— Мы сегодня далеко продвинулись в ущелье?

— У мягкотелых столько огнебоев, что схаи не успевают добежать до них живыми, великий. Вчера и сегодня потеряно двадцать семь сотен воинов.

— Я спрашиваю: мы далеко продвинулись, Уэкей?

— Мы совсем не продвинулись.

— Уохофаху! Что, так и собираетесь стоять?

— Нет. Будем обходить ущелье с боков.

— По снегу?

— Еэ. Мы разложим много костров. Сейчас идет заготовка дров.

Уэкей замолчал. Не следовало говорить о том, что он не верит в эту затею. Разведывательные вылазки уже показали, что на снегу мягкотелых не одолеешь. Они меньше мерзнут, двигаются быстрее, не подпускают к себе ближе чем на расстояние выстрела из огнебоя. Возможно, что у мягкотелых не хватит воинов на все горы, где-нибудь прорыв и состоится. Но и в этом случае, как только замерзшие схаи спустятся вниз, мягкотелые успеют перебросить своих всадников в опасное место. И опять все решат огнебои, это опустошительное и неодолимое оружие, от которого не спасают ни щиты, ни доспехи. Даже если пуля не пробивает шлем, воин теряет сознание, а потом надолго становится бесполезным.

Нет, не верил в успех Уэкей. На этот раз мягкотелых не одолеть. Их вообще не одолеть до тех пор, пока схаи не научатся делать огнебои. И малые ручные, и большие, что на колесах. Но глупо терять решимость раньше повелителя, пусть сам приходит к неизбежной мысли. А пока лучше подумать над хорошим оправданием плохой неудачи. Потребуется очень хорошее оправдание для того, чтобы удержать в узде обозленных машишей, одной силы мало. Сила поможет лишь тогда, когда есть повод, цель и оправдание. Поводом послужит само недовольство машишей, целью является сохранение в Схайссах единой власти, но вот оправдания пока нет, а войну заканчивать надо.

— Сколько огнебоев удалось захватить? — спросил Мафусафай.

— Больше шести сотен, великий.

— Мало. Наши кузнецы смогут сделать такие?

— Не совсем. Похуже.

— Пусть будут похуже. Однако огнебои бесполезны без черного порошка. Пленных пытали?

— Еэ, великий.

— Хорошо пытали?

— Очень хорошо.

— Молчат?

— Наоборот, кричат. Мягкотелые не умеют терпеть боль.

— Что говорят?

— Толку нет. Говорят, нужен уголь и еще что-то. А что — не знают. Воины получают уже готовый порошок.

— Разумно, — сказал Су Мафусафай. — Нельзя доверять главный секрет любому воину. Но все равно этот секрет должен быть моим, Уэкей! Черный порошок важнее победы в ущелье. И даже важнее победы в этой войне. Продолжайте пытки.

— Да пытать уже некого, великий.

— Пытайте тех, кого захватите.

— Хог. Только мягкотелые перестали сдаваться в плен. Уже знают, что их ждет.

— Война есть война. Рано или поздно попадутся. Строго накажи не убивать раненых, особенно шишуахам, знаю я этих головорезов. Объяви хорошую награду за каждого пленного. Ты хорошо меня понял, Уэкей?

— Со всех сторон, великий.

— Есть другие новости? — Еэ

— Говори.

— Остатки сивов прижаты к Ледяным горам.

— Еще не уничтожены?

— Нет. Но в Южные пески никто не ушел. Хачичеи уже прислали посольство. Благодарят.

— Хог. Я приму их завтра. Это все?

— Нет, великий. Мягкотелые выпустили белую стрелу. Су Мафусафай повернулся и стал смотреть на Уэкея. Такое случалось не очень часто.

— Мягкотелые? Выпустили белую стрелу?

— Еэ, великий. И уже не одну.

— Белая стрела означает предложение переговоров. Во время войны можно договариваться только о мире. Что затевают эти мягкотелые? Разве мы побили их на снегу?

— Я бы так не сказал, великий.

— Тогда почему они хотят предложить мир?

— Трудно понять. Мы слишком мало знаем мягкотелых.

— А вот они про белую стрелу знают. Много наших видели эти стрелы?

— Многие.

— Значит, не скроешь?

— И не надо, великий. Ты заставил мягкотелых просить мира, а не они тебя. Никому из схаев такое не удавалось. Пусть об этом знают все. Это — слава.

