— Вам известен зтот прибор?.. — И «смонах» назвал его.
      Название я знал. Оно означало излучающее оружие, многочастотный лазер. Одна из трубок фокусируется на цели и прицел удерживается автоматически с помощью крохотных маховичков, спрятанных внутри.
      Моррис видел все, но прибора он не знал и тем более не знал, что далать. А у меня не было возможности подать ему сигнал.
      — Да, мне известен этот прибор, — подтвердил я.
      — Вы должны принять две таблетки, — «монах» держал их наготове в другой руке. Маленькие, розовые, треугольные таблетки. — Я должен достоверно убедиться в том, что вы приняли их, — добавил он. — В противном случае вам придется принять больше, чем две, а слишком большая доза может повлиять на вашу природную память. Подойдите ближе.
      Я подошел. Все, кто сидел в «Длинной ложке», замерли. Никто не смел и пальцем пошевелить. Мигни я — и на «монаха» тут же будут направлены четыре пистота, но меня, в таком случае, молниеносно прожжет пучок лучей.
      «Монах» вытянул вперед свою третью руку — ногу-лапу и сжал мне горло пальцами-когтями. Не так сильно, чтобы я задохнулся, но довольно ощутимо.
      Моррис ругался тихо и беспомощно. Я физически ощущал переживаемую им агонию.
      — Устройство спускового механизма вам также известно, — прошептал «монах». — Стоит мне расслабить руку, и произойдет выстрел. Цель — вы. Советую предостеречь четверых правительственных агентов от нападения на меня, если вы в состоянии сделать это.
      Я поднял руку ладонью вверх: «Ничего не предпринимайте». Моррис понял и еле заметно кивнул, вроде бы и не взглянув в мою сторону.
      — Вы же умеете читать мысли, — сказал я.
      — Да, умею, — ответил «монах», и в ту же секунду я понял, что он пытался скрыть. Он мог читать мысли чьи угодно, только не мои.
      На том и кончилась игра Морриса в конспирацию. Но моих мыслей «монах» читать не мог, а передо мной его душа лежала как на ладони.
      И, заглянув в эту чуждую мне душу, я понял, что умру, если не подчинюсь.
      Одну за другой я положил розовые таблетки на язык и проглотил их. Проглотил всухую, с трудом. Моррис все видел и не в силах был помешать. «Монах» ощутил своими пальцами, как таблетки прошли по моему горлу.
      Но едва они миновали его пальцы, я сотворил чудо.
      — Ваши знания и умения, приобретенные от таблеток, сотрутся через два часа, — сказал «монах».
      Он поднял стакан с виски и задвинул его себе в капюшон. Вынул он стакан наполовину опорожненным.
      — Почему вы отняли у меня знания? — спросил я.
      — Вы не заплатили за них.
      — Но они были даны мне в дар!
      — Их подарил тот, кто не имел на это права, — ответил «монах».
      Он собрался уходить. Надо было что-то предпринять. Теперь я знал, что «монахи» творят зло, — я пришел к такому выводу путем зрелых размышлений. Однако если он не задержится и не выслушает, я не смогу его убедить.
      Впрочем, сделать это будет нелегко в любом случае. Передо мной сидел «монах» — звездолетчик. Его этические оценки были введены в его мозг таблеткой РНК вместе с профессиональными навыками.
      — Вы упомянули о правах, — произнес я на его языке. — Ну что же, обсудим вопрос о правах.
      Шепелявые слова странно жужжали в горле, щекотали небо, но слышал, что выговариваю их правильно. «Монах» удивленно вздрогнул.
      — Мне сообщили, что вас научили пониманию нашей речи, но не сказали, что вы умеете изъясняться на ней.
      — Вам не сказали, какую мне дали таблетку?
      — Языковую. Я и не знал, что она была у него с собой.
      — Он не закончил дегустацию земных алкогольных напитков. Не выпьете ли вы еще?
      Я уловил, что он пытается осмыслить мои мотивы, и уловил, что он ошибается. Он решил, что я хочу воспользоваться проявленным им любопытством и всучить ему побольше выпивки за наличные. К тому же, с чего ему бояться меня? Какие бы интеллектуальные способности ни приобрел с помощью таблеток, через два часа от них и следа не останется.
      Ставя перед ним стакан, я спросил:
      — Что вы думаете о пусковых лазерах?
      Наш спор принял весьма технический характер.
