Суши остыть не может, поэтому то, что осталось, было вполне съедобно после того, как целый час мы, по выражению авторов любовных романов, «падали друг другу в объятия», а по опыту простых смертных – «лезли друг другу в трусы». Я каким-то образом умудрился в пылу сближения допить все шампанское и потому, слегка отдышавшись и выкурив сигарету, пошел на кухню за пивом для себя и джин-тоником для дамы. Было десять часов вечера. Джерард должен был вернуться утром, часов в девять. Вероятно, мне предстояла самая кратковременная помолвка в мире.
      Хорошая новость Элис заключалась в том, что ей предложили работу в Китае, в большой независимой кабельной телекомпании по лицензированию программ. Жить придется в Гонконге, но довольно большую часть работы делать на материке. Вторая хорошая новость – что она собирается отказаться, но предъявить это предложение своему нынешнему начальству как основание для повышения по службе.
      – В смысле чтобы больше платили? – уточнил я.
      – В том числе, – кивнула она. – Слушай, ты можешь поверить, что мы скоро поженимся?
      – Нет, – сказал я, думая о злобном фельдшере «Скорой», летящем на крыльях мести по Северному кольцу, – не могу.
      – Страшно, да? Мы столького друг о друге не знаем. Вот, например, ты хочешь иметь детей?
      Обычно я отвечаю, что два шестнадцатилетних близнеца меня устроили бы, но сейчас воздержался, сказав просто:
      – Да, хочу.
      И тут же представил, как снова устраиваюсь на работу, чтобы кормить детей. Хотя, должно быть, это не так уж грустно, когда работаешь ради кого-то. Если для себя одного, тогда точно смысла нет. Можно продать «Ягуар» и найти квартиру попросторнее; все равно машина мне уже надоела. У меня всегда так: три раза попользуешься – и вещь теряет свою прелесть. Вот только с Элис по-другому: при каждой новой встрече она волнует меня все сильнее. Авось Джерард меня поймет. Смирится с тем, что я нашел счастье, а ему путь к Элис закрыт. Вероятно, он найдет в себе силы проиграть красиво, когда узнает о нашей помолвке.
      Элис уютно свернулась калачиком на диване, голая, если не считать моего архалука – другими словами, банного халата, который нашла неизвестно где. Кажется, она обрела второе дыхание, поскольку джин с тоником уже прикончила. Я принес ей еще. Я чувствовал себя полным недотепой, но просто не мог сказать ей то, что собирался весь вечер.
      Как полагается, мы болтали всю ночь напролет: о детях, домах, будущем. Я заверил, что она изменит интерьер по своему вкусу, а плакат с Марком Боланом я уберу подальше. Кроме этого, мы проявили единодушие во всем. Она не только внушала мне любовь, но и хотела того же, что и я.
      – Нам не придется переезжать в какую-нибудь богом забытую глубинку, когда пойдут дети? – спросил я. – Необязательно ведь жить в деревне, правда?
      Надо же было насладиться иллюзией общей жизни.
      – Нет, конечно, – ответила Элис. – Должны же мои дети чем-то заниматься, пока они растут.
      – А вместо пианино можно им учиться играть, например, на электрогитаре?
      – Разумеется, – согласилась Элис. – Ты сам будешь наставлять их, чтобы вели себя как звезды, или я?
      – Лучше ты, – уступил я. – А два языка с рождения?
      – Нет уж. Я выучила четыре языка тяжким трудом и не вижу, почему им это должно достаться легче.
      – Можно я посоветую им никогда не ходить на службу?
      – Я люблю ходить на службу.
      – Ты убеждаешь, я опровергаю, – подытожил я. – Футбол или регби?
      – Футбол, – отрезала Элис, – если только мы не будем жить в Уэльсе, а жить там мы не будем. Но для начала сойдет и регби.
      – Сколько платить за школу?
      – Не больше, чем давать детям на завтраки. Не хотим же мы вырастить из них педиков.
