Рабочий класс (слегка поморщившись от крепких словечек, – не то чтобы он никогда в жизни их не слышал, но вот так, запросто, не на фабрике и не в пивной – вряд ли): У одного моего приятеля был огромный дом. Конечно, как дети подросли да разбежались, ему несладко пришлось. В результате перебрался в квартиру, доволен. И еще как!
      «Еще как» обычно говорится, скрестив руки на груди, тоном «попробуй, скажи, что я не прав».
      Средний класс (с кем бы он ни говорил, на самом деле говорит только с самим собой): Особенно я горжусь отделкой потолка: настоящая викторианская.
      Присутствие другого человека, притом что-то говорящего, заставляет его невольно повысить голос.
      Рабочий класс: Видели бы вы наш дом, когда мы переехали из Сметвика. Ох, развалюха была. Мы выгребли оттуда гору хлама, выломали все. Потолки сделали подвесные. Недорого.
      Присутствие другого человека, притом что-то говорящего, заставляет его невольно повысить голос.
      Средний класс (еще громче, с явно светскими интонациями, как на собеседовании в гольф-клубе для избранных): А внизу мой маленький секрет. Винный погреб.
      Рабочий класс (того громче, тоном, которым в последний раз на футбольном матче 1976 года комментировал решение судьи в пользу «Уолверхэмптон уондерерз»): Пару лет назад мы ездили во Францию. Вот там вино так вино, а? И обернуться туда-обратно можно за один день.
      Средний класс (будто отдавая приказ с капитанского мостика своей яхты): Здесь больше сотни бутылок. Вот это – настоящая редкость, оно…
      Рабочий класс (уже спокойнее, будто оценивая пятно сухой ржавчины на крыле автомобиля): Вижу, у вас тут много красного. Я красное терпеть не могу. Мне подавай белого, и я буду счастлив, как свинья в дерьме.
      И так далее до бесконечности. Вот почему девушку лучше выбирать своего круга. Тогда, по крайней мере, у ваших родителей будет достаточно общего, чтобы спорить по-настоящему.
      Все время, пока Элис говорила, меня не оставляло странное ощущение, будто на нас смотрят. Это потому, что на нас и правда смотрели.
      Нижеследующие строки читать только мужчинам.
      Если ваша подружка действительно очень красива и вы слегка не уверены в прочности ваших отношений, как следует подумайте, прежде чем приглашать ее в Италию. Скажу только, что вы привлекли бы меньше внимания, идя пешком через густонаселенный медведями лес с банкой меда и крича: «Эй, медведи, сюда!»
      Итальянцы-северяне, конечно, намного сдержаннее южан, поэтому они ограничивались тем, что пронзительно свистели, вопили «Сiao, bella!»и хвостом таскались за нами. Самым логичным и действенным способом отогнать их я счел обнимать Элис за талию и целовать ее не реже двух раз в секунду, хотя больше мне пригодилась бы добрая кавалерийская сабля. Когда я целовал Элис в четырехсотый раз, дабы защитить ее от пристального взгляда очередного смуглого красавца, в мыслях у меня возникла весьма неприятная картина: пес, задирающий лапу у каждого столба.
      – Кажется, ты их слегка смущаешь, – сказал я, кивая на невероятно элегантного господина, который стоял в проходе за три ряда от нас и пожирал Элис глазами. Интересно, пробовал ли хоть один итальянец познакомиться с девушкой, делая вид, будто его интересует не внешность ее, а ум (как часто поступал я в ранней юности). Я сравнил успехи льстецов в прикидах от Гуччи и английских студентов, преющих в пальто позапрошлогодних фасонов, и решил, что, наверное, нет.
      – Стараюсь этого не замечать, – ответила Элис, взглянув на того. Он заулыбался, сделал попытку протиснуться к нам мимо грузных немцев с рюкзаками и в футболках с эмблемой «Хард-рок-кафе». Добыть бы для Элис футболку с надписью по-итальянски «Я не одна».
