То была площадь в самом центре. Место это было когда-то окружной автострадой Сан Диего. Я прислонился спиной к громадному дубу с корявыми ветвями. Его старый ствол был покрыт глубоко изрезанной, грубой корой, и ее мельчайшие частички сыпались мне на голую спину. Темно-зеленую тень простреливали тонкие, почти параллельные лучи бледного золота. Высокая трава гладила мои ноги.
      Лужайка шириной ярдов в сорок отделяла меня от группы вязов и от маленькой, похожей на бабушку из сказки, женщины, сидящей на зеленом полотенце. Она выглядела так, словно родилась, выросла и состарилась на этом месте. Травинка торчала у нее между зубов. Я почувствовал, что мы родственные души, и сразу, стоило нам встретиться глазами, поднял палец в знак приветствия, а старушка в ответ помахала рукой.
      Через минуту мне придется уходить. Джил должна встретиться со мной у Уилширского выхода через полчаса. Но я шел вдоль Бульвара Сансет и немного устал. Еще минутку…
      В этом месте так хорошо было сидеть и наблюдать, как кружится земля.
      И день для этого был самым подходящим. На небе ни облачка. В этот жаркий летний полдень Королевский Парк Свободы был полон народа, как и всегда.
      Кто-то из полицейского управления наверняка ожидал этого. В два раза большее против обычного количество полицейских глаз проплывало над головой. Золотистые точки на фоне голубого неба. На самом деле они были размером с баскетбольный мяч и висели в двенадцати футах над землей. В каждый такой шарик была вмонтирована полицейская телекамера и ультразвуковой парализатор. Каждый был связан с полицейским управлением и насаждал законность в Парке.
      Никакого насилия.
      Никто не смеет поднять руку на другого, и больше никаких законов. Безопасность была главным развлечением в Парке Свободы.
      Я посмотрел на север в сторону Бульвара и увидел человека, который нес белый квадратный транспарант. На транспаранте ничего не было написано. Человек парадным шагом маршировал перед носом сопляка с квадратной челюстью, сидевшего на пластиковой коробке. Сопляк пытался поучать марширующего, читая мораль о вреде двигателей внутреннего сгорания и о вреде термического загрязнения вообще. Даже с такого расстояния, хотя я не разбирал слов, чувствовалась убежденность и решительность в голосе сопляка. Я посмотрел на юг и увидел группку, швырявшую камни в полицейскую систему наблюдения. Они старались непременно попасть в золотистый шар. Группкой руководил яростно жестикулирующий мужчина с копной спутанных черных волос. Золотистый шарик уворачивался от камней, почти всегда в последний момент. Очевидно, какой-то полицейский просто издевался над снайперами. Интересно, подумал я, где это они набрали камней? Камни в Королевском Парке Свободы были редкостью.
      Черноволосый, руководивший стрельбой, показался мне знакомым. Сначала я следил, как он и его толпа гоняются за прыгающим в воздухе шариком, а потом напрочь позабыл о них, потому что увидел девушку, вышедшую из-под вязов.
      Она была очень мила. Просто прекрасна. Длинные, ладно скроенные ноги, густые рыжеватые волосы, спускавшиеся ниже плеч. Ее лицо напоминало лицо высокомерного ангела. Тело было столь идеально сложено, что казалось нереальным, словно мальчишеская мечта. В походке чувствовался профессиональный навык. Быть может, она была моделью или танцовщицей. Единственной одеждой рыжеволосой была накидка из сияющего синего бархата.
      Она была длинной в пятнадцать ярдов, эта накидка. Она тянулась от петель, зацепленных за два больших золотых диска, которые каким-то хитроумным образом крепились прямо к коже у нее на плече. Накидка, словно невесомая вуаль, парила в воздухе на высоте пяти футов и извивалась, как змея, повторяя каждый поворот на пути, пройденном девушкой между деревьями. Она казалось картинкой из книжки волшебных сказок, если, конечно, иметь в виду, что настоящие волшебные сказки были явно не для детей. Как и она тоже.
      Было слышно, как хрустнули шейные позвонки у всего Парка. Даже метальщики камней заключили перемирие с полицейское системой, чтобы поглазеть.
      Наверняка она чувствовала всеобщее внимание. Или, быть может, слышала его в шуме вздохов. Ради этого она и была здесь. Она шла прогулочным шагом, и на ангельском лице блуждала снисходительная ангельская улыбка. Она словно плыла. Она поворачивала, независимо от того, нужно ей было обходить какое-либо препятствие или нет. Она поворачивала лишь ради того, чтобы извивалась змеей ее летучая накидка.
      Я невольно улыбнулся, глядя на нее. Сзади девушка была так же мила, как и спереди. У нее были такие ямочки…
      Мужчина сделал шаг в ее сторону, и я увидел, что это тот самый, который предводительствовал шайкой метателей камней. Его растрепанные черные волосы и бородища, впалые щеки, глубоко посаженные глаза… Его робкая улыбка, его робкая походка. Я сразу узнал. Рон Коул. Ну, конечно же…
      Я не расслышал, что он сказал девушке в накидке, но видел результат разговора. Он вздрогнул, словно от боли, потом резко развернулся и пошел прочь, не поднимая глаз от земли.
      Я быстро поднялся и поспешил наперерез Рону.
      — Не воспринимай все так лично, — сказал я.
      Он остановился, изумленный. В его голосе слышалась неподдельная горечь.
      — А как мне воспринимать?
      — Она бы точно так же отвергла на твоем месте любого. На таких можно только смотреть и не трогать руками.
      — Ты что, знаешь ее?
      — Да нет, я вижу ее первый раз в жизни.
      — Откуда же тогда такая уверенность?
      — Видишь ли, все дело в ее вуали. Ведь ты должен был заметить ее вуаль.
      Долгий змеящийся край накидки как раз проплывал мимо нас. Ее складки залегли, высветив невероятно насыщенный, богатый синий цвет. Рональд Коул поморщился так, словно ему было больно смотреть.
      — Да уж.
      — Ну, а теперь смотри. Предположим, что ты начинаешь с ней заигрывать, и предположим, что этой леди ты понравился и понравились твои речи. Что ты прикажешь ей сделать? Не забывай, что ей нельзя остановиться ни на секунду.
      Рон надолго задумался, а потом спросил:
      — Почему нельзя?
      — Если она остановится, то весь эффект пропадет.
      Ее вуаль просто повиснет, как какой-нибудь хвост, а она должна развеваться и трепетать. А если девушка опустится на землю, если она ляжет, будет еще хуже. Вуаль поднимется футов на пять, а потом застрянет в ветках каких-нибудь кустов, зацепится за колючки, и ветер начнет ее трепать…
      Рон беспомощно рассмеялся высоким, почти детским голосом.
      Я тут же добавил:
      — Вот видишь. Зрители сразу начнут хихикать, а ей это решительно ни к чему.
      Рон словно протрезвел.