      Как же я ее любил! Посмотрел на часы; было два часа ночи. Еще семь часов – и всему конец. Она сказала, что, по ее мнению, со свадьбой лучше подождать до следующего года, чтобы не торопясь разобраться в себе и проверить свои чувства. К тому же за это время я успею разъехаться с Джерардом и купить квартиру для нас. Можно было бы и наоборот, Элис переехать ко мне, но Джерард воспротивится. Джерард. Я уже начал забывать о нем. Ночью, когда рядом Элис, его как будто не существовало. На меня волнами накатывали то уверенность, то страх. Минуту я чувствовал, что сдюжу, и вдруг спиной ощущал, что он заглядывает мне через плечо и ухмыляется.
      В три часа Элис заснула, и я перешел на чешское бутылочное Джерарда. Хотелось бы отметить, что во сне она выглядела счастливой, но в моем восприятии то было счастье игрока, поставившего все деньги на клячу, которая выходит к финишной прямой предпоследней. Я оглядел ее с головы до пят, по-хозяйски, как могли бы ожидать феминистски настроенные читатели или как ребенок новую игрушку – тщательно, забыв обо всем, мечтая вот бы инструкция была поподробнее, чтобы читать об игрушке, когда с нею не играешь. О чем, кстати, я искренне жалею. Смотреть на женщину как на вещь не только неумно политически, это просто мерзко, но справедливости ради я должен отчитаться, что чувствовал.
      Смотрел я на Элис и несколько иначе: так узник приглядывается к брошенному в его камеру связанному по рукам и ногам новому товарищу, пытаясь понять, легче или тяжелее станет ему теперь жить. Мы не знали друг о друге почти ничего, а будущее меня пугало. Даже если сможем разобраться с Джерардом, по обручальному кольцу на пальце Элис мужики сочтут, что с личной жизнью у нее полный кошмар и потому она – легкая добыча. И будут ходить за нею следом, плотоядно облизываясь. Мне придется пойти работать, хотя при моих темпах карьерного роста я вполне мог бы претендовать на руководящую должность и делать даже меньше, чем под началом Адриана. От него по-прежнему не было ни слуху ни духу, а прошло уже больше месяца. Позвонить, что ли, из любопытства?
      Возможно, я сотворил бы что-нибудь заслуживающее внимание в компании с интересными людьми, которые не боятся рисковать и готовы скорее приятно проводить время, чем трудиться. Но я знаю так мало воров-медвежатников… Авось Джерард в случае чего возьмет меня на поруки. Вот, опять я забыл о Джерарде.
      Элис начала похрапывать. К моему удивлению, меня это не раздражало. Что ж, для начала неплохо.
      В четыре часа утра я на руках отнес ее к себе в постель. Она даже не пошевелилась, обессиленная алкоголем, волнением и, должно быть, ожиданием. У меня мелькнула мысль, не взять ли ее спящей, но я решил, что лучше не надо. Впрочем, это хорошо вписалось бы в сценарий… Я укрыл ее, порадовавшись, что сменил постельное белье сравнительно недавно, лег рядом, погладил по волосам.
      – Спокойной ночи, Элис. Спи, моя принцесса.
      В гостиной оставалось полбутылки чешского пива, поэтому, поколебавшись, я оставил Элис спать одну среди беспорядка, сначала подумав, не прибраться ли, но махнул рукой. Нечего притворяться, пусть любит таким, каков я есть.
      Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну бутылку пива, но тут заметил недопитую, осушил ее в два глотка и не спеша принялся за полную. Включать музыку было лень, и я слушал звуки просыпающегося города: шум стройки, вой автомобильной сирены, стук дверцы автофургона под нашими окнами. День за днем одно и то же. Мне стало жарко. Я вернулся к себе, надел другую рубашку. Уходить не хотелось, просто сел с бутылкой в изножье кровати, пил и смотрел, как спит Элис.