      — Давайте рассмотрим особый случай, — помнится, говорил я ему, — предположим, цивилизация владела искусством звездных полетов в течение шестидесяти четырех тысяч лет. А, может быть, и в восемь раз дольше. А потом в главный океан планеты врезался астероид, наступил ледниковый период… — Так действительно случилось однажды, и он был об этом прекрасно осведомлен. — Но ведь природное бедствие не может стереть различий между разумом и животным состоянием, не правда ли? Если, конечно, бедствие не затрагивает непосредственно ткани мозга…
      Сначала его удерживало любопытство. А потом уже я, я сам. Он уже не мог вырваться. Такая мысль ему теперь и в голову не приходила. Он оставался звездолетчиком, он был совершенно трезв и спорил с ожесточением евангелиста.
      — Или возьмите общую посылку, — помнится, говорил я. — Существа, неспособные построить пусковой лазер, считаются животными, не правда ли? Но и сами «монахи» не застрахованы от возвращения в первобытное состояние. — Да, это он тоже знал. — Почему же вы не построите пусковой лазер сами? Если не можете, то ваш капитан и весь экипаж корабля — животные…
      В конце спора говорил один только я. И все «монашьим» шепотом, звуки которого так легко различаются друг от друга, что даже мне, с моим неприспособленным человеческим горлом, не приходилось повышать голоса. И хорошо, что не приходилось: ощущение и так было такое, будто я наглотался использованных бритвенных лезвий.
      Моррис оценил обстановку правильно и не вмешивался. Я ничего не мог передать ему ни словом, ни жестом, ни мысленным приказом, даже если бы сумел это сделать; его мысли были для «монаха» открытой книгой. Но Моррис знай сидел себе, попивая тоник без джина, пока я шепотом дискутировал с «монахом».
      — Но корабль! — шептал тот, — Что будет с кораблем?..
      Его агония была и моей, ибо первейшая обязанность капитана — спасти корабль любой ценой…
      К началу второго «монах» дошел до середины нижнего ряда бутылок. Он соскользнул с табурета, заплатил за выпитое бумажками достоинством в один доллар и выплыл за дверь.
      «Косы тебе только не хватает да песочных часов», — подумал я, провожая его взглядом. — «А мне не хватает долгого, хорошего утреннего сна, которого мне, увы, не видать, как своих ушей».
      — Проследите, чтобы никто не вздумал задержать его, — сказал я Моррису.
      — Никто не вздумает, но хвост за ним пустят.
      — Бесполезно. Одеяние для ношения среди чужих — хитрая штука. Оно поддерживает «монаха»и дает ему способность к прямохождению. Служит щитом и воздушным фильтром. А также плащом-невидимкой.
      — Да ну?
      — Я расскажу вам об этом, если успею. Именно таким образом он сюда, по всей видимости, и добрался. Один из членов экипажа раздвоился. Потом один остался на месте, а второй ушел. У него было две недели сроку.
      Моррис поднялся и сорвал с себя свой спортивный пиджак. Рубашка под пиджаком промокла насквозь.
      — Что если мы попробуем промывание желудка? — спросил он.
      — Бесполезно. Стиратель памяти уже, наверное, растворился в крови. Лучше записывайте, не теряя времени, все, что я помню о «монахах», пока я еще хоть что-нибудь помню. В запасе еще есть часов девять-десять…
      Это я, конечно же, нагло солгал.
      — О'кей. Сейчас включу диктофон.
      — Но не бесплатно.
      Лицо Морриса стало неожиданно жестким.
      — Сколько?
      Я обдумал ответ самым тщательным образом.
      — Сто тысяч долларов. И если вам охота поторговаться, вспомните, чье время вы тратите.
      — Я и не собирался торговаться.
      Собираться-то он собирался, да передумал.
      — Хорошо. Деньги переведите немедля, пока я еще способен читать ваши мысли.
      — Договорились.
      Он предложил зайти в телефонную будку вместе, но я отказался. Никакое стекло не помешает мне видеть его насквозь.
      Вышел он оттуда молча: его мучил вопрос, ответа на который он боялся как огня. Потом он отважился:
      — Что решили «монахи»? Что будет с нашим Солнцем?
      — Этого я заговорил. Потому и просил вас его не трогать. Он убедит остальных.
      — Вы его заговорили? То есть как?
      — Пришлось потрудиться. — Я вдруг понял, что готов душу отдать за час сна. — Он запрограммирован до мозга костей: его профессиональный долг — сберечь корабль. Таблетка въедается глубже некуда. По себе знаю.