Мафусафай долго смотрел на своего маш-борзая. Потом сказал:

— Ты хорошо превратил поражение в победу. Иди разговаривай с мягкотелым. А я подумаю, что делать с хачичеями.

Они встретились утром на берегу речки Алтын-Эмеле. Чуть ли не минуту молча рассматривали друг друга. Снизу на них смотрели тысячи ящеров, а сверху — пехотинцы восьмой дивизии.

— Меня зовут Мартин Неедлы. Я хее офсамаш. Моими устами говорит верховный машиш Поммерна Бернар Второй

Ящер продолжал молчать. Прямо как комендант Шторцена.

— Будешь ли ты скрывать свое имя, машиш? — спросил Мартин.

Вертикальные зрачки ящера сузились.

— Перед тобой, мягкотелый?

— Тогда скажи.

— Я маш-борзай Сунхариги Уэкей. Моими устами говорит Су Мафусафай, верховный машиш Схайссов.

Мартин хлопнул себя по животу.

— Хог! Твое звание выше. Но наш маш-борзай не говорит на схайссу. А быть вдвоем против тебя одного не позволяет честь. Ты будешь говорить со мной, Сунхариги Уэкей?

— О чем?

— О мире.

— Ты первый об этом сказал, мягкотелый.

— Еэ.

— Тебя это не смущает? — Нет.

— Тогда садись первый.

Это был тонкий момент. Тот, кто садится первым, становится стороной просящей. Мартин усмехнулся. Что ж, пусть потешит свою гордость. Тем более что, согласившись говорить с младшим по чину, маш-борзай тоже делает уступку. Хотя и не столь наглядную. Умен этот Уэкей.

Мартин расстегнул пряжку и отбросил пояс с саблей далеко назад. После этого сел. Вооруженный Уэкей стоял теперь над ним и это видело множество глаз с обеих сторон. Решив, что достаточно унизил врага, Уэкей тоже отбросил пояс и медленно сел.

— Мир заключают тогда, когда это выгодно обеим сторонам, мягкотелый.

— Или тогда, когда никто не может победить.

— Нас гораздо больше.

— Ваша сила убывает, а наша прибывает, — спокойно заметил Мартин

Маш-борзай не стал этого оспаривать. Он выбрал другой довод.

— Вас спасает не сила, а теснота.

— Теснота никуда не денется.

— Зачем тогда просите мира?

— Не просим, а предлагаем.

— Ты первый сел.

— Да. Для того, чтобы разум победил глупость, я пожертвовал гордостью.

— Красиво говоришь. Хорошо, я понял тебя. Но ответь, если вы не боитесь поражения, зачем тогда предлагаете мир?

— Мы не любим убивать.

— Трудно поверить, что вам стало жалко схаев.

— Тогда попробуй поверить в то, что мы сами не любим умирать.

— Хог. В это верю.

— Зачем без пользы истреблять друг друга? Давайте остановимся.

— После того, как вы убили тысячи схаев? Мы обязаны отомстить. Таков обычай.

— Но есть и другой обычай, который вы обязаны соблюдать.

— Великий Мосос! Ты собираешься учить нас соблюдать обычаи?

— Нет. Я хочу дать вам способ остановить войну, не нарушая обычаев.

— Это невозможно.

— Возможно, если позволишь развязать вот этот мешок.

— Мне неинтересно знать, что в мешке у мягкотелого.

— То, что может остановить войну.

— Ваши деньги для нас цены не имеют.

— Там не деньги. Еще раз говорю, там то, что может остановить войну без ущерба для чести схаев. Сейчас это зависит от тебя, маш-борзай Сунхариги Уэкей. Если ты откажешься, погибнут новые тысячи. Возможно, сородичи тебя и не осудят. Но простишь ли ты себя сам? — Ты хитрый жабокряк, мягкотелый! Развязывай. Мартин медленно, чтобы не насторожить ящера, потянул тесемку. Мешок раскрылся.

— Хогитиссу! Это еще что, воин Мартин?

— Цветомиры.

— Великий Мосос! Сколько?

— Сто. Десять десятков.

— И ты требуешь сто дней мира?

— Еэ.

— Это может решить только сам верховный машиш Схайссов.

— О Су Мафусафае будут рассказывать предания. В Схайссах никто не имел столько цветомиров.