      — Но если ей действительно не хотелось, то она согласилась бы… ей было бы безразлично, тьфу, ну да! Я и не сообразил сразу. Должно быть, она потратила кучу денег, чтобы добиться такого эффекта.
      — Ну, естественно. И она не пожертвует этим эффектом даже ради самого Казановы.
      Нехорошие мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я глядел на девушку: ведь все-таки существуют вежливые слова отказа. А Рональда Коула было так легко обидеть. Чтобы сменить тему, я спросил:
      — А где вы набрали камней?
      — Камней? Ах, ну да. Просто мы нашли здесь одно место, где на поверхность выходит главный делитель водозабора. Мы просто отбили несколько кусков бетона.
      Рон посмотрел вдоль парковой аллеи как раз в тот момент, когда какой-то мальчишка отбил миниатюрную ракетную установку с золотистого шара.
      — Эй, они попали. Пошли, пошли скорей!
 
      Самым быстрым торговым судном, когда-либо ходившим под парусами, был клиппер. И все же люди перестали строить их уже через двадцать пять лет после спуска на воду первого. На смену клипперу пришел пар. Пар был быстрее, безопаснее, надежнее и дешевле.
      Автострады служили Америке почти полстолетия. А после этого современные транспортные системы очистили землю и воздух. С ними автомобильные пробки стали делом прошлого, и нация оконфузилась. Никто не знал, что делать с десятью тысячами миль никому не нужных автострад.
      Часть объездной автострады Сан Диего на участке, где Бульвар Сансет и Бульвар Санта Моника расходились в разные стороны, стала Королевским Парком Свободы. Десятилетие спустя на бетон насыпали грунт. Границы этой зоны покрыли искусственным пейзажем, и теперь парк был таким же зеленым, как старый Парк Свободы Гриффит.
      Внутри Королевский Парк Свободы был моделью добропорядочной анархии. На входе людей обыскивали. Никто не мог бы пронести внутрь оружие, а плавающие над головой, недосягаемые полицейские системы наблюдения никем не замечались, так что законов здесь не существовало.
      Впрочем, один закон здесь настойчиво насаждался. Все акты умышленного насилия влекли за собой одинаковое наказание, как для атакующего, так и для его жертвы. Стоило кому-нибудь поднять руку против своего соседа, и ближайший золотистый мячик для баскетбола парализовывал обоих. Приходили в себя они поодиночке, а системы слежения внимательно наблюдали за процессом. Как правило, этого было достаточно.
      Естественно, что люди кидали камни в полицейские шарики. В конце концов, ведь это был Парк Свободы, не правда ли?
 
      — Эй, они попали! Пошли, пошли скорей! — Рон схватил меня за локоть и потащил.
      Сбитая полицейская система наблюдения была не видна. Ее закрывали тела тех, кто ее только что уничтожил.
      — Только бы они не разбили ее. Я им говорил: мне она нужна целенькой. Но разве словами их остановишь?
      — Но ведь это Парк Свободы, и они этой свободой воспользовались.
      — Да, но моими камнями.
      — А кто они такие?
      — Не знаю. Когда я их заметил, они играли в бейсбол. Я сказал им, что мне нужен полицейский глаз, и они пообещали достать его.
      Я хорошо помнил Рона. Рональд Коул был одновременно художником и изобретателем. Для кого-то это могло послужить двумя источниками обогащения, но Рон был не такой, как все. Он изобретал новые формы искусства. С помощью паяльника и проводков, с помощью отражательных пластин и нескольких наборов пластика да еще с невероятной коллекцией всякого гнутого хлама Рон Коул умудрялся делать вещи, подобных которым на земле не видывали.
      Рынок авангардного искусства и всегда был не очень-то широким, но время от времени Рону удавалось что-нибудь продать. Этих денег хватало на то, чтобы приобретать-новое сырье, особенно если учесть, что большая часть сырья попадала в мастерскую Рона с чердаков и подвалов. Правда, изредка ему удавалось продать что-нибудь очень дорогое, и тогда на очень короткое время он становился богачом. И вот еще что было для него характерно: он знал, кто я, но совершенно позабыл мое имя. Рону Коулу было о чем подумать, вместо того, чтобы забивать себе голову посторонними людьми и их именами. Имя было для него лишь железкой на ошейнике, которой можно играть во время разговора.
      — Рассел, как ты? — Это был сигнал: Рон повесил на мой ошейник новую бирку.
      В какой-то момент разговора, посреди очередной паузы он обычно говорил: «Посмотри-ка сюда», — и обычно доставал на свет божий какое-нибудь чудо. Один раз он вытащил чистый пластиковый шарик размером с мячик для гольфа. Шарик лежал на идеально отшлифованной вогнутой серебряной поверхности. Когда его трогали пальцем, он начинал кататься по вогнутому зеркалу. Брызги отражений были фантастическими.
      Другой раз Рон показал мне извивающуюся морскую змею, выгравированную на бутылке пива «Мешло» — чудной, похожей на вазу бутылочке начала 1960-х годов. Бутылка была слишком большой, чтобы поместиться в стандартный холодильник. А еще один раз Рон вложил мне в ладони две полоски матового серебристого металла. Полоски были на удивление тяжелыми.
      — Что это? — изумился я.
      Держа полоски на ладони, я пытался отгадать. Они были явно тяжелее, чем свинец. Может, платина? Но в наши дни негде раздобыть сразу столько платины. Тогда я шутя спросил:
      — Уран-235?
      Рон ответил вопросом на вопрос:
      — Теплые?
      Я с трудом подавил в себе инстинктивное желание бросить полоски как можно дальше и спрятаться за кушетку.
      Они действительно были платиновыми. Рон так и не объяснил мне, где взял столько платины и зачем таскал пластинки с собой. Это было что-то сугубо личное.
 
      Вокруг сбитого полицейского глаза стояли зеваки. Прибор был цел. Быть может, этим он был обязан двум подозрительно крупным мужчинам, которые стояли прямо над шариком и отгоняли всех в сторону.
      — Так, хорошо, — сказал Рон.
      Он опустился на колени, взял шарик и начал переворачивать его, держа своими длинными тонкими пальцами художника. Потом, обратившись ко мне, попросил:
      — Помоги мне открыть его.
      — Для чего? Что ты задумал?
      — Сейчас все расскажу. Ну-ка, возьми… Все… Не надо.
      Одна из полусфер, скрывавших внутренности прибора, отошла. Я в первый раз в жизни заглянул в полицейский глаз.
      Он поражал своей простотой. Я взялся за звуковой парализатор, зажав в пальцах параболический отражатель, и вытащил камеры и торовый трансформатор, который, должно быть, служил основой системы, удерживающей прибор в воздухе. Никакого источника питания я не обнаружил. Должно быть, сама оболочка служила антенной рассеянных энергетических лучей. Теперь, когда оболочка нарушена, ни один дурак, даже очень сильно стараясь, не сможет замкнуть электрическую цепь на себя.
      Рон стоял на коленях и внимательно изучал странные внутренности полицейского глаза. Из своего кармана он достал что-то, сделанное из стекла и металла. Потом, очевидно, вспомнил, что я существую, и, протянув вещицу мне, сказал:
      — Посмотри.
