— Но вы же сами говорили: «монахи» не знают заранее, сохранится ли цивилизация на планете назначения достаточно долго.
      — Верно. Случается, что цивилизация достигает уровня развития, нужного для строительства пускового лазера, успевает создать массивное радиоизлучение, а потом вновь опускается до уровня животных. В том-то все и дело. Если мы заявим «монахам», что не можем построить пусковой лазер, то окажемся в их глазах животными.
      — А если мы ответим им отказом? Мол, можем, да не хотим?
      — С нашей стороны это будет невероятно глупо. Упустить такие выгоды! Управляемая термоядерная реакция…
      — Подумайте о затратах, Фрейзер. — Моррис помрачнел. Ему хотелось, чтобы лазер был построен, но он не знал, как этого добиться. — Подумайте о политиканах, которые станут думать о затратах. И о других политиканах, которые станут думать, как объяснить эти затраты налогоплательщикам.
      — Это будет глупо, — повторил я, — и негостеприимно. «Монахи» очень высоко ценят гостеприимство. Видите, нам просто некуда деться. Либо мы окажемся тупыми животными, либо нарушителями законов гостеприимства. Но кораблю «монахов», так или иначе, необходимо больше света для паруса, чем дает наше Солнце.
      — Ну и что?
      — А то, что тогда капитан нажмет кнопку, и Солнце взорвется.
      — Какую кнопку? — спросил Моррис. — Какое солнце? Как взорвется?..
      Он не знал, как ему быть. Потом неожиданно разразился таким громким, заливистым и веселым смехом, что уборщицы, улыбаясь, повернулись в нашу сторону. Он предпочел мне не поверить.
      Перегнувшись через стол, я аккуратно вылил его стакан ему же на колени.
      Стакан был полон лишь на треть, но и трети хватило, чтобы мгновенно оборвать смех Морриса. Прежде, чем он успел выругаться, я сказал:
      — Я не шучу. «Монахи» взорвут Солнце, если мы не построим им пусковой лазер. Позвоните своему начальству и проинформируйте его об этом.
      Уборщицы уставились на нас в ужасе. Луиза бросилась было к нам, но нерешительно остановилась.
      Голос Морриса звучал почти спокойно.
      — А зачем понадобилось выливать стакан мне на брюки?
      — Шокотерапия. Чтобы вы внимательно слушали и не отвлекались. Будете звонить в Нью-Йорк?
      — Пока еще нет. — Моррис перевел дыхание, посмотрел на пятно, расплывающееся на брюках, но потом усилием воли заставил себя забыть о нем. — Поймите, я должен убедить их в том, во что не верю сам. Кто же взрывает чужое солнце за нарушение законов гостеприимства?
      — Да нет же, Моррис. Им придется взорвать Солнце просто для того, чтобы добраться до соседней звездной системы. Отказ построить пусковой лазер — дело серьезное! Такой отказ грозит кораблю гибелью!..
      — Плевать на корабль, если речь идет о гибели целой планеты!..
      — Вы просто не в состоянии правильно оценить ситуацию…
      — Минуточку. Это ведь торговый корабль, верно? Дураки «монахи», что ли, уничтожать один рынок только ради того, чтобы достичь другого?
      — Мы для них не рынок, если не способны построить пусковой лазер.
      — Но мы можем стать рынком к следующему их рейсу!
      — Какому следующему рейсу? Вы, видимо, не в состоянии осмыслить масштабы торговли, которую ведут «монахи». Ближайшая к нам колония «монахов» отстоит от Центра на… — я запнулся, пересчитывая, — на шестьдесят четыре тысячи световых лет! К тому времени, когда корабль завершит один рейс, его уже успеют забыть на большинстве посещенных им планет. Мало того. Колония, выславшая корабль, может уже прекратить свое существование, либо перестроить космопорт для обслуживания кораблей иного типа, либо одичать — такое происходит даже с «монахами», и кораблю придется брать курс к соседней колонии для переоборудования.
      В межзвездной торговле не бывает повторных рейсов.
      — Н-да, — только и вымолвил Моррис.
      Луиза заставила уборщиц вернуться к работе. Краем уха я слышал, как они обсуждали, посмеиваясь, станет ли Моррис драться, сумеет ли он мне задать и так-далее.
