– Вы не питаете к нему особо нежных чувств.

– Нет.

– А этот парняга Черчилль – он, похоже, менее чем компетентен.

– До сих пор он с нами некрасиво поступал, это уж точно.

– Как вы считаете – он на содержании у неприятеля? Это предположение как-то на днях высказал Ха-Ха.

– Я этого педрилу никогда не слушаю. Еще чаю?

– Уже напился, благодарю вас.

– А это еще что? – сказал Ланселот. Он разворачивает полоску бумаги, оказавшуюся в его коробочке печенья герл-гайдов.

Сэр Колгреванс заглянумши ему через плечо.

– Похоже на математическую формулу.

– Действительно, – сказал Ланселот и сунул бумажку себе под шлем. – Ладно, к делу.

И они возобновили свой треск и грохот.

Артур, сэр Кэй, сэр Элин Белый и сэр Ламорак Уэльский изучаючи локомотив, приваренный к рельсам.

– Как у нас вообще сварку разваривают? – спросил Артур. – Рубят ломом?

– Можно заставить их удалить рельсы, – сказал сэр Ламорак, – с носа и кормы локомотива. Эту секцию тогда можно спихнуть на одну сторону и проложить новые рельсы. Но тогда вам потребуется довольно мощное что-то, дабы им спихнуть эту дуру.

– Они могли бы проложить рельсы перпендикулярно существующим путям и пустить по ним другой локомотив, – сказал сэр Кэй. – Но на это уйдут ишачьи годы.

– Если б Мерлин не удалился от дел, он бы убрал его по волшебству, – сказал король. – „Прочь!“ – сказал бы он, и эта штука бы исчезла. Боюсь, я никогда адекватно не ценил Мерлина. – Король примолк. – Ну и здоровенный же ублюдок.

Дальнейший осмотр довольно крупного локомотива.

– А я говорю – взрывать, – сказал сэр Элин. – У меня с собой как раз достаточно гелигнита, чтобы разместить вышеозначенное транспортное средство в приятственной близости от острова Уайт, если пожелаете.

– У нас на острове Уайт проживает свыше шестидесяти тысяч подданных, – сказал сэр Кэй. – И большинство лояльны, я бы сказал. Лояльны и богобоязненны. Вывалить на них локомотив посреди ночи – предприятие в высшей степени неуместное. Не то чтобы я сомневался в ваших способностях.

– Во Франции я взорвал девятнадцать мостов, – сказал сэр Элин. – И со всеми до единого поработал на совесть и аккуратно. Проверьте мои отчеты, если угодно.

– Можно бы приказать саперам вырыть под ним тоннель, – сказал сэр Ламорак, – и когда яма окажется достаточно велика, обрезать рельсы, и локомотив в нее провалится. Затем мы его засыпаем и прокладываем новые рельсы. Что скажете?

– Если б его можно было как-то расплавить , – произнес сэр Кэй. – Построить вокруг него некую печь…

– Подденьте домкратом, – сказал Артур. – Удалите колеса с присоединенными к ним рельсами. Замените колеса. Замените рельсы. Опустите локомотив на место – и пожалуйста.

– Превосходная мысль, – сказал сэр Элин. – Чисто, организованно, логично, логично-хирургично, хирургично-исполнительно…

– Идеальное решение, – сказал сэр Кэй. – В такие минуты понимаешь, отчего вы стали королем, сир. Ваша идея в пятьдесят раз лучше любой из наших.

– Мне хотелось бы поддержать эти настроения, – сказал сэр Ламорак, опускаясь на колени, – от всего сердца и души.

– Moi aussi3, – сказал сэр Элин. – Подлинное чудо интеллекта свершилось пред самым нашим взором.

– Вы слишком суетитесь, парни, – сказал Артур. – Простая каждодневная гениальность, не более того. Зовите своих железнодорожников, пусть приступают.

Артур, сидя на бочке топлива, диктует.

– …что превышает мои силы в настоящий момент.

Сэр Кэй поднимает взор от стенографического блокнота.