      В семь проснулся пес и попросился на прогулку: я слышал, как он чешется, стуча лапой по полу. Пройдя через гостиную на кухню, я открыл дверь и босиком вышел вслед за ним во двор. День обещал быть жарким, солнце уже успело нагреть бетонную дорожку и бок опрокинутой жаровни для барбекю. На траве валялось несколько мячей. Я, не глядя, через спину забросил их обратно в сад к нашему многодетному соседу. Пес проводил мячики взглядом, радостно подпрыгнул, а затем, когда они исчезли один за другим, разочарованно повел головой.
      Не знаю, с чего это я так кротко возвратил деткам мячи. Лето за летом целыми днями у их родителей орал во дворе магнитофон, и от раскатов низкопробного рока сидеть в саду было невыносимо. Отец семейства в шортах и темных очках курил дешевые сигары, а его жена принимала воздушные ванны в лифчике. Никого нельзя заставлять слушать в собственном дворе Фила Коллинза – никого, будь он даже сам Фил Коллинз. Записывать такую фигню – тяжкое преступление, но и оно не заслуживает столь жестокой и нетрадиционной кары, как многократное насильственное прослушивание этой, с позволения сказать, музыки. Однако, если б весь рабочий класс организованно переселился куда-нибудь с нашей улицы, осталась бы жалкая кучка служащих, которые включали бы ту же самую музыку и вели долгие тяжбы, на чьей земле находится дерево у ограды.
      «Гав, гав, гав!» – сказал пес, но мог бы сказать и я сам, настолько точно это передавало мое внутреннее состояние в тот момент. Пес на секунду замер, насторожился и рванул обратно в дом. Он услышал, как хлопнула дверь. Вернулся Джерард.
      Самое замечательное в человеческом мозге то, что совершенно не нужно прилагать дополнительных усилий, чтобы он работал успешно. Зачастую лучше предоставить ему жить собственной жизнью, ибо, пока вы наслаждаетесь утренней свежестью уютного сада (или, в моем случае, неприбранного двора), он неустанно работает. В этом большое достоинство моего мозга, которое я с годами осознал. Пока я горевал, как докучна погожими летними днями громкая музыка, мой мозг самостоятельно нашел решение проблемы Джерарда, причем такое, что не требовало человеческих жертв.
      Я зашел в дом следом за Рексом. Джерард стоял посреди гостиной с пустой бутылкой из-под чешского пива в руках.
      – Ничего, – заверил я, – сегодня же куплю еще.
      Обычно в ответ на подобные заявления Джерард разражается длинной речью о том, как я всегда обещаю, но ни разу своего слова не сдержал. Но он только взглянул на меня и сказал:
      – Ты рано встал или поздно лег.
      – Поздно лег, – сознался я.
      Он неодобрительно засопел.
      – Хочу сказать тебе кое-что, хотя, пожалуй, это ничего не изменит.
      – Я и сам собирался.
      Он поджал губы, как корпящий над сметой начальник, который понял, что придется уволить лучшего работника.
      – Элис и я решили пожениться.
      – Мы с Элис, – поправил он, пытаясь скрыть удивление.
      – Как, вы тоже?
      Мы оба улыбнулись. Помню, я еще подумал, что он отлично держится.
      – Это любовь?
      Над этим вопросом мой мозг тщетно бился все утро.
      – Для нее – да. Для меня – не уверен, но, скажи, кто может знать точно?
      На самом деле я знал наверняка, но подумал, что, наголову разбив его в финале, должен хотя бы дать подержать в руках кубок. Теперь до меня дошло, хоть я не очень-то ломал голову, почему Джерард с таким упорством преследовал Элис. Ему и раньше случалось без памяти влюбляться и терпеть неудачи. Тогда он брал пример с младшего брата легендарного шотландца Роберта Брюса, который только взглянул на английские войска и счел за благо сложить оружие и открыть торговлю табаком в Лите. Я не хочу сказать, что Джерард тоже начал торговать табаком. Просто он сдавался без боя. И в случае с Элис его нечестивое упрямство объяснялось не тем, что он потерял девушку своей мечты, а тем, что досталась она мне. Говоря аллегорически, мне вручили долгожданный аттестат эмоциональной зрелости, я сдал экзамен, я завоевал девушку, а не она подобрала меня. Джерард завидовал моему счастью.
