Глава 13

СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД

У Марлена случился микроинфаркт. Как всегда бывает в подобных случаях, информация о болезни заведующего моментально распространилась среди его подчиненных. Причем если первые, узнавшие от жены и дочери Марлена неприятную новость, передавали ее дальше в неискаженном виде, то следующие слово «микро» уже не произносили. Инфаркт! Ну а что касается молодых адвокатов, до которых информация докатилась утром следующего дня, то их уже оповещали: Марлен при смерти и вряд ли выкарабкается.

Вадим не просто расстроился. Он запаниковал. Пусть шеф был и строг с ним, пусть, как казалось Вадиму, придирался, но Марлен, и это Вадим прекрасно понимал, учил его профессии. Конечно, совсем иначе, нежели Ирина Львовна – любовью, заботой, успокаивая и приободряя, когда он ошибался. Но зато очень конкретно, жестко, по-взрослому.

Однажды, в самом начале работы Вадима в консультации, Марлен сказал Осипову:

– Запомните, Вадим, если кто-то вас ругает, то он как минимум неплохо к вам относится. Значит, вы ему небезразличны, если он тратит время и нервы, чтобы сделать вас лучше. А вот тех, кто вас всегда хвалит, расточает вам комплименты, вечно улыбается, – опасайтесь. Либо это ваши враги, либо люди, которым до вас просто нет дела. Я хорошо отношусь и к вам – пока, и к вашему отцу. Так что «жизнь компотом не покажется»!

Так оно и сложилось. Вадим припомнил, что за прошедшие пять лет Марлен так ни разу его и не похвалил. Ну, может, сказал несколько раз: «Неплохо, очень неплохо», однако тут же добавлял: «Но могли бы еще сделать то-то и то-то».

Вообще так часто бывает. Есть начальник, строгий и жесткий, его недолюбливают подчиненные, избегают, злословят на его счет. А случись что с ним, тут же понимают, что жить без него не могут, начинают доказывать друг другу, какой он был умный и справедливый, и презрительно кривиться по поводу нового, улыбчивого и приветливого шефа. Это частенько даже армейских старшин касается, а уж для гражданских боссов – так и вовсе почти правило.

В десять утра Вадим позвонил Марлену домой. Трубку взяла его жена и, к огромному удивлению Вадима, очень приветливо и, можно сказать, даже радостно отозвалась: «А! Доброе утро, Вадим! Доброе утро!» «Ни фига себе – доброе! – подумал Осипов. – У нее муж при смерти, а она – „доброе утро"!». Но когда Мария Ивановна предложила соединить Вадима с Марленом, стало ясно, что тот еще «не совсем умирает».

Что касается самого Марлена, он и вовсе пребывал в прекрасном расположении духа. На вопрос: «Как вы себя чувствуете, Марлен Исаакович», – ответ: «Не дождетесь!» последовал моментально, да еще и в сопровождении радостного смеха. Позже Вадим не раз наблюдал, как люди, серьезно заболевшие или пострадавшие в автоаварии, от души веселились лишь оттого, что «проскочили» более страшную болезнь, более тяжкие травмы. Да просто оттого, что вообще остались живы!

Через час Марлен сам перезвонил Осипову Благо было это второго января, в выходной, и Вадим с Леной и Машкой сидели дома. Трескучий мороз на улице никак не манил на свежий воздух. Да и дел домашних накопилась тьма-тьмущая.

– Вадим, а вы не согласились бы навестить умирающего заведующего? – с некоей игривостью в голосе спросил Марлен.

– Умирающего – нет, а вас – да, – в тон ему ответил Вадим. – Только если заведусь.

– А вы еще на «Москвиче» мучитесь? Да продайте вы этот «Набор „Умелые руки"». Слышали такое прозвище «Москвича»? – Марлен явно был настроен хохмить по любому поводу.

– Нет, я слышал другое название – «Конструктор „Сделай сам!"», – поддержал тон разговора Вадим.

– Кстати, мне рассказывали, что у вас якобы всегда есть свежий анекдот на любую тему по выбору собеседника. Если это правда, расскажите на автомобильную. Или вы просто хвастались? – продолжал веселиться Марлен.

