Элис мне подходила, потому что ей не было со мной плохо. Она легко мирилась с моими пьяными разглагольствованиями, плоскими шутками, сентиментальностью во всем, от спортивных кумиров до животных. Мало того что мирилась – она была способна считать все это милым и забавным. Предположим, роман наш только начался, мы встретились всего лишь во второй раз, поэтому она могла убедить себя, что я неловок и глуп оттого, что волнуюсь, но все равно для начала неплохо.
      Разумеется, кое-что в ней я хотел бы изменить, кое в чем серьезно сомневался. Да, сейчас она сногсшибательно красива, но я видел, во что превратилась в шестьдесят лет Брижит Бардо. Поэтому я не знал, будет ли так всегда. Она неглупа, остроумна, и мне это нравится, но уже закрадывались подозрения, что с Лидией мне было бы веселее, воспринимай я ее как женщину. Как с этим быть, неясно: остроумие либо есть, либо нет, его не воспитаешь. Тем не менее я был готов великодушно простить ей данный недостаток ввиду прочих несомненных достоинств. Потом, с беседами за полночь получилось как-то смазанно. Хоть собеседник она интересный, нерядовой, понимания с полуслова между нами не возникло. Но я был уверен, что смогу достичь этого при помощи хорошего курса литературы и правильной музыки – не для себя, разумеется, а для нее. Если не считать всего перечисленного, я определенно был влюблен. В данный момент.
      Я захотел бы остаться с нею, даже не будучи влюбленным. И даже если бы она мне не нравилась. Такие девушки попадаются слишком редко, чтобы при встрече с ними я учитывал собственные капризы. И потом, даже с Эмили я провел целый год, хотя вряд ли был в нее влюблен.
      Эмили, с ее безупречной фигурой – по меркам Месопотамии каменного века. Эмили, чьи ученые друзья до одури резались в «Крепости и драконы» и пытались рассуждать, какие в прогрессивных рок-альбомах умные тексты. Вообще-то я слишком жесток. Первые несколько месяцев Эмили была вполне для меня привлекательна.
      Когда мы познакомились, никаких прогулок по Венеции у нас не было и в помине, равно как и волнений, нравлюсь ли я ей, а она – мне. Встретились мы на вечеринке. Она продала мне две таблетки «Экстази», и остаток вечера мы танцевали и трахались как заведенные – причем и то и другое в раздевалке. Наутро отправились в центр Лондона и опять напились до чертиков. В воскресенье, в половине одиннадцатого вечера, очумев от выпивки и собственного трепа, я сказал: «Дорогая, все было прелестно, а теперь не желаете ли проследовать со мной в семейное гнездо?» – и перспектива вернуться домой, пусть не к себе, привела ее в бурный восторг. По словам Джерарда, мы не давали ему спать до 4.37 утра, на что я попросил его уточнить время. В тот понедельник мы так и не встали, работу прогуляли и с тех пор встречались почти ежедневно. Сегодня впервые с момента ее отъезда в Антарктиду я поймал себя на мысли, как там она.
      Элис взяла меня за руку.
      – О чем думаешь?
      – Что давно так хорошо не проводил время.
      Я накрыл ее вторую руку своей и чмокнул в нос, потому что, во-первых, он оказался ко мне ближе всего, а во-вторых, то был повод взглянуть на ее грудь. Прежние путешествия с другими девушками остались позади, жалкие и несовершенные. Я ощутил приятную грусть из-за упущенного времени, но меня будоражили новые возможности. Я хотел сказать Элис, что никогда не знал ничего лучшего, потому что сказать об этом нужно было, но решил не торопить события. Может, все еще и неправда.
      Кроме того, меня слегка тревожила собственная серьезность в присутствии Элис. Шутовство – моя вторая натура, я должен отпускать остроумные замечания насчет гондольеров, втихаря потешаться над ресторанной публикой, вообще хохмить. Но этим занималась она: смеялась над другими туристами, вышучивала мои перепалки с Джерардом, а я почему-то не мог отвечать ей в том же духе. Мне почему-то хотелось говорить ей, что она моя единственная; хотелось крикнуть: «Стоп! Сейчас же подпишись здесь, под обещанием быть моей навечно, а тогда я смогу принимать тебя как должное, что для нас обоих намного интереснее».
