Краткое заключение в полицейском участке Фулхэма (завтрак там великолепный, попробуйте обязательно) не помешало мне в пятницу оплатить и забрать «Ягуар» и со вкусом погонять на новом мотоцикле за пару дней до того. Как видно, мне было что терять, ибо водил я до странности осторожно, прямо-таки плелся со смешной скоростью 170 миль в час, тем самым низложив чудо японской техники до уровня мопеда.
      В течение недели я исправно вскакивал и бежал на любой телефонный звонок, памятуя о постигшей меня в понедельник неожиданной близости с Полой. Элис всю неделю работала допоздна и видеться со мной не хотела, поэтому испытание первой после измены встречей было отложено на выходные. Тем не менее, хотя объективно радоваться было, в общем, нечему, меня не оставляло ощущение, что я живу по-настоящему. Ночь, проведенная в камере, ознаменовала собой последний этап моего взросления. Я прошел через это и теперь смело мог двигаться к семейному счастью в увитом розами домике. К тому же Элис, занятая тем, чтобы я чего-нибудь не подумал про нее и Джерарда, не заподозрит в неверности меня самого. Любую мою неловкость, потупленный взгляд, необычную заботливость она примет за реакцию на визит к ней Джерарда, а не страх разоблачения – или, скажем проще, вину.
      Так здорово, что она звонила сама, называла меня «дорогим», говорила о нас. Гоняя на мотоцикле по улочкам Суррея со скоростью, близкой к предельной, я дал себе торжественное обещание, что с походами налево отныне покончено. С этого дня я однолюб. Однако меня не оставляло чувство, что «дорогой» – все-таки перебор. Наверное, она переспала с Джерардом, хотя представить это себе трудновато.
      Звонила Лидия, предлагала познакомить нас с Эриком. Я высказался за, но Джерард, разумеется, был против. Он заявил, что ему неловко приводить жениха Лидии к нам, поскольку обеспечить его полную безопасность он не берется. Я послал его подальше.
      Наконец Лидия уговорила Джерарда пригласить ее с Эриком на обед в следующую среду, после того как мы с Элис съездим в Брайтон. Разумеется, о последнем я ничего ему не сказал, хотя слышал, как он скулил в трубку, когда Элис сама сообщила ему об этом. Он решился позвонить ей, думая, что я в ванной, а я тихонько спустился вниз и подслушивал. К моему удивлению, она согласилась встретиться с нами в четверг, назавтра после званого обеда. Не забыть серьезно поговорить с нею и потребовать объяснений.
      Я взял такси – не бросать же на улице новенький мотоцикл – и поехал кататься по Брикстону, приглядывая для себя новый дом. Я прикинул, что суммы, полученной от продажи нашей нынешней квартиры (астрономически взлетевшей в цене с тех пор, как мы в ней поселились), плюс небольшая доплата вполне хватит на миленький пятикомнатный викторианский особнячок с гаражом, и останется еще тысяч сто свободных денег. Пустить парочку жильцов – и полный порядок.
      Адриан, мой бывший начальник, пока не звонил, из чего я сделал вывод, что уволен, и ничуть не расстроился. А если не уволен, тоже хорошо. Ходить на работу я все равно не собирался. Тем не менее я набрал его номер и оставил на автоответчике пару сообщений от некоего лица, располагающего неопровержимыми доказательствами разгула коррупции в столичной полиции, для вящей убедительности сообщив имя остроумного и цивилизованного полисмена и место его работы. На шефа это произведет впечатление.
      До субботы время ползло еле-еле. С Джерардом мы поговорили всего раз: он спросил меня, когда суд, и выразил надежду, что тюремная кормежка придется мне по вкусу. Я успокоил его, что отделаюсь штрафом, особенно если объясню суду, какого гнусного ублюдка я случайно ударил.
      Кроме того, я наконец написал прощальное письмо Эмили, моей далекой полярной подруге, – письмо достаточно правдивое, чтобы разозлить ее всерьез и чтобы она не вламывалась ко мне со скандалом, когда вернется из экспедиции. Я вскользь упомянул о самоубийстве Фарли, об Элис, но в подробности не вдавался, поскольку сам в то время еще не до конца понимал, что к чему.