      Поэтому, если я говорил, что не так уж счастлив с Элис, и мы сошлись только потому, что время пришло, и вместе, возможно, будем очень несчастны, то лишь затем, чтобы взять ее в жены с благословения Джерарда или хотя бы без его проклятия. Слишком она хороша собой, чтобы ему было приятно видеть нас вместе.
      – Она девушка, она здесь, она красива и любит меня. Мне тридцать два года. Долго думать нечего, надо брать. Какая разница, люблю я ее или нет? Испытание я прошел и теперь могу спокойно жить дальше.
      Он сел на диван, злорадно прищурился, как ведьма при виде Белоснежки, надкусившей яблоко.
      – Если все так ужасно и бесцветно, ты, кажется, это заслужил.
      – Дошло наконец. – Я внутренне усмехнулся, если такое вообще возможно.
      – Все равно я решил ничего ей не говорить.
      Он скорбно уставился на свои ботинки, будто желая сказать: «Милые мои, никого-то у вас нет теперь, кроме друг друга».
      – Когда сегодня ты догнал меня на мотоцикле, в тебе было что-то такое, будто ты понял, что любовь и брак – вещи действительно серьезные. Обычно для тебя это пустой звук, поэтому сейчас я решил оставить тебя в покое. Думаешь, я ревную, да так оно и есть, но только потому, что ты ее не ценишь. Для тебя сойдет любая. А мне так редко кто-то нравится. Ты неразборчив, а я – очень.
      Мне показалось, что это я уже когда-то слышал. Джерард забрался с ногами на диван.
      – Поэтому когда я подумал, что у вас все по-настоящему, то хотел отпустить ее. Но теперь вижу: для тебя это простой расчет. Пожалуй, стоило бы сказать ей?
      Он вскинул голову, всем своим видом показывая: может, я беден, но гордость и у меня имеется. Мое чувство в этот момент было сродни глухому отчаянию, в которое я впадал, уча Джерарда водить машину. Если он помнил, как заезжать в гараж, то забывал правильно развернуться; вспомнив о развороте, тут же выбрасывал из головы все остальное. Я затаил дыхание.
      – Ничего, переживу. Девушка как девушка. Не хуже и не лучше прочих. Она ни за что не поверит, будто я изменил ей в самом начале романа. А если б и поверила, и бросила меня, я нашел бы себе другую, а тебе она все равно не досталась бы. Ты слишком близко от меня.
      – Сегодня я это понял. Да ладно, не скажу я ей ничего. Из всех, с кем ты общаешься, она одна не знает. Мы друзья, вот что важно, пора об этом вспомнить. Только можно вопрос? Как тебе с ней было?
      Крайне опасно даже с еле заметным пренебрежением отзываться о том, какова женщина в постели или других, более неожиданных местах, где в наше время может произойти совокупление. Умный человек ничего, кроме хорошего, не скажет. Вообразите – роняете вы этак небрежно: «Вообще-то я некрофилией не увлекаюсь, но тут подумал…», а друг в ответ свысока: «Да неужели? А у меня до сих пор вся спина расцарапана». Да, так нельзя. Однако я хотел, чтобы у Джерарда осталось ощущение, пусть иллюзорное, будто он добился чего-то такого, чего я добиться не смог.
      – Нормально, – пожал плечами я. – С Полой, по-моему, веселее.
      – Ты пригласишь ее на свадьбу?
      – А ты не против?
      – Против я или нет, для тебя, кажется, особого значения не имеет. На прошлой неделе я был против того, чтобы ты спал с моей бывшей подружкой.
      – Извини, так вышло.