      Я взял вещицу в руки, ожидая какого-нибудь сюрприза. И сюрприз не заставил себя долго ждать. Это были старинные охотничьи часы. Большие заводные механические часы на цепочке да еще и в защитном корпусе. Такими часами пользовались лет двести назад. Поглядев на циферблат, я сказал:
      — Опаздывают на пятнадцать минут. Ты что, не смог восстановить весь механизм?
      — Да нет, дело не в этом.
      Рон нажал на кнопочку, и крышка откинулась.
      Механизм казался вполне современным. Я спросил наугад:
      — Батарейка и вилка настройки?
      — Естественно. Из этого я их и сделал. Только стрелки не движутся. Я поставил их сразу перед обыском.
      — А… И что эта штука может сделать?
      — Ну знаешь, если я все правильно рассчитал, то, думаю, эта штука сможет сбить все полицейские глаза в Королевском Парке Свободы.
      Примерно с минуту я давился смехом, не в силах вымолвить ни слова. Рон смотрел на меня, склонив голову на бок, и, видимо, гадал, не принял ли я его слова за шутку. Наконец я выдавил через смех:
      — Слушай… Ну, это будет большое развлечение!
      Рон энергично закивал.
      — Конечно? Все зависит от того, насколько правильно я разгадал их схему. Сам посуди. Полицейские системы не должны быть сверхнадежными. Они должны быть дешевыми. Если кто-нибудь собьет полицейский глаз, налоги от этого не увеличат. А если делать их дорогими, но сверхзащищенными, можно обмануть ожидания множества людей. А люди в Парке Свободы не должны обманываться в своих ожиданиях.
      — Ну и?..
      — Если они сделали систему питания дешевой, то я смогу уничтожить весь глаз. Сейчас посмотрим.
      С этими словами Рон вытащил из-под воротника своей рубашки тоненький медный проводок.
      — И сколько это времени займет?
      — Да всего с полчаса, может, чуть больше.
      Время было решающим фактором.
      — Мне придется уйти. Я встречаюсь с Джил Хейз у Уилширского выхода. Ты знаешь ее. Такая высокая блондинка, с меня ростом.
      Впрочем, Рон меня не слушал.
      — Ну ладно, пока, — пробормотал он и начал вставлять медный проводок куда-то вглубь полицейского глаза.
      Когда он вживил его с помощью крошечных плоскогубцев, я ушел.
      Маленькая толпа всегда притягивает к себе толпу большую. Спустя несколько минут после того, как мы с Роном распрощались, я увидел на своем пути огромный полукруг любопытных, которые что-то разглядывали на земле.
      Лысеющий, с квадратной челюстью индивидуум что-то собирал на траве — архаичная машина с какими-то лезвиями и маленьким бензиновым моторчиком. Т-образная деревянная рукоятка была совершенно новая. На ней еще не было краски. Все металлические части аппарата были тусклыми. Здесь и там их покрывали следы только что оттертой ржавчины. Толпа обменивалась впечатлениями шепотом. Что это было? Это не деталь машины, не моторная лодка, хотя у нее был пропеллер. Слишком мала для моторного скутера, слишком велика для моторного скейтборда…
      — Газонокосилка, — гордо заявила седовласая леди, стоявшая рядом со мной.
      Она относилась к той мелкой птицемордой породе людей, которые усыхают, худеют с возрастом и живут, кажется, вечно. Ее слова ничего для меня не значили, и я собирался спросить, когда…
      Человек с квадратной челюстью закончил работу, что-то дернул, и мотор взревел. Черные клубы дыма окутали толпу. С триумфальным видом человек схватился за рычаги. За пределами парка изготовление работающего двигателя внутреннего сгорания каралось тюремным заключением. Здесь…
      Огонь одержимости горел в глазах лысоватого конструктора, когда он ехал по кругу на своей неполноценной машине. Под колесами, как стриженный ковер, оставалась полоска срезанной травы. В конце концов, это ведь был Парк Свободы, не правда ли?
      В нос сразу ударил отвратительный запах. Черная грязь заполнила воздух, вонь наполовину отработанного угля вызывала в глазах слезы. Я начал задыхаться и кашлять. Никогда в жизни мне не приходилось нюхать ничего подобного.
      Толпа заревела. Все рассыпались в стороны. Потом накинулись на лысоватого. Он что-то успел прокричать, когда чужие руки подняли его машину. Кто-то нашел пускатель и повернул его. Двое мужчин конфисковали набор инструментов лысоватого и заработали отвертками и молотками. Владелец возражал. Он поднял тяжелую пару ножниц для металла и попытался совершить убийство.
      Полицейский глаз парализовал лысоватого и мужчину с молотком, бережно уронив их на лужайку. Остальные спокойно разобрали газонокосилку на части, а потом погнули и поломали детали.
      — Мне почти жаль, что они это сделали, — сказала сухая старуха. — Иногда я так скучаю по газонокосилкам. Мой папа по утрам в воскресенье имел обыкновение подстригать газон.
      Я сказал:
      — Ведь это Парк Свободы.
      — Ну так почему человек не может построить здесь все, что ему хочется?
      — Человек свободен. Все, что он свободен построить, мы свободны разломать, — и невольно добавил про себя: «как полицейский глаз, переоборудованный Роном».
      У Рона железки сами склеивались в механизмы. Я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что он действительно построил систему, способную сбить все полицейские глаза.
      Быть может, кто-то должен остановить его? Но сбивать полицейские глаза не было запрещено. Подобное случалось постоянно. Сбивание полицейских глаз входило в свободу, разрешенную в этом парке. Правда, Рон собирается сбить их все сразу. Может быть…
      Может быть, кто-то должен остановить его?
      Я миновал стайку старшеклассниц. Им было не больше шестнадцати лет. Они щебетали, как птахи. Быть может, это была их первая прогулка по Парку Свободы. Они были такими паиньками, что я невольно оглянулся. Они чуть ли не с благоговением разглядывали дракона у меня на спине.
      Пройдет несколько лет, и они слишком привыкнут ко всему, и уже не заметят моего дракона. А ведь Джил потратила сегодня утром почти полчаса, чтобы нанести его на мое плечо. Это был славный дракон: красный с золотым. Он изрыгал пламя на полспины, и казалось, что языки этого пламени светятся изнутри. Чуть пониже спины была принцесса и рыцарь в золотых доспехах. Принцесса была привязана к палке, а рыцарь бежал, пытаясь спастись от дракона. Я улыбнулся девчонкам, и две из них помахали мне руками.
 
      У нее были короткие белые волосы и золотистая кожа. Она была самой высокой девушкой на улице. На ней не было ничего, даже липкого квадратика с лицензией, обязательной для нудистов. Джил Хейз стояла прямо напротив Уилширского выхода, всем своим видом показывая, что потеряла меня. Было пять минут четвертого.