      В пятницу я забрал «Ягуар» и решил для пробы скатать в Брайтон, блаженно вдыхая запах кожи и хороших сигарет. Из города я выехал часа через два, в Брайтоне прикупил и сразу же установил автомобильную стереосистему, чтобы слушать музыку вместе с Элис. Я мчался обратно в Лондон по шоссе А23, слушал какую-то давно вышедшую из моды дребедень и был совершенно счастлив. Раз или два вспомнил о Поле. Бремя моей вины со вторника существенно полегчало, поскольку я сообразил, что наша единственная общая знакомая – Лидия, а она точно не проболтается Джерарду. Сама Пола Джерарду тоже звонить не станет: она его ненавидит. Жизнь была хороша, и даже въезд на гигантскую автостоянку, именуемую Лондонской системой дорожного движения, не омрачил моего радужного настроя.
      Теперь я лихорадочно ждал новой встречи с Элис. Естественно, меня интересовала информация о ночи, проведенной в обществе Джерарда, но я знал, что действовать лучше не нахрапом, а лаской.
      Утром в субботу я оставил длинное, элегантное, безгранично прекрасное выражение моей сексуальности у дома Элис, оставил на заднем сиденье пса (вместе с купленной в «Хэрродсе» пижонской клетчатой подстилкой) – разумеется, с приоткрытым окном и не на солнцепеке, – и взбежал по ступенькам к ее двери. Взбежал, пожалуй, несколько сильно сказано: после вчерашнего вечера меня слегка шатало, что ограничивало мою способность передвигаться быстро. На первую ступеньку я, наверно, еще взбежал, но следующие четыре преодолел с куда большим трудом, и дотянуться до звонка у меня еле хватило сил. Накануне я встречался с Лидией и двумя ее подружками по работе. Жених-дизайнер Эрик не явился, оправдавшись тем, что завтра у него крикет, ответственный матч, и придется рано вставать. Между тем даже профессиональные английские игроки в крикет не позволяют самым важным матчам расстраивать им предыдущий вечер.
      Попрощавшись с Лидией, я один вернулся домой. Джерарда не было. Он не ночевал дома уже дня два, пытаясь убедить меня, что проводит время у Элис, но я набрал номер его сестры, и к телефону подошел он сам. Я, разумеется, ничего не сказал и сразу же повесил трубку, но он понял, что это я. А даже если не понял, вряд ли потом удержался от соблазна включить определитель и узнать, кому я звонил в его отсутствие.
      К моменту возвращения домой я набрался порядочно, хотя и не до бессознательного состояния. Мне взбрело в голову звякнуть Поле, поскольку семь бед – один ответ. Говоря «взбрело в голову», я имею в виду, что действительно позвонил ей, но ее не оказалось дома. Поэтому, проснувшись поутру, я испытал безмерное облегчение, если не гордость, оттого, что все-таки не завалился к ней в гости.
      Пиво, как считают некоторые, – повод сделать то, что вам все равно сделать хотелось. Пожалуй, это верно, смотря только чего хотеть. Залезть в кровать к Поле я хотел, но не хотел потом проснуться рядом с нею. Я хотел ощущений без последствий, хотел и съесть пирожок, и сохранить его. Да и необязательно к Поле, к кому угодно, просто она бы точно не отказала. Пьяный я был бесшабашен, лих и мог напроситься в гости к Поле из чистой глупости, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Протрезвев, я присмирел и искренне радовался, даже ставил себе в заслугу, что не поехал к ней. Я выдержал суровое испытание и остался верен Элис. Мог ведь позвонить ей еще раз, в половине второго ночи, обсмотревшись комедий по видео, но не позвонил, хотя и думал об этом.