      Вот это было зря. Получается, я за десять секунд уговорил женщину, которую он сам обхаживал целый год. И ведь дело вовсе не в том, что Джерард чем-то хуже меня. Просто природная застенчивость вкупе с неверно понятыми идеями феминизма (их он нахватался в колледже) мешает ему сказать девушке, что она ему нравится. Джерард фыркнул и с несчастным видом потрепал Рекса за ухом, чтобы утешиться.
      – А не будет тебе неуютно, когда в самый счастливый день перед глазами будет маячить живое напоминание о твоей измене?
      Я тоже фыркнул – надменно и снисходительно (честное слово, не нарочно):
      – Переживу как-нибудь.
      – Не трудись, – негромко сказала Элис. Джерард вздрогнул. Она стояла в дверях, вне поля нашего зрения. До этой минуты ее умение перемещаться словно по воздуху, бесшумно и незаметно для окружающих, умиляло меня, но не теперь. Судя по блестящим от слез глазам, она многое успела услышать. Одета она была уже полностью, но по-утреннему небрежно, и, как всегда, сногсшибательно красива.
      Я представил себе: где-то высоко в Андах кондор парит на ветру, как сто и тысячу лет назад. В Африке гоняет по улице тряпичный мяч мальчик, в руках которого будущее всего континента. От Дели до Детройта, от Пекина до Бирмингема тысячи детей рождаются в нищете. Мои беды – пустой звук. Я сам – пустой звук. Впрочем, это не утешает.
      Мы стояли и молчали. Пес, виляя хвостом, подошел к Элис. Похоже, он утратил способность быть барометром настроения.
      Интересно, сколько миллионов людей в книгах, кино и в жизни говорили то, что я сказал дальше?
      – Я сейчас все тебе объясню. Это не то, что ты подумала.
      – Да? – горько спросила Элис. – А что же? Генеральная репетиция спектакля «Все мужчины сволочи»?
      – Я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой. Правда.
      – Очень на то похоже.
      – Погодите, я помогу, – встрепенулся Джерард. По моему разумению, это было столь же вероятно, как если бы ему предложили участвовать в чемпионате мира по поднятию тяжестей с единственным условием недельку побегать по утрам для тренировки.
      – У Гарри всегда так. Это не тебя он не смог удержать, у него и с другими то же. Ты тут ни при чем.
      Пожалуй, такого рода помощь, подумал я, Америка оказала Северному Вьетнаму – по контролю за приростом населения.
      – Заткнись, Джерард, – велела Элис. Она смотрела на меня в упор, побледнев от гнева. – Господи, а я-то тебе верила. Потому и выйти за тебя согласилась – думала, тебе хватит меня одной. Кто она?
      – Моя бывшая подружка, – вопреки запрету выпалил Джерард.
      – Джерард, заткнись, – попросил я.
      Элис прикусила губу.
      – Но ты ведь говорил, она страшна, как смертный грех? Что ты не понимаешь, из-за чего Джерард так убивался?
      Джерард, кажется, оскорбился, но это волновало меня меньше всего.
      – Да, она жуткая, – подтвердил я, – но после нашей поездки в Венецию я был так счастлив, а она была единственной, кто мог составить мне компанию и разделить мою радость. Я напился, все было классно, а следующее, что я помню, – как мы оказались в постели.
      – То есть выходные со мною настолько тебя вдохновили, что на радостях ты трахнул какую-то старую шлюху?
      – Э-э-э…
      – По-моему, то слово, которое ты ищешь, – «да», – подсказал Джерард.
      – Точно, – по-идиотски улыбнулся я. Ну, чему тут улыбаться?
      – Ты хоть раз в жизни можешь быть серьезным?
      – Таки да, – с видом еврейского комика из Нью-Йорка кивнул я и осторожно шагнул к Элис. – Ты не поверишь, но все время, что я был с нею, я думал о тебе. Именно тогда я понял, как сильно я тебя люблю.
      Аргументов для Элис у меня определенно не хватало, и оставалось упирать только на кратковременное помутнение рассудка.
      – Поверить не могу, что я это слушаю.