      Мне стало почти жаль, что не Джерард поехал с Элис в Венецию: уж он точно реагировал бы на мужское внимание к ней острее, чем я. Привезти такую красавицу в Италию – все равно что позволить английской команде – обладательнице Кубка мира пронести кубок по улицам Мюнхена или Рио-де-Жанейро. Разумеется, делать он ничего не стал бы, заведомо боясь проиграть, но говорил бы без умолку только об этом в течение всей поездки. «Боже, – бормотал бы он в соборе, – вот еще один. Черт побери, ну и нахал» – о не в меру услужливом официанте в пиццерии. «Так их и так, и бармен туда же», – зайдя выпить. «Кошмар какой, только таксистов не хватало», – по пути домой. Закрыть тему он не смог бы, невзирая ни на уговоры, ни на мольбы Элис. А она бы взмолилась обязательно.
      Я решил относиться ко всему происходящему с надменным безразличием, как будто вокруг меня, благодаря моим исключительным качествам, вьются тучи потрясающих девушек. Как мне казалось, итальянцы должны это понять. Я, Гарри Чешшири, крестный отец клана Чешшири, лениво откинулся на спинку кресла, зная, что стоит кому-нибудь сделать одно неосторожное движение – и мои молодцы в назидание всем прочим спалят катерок дотла.
      – Ты что так развалился? – спросила Элис, которая сосала мороженое, по-прежнему привлекая нездоровое внимание окружающих.
      – Изображаю безразличие, – ответил я.
      Наверное, англичане потому презирают южан за наглость, что завидуют, но сами так не могут. Когда уроженец Британии пытается вести себя подобным образом, то на всю улицу орет: «Эй, крошка, привет!», как шофер-дальнобойщик из окошка грузовика. Да, собственно, по существу, он и есть шофер-дальнобойщик. Подкрепляющий эти слова жест означает, что прогулку под луной и нежные заверения в любви он хочет пропустить за ненадобностью, предпочитая управиться по-быстрому на заднем сиденье такси. Итальянец своим «Ciao, bella»говорит нечто более возвышенное: что эту женщину он хочет воспеть, окружить заботой, обнять и сказать ей, как она прекрасна, и лишь потом управиться по-быстрому на заднем сиденье «Фиата». Кроме того, для женщины в Италии подвергнуться сексуальным домогательствам – примерно то же, что сфотографироваться с полисменом в Лондоне, посетить квартал красных фонарей в Амстердаме или нарваться на чье-нибудь хамство в Париже; не случись этого, она будет разочарована и обижена.
      Мы сошли на Лидо. По счастью, главный приставала вышел остановкой раньше, причем на прощанье умудрился чуть не свернуть шею, оглядываясь на Элис, и у нас в попутчиках остались два-три безобидных. Один из них был немец и, согласно моей книге, реальной опасности не представлял. Как говаривал мой дед, «им дай пива, и никаких баб не надо». Прошу прощения, но так уж меня воспитали.
      – Черт, никто не взял у нас билеты, – заметил я, когда мы перебирались по шатким сходням на причал.
      – Терпеть этого не могу, – поддакнула Элис. – Пожалуй, мы можем воспользоваться ими еще раз.
      Как написано в моем путеводителе, Лидо некогда был самым роскошным курортом в Европе и вполне котируется по сей день. Вероятно, именно в его честь были названы все остальные Лидо. Может, именно Лидо несет ответственность за внедрение в Великобритании открытых плавательных бассейнов, столь же уместных в нашем климате, как эскимосские иглу на Карибах. Наверное, итальянцы так шутят.
      Есть здесь одна главная улица с тьмой ресторанов и магазинов (по крайней мере, мы нашли одну) – Гран Виале Сан Мария Элизабетта. Здания здесь не так живописны, как те, что вокруг площади Св. Марка, но они милы, неброски, fin de sie?cle (последнее), и в английском приморском городке вроде Брайтона смотрелись бы весьма органично, выделяясь разве что опрятностью, хорошим состоянием и свежей покраской. По пути к гостинице нам попался даже увеселительный парк в духе «бель-эпок» предвоенной Франции, но с легким налетом конца пятидесятых. Освещение на Лидо куда качественнее и мощнее, чем у каналов: стоит на десять метров отойти от набережной, и оказываешься на оживленной улице. При таком освещении можно созвать любое собрание или до блеска убрать проезжую часть, но интриги дожей вряд ли удались бы.