      — Но ведь тогда…
      — Не будьте ослом, Моррис. Пока корабль находится на окололунной орбите, ему ничто не угрожает. Парусный звездолет может столкнуться с опасностью только в межзвездном пространстве, где помощи ждать не от кого.
      — Вот как!
      — Не то, чтобы я его сразу убедил. Просто заставил здраво оценить этическую сторону сложившейся ситуации.
      — А если его кто-нибудь переубедить?
      — Все может быть. Потому-то нам и надо построить пусковой лазер.
      Моррис мрачно кивнул.
      Следующие двенадцать часов достались мне тяжело.
      Первые четыре часа я выкладывал все, что мог вспомнить о телепортации, о технике «монахов», о семейной жизни «монахов», об этике «монахов», о взаимоотношениях между «монахами»и инопланетянами; я описывал этих инопланетян, называл координаты бесчисленных населенных и ненаселенных миров… короче, все, что мог. Моррис и сотрудники секретной службы, те, которые раньше изображали посетителей в баре, сидели вокруг меня завороженно, как мальчишки, слушающие рассказы у костра. А Луиза заварила нам свежий кофе и ушла спать в одну из кабинок.
      Потом я позволил себе отключиться.
      К девяти утра я лежал на спине, уставившись в потолок, и с паузами секунд по тридцать цедил обрывки информации, бессвязные и бесполезные. К одиннадцати у меня в животе скопилась огромная лужа черного чуть теплого кофе, глаза мои болели и слезились и проку от меня больше не было.
      Играл я убедительно и знал это. Но Моррис никак не оставлял меня в покое. Он верил мне, я чувствовал, что он мне верил. И все равно он не хотел уклоняться от привычной процедуры, да, по правде говоря, ничего и не терял. Если я уже не мог принести пользы, если больше ничего не помнил, то к чему было проявлять мягкость? Нет, терять ему положительно было нечего.
      Он обвинил меня в симуляции. Заявил, что действие таблеток я имитировал. Он заставил меня сесть и чуть не поймал на этом. Он вставлял в речь ругательства, математические формулы, латинские выражения и словечки из жаргона любителей фантастики. Все тщетно. Одурачить меня он не сумел.
      Часа в два дня он велел кому-то из своих сотрудников отвезти меня домой.
      Я чувствовал боль в каждой мышце, но должен был изо всех сил сохранять изнуренный вид. Иначе мои рефлексы мгновенно подняли бы меня на носки, чтобы я успел изготовиться на случай возможных перебоев в искусственной силе тяжести. От двойного напряжения становилось еще больнее. И так продолжалось часами — приходилось сидеть, опустив плечи, безвольно мотая головой. Но если бы Моррис вдруг увидел меня, идущим походкой канатоходца…
      Сотрудник Морриса проводил меня до комнаты и удалился.
      Я проснулся в темноте и ощутил, что в комнате кто-то есть. Кто-то, не желающий мне зла. Луиза. Я снова заснул.
      Вторично я проснулся уже на рассвете. Луиза сидела в кресле, положив ноги на край кровати. Глаза у нее были открыты.
      — Позавтракать хочешь? — спросила она.
      — Хочу, но в холодильнике почти ничего нет.
      — Я кое-что принесла.
      — Хорошо.
      Я снова закрыл глаза, однако пять минут спустя решил, что достаточно выспался. Тогда я встал и пошел взглянуть как дела у Луизы.
      Хлеб для тостов уже был намазан маслом, бекон уже жарился на сковородке, еще одна сковородка шипела, дожидаясь яичницы, а в миске уже белели взбитые яйца. Луиза возилась с кофеваркой.
      — Дай-ка ее сюда, — сказал я.
      Луиза успела лишь налить в кофеварку воду. Я сжал ее в руках, закрыл глаза и попытался сосредоточиться…
      Трах!
      Я понял, что у меня получилось, даже раньше, чем рукам стало горячо. Кофеварка была полна горячим, благоухающим кофе.
      — Ошиблись мы насчет первой таблетки, — сказал я Луизе. Она с нескрываемым любопытством смотрела на меня. — Вот что произошло во вторник вечером. У «монаха» было переводящее устройство, но «монаху» не нравилось, что оно вопит у него над ухом по-английски. Он мог бы отключить ту часть аппарата, которая беседовала по-английски со мной, тогда «переводчик» лишь нашептывал ему мои слова в переводе на «монаший». Но для этого было нужно сначала научить меня понимать чужую речь. Языковой таблетки у него не нашлось. Не нашлось у него и обобщенного лингвистического курса, если таковой существует, в чем я сильно сомневаюсь. «Монах» был здорово пьян, но все же изобрел выход. Профессия, которой он меня обучил, сродни твоей. Сродни в том смысле, что это очень древняя профессия и ее смысл трудно передать одним-двумя словами. Но если попробовать ее приблизительно определить, то лучше всего подойдет слово «пророк».