      Мы почти три часа кружили узкими улочками. Я устал и был готов выпить снова. Над нами низко нависало ненастное, черное небо, все в грозовых тучах, подсвеченных бледными ореолами фонарей; ветер раздувал полосатые маркизы ресторанов и баров. Вода в каналах казалась темнее и глубже, а огоньки в окнах пиццерий – особенно золотыми и уютными.
      Я задрал голову к небу, тяжело набрякшему дождем, и сказал:
      – Вот видишь, не зря я захватил плащ.
      Легко представить себе, какая ссора на тему «Ну конечно, ты всегда прав» могла бы разразиться после таких слов. Но Элис только улыбнулась.
      – Да уж, верно. Молодец, что захватил, не то я промокла бы насквозь.
      И я, хоть и побаивался уступать ее явно властным наклонностям, с радостью и охотой отдал плащ ей. Значит, то была любовь.
      Теперь, поднявшись в гору от площади Св. Захария, мы вышли как раз к Дворцу дожей, пробежали по мостику и увидели какой-то ресторан. Над горизонтом беззвучно полыхнула молния, озарив небо голубым и сиреневым. Дождя еще не было, но по воде пошла крупная рябь, и проходящие вапореттиугрожающе закачались на волнах вверх-вниз. Я представил себе, как бы коренные венецианцы, заметив, с каким тревожным лицом я думаю о предстоящем возвращении домой, сказали: «Разве это качка? Вот мы вам покажем настоящую качку». Совсем как я сам говорю: «Разве это давка? Вот я вам покажу давку», когда в Лондоне туристы бледнеют при виде переполненного вагона подземки.
      Я остановился, не спеша входить под затканный листьями навес ресторанчика «La Nuova Perla», сказав, что хочу сначала посмотреть меню. На самом дале я хотел посмотреть на Элис на фоне Венеции во время надвигающейся бури. Над лагуной вспыхнула багровая молния. Город с его огнями померк, небо стало неживым, будто картонная декорация. В сполохах грозы Элис казалась призрачной, бестелесной, словно она появилась с одной вспышкой молнии, а со следующей может исчезнуть.
      – Зарницы, – сказала Элис. – В первый раз такое вижу.
      – Слишком хороши для настоящих.
      – Это как?
      – Красиво так же, только не промокнешь.
      – Что не особенно меня прельщает.
      Она легонько шлепнула меня по заду, резко оборвав мои романтические размышления. Увы, я на секунду забыл про ее сексуальные отклонения.
      – Не понял юмора, – сказал я.
      – Не утруждай этим свою большую уродливую голову, – ответила она, и я подумал, что она уже второй раз так говорит. Все-таки мы похожи намного больше, чем мне казалось сначала.
      Мы сели под навесом, чтобы любоваться грозой над морем. Нервная официантка, которую я непременно соблазнил бы, не будь я с Элис, принесла нам напитки. Да, это что-то новое. Подобно большинству мужчин, исключая Джерарда, я так или иначе обращаю внимание на семьдесят процентов женщин моего возраста или младше. Не начать заигрывать с хорошенькой итальяночкой лет семнадцати – для меня дело неслыханное.
      – Немного банально, правда? – спросил я, кивнув на небо.
      – Что? – не поняла Элис.
      – Молния и все такое.
      Я имел в виду, что о грозе во время любовного свидания вполне можно прочесть в каком-нибудь романе девятнадцатого века, но не хотел говорить Элис о своих чувствах из страха спугнуть ее. Слово «любовь» на столь ранней стадии наших отношений казалось мне слишком сильным и рискованным.
      Она смотрела на улицу, через канал. Теперь мы то и дело слышали гром, причем раскаты раздавались все ближе. «Вот оно что, – подумал я, – не успею я затащить ее в постель, как ее поразит молния».
      – Ты прав, – сказала она, – банальность, штамп. – И рассмеялась. – Не хватает только цыгана со скрипкой и тебя на коленях передо мной.
      – Чего это мне вставать на колени?
      – Мужчины! – воскликнула Элис. – Где ваша романтика?
      – Ничего особенно романтичного здесь не вижу, – буркнул я, отметив, с каким нажимом она произнесла слово «романтика».