      Все-таки в помешательстве на культуризме был свой интерес. Джил просто настаивала на том, чтобы я приобрел хорошую форму. Ежедневные упражнения были частью этого процесса, так же как и сегодняшнее задание пройти вместе с ней половину Королевского Парка Свободы…
      Передо мной стояла задача пройти сквозь парк быстро. Но кто в Парке Свободы ходит быстро? Здесь так много интересного. Она отвела мне на прогулку один час, но я потребовал три. Это был компромисс. Как бумажные брюки, которые я носил, несмотря на нудистские верования Джил.
      Рано или поздно она найдет себе кого-нибудь с более рельефной мускулатурой, или меня переборет лень, и мы расстанемся. Пока что… Мы умудрялись быть вместе. Мне казалось вполне разумным позволить ей закончить процесс моего физического воспитания.
      Наконец она заметила меня и закричала:
      — Рассел! Я здесь.
      Звук ее голоса был слышен, должно быть, в другом конце парка. Вместо ответа я поднял руку в стиле семафор — медленно над головой и медленно вниз.
      Одновременно с моей рукой на землю замертво упали все полицейские глаза Королевского Парка Свободы.
      Джил осмотрелась, глядя в изумленные лица и на золотые баскетбольные мячики, лежащие в кустах и на траве. Несколько неуверенно она подошла ко мне и спросила:
      — Это ты сделал?
      — Да. Если я снова махну рукой, они все поднимутся в воздух.
      — Я думаю, тебе лучше будет поднять их, — уверенно сказала Джил.
      У нее было такое тонкое лицо. Величественным жестом я повторил сигнал семафора, но, естественно, полицейские глаза продолжали лежать там, куда свалились.
      Джил спросила:
      — И что это с ними произошло, интересно?
      — Это все Рон Коул. Помнишь его? Тот самый, что гравировал пустые пивные бутылки для Стойбена.
      — Ой, помню. А как он это сделал?
      Мы пошли к Рону, чтобы спросить, как он это сделал.
      Очень пристойный мужчина, напоминающий преподавателя колледжа, взвыл и сломя голову пронесся мимо нас. В следующее мгновение мы увидели, как он изо всех сил пнул полицейский глаз, словно это был футбольный мяч. Золотая сфера с треском распалась, но мужчина снова завыл, подпрыгнул и начал топтать ее содержимое.
      Мы проходили мимо изуродованных, раскрошенных золотистых оболочек, лопнувших резонаторов, погнутых параболических отражателей. Нам встретилась одна очень гордая и раскрасневшаяся леди. У нее на руках болтались браслеты из медных торовых трансформаторов. Какой-то мальчишка собирал камеры. Может быть, он решил, что сможет продать их потом, когда выйдет из Парка.
      Уже через минуту вокруг нас не было ни одного целого полицейского глаза. Впрочем, не все были заняты тем, что ломали системы наблюдения. Джил долго шла, повернув голову на консервативно одетую группку, таскавшую в руках транспарантики: «СНОШЕНИЕ ТОЛЬКО РАДИ РОЖДЕНИЯ».
      Джил несколько раз спросила меня: всерьез ли они это затеяли? Их лидер с угрюмым лицом вручил нам листовки, в которых говорилось о том, что все попытки Человека изменить самого себя через вмешательство в генную структуру и через эксперименты по выращиванию детей в пробирках, суть зло и богохульство. Если они придурялись, то делали это очень здорово. Потом мы прошли мимо семерых маленьких мужчин, каждый ростом не больше трех-четырех футов. В центре их группы плыла высоченная и очень красивая брюнетка. Мужчины носили средневековые наряды. Мы оба уставились на них, но только я заметил, что мужчины загримированы и намазаны ОТ-БЕЛом, Африканские пигмеи, догадался я. Наверняка они отбились от туристической группы, которую субсидирует ООН, а брюнетка, должно быть, их гид.
      Рона Коула не оказалось там, где мы с ним расстались.
      — Наверное, он решил, что осторожность лучше, чем трусость. Поэтому он просто скрылся, чтобы никто не сказал, что он струсил. Скорее всего он правильно сделал, — заключил я. — Ведь еще никто не сбивал сразу все полицейские глаза.
      — А это не запрещено законом?
      — Нет, но это излишество. Его могут как минимум изгнать из парка и лишить права посещения.
      Джил потянулась на солнышке. Она была вся такая золотистая и такая большая. Наконец она проговорила:
      — Я пить хочу. Тут нигде нет фонтана поблизости?
      — Конечно есть. Если только никто не перекрыл в нем воду, ведь мы в…
      — Парке Свободы, я знаю. Ты хочешь сказать, что они не охраняют здесь даже фонтаны?
      — Стоит сделать хоть одно исключение из правил, и весь пирог свободы будет растаскан по кускам. Когда кто-нибудь ломает фонтан, они дожидаются ночи и починяют его. Так, нам сюда… Но если я увижу кого-нибудь, ломающего фонтан, я тут же брошусь на него с кулаками. Как, впрочем, и любой из нас. И к тому же, если ты проведешь половину своего праздника, отдыхая под звуковым парализатором, решение больше не ломать фонтаны само придет тебе в голову.
      Фонтан был фонтанчиком, точнее четырьмя фонтанчиками для питья, вмонтированными в монолитный бетонный куб. С каждого бока в бетон была вставлена металлическая кнопка размером в ладонь. Такую трудно было помять, согнуть или сломать. Рядом с фонтанчиком стоял Рон Коул с видом совершенно потерянного человека. Казалось, он обрадовался, увидев меня, но растерянность не исчезла. Я представил Рона.
      — Ты, наверное, помнишь, это Джил Хейз.
      — Ну, конечно, — тут же сказал он. — Привет, Джил.
      Дернув за собачью бирку ее имени, он тут же его забыл.
      Джил сказала:
      — А мы думали, что ты убежал.
      — Я попытался сделать это.
      — Ну, и что?
      — Ты же знаешь, какая сложная вещь эти выходы? Они ведь специально поставлены, чтобы не пропустить внутрь никого, ну, например, с пистолетом.
      — Говоря это, Рон постоянно расчесывал пятерней свою гриву, но она не становилась аккуратней. — Ну так вот. Все выходы заблокировались. Должно быть, они замкнуты на тот же лучевой канал, что и полицейские глаза. Я на это не рассчитывал.
      — Ну, значит, мы заперты, — сказал я. Это было уже неприятно. Но в самой глубине я чувствовал легкий холодок приключения, который постепенно приближался к моему животу. — И как долго, ты думаешь, они…
      — Ничего определенного сказать не могу. Им придется каким-то образом сначала поставить новые глаза. Потом починить лучевую систему питания, да еще и сообразить, как это я свернул им всем головы. Да еще и изменить устройство таким образом, чтобы подобное больше не повторялось. Я думаю, что кто-нибудь уже наверняка растоптал глаз, который я переделал. Но ведь полиция не знает об этом.
      — Ой, да они просто пришлют сюда немного полицейских, — сказала Джил. — Ты только посмотри вокруг.