      Вы можете спросить, почему вместо Полы я не позвонил Элис. Вероятно, боялся потерять ее, тогда как реакция Полы меня ничуть не волновала. Звонить среди ночи Элис, девушке моей мечты, в эфемерной надежде на то, что спросонья ее не рассердит мой пьяный голос и она согласится пустить меня к себе, было просто немыслимо. Звонить Поле, будучи пьяным в стельку, и опять требовать женской ласки, не выходило за рамки приличий и казалось мне вполне допустимым. Пока я был пьян. На трезвую голову я содрогнулся при одной мысли.
      Есть, правда, одна странность. Зачастую, особенно после двух-трех кружек пива, дело иметь лучше с той, которая тебе безразлична, даже несимпатична, чем с девушкой своей мечты. Разумеется, я говорю от имени мужчин. Какого мнения придерживаются женщины, понятия не имею.
      Что может сравниться с сонными утренними объятиями, с близостью и теплом любимого человека? Например, утопить презрение к себе в спиртном, нажраться какой-нибудь «дури» и трахнуть девку, у которой задница выглядит огромной, даже если смотреть на нее в телескоп не с того конца… Когда чистишь уши ватной палочкой или шариковой ручкой, ощущения тоже разные, но во всем есть своя прелесть.
      Размышляя об этом, я ждал, пока Элис подойдет к домофону. Странное дело необдуманные поступки, оставшиеся безнаказанными: с одной стороны, клянешься себе никогда больше их не повторять, а с другой – так и подмывает попробовать еще раз.
      Элис не стала нажимать кнопку, чтобы впустить меня в подъезд, а сама сбежала вниз, открыла дверь и так завопила от радости, будто мы сто лет не виделись. Я обнял ее крепко-крепко, боясь потерять.
      – Я скучал, – сказал я, думая при этом: что ты делала в одной постели с Джерардом?
      – Я тоже скучала, – не претендуя на оригинальность, ответила Элис.
      Опять она была великолепна: легкие брюки цвета хаки, черная маечка, ни капли косметики, тяжелые ботинки «доктор Мартенс», волосы небрежно схвачены повязкой. И все же от нее исходило сияние не менее мощное, чем от Вивьен Ли на церемонии вручения «Оскара».
      Мы поднялись в квартиру. Элис шла впереди. Я хотел шутки ради ущипнуть ее за попку, но в глубине души еще помнил о ночи, проведенной с Полой, и придержал руки. Что меня остановило – не знаю: страх божьей кары, наверное. Вдруг господь скажет: «Такие вольности изменнику непозволительны – я уличу тебя». Правда, похвалить ее духи я себе позволил – не по обязанности, а просто потому, что захотелось.
      – Спасибо, – сказала она. – Это «СК 1».
      И чуть виновато добавила:
      – Как у Джерарда.
      – Джерард духами не пользуется, – возразил я. – Вспомни о кроликах, пострадавших при клинических испытаниях, и, разумеется, о лишних расходах.
      – Но он пришел ко мне надушенный, – заметила Элис.
      Значит, Джерард разорился на дорогие духи. Какое доказательство магической силы любви: он действительно стал другим человеком.
      Квартира постепенно приобретала свой облик, хотя жилье аккуратной девушки по-прежнему не напоминала. Разумеется, в интерьере присутствовали светлые дощатые полы, якобы закопченные дочерна камины и домотканые половики, но беспорядок в комнатах был какой-то неженский. Над камином ослепительно улыбалась Бриджет Райли, но фотография была не застеклена и даже не висела, а стояла на каминной доске, мирно соседствуя с россыпью мелочи, визитных карточек, поздравлений с новосельем, полупустой бутылкой джина, дорожным утюгом, свиньей-копилкой, парой подсвечников и стопкой бумаги для заметок. Элис уже купила диван в гостиную – большой, с обивкой кремового цвета, на которой, скорее всего, будет заметна любая грязь. Естественно, это не беспорядок по моим меркам – я ориентируюсь на немногочисленные, но яркие исторические примеры: отступление немецкой армии из-под Москвы, падение Сайгона, Британская партия консерваторов под предводительством Уильяма Хага, – но настоящего порядка в доме Элис тем не менее не было. С особенным удовольствием я отметил за дверью кухни большую кучу грязного белья. Да, с такой девушкой можно жить.