– А это в самом деле превышает ваши силы?

– Похоже, что да, – сказал Артур. – Этой войне одно удалось – убедить меня, что некая часть бытия поистине превышает мои силы. Переживание до крайности неприятное. Вы слыхали сегодня утром Эзру?

– Пропустил. Хорошо выступил?

– Первый сорт. Сказал, что Рузвельт – имбецил, а все идеи ему подсказывает Феликс Франкфуртер. Обозвал Рузвельта Франклином Д. Франкфуртером Жидфельдом.

– А Ха-Ха?

– Ха-Ха опять нападал на королеву.

– Конкретнее?

– Я не стану повторять. Речь шла о шотландском малом. Или о якобы шотландском малом.

– Э-м.

– Интересно, существует ли он на самом деле. Этот шотландский малой.

– Э-м.

– В старину я бы ее сжег. Просто по одному шепотку.

– И как гром среди ясного неба на нас бы свалился Ланселот и спас бы ее. Положив по ходу дела полдюжины отличных рыцарей.

– Да. На Ланселота всегда можно положиться. Именно поэтому я ощущал, что совершенно волен делать ставку на кол. Ланселот меня никогда не подводил. И взгляните-ка на это. – Он протянул сэру Кэю бумажку.

– Что это?

– Повестка. Выполнять гражданскую повинность присяжного, – сказал Артур. – Можно ли как-то отлызнуть? Все-таки разгар войны?

– Вероятно, вам сойдет с рук, если напомнить, что вы король.

– Тогда подымется шум, что король пользуется служебным положением, дабы увильнуть от священной обязанности.

– Ну а так, чтоб и волки сыты, и овцы целы, не выйдет.

– Я знал, что на ваше глубокомысленное мнение всегда можно положиться.

– Касательно Пророчества, – сказал сэр Кэй.

– Ну? – сказал Артур.

– Мне просто кажется, что в данный момент было бы неплохо на него взглянуть. Не проливает ли оно какой-либо свет на проистечение событий и все остальное.

– Вам просто хочется его увидеть. Пророчество. Сам документ.

– Если вы сочтете сие подобающим, сир. То есть, я полагаю, что нынешний момент так же хорош, как и любое другое время, что скажете?

– Я управляю страной так, что вам не по душе, – вы это хотите сказать? Войну проигрываю, нам грозят гражданские беспорядки, поэтому давайте-ка вытащим старое доброе Пророчество и сверим курс. Особенно раз вы не верите, что оно существует на самом деле, и считаете его просто монархической белибердой. Мол, пусть мещане потрепещут…

– Я признаюсь в наличии у меня определенной доли простого человеческого любопытства, да.

– Возможно, я позволю вам глянуть одним глазком.

– Это будет весьма любезно с вашей стороны, сир.

– Но не целиком. Если я покажу его полностью, вы будете знать столько же, сколько и я, не так ли?

– Едва ли. Я ж не король. Таким образом, даже увидь я, из этого совершенно не следует, что я различу, если вы понимаете…

– Это верно. Ну что ж, тогда я позволю вам взглянуть.

– Отлично.

– Может, в среду. Да, в среду, а еще лучше – в четверг.

– Артур, вы надо мною насмехаетесь.

– Мерлину было всего семь, когда он произнес слово. Сидя на камне. Он набрал в грудь побольше воздуху – вдохновение – и говорил семь часов. Пророчество делится на семь частей. Меня в данный момент больше всего беспокоит Часть Шестая.

Сэр Роже де Ибадан беседуючи с Красным Рыцарем – сэром Железнобоком, рыцарем Красного Поля.

– Отсутствие гибкости, – сказал сэр Роже. – Вот что вас свалит.

– Вам-то легко рассуждать, – сказал Железнобок. – Вашему народу в этой войне терять нечего. А у нас тут тевтонские орды намылились в любой момент через границу хлынуть.