С сожалением, которое не смог скрыть, ящер сказал:

— Мы не берем подарков от мягкотелых. Усмехнувшись про себя, Мартин поспешил ему на помощь:

— Все видели, что мира просил я. Так? — Еэ.

— Я сел первым. — Еэ.

— Значит, цветомиры не подарок. Это выкуп за мир. Очень дорогой выкуп. За него погибло много воинов.

Маш-борзай Сунхариги Уэкей встал.

— Ты хорошо подготовился к переговорам, мягкотелый, — сказал он.

Он наклонился и взял мешок.

— Ответ получишь завтра.

— Великий машиш Су Мафусафай согласен на перемирие, мягкотелый. На девяносто восемь дней.

— Почему не на сто?

— Два цветомира были сильно плохие. Завяли.

— О! Претензии по качеству. Но два завявших цветомира могут стоить один день

— Брось торговаться. Через девяносто восемь дней в горах уже будет снег. А вам как раз и нужно дотянуть до снега. Так?

— Трудно от тебя что-то скрыть, машиш.

— Вот и не скрывай, — мимоходом бросил ящер. — А граница должна быть прямо здесь. — Он провел черту между собой и Мартином. — Та часть ущелья, которую мы завоевали, будет Схайссами. Мы не уйдем.

Мартин стукнул себя по животу.

— Я понимаю. Нельзя отдавать то, за что погибли воины. Будет неуважение к мертвым.

— Хорошо понимаешь. А что ответишь?

— Отвечу вот что. Схаи доблестно сражались и вызвали уважение своим мужеством. — Тут Мартин еще раз стукнул себя по животу. — Моими устами верховный машиш Поммерна Бернар Второй объявляет: все, что за твоей спиной, благородный Уэкей, — это Схайссы!

— Ты сказал — я слышал, машиш Мартин.

— Ты сказал — я слышал, машиш Уэкей.

— Хог. Да будет так.

Ящер некоторое время молчал. Потом сказал:

— Мягкотелый! Я потерял в этом ущелье старшего сына.

— Мой сын тоже был здесь.

— Значит, живой, — без выражения сказал Уэкей.

— Он у меня один.

— Сегодня один, завтра — два. А тот, кто не родился, еще не убит.

— Мне повезло. Тебе — нет. Чего ты хочешь, машиш? Уэкей глянул на снежные вершины.

— Ладно. Вы защищались, мы нападали. Понять можно. Я другое спрошу. Вряд ли мы увидимся еще, и я хочу узнать прямые мысли врага. Быть может, это хоть немного убережет от глупости и нас, и вас. Скажи мне как воин воину: ты веришь, что мы можем жить в мире?

— Первыми мы не нападем. Однако думаю, что воевать еще придется. Мы слишком долго ненавидели друг друга. Но вот помириться в следующий раз будет легче

— Хэй! Вчера Ухудай Всех Племен решил, что больше мы не примем цветомира от мягкотелых. На это не рассчитывай.

— Я знал, что вы так решите. Да, без цветомира помириться труднее. Но это будет уже не в первый раз, а ты знаешь, что самый трудный ррогу — это первый ррогу.

Уэкей хлопнул себя по колену.

— Ты хорошо изучил нас, машиш Неедлы. Даже пословицы знаешь. Скажи тогда, почему схаи должны ценить мир? Мир выгоден вам, мягкотелым, потому что вас мало. А схаям только дай вырваться из этих тесных гор — и никакое оружие вас не спасет. Вот тогда вы точно на нас не нападете, поскольку вас не будет. Разве не так?

— Нет. Мягкотелые живут не только здесь. Мы умеем строить большие лодки и переплывать моря. У нас есть много каменных крепостей. Схаи могут причинить нам много горя и все же никогда не уничтожат всех мягкотелых. Но главное в другом. Воевать с нами невыгодно, а торговать выгодно. Мы можем дать вам то, чего у вас нет.

— Громобои?

— Если станем друзьями, то и громобои. Но есть много других полезных вещей. Вот, смотри, машиш. Дарю тебе эти бусинки.

— Я не беру подарков от мягкотелых, — сказал Уэкей. — Бусинки — это вообще подарок для уффики, а не для воина.

— Терпение, машиш! Самая быстрая стрела не всегда самая точная.

— Это верно. Мудрость из тебя так и сыплется. Слушаю.

— В ущелье ты потерял сына. Бусинки, которые я предлагаю, его не вернут. Зато они могут спасти десять других жизней.