      – Жертва собственной половой распущенности. Здорово, правда? – вставил Джерард с видом викария, смакующего фруктовое пирожное.
      – Никто в целом свете не нужен мне так, как ты. Я не могу без тебя, – молил я.
      – Тем не менее я не хуже и не лучше прочих, просто тебе уже тридцать два, а я достаточно легковерна, чтобы ты мог трахать все, что шевелится, пока я не вижу. Для этого я тебе нужна? Нет уж, спасибо, обойдусь! И вот еще что: я тоже не была влюблена в тебя без памяти. Я не думала: «О, вот он, мужчина моей мечты». Думала я так: «Какого черта? Ты вроде нормальный человек, и во мне тебя, кажется, интересует не только внешность. Для тебя я не боевая добыча, как для других, ну и ладно».
      – По-моему, ты была именно добычей, – вклинился Джерард. – Если честно.
      Она плакала, и я, как это ни гадко, возгордился, что сумел вызвать у нее столь сильные чувства. Наверное, мы утешаемся, чем можем. Джерарда слегка задело, что мне удалось так огорчить ее. Чем это отличалось от его обиды, когда при нем Полу назвали шлюхой, сказать не берусь, но я все-таки давно его знаю.
      Я вообще не понимал, что он до сих пор делает в гостиной. Любой другой на его месте уже сто раз сбежал бы из деликатности. Вероятно, он так вцепился пальцами ног в ковер, что застрял. А может, думал, что сейчас Элис скажет: «Ладно, я вижу, этот толстяк бракованный. Нет, деньги возвращать не надо, я просто беру взамен того тощего брюнета».
      – Мне так плохо, – сказала она. – Думала: вот, наконец, после стольких самовлюбленных мерзавцев, психов и обманщиков, нашелся один порядочный человек. Выходит, ошиблась. Ну, что ж, все при мне: молодая, незамужняя, со своим кульманом, и в тридцать один еще бездетная.
      – Тебе тридцать один год?! – прохрипел Джерард, как будто она сообщила ему, что раньше была мужчиной. Должен сказать, я и сам опешил. О возрасте я никогда ее не спрашивал, но на вид больше двадцати пяти не дал бы никак. Джерард, судя по выражению лица, размышлял, не применить ли к Элис закон о введении потребителей в заблуждение.
      – Да, и это многое объясняет, не так ли? – взглянув на меня, проронила Элис. Что она имела в виду, не знаю, но явно ничего хорошего.
      Джерард стоял, уперев руки в бока, и качал головой.
      – Так, так, так, – бормотал он, и я испугался, не ляпнет ли он чего-нибудь вроде «подлой изменницы».
      – Что ты решила? – спросил я. Я знал, что она уходит.
      – Пойду найду себе кого-нибудь и затащу в койку. Вот, может, Джерарда трахну.
      Джерард встрепенулся, как пес при слове «гулять».
      – Не делай этого, – сказал я.
      – Почему вдруг? Почему мне нельзя переспать с ним здесь, если захочу? Ты же спишь, с кем хочешь.
      – Да, почему? – поддержал ее Джерард. Я видел, он пялился на ее грудь, предполагая, что к тридцати одному году она могла порядком обвиснуть, и теперь надо свыкнуться с мыслью о том, чтобы представлять себе Элис без идеально упругой груди. Окажись он сейчас с ней в постели, я уверен, что на ее грудь он смотрел бы, как домохозяйка, придирчиво выбирающая на рынке перезрелые помидоры.
      – Джерард, не мешай, – сказала Элис.
      – Ладно, хорошо, а может, еще вина принести?
      Он уже снова подскакивал и раскачивался, как обычно. Вероятно, решил-таки взглянуть на товар, прежде чем отказываться наотрез.
      – Нет, не надо.
      – А может, потом, позже чего-нибудь захочешь? У меня в комнате есть шампанское, давай я положу его в морозильник?
      – Джерард, уйди, прошу тебя, – вздохнула Элис.