– Я так понимаю, что с информацией у нас все в порядке, – отозвался Вадим. – Есть один. Стоит мужик под деревом, а на дереве «Запорожец» висит. Мужик чешет затылок и говорит: «Нет, ну то, что ты машина плохая, я знал. Но что собак боишься?!»

Марлен как-то даже по-детски расхохотался и сказал: «Ну хорошо, оправданы! Приезжайте».

Марлену легко было сказать «приезжайте». А для Вадима это означало целый процесс. Причем далеко не самый приятный.

Проблема коренилась в том, что ездил Вадим на четыреста двенадцатом «Москвиче», подаренном еще в студенческие годы тетей Олей. (Два года назад Михаилу Леонидовичу в его гастрономе выделили долгожданную открытку на «Жигули». Вадим помог отцу с покупкой новой машины, благо после дела Мирского деньги у него завелись и текли пусть и не потоком, но постоянным ручейком. «Москвич» перешел в его безраздельную собственность.) А эта машина после минус десяти заводилась через два раза на третий. При этом аккумулятор разряжался моментально, и, значит, если с первых трех тычков мотор не заработал, пиши пропало, надо было просить кого-то из соседей таскать тебя на тросе.

Но Вадим был человеком очень рациональным, полагаться на удачу не привык. И придумал он себе «головную боль». В систему охлаждения двигателя заливал Осипов не антифриз и не тосол, а простую воду из-под крана. Мороки, конечно, прибавилось. Вечером надо было залезть под капот, открыть Два краника и воду спустить. Утром – залить. Где бы Вадим ни находился, но при морозе за минус пять каждые два-три часа, в зависимости от температуры, приходилось выбегать на улицу и прогревать двигатель. Зато заводилась машина всегда с первой попытки. Утром, правда, уходило на это минут двадцать.

Сначала надо было в первый раз выйти на улицу с двумя ведрами горячей воды и залить ее в соответствующую дырку, не закрывая при этом краник выпуска. Вода пробегала по трубкам, согревала замерзший металл и стекала на землю. Второй выход с еще двумя ведрами позволял заполнить систему охлаждения и завести машину. Конечно, заводилась она легко – а почему нет, двигатель-то уже теплый. Ну а теперь следовало бегом вернуться домой, отмыть руки от масла и бензина, переодеться и, пока машина не остыла, вернуться назад. Так что это была еще та «песнь радости» – ездить на «Москвиче» зимой. Но первое в жизни приглашение домой к Марлену дорогого стоило. И Вадим пошел наполнять ведра.

Только заходя в подъезд Марлена, Вадим неожиданно сообразил, что о цели приглашения шефа он, собственно, так и не спросил. Он вроде бы ехал проведать больного. Так принято. Но вдруг до Вадима дошло, что в разговоре по телефону он даже не успел спросить, можно ли навестить Марлена. Тот сам его позвал. Значит, у него есть какое-то к нему дело. И это у больного, и это в новогодние дни? Вадиму стало неуютно.

Мария Ивановна встретила Вадима весьма приветливо.

В прихожей была и их дочь Юля, смотревшая на молодого адвоката с нескрываемым восторженным интересом. Заметив это, Вадим понял, что о нем частенько говорят в доме шефа. Иначе с чего это вдруг Юлька специально выскочила на него поглазеть? Да к тому же с выражением жгучего любопытства на очаровательной мордашке.

Марлен лежал на кушетке в своем кабинете, на высоко поднятых подушках, и листал какие-то документы.

– Привет, привет! Садитесь, Вадим!

– Здравствуйте, Марлен Исаакович! Я это в буквальном смысле – то есть будьте здоровы.

Сейчас вы еще любимый тост вашего папы вспомните: «Что б ты был мне здоров!» – Марлен улыбался так, как Вадим себе и представить не мог. Где грозный заведующий, где хмурый и вечно недовольный Марлен? Перед ним лежал милый, слабый, очень домашний немолодой человек с уставшими, но очень веселыми глазами. Этот был не страшный, от него нельзя было ждать неприятностей, ему хотелось помогать.

– Таки будьте, – с подчеркнуто еврейским акцентом поддакнул Вадим.

– С вами будешь! Ладно. Слушайте меня здесь, – улыбаясь, продолжил Марлен. – Вот в чем дело. Тринадцатого января, аккурат под Старый Новый год, назначено к слушанию ваше бывшее дело про старика насильника. Теперь уже правда про насильника-внука. Срывать его нельзя. Даже из-за моей болезни. Поскольку времени крайне мало, а вы обстоятельства знаете, разумеется, лучше всех, то я и прошу вас меня подменить.