      — Как действует это устройство? — спросил Моррис. — Как удается превратить солнце в сверхновую?
      — Устройство размером с локомотив крепится к… к главной опорной консоли, — кажется, это так называется. Нацелено оно строго за корму, но может быть повернуто примерно на шестнадцать градусов в любом направлении. Его включают после того, как корабль взял старт и лег на курс. Судовой математик вычисляет требуемую интенсивность. Установка работает что-нибудь около года и к тому моменту, когда звезда взрывается, корабль уже успевает уйти достаточно далеко, чтобы использовать толчок, но не сгореть.
      — Но как действует это устройство?
      — Капитан нажимает кнопку, и все. Энергия поступает от той же силовой установки, которая питает маневровые двигатели… А, вас интересует, что именно вызывает взрыв звезды? Это мне неизвестно. Да и зачем мне знать?
      — Размером с локомотив. Вызывает взрыв звезды… — В голосе Морриса прорезались истеричные нотки. Бедняга, он начинал мне верить. Я-то сам почти не испытывал шока, потому, что на самом деле усвоил эту информацию еще вчера вечером.
      — Когда мы впервые засекли световой парус, — сказал Моррис, — он шел к нам от недавно вспыхнувшей сверхновой в созвездии Стрельца. Она случайно не была рынком, не оправдавшим надежд?
      — Понятия не имею.
      Это его и убедило. Если бы я втирал ему очки, я бы ответил «да». Моррис встал и молча пошел к телефону, прихватив по пути полотенце со стойки.
      Я зашел за стойку, чтобы налить себе еще. Положил в стакан ложечку льда, плеснул содовой. Мне хотелось ощутить ее жгучий вкус.
      Сквозь стеклянную дверь я увидел Луизу, вылезающую из машины. Руки у нее были заняты свертками и пакетами. Я подлил на лед содовой, выжал лимон. Когда она вошла, напиток был уже готов.
      Луиза сбросила свой груз на стойку.
      — Все для кофе по-ирландски, — сказала она. Я протянул ей стакан, но она отказалась: — Нет, спасибо, Эд. Хватит одного.
      — А ты попробуй.
      Она посмотрела на меня со странным выражением, но послушалась.
      — Содовая. Поймал меня, значит.
      — Опять диета?
      — Да.
      — Ты до сих пор никогда не отвечала «да» на этот вопрос. Нет ли у тебя желания рассказать мне все подробнее?
      Она отпила немного.
      — Подробности чужой диеты ужасно утомительны. Мне давно следовало бы это понять. За работу! Обрати внимание — нам осталось всего двадцать минут…
      Я открыл один из принесенных ею бумажных мешков и стал загружать холодильник пакетиками взбитых сливок. В другом мешке оказался кофе, а в плоском квадратном пакете лежала пицца.
      — Пицца. Ничего себе диета, — сказал я.
      — Тебе и Биллу, — отрезала Луиза, возясь с кофеваркой.
      Я разорвал упаковку и впился зубами в ломоть пирога. Пицца была первосортной, с богатой начинкой от анчоусов до салями, горячей и хрустящей, а я умирал от голода.
      Я ел урывками, не прекращая работать.
      Не много найдется баров, где держат под рукой все необходимое для кофе по-ирландски. Слишком хлопотное дело. Требуется уйма взбитых сливок и молотого кофе, холодильник, смеситель, запас специальных стеклянных сосудов, изогнутых восьмеркой, шеренга электрических плиток и — самое дорогостоющее — уйма места за стойкой, чтобы все это разместить. Приучаешься постоянно держать под рукой готовые стаканы, а значит, используешь каждую свободную минутку, чтобы засыпать в них сахар. Но свободные минутки урываются от перекуров, следовательно мало-помалу перестаешь перекуривать. Потом привыкаешь не размахивать руками, потому что вокруг масса горячих предметов, о которые легко обжечься. И еще учишься взбивать сливки лишь наполовину, едва вращая смеситель, потому что взбивать приходится непрерывно и если перестараться, то сливки превратятся в масло.
      Немного найдется баров, готовых пойти на такие неудобства. Потому-то это и выгодно — подавать кофе по-ирландски. Любитель потратит на дорогу лишние двадцать минут, чтобы добраться до «Длинной ложки», а затем проглотит свой напиток за пять минут, потому что иначе он остынет. Так что еще полчаса ему придется просидеть за виски с содовой.