      Нашу беседу прервала официантка, просившая войти в помещение, так как начинался град. Я ответил, что нам и здесь уютно. Стометровая колокольня казалась мне надежным естественным громоотводом. Большая группа молодых американцев за соседним столиком нашего спокойствия не разделяла. По первой же просьбе они быстренько поднялись и потопали внутрь.
      – И этот народ дал нам Рэмбо, – к моей искренней радости, проронила Элис.
      Мне хотелось спросить ее о той книжке в рюкзаке. Поразмыслив, я решил, что лучше сразу дать ей знать о моем отношении к сценарию «поглядим, мальчик мой, улучшат ли твое поведение шесть горячих», но опасался показаться слишком прямолинейным и недалеким. Поэтому мне надо было вызвать на откровенность ее. Например, невзначай бросить: «Да, моя госпожа» – и посмотреть, как она отреагирует. Проявлять непримиримость к садомазохизму тоже не нужно, чтобы она не подумала, будто я считаю ее ненормальной.
      Джерард, наверное, подошел бы к делу иначе. Для него секс означает близость, нежность и ощущение любви. И, что еще важнее, возможность быть самим собой. Любые ролевые игры приводят его в крайнее замешательство. Он бы ни в какую не согласился разыгрывать сцену между жестокой госпожой-всадницей и непокорным конюхом. Это лишь напомнило бы ему, что у него аллергия на лошадей.
      – Элис, – заговорил я, вздрогнув, когда крупная градина проскочила сквозь навес прямо мне за шиворот, – надеюсь, тебя не рассердит то, что я сейчас скажу, но сегодня, когда ты попросила меня достать из рюкзака твое белье…
      – Ты почувствовал странное возбуждение? – округлив свои колдовские зеленые глаза, перебила Элис.
      – Возможно, – продолжал я, – но, главное, я нашел в твоем рюкзаке очень интересную книгу.
      – Вот как? – Элис резко выпрямилась, и лицо ее посуровело.
      – Я только подумал, не увлекаешься ли ты такими вещами? Ну, ты понимаешь…
      – И что же? – надменно проронила она, глядя на меня сверху вниз.
      – Наверное, увлекаешься, и хорошо. Понимаешь, я и сам… Эти сцены…
      О каких сценах я говорил, сам не знаю. Почему соврал, что увлекаюсь неизвестно чем, – тоже. Звучало это так, будто почти все свое свободное время я радостно сижу в клетке под замком, страдающая бешенством матки домохозяйка из Чингфорда кормит меня сушеными каракатицами, а я подобострастно киваю и лепечу: «Спасибо, спасибо». Хотя нет, я знаю, почему я так сказал. Меня подтолкнуло то, что я просто не могу смириться, если чего-нибудь не знаю. То же самое происходило, когда я читал Лидии лекцию о курганах Стоунхенджа, а мой дядя Дэйв рвался учить Лоуренса Оливье основам актерского мастерства. Если Элис много знала о садомазохизме, внутренний голос ревниво шептал мне, что я должен знать еще больше. Даже сдавшись, мне все равно надо быть на высоте…
      Официантка опять стала упрашивать нас зайти под крышу. Я взглянул в лицо Элис, но никаких признаков радости по поводу своих признаний не обнаружил. Мы вошли в зал, нашли столик у окна, чтобы видеть канал. Град обрушивался на тротуар, будто никакого навеса над ним не было и в помине; тяжелые ледяные горошины отскакивали от столика, за которым только что сидели мы. Принеся нам пасту, официантка показала рукой на окно и засмеялась, будто хотела сказать: «Вот видите».
      – Что тебе нравится? – спросил я у Элис, надеясь, что никаких дополнительных приспособлений ей не потребуется.
      – Что всем, – отрезала она и опять выставила кончик языка между зубами, отчего у меня по спине пробежала дрожь.
      И закурила, не обращая никакого внимания на еду.
      – Как в книжке? – уточнил я. Насколько я помнил по расказам Лидии, Жюстина, героиня романа де Сада, до конца повествования дожила.
      – Разве не ты должен мне сказать?
      Град со всей силы лупил по столикам, гром, казалось, гремел прямо над нами. Две официантки зачарованно смотрели в темноту за окном. Должно быть, видеть такое им доводилось нечасто.
      Элис глубоко затянулась сигаретой, похожая на героиню французского Сопротивления, но только не настоящую, грубую и простую, отчаянно смелую, наводившую ужас на оккупантов, а киношную, голливудскую. Не забыть написать что-нибудь на эту тему, когда разберусь с Эмили.