      – Мне подождать у себя?
      – Джерард!
      – Но ты же сказала, что, может, переспишь со мной, – возразил он, демонстрируя неслыханные после памятной речи в кладбищенской часовне глубины буквализма. Чем больше я наблюдал за ним в эти минуты, тем сильнее он напоминал мне собаку. Гораздо сильнее, чем Пола. На Элис он взирал, загадочно двигая носом из стороны в сторону, как лабрадор на таможне в аэропорту, унюхавший в багаже что-то запрещенное.
      – Женщины! – буркнул он и прошел мимо Элис в свою комнату, бросив на ходу: – Вторая дверь справа.
      Мы молча посмотрели друг на друга.
      – Присядешь? – предложил я.
      Она грациозно подошла к дивану и села, положив ногу на ногу, отвернувшись от меня.
      Я понимал: чтобы убедить ее остаться, придется попотеть, иначе с мыслями о большой любви можно проститься сразу, и опять шляться по вечеринкам.
      – Все, что я говорил, было ради Джерарда. Он не угомонился бы, зная, что я с тобой счастлив, что у меня есть то, чего он лишен. Я только хотел, чтобы он оставил нас в покое. Вдвоем. Вместе.
      Она недобро усмехнулась, оставаясь ослепительно красивой.
      – Ты переспал с другой на второй неделе нашего романа.
      Я хотел возразить, что на второй неделе как-никак лучше, чем на втором году, но подумал, что Элис не оценит мои философские изыски.
      – Знаю и каюсь. Правда, я очень жалею. Всего, о чем мы говорили – дети, будущее, – я хочу, и хочу этого с тобой.
      Пододвинувшись к ней, я вкрадчиво дотронулся до ее бедра, но она отвернулась и теперь сидела почти спиной ко мне.
      – Как думаешь, ты сможешь меня простить? – спросил я, мысленно представляя, как бегу к Поле за утешением. Вот только розу ей отнести нельзя. Придется выбросить.
      Элис плакала навзрыд, и я, оказывается, тоже.
      – Никаких особых гарантий я не ждала. Все равно это как в омут головой. Если любишь, всегда надо быть готовой к неудачам. И мириться с ними.
      – К каким еще неудачам?
      Я испугался, что это камешек в мой огород.
      – Да ладно тебе, Гарри, сам знаешь. Шикарный автомобиль, постоянное шутовство, отсутствие цели в жизни. С этим я была готова мириться, потому что ты мне нравился. Очень нравился. Но то, что произошло, уже слишком. Если ты так поступил в самом начале наших отношений, чего ждать через пару лет?
      – Я всегда буду тебе верен. Всегда, до самой смерти.
      Я говорил искренне. В тот момент я сам себе верил.
      – Нет, Гарри, не будешь. За другими женщинами тебе мешает бегать только лень или недостаток уверенности в себе. Ты не будешь верен, потому что хочешь изменять.
      Она всхлипнула, высморкалась в невесть откуда взявшийся бумажный платочек.
      – Мы с тобой так похожи. Я думаю точно так же. То есть думал. Пока не встретил тебя.
      – Прошу тебя, – поморщилась Элис. – Думаешь, мне нужен муж, который неверен в помыслах?
      – Но не могу же я отвечать за помыслы.
      Не знаю, почему нельзя было просто сказать: «Я не буду изменять тебе даже мысленно». Так было бы куда проще, но вряд ли Элис поверила бы. В своих помыслах все неверны; это называется воображение.
      – Не думаю, что это в твоих силах.
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! – надрывался телефон, и пес вскочил, готовый сопроводить меня к нему. Но я остался на месте.
      – Пожалуйста, Элис, я так люблю тебя.
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
      Почему-то я чувствовал себя как с тяжкого похмелья, что необъяснимо, поскольку пить как раз перестал.
      – Не думаю, Гарри, что смогу быть с тобой после того, что узнала. Мне казалось, ты не такой, как все, но я ошиблась. Ты такой же никчемный.
