Я не удержался.
      — Видели? Никто не может ее победить.
      В Парке Свободы любая девушка с легкостью отвергает приставания. А если парню недостаточно простого «нет», ему дают пощечину. Потом парализующий луч обездвиживает обоих. Девушка приходит в себя первой и скрывается.
      Все очень просто.
      Девушка опомнилась первой. Она порывисто вдохнула, рывком высвободила руку и побежала. Один из мужчин, изукрашенных перьями, не пытаясь догонять, попросту схватил обеими руками кусок вуали.
      Дело принимало серьезный оборот.
      Вуаль натянулась, и девушка резко качнулась назад. Впрочем, она не раздумывала и рывком отстегнула большие золотые диски, крепившиеся к плечу, быстро высвободилась и побежала. Мужчины в перьях смеясь погнались за ней.
      Рыжеволосой красавице однако было не до смеха. Она бежала изо всех сил. Два тонких кровоподтека обозначились на плечах. Я подумал было о том, что стоит остановить преследователей, но было уже поздно. Они быстро пронеслись мимо меня. Вуаль, как ковровая дорожка, расстеленная в воздухе, висела, ничем не поддерживаемая.
      Джил нервозно обхватила себя за плечи.
      — Рон, — спросила она, — а как можно нанять себе частную охрану? Или полицию?
      — Ну, знаешь, так молниеносно все не устроится…
      — Пойдем к выходу, — перебила она, — быть может, нам удастся выйти.
 
      Толпа медленно росла. Каждый знал, для чего существует полицейский глаз, но никто никогда не воспринимал его всерьез. Двое мужчин в перьях гонятся за обнаженной красоткой? Чудненькое зрелище. Так чего же тут дергаться, чего вмешиваться? Если ей не хочется, чтоб за ней гнались, ей стоит только… Только что? Ничего не изменится. Костюмы, люди, идущие по делам, и люди без дела, люди, которые пришли поглазеть и послоняться… — все останется по-прежнему.
      Транспарант без надписи присоединился к транспарантикам «СНОШЕНИЕ ТОЛЬКО РАДИ РОЖДЕНИЯ».
      Его розовая уличная туника, выпачканная в траве, странно сочеталась с их консервативными костюмами. Но человек, носивший транспарант без надписи, был вполне серьезен. Его лицо было столь же неестественно угрюмым, как и лица в консервативных костюмах. Но все равно пуристы не выражали особого восторга от его присутствия.
      Уилширский выход был запружен толпой. По обилию изумленных и разочарованных лиц я догадался, что двери закрыты. Маленький вестибюль был настолько забит людьми, что мы даже не попытались узнать, что случилось с дверьми.
      Все больше нервничая, Джил заговорила:
      — Я не думаю, что нам нужно здесь оставаться.
      Я заметил, как она все время обнимает себя за плечи, и спросил:
      — Тебе что, холодно?
      — Нет, — Джил вздрогнула. — Но я хотела бы что-нибудь одеть на себя.
      — Как насчет вуалевой накидки?
      — Отлично.
      Мы опоздали. Накидка исчезла.
      Был теплый сентябрьский день. Точнее, вечер. Хотя на мне были лишь бумажные брюки, мне было совершенно не холодно. Я предложил:
      — Ну возьми мои брюки.
      — Ой, нет. Я ведь нудистка.
      Но, несмотря на это, Джил продолжала обнимать себя за плечи.
      — Держи, — сказал Рон и вручил ей свой свитер.
      Джил сверкнула благодарными очами, а затем, чувствуя себя явно не в своей тарелке, обернула свитер вокруг пояса и узлом завязала рукава.
      Рон ничего не понял. Я спросил его:
      — Ты знаешь разницу между ню и обнаженным телом?
      Он покачал головой.
      — Ню — артистично, обнаженность — беззащитна.
      Нудизм был популярен в Парке Свободы. Обнаженность в тот вечер явно была не в фаворе. Знаменитую вуаль я видел в тот вечер по меньшей мере в четырех воплощениях. Один ее кусок превратился в короткую мужскую юбку. Два обрывка превратились в подобие саронгов, еще одна полоска перевязывала чью-то руку.