– Оставлять все мышление на долю Партии подобает только дикдику, – сказал сэр Роже. – По моему мнению. Индивидуальное мышление, сколь бы кривым или разложившимся оно ни казалось, – необходимое условие творческой эксплуатации бытия.

– Что есть дикдик?

– Мелкая восточноафриканская антилопа, практически безмозглая, – сказал сэр Роже. – Я не имел в виду никого оскорблять. Но мне больно видеть, как взрослые мужчины и женщины заваливаются на спину и обнажают, так сказать, горло ножу.

– Партия олицетворяет коллективную мудрость народа, – сказал Красный Рыцарь. – А кроме того, у Партии имеется доступ к информации, какого нет у частного лица. Для меня весьма предпочтительно оставлять важные решения Партии, нежели толпе психов в Парламенте.

– Именно парламентский путь обеспечивает слышимость гласу народа.

– Однако народ – и я не исключаю из него себя, – по большей части очаровательно не осведомлен в общественных делах.

– Мой отец бывало то же самое говорил: „Они знают больше нас, у них есть такая информация, которая нам и не снилась“. И это – о правительстве, которое повергло страну в полную разруху!

– Партия спасла мою страну от наикошмарнейшей из всех вообразимых тираний, – сказал Железнобок. – Такое не забывается.

– А как же процессы 37-го?

– Вы меня утомляете, – сказал Красный Рыцарь. – Вопрос в другом: где Артур? Где Гвиневера? Кто управляет страной?

– Насколько я слыхал, Мордред. Сам не знаю, почему эти люди не разглядели его характера. Мне все представляется простым.

– Незатейливым, как „Правда“, – сказал Красный Рыцарь. – Даже в России мы знаем про Мордреда.

– Русский народ сплетничает о королевских особах?

– Только на кухонном уровне, – сказал Железнобок. – У меня кухонь четыре. Естественно, какие-то слухи просачиваются наверх.

– У вас что же, есть слуги?

– Ну, не вполне слуги. Кое-кто время от времени приходит помочь по хозяйству.

– И сколько таких?

– Дайте подумать, – сказал Железнобок. – У нас имеются эконом, шеф-повар, два повара, несколько счетоводов – по-моему, четверо, – дворецкий и горничные. Тринадцать горничных, я полагаю. Ну, потом конюхи и те, кто надзирает за теми, кто в полях, и так далее. Да, и еще ветеринар.

– Прекрасная мечта, с черной точки зрения. Это и есть Революция?

– Я сражался на стороне Красной Армии, когда все мои приятели – ну или большинство – были на стороне Белых. Партия это запомнила.

– Вы вовсе не кажетесь стариком.

– Радость битвы. Не дает стареть.

– А она вообще существует – эта радость битвы? – спросил сэр Роже. – Мне, наверное, доводилось ее переживать, но для радости она как-то странно депрессивна. Да-да, я подвержен унынию. Я некоторым образом мрачен вот в эту самую минуту.

– Я нынче тоже мрачноват, – сказал Красный Рыцарь. – Сочетание войны и моего обостренного исторического сознания.

– Мой добрый сэр, но вы же убиты горем и вполовину не так, как я.

– Я убит горем больше, чем все, кто мне в жизни встречался, – сказал Красный Рыцарь. – А с годами мое обостренное историческое сознание лишь расширяется и углубляется. Со всем должным уважением, ваша скорбь – просто шутка в сравнении с моей.

Тогда сэр Роже от горя лишился чувств, а потом пришел в себя и лишился чувств опять, и всякий раз, приходя в себя, он заново лишался чувств.

– А, Иисусе, – сказал Красный Рыцарь, – горя прекраснее я в своей жизни не видал, ни у мужчины, ни у женщины, ни у священника, ни у мирянина. Что же вселяет в этого доброго рыцаря такую печаль?

– Любовь, – сказал сэр Роже, приходя в себя. Он принялся тыкать в рукав своего черного дублета кинжалом с серебряной рукояткой. – Я огорчен так прежестоко, как огорчен был Ланселот в тот день, когда благородная охотница стрелой пронзила ему ягодицу, а он не сумел вытащить зазубренный наконечник, засевший в нем на шесть дюймов, и в седле сидеть не мог совсем, а мог только лежать поперек бедной кобылы на животе, и ноги его болтались, а великолепная голова колотилась о бок несчастной скотины при каждом шаге всю дорогу до Вестминстера.