      Обалдев от ее красоты и от бури, я не сразу понял, что она имела в виду.
      – А ты сам не скажешь?
      – Ладно. А ты кто?
      – Как?
      – Ведущая или ведомая? Госпожа или рабыня?
      Оставалось только надеяться, что подобная дерзость сойдет мне с рук.
      – Не госпожа, – тихо ответила она.
      Значит, мне не придется лаять по-собачьи, визжать, как свинья, и издавать другие неестественные для человеческого существа звуки.
      – А ты?
      – О, я – да, – заявил я с такой готовностью, будто убеждал чиновника паспортного контроля, что паспорт у меня есть.
      – Значит, у нас есть кое-что общее.
      Посмотрев мне прямо в глаза, она ущипнула меня за руку. Я ответил тем же, но сильнее. Она охнула, заерзала, но руку не убрала, а только прошептала:
      – Надеюсь, ты заставишь меня очень пожалеть, что приехала сюда с тобой.
      – Об этом не беспокойся, – сказал я, ущипнув ее еще раз. – Сиди здесь.
      И встал, чтобы пойти в туалет.
      По моему мнению, властные самцы должны изъясняться именно так.
      Возвращаясь обратно, я заметил в нише телефон-автомат. Меня слегка тревожило, как там Джерард, и я решил набрать наш домашний номер, чтобы только услышать голос и сразу повесить трубку.
       – Prego, – сказал в трубке голос Джерарда. Значит, совершенствуется в итальянском. Меня охватило смешанное со злорадством облегчение.
      – Джерард, привет, это я, Гарри.
      Да, я собирался повесить трубку, но передумал.
       – Si? – сказал Джерард.
      – Я звоню проверить, как ты там.
      На таком уровне Джерард явно не владел итальянским, ибо ответил на родном языке.
      – Нормально, – весело сказал он. – А что мне сделается?
      Даже если Джерард искренне радовался, в голосе его звучала мировая скорбь.
      – Все нормально. Даже очень хорошо. Эта история с Элис привела меня в порядок. Сплю как младенец.
      Я беззвучно захихикал.
      – А с Элис не встречаешься?
      – Нет, – отозвался он все так же победоносно, явно провоцируя меня на расспросы.
      – Так что, она тебя послала?
      Я все же сумел задать вопрос, а не констатировать факт.
      – Нет, перенесла встречу на следующую субботу.
      Это мне понравилось уже меньше, но, может, она просто не хочет обижать его немедленным отказом?
      – И куда вы пойдете?
      – Желаешь знать подробности? Мало того что она хочет видеть меня, а не тебя? Давно по носу не щелкали?
      До сего момента я был просто образцом сдержанности, честное слово!
      – Так куда же вы идете?
      – Я пригласил ее в «Бел Свами» и сказал, что она может не заказывать шведский стол, если не захочет.
      После такого заявления мне стало… ну, скажем, во всех отношениях лучше, чем Джерарду.
      – Желаю удачи, – сказал я, увы, не в силах сдержать безумного смеха.
      – Попробуй только мне помешать! Это лучшее, что случалось со мною за много лет.
      Джерард понимал, что при необходимости я тоже могу нарисоваться в субботу вечером в «Бел Свами»: «Ух ты, какая встреча, ничего, если мы к вам присоединимся – я и наша дружная футбольная команда?»
      – Здорово.
      Теперь голос у меня был, будто у десятилетнего школьника, который видит, что учитель вот-вот наступит в собачью кучку.
      – А ты сегодня вечером что делаешь? – с подозрением спросил Джерард.
      Гордость и самообладание подсказывали мне, что шутить больше нельзя. Как друг, как порядочный человек, я обязан открыть ему глаза на правду.
      – Трахаюсь с Элис в Венеции, – скромно признался я, показывая аппарату букву V.
      – Ха – пошел ты – ха!
      – Спокойной ночи, – сказал я и повесил трубку. Тот парень, что жил в нашей квартире раньше, был помешан на технике. Он оставил нам на память телефонный аппарат с кнопкой определителя номера – причем любого номера в любой точке земного шара. Я знал, Джерард не удержится от искушения нажать ее, и улыбнулся, представив себе, как он листает телефонный справочник и с ужасом находит в нем код Венеции.