      Повсюду, куда хватало глаз, лежали золотистые обломки. Ни одна полицейская система не осталась целой. Только совершенно безумный полицейский теперь рискнет войти в Парк Свободы. Не говоря уже об ущербе, который будет нанесен самому духу Парка, стоит в нем появиться хоть одному полицейскому.
      — А жаль, что я не прихватил с собой пакетик с завтраком, — сказал Рон.
      Справа от себя я вдруг заметил вуаль — длинную змею сияющего синего бархата, вуаль, висящую на высоте пяти футов, словно кто-то проложил через воздух ковровую дорожку. Я не стал кричать, или тыкать пальцем, или еще что-нибудь. Это могло очень обидеть Рона.
      Рон не видел вуали. Он оживленно говорил:
      — Лично я по-своему даже рад, что все это произошло. Я всегда считал, что анархия может оказаться очень жизнеспособной формой существования общества.
      Джил что-то вежливо и одобрительно промычала:
      — В конце концов, слово анархия стоит последним в синонимическом ряду свободного предпринимательства. Разве государство может сделать для людей что-то такое, чего люди не могут сделать для себя сами? Защитить их от внешних врагов? Но если все другие страны будут тоже анархическими, армии им просто не понадобятся. Полиция, может быть. Но что дурного в частной полиции?
      Внезапно Джил припомнила:
      — Точно так же раньше работали пожарные команды. Их нанимали страховые компании, и пожарники тушили огонь только в застрахованных домах.
      — Совершенно верно. Покупаешь себе страховку от ограбления и убийства, а страховая компания нанимает полицию. Клиент носит с собой кредитную карточку…
      — А если грабитель украдет и кредитную карточку?
      — Он не станет ее воровать, потому что не сможет ею воспользоваться. У него другой рисунок сетчатки глаза.
      — Да, но если у клиента забрать кредитную карточку, он не сможет натравить полицейских на вора.
      Слушая, вполуха, потому что уже много раз все это слышал, я следил за изгибами вуали. С одного конца была вьющаяся пустота, а с другого — чудесная рыжеволосая девушка. Она разговаривала с двумя мужчинами, одетыми так же экстравагантно, как и она.
      Иногда создается впечатление, что Парк Свободы это просто гигантский костюмированный бал. Но это не так. Здесь каждый десятый носит одежду, вряд ли отличающуюся от обычной, просто странные костюмы всегда бросаются в глаза. Эти парни были похожи на полуптиц.
      Их ресницы и брови были покрыты маленькими перышками. На одном глазе — золотистые, на другом — зеленые. Более широкие перья покрывали головы. Перья были голубого, зеленого и золотого цвета и сходились хохолком, топорщившимся вдоль позвоночника. Оба были по пояс обнажены, демонстрируя сложение, которое Джил нашла бы достойным.
      Рон все продолжал свою лекцию:
      — Что правительство дает кому-нибудь, кроме тех людей, из которых оно состоит? Когда-то существовали частные почтовые отделения, и их услуги были дешевле, чем то, что мы имеем сейчас. Все, за что берется правительство, мгновенно становится дороже. Мне совершенно непонятно, почему частное предпринимательство не может выполнять все функции прави…
      В этот момент Джил ахнула и воскликнула:
      — Ой, какая прелесть!
      Рон вынужден был обернуться.
      Девушка в вуали изо всех сил наотмашь ударила одного из мужчин по губам. Она тут же попыталась влепить пощечину и второму, но он вовремя схватил ее за запястье. В следующий момент все трое замерли, ожидая парализующего луча, которого в тот момент быть не могло.
      Я не удержался.
      — Видели? Никто не может ее победить.
      В Парке Свободы любая девушка с легкостью отвергает приставания. А если парню недостаточно простого «нет», ему дают пощечину. Потом парализующий луч обездвиживает обоих. Девушка приходит в себя первой и скрывается.
      Все очень просто.
      Девушка опомнилась первой. Она порывисто вдохнула, рывком высвободила руку и побежала. Один из мужчин, изукрашенных перьями, не пытаясь догонять, попросту схватил обеими руками кусок вуали.
      Дело принимало серьезный оборот.
      Вуаль натянулась, и девушка резко качнулась назад. Впрочем, она не раздумывала и рывком отстегнула большие золотые диски, крепившиеся к плечу, быстро высвободилась и побежала. Мужчины в перьях смеясь погнались за ней.
      Рыжеволосой красавице однако было не до смеха. Она бежала изо всех сил. Два тонких кровоподтека обозначились на плечах. Я подумал было о том, что стоит остановить преследователей, но было уже поздно. Они быстро пронеслись мимо меня. Вуаль, как ковровая дорожка, расстеленная в воздухе, висела, ничем не поддерживаемая.
      Джил нервозно обхватила себя за плечи.
      — Рон, — спросила она, — а как можно нанять себе частную охрану? Или полицию?
      — Ну, знаешь, так молниеносно все не устроится…
      — Пойдем к выходу, — перебила она, — быть может, нам удастся выйти.
 
      Толпа медленно росла. Каждый знал, для чего существует полицейский глаз, но никто никогда не воспринимал его всерьез. Двое мужчин в перьях гонятся за обнаженной красоткой? Чудненькое зрелище. Так чего же тут дергаться, чего вмешиваться? Если ей не хочется, чтоб за ней гнались, ей стоит только… Только что? Ничего не изменится. Костюмы, люди, идущие по делам, и люди без дела, люди, которые пришли поглазеть и послоняться… — все останется по-прежнему.
      Транспарант без надписи присоединился к транспарантикам «СНОШЕНИЕ ТОЛЬКО РАДИ РОЖДЕНИЯ».
      Его розовая уличная туника, выпачканная в траве, странно сочеталась с их консервативными костюмами. Но человек, носивший транспарант без надписи, был вполне серьезен. Его лицо было столь же неестественно угрюмым, как и лица в консервативных костюмах. Но все равно пуристы не выражали особого восторга от его присутствия.
      Уилширский выход был запружен толпой. По обилию изумленных и разочарованных лиц я догадался, что двери закрыты. Маленький вестибюль был настолько забит людьми, что мы даже не попытались узнать, что случилось с дверьми.
      Все больше нервничая, Джил заговорила:
      — Я не думаю, что нам нужно здесь оставаться.
      Я заметил, как она все время обнимает себя за плечи, и спросил:
      — Тебе что, холодно?
      — Нет, — Джил вздрогнула. — Но я хотела бы что-нибудь одеть на себя.
      — Как насчет вуалевой накидки?
      — Отлично.
      Мы опоздали. Накидка исчезла.
      Был теплый сентябрьский день. Точнее, вечер. Хотя на мне были лишь бумажные брюки, мне было совершенно не холодно. Я предложил:
      — Ну возьми мои брюки.
      — Ой, нет. Я ведь нудистка.
      Но, несмотря на это, Джил продолжала обнимать себя за плечи.
      — Держи, — сказал Рон и вручил ей свой свитер.