– Марлен Исаакович, это невозможно! – чуть не завопил Вадим. – Как вы себе это представляете?! Я, вытащив деда…

– Ну, не вы, а Лена, если я имя не путаю, – поддел Марлен.

– Нет, имя вы не путаете, а вот суть…

– И суть не путаю!

– А кто ее такой вырастил? Ее победы – мои победы. Мои победы – ваши победы, – выкрутился Вадим.

– Льстец! Неумелый подлиза. – Марлен резко посерьезнел. – Понимаю ваши сложности. Мамаша этого юнца даже имя ваше слышать не может! Еще бы, не раскопай вы это дело, сидел бы сейчас сыночек дома, а не в Бутырке. Я, разумеется, пока вы ко мне ехали, с ней переговорил. Объяснил, что вы не сына сажали, а отца ее вытаскивали. Но она хоть и согласилась, завоевать ее любовь вам будет трудно. Если только, конечно, вы и сына вытащите.

– Но это же невозможно! – Вадим давно уже перестал улыбаться и сидел напряженный, весь подавшись вперед. – Вы же рассказывали несколько месяцев назад, что он признался. Как его можно вытащить?

– Я с ним встречался, – очень спокойно и медленно заговорил Марлен, – все не так просто. Во-первых, со второй девочкой, Катей, он вообще не спал, и почему она подала заявление в милицию, он сам понять не может. Что касается Оли, той, что лишилась невинности…

– Я помню имена! – нетерпеливо перебил Вадим.

– Да, извините. Что касается Оли, то факт близости Николай признает. Однако почему он стал ее насиловать – при том, что он по уши в нее влюблен и у них уже долгий роман, – он объяснить не может.

– Не может или не хочет?

– Правильный вопрос. Не знаю. Не понял. Не почувствовал. Вы же, помнится, тоже его не раскусили. – Марлен тут же попытался исправить бестактность. – Я имею в виду не ваше умение понимать людей, а его умение скрывать свои мысли. Парень-то очень закрытый.

– А с Олей вы не пытались встретиться?

– Извините, Вадим, но это глупый вопрос. Встречаться с потерпевшими для адвоката – чистой воды авантюра. Чтобы потом в суде она сказала…

– Понял, понял. – Вадиму стало неудобно за свой прокол. – Не подумал.

– Это для вас характерно! – назидательно заметил Марлен. – Трудитесь, юноша! Трудитесь! – Шеф вновь улыбался, протягивая Вадиму досье.

– «Они золотые»? – шутливо поинтересовался Вадим, вспомнив Паниковского и Шуру Балаганова.

– Не беспокойтесь, жене на булавки хватит! – На сей раз Марлен говорил о важном – о гонораре, по крайней мере он так понял вопрос Вадима. А потому был серьезен.

«Но не конкретен», – подумал Вадим и стал собираться.

Домой Вадим приехал в чрезвычайно хорошем расположении духа. Так с ним случалось и раньше: чем хуже или труднее ситуация – тем легче у него было на душе. Не всегда, конечно, но бывало…

Лена восприняла настроение Вадима как просто праздничное, новогоднее и стала приставать к нему с расспросами: как его Марлен встретил, какая у него стоит мебель, сколько комнат. И только когда поняла, что ничего интересного Вадим рассказать не может, а на прямой вопрос, зачем его Марлен пригласил, отвечать явно не хочет, вспылила:

– Какого черта! Почему я ничего не могу спросить? Может, ты вообще кого-то с Новым годом поздравлять ездил?! – Лену понесло.

– Знаешь что! Ты говори-говори, да не заговаривайся! – Вадим обозлился. – Кого поздравлять? Любовницу? Смотри – накаркаешь! По делу Марлен меня вызывал. По делу!!!

– По какому? – не остывала Лена.

– По важному!

– Опять секреты? Раньше ты от меня своих дел не скрывал. И помнится мне – не зря. Даже польза от меня некоторая была!