      – Заставляешь ждать себя? – спросила Элис, когда я вернулся за столик с довольным лицом папаши, только что видевшего, как несимпатичный ему приятель дочери угодил под автобус.
      Мне хотелось поцеловать ее, сказать, что люблю, что буду любить вечно – по крайней мере, ближайшие лет десять, – но, чтобы раззадорить ее, я решил до конца вечера вести себя властно и грубо.
      – Что ты со мной сделаешь, когда приведешь обратно в номер?
      – Не скажу. Придется тебе самой подумать, – усмехнулся я, сжав ее руку и втайне жалея, что не сообразил заглянуть в книжку. Хоть понятие имел бы, как управляться с розгами бездарному любителю.
      К нашему столику подошла официантка. Я думал – чтобы забрать тарелки, но надежды мои, как выяснилось, были беспочвенны и напрасны.
      – Элис МакНейс? – с хорошим английским произношением спросила она.
      – Да, – откликнулась Элис удивленно.
      – Вас просят к телефону.
      – Не ходи, – сказал я.
      – Интересно, кто бы это мог быть?
      – Кто угодно. Абсолютно кто угодно.
      Элис удивленно выпятила нижнюю губку.
      – Как интересно.
      И поднялась из-за стола.
      – Я тебе запрещаю, – заявил я, решив сыграть на своем амплуа повелителя.
      Как будто не услышав, она аккуратно задвинула стул и пошла к телефону.
      – Ты очень плохая девочка! – с надеждой крикнул я вслед, здраво рассудив, что могу извлечь из этой игры некую выгоду.
      Град за окном прекратился, но над каналом время от времени рокотал гром. О том, что Джерард, при всей своей несообразительности, может перезвонить сюда, я как-то не подумал.
      Прошло полчаса. Я допил до дна свой бокал, затем остатки вина из кувшина, затем осушил бокал Элис и заказал еще кувшин. Мозг молчал, но для издерганных нервов и это было слишком громко. Когда мозг очнулся, то мысли приобрели форму газетных заголовков: «Мужчина лет тридцати найден задушенным в Большом канале», «Спасаясь от нападения своей подружки, английский турист совершает смертельный прыжок в канал», «Вскрытие подтверждает: смерть наступила от удушения». Меня поразила зловещая догадка: может, моя смерть на воде станет второй на совести Элис?
      Из-за грозы и своей внутренней борьбы я не услышал, как вернулась Элис. Не иначе снова приплыла по воздуху.
      – Он назвал меня подлой изменницей.
      – Значит, не так уж сердится, – вяло заметил я. – Тебе было приятно? Тебе ведь нравится, когда тебя обзывают блудливой сукой, верно?
      Памятуя, о чем мы говорили, я не знал, как действуют на нее оскорбления.
      – Ни черта мне не приятно, – отрезала она. – Ты не сказал мне, что позвонил ему.
      – Он был нездоров, и я хотел проверить, все ли у него в порядке.
      – И поэтому разболтал, где ты и с кем?
      – Упомянул вскользь.
      – Как, по-твоему, он это воспринял – плохо?
      – Сказал, что сожжет всю мою одежду и убьет меня, когда я вернусь, так что лучше, чем я предполагал.
      Удобно дружить с Джерардом: даже когда его нет рядом, можно врать о нем, что в голову взбредет.
      – Мне он сказал, что ты хвастался.
      – Я не хвастался. Возможно, я торжествовал, но делал это сдержанно и пристойно.
      – Еще он спросил, не хочу ли я слетать с ним в Венецию недели через две.
      – И что?
      – Я отказалась. Чем еще раз тратиться на билеты, я лучше здесь квартиру сниму. А тебе-то не все равно, что я ему ответила?
      Это меня несколько отрезвило.
      – Послушай, Элис, – начал я, глядя ей в глаза, как полицейский, объясняющий малолетнему правонарушителю, что за штука жизнь, – мне совсем не все равно. Ты очень, очень мне нравишься. Джерарду я позвонил, только чтобы понять, в порядке ли он, и вот не удержался, проговорился, что я с тобой. И все.
      Она смущенно улыбнулась.
      – Так что ты там собирался со мной делать, когда привезешь меня обратно в гостиницу?