 
      В обычный день все входы в Королевский Парк Свободы закрываются в шесть. Те, кто хочет остаться, остаются, сколько им вздумается. Впрочем, таких немного, потому что фонарей, которые можно разбить, в Парке Свободы очень мало. Свет падает сюда из окрестных зданий, а полицейские глаза продолжают плавать по воздуху, направляемые приборами ночного видения. Впрочем, большая часть полицейских глаз — пустышки. Никто по ночам за ними не следит. В эту ночь все будет по-другому.
      Солнце село, но было еще светло. Маленькая древняя старушонка шагала в нашу сторону. В ее лице сквозила жажда крови. Поначалу я подумал, что она направляется прямо на нас, но я ошибался. Она настолько выжила из ума, что не могла долго смотреть в одном направлении.
      Она увидела мои ноги и подняла глаза.
      — А, это ты, это ты помог сломать газонокосилку, — сказала она.
      Я почувствовал укол несправедливого обвинения.
      Старушка продолжала обличать:
      — Парк Свободы, да? Парк Свободы! Двое мужчин только что отняли у меня пакетик с едой.
      Я развел руками.
      — Мне жаль. Мне очень жаль. Если бы у вас оставался пакетик, мы бы попытались уговорить вас поделиться с нами.
      Мои слова, видимо, вернули ее к реальности. На глаза старушки навернулись слезы.
      — Значит, все мы — голодные. А я принесла обед в полиэтиленовом пакетике. Следующий раз возьму непрозрачный пакет. Ой, черт! — Старушка наконец заметила Джил и ее импровизированный свитер-юбку и поспешила добавить: — Мне жаль, деточка. Я отдала свое полотенце девушке, которая нуждалась в нем еще больше, чем ты.
      — Ничего страшного, все равно спасибо за беспокойство.
      — Пожалуйста, люди, можно мне остаться с вами, пока не включат полицейские глаза? Мне что-то немножко страшно. Меня зовут Гленда Готорн.
      Мы представились. Гленда Готорн по-мужски пожала нам руки.
      Тем временем стало темно. Из-за высоких зеленых кустарников мы не могли видеть город, но, когда огни Вествуда и Санта Моники зажглись, переход от темноты к свету поразил нас.
      Полиция явно не торопилась снабдить нас новыми полицейскими глазами.
      Мы дошли до заросшего травой поля, на котором иногда упражняются члены Общества Творческого Анахронизма. Они проводят здесь свои турниры, сражаясь в пешем строю деревянными плоскими дощечками, которые должны, по их мнению, напоминать мечи, секиры и так далее. Турнирное поле очень большое и совершенно ровное, со слегка выгнутыми краями. На нем не растет ни единого деревца.
      На одном из таких выгнутых краев что-то шевелилось. Я остановился. Движение прекратилось, но свет, отраженный от белоснежных облаков, ясно выхватывал это место. Что-то, издалека похожее на человека и немного розоватое, стояло рядом с бледным квадратом.
      Я тихо сказал:
      — Оставайтесь здесь.
      Джил заволновалась.
      — Не глупи, там никто нигде не спрячется. Пойдем отсюда.
      Транспарант без надписи был погнут; на белом фоне четко обозначились отпечатки грязных башмаков. Человек, когда-то носивший его, с болью в глазах посмотрел на нас. Кровь вздувалась пузырем у его ноздри и быстро засыхала. Он прошептал с видимым усилием:
      — Я думаю, они выбили мне плечевой сустав.
      Джил склонилась над ним.
      — Давайте я посмотрю.
      Некоторое время она что-то ощупывала, а потом, упершись ногами, дернула за руку сильно и резко. Человек с пустым транспарантом закричал от боли и отчаяния:
      — Достаточно!
      В голосе Джил послышалось удовлетворение от хорошо выполненной работы:
      — Как чувствуете себя?
      — Теперь так сильно не болит, — человек почти улыбался.
      — Что с вами произошло?