– Перестаньте с ножиком баловаться, – сказал Красный Рыцарь. – Вы действуете мне на нервы. Но есть ли, могу я спросить, какое-либо препятствие к достижению ваших надежд? Что – леди холодна или, быть может, предпочла другого? Или же дело в ее супружестве, при условии, что таковая беда с нею приключилась, а в этом случае я не смогу ничего вам присоветовать, ибо Центральный Комитет не одобряет адюльтеры, которые…

– Ничего подобного, – сказал сэр Роже, – однако гораздо хуже. Любовь подсунула мне кручину, заставшую меня врасплох. Та, кого люблю я, – не честная женщина.

– Женщина с дурной славой?

– О, слава ее превосходна – в ее ремесле, разумеется. Лучше не бывает.

– И каково ж ее ремесло?

– Она – разбойница с большой дороги. Семь дней назад на дороге в Багинтон избавила меня от некой денежной суммы. Настолько незначительной, что стыдно.

– Она одержала верх над рыцарем, с ног до головы закованным в броню?

– У нее был пулемет системы Стена. Ее зовут Кларисса. Понятия не имею, настоящее имя, или она его использует лишь как псевдоним для работы.

– Насколько я понял, она красотка.

– Сногсшибательная. И на ней была полупрозрачная блузка.

– Понимаю.

– Все дело в работе ума, знаете. Он околдовывает вполне ординарные вещи, вроде женских грудей, и те начинают казаться чудесными и редкими.

– Da.

– Так вы не считаете меня глупцом?

– Не больше, чем любого другого идиота.

– Я рад.

– Хорошо.

– И все равно абсолютно несчастен, вы понимаете.

– Поистине.

Лионесса и Эдвард на палубе танкера „Урсала“. Слушаючи Эзру по корабельному радио.

– Следующий мир, – говорил Эзра, – уже не будет заключаться парочкой жидов, рассевшихся за столом переговоров или стоящих за картонными рубашками, что представляют их перед публикой. И основная цель мира будет не Версальская. Не подготовка следующей войны. На это и нацеливался Версаль – своими кинжалами и демаркационными линиями, своими „шкодами“ и марионеточными режимами. Своими пушечными заводами, работающими на еврейские деньги, полученные от займов, основанных на тех средствах, что путом своим добывали арийские народы – путом крестьян-батраков и промышленных работяг. Следующий мир не будет покоиться на международных займах. Уясните хотя бы это. И Англии определенно нечего будет сказать о том, черт побери, какие условия она выдвигает.

– Я полагаю, он безвреден, – сказал Эдвард. – Люди никак не могут верить всему этому гнилью.

– Позиция у него любопытная, – сказала Лионесса. – Обрати внимание на этих „работяг“. На что намекает его фрикативное „г“? Если веришь тому, о чем парни треплются в пивных, вывалив пуза на стойки, поверишь чему угодно.

– Нас переподчинят, могу себе представить, – сказал Эдвард. – Вероятнее всего, откомандируют в разные подразделения. Поезжай, наверное, первой. К тому же у тебя – муж.

– Как бы муж, – сказала Лионесса.

– Ну, вот, стало быть, и все.

– Это пораженчество – вот что это такое, – сказала Лионесса. – Ну почему все вокруг меня так уверены, что все обязательно выйдет плохо? В кампании, в войне, у нас с тобой…

– Я же штукатур, – сказал Эдвард. – Вот в этот момент я – неплохая имитация офицера и джентльмена, а на самом деле я штукатур. А ты – королева, и супруг твой король, скорее всего, отымет мне голову, когда тебя найдет.

– Унтанк, все всякого сомнения, в ярости, но в ярости он почти все время, ничего нового. Сомневаюсь, что он уж очень ревностно меня ищет.