      Я забронировал нам номер в отеле «Орсеоло», по-домашнему уютном, но несколько обшарпанном особнячке рядом с пляжем, в конце главной улицы. Говоря о домашнем уюте, я обычно имею в виду чужие дома с их милым беспорядком, а не обстановку моего собственного дома, которую иначе как жалкой назвать не могу. Отель тоже был «бель-эпок», но определить это я смог не по стилю, а по степени изношенности здания. Элис, впрочем, особого неудовольствия не выказала, что я истолковал как добрый знак. У молодости есть черты не менее пленительные, чем внешняя красота; одна из них – способность расценивать лишения и неудобства как захватывающие приключения. Если вы не миритесь с пружинными кроватями и незакрывающимися дверьми, пока вы молоды, в старости вам придется совсем туго.
      Я, разумеется, забронировал один номер на двоих вместо двух одинарных. Не скрою, меня посещала мысль добавить себе хлопот и взять две комнаты, только бы показать, что я ничего не жду, но, будем откровенны, чего-то я определенно ждал. Поэтому первое большое испытание ждало нас у стойки портье. По дороге от остановки вапореттоя продумал несколько возможных отходных путей. «Нет, нет, дружище, смотрите внимательнее: я бронировал два номера. Что значит – вы меня прекрасно помните? Я тоже помню, что джакузи и зеркальных потолков не заказывал».
      Как я понимал, Элис вряд ли возмущенно хлопнет дверью – все-таки мы уже проспали ночь в одной кровати, да и нежные поцелуи у нее дома на диване что-то значили, – но мне не хотелось обязывать ее к чему-либо: на данном этапе это могло все испортить.
      Я позвонил в колокольчик. Элис разглядывала зловещего вида оперную афишу у шикарной, обитой деревом стойки. Я мог только надеяться, что мы не станем отпущенное на выпивку время слушать эти душераздирающие вопли. Тут из-за наших спин появился низенький, плотный человечек в рубашке с коротким рукавом и хозяйскими манерами.
      – Si? – сказал он.
      – Quisiera una habitacion con banio, – отчеканил я, вспомнив подслушанное на катере «У меня бронь на двоих» по-итальянски.
      Элис хихикнула.
      – Это по-испански, – сказал человечек. – Но я оценил ваше старание.
      – Lo siento, – ответил я, на сей раз с иронией, но не уверен, поняла ли Элис.
      Затем сообщил портье свое имя.
      – Да, вот оно, – кивнул он, глядя в журнал. – Есть два номера, на выбор. Вам con dos camas o con cama matrimonial?
      Его явно задел мой испанский, но я отметил для себя, с каким образом ассоциируется в испанском языке двуспальная кровать. Притом он так глянул на меня, что я остро ощутил, как под мышками у меня расплываются темные пятна пота. Верно, он подумал, что, если Элис дорого ее здоровье, спать мы будем отдельно.
      Я посмотрел на нее, пожал плечами. Она, видимо, искренне наслаждалась ситуацией, потому что ответила тем же.
      – Все равно, – сказал я, хотя мне было далеко не все равно. Элис вопросительно посмотрела на меня, и я пожалел, что не сказал «с двуспальной» или «matrimonial», раз это так просто.
      Вопрос читался и во взгляде портье, но, будучи итальянцем, он позволил этому вопросу скользнуть ниже, отчего развел руками и отступил на шаг назад с таким видом, будто готовился поймать падающий с потолка тяжелый предмет.
      – Если вам все равно, двуспальной вы не заслуживаете. – Он посмотрел на Элис взглядом ремесленника, оценивающего шкатулку особо тонкой работы. – Дорогая моя, здесь вокруг несколько островов, полных мужчинами, которым не все равно.
      Затем с улыбкой повернулся ко мне.
      – Только для вас. Мне тоже не все равно. Номер 33, с двуспальной кроватью.
      – Я только старался помочь, – сказал я.
      – Себе помогайте.
      Должен отметить: подобный совет от чужого человека я услышал впервые в жизни. Портье вручил мне ключ с массивным брелком.