      — Они начали отталкивать меня и бить, чтобы я ушел. А я и так уходил. Я шел себе своей дорогой. Я шел. А потом кто-то выхватил мой транспарант…
      — Человек вдруг запнулся, а потом продолжал с горечью и досадой: — Я никому не причинил вреда своим транспарантом. Я Помощник Мэра по Психологии. Я сейчас пишу работу о том, что каждый индивидуум хочет прочитать на пустом транспаранте. Это то же самое, что пустые страницы в тесте Роршаха.
      — И как на вас обычно реагируют?
      — Обычно с враждебностью, но ничего подобного раньше не происходило. — По интонации человека с пустым транспарантом можно было судить о том, насколько он изумлен:
      — По-моему, Парк Свободы гарантирует нам и свободу слова. Не так ли?
      Джил вытирала кровь у него с лица, вывернув наизнанку кошелек Гленды Готорн. Она очень старалась и одновременно говорила:
      — Конечно, здесь должна быть обеспечена свобода слова, в особенности если ты ничего не говоришь. Эй, Рон, расскажи нам еще про свое государство анархии.
      Рон откашлялся.
      — Надеюсь, вы не будете судить об анархии по нынешнему случаю. Королевский Парк Свободы был во власти анархии всего лишь пару часов. Анархия должна успеть созреть.
      Должно быть, Гленда Готорн и человек с пустым транспарантом слушали его и спрашивали себя: что за чертовщину он несет? Я искренне желал Рону получить удовольствие от того, что он разъяснит им свою теорию. Больше всего меня волновало, расскажет ли Рон о том, что это он сбил все полицейские глаза.
      Пожалуй, на этом поле будет хорошо провести ночь. Поле было открытым. Здесь не было никаких зарослей, никаких теней, никто не смог бы подкрасться к нам незамеченным. К тому же, здесь я быстро учился чувствовать и думать, как истинный параноик.
      Мы лежали на мокрой траве, то погружаясь в дремоту, то перебрасываясь фразами. Еще две группки, такие же маленькие, как наша, оккупировали два края поля. Они соблюдали дистанцию, мы соблюдали дистанцию. Время от времени до нас долетали их голоса, и мы знали, что они не спят. Во, всяком случае, спят не все.
      Человек с пустым транспарантом был очень неспокоен во сне. Очевидно, ребра у него болели по-настоящему, хотя Джил утверждала, что все они целы. Он поминутно всхлипывал, дергался во сне и от этого поминутно просыпался. Проснувшись, он брал себя в руки и лежал очень тихо, пока снова не засыпал.
      Джил вдруг осенило: деньги! Правительство сохранится, чтобы печатать деньги!
      — Зачем? Ведь можно выписывать долговые обязательства. Стандартного достоинства. Выписывают и нотариально заверяют. И вы подписываетесь собственным добрым именем.
      Джил мягко рассмеялась.
      — Ты уже все продумал, да? Так, знаешь ли, далеко не уедешь на добром имени.
      — Ну, значит, кредитные карточки.
      Мне надоело верить в анархию Рона. Я спросил его:
      — Рон, помнишь девушку в длинной голубой вуали?
      Воцарилось долгое молчание.
      — Да, а что?
      — Ничего себе девица, да? На нее было очень интересно посмотреть.
      — Согласен.
      — Так вот, если бы не было никаких законов, запрещающих тебе попросту взять и изнасиловать ее, она бы ходила закутанной по уши. Платье бы застегивала на железные пуговицы и еще таскала бы с собой газовый баллончик. Приятно тебе будет на такую смотреть? Мне, например, нравится смотреть на тело ню. Ну посмотри, как быстро исчезли все ню после того, как упали полицейские глаза.
      — Хм-м… — Рон задумался.
      Ночь становилась все холодней. Отдаленные голоса, случайные, очень далекие окрики — все звуки слились в тонкие серые нити на черном покрывале молчания. Миссис Готорн решила нарушить его.
      — А что все-таки хотел сказать этот парень с пустым транспарантом?
      — Он не хотел ничего сказать, — пояснила Джил.