      Джил сверкнула благодарными очами, а затем, чувствуя себя явно не в своей тарелке, обернула свитер вокруг пояса и узлом завязала рукава.
      Рон ничего не понял. Я спросил его:
      — Ты знаешь разницу между ню и обнаженным телом?
      Он покачал головой.
      — Ню — артистично, обнаженность — беззащитна.
      Нудизм был популярен в Парке Свободы. Обнаженность в тот вечер явно была не в фаворе. Знаменитую вуаль я видел в тот вечер по меньшей мере в четырех воплощениях. Один ее кусок превратился в короткую мужскую юбку. Два обрывка превратились в подобие саронгов, еще одна полоска перевязывала чью-то руку.
 
      В обычный день все входы в Королевский Парк Свободы закрываются в шесть. Те, кто хочет остаться, остаются, сколько им вздумается. Впрочем, таких немного, потому что фонарей, которые можно разбить, в Парке Свободы очень мало. Свет падает сюда из окрестных зданий, а полицейские глаза продолжают плавать по воздуху, направляемые приборами ночного видения. Впрочем, большая часть полицейских глаз — пустышки. Никто по ночам за ними не следит. В эту ночь все будет по-другому.
      Солнце село, но было еще светло. Маленькая древняя старушонка шагала в нашу сторону. В ее лице сквозила жажда крови. Поначалу я подумал, что она направляется прямо на нас, но я ошибался. Она настолько выжила из ума, что не могла долго смотреть в одном направлении.
      Она увидела мои ноги и подняла глаза.
      — А, это ты, это ты помог сломать газонокосилку, — сказала она.
      Я почувствовал укол несправедливого обвинения.
      Старушка продолжала обличать:
      — Парк Свободы, да? Парк Свободы! Двое мужчин только что отняли у меня пакетик с едой.
      Я развел руками.
      — Мне жаль. Мне очень жаль. Если бы у вас оставался пакетик, мы бы попытались уговорить вас поделиться с нами.
      Мои слова, видимо, вернули ее к реальности. На глаза старушки навернулись слезы.
      — Значит, все мы — голодные. А я принесла обед в полиэтиленовом пакетике. Следующий раз возьму непрозрачный пакет. Ой, черт! — Старушка наконец заметила Джил и ее импровизированный свитер-юбку и поспешила добавить: — Мне жаль, деточка. Я отдала свое полотенце девушке, которая нуждалась в нем еще больше, чем ты.
      — Ничего страшного, все равно спасибо за беспокойство.
      — Пожалуйста, люди, можно мне остаться с вами, пока не включат полицейские глаза? Мне что-то немножко страшно. Меня зовут Гленда Готорн.
      Мы представились. Гленда Готорн по-мужски пожала нам руки.
      Тем временем стало темно. Из-за высоких зеленых кустарников мы не могли видеть город, но, когда огни Вествуда и Санта Моники зажглись, переход от темноты к свету поразил нас.
      Полиция явно не торопилась снабдить нас новыми полицейскими глазами.
      Мы дошли до заросшего травой поля, на котором иногда упражняются члены Общества Творческого Анахронизма. Они проводят здесь свои турниры, сражаясь в пешем строю деревянными плоскими дощечками, которые должны, по их мнению, напоминать мечи, секиры и так далее. Турнирное поле очень большое и совершенно ровное, со слегка выгнутыми краями. На нем не растет ни единого деревца.
      На одном из таких выгнутых краев что-то шевелилось. Я остановился. Движение прекратилось, но свет, отраженный от белоснежных облаков, ясно выхватывал это место. Что-то, издалека похожее на человека и немного розоватое, стояло рядом с бледным квадратом.
      Я тихо сказал:
      — Оставайтесь здесь.
      Джил заволновалась.
      — Не глупи, там никто нигде не спрячется. Пойдем отсюда.
      Транспарант без надписи был погнут; на белом фоне четко обозначились отпечатки грязных башмаков. Человек, когда-то носивший его, с болью в глазах посмотрел на нас. Кровь вздувалась пузырем у его ноздри и быстро засыхала. Он прошептал с видимым усилием:
      — Я думаю, они выбили мне плечевой сустав.
      Джил склонилась над ним.
      — Давайте я посмотрю.
      Некоторое время она что-то ощупывала, а потом, упершись ногами, дернула за руку сильно и резко. Человек с пустым транспарантом закричал от боли и отчаяния:
      — Достаточно!
      В голосе Джил послышалось удовлетворение от хорошо выполненной работы:
      — Как чувствуете себя?
      — Теперь так сильно не болит, — человек почти улыбался.
      — Что с вами произошло?
      — Они начали отталкивать меня и бить, чтобы я ушел. А я и так уходил. Я шел себе своей дорогой. Я шел. А потом кто-то выхватил мой транспарант…
      — Человек вдруг запнулся, а потом продолжал с горечью и досадой: — Я никому не причинил вреда своим транспарантом. Я Помощник Мэра по Психологии. Я сейчас пишу работу о том, что каждый индивидуум хочет прочитать на пустом транспаранте. Это то же самое, что пустые страницы в тесте Роршаха.
      — И как на вас обычно реагируют?
      — Обычно с враждебностью, но ничего подобного раньше не происходило. — По интонации человека с пустым транспарантом можно было судить о том, насколько он изумлен:
      — По-моему, Парк Свободы гарантирует нам и свободу слова. Не так ли?
      Джил вытирала кровь у него с лица, вывернув наизнанку кошелек Гленды Готорн. Она очень старалась и одновременно говорила:
      — Конечно, здесь должна быть обеспечена свобода слова, в особенности если ты ничего не говоришь. Эй, Рон, расскажи нам еще про свое государство анархии.
      Рон откашлялся.
      — Надеюсь, вы не будете судить об анархии по нынешнему случаю. Королевский Парк Свободы был во власти анархии всего лишь пару часов. Анархия должна успеть созреть.
      Должно быть, Гленда Готорн и человек с пустым транспарантом слушали его и спрашивали себя: что за чертовщину он несет? Я искренне желал Рону получить удовольствие от того, что он разъяснит им свою теорию. Больше всего меня волновало, расскажет ли Рон о том, что это он сбил все полицейские глаза.
      Пожалуй, на этом поле будет хорошо провести ночь. Поле было открытым. Здесь не было никаких зарослей, никаких теней, никто не смог бы подкрасться к нам незамеченным. К тому же, здесь я быстро учился чувствовать и думать, как истинный параноик.
      Мы лежали на мокрой траве, то погружаясь в дремоту, то перебрасываясь фразами. Еще две группки, такие же маленькие, как наша, оккупировали два края поля. Они соблюдали дистанцию, мы соблюдали дистанцию. Время от времени до нас долетали их голоса, и мы знали, что они не спят. Во, всяком случае, спят не все.
      Человек с пустым транспарантом был очень неспокоен во сне. Очевидно, ребра у него болели по-настоящему, хотя Джил утверждала, что все они целы. Он поминутно всхлипывал, дергался во сне и от этого поминутно просыпался. Проснувшись, он брал себя в руки и лежал очень тихо, пока снова не засыпал.