      – Третий этаж, направо, паспорта можете отдать мне потом, когда устроитесь.
      Так был обезврежен первый проводок на потенциальной мине, угрожающей моему счастью: мы поселились вдвоем в комнате с двуспальной кроватью. Теперь предстояло разрешить новый, не менее деликатный вопрос: следует ли предпринять решительную попытку физического сближения, как только мы поднимемся в номер? Проблема была не из игривой комедии 60-х – девушка хочет сохранить честь, я стремлюсь вынудить ее эту честь потерять. Теперь я был совершенно уверен, что мы оба желаем одного, но точно не знал, как определить благоприятный момент. Казаться распаленным подростком мне совсем не хотелось.
      Однако, когда дошло до дела, я понял, что намного лучше поставить все точки над «i» здесь и сейчас. Если этого не произойдет, как переодеваться в одной комнате с крохотной душевой? Невежливо расхаживать перед людьми нагишом, если только вы с ними не переспали или не собираетесь переспать. Разумеется, спортивные раздевалки и душевые не в счет.
      – Пойду в душ, – заявила Элис.
      – Ладно, – кивнул я. – А я отнесу вниз наши паспорта. Твой где?
      – Слушай, а можно я все-таки сначала приму душ? Жарко ужасно, – сказала она, обнимая меня и целуя в губы. – Я быстро. Потом ты, и пойдем пообедаем где-нибудь.
      Я отметил, что никакого намека на «примешь душ, потом мы пойдем в постель, и затем обедать» в ее словах не было. Более того, как мне показалось, от любых упоминаний о постели она уходит намеренно.
      – Ладно, – вздохнул я. – Пока почитаю.
      И достал свою замечательную книжку – знакомый предмет в чуждом мире.
      Слава богу, Элис не стала раздеваться в комнате, избавив меня от проблемы, куда девать глаза. Если б она это сделала, я смотрел бы либо на ее грудь, либо строго в сторону, что в данных обстоятельствах равно не годилось. С обычной девушкой я повел бы себя иначе – сказал бы что-нибудь вроде: «А спинку тебе не потереть?» или даже «Ты мне там оставь местечко», – но сейчас желание быть с Элис парализовало меня. Мне казалось, что такие, как она, не для таких, как я. Мужчины вообще уверены, что красивые девушки достаются только идиотам. Наверное, я недостаточно круглый идиот… Впрочем, я тут же услышал голос Джерарда, уверявший меня в обратном.
      Я так хотел ее, что боялся показать это. Я вел себя, как неуклюжая машина, гремящая при каждом движении. Слушая плеск воды в ванной, я вперил взгляд в книгу. До конца оставалось совсем чуть-чуть: девушка уже вернулась к герою, и все у них наладилось. В это мне верилось с огромным трудом: у меня самого никогда ничего к концу истории не налаживалось. Но, с другой стороны, литература должна вселять надежду, так что и на том спасибо.
      Я стал читать медленнее. Еще немного, и придется доставать из чемодана «Европейскую философию от Декарта до Ницше». По кругу чтения можно судить о многом. Эту книгу я приобрел десять лет назад, но дальше третьей страницы не дошел ни разу. В тщетной попытке покончить с ней я даже положил ее в туалете, но скоро понял, что лучше в двадцать восьмой раз перечитаю полное собрание комиксов про «Человека-паука», чем открою ее снова. Не то чтобы я читал их двадцать восемь раз с тех пор, как купил в возрасте двенадцати лет, но в туалете оставлял ровно двадцать восемь раз. За двенадцать месяцев.
      Четыре раза я брал «Европейскую философию» в поездки и четыре раза с завидным постоянством покупал старые английские газеты, где читал спортивные страницы. И все же снова взял ее с собой. Хорошо, что сейчас со мною была Элис, а не академик, который ее написал: судя по его авторскому стилю, на один заказ пиццы у него ушли бы все выходные. Тем не менее я твердо решил добить «Европейскую философию», потому что хотел научиться говорить на вечеринках: «Ваша философия с элементарного Канта не подвинулась вперед ни на волос» или «Нацисты, конечно, совершенно неправильно понимали Ницше. Он был к ним еще ближе, чем они полагали» – и понимать, о чем я говорю. Я могу и сейчас сказать что-нибудь этакое, но только будучи уверен, что собеседник тоже ничего не смыслит.