— Спасти? От чего?

— От черного мора, машиш.

— От черного мора нет спасения.

— А ты проверь. На первом же рабе

Ящер замолк. Он явно колебался.

— Подумай, Уэкей. Я дарю тебе десять жизней. Самых дорогих тебе жизней. Понимаешь?

— Не понимаю. Зачем ты это делаешь? Хочешь, чтобы я стал твоим должником?

— Нет. Хочу, чтобы схаи знали: от мира с мягкотелыми может быть польза.

— Хорошо, мягкотелый. Я принимаю твой дар. Уэкей снял с пальца перстень.

— Вот, возьми. Его носил еще мой дед. Если твои шарики спасут хоть одного моего родича, пусть твой человек покажет мне перстень, и я сделаю для него все, что смогу. А теперь пора расставаться.

— Прощай, Уэкей. Запомни, шарики боятся воды и лучей Хассара.

— Хог.

Ящер поднялся на ноги.

— Прощай, Мартин. Было интересно с тобой говорить. Но если встречу на поле боя, я тебя убью.

— Я не люблю убивать, — сказал Мартин. — Поэтому сегодня убил войну.

Ящер насмешливо квакнул.

— Красиво сказал. Говоришь ты, наверное, лучше, чем воюешь.

Мартин тоже встал и протянул руку.

— Взгляни на этот браслет, Уэкей. Ты видел когда-нибудь такой?

— Еэ...

— Знаешь, кто их носит?

— Знаю, — медленно отозвался схай. — Хачичеи совсем не плохие вояки. А уж их отборная сотня... Как к тебе попала эта вещь, мягкотелый?

— А ты догадайся, машиш.

Уэкей с размаху хлопнул себя по животу. Так, что кольчуга звякнула

— Шо ишигу! Я должен был понять это сразу. Так вот, значит, ты какой... Ну конечно, кого же еще мягкотелые могут отправить на переговоры с нами! Ты побил меня, Уохофаху Фахах...

Со стены сбросили веревочную лестницу, но воспользоваться ею почти не пришлось. Стоило Мартину подняться на пару перекладин, как его подхватили крепкие солдатские руки.

— Ну что, ну как там, герр майор?

— Нормально, ребята.

— Неужто получилось?

— Да. В общем — да.

Мартин отряхнулся, поправил мундир и пошел к пригорку, где располагалась корпусная батарея. Там перед низкой каменной флешью его дожидались оберсты Кранке и Ольховски, генерал Шамбертен и сам курфюрст со своей свитой.

Пройдя мимо расступившихся адъютантов, Мартин поднял руку к козырьку.

— Ваше высочество! Су Мафусафай, великий машиш Схайссов, согласен на перемирие сроком в девяносто восемь дней.

— Девяносто восемь? — переспросил курфюрст.

— Так точно. Начиная с сегодняшнего дня.

— Насколько я помню, снег в здешних местах ляжет дней через восемьдесят. Следовательно, наступать ящеры смогут не раньше, чем следующей весной?

— Думаю, что так.

— А будут ли ящеры выполнять соглашение? — спросил генерал Шамбертен.

— Полной гарантии дать нельзя, ваше превосходительство. Но Су Мафусафаю мир сейчас нужен больше, чем нам. Нельзя бесконечно посылать на бесполезную гибель даже фанатиков. Рано или поздно они взбунтуются. А наше предложение позволяет великому машишу найти выход из тупика, не теряя при этом лица, с минимальным ущербом для престижа

— Что от перемирия выигрывает Мафусафай, понятно, — заметил де Шамбертен. — А вот наша выгода в чем?

— Во-первых, мы перестанем нести потери. Во-вторых, имеются угрозы на восточной и западной границах Поммерна. Благодаря сегодняшнему перемирию мы получаем пусть временную, но все же передышку на юге. Берусь предсказать, что уже завтра егерские посты доложат об отходе главных сил ящеров. Тогда через неделю-другую две из трех наших дивизий вполне можно отправить отсюда к границам Покаяны или в Джангу. Там эти войска могут оказаться кстати.

— Очень кстати, — сказал курфюрст. — И невероятно вовремя. Дорогой наш майор Неедлы! Вы только что подарили Поммерну две отлично обученные и уже побывавшие в деле дивизии.

— Одну, ваше высочество.

— Одну? Почему только одну?

— Вторую подарил мой друг офсамаш Хзюка. Курфюрст рассмеялся.