      — Пророк, — повторила Луиза. — Пророк?..
      Она замечательно совмещала два занятия: слушала меня с предельным вниманием, ни на секунду не прекращая взбивать яйца.
      — Или прорицатель. А может, еще точнее — ясновидец. Так или иначе, эта профессия включает дар языков, чего и добивался «монах». Но вместе с ним она дает и другие таланты.
      — Такие, как превращение холодной воды в горячий кофе?
      — Вот именно, умение творить чудеса. Сходную технику я и использовал, чтобы розовые таблеточки забвения исчезли, прежде чем попадут ко мне в желудок. Но главный из новых моих талантов — умение убеждать. Вчера вечером я убедил «монаха»в том, что взрывать звезды — грех.
      Моррис боится, что кто-нибудь переубедит его. Не думаю, что это возможно. Искусство чтения мыслей, также заложенное в моей таблетке, в действительности гораздо глубже, чем обычная телепатия. Я не просто читаю мысли, я заглядываю в души. Теперь тот «монах» стал навеки моим приверженцем. Быть может, он убедит в моей правоте весь остальной экипаж. А может, не мудрствуя, проклянет «хачироф шисп»— то самое устройство, которое взрывает звезды. Я лично намерен поступить именно так.
      — Проклянет?
      — Ты думаешь, я шучу?
      — О, нет. — Она налила кофе. Твое проклятие выведет его из троя?
      — Да.
      — Вот и хорошо, — сказала Луиза, и я почувствовал силу ее собственной веры. Веры в меня, которая делала из нее идеальную послушницу. Когда она отвернулась, чтобы подать яичницу, я бросил ей в чашку треугольную розовую таблетку.
      Она кончила накрывать на стол, и мы сели завтракать.
      — Тогда, значит, все это кончено?
      — Все кончено, — я отпил апельсинового сока. Просто чудо, как четырнадцать часов сна могут повлиять на аппетит. — Все кончено, и я могу вернуться к своей главной, четвертой профессии.
      Она вскинула на меня глаза.
      — Бармен. Раз и навсегда, я бармен. Ты выйдешь за бармена.
      — Вот и хорошо, — повторила она, успокаиваясь.
      Часа через два ее мозг освободится от рабских оков. Она снова станет собой: свободной, независимой, неспособной усидеть на диете и несколько застенчивой. Но розовая таблетка не сотрет ее собственной памяти. Луиза не забудет, что я люблю ее и, надеюсь, все-таки выйдет за меня замуж.
      — Придется нам нанять помощника, — сказал я. — И поднять цены. Как только наша история выплывет наружу, от посетителей отбоя не будет.
      Луиза думала о своем.
      — Когда я уходила, Билл Моррис выглядел из рук вон плохо. Надо бы известить его, чтобы он больше не переживал.
      — Ну уж нет. Я хочу, чтобы он боялся. Моррис обязан убедить весь мир в необходимости строительства пускового лазера. Чего доброго, кто-нибудь еще предложит закидать корабль «монахов» бомбами. А этот лазер нужен нам самим.
      — Мм… Вкусный кофе. Но зачем нам лазер?
      — Чтобы добраться до звезд.
      — Пусть об этом печется Моррис. Ты забыл, что ты — бармен? Твоя четвертая профессия…
      Я покачал головой.
      — Ни ты, ни Моррис не отдаете себе отчета в том, на каком гигантском пространстве торгуют «монахи»и как их мало самих. Сколько тебе приходилось видеть сверхновых за всю свою жизнь? Чертовски мало. В необозримом, бесконечном небе чертовски мало кораблей. Но в нем есть многое, помимо «монахов». Есть многое такое, чего боятся сами «монахи», а, возможно, и такое, о чем они и знать не знают. Корабль «монахов» даст нам жизненную силу и бессмертие. Никакая цена не окажется тут чрезмерной…
      — У тебя горят глаза, — выдохнула Луиза. Она выглядела почти загипнотизированной и полностью убежденной. И я понял, что на всю оставшуюся жизнь обречен держать в узде свою тягу к проповедям.