      – Не передашь сюда лифчик и трусики? – крикнула из душа Элис. – Они у меня в рюкзаке.
      Некоторые мужчины смотрят на лифчики и трусы, взятые девушкой в путешествие, как на декларацию о намерениях. Я как раз из таких. Блекло-розовый растянувшийся лифчик и красные трусики на размер меньше, чем следует, с мультяшной картинкой, свидетельствуют о том, что вас не считают мечтою всей жизни. Первое, что попалось мне под руку в рюкзачке Элис, было довольно любопытно: ни модный изыск «я так неуверена в себе или настолько не в себе, что купила это скроенное из пакетов от чипсов безумие, чтобы привлечь тебя», ни банальные панталоны из «Маркса и Спенсера». Трусики были черные, шелковые, классического покроя – по счастью, без слишком высоких вырезов по бокам, – и, что мне понравилось, без кружев. Лифчик тоже простой, черный, из тех, что приподнимают грудь (если девушка правильно его носит, при встрече с нею вам тут же захочется проверить на ощупь, насколько ее грудь приподнята. Опять прошу прощения за вольные шутки). Что важнее всего, и бюстгальтер, и трусики были новые, даже с ярлыками. Элис явно хотела произвести на меня впечатление. Какого размера лифчик, я смотреть не стал, зная, что иначе непременно кому-нибудь проболтаюсь и выйдет некрасиво.
      – Тебе все равно какие? – крикнул я в ответ.
      – Там есть белые, – сказала она.
      Я из тех мужчин, которые никогда не открывают сумку полностью, предпочитая рыться вслепую, как в барабане с лотерейными билетиками. Я запустил руку в рюкзак и вытащил сначала пояс для чулок, потом сами чулки, черные, – тоже явная декларация о намерениях.
      – Задача выполнена. Ставь чайник, Джинджер, я иду домой пить чай, – отчеканил я, возможно, слишком громко.
      – Что? – крикнула Элис.
      – Ищу, – ответил я.
      Что поражает – по-моему, она знала, на что именно я наткнусь в ее рюкзаке, и хотела, чтобы я это увидел. Да, точно придется трахнуть ее до того, как мы пойдем обедать. Надо – значит надо.
      Я порылся еще и нащупал книгу.
      Могу назвать целый ряд литературных произведений, появление которых в девичьей сумочке встревожило бы меня больше: «Брак под микроскопом», «Воинство Иисуса: путеводитель по Библии», «Женщины с Венеры, мужчины с Марса», журнал «Космополитен» и тому подобное, но то, что я увидел, было немногим лучше. «Жюстина» маркиза де Сада. Сам я этой книги никогда не читал, но, по словам Лидии, почти все восьмидесятые увлекавшейся разными крайностями, понял, что там попадаются весьма жаркие сцены садомазохизма. Тут, доложу вам, глаза у меня полезли на лоб, а может, вылезли из орбит, или с ними случилось еще что-нибудь, свидетельствующее о моем глубоком изумлении. До сих пор Элис казалась мне умной, во всех отношениях зрелой и успешной девушкой, не имеющей ничего общего с глуповатым, грязноватым, в меру тайным миром садо-мазо. Даже я, при всем своем позднем созревании, такой ерундой не интересовался, почему же она?..
      Когда я ночевал у нее, она даже не намекала, что хочет чего-то подобного. Неужели я нужен ей только затем, чтобы реализовать ее странные фантазии? Меня слегка затошнило. Значит, стоило в нужный момент надавать ей пощечин – и она позволила бы мне все, чего я столько добиваюсь?