      Элис предложила мне чаю и пошла на кухню готовить его. Я почему-то вспомнил, что во время вчерашней ссоры на Джерарде была рубашка с маленьким желтым пятнышком на воротнике.
      Презерватив был не первым, что я увидел в корзинке для бумаг. Сначала мой взгляд привлек номер журнала «Вегетарианство», поскольку Джерард вечно таскает его с собой как доказательство своей оригинальности. Глаз ни на чем еще не остановился, хотя мозг явно среагировал на подозрительный предмет, если дольше обычного задержал мой взгляд на мусорке. Как правило, мой мозг не интересуется содержанием помоек, резонно предполагая, что не следует мешать псу заниматься любимым делом без свидетелей.
      Когда до меня наконец дошло, что я вижу, я почувствовал себя как гордый садовник, заметивший на безупречно гладком, ухоженном газоне кротовую кочку.
      Вернулась Элис, накрыла чай на низеньком столике.
      – Тебе, наверное, интересно, что там произошло у нас с Джерардом вчера ночью?
      – Не без того, – ответил я, не отрывая глаз от презерватива.
      – Знаешь, так странно вышло… Возвращаюсь я из Венеции, а он ждет меня у подъезда. Видно, случайно проходил мимо и решил заглянуть как раз в тот момент, когда появилась я.
      Я представил себе фальшивое удивление Джерарда при виде Элис. Интересно, сколько он ее прождал. От корзины с презервативом я отвернулся, но он продолжал отравлять мне настроение.
      – И вообще, он хотел извиниться за то, что обозвал меня подлой изменницей, поэтому зашел выпить чаю, и мы разговорились.
       Ты с ним трахалась?
      Нет, вслух я ничего не сказал, хотя очень, очень хотелось. Мне было совершенно все равно, сколько раз за ночь у них это могло произойти, один или несколько, главное, чтобы не последовало продолжения. Понимаю, это звучит как-то слишком по-хозяйски, но что делать. Разумеется, для некоторых людей свобода в отношениях вполне возможна; их мы называем «бедолагами». В действительности же для всеобщего спокойствия надо поддерживать идею взаимной верности, – по крайней мере, на словах. Если один из партнеров гуляет напропалую, а другой ничего не подозревает, значит, ничего и нет, это даже не измена (вспомните скучный философский вопрос: если в лесу упало дерево и никто этого не видел и не слышал, упало оно на самом деле или нет?). Заметьте только: в отличие от Джерарда, упавшее дерево не в состоянии наградить вас дурными болезнями. Мысль о том, чтобы делить с ним девушку, совершенно неприемлема. Когда он пьет из моей чашки, мне и то неприятно, а позволить ему обхаживать мою Элис… Тот презерватив не использован, и сомневаться нечего. И тут же в голову пришла другая, совсем гадкая мысль. Что, если резинку оставил не Джерард? Что, если я имею дело с неизвестным, безликим врагом?
      – Он был ужасно мил, все твердил, как я ему нравлюсь, как он надеется, что в следующей жизни мы обязательно встретимся и все у нас будет. Кажется, он действительно грустил.
      – Как трогательно!
      Я представлял себе, какой силы эмоции клокотали у Джерарда внутри. Наверное, он единственный за всю историю человечества субъект, способный грустить яростно. Грусть – всего лишь одно из орудий в его многочисленном арсенале. Помимо торпед грусти, там присутствуют пулеметы раздумий и мортиры сопереживания. Как любое оружие, все это пускается в ход только при крайней необходимости.
      – Да, вполне. Правда, я ужасно вымоталась и мечтала поскорее принять душ и лечь спать, а он все трещал, трещал…
      – А потом остался ночевать?
      Я был готов к большой ссоре из-за презерватива в мусорном ведре, но сначала хотел выслушать ее версию.
      – Ну… так получилось. Часа в два ночи он ушел, я заснула. А через час вернулся и разбудил меня. Сказал, что забыл ключи, а ты ему не открывал.
      – Смотаться на метро из Брикстона в Фулхэм и обратно всего за час? Надо же, какая прыть, – заметил я, представив себе Джерарда за чашкой чая в ночном кафе где-нибудь на Брикстон-Хай-стрит.