– Вероятно, меня арестуют, едва я зайду на почту. Вероятно, я увижу на стенах свою фотографию – вместе с остальными дамскими угодниками.

– Ни одной стены ни одной почты на свете на всех вас не хватит.

– Никогда раньше не сходился с королевой.

– Ну и как?

– Неплохо. Теперь я вижу, как пишут романы, оперы и все прочее.

– Быть королевой довольно ужасно. Нужно посещать мероприятия. А там – стоять и улыбаться, пока местный деятель объясняет, как пакуют торф.

– И как же пакуют торф?

– Весьма умело, – сказала Лионесса. – Но суть в том, что тебе совершенно не хочется знать, как пакуют торф, и ты, черт возьми, абсолютно уверена, что твой добрый супруг во дворце покрывает Гленду или другую какую даму, пока ты осеняешь своим присутствием инаугуральную церемонию нового торфоупаковочного предприятия.

– Понимаю.

– В Гооре торф – одна из главных статей экспорта. Две оставшиеся – бинты всех размеров и порнографические фильмы. Мой супруг лично заинтересован в киноиндустрии.

– Мило разнообразный ассортимент продукции.

– О, мы процветаем, особенно в военное время. Но быть королевой, даже столь буколической разновидности, – значит ведать такую скучищу, коя ведома немногим смертным. Например ободрять раненых в госпиталях. Видит бог, конечно, они страдали и страдают, но о чем с ними говорить? „Здра-авствуйте, а вы откуда будете? У нас тут, похоже, ножки не хватает?“ Нет у меня к этому призвания.

– Готов спорить, тебе это удается великолепно.

– Он даже попросил меня в одном сняться. В фильме.

– А ты что?

– Снялась. Фильм получил приз на фестивале.

– Хочешь меня шокировать? По-моему, не удалось.

– Там была сцена с другой женщиной. На самом деле – с Глендой. Мы довольно неплохо провели время. Я сама удивилась.

– А можно его где-то посмотреть? Они есть в местных клубах синефилов?

– Я пытаюсь тебе объяснить, почему сбежала.

– Не обязательно.

– Разумеется, мне это удается – королевствовать. У меня и кровь подходящая.

– Превосходнейшая кровь, я уверен.

– Тебя я бы сделала епископом. Благословлял бы нашу постель, перед тем как мы туда запрыгиваем.

– Да я буду поминутно через плечо оглядываться, не сверкают ли сзади молнии.

– Из тебя чертовский епископ бы вышел. Пихал бы игрушки сироткам на Рождество. Пихал бы…

– Да, да. Тебе положительно нравится недозволенное.

– Дозволенное мне до сих пор не помогало. Сколько еще у нас дней, как ты считаешь?

– Говорят, еще полтора.

– Где высаживаемся?

– А вот этого не скажут. От болтливых языков тонет много моряков, гласит пословица. Причем гласит все чаще и чаще.

– Если б у нас еще осталось то славное пойло, которое мы пили в юности.

– На самом деле, – сказал Эдвард, – я договорился тут с одним коком.

– Хватайте самые яркие игрушки, – посоветовал Эзра. – Все мои вещи сработаны топорно.

– Необычная для него строка, – сказала Лионесса.

– Но я пишу больше станцев по утрам, когда мне лучше. Мальчик-безумец порки ‘збежит, – сказал Эзра, – la gente intanto strillava a tempesta4, нет, отвечает рыцарь, я не встану, покуда не даруете вы мне пощады.

– Омары, – сказал Артур.

– Что? – сказал сэр Кэй.

– Омары – единственное, что большинство убивает своими руками, – сказал Артур. – В современном мире.

– Но не мы, – сказал сэр Кэй. – Мы караем врагов.

– Мы – другое дело, – сказал Артур. – Мы профессиональные солдаты. А большинство даже кур убивать не может. Их покупают на рынке, уже аккуратно завернутых. В этой цивилизации поединок человека и омара – последний непосредственный опыт убийства чего бы то ни было. Запишите это.