      — Ну уж нет, секундочку, милочка. Я считаю, что он все равно своим транспарантом что-то говорил, даже если не знал, что именно. — Миссис Готорн говорила очень медленно, внимательно обдумывая каждую фразу, внимательно подбирая каждое слово. — Была когда-то организация, которая протестовала против обязательной контрацепции, и я была ее членом. Мы целыми часами носили всякие лозунги. Мы печатали листовки и останавливали прохожих, чтобы поговорить с ними. Мы тратили собственное время, собственные усилия и деньги, потому что мы хотели своими идеями достучаться до сердец.
      Так вот, если к нам присоединяется человек с пустым транспарантом, значит он хочет что-то сказать.
      Его транспарант просто означает, что у него нет мнения. Раз он присоединяется к нам, значит, он тем самым утверждает, что никакого мнения нет и у нас. Он словно говорит, что наши воззрения ничего не стоят.
      Я тут же схватился за ее слова.
      — Передайте ему это, как только он проснется. Он запишет ваши слова в свою тетрадочку.
      — Но его тетрадочка врет. Он не станет совать свой транспарант под нос людям, с которыми во всем согласен, ведь так?
      — Наверное, не станет.
      — Я… лично… полагаю, что люди без всякого мнения не могут нравиться. — Миссис Готорн встала. — Вы случаем не знаете, где тут автомат с газировкой?
      Естественно, мы не знали. Впрочем, ни одна частная компания не будет рисковать своими аппаратами в том месте, где их будут ломать и разбивать два раза в день. Зато старуха напомнила нам, что мы все хотим пить. Так или иначе, мы все поднялись и побрели в сторону фонтана.
      Все, кроме человека с пустым транспарантом.
      Мне было жаль, что его нет с нами. Как странно, думал я, как дико, что такое неотъемлемое право, как свобода слова, должно зависеть от такой хрупкой штуки, как висячая полицейщина.
      Мне хотелось пить.
      Парк, залитый светом ночного города, резали на куски острые, длинные тени. При таком освещении всегда кажется, что видишь больше, чем на самом деле. Я думал, что вижу насквозь каждый темный уголок. На самом же деле, хотя повсюду ощущалось чье-то присутствие, я мог увидеть кого-нибудь только тогда, когда человек начинал шевелиться.
      Мы мало разговаривали. И парк был погружен в молчание, лишь изредка прерывавшееся смехом, доносившимся со стороны фонтана. Мысль о воде не оставляла меня. Я чувствовал, что люди вокруг меня тоже хотят пить. Фонтан был совсем рядом на открытой площадке. Знакомый бетонный монолит, вокруг которого стояли пятеро.
      Они были одеты совершенно одинаково — в бумажные шорты с огромными карманами. Они выглядели совершенно одинаково — первоклассные атлеты. Может быть, они принадлежали к какому-нибудь ордену, или клану, или классу ROTC?
      Они захватили фонтан. Когда кто-нибудь подходил, чтобы напиться, высокий пепельный блондин делал шаг вперед, выставив руку и ладонью преграждая путь. У него был большой рот, искривленный в ухмылке, которая при иных обстоятельствах могла бы сойти за заразительную улыбку. Его голос был густым и сочным. С театральными интонациями он говорил:
      — Изыди. Никто не смеет здесь ходить. Только бессмертный Ктулху… Или еще что-нибудь, равно бессмысленное.
      Беда была в том, что они не шутили. Или, точнее, они-то шутили, но пить все равно никому не давали.
      Когда мы подходили, какая-то девушка, опоясанная полотенцем, пыталась образумить их, но ее слова не подействовали. Скорее, наоборот. Они только раздухарились — милая полуголая девица умоляет их дать ей напиться. В конце концов она прекратила уговаривать и ушла.
      При том освещении ее волосы казались мне красными. Я поймал себя на том, что надеюсь, что эта девушка была той самой, в вуали.
      Какой-то плотный мужчина в желтом деловом свитере очень ошибался, требуя соблюдать его Права. То была не самая подходящая ночь для его Прав. Блондин дразнил его, пока мужчина в желтом свитере не начал выкрикивать оскорбления, перешедшие в невообразимую матерщину. Поток иссяк, когда мужчина попытался ударить блондина. В то же мгновение трое парней набросились на него. Мужчина покинул зону фонтана на карачках, перемежая стоны требованиями вызвать полицию и принести смирительные рубашки.