      – Хм-м, – протянула Элис. – Еще он сказал, что не стал бы меня тревожить, но плохо себя чувствует. Что его тошнит и хочется лечь.
      – Поэтому пустить его к себе в постель было совершенно естественно?
      – Он сказал, что в гостиной ему холодно, и так привязался, будто от этого зависит его жизнь. Я не видела в том ничего плохого, да и позволять ему что-либо не собиралась.
      Ее рассказ меня успокоил; все сходилось, и вранье Джерарда теперь выглядело совершенно беспомощным. Однако презерватив в мусорном ведре требовал дополнительного разъяснения.
      Элис с ногами забралась на диван, обняла руками коленки, свернулась уютным клубочком, как положено обворожительнице.
      – Спит он очень беспокойно, правда?
      – Интересно, что ты имеешь в виду? – спросил я, подумав: «Да уж» – и вообразив, как костлявый, неуклюжий Джерард ворочается в чужой кровати, воровато подвигается все ближе и ближе, наконец стонет: «О, как я устал» – и закидывает руку на плечо безмятежно спящей жертве. Не встретив сопротивления, рука ползет дальше, к груди. Если в этот момент девушка проснется и возмутится, то… «Извини, я спал. Я понятия не имел… Ой, как неловко».
      Элис потянулась за сигаретами. Интересно, возбудилась ли она от прикосновения «доказательства его страсти» или выставила обольстителя-самоучку за порог? Я посмотрел на презерватив. Вот и ответ, только почему в гостиной? Как-то не верится, чтобы Джерард полез к Элис прямо здесь. Разве что она сама к нему полезла…
      Извинившись, я отбыл в туалет подумать. Из своего небольшого опыта общения с женщинами я усвоил одно: нельзя затевать ссору, не придумав заранее, что ты скажешь сначала. Почти все мои девушки были несколько умнее меня, и это мне нравится, но обязывает перед любой ссорой вырабатывать тактику поведения. Если б я писал книгу по практической психологии, то посоветовал бы оказавшимся в подобной ситуации мужчинам не идти на конфликт без четкого представления, что они хотят получить в итоге. Поскольку книгу по практической психологии я не пишу, то вот вам мой совет: забудьте все, о чем я сейчас говорил, и ведите себя, как положено мужчине: самоутверждайтесь за счет женщины. Всегда уместны фразы типа: «На словах у тебя все замечательно, а как насчет…» или «Ты сама меня довела». Чем больше женщин, которым не повезло с партнерами, тем больше их останется нам, прочно усвоившим простые правила эмоциональной игры, аналогичные необходимости вытирать ноги перед тем, как войти в дом.
      Я посмотрел на себя в зеркало, вправленное в дверцу шкафа для ванной над парой открытых полок с духами (в том числе «СК 1») и шампунями. В голове не укладывается: Джерард купил себе парфюм от Келвина Кляйна? Для него духи – притворство и фальшь. Ты должен пахнуть как пахнешь или, в случае Джерарда, вонять как воняешь. Тут я вспомнил желтое пятнышко у него на воротнике и сопоставил со скоростью исчезновения собачьего шампуня. Интересно, подумал я, а как он поступит, если пойдет дождь?
      Теперь снова обо мне. Зеркало Элис отразило морщинку на лбу, которую я прежде не замечал. Должно быть, старею. Моя рыночная цена падает, и приходится мириться с тем, что мои девушки спят с другими. Наверное, надо сказать спасибо, если еще кому-то нужен.
      Глаза у меня покраснели, будто я плакал, хотя на самом деле сказывалось выпитое накануне. Если глаза – окна души, то в мою, очевидно, кто-то вломился и все там разгромил. Сейчас подъедет ремонтный фургон, забьет глазницы досками, чтобы больше ничего не украли. «И для этого я уже слишком стар», – подумал я, выдавливая случайный прыщ в тщетной попытке почувствовать себя юнцом. Прыщ был большой, бугристый, заметный. Раньше я убрал бы его и тут же забыл, но сейчас почему-то, возможно, по забытой подростковой привычке, достал из стоящей тут же банки ватную палочку и аккуратно протер ранку лосьоном для снятия макияжа. «Чтобы не воспалилось», – подумал я (хотя прежде такие мелочи меня никогда не заботили), бросил ватку в ведро для мусора и увидел там второй презерватив.