— А ведь верно. Но как бы там ни было, господа, приглашаю всех в свою палатку. Есть повод открыть бутылочку кавальяка, как вы считаете?

— Мартин, я все же не понимаю, почему ты так много рисковал собой ради Поммерна.

— Извини, я рисковал не ради Поммерна. Курфюрст где-то по дороге простудился и теперь зябко

кутался в роскошный джангарский халат.

— А ради кого? — спросил он.

— Ради террян вообще. Невесть за что вы, как нерадивые школьники, были вынуждены повторить изрядный урок социальной эволюции заново, почти с чистого листа. Вы ошибались, творили да и продолжаете еще творить зло, но в целом доказали, что законы исторического развития объективны и что действуют они в любой Вселенной. А еще то, что в человеке рано или поздно побеждает человек. Где бы ни находился, нормальный человек создан для доброты. Без этого никто не может быть по-настоящему счастлив, и это с неизбежностью осознается, как только достигаются минимально необходимые условия существования. И если есть возможность хоть чем-то помочь, каждый нормальный землянин...

— Каждый нормальный землянин? — с живостью переспросил курфюрст. — Тогда почему твои товарищи с корабля «Фламинго» предпочли замуровать себя в Замковой горе?

— Они это сделали не потому, что не хотели помочь. «Фламинго» был всего лишь обычным пассажирским лайнером. Команда составлена из самых обыкновенных людей, которые не имеют даже минимальной подготовки для миссионерской деятельности. Их обучали совсем другому. Не обижайся, Бернар, но очень многое из вашей обыденной жизни у нормального землянина способно вызвать настоящий шок. Мы вовсе не боги. Тем не менее учти, ребята с «Фламинго» еще пригодятся. Просто их время пока не пришло.

— А почему же не погрузился в спячку ты, Мартин?

— Потому, что служил в Космофлоте. Там все проходят жесткий курс выживания при экстремальных обстоятельствах. В экипаже «Фламинго» я оказался в общем-то случайно.

— Случайно? — удивился курфюрст.

— Да. Очереди на участие в полете к неисследованной звезде предстояло ждать почти тридцать геолет. Скука! Вот я и решил побывать у Эпсилона Эридана. Практика, как-никак. Мне и в голову не могло прийти, чем все закончится.

— Хорошо, что не пришло, — грустно сказал курфюрст. — Знаешь, какое это унылое дело — двигать прогресс в одиночестве.

Мартин укоризненно покачал головой.

— Э, ваше высочество, не прибедняйтесь. Толковых помощников у вас достаточно. Герцог вот мне очень нравится. Скряга Мамулер вполне на своем месте. Чрезвычайно мил архиепископ Бауценский. А Джон чем плох? А гроссадмирал? Лучшего начальника разведки, чем Ольховски, и не сыскать. Да народу, который тебе служит не за страх, а за совесть, очень много. Например, безвестный егер-капрал Тиргурд с заставы Грюнграссе. Так что, монсеньор...

— Все правильно, сейчас эти люди есть. Но скольких хлопот стоило их всех отыскать, а потом еще довести до нужных постов, не слишком уклоняясь от демократических процедур!

— Да, — кивнул Мартин. — Работа десятилетий. Большущее требуется терпение.

— Самое трудное не в этом. Все те, о ком ты говорил, действительно прекрасные люди, но все же они советчики. Иначе не могут, выросли при монархии, это у них в подсознании. В пределах своих полномочий они уже способны на самостоятельные поступки и решения. А за кем выбор стратегии, кто в конечном счете несет ответственность, а? Год за годом, невзирая на погоду... Ни вздохнуть, ни охнуть. И так здорово, когда вдруг появляется некий господин Неедлы, который все понимает и которому от меня ровным счетом ни шиша не надо, тем не менее — бац, бац — избавляет Поммерн от войны, а меня — от одной из моих головных болей! Слушай, Мартин...

— Стоп, — сказал Мартин. — Давай выпьем еще. Тебе лечиться надо.

— Не перебивай тирана! Я, может быть, покаяться хочу.

— Не понял. В чем это?

— В том, что твой Иржи и моя Камея понравились друг

другу.

Мартин почесал подбородок. Он совсем недавно расстался с бородой и не всегда вовремя вспоминал о бритве.

— Вот как? М-да, осложнение. Но ты здесь при чем?