      Теперь она скорее грустила, чем сердилась.
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
      Она была невероятно, фантастически хороша. Я вспомнил Венецию, вспомнил Брайтон, как она толкала меня в кусты, как говорила тому хлыщу в баре, куда ему идти. Я видел ее на носу моторной лодки, освещенную солнцем, по дороге на Лидо. Помню, как подумал и сам застеснялся своей высокопарности, поэтому не сказал сразу, что вода словно устала от мимолетной красоты радуги и создала красоту на века – город на море. Знаю, я уже испытывал нечто похожее, когда был в Венеции без нее, но одни и те же мысли часто приходят ко мне дважды, если не чаще. Это лишь доказывает, насколько они удачны. Я рыдал в голос:
      – Элис, прошу тебя!
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
      – Не хочу тебя больше видеть! – Она покачала головой, шмыгнула носом. – Я лучше пойду.
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
      Она растерянно оглянулась, ища пальто и сумку, нашла их в коридоре и перекинула через руку. В такую жару пальто действительно было ни к чему.
      – Прощай, Гарри, мы уже не увидимся.
      – Элис!
      Я хотел поймать ее, схватить, стереть поцелуями этот последний час, прогнать всю боль, что причинил ей и себе, – но стоял и тупо смотрел, как она идет к выходу. Она даже не хлопнула дверью. Меня вдруг бросило в жар. Был август, и я умирал.
      Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
      – Ты возьмешь уже трубку? С ума можно сойти! – заголосил из своей комнаты Джерард.
      Пойти за ней я не мог. Я только шагнул в коридор, к телефону, и вяло снял трубку. Лицо у меня онемело от слез.
      – Да, – сказал я.
      – Мать вашу, что у вас там творится? – спросил Фарли.

      С Элис, как это часто бывает в жизни, я через некоторое время все-таки увиделся. Был февраль, как-то вдруг сильно похолодало, и тут она позвонила мне сама. Рассказала, что согласилась на ту работу в Китае, но сейчас приехала на недельку, и предложила встретиться. Хотела узнать, все ли у меня в порядке; я сказал – не волнуйся, не все. Смешно, правда? Ничего нет противнее, чем благополучие бывшего друга. Наверное, просто решила убедиться лично.
      После того августовского утра я неделями пытался дозвониться до нее, даже приходил к ее дому, но все без толку. Через месяц я сдался. Впрочем, перед Новым годом, будучи сильно пьян, зашел еще раз, но дверь открыл незнакомый парень и сказал, что Элис больше здесь не живет, а квартиру он снял через агентство. Он даже пригласил меня выпить, но я подумал – вдруг он «голубой», и приглашения не принял.
      Возможность увидеть Элис была настоящим подарком судьбы. Тосковал я по ней люто и все думал, что смогу вернуть. Разумеется, у меня хватило бы ума не слишком стараться: не такой уж я законченный неудачник.
      Встретились мы днем, в пабе на Хай-стрит—Кенсингтон; выпили и пошли пешком через Кенсингтонский сад, посмотреть на большой круглый пруд и на искрящиеся инеем лужайки парка. Вечерело. Для аморальной поддержки я взял с собой Рекса. Моральная устроила бы меня больше, но вы ведь понимаете, от животного нельзя требовать многого. Если сомневаетесь, отсылаю вас к рассуждениям о собаках-поводырях для душевно слепых.
      Я рассказал ей о похождениях Фарли. Моей первой мыслью тогда было, что он призрак, но в загробную жизнь я никогда всерьез не верил. Условия, необходимые, дабы попасть в рай, слишком подозрительно созвучны с требованиями гражданского повиновения, чтобы происходить из иных миров. Блаженны те, кто убирает за своими собаками, ибо они получат что-нибудь хорошее в наследство. При том, что Фарли вряд ли ждал своей очереди у сторожки Святого Петра и, наверное, не грузил уголь в аду, оставалось предположить одно: он в добром здравии. Как оно на самом деле и оказалось.