      Не отличаясь проницательностью Шерлока Холмса, я тем не менее сделал правильный вывод: передо мною фальшивка. Нормальный человек не станет разбрасывать презервативы по всему дому. Конечно, всякое возможно, и особенно страстные акты любви могут иметь место не только в спальне, но при любви Джерарда к комфорту я знал, что в ванную его за этим точно не потянет. На кафельном полу жестко, холодно, и, кроме того, качество освещения или неуместные ассоциации с чисткой зубов сломали бы ему весь настрой. А принимать ванну вдвоем для первого совокупления слишком интимно. И потом, ванну Джерард принимает строго дважды в неделю, экономя воду и тепло. У Элис он был в понедельник, а банные дни – среда и суббота. Да и местонахождение презерватива выдает его с головой. Никто не бросает использованные резинки поверх кучи мусора, их закапывают вниз, чтобы не оскорбить ничьего взора. Хотя меня слегка мутило, я нагнулся к ведру. Презерватив был не использован. Я вымыл руки, вернулся в гостиную, где Элис пускала в потолок струйки табачного дыма. Она была похожа на француженку – в хорошем смысле слова, разумеется.
      Я отнес чашки в мойку. Рядом обнаружилось сверкающее хромом мусорное ведро – такие были в моде несколько лет назад. Я нажал педаль подъема крышки, заглянул внутрь. Под шоколадной оберткой и банкой из-под фасоли лежал третий презерватив.
      – Элис, – сказал я, – не возражаешь, если я загляну в твою спальню?
      Она раздраженно выдохнула густое облако дыма.
      – Еще как возражаю. Что ты рассчитываешь там увидеть? Если б я трахнулась с ним, то у меня хватило бы ума перед твоим приходом сменить постельное белье.
      – Да нет, не подумай, дело совсем не в том, и я знаю, ты с ним не спала, – возразил я. – Просто хочу показать тебе, откуда я это знаю.
      Она пожала плечами. Я заметил, что один сосок стоит торчком.
      – Хорошо придумано, – кивнул я на сосок. Элис издала звук, похожий на шипение эфира между радиостанциями, и прикрыла грудь рукой. Я подумал, удастся ли мне восстановить симметрию до поездки в Брайтон.
      В спальне я сразу шагнул к мусорному ведру. Презерватива нет, зато обертка от него с надписью «гипоаллергенно» аккуратно лежит на пустой банке от кока-колы. С таким же успехом Джерард мог подписать свое имя. Подобно многим, он считает аллергию доказательством душевной тонкости и поэтому придумал себе несколько оригинальных аллергенов. Один из них – презервативы. Насколько я понимаю, это значит, что он плохо умеет их надевать или просто не любит. Помню, Пола рассказывала, что стала пить таблетки, чтобы не подвергать себя опасности ослепнуть от срикошетившей в глаз плохо надетой резинки, в самый неожиданный момент слетающей у Джерарда с члена.
      Элис в ужасе посмотрела на обертку:
      – Клянусь, понятия не имею, откуда она здесь.
      Я молча провел ее из спальни к мусорному ведру в гостиной, а оттуда в кухню. Во время этого непонятного обхода Элис в прелестном недоумении качала головой:
      – Не знаю, как они туда попали. Пока ты не пришел, я их не замечала.
      – Все в порядке, – успокоил ее я. – Знаю, что не замечала, и как они туда попали, тоже знаю. Их рассовал Джерард, чтобы я увидел. Поэтому они оказались в трех разных мусорках: он хотел, чтобы я увидел их наверняка.
      – Не понимаю, – сказала Элис. – А зачем ему это понадобилось?