      Почему же никто ничего не предпринимает? Сам я наблюдал все это, сидя у дерева. Мне были ясны причины собственного бездействия. Первая: было трудно осознать тот факт, что полицейский глаз не парализует сцепившихся мужчин. Вторая: мне не очень-то нравился этот визжащий толстый мужчина в желтом свитере. Уж очень грязно он ругался. Третья: я ждал, что вмешается кто-то другой.
      В этот момент заговорила миссис Готорн:
      — Рональд, который сейчас час?
      Должно быть, Рон был единственным человеком в Королевском Парке Свободы, который знал точное время. Обычно люди оставляли все свои ценности в камере хранения на входе. Несколько лет назад, когда Рон утопал в деньгах от удачной продажи гравированных пустых бутылок, он купил себе имплантируемые часы. Теперь он определял время, глядя на красную отметинку и две красных полосочки, сияющие прямо под кожей на запястье. Хотя между нами сидели Джил и старуха, я увидел, как вскинулась его рука.
      — Без четверти двенадцать.
      — Вы полагаете, что им надоест и они уйдут? Уже двадцать минут никто не подходит, чтобы напиться, — сказала миссис Готорн.
      Джил прислонилась ко мне.
      — Им не более скучно, чем нам. К тому же, я думаю, что если даже им станет скучно, они все равно останутся. Тем более…
      Она вдруг запнулась.
      Я закончил вместо нее.
      — Тем более, что мы хотим пить сейчас.
      — Точно.
      — Рон, ты нигде поблизости не видел своих метателей камней? В особенности хорошо было бы найти того, кто сбил полицейский глаз.
      — Нет.
      Я не был удивлен категоричностью ответа. Казалось бы, в такой темноте…
      — А ты помнишь его?
      Я не успел даже закончить, как Рон неожиданно вскрикнул:
      — Конечно!
      — Да ты шутишь.
      — Не шучу! Его звали Пучеглаз. Такие имена не забываются.
      — Ты хочешь сказать, что у него глаза навыкате?
      — Я не заметил.
      Что ж, стоило попробовать. Я привстал и, сложив ладони рупором, прокричал:
      — Пучеглаз!
      Кто-то из Водяной Монополии тоже закричал:
      — Ну-ка помолчим-ка там!
      Буря остроумия разразилась возле бетонного квадрата.
      — Ну и привычки у этих крестьян…
      — По большей части они просто хотят питочки. А вот этот персонаж…
      Откуда-то издалека отозвались:
      — Чего ты хочешь?
      — Мы хотим поговорить с тобой. Оставайся, где стоишь.
      Потом, повернувшись к Рону, я сказал:
      — Вставай, пошли.
      Что же касается Джил и миссис Готорн, то они получили приказание оставаться на месте и не вмешиваться.
      Мы вышли на открытую лужайку. Пройдя половину расстояния до того места, где по нашим предположениям должен был находиться Пучеглаз, мы заметили, что двое из пяти парней, составлявших Водяную Монополию, бросились нам наперехват. Должно быть, им действительно было очень скучно, и они искали развлечений. Мы кинулись вперед сломя голову и влетели под густую тень деревьев прежде, чем те двое добрались до нас. Они остановились и, смеясь как полоумные, пошли назад к фонтану.
 
      Мы с Роном лежали под тенью низкого кустарника. Отсюда было видно всю залитую светом лужайку и четверых крепких ребят в бумажных шортах, которые, как на параде, вытянулись по углам бетонного фонтанчика. Пятый явно искал жертву.
      Внезапно в зону лунного света попал какой-то парень. Его глаза сияли. Большие, выразительные глаза. Может быть, чуть-чуть навыкате. К тому же, у него были большие руки с выпуклыми костяшками. В одной руке он держал пригоршню желудей.
      Он бросал их очень быстро, по одному, широко размахнувшись. Сначала один, потом второй парень из Водяной Монополии согнулись. Они начали смотреть в нашу сторону, а Пучеглаз все кидал. Совершенно неожиданно двое парней бегом бросились к нам. Пучеглаз продолжал бросать желуди, пока до парней не осталось метров десять, а потом, швырнув всю пригоршню, нырнул в кусты.