      Я еще раз подробно объяснил, что это мое личное дело, затем мы вышли на ночную улицу и побрели на площадь Св. Марка. В полночь, посреди площади, когда все нормальные люди прятались от грозы, я целовал ее при свете молний и думал, как странно стоять вот так, только вдвоем, на одной из самых посещаемых туристами площадей мира. Тут я вспомнил, что вести себя надо властно, и со всех сил стиснул Элис в объятиях.
      В Лидо мы возвращались на вапоретто, стоя на корме под ливнем и раскатами грома.
      – Ух ты, наверное, вот так же видел это Наполеон, – сказала Элис, глядя на цепочку огней вдоль берега Лидо.
      – Какая банальная мысль, – ответил я, за что тут же получил по шее.
      В номере передо мною встала проблема перехода к решительным садомазохистским действиям, что для новичка легче сказать, чем сделать. Почти все, кто сознательно вступает в сей тайный мир, оснащены полезными фантазиями на тему пыток и насилия, которые существенно помогают им при первых неумелых опытах. Я был просвещен куда меньше: пределом моих отроческих мечтаний была реклама эротического белья в глянцевых журналах. Разумеется, связывать девушек мне уже приходилось, теперь почему-то все они об этом просят, но, дабы произвести впечатление на Элис, по-моему, следовало зайти несколько дальше.
      Мой мозг лихорадочно работал над этой задачей всю обратную дорогу. Сигаретные ожоги? Нет, не годится: такого я не смогу сделать, как бы меня ни умоляли. Электрический провод в качестве плети? Но это загубит на корню мои фантазии об избиении знаменитостей мужского пола.
      Требовалось нечто выходящее за рамки моих предыдущих опытов и притом безопасное для моего психического и ее физического здоровья. Но, как выяснилось, она сама кое-что придумала.
      Я набросился на нее, не успев закрыть дверь в номер, поскольку именно так, по моему разумению, подобало вести себя сексуальному хищнику, да к тому же мне просто этого хотелось. Мы упали на кровать, я тут же задрал ей юбку, не тратя времени на такие мелочи, как блузка; навалился на нее, она обвила меня ногами, и несколько минут мы страстно целовались. К моему приятному удивлению, под юбкой оказались не колготки, а те чулки, что я видел в рюкзаке.
      После лобзаний и стандартного набора грубых ласк мы наконец освободились от одежды и заняли самую традиционную и старомодную из возможных позиций – «мужчина сверху». По моей книжке, все шло как надо: я блаженствовал, я обладал прекраснейшей из когда-либо доступных мне девушек и большего желать не мог. Но у Элис были другие соображения.
      – Ударь меня, – выдохнула она, едва сумев на миг оторвать губы от моих.
      – Куда? – оторопел я, успев уже забыть о немедленной необходимости проявить жестокость. Авось Элис не заподозрит меня в том, что в садомазохистском угаре я еще себя помню.
      – Куда хочешь, – ответила она, чувствительно шлепнув меня по заду. – Скажи, что Джерард прав и я блудливая сука.
      Признать, что Джерард в чем бы то ни было прав, для меня удовольствием не было. Поэтому я игриво заявил: «Вот тебе, стерва» – и осторожно шлепнул по щеке, точно будя малого ребенка.
      – Сильнее, – потребовала она. – Бей сильнее.
      – Сильнее? Ты хочешь?
      Я надеялся, что она скажет: «Нет, не надо, я передумала, переходи к обычной процедуре».
      – Не болтай, бей.
      Она больно вцепилась мне в волосы, и тогда я действительно отвесил ей оплеуху – в основном для того, чтобы она меня отпустила. Она охнула от наслаждения, разжала пальцы и упала на подушку.
      – Еще хочешь? – спросил я, стараясь говорить жестко, но тон получился, будто у тетушки, которая выдала племяннику предостаточно лакомств.
      – Бей, – приказала она.
      Я закатил еще две пощечины. Она глухо вскрикнула. Да, подобных выражений удовольствия я давно не слыхал. Щека у Элис покраснела, и я захотел остановиться.
      – Ты в порядке? – спросил я. В опусах де Сада такой вопрос, должно быть, встречается нечасто.
      – Продолжай, – выдохнула она.