— При том. Взял да и отправил Камею в Альбанис. Конечно, этого требовали государственные интересы. Но не только государственные. Понимаешь, у них еще не слишком далеко зашло, ну и...

— Понимаю, — сказал Мартин

Больной впал в раздражительность.

— Опять понимаешь? Великолепно! Ты хоть помнишь, что такое первая любовь, мафусаил несчастный?

— Да помню, помню. Успокойся. И не такой уж я несчастный.

Бернар Второй неожиданно вскочил и принялся вышагивать по палатке.

— Не-ет, я не успокоюсь. Знаешь что? Если их судьба еще хоть раз сведет, а чувства не остынут... эй, ты куда?

— Хочу уйти, потому что не хочу слушать глупости от взрослого мужчины.

— Нет уж, майор Неедлы! Покуда вы у меня на службе, извольте слушать. Даже глупости! Так вот, если они по-прежнему будут...

— То что?

— То выдам я Камею за твоего Иржи! Самым безжалостным образом.

Курфюрст упал на подушки и вытер лоб.

— Да? — спросил Мартин. — А ты подумал о том, какую реакцию вызовет этот брак у твоих аристократов? Они и без того многим недовольны.

— А плевать, — благодушно сказал тиран. — Зато я не буду чувствовать себя так мерзко, как сейчас. Уф! Ну вот, сразу легче стало. Да, кстати. Будет неплохо, если на Замковой горе вновь возникнет родовое гнездо. Некоего барона фон Бистрица, например.

— Почему это важно?

— Ну, во-первых, тогда социальная разница между Иржи и Камеей станет менее заметной. Во-вторых, ты давно это заслужил. Но главным образом потому, что пару месяцев назад в подземелье проникли двое любознательных пейзан из деревни Бистриц.

— Здорово. И как же это они умудрились?

— Да вот, умудрились. Местный полицейский и твой сын, представь себе

Мартин покрутил головой.

— Нет, детей без присмотра оставлять нельзя. Курфюрст улыбнулся.

— Очень правильная мысль, Уохофаху Фахах. По счастью, оба кладоискателя оказались не слишком болтливыми. И все же будет лучше, если вся Замковая гора станет наследным владением Иржи, а полицейский переквалифицируется в дворецкого. А чтобы туда совсем уж больше не совались, распустим жуткие слухи о привидениях. Покажете несколько голограмм, вы это умеете. Пусть позавывают.

— Тогда Иржи придется все рассказать, — с сомнением заметил Мартин.

— Не придется. Он уже знает.

— От кого?

— От мадам Промехи.

— Надо же. Вот ведь настырный исследователь!

— Весь в отца, — усмехнулся курфюрст. — Я отправил его в Муром, хватит рисковать. Пусть послужит в охране посла Обенауса, это здорово расширяет кругозор. Ну, и этикету поднаберется.

— Да, — кивнул Мартин. — И меньше шансов попасться на глаза Камее.

— У нее остались считанные дни, — грустно сказал Бернар Второй. — Слушай, быть может, я идиот?

— А кто поведет эскадру?

— Уолтер.

— Нет, ты не идиот. Только вот и мне надо подключиться к этому делу.

— Тебе? Каким образом?

— Давненько я не бывал в Пресветлой.

— С ума сошел? — полюбопытствовал курфюрст.

— Нет. Вряд ли бубудуски обо мне еще помнят. Ольховски тоже считает, что есть реальные варианты. Однако сначала мне придется завершить одно дело в Схайссах.

— Люблю небесников, — насмешливо сказал курфюрст. — Если они обеими ногами стоят на земле

— А каков будет ответ по существу?

— Заканчивай со Схайссами, это у тебя хорошо получается. Потом и поговорим.

— Хорошо. Мне потребуются егеря Обермильха и отдельная санитарная рота.

— О чем речь! Бери. Будешь проезжать Шторцен, передавай привет Есницу. Он там под домашним арестом. Скучает небось.

Костер догорал. Выпала роса. В тумане у ручья приглушенно звякали удила, там поили лошадей. Проходившие мимо егеря невольно замедляли шаг, с удивлением разглядывая Хзюку.

— Вахмистр, вы можете отдохнуть до утра.

— Виноват, герр майор, — сказал Махач. — А ящер не сбежит?

Мартин покачал головой.

— Это не пленный.

— Не пленный? А кто?

— Союзник.

— Чудеса... — пробормотал Махач.