      Джил вдруг осенило: деньги! Правительство сохранится, чтобы печатать деньги!
      — Зачем? Ведь можно выписывать долговые обязательства. Стандартного достоинства. Выписывают и нотариально заверяют. И вы подписываетесь собственным добрым именем.
      Джил мягко рассмеялась.
      — Ты уже все продумал, да? Так, знаешь ли, далеко не уедешь на добром имени.
      — Ну, значит, кредитные карточки.
      Мне надоело верить в анархию Рона. Я спросил его:
      — Рон, помнишь девушку в длинной голубой вуали?
      Воцарилось долгое молчание.
      — Да, а что?
      — Ничего себе девица, да? На нее было очень интересно посмотреть.
      — Согласен.
      — Так вот, если бы не было никаких законов, запрещающих тебе попросту взять и изнасиловать ее, она бы ходила закутанной по уши. Платье бы застегивала на железные пуговицы и еще таскала бы с собой газовый баллончик. Приятно тебе будет на такую смотреть? Мне, например, нравится смотреть на тело ню. Ну посмотри, как быстро исчезли все ню после того, как упали полицейские глаза.
      — Хм-м… — Рон задумался.
      Ночь становилась все холодней. Отдаленные голоса, случайные, очень далекие окрики — все звуки слились в тонкие серые нити на черном покрывале молчания. Миссис Готорн решила нарушить его.
      — А что все-таки хотел сказать этот парень с пустым транспарантом?
      — Он не хотел ничего сказать, — пояснила Джил.
      — Ну уж нет, секундочку, милочка. Я считаю, что он все равно своим транспарантом что-то говорил, даже если не знал, что именно. — Миссис Готорн говорила очень медленно, внимательно обдумывая каждую фразу, внимательно подбирая каждое слово. — Была когда-то организация, которая протестовала против обязательной контрацепции, и я была ее членом. Мы целыми часами носили всякие лозунги. Мы печатали листовки и останавливали прохожих, чтобы поговорить с ними. Мы тратили собственное время, собственные усилия и деньги, потому что мы хотели своими идеями достучаться до сердец.
      Так вот, если к нам присоединяется человек с пустым транспарантом, значит он хочет что-то сказать.
      Его транспарант просто означает, что у него нет мнения. Раз он присоединяется к нам, значит, он тем самым утверждает, что никакого мнения нет и у нас. Он словно говорит, что наши воззрения ничего не стоят.
      Я тут же схватился за ее слова.
      — Передайте ему это, как только он проснется. Он запишет ваши слова в свою тетрадочку.
      — Но его тетрадочка врет. Он не станет совать свой транспарант под нос людям, с которыми во всем согласен, ведь так?
      — Наверное, не станет.
      — Я… лично… полагаю, что люди без всякого мнения не могут нравиться. — Миссис Готорн встала. — Вы случаем не знаете, где тут автомат с газировкой?
      Естественно, мы не знали. Впрочем, ни одна частная компания не будет рисковать своими аппаратами в том месте, где их будут ломать и разбивать два раза в день. Зато старуха напомнила нам, что мы все хотим пить. Так или иначе, мы все поднялись и побрели в сторону фонтана.
      Все, кроме человека с пустым транспарантом.
      Мне было жаль, что его нет с нами. Как странно, думал я, как дико, что такое неотъемлемое право, как свобода слова, должно зависеть от такой хрупкой штуки, как висячая полицейщина.
      Мне хотелось пить.
      Парк, залитый светом ночного города, резали на куски острые, длинные тени. При таком освещении всегда кажется, что видишь больше, чем на самом деле. Я думал, что вижу насквозь каждый темный уголок. На самом же деле, хотя повсюду ощущалось чье-то присутствие, я мог увидеть кого-нибудь только тогда, когда человек начинал шевелиться.
      Мы мало разговаривали. И парк был погружен в молчание, лишь изредка прерывавшееся смехом, доносившимся со стороны фонтана. Мысль о воде не оставляла меня. Я чувствовал, что люди вокруг меня тоже хотят пить. Фонтан был совсем рядом на открытой площадке. Знакомый бетонный монолит, вокруг которого стояли пятеро.
      Они были одеты совершенно одинаково — в бумажные шорты с огромными карманами. Они выглядели совершенно одинаково — первоклассные атлеты. Может быть, они принадлежали к какому-нибудь ордену, или клану, или классу ROTC?
      Они захватили фонтан. Когда кто-нибудь подходил, чтобы напиться, высокий пепельный блондин делал шаг вперед, выставив руку и ладонью преграждая путь. У него был большой рот, искривленный в ухмылке, которая при иных обстоятельствах могла бы сойти за заразительную улыбку. Его голос был густым и сочным. С театральными интонациями он говорил:
      — Изыди. Никто не смеет здесь ходить. Только бессмертный Ктулху… Или еще что-нибудь, равно бессмысленное.
      Беда была в том, что они не шутили. Или, точнее, они-то шутили, но пить все равно никому не давали.
      Когда мы подходили, какая-то девушка, опоясанная полотенцем, пыталась образумить их, но ее слова не подействовали. Скорее, наоборот. Они только раздухарились — милая полуголая девица умоляет их дать ей напиться. В конце концов она прекратила уговаривать и ушла.
      При том освещении ее волосы казались мне красными. Я поймал себя на том, что надеюсь, что эта девушка была той самой, в вуали.
      Какой-то плотный мужчина в желтом деловом свитере очень ошибался, требуя соблюдать его Права. То была не самая подходящая ночь для его Прав. Блондин дразнил его, пока мужчина в желтом свитере не начал выкрикивать оскорбления, перешедшие в невообразимую матерщину. Поток иссяк, когда мужчина попытался ударить блондина. В то же мгновение трое парней набросились на него. Мужчина покинул зону фонтана на карачках, перемежая стоны требованиями вызвать полицию и принести смирительные рубашки.
      Почему же никто ничего не предпринимает? Сам я наблюдал все это, сидя у дерева. Мне были ясны причины собственного бездействия. Первая: было трудно осознать тот факт, что полицейский глаз не парализует сцепившихся мужчин. Вторая: мне не очень-то нравился этот визжащий толстый мужчина в желтом свитере. Уж очень грязно он ругался. Третья: я ждал, что вмешается кто-то другой.
      В этот момент заговорила миссис Готорн:
      — Рональд, который сейчас час?
      Должно быть, Рон был единственным человеком в Королевском Парке Свободы, который знал точное время. Обычно люди оставляли все свои ценности в камере хранения на входе. Несколько лет назад, когда Рон утопал в деньгах от удачной продажи гравированных пустых бутылок, он купил себе имплантируемые часы. Теперь он определял время, глядя на красную отметинку и две красных полосочки, сияющие прямо под кожей на запястье. Хотя между нами сидели Джил и старуха, я увидел, как вскинулась его рука.
      — Без четверти двенадцать.