– Вот-вот! Польза! Кстати, либо «опять секреты», либо «ничего не скрывал». Ты уж определись! – Приподнятое настроение куда-то улетучилось. Сколько ни происходило таких стычек между Леной и Вадимом, привыкнуть к ее взрывному характеру он так и не мог.

– Хорошо! – Лена вдруг утихомирилась. – Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? – Уголки ее губ чуть поднялись.

– Да, так больше. – Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.

Вадим пересказал Лене разговор с Марленом. При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Марлена, и из-за отношения к нему матери Николая.

К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. «Это – особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!» – будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.

Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Марленом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! «Вопиющее нарушение семейных традиций», – сказала бы Машка, заметь она это безобразие.

– Извини, я на секунду.

Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: «Слушаю!»

Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: «Маша, подожди! Мы разговариваем!» Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.

– Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!

Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но легким синяком на локте…

Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции «Площадь Революции» под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.

– Ну объясни ты мне, как такое могло случиться? – мягко, но настойчиво напирала Лена. – Ты сама говоришь, что Коля тебя любит. Говоришь, что он пьяным не был. Что вы давно встречаетесь. Как в такой ситуации он смог тебя изнасиловать?

– Не знаю, – тихо отозвалась Оля. – Смог.

– А почему тогда ты не сопротивлялась? Почему не звала на помощь? – не отставала Лена.

– Потому… Потому что я тоже его люблю! – Ольга разревелась. Неожиданно, бурно и не сдерживая себя. – Люблю! – почти выкрикнула девушка. – Очень люблю, – уже тише, шмыгая носом, добавила Оля.

– Ну а если любишь, помоги. Не ему, а мне, моему мужу – понять, что произошло. Мой муж – очень хороший адвокат, если он будет знать правду, он обязательно что-нибудь придумает! – Лена понимала: слезы красноречиво свидетельствуют о том, что девочка вот-вот сломается и заговорит.

– А со мной что будет? Меня кто защитит?! – со слезами запричитала девушка.

– От кого? От Коли?

– При чем здесь Коля? Чего меня от Коли защищать? Он мне никогда ничего дурного не делал!

Следующие полчаса Оля говорила, не переставая, а Лена лишь изредка перебивала ее уточняющими вопросами. Ну а к концу разговора плакали они уже вместе, успокаивая друг друга по очереди… А москвичи, пробегая мимо этих странных девушек, на пару ревущих на скамеечке в метро, оборачивались и, не останавливаясь, неслись дальше по своим делам.

Вечером, дома, Вадим и Лена обменивались результатами работы за день.

Вадим был злющий, как никогда, поскольку Николай на контакт никак не шел. Мало того, к концу беседы прямо заявил Вадиму, что, если тот будет копать, он официально заявит ему отвод. Вадим спокойно объяснил, что адвокату заявить отвод нельзя. С одной стороны, это было правдой, поскольку отвод заявляется только судьям, прокурору или эксперту, а с другой стороны – обманом. От адвоката можно было отказаться, заявив соответствующее ходатайство суду. Такой отказ для суда носил почти обязательный характер. Единственным аргументом, немного успокоившим Николая, стало то, что его мама Осипову, и только Осипову, доверяет. Даже у Марлена дело забрала! Конечно, это было, мягко говоря, неправдой, но Вадим искренне считал, что сейчас он использует ложь во спасение.

Лена же, наоборот, пребывала в состоянии полета. Она со скоростью пулемета строчила полученной информацией. А удивленный, ошарашенный вид Вадима еще больше ее распалял. Щеки горели. Обычно мало курящая, Лена прикуривала одну сигарету от другой. И говорила, говорила, говорила…

За час до начала процесса Вадим постучал в дверь кабинета судьи.

– Здравствуйте, Николай Серафимович! Моя фамилия Осипов. Вадим Михайлович, – протокольно представился Вадим. – Я у вас в процессе защищаю сегодня Спицына.

– Да, – не очень приветливо, а скорее сугубо официально откликнулся судья. – Я знаю – видел ваш ордер в Деле.

– Я бы хотел с вами поговорить. Так сказать, неофициально.

Брови судьи медленно поползли вверх. В глазах появился оттенок неприязни, голова откинулась назад, а пальцы правой руки начали выстукивать дробь по столу.

– А может быть, будет правильнее все обсуждать в рамках процесса? Как это предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом? – Николай Серафимович даже не пытался скрыть раздражение, вызванное бестактностью еще достаточно молодого, но уже и не совсем юного адвоката.