      Пока мы готовили кофе, я нашел время спросить:
      — Ты что-нибудь вспомнила?
      — Вспомнила, — ответила она.
      — Расскажи.
      — Я не утверждаю, что сумела определить, какой именно курс я проглотила. Просто… я теперь способна на то, чего не могла раньше. Мне кажется, меня изменился образ мыслей. Эд, я очень обеспокоена.
      — Обеспокоена?
      Слова полились потоком одно за другим.
      — Я чувствую себя так, будто давно уже влюблена в тебя. Раньше ничего подобного не было. Почему же вдруг я испытываю к тебе любовь?
      У меня что-то оборвалось внутри. Меня тоже посещали всякие мысли… Но я гнал их от себя, а когда они возвращались, гнал их опять. Я не мог позволить себе влюбиться. Любовь слишком дорого обошлась бы мне. И причинила бы слишком много боли.
      — Я себя с самого утра так чувствую. Мне страшно, Эд. Что, если каждый мужчина будет теперь вызывать у меня такие чувства? А вдруг «монах» решил, что из меня выйдет хорошая шлюха?
      Я рассмеялся куда сильней, чем следовало бы, и Луиза рассвирепела, прежде чем я успел взять себя в руки.
      — Постой-ка, — сказал я. — В Билла Морриса ты тоже влюблена?
      — Конечно же, нет!
      — Тогда выкинь из головы эти бредни о шлюхе. Продажная женшина любила бы его больше, чем меня, потому что он богаче, если бы она вообще могла влюбиться, что мало верятно. Шлюхи, как правило, вовсе не темпераментны.
      — Откуда это тебе известно? — спросила она требовательным тоном.
      — Читал в каком-то журнале.
      Луиза начала смягчаться. Я только сейчас осознал, в каком она прежде была напряжении.
      — Допустим, — сказала она. — Но, в таком случае, я действительно люблю тебя.
      Я попытался оттянуть неизбежное.
      — Почему ты никогда не была замужем?
      — Ну, видишь ли, — она хотела уклониться от ответа, но передумала. — Каждый, с кем я знакомилась, норовил сделать меня своей любовницей. Я думала, что это нехорошо, и… — Она смущенно запнулась. — А я почему-то думала, что это нехорошо?
      — Тебя так воспитали.
      — Да, но… — Голос ее замер.
      — А сейчас ты что думаешь?
      — Я никогда не стала бы встречаться с кем попало без разбора, но если нашелся бы кто-то, кто стоил бы того, чтобы с ним встречаться… Нельзя же связать свою жизнь с человеком, о котором тебе толком ничего не известно.
      — Я в свое время поступил именно так.
      — И чем это обернулось? О, прости, Эд! Но ты ведь сам начал.
      — Ага, — буркнул я, с трудом переведя дыхание.
      — Но я раньше тоже думала совсем по-другому! Что-то во мне изменилось…
      Мы разговаривали довольно бессвязно. С паузами и перерывами, к тому же мы все время продолжали работать. Я успел проглотить три куска пиццы. Луиза тоже вполне успела бы сразиться со своей совестью, проиграть сражение и съесть хотя бы ломтик. Но только она не притронулась к еде. Пицца лежала прямо перед ней, а она и не взглянула на нее, даже не понюхала. Для Луизы что-то невероятное!
      Полушутя, полусерьезно я сказал:
      — У меня родилась теория. Много лет назад ты подавила свое стремление к любви любовью к еде. Или же наоборот, все мы грешные подавляем аппетит стремлением к любви, а тебя чаша сия миновала.
      — И таблетка положила этому конец? — Луиза задумчиво уставилась на пиццу. Яснее ясного, что еда утратила свою магическую власть над ней. — О чем я и толкую. Никогда раньше я не могла играть с пиццей в гляделки.
      — Ее оливковые глаза оказывались сильнее твоих.
      — Они гипнотизировали меня.
      — Хорошей шлюхе нужно сохранять форму. — Я пожалел о сказанном, не успев закрыть рот. — Тут не было ничего смешного — извини.
      — Пустяки…
      Она взяла поднос со свечами, вставленными в красные