– Записать?

– Да, это моя мысль. Может, где-нибудь ею воспользуюсь.

– Поступили депеши из Лондона, – сказал сэр Кэй. – Королева отбыла, оставив регентом Мордреда.

– Мордреда? Рассуждение немудрое.

– Мне тоже так кажется, – сказал сэр Кэй. – Но вы же знаете Гвиневеру.

– И где она? – спросил Артур.

– Непонятно, – сказал сэр Кэй. – Теоретически, пытается найти вас. Но после отъезда ни с кем на связь не выходила.

– Что ж, ее обуяло беспокойство, – сказал Артур. – Не могу сказать, что я ее осуждаю. Сейчас май, вероятно, она отправилась его праздновать. Маета и меня обуяла. Вот в эту самую минуту, могу сказать, я – обуян маетой. Съезжу-ка я на Мальту. Мальта висит на волоске.

– Мальта висит на волоске с декабря месяца. До сих пор она вас не беспокоила, сир.

– Ну тогда я мог бы съездить в Марокко.

– Мы не ведем боев в Марокко.

– Можем начать, со временем, – сказал Артур. – Кто-то же должен провести рекогносцировку.

– Я различаю, – сказал сэр Кэй, – типичное увиливание от Гвиневеры.

– Вот как?

– Что это за музыка?

– Хуммель, – сказал Артур. – Концерт для фортепиано в ля миноре.

– Не музыка, а паникадило.

– Добрый сэр Кэй, только не надо презрения. Мне нравится.

– Не та это музыка для военного времени.

– Напротив, – сказал Артур. – Если вам нужна подобающая военная музыка, слушайте германское радио. По моим представлениям, оно доводит людей до помешательства.

– Вы слышали Ха-Ха сегодня утром?

– Что говорил?

– Сказал, что Англии, как идее, – конец, кранты. Сказал, что мы разлагаемся, и приливы истории уволакивают этот мусор в море.

– Водянистые метафоры. Интересно, живя тут, он не служил на флоте?

– Сомневаюсь. Неужели флот настолько прогнил?

– Мордред прислал мне две дюжины бутылок превосходного кларета. Они только ждут подходящего случая.

– Соловья широкими жестами не кормят.

– Вы полагаете, он отравлен?

– Сир! – сказал сэр Кэй. – Ну и вопрос!

– Мордред никого не любит, – сказал Артур. – Интересно, что он замышляет.

– Ситуация весьма опасная, – сказал сэр Кэй. – Если мне позволено высказать собственное мнение.

– Сдается мне, – сказал Артур, – лучше всего заменить его каким-нибудь мудрым и умеренным регентом поближе к нашему сердцу. И как можно скорее.

– Гавейном?

– Гавейн нам нужен в поле. А равно и Ланселот. В любом случае у Ланселота темперамент к правлению не приспособлен. Добрый рыцарь слишком добр. Растранжирит все резервы за две недели. Для этой работы лучше всего годитесь вы.

– Как вам будет угодно, – сказал сэр Кэй. – Мордреду это не понравится.

– Да уж наверняка, – сказал Артур. – Но вы, дорогой мой сэр Кэй, как говорится, на все руки верстак. Я хочу, чтобы вы были в Лондоне к завтрашнему утру. Мордреду я тоже кое-что уделю. Что-нибудь повеличественнее. Как насчет генерал-губернаторства Багам?

– А что есть Багам?

– Этого я и сам толком не знаю, – сказал Артур. – Острова, наверное. Известно только, что они наши и требуют генерал-губернатора. А у того роскошная форма, плащ, шляпа с перьями и золоченый экипаж, влекомый дюжиной черных коней. Я однажды видел снимок. Вот и весь фокус, наверное.

– Мордред его не проглотит, – сказал сэр Кэй.

– Полагаю, там имеется семь сотен островов, – сказал Артур. – И я попрошу его составить обзор обороны. Острова разбросаны по территории свыше четырех тысяч четырехсот трех квадратных миль. Ему будет чем заняться.