      Я вздохнул с видом дзен-буддиста, которого просят растолковать тонкости религии домохозяйке, приходящей к нему на занятия раз в неделю.
      – Замысел рассчитан на несколько уровней действия, – тоном Пуаро в конце очередной серии начал я. – Во-первых, если бы это увидела ты, что вряд ли, поскольку ты близорука и любовью к порядку не отличаешься, то могла бы подумать, будто переспала с ним и забыла. Повторяю: вряд ли, разве что после лоботомии или курса мощных транквилизаторов. Но это лишь внешний расчет. Гораздо вероятнее, что на них наткнусь я и, не раздумывая, решу, будто ты с ним спала. Я на тебя наору, мы разругаемся, и путь для него открыт. Или ничего не скажу, но гнетущая мысль о том, что ты спала с другим, подточит мое доверие к тебе, и тогда наша любовь обречена.
      – Очень умно, – заметила Элис, как будто в ответ на речь Пуаро в конце фильма.
      – Но это еще не все. – Я выбил пепел из воображаемой трубки. – Пусть даже, обнаружив презервативы, я правильно пойму, что произошло; ты можешь не принять мои объяснения. Сочтешь меня извращенцем, разбрасывающим по твоей квартире презервативы. А потом он, конечно, может сказать, что не знает, о чем я, а ты, должно быть, спишь с кем-нибудь еще. Рассуждения о подрыве доверия смотри выше. Или он будет утверждать, что спал с тобой сам, а следовательно, мне у тебя делать нечего.
      Элис слегка оторопела.
      – Ты правда думаешь, что он настолько хочет переспать со мной?
      – Если предложить ему на выбор – переспать с тобой, но лишиться правой руки, или остаться целым, он ответит: «Называйте меня левшой».
      – Боже, – пробормотала Элис, – наверное, лучше мне с ним какое-то время не видеться.
      – Если хочешь знать, это лучшее, что я слышал от тебя, – сказал я. – Поедем в Брайтон?
      – Поедем, – ответила Элис, надела темные очки и стала похожа на Софи Лорен, только еще красивее. – Но ты ведь не сам их туда положил?
 
      Брайтон промелькнул как в тумане: грязно-белые домики эпохи Регентства, солнце, рыба, картошка фри, пиво, море. Ничего лучше Брайтона в Англии нет, правда, дни его расцвета уже позади, и городок живет себе потихоньку, немного обшарпанный, чуть обветшавший, непохожий на все эти шикарные новые курорты с торговым центром, до мелочей скопированным с Далласа или Чикаго. Из чистого пижонства я заказал нам номер в «Метрополе» окнами на море, что-то двести фунтов за день. Сначала хотел поселиться в «Гранд-отеле», но там в 1984 году останавливалась миссис Тэтчер, и Элис боялась, что в здании все еще холодно, несмотря на заложенные мины. Как я уже говорил, я к политике равнодушен, но госпожа Тэтчер проникла даже в мое сознание. Не знаю точно, в чем заключалась ее политика, кроме того, чтобы сделать всех жителей юга страны поголовно богатыми, а на севере – бедными, что меня устраивает, ибо я давно обосновался на юге, но у меня к ней претензии иного свойства. В ней есть нечто мертвящее; мертвенность очищенных от мха газонов, молитвенных собраний, промышленных владений и ужесточения судебных приговоров; мертвенность нашей всегдашней правоты при неправоте всего остального мира.
      Она походила на жутковатую соседку из моей студенческой юности – даму, которая раз в две недели аккуратно купала своих кошек, и твердила нам, что мы не имеем классового права ходить по одной улице с нею. Все мы готовили себя к работе в средствах массовой информации, то есть к жизненному уровню среднего класса, а муж той мегеры был почтальоном, но я, пожалуй, понимаю, что она имела в виду. Как-то раз она вызвала полицию, чтобы разогнать вечеринку в нашем доме, и оно бы ничего, только никакой вечеринки не было, просто однокурсники забрели к нам на огонек в воскресенье вечером. Копы велели нам сделать потише музыку, но были вынуждены признать, что это довольно сложно, ибо никакой музыки мы не включали.