– А это смотря какую цель вы преследуете. Если докопаться до правды – то лучше сейчас, если постановить обвинительный приговор во что бы то ни стало – то безразлично! – неожиданно для самого себя, а про судью и говорить нечего, огрызнулся Вадим.

– По какому праву вы так со мной разговариваете? – вспылил судья.

– По праву вашего защитника! А может, точнее, врача-сомнолога. Это те, что здоровый сон обеспечивают! – продолжал хамить Вадим, понимая, что при таком начале разговора выход только один – шашки наголо и вперед.

Несколько секунд судья с интересом рассматривал Осипова. Ему понравился злой азартный блеск в глазах Вадима. Кроме того, Николай Серафимович пытался вспомнить, где он раньше слышал эту фамилию. Точно! Кто-то из коллег, причем уважаемых им, рассказывал о встрече с Осиповым в процессе.

– Хорошо. Любопытно, что же такого вы сможете мне поведать, что в рамках процесса полагаете неуместным, – чуть более миролюбиво согласился судья.

– Я просто собираюсь вам полностью раскрыть карты, – приняв сигнал к примирению, начал Вадим. – Я хочу рассказать вам, что и как я попытаюсь в процессе доказать. Это – если вам нужна истина. – Вадим выжидательно смотрел на судью. Помолчали. Вадим продолжил: – Не хочу играть…

– Вспомнил! – вдруг воскликнул судья. – Вы работали в процессе у Косыгиной! И три месяца валяли дурака, делая вид, что не знаете дела. – Николай Серафимович радостно и как-то по-доброму рассмеялся. Даже по коленке ладонью себя хлопнул. – Ох, хитрец, нашу «старую волчицу» обманул.

– Она не старая. – Вадим улыбнулся.

– Я в другом смысле, – смутившись, поправился судья. – Так со мной вы решили не играть?

– Я хочу просить вас о помощи! – в упор глядя в глаза судье и размеренно выговаривая слова, произнес Вадим.

– Что вы имеете в виду? – Лицо Николая Серафимовича стало не просто серьезным, а жестким, отталкивающе жестким.

– Ничего лишнего. – Вадим понимал, чего так испугался судья. – Только то, что прямо предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом.

– Слушаю! – вновь подчеркнуто официально разрешил говорить судья.

– На самом деле у вас не две потерпевших, а одна…

– У меня пока, слава богу, потерпевших нет! – без тени улыбки перебил Николай Серафимович.

– Да, извините. Оговорился. Волнуюсь. – Вадим посмотрел на судью, но лицо того оставалось абсолютно непроницаемым. – Я имею в виду – у вас в деле.

– Что вы хотите сказать?

– А просто рассказать вам правду.

– Вы это уже говорили. Давайте короче. По сути! – Теперь Николай Серафимович полностью вспомнил, что ему рассказывала коллега. И обозлился на этого хитрюгу, который явно затеял какую-то игру, смысл которой пока он понять не мог.

– Спасибо. Извините. Так вот, мой подзащитный…

Через десять минут, закончив свой рассказ, Вадим услышал: «Хорошо! Я не буду вам мешать. Но храни вас Бог, если вы меня обманули! Гарантирую, что партийный билет на стол вы положите!»

«Угрозу мог бы изобрести и пооригинальнее», – подумал, выходя из кабинета, Вадим.

После оглашения обвинительного заключения Николай Серафимович задал подсудимому традиционный вопрос – признает ли тот себя виновным. Николай ответил: «Частично». Судья не стал уточнять, а обратился к участникам процесса – прокурору, адвокату и двум потерпевшим с предложением высказаться по поводу порядка исследования доказательств.

Прокурор, пожилой мужчина с полковничьими погонами, сказал, что считает необходимым сначала допросить подсудимого, потом потерпевших, затем свидетелей.

Осипов согласился, уточнив лишь, что первой из потерпевших полагал бы правильным допросить Екатерину, а Ольгу – потом.

Обе девушки, испуганные, Оля – больше, Катя – в меньшей степени, сказали, что им все равно. Судья поправил: «Вы хотите сказать – на усмотрение суда?» Обе закивали головами.