      Наконец я нашел белые трусики и бюстгальтер, положил на место книгу и отдал белье Элис, просунув руку в полуоткрытую дверь ванной и тщательно отворачиваясь, чтобы ненароком не нарушить ее уединения, хотя никто бы меня не увидел. Интересно, что было бы, если распахнуть дверь настежь и заорать: «Вот ты где, дрянная девчонка, а ну-ка нагнись и получай по заслугам!» Однако мои друзья-болельщики когда-то предупреждали меня, что видеокамеры слежки есть везде, и карабинеры – итальянская полиция – не дремлют. Если я ошибусь насчет наклонностей Элис, мне вовсе не улыбается проводить время в компании немногих оставшихся приверженцев Бенито Муссолини, не говоря уже о бесславном окончании еще не начатого романа, двух сломанных жизнях и прочем. В общем, я решил пока ничего не предпринимать.
      Расхаживать по комнате с бичом, связывать кому-либо руки за спиной и говорить: «Слишком поздно для сожалений, девочка!» – я сам не стал бы, хотя сделаю это, если женщина очень попросит. Меня воспитывали с верой в демократию; знаю, при нынешней политической обстановке в Соединенном Королевстве это кажется смешным и наивным, но что делать, каждый имеет право на свое мнение. Элемент насилия, садистский компонент в садо-мазо никогда меня не прельщал. Знаю, все это делается лишь с обоюдного согласия, но тогда при чем тут садизм? Обычная возня – иногда в буквальном смысле слова – с веревками и наручниками, детские забавы. К тому же, если надо привязывать женщину к постели, чтобы не сбежала до полового акта, я расцениваю это как собственную слабость и недостаток обаяния. Чем связывать, лучше самому пользоваться хорошим деодорантом и не забывать чистить зубы.
      Но мазохизм нравится мне еще меньше. Позволить даме взнуздать себя и кататься на себе верхом со словами: «Ты должен называть меня госпожой», по-моему, совсем нелепо, хотя, конечно, я никогда не знал прелестей обучения в частной школе и не посещал собраний «Юных консерваторов». Шутка так себе, но, готов поспорить, в тот момент, когда вы читаете эти строки, все еще актуальная.
      Вот костюмы их мне нравятся, правда, только на девушках – на меня никому не напялить собачий ошейник или шлейку. Это навело меня на мысли, как выглядела бы Элис в лакированных ботфортах до колена и прозрачном купальнике, и хорошо еще, что при этом книжка, которую я будто бы читал, удачно скрывала степень моего возбуждения от вышедшей из душа Элис. На ней ничего не было, кроме лифчика и трусиков, и выглядела она, как говорят простые люди и журналисты бульварных газет, потрясно. Мне хотелось вскочить с постели и наброситься на нее с поцелуями, но я не решился. Она подошла к рюкзаку, достала что-то и с улыбкой обернулась ко мне.
      – Теперь твоя очередь, грязнуля.
      Я судорожно сглотнул, перепоясался полотенцем, хотя все еще был в штанах, и направился в душ. Пока я раздевался, меня мучил кошмар: Элис, бродящая по комнате с бичом в руках. По моему крайне ограниченному опыту в подобных делах мне было известно, что здесь надо либо повелевать, либо подчиняться. Скорее всего, Элис из касты повелителей – как бесстыдно она подсунула мне книгу, да еще небось собирается читать ее у меня на глазах, к тому же говорила, что вот-вот станет миллионершей, сама распоряжается своей судьбой… Смогу ли я даже ради такой красавицы позволить связывать себя и послушно лаять по-собачьи? Или визжать, как свинья? У мужчин моего возраста слишком свежи в памяти эпизоды из фильма «Избавление», особенно то, что крепкие парни сделали с толстым, женоподобным банкиром. Что, если она захочет спеленать меня, как младенца, и нянчить?
      С другой стороны, я где-то читал, что те, кто склонен безоговорочно подчиняться, в жизни часто занимают высокие посты. Когда затянутые в черную кожу продажные мучители женского или мужского пола отделывают их до синяков, они воспринимают это как удовольствие. Вдруг Элис одна из них? Конечно, не то, чего я жду, но хотя бы приемлемо.
      Я уже было собрался помочь себе сам, дабы не допустить преждевременного окончания нашего неизбежного сексуального контакта, когда вдруг понял, что в душевую неслышно вошла Элис.