      Оба парня пробежали между мной и Роном. Первого мы пропустили, им оказался широкоротый блондинистый говорун. Сейчас выражение его лица было низменным, в нем читалось убийство. Второй был пониже ростом и очень широкоплечим — устрашающий силуэт, состоявший сплошь из мускулов.
      Засада. Я встал перед ним, желая испугать, и он действительно остановился как вкопанный. В этот момент я изо всех сил ударил его в рот.
      От удара он качнулся и невольно отступил на шаг. В этот момент Рон обхватил его рукой за шею. Парень тут же нагнулся, но Рон удержался. Он повис на нем, и я сделал то, что часто видел по телевизору. Сцепив пальцы замком, я изо всех сил ударил парня по затылку.
      Сребровласый говорун должен был, по моему разумению, уже вернуться. Я посмотрел назад. Он был здесь. Он кинулся на меня, прежде чем я успел поднять руку. Мы покатились по земле. Мои руки были прижаты к бокам. Его руки были заняты моими. Если бы он захотел меня ударить, то должен был бы сначала отпустить меня. Глупое положение для обоих. Но он все же сжал меня так, что у меня перехватило дыхание. Тут к нам подскочил Рон, выжидая момент, чтобы нанести удар.
      Неожиданно вокруг нас появилось множество других людей. Трое оторвали блондина от меня, а плотный румяный мужчина в желтом деловом свитере шагнул из темноты и грохнул парня по голове обломком камня.
      Блондин осел, как мешок. Мужчина приготовился и нанес ему мощный прямой удар левой рукой. Камень был зажат в кулаке. Голова блондина бултыхнулась назад и в сторону. Я заорал:
      — Эй! — и прыгнул вперед, схватив руку, зажавшую камень.
      Кто-то здорово ударил меня в горло. Я упал. Ощущение было такое, что все мои струночки оборвались. Кто-то помогал мне подняться на ноги… Рон… Голоса что-то шептали, кто-то крикнул:
      — Возьмите его!
      Мне не было видно блондинистого парня. Мне было видно другого, коренастого. Он поднялся и, шатаясь, побрел прочь. Откуда-то из-за деревьев выступили тени, готовые сыграть с ним в темную. Деревья ожили. То был лишь маленький участок рощи, полный злых и жаждущих людей. Откуда-то снова появился Пучеглаз. Он широко улыбался.
      — Так, ну что теперь? Пошли еще куда-нибудь покидаем?
      — Ох, нет. Здесь столько злобы сегодня. Рон, мы должны остановить их. Они ведь убьют парня.
      — Это ведь Парк Свободы. Ты сможешь сам держаться на ногах?
      Видно, остатки Водяного Треста, совершив обходной маневр, решили прийти на выручку своим. У одного из них в руке была толстая ветка с ободранными листьями.
      Мы побежали.
      Сделав не больше десяти шагов, я вынужден был остановиться. Моя голова хотела взорваться. Рон посмотрел на меня, но я махнул рукой. Позади парень с веткой уже прорвался сквозь линию деревьев и бежал на меня, намереваясь совершить убийство. Позади него все звуки внезапно смолкли. Я закрыл голову руками, ожидая удара, и потерял сознание.
 
      Его тело лежало у меня на ногах. Ветка была все еще зажата в руке. Джил и Рон тянули меня за плечи, а пара золотистых лун плыла над головой. Я рывком высвободился и начал ощупывать голову. Похоже, она была цела.
      Рон сказал:
      — Полицейские глаза парализовали его, прежде чем он добежал до тебя.
      — А остальные? Их что, убили?
      — Я не знаю, — ответил Рон и взъерошил свои волосы. — Знаешь, я был неправ насчет анархии. Она очень нестабильна. Все слишком быстро распадается на части.
      Люди вокруг нас начали подниматься с земли. Они потянулись к выходам, толпа становилась все больше, двигаясь все быстрее под желтыми полицейскими глазами.