      Так вот, наша дама млела от Тэтчер и на каждых выборах вывешивала на доме плакат «Голосуйте за консерваторов». Как вы можете догадаться, мне приходилось отвечать плакатом Социалистической рабочей боевой марксистской альтернативной партии, хотя я понятия не имел, какие у них цели и задачи помимо стояния у станций метро. Также я не знал ни одного члена данной партии, проработавшего в своей жизни хоть один день, а следовательно, в чем-то они, должно быть, правы.
      Мы вошли в «Павильон», безумное сооружение эпохи Регентства с колоннами и восточными куполами. Внутри я восхитился смешением индийского и китайского стилей и решил отделать свою квартиру так же. И принимать гостей в роскошном клетчатом халате, в расписанной драконами зале.
      – С ума сойти, правда? – сказал я. – Так и видишь, как Оскар Уайльд пьет здесь чай с принцем-регентом.
      – Оскар Уайльд жил на сто лет позже.
      – Но настолько опередил свое время, – извернулся я, обращая внимание Элис на роскошную люстру.
      Потом мы, взявшись за руки, пошли к морю, и мне до смерти хотелось наткнуться на каких-нибудь знакомых. Купили картошки фри, выяснили, что оба любим макать ее в уксус; купили пива, и Элис заметила, что я много пью. Я купил новый телефон взамен старого, который пришлось заклеивать скотчем после того, как Джерард швырнул его на пол. Вместо звонка телефон выдавал несколько тактов из «Мессии» Генделя, причем не одну музыку, а еще и гудел, так что получалось: «Аллилуйя! Бииип. Аллилуйя! Бииип. Во веки веков – бииип!», как в телепередаче, откуда при озвучании вырезали бранные слова. Это мне понравилось, поскольку было забавно, и Джерард точно возненавидит его по той же самой причине. Мы осмотрели развалины Пир-пэлес, которые городской совет намеревается восстановить, точно так же, как я намереваюсь ремонтировать квартиру, вот только слетаю на Луну и упрочу мир во всем мире.
      По набережной фланировали разномастные путешественники «нового типа». Брайтон заполонили орды хиппи; темные личности в пестром этническом шмотье попадались на каждом углу. Вероятно, они называют друг друга братьями и сестрами, а жить мечтают в старых фургонах. Это дало мне возможность развить любимую тему, остававшуюся без употребления уже года три.
      – Чертовы путешественники нового типа, – сказал я, кивнув на девушку в африканских косичках и, несмотря на жару, в драном свитере.
      – А что такое, по-твоему, путешественник нового типа? – спросила Элис.
      – Бродяга с богатыми родителями, – страшно довольный собой, ответствовал я. Она хмыкнула, что я расценил как смех.
      По пути к взморью мы развлекались, вопя в полный голос: «Эй, Таркин» и «Джемайма!», чтобы посмотреть, кто из чудиков обернется. Не обернулся ни один, но нашему веселью это ничуть не мешало.
      – Я помню то время, когда бритоголовые и хиппари сходились здесь стенка на стенку и вышибали друг дружке мозги, – ностальгически вздохнула Элис.
      «Это любовь», – подумал я и поцеловал ее.
      Джерард отодвинулся куда-то на третий план. Когда мы на запредельной скорости мчались в «Ягуаре» по шоссе к морю, выяснилась еще одна пикантная подробность: Элис настолько надоело его нарочито беспокойное соседство, что она ушла спать на диван. То есть насчет ночи, проведенной в ее постели, Джерард не соврал, но вместе они там проспали не более часа. Единственное место, куда могло тыкаться доказательство его страсти, была его же собственная рука. Однако причина, по которой Элис допустила его к себе в постель, тоже оказалась несколько иной, чем я думал прежде.
      Мне удалось вытянуть из Элис подробности того разговора. Очевидно, Джерард сказал, что имеет сообщить ей нечто серьезное обо мне, а на ее резонный вопрос предъявил позорное досье, найденное мною в среду на кухонном столе. Элис бегло перелистала альбом и спросила, с какой радости Джерард таскает его с собой по всему городу.