Николай, когда очередь дошла до него, воспользовался формулой, только что произнесенной судьей, и тоже, не поднимая головы, тихо произнес: «На усмотрение суда».

Николай Серафимович внимательно следил за поведением Николая. Он обратил внимание, что подсудимый, похоже, был не столько напуган, сколько угнетен, и чего-то стеснялся. За первые пятнадцать минут процесса он оторвал глаза от пола только один раз, мельком взглянув на Олю. На него, судью, не посмотрел ни разу. Обычно так ведут себя рецидивисты, а вот чтобы тот, кто впервые оказался на скамье подсудимых, – странно! «Новички», как правило, поедают судью глазами, пытаясь предугадать свою судьбу. А может, наивно веря в силу гипноза…

Начали с допроса Николая. Он отвечал, по-прежнему не отрывая взгляда от пола. Начал с того, что еще раз подтвердил частичное признание вины. Николай Серафимович попросил объяснить, что значит «частично».

– А «частично» – это значит, что я изнасиловал только одну девушку, – тихо произнес Николай.

Прокурор недовольно посмотрел на подсудимого и скривил губы в презрительной гримасе.

– Кого именно? – спокойно, без каких-либо эмоций спросил судья. Прокурор удивленно повернулся в его сторону. Поймав этот взгляд, Николай Серафимович успокаивающе кивнул прокурору, мол, я знаю, что делаю, все нормально. Прокурор удивленно пожал плечами, давая понять, что ему, дескать, все равно, но он не понимает такого мягкого начала допроса.

– Вторую, – еле слышно отозвался Николай.

– Во-первых, говорите громче, – потребовал судья. – А во-вторых, назовите имя.

– Ольгу. – Голос Николая звучал как из бочки.

– Вам же сказали, говорите громче! – вмешался прокурор.

– Не надо, товарищ прокурор, я сам справлюсь, – не поворачивая головы в его сторону, бросил судья. Прокурор удивленно посмотрел на Николая Серафимовича, демонстративно бросил ручку на стол и откинулся на спинку стула, всем своим видом как бы говоря: «Ну не хочешь, и не надо. Сам работай!»

Вадим подумал, что, кажется, судья его услышал. Похоже, и вправду собирается разобраться в деле по-честному. Ну а коли так, надо сидеть тихо и не мешать.

Как-то раз Лена, говоря, разумеется, не о судебных делах, а об отношениях Вадима с ее родителями, сформулировала гениальную по простоте мысль. Тезис ее был таков – если ты хочешь, чтобы кто-то что-то делал по-твоему, то не убеждай его в этом, а сделай так, чтобы он сам пришел к нужному тебе выводу. Тогда человек делает то, что нужно тебе, а считает, что поступает самостоятельно, по своему собственному решению. В первом случае его надо подстегивать, подгонять. А не дай бог, это приведет к отрицательному результату? Тогда виноват – ты. Если же он сам все «решил», то знай хвали его, какой он умный, да пожинай плоды. Особенно хорошо это действовало в отношении Наталии Васильевны. С Владимиром Ильичом, как человеком более проницательным, договариваться надо было безо всяких ухищрений.

Вадим потом на основе этого постулата целую теорию тактики поведения адвоката в суде построил. А Лена – сделала основным принципом воспитания Маши. Так что у них в семье было свое «ноу-хау». Они только не знали, что в учебниках по психологии этот принцип манипулирования человеческим сознанием описывается уже в первой главе…

– Хорошо. Допустим. Тогда расскажите обстоятельства того эпизода изнасилования, который вы признаете, – спокойно предложил Николай Серафимович, будто просил рассказать – «Как вы завариваете чай?».

Не буду! Изнасиловал, и все! – так же не поднимая головы и так же тихо отозвался Николай. Прокурор при этом торжествующе посмотрел на судью – мол, ну что, долиберальничался?

– Почему? – невозмутимо продолжал давить судья.

– По кочану! – вдруг заорал Николай и с ненавистью посмотрел на судью. Тот удовлетворенно улыбнулся и спокойно, без малейших признаков раздражения, обиды или удивления, произнес: «Вот и ладушки!»

Теперь уже не только прокурор, но и Вадим не понимал, чего добивается судья и чем он так удовлетворен.

– Ваши вопросы, товарищ прокурор, – обратился Николай Серафимович к самому пожилому участнику процесса.