      Я ударил еще раз, и второй, и третий, хотя без особой уверенности. Вспышка молнии залила комнату белым светом, и лицо Элис на подушке показалось мне бескровно-бледным, точно у трупа в морге. Когда я ударил ее, она замерла и напряглась, как на неудачной фотографии. От следующей пощечины ее лицо исказилось и застыло. А потом грянул гром. Я был готов услышать крик «режь» или увидеть в окне графа Дракулу, но, занеся руку для четвертой пощечины, услышал почти беззвучный шепот:
      – Не надо.
      Я опустил руку и при свете новой молнии увидел, что Элис плачет.
      – Ты в порядке? – спросил я, дотронувшись до ее щеки.
      Она оттолкнула меня и отвернулась.
      – Нет.
      Она плакала навзрыд, мотала головой, и даже в полумраке между молниями я видел следы своих пальцев на ее левой щеке.
      – Что с тобой?
      В обычных обстоятельствах я бы назвал ее реакцию вполне адекватной, учитывая, какими гестаповскими методами действовал после романтического вечера в городе влюбленных. С другой стороны, я боялся, не пытается ли она извращенным способом привлечь мое внимание, как это часто бывает у истеричек. Оставалось только надеяться, что с Элис меня такие сюрпризы не ждут.
      – Я не люблю, когда меня бьют, и ничем таким не занимаюсь.
      Она все качала головой и вытирала слезы краем простыни.
      – Я тоже, – сказал я, тронув ее за плечо.
      – Тогда зачем ты просил меня об этом? – захлебываясь слезами, выдавила она, отпрянув от моей руки.
      – Я не просил, ты сама, – искренне удивился я.
      – Только чтобы сделать тебе приятное, – всхлипнула она.
      Я нежно погладил ее по волосам.
      – И я – только чтобы сделать приятное тебе. Я хочу быть с тобой, а разыгрывать драки в постели в духе семидесятых годов не по мне. Просто я увидел у тебя в рюкзаке ту книжку и подумал…
      Всхлипывания прекратились, Элис повернулась ко мне с расширенными от изумления глазами.
      – Я подобрала ее в метро по пути к тебе.
      И облегченно рассмеялась сквозь слезы.
      – Почему же сразу не сказала?
      – Мне показалось, тебе это так нравится, я нервничала, мне хотелось тебе подыграть.
      – Из-за чего ты нервничала?
      – Из-за тебя. Разве не ясно?
      Чтобы девушка нервничала из-за меня?
      Я мысленно проговорил эту фразу еще раз, слово за словом. Мне и в голову не приходило, чтобы Элис могла испытывать какие-то волнения перед встречей с таким, как я. Она ведь понимала, что ей стоит мигнуть, и я прибегу? Я оцениваю себя на троечку, ну, на четверку с минусом: внешность, доход и все такое. Но Элис – это пять с тремя плюсами! И друга себе должна искать среди парней на пять, по меньшей мере, с одним плюсом.
      – Странно как-то, – сказал я вслух.
      Теперь она скорее смеялась, чем плакала.
      – Ну, ты ведь крутой, и я подумала, вдруг ты просто хочешь переспать со мной пару раз, и все.
      – Я не крутой, – сказал я, видя, как все, кого я в жизни знал, от родителей до Джерарда, Фарли и Лидии, согласно кивают, пораженные моей самокритичностью. – Терпеть не могу крутые вещи и крутых людей. Приходится: сам-то я не крутой.
      – То есть я зря купила новые кроссовки?
      – Не люблю кроссовок.
      – Вообще-то я тоже.
      Она опять расплакалась, и я обнял ее.
      Мы целовались, и я смотрел ей прямо в глаза, пока они не закрылись. Мне не только досталась лучшая на свете девушка; она еще купила обувь, которая ей не нравится, чтобы произвести впечатление на меня, потому что сочла меня крутым. Более того, боялась, что я увижусь с нею пару раз и брошу. Я запустил пальцы ей в волосы, мы обнялись, и я почувствовал, как ее ноги обвивают меня. Тогда я снова поцеловал ее, крепко и нежно, и принял в ладонь ее левую грудь, благоговейно и осторожно, будто в первый раз в жизни, как мечтал с самого начала.
      «Боже, – подумал я, глядя в запрокинутое ко мне прекрасное лицо, на чудесную грудь, которой вот-вот коснусь кончиком языка, – так вот оно как бывает».

13
ПРИНЦИП МЭЛЛОРИ