– Чертовски ловко вы с цифирью, – сказал сэр Кэй. – Я поражен.

– Были б королем, – сказал Артур, – тоже пришлось бы знать обо всем по чуть-чуть. Обычно мне нравится выглядеть эдак смутно – погруженным в мысли, п'маете, – но в данном случае…

– Кстати, – сказал сэр Кэй. – Вас дожидается журналист. Говорит, его фамилия Пиллзбери.

– „Таймс“?

– „Спектейтор“, – сказал сэр Кэй. – Извините.

– Надо его принять?

– Вы уже много недель ни с кем из журналистов не встречались.,

– В последний раз я сказал кое-что, а потом сожалел. В частности о Уинстоне.

– На сей раз будете осторожнее.

– Хорошо. Зовите.

Синий Рыцарь легким галопом с сэром Роже де Ибаданом.

– Грааль – вот что завершит войну и принесет победу правым, – сказал Синий Рыцарь. – Отсюда следует, что это – некое оружие, супер-оружие, если угодно, при помощи коего мы покараем и отразим врага.

– Но что же это за оружие? – спросил сэр Роже.

– Я думаю, бомба, – сказал Синий Рыцарь. – Поистине ужасная бомба. Ужаснее, мощнее и омерзительнее любых бомб, созданных допрежь. Способная причинить ни с чем не сравнимые разрушения и отвратительнейшим образом подействовать на человеческую жизнь.

– А мы в самом деле хотим такое оружие?

– Ну, тут все дело в целях и средствах. Мы в самом деле хотим победить в войне? Или же завязнуть в крепостничестве у нашего врага? Каков ваш ответ?

– Мы должны выиграть войну.

– Кобальт, – сказал Синий Рыцарь. – Я о нем читал, и сдается мне, кобальт – то, что нам нужно.

– И что с ним делать?

– Ну, следует найти детонатор. То, что эту штуку заведет. Вот в чем самая хитрость.

– Далековато от Грааля старины, – сказал сэр Роже.

– Новые проблемы – новые решения.

– А почему, разрешите узнать, вас называют Синим Рыцарем?

– Я считаюсь подверженным унынию, а синий – цвет печали.

– На каком основании?

– Наверное, просто темперамент. Я всегда был довольно-таки меланхоличен, даже в детстве. Много времени проводил, так сказать, ковыряя половицы пальчиком. С возрастом все только обострилось. Кроме того, я опубликовал книгу. Называлась она „О невозможности рая“.

– Какова была аргументация?

– Я доказывал, что идея бывшего рая, потерянного и могущего вновь стать обретенным либо в этом мире, либо в следующем, расходится с моим опытом.

– С личным опытом.

– Да. Я не был счастлив даже в материнском чреве. Чрево для меня было далеко не раем. Я отчетливо помню. Мать моя была современной личностью – даже передовой , пусть вам это и покажется странным. Ей нравился Альбан Берг, человек, написавший „Воццека“. И я был вынужден многократно слушать в утробе не только это произведение, но и „Лулу“, что еще хуже, с точки зрения эмбриона. Если оставить эти ужасы в стороне, у меня была поэзия Уиндэма Льюиса, владельца „Взрыва“. Так назывался его журнал. Вы бы так назвали собственный журнал – „Взрыв“? Раскалывал сознание напополам, это уж точно. Эта нахрапистая художественная мелюзга со своим самомнением, каждый стих – чуть ли не все Творение целиком. И мне приходилось все это слушать. Во чреве. Более того, в кровеносную систему проникали разные странные вещества – вам, к примеру, известно, что такое киф?

– Понятия не имею.

– Ваше счастье. Коротко говоря, срок в утробе стал для меня адом, но как только я исторгся наружу, оказалось, что и более крупная арена ничем не лучше. Я не хочу, разумеется, жаловаться, я просто пытаюсь внушить вам мысль…

– Нет-нет, – сказал сэр Роже. – Продолжайте. Я предполагаю, мы должны выполнять сейчас миссию поиска и уничтожения противника, однако ваши соображения меня крайне интересуют.