Небо над горами медленно розовело, но птицы еще не проснулись.

— Хог, — поеживаясь, сказал Хзюка. — И войне конец, и рассвет скоро. Хорошо.

Мартин не мог разделить его оптимизма. Напротив, он чувствовал тревогу. Не без влияния сейсса неведомого Свиристела Стоеросова Хзюка назвался братом мягкотелого. Сомнительно, чтобы без этого ящер разоткровенничался по поводу эдельвейсов. В сущности, войну победили предрассудок одной полуразумной расы и вредная для здоровья привычка другой. И то, и другое, увы, к разуму имеет косвенное отношение. Мир на такой основе возможен лишь весьма зыбкий. До настоящего рассвета еще очень далеко. Гораздо дальше, чем, к примеру, до Пресветлой Покаяны

Мартин поворошил уголья. Костер разгорелся с новой силой.

«И все же, — подумал он, — как бы там ни было, есть с чем себя поздравить. Впервые за всю историю Терраниса ящеры согласились заключить договор с мягкотелыми. И какой! О мире. Пусть временном, пусть вынужденном, но мире. Прецедент в данном случае важнее результата».

— Да, хорошо, — сказал он. — Хзюка, верховный машиш Поммерна предлагает тебя наградить. Не откажешься?

— Разве у вас можно отказаться от предложения машиша?

— Можно.

— Великий Мосос! Я сейчас такое скажу, что ты обидишься, Мартин.

— Не обижусь, Хзюка. Ты подарил мне ррогу. Говори.

— Вы ненормальные.

Мартин улыбнулся, пожал плечами.

— Да нет. Просто у нас и у вас многие обычаи разные. Но есть и похожие, даже общие.

— Общие? Что у нас общего?

— Много. Например, и схаи, и мягкотелые считают недостойным нарушить обещание. Или бросить друга в беде. Разве не так?

— Это — да, это правильно. Хотя бывает, что и бросаем. Как молодого машиша. Помнишь?

— Бывает, конечно, — согласился Мартин. — Но тогда виноват не обычай, а тот, кто его нарушил. Хуг?

— Хог, — пробурчал Хзюка. — Тебя невозможно победить словами. Если тебе нужно, я возьму награду.

— Это нужно нам всем, брат рептилий.

— Хорошо, что мы не враги. Ты хитрый, Дьявол-Кричащий-в-Ночи. Очень хитрый. Я давно заметил.

— Это плохо?

— Это полезно. Твоя хитрость остановила войну. Во второй раз Су Мафусафаю будет трудно собрать племена. Ты спас не только своих соплеменников, Мартин, но и много схаев. Молодесс. Так это звучит по-вашему? — Так, — сказал Мартин, улыбаясь. — А давай прикажем нашим сыновьям дружить.

Хзюка вскочил на ноги. Стоявшие неподалеку лошади шарахнулись.

— Мососсимос! Нет, ну до чего хитрый. Потом сел и сказал:

— Давай.

Штуцерным шомполом Мартин выкатил из золы печеную картофелину и подтолкнул Хзюке.

— Попробуй. Только сначала нужно почистить.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал тот, дуя на ладони. — Ух ты! Вкусно. Послушай, что-то все хорошо у нас получается. Нет ли чего плохого?

— Есть.

— Что ж, давно не было. Говори.

— У тебя ноги зажили?

— Еэ. Давно. А что?

— Маш-борзай Сунхариги Уэкей опознал золотой браслет хачичеев. Не значит ли это, что хачичеи объединились с Мафусафаем против сивов?

— Ну, про браслеты многие знают. Что еще?

— Он назвал меня Уохофаху Фахах.

— Еэ?

— Кроме хачичеев, об этом никто не знал. Хзюка перестал жевать.

— Мартин, мне пора возвращаться.

Мартин выкатил из костра вторую картофелину.

— А меня возьмешь?

— Зачем?

— Да вдруг пригожусь. Могу по снегу погулять. Или цветов каких-нибудь принести.

— Шо ишигу! Еэ, Дьявол-Кричащий-в-Ночи. Так и быть, беру. Но только до перевала. Появляться в Схайссах тебе нельзя.

— Еэ, — сказал Мартин

— И машишем теперь буду я. Очередь пришла. Хорошо понял?

Майор Неедлы, будущий барон фон Бистриц, почтительно сложил ладони над головой.

— Со всех сторон, о Хзюка.