      – Можно я воспользуюсь туалетом? – спросила она, отчего я чуть не выпрыгнул вон из кожи.
      – Да, конечно.
      Ее привычка передвигаться совершенно бесшумно, будто на колесах, меня немного пугала.
      Я намылился, представляя себе, как Элис ждет меня с проводом от электрочайника на изготовку.
      – Мы пойдем куда-нибудь обедать, когда ты выйдешь? – спросила она.
      – Конечно, – повторил я, чувствуя себя совсем беззащитным, потому что в глаза мне попало мыло.
      – А что ты будешь?
      – Не знаю. Что-нибудь итальянское, – ответил я, подставляя лицо под душ. Глаза щипало страшно.
      – Ах ты, язва, – заметила она, неожиданно открыла дверцу кабины и выключила воду.
      – Ты что делаешь? – с непритворным ужасом возопил я.
      – Гляжу оценивающим взглядом.
      – Мне мыло в глаза попало.
      – А-а-aх, – выдохнула она, вернув дверцу в прежнее положение и предоставив мне нащупывать кран вслепую.
      Я открыл воду, проморгался и вышел из кабины в весьма приподнятом настроении. Мне примерещился еще какой-то причудливый эротический бред: Элис, замахивающаяся на меня феном. Я вытерся, обернул чресла полотенцем, втянул живот, напряг бицепсы, чтобы выглядеть более привлекательным или хотя бы сделать вид, будто могу постоять за себя, если она попробует меня избить.
      – Мррр, – сказала Элис, что, по ее мнению, было похоже на томное кошачье мурлыканье, а по-моему – на урчание тигра, который еще не напился чаю. Она успела надеть длинную прямую серую юбку, темно-синюю блузку с коротким рукавом и обнадеживающе неагрессивные кроссовки с блестками. На кровати лежал серый кардиган из кашемира. Я сделал вывод, что Элис планировала не возвращаться в гостиницу допоздна.
      – Сейчас оденусь, – сказал я. Принимая во внимание, что десять секунд назад она разглядывала меня во всей моей неприкрытости, точно товар на рынке, я все еще очень стеснялся обнажаться перед нею.
      Как и ожидалось, она ответила в том духе, что так лучше.
      – Иди сюда, – позвал я, рассчитывая на малую толику человеческого тепла перед тем, как меня ожгут ремнем по заднице.
      Она шагнула ко мне, и мы поцеловались. Одной рукой я по-прежнему придерживал полотенце.
      Затем расстегнул верхнюю пуговку на ее блузке и запустил другую руку в лифчик. Рука Элис скомкала мое полотенце – именно там, где я больше всего этого ждал, причем довольно сильно. Я подставил ладонь ей под грудь, сжал пальцами сосок, чуть не застонав от боли давно сдерживаемого желания. Не переставая целовать Элис, я хотел в то же время видеть ее грудь, поэтому, сколько мог, скосил глаза вниз, но, увы, так ничего и не увидел, кроме собственной руки, на которой было написано «Джерард», чтобы не забыть позвонить ему, и подумал, что есть пабы, где за такое убивают.
      Затем я отпустил руку, державшую полотенце, хотя Элис все еще держала его своей; прижал ее к себе обеими руками и крепко поцеловал – поцеловал страстно и властно, а не как спаниель, пытающийся вылизать из банки остатки джема. Элис отвела мою руку от своей груди и легонько шлепнула меня по щеке.
      – Противный, – тихо сказала она сквозь зубы.
      – Я тебя хочу, – сказал я, что было неоригинально, зато прекрасно передавало всю полноту и размах моих чувств.
      – Тогда придется немного подождать, ладно? – кровожадно улыбнулась она, отступая назад и оправляя блузку. Полотенце так и не упало на пол. – Не надо мне было тебе показываться, а то заводишься с полоборота.
      «При том, что я сейчас испытываю, ты сильно рискуешь», – хотел ответить я, но счел за благо пока обойтись без откровенных намеков на свои мужские качества и решил припомнить ей это, как только попытается мне что-нибудь не позволить. «Нам ведь уже было хорошо вместе», – взмолюсь я. А ей, между прочим, скорее всего, нравится, когда ее умоляют.