– Ну и молодец, – сказал Синий Рыцарь. – Основное противоречие, которое я засек – или чувствовал, что засек, – относилось к сфере ценностей драматических. Рай, Грехопадение, возвращение в Рай – это не история. Слишком симметрично. Нет поворотов сюжета. Просто Рай – чпок, Падение – чпок, и снова Рай – чпок. А у меня было очень сильное ощущение, провидение, если угодно, что если Рай и обретать снова, там должна быть музыка Дариюса Мийо и фрески итальянских футуристов.

– Но нам же есть к чему стремиться, – сказал сэр Роже. – Это же здорово – когда есть к чему стремиться.

– Не спорю. Например, к Граалю.

– Но Грааль-как-бомба… Мне это не нравится.

– А кому нравится? Но вникните в логику. В прежние времена бомбардировка имела ту или иную военную цель: вывести из строя железнодорожное депо, разгромить неприятельские фабрики, закрыть доки – такие вот вещи. Сегодня же все иначе. Сегодня бомбардировка призвана стать опытом познания. Для бомбардируемых. Бомбардировка – это педагогика. Гражданин с палочкой белого фосфора на собственной крыше задумывается вполне всерьез, хочет ли он и дальше продолжать войну.

– Тоже, наверное, правильно.

– Сейчас идет гонка, – сказал Синий Рыцарь, – за обнаружение Грааля. Противная сторона рьяно взялась за дело, уж вы не сомневайтесь. А лично я неравнодушен к кобальту. Он синий.

– Мистер Пиллзбери из „Спектейтора“, сир, – сказал сэр Кэй. Входючи Пиллзбери – высокий молодой человек в полевой форме.

– Сир.

– Мистер Пиллзбери.

– Любезно с вашей стороны, что согласились меня принять. Надеюсь, я не отниму у вас много времени. Во-первых, люди желают знать, почему вы не в Лондоне. Я не выдам большой тайны, если скажу, что Мордред не сильно любим народом. Людям от него не по себе. Почему в такой трудный момент его сделали регентом?

– Имелся ряд соображений, – сказал Артур.

– Я в этом уверен.

– Я необходим на поле брани. У нас разработаны планы, о которых я, разумеется, не могу вам рассказать. Мордред, будь он симпатичнейшим человеком на свете или же нет, – весьма способный администратор. Дела королевства – в отличных руках.

– Мистер Черчилль, похоже, так не думает. На этой неделе пресса его цитировала: он говорил, что вы – анахронизм, а Мордред склонен к негодяйству.

– Кому он так сказал?

– Мне. Я это напечатал, после чего он принялся отрицать, что так говорил. Все это наделало очень много шуму. Меня удивляет, что вы не видели.

– Мы тут не поглощаем газеты, знаете ли, мистер Пиллзбери, – сказал сэр Кэй. – Это фронтовая штаб-квартира.

– Но все равно вам бы не грех выступить с заявлением, сир. Не будете ли добры прокомментировать исторический вопрос? Вы сами считаете себя анахронизмом?

– Если мистер Черчилль этого не говорил, вопрос и не встает, не так ли?

– Он это сказал. У меня осталось в записях.

– Но он говорит, что не говорил, и я вполне счастлив ему верить. Официально, видите ли, отвечать мне не на что.

– Моим читателям, – сказал Пиллзбери, – нужны – нет, необходимы – заверения в том, что престол в нынешнем столетии – по-прежнему жизнеспособная институция.

– Король, – сказал Артур. – Король, король, король. С принципиальной точки зрения – идея абсурдная: у одного парня кровь лучше, нежели у другого. Чем-то напоминает собак, собаководство. В самом деле – коней и собак. О, королем быть не очень здорово. С другой стороны, я никогда не был не королем, посему не имею представления, каково это. Может, роскошно. Удовольствие от собственной незаметности, чепуховинка в толпе людской. Даже представить себе не могу.