      — Вы полагаете, что им надоест и они уйдут? Уже двадцать минут никто не подходит, чтобы напиться, — сказала миссис Готорн.
      Джил прислонилась ко мне.
      — Им не более скучно, чем нам. К тому же, я думаю, что если даже им станет скучно, они все равно останутся. Тем более…
      Она вдруг запнулась.
      Я закончил вместо нее.
      — Тем более, что мы хотим пить сейчас.
      — Точно.
      — Рон, ты нигде поблизости не видел своих метателей камней? В особенности хорошо было бы найти того, кто сбил полицейский глаз.
      — Нет.
      Я не был удивлен категоричностью ответа. Казалось бы, в такой темноте…
      — А ты помнишь его?
      Я не успел даже закончить, как Рон неожиданно вскрикнул:
      — Конечно!
      — Да ты шутишь.
      — Не шучу! Его звали Пучеглаз. Такие имена не забываются.
      — Ты хочешь сказать, что у него глаза навыкате?
      — Я не заметил.
      Что ж, стоило попробовать. Я привстал и, сложив ладони рупором, прокричал:
      — Пучеглаз!
      Кто-то из Водяной Монополии тоже закричал:
      — Ну-ка помолчим-ка там!
      Буря остроумия разразилась возле бетонного квадрата.
      — Ну и привычки у этих крестьян…
      — По большей части они просто хотят питочки. А вот этот персонаж…
      Откуда-то издалека отозвались:
      — Чего ты хочешь?
      — Мы хотим поговорить с тобой. Оставайся, где стоишь.
      Потом, повернувшись к Рону, я сказал:
      — Вставай, пошли.
      Что же касается Джил и миссис Готорн, то они получили приказание оставаться на месте и не вмешиваться.
      Мы вышли на открытую лужайку. Пройдя половину расстояния до того места, где по нашим предположениям должен был находиться Пучеглаз, мы заметили, что двое из пяти парней, составлявших Водяную Монополию, бросились нам наперехват. Должно быть, им действительно было очень скучно, и они искали развлечений. Мы кинулись вперед сломя голову и влетели под густую тень деревьев прежде, чем те двое добрались до нас. Они остановились и, смеясь как полоумные, пошли назад к фонтану.
 
      Мы с Роном лежали под тенью низкого кустарника. Отсюда было видно всю залитую светом лужайку и четверых крепких ребят в бумажных шортах, которые, как на параде, вытянулись по углам бетонного фонтанчика. Пятый явно искал жертву.
      Внезапно в зону лунного света попал какой-то парень. Его глаза сияли. Большие, выразительные глаза. Может быть, чуть-чуть навыкате. К тому же, у него были большие руки с выпуклыми костяшками. В одной руке он держал пригоршню желудей.
      Он бросал их очень быстро, по одному, широко размахнувшись. Сначала один, потом второй парень из Водяной Монополии согнулись. Они начали смотреть в нашу сторону, а Пучеглаз все кидал. Совершенно неожиданно двое парней бегом бросились к нам. Пучеглаз продолжал бросать желуди, пока до парней не осталось метров десять, а потом, швырнув всю пригоршню, нырнул в кусты.
      Оба парня пробежали между мной и Роном. Первого мы пропустили, им оказался широкоротый блондинистый говорун. Сейчас выражение его лица было низменным, в нем читалось убийство. Второй был пониже ростом и очень широкоплечим — устрашающий силуэт, состоявший сплошь из мускулов.
      Засада. Я встал перед ним, желая испугать, и он действительно остановился как вкопанный. В этот момент я изо всех сил ударил его в рот.
      От удара он качнулся и невольно отступил на шаг. В этот момент Рон обхватил его рукой за шею. Парень тут же нагнулся, но Рон удержался. Он повис на нем, и я сделал то, что часто видел по телевизору. Сцепив пальцы замком, я изо всех сил ударил парня по затылку.
      Сребровласый говорун должен был, по моему разумению, уже вернуться. Я посмотрел назад. Он был здесь. Он кинулся на меня, прежде чем я успел поднять руку. Мы покатились по земле. Мои руки были прижаты к бокам. Его руки были заняты моими. Если бы он захотел меня ударить, то должен был бы сначала отпустить меня. Глупое положение для обоих. Но он все же сжал меня так, что у меня перехватило дыхание. Тут к нам подскочил Рон, выжидая момент, чтобы нанести удар.
      Неожиданно вокруг нас появилось множество других людей. Трое оторвали блондина от меня, а плотный румяный мужчина в желтом деловом свитере шагнул из темноты и грохнул парня по голове обломком камня.
      Блондин осел, как мешок. Мужчина приготовился и нанес ему мощный прямой удар левой рукой. Камень был зажат в кулаке. Голова блондина бултыхнулась назад и в сторону. Я заорал:
      — Эй! — и прыгнул вперед, схватив руку, зажавшую камень.
      Кто-то здорово ударил меня в горло. Я упал. Ощущение было такое, что все мои струночки оборвались. Кто-то помогал мне подняться на ноги… Рон… Голоса что-то шептали, кто-то крикнул:
      — Возьмите его!
      Мне не было видно блондинистого парня. Мне было видно другого, коренастого. Он поднялся и, шатаясь, побрел прочь. Откуда-то из-за деревьев выступили тени, готовые сыграть с ним в темную. Деревья ожили. То был лишь маленький участок рощи, полный злых и жаждущих людей. Откуда-то снова появился Пучеглаз. Он широко улыбался.
      — Так, ну что теперь? Пошли еще куда-нибудь покидаем?
      — Ох, нет. Здесь столько злобы сегодня. Рон, мы должны остановить их. Они ведь убьют парня.
      — Это ведь Парк Свободы. Ты сможешь сам держаться на ногах?
      Видно, остатки Водяного Треста, совершив обходной маневр, решили прийти на выручку своим. У одного из них в руке была толстая ветка с ободранными листьями.
      Мы побежали.
      Сделав не больше десяти шагов, я вынужден был остановиться. Моя голова хотела взорваться. Рон посмотрел на меня, но я махнул рукой. Позади парень с веткой уже прорвался сквозь линию деревьев и бежал на меня, намереваясь совершить убийство. Позади него все звуки внезапно смолкли. Я закрыл голову руками, ожидая удара, и потерял сознание.
 
      Его тело лежало у меня на ногах. Ветка была все еще зажата в руке. Джил и Рон тянули меня за плечи, а пара золотистых лун плыла над головой. Я рывком высвободился и начал ощупывать голову. Похоже, она была цела.
      Рон сказал:
      — Полицейские глаза парализовали его, прежде чем он добежал до тебя.
      — А остальные? Их что, убили?
      — Я не знаю, — ответил Рон и взъерошил свои волосы. — Знаешь, я был неправ насчет анархии. Она очень нестабильна. Все слишком быстро распадается на части.
      Люди вокруг нас начали подниматься с земли. Они потянулись к выходам, толпа становилась все больше, двигаясь все быстрее под желтыми полицейскими глазами.