      Я надел штаны, чистую черную футболку с треугольным вырезом (так лицо кажется тоньше), влез в ботинки (кроссовки – атрибут подростка, признак слабости характера; так написано в моей книжке), кинул в рюкзак плащ.
      – А плащ зачем? – спросила Элис.
      – Вдруг погода испортится, – сказал я, и мы вышли. Небо было чистое, бледно-голубое, и жара не спадала.
      – Говоришь совсем как Джерард.
      – Лучше проверь, достаточно ли у тебя денег. Не хочу, чтобы мне пришлось потом платить за все самому. Вот как сказал бы Джерард.
      Мы пообедали в пиццерии рядом с гостиницей, прикончив за трапезой два кувшина белого вина. Элис, которая, насколько мне известно, знала итальянский, предоставила мне делать заказ, поскольку не хотела вступать ни в какие объяснения с маниакально-внимательным официантом, который норовил подливать ей вина после каждого глотка.
      – Как думаешь, взял бы он с тебя деньги за обед, если б ты предложила с ним переспать? – спросил я.
      – За это, дорогой, мне одного обеда мало, – ответила она, игриво пнув меня под столом.
      Из пиццерии мы направились к площади Св. Марка. В вапореттоя заплатил за двоих – не из страха, что нас поймают с использованными билетами, но на случай, если господь бог, придя в ветхозаветное настроение, из-за моей мелкой нечестности заставит Элис через минуту бросить меня или, что еще хуже, внушит ей никогда не ложиться со мной в постель.
      До Дворца дожей мы добрались только в шестом часу вечера. Толпа туристов немного схлынула по сравнению с тем, что было утром. Сумерки еще не успели сгуститься, но нежно-голубое небо уже скрылось за темными тучами.
      Мы гуляли переулочками за площадью, ходили по крохотным мостикам над каналами, смотрели вниз на гондолы и романтически рассуждали, сколько может стоить это удовольствие.
      – Смотри, – сказала Элис.
      Я послушно посмотрел. Под нами проплывала гондола, набитая молодыми здоровенными толстяками с видеокамерами. Судя по стрижкам, то были немцы, которые собрались на какой-нибудь пивной фестиваль, или небогатые англичане откуда-то с севера страны. Прически и у парней, и у девушек были такие, будто деньги у них кончились, пока их стригли, поэтому волосы на макушках топорщились коротким ежиком, а на плечи падали длинные нечесаные патлы. Один из юношей был в кожаном жилете.
      – Потонут? – спросил я с надеждой, но без особой уверенности.
      – Нет, смотри, у них там «Макдоналдс».
      Действительно, вдоль борта изящной лодочки выстроились пять коричневых бумажных пакетов с эмблемой. Не хватало только орущего магнитофона с записями классики рока.
      – Ах, как романтично, – вздохнул я, целуя Элис. Она ущипнула меня за брюхо, отчего я, во-первых, почувствовал себя очень толстым, во-вторых, охнул от боли и, в-третьих, опять завелся. Любовь выше разумения.
      А то, думается мне, была любовь. Я много раз слышал от родителей, что, встретив свою судьбу, тут же пойму это, но до сих пор со мною такого не случалось. Мне было очень приятно оказаться в Венеции с Элис, которая мне нравилась, но, спроси меня кто-нибудь, почему я с ней, мне не пришло бы в голову ответить, как я ответил бы обычно: «Потому что она нормально выглядит, нам нормально вдвоем, и я ей нравлюсь».
      С Элис я сказал бы: «Она красивая, с ней весело, она умеет видеть во мне все самое лучшее и дает мне свободу быть собой». Последнее исключительно важно. Ничто так не отравляет совместного счастья, как недостаток подобной свободы. Когда ваша девушка не верит, что вы прибьете полочку в ванной после того, как досмотрите футбол, а уверена, что вы просто отлыниваете, или постоянно ставит вам в вину попытки казаться умным и веселым. Может, так оно и есть, но что предложить взамен: быть глупым и скучным? Венди, ты читаешь эти строки? Ладно, хватит о зеленом винограде, но ты ведь поняла, что я имею в виду.