труда важным фактором экономического развития, поскольку оно расширяло применение машин. Видя ограничивающее воздействие на человека разделения труда, предлагал компенсировать его введением всеобщего образования. А. Смит делил общество на три класса: наемных рабочих, капиталистов, крупных землевладельцев, читая это деление естественным. По его мнению, основным источником общественного богатства является индивидуальное стремление к благополучию, желание добиться высокого положения в обществе. Условием процветания общества он считал господство частной собственности, невмешательство государства в экономику, отсутствие препятствий личной инициативе. А. Смит признавал объективный характер экономических законов, использовал материалистическую методологию анализа экономики. Наряду с экономическими исследованиями А. Смит занимался проблемами этики - "Теория нравственных чувств" (1759).
      С именем Георга Гегеля (1770-1831) связаны фундаментальные прорывы в понимании труда. Прежде всего Г. Гегель, если можно так выразиться, возвысил анализ труда до уровня глубокого философского рассмотрения. До него никто до этого уровня не возвышался, да и после него эта абстрактная высота достигалась единицами. Хорошо разбираясь в отдельных видах труда, Г. Гегель выдвинул положение о труде как всеобщей субстанции человеческого бытия, о труде вообще. По его мнению, труд выступает формой реализации сознания вообще, индивидуального сознания человека в частности. Поскольку же для Г. Гегеля развитие духа имеет решающее значение, то и труд, в котором дух реализуется, является важнейшей формой развития человека. Более того, Гегель прекрасно понимал, что именно в труде самоосуществляется, становится человек. По сути дела, он признавал решающую роль труда в жизни человека, общества. Г. Гегель отождествлял труд с деятельностью вообще, включая в труд широкий спектр деятельности: теоретический труд, труд по производству предметов, труд во имя общих интересов, например государственный, творческий (художественная деятельность, осуществление функций веры). В связи с трудом Г. Гегель рассматривал множество смежных проблем, средства труда, предмет труда, собственность и т.д. Наследие Г. Гегеля в области философских проблем труда по-настоящему еще не осмыслено и не оценено.
      Макс Вебер (1864-1920), немецкий философ, уделял большое внимание социально-философским проблемам экономики, экономической социологии. Он рассматривал экономическую жизнь как составную часть общества, тесно связанную с другими ее частями, в особенности с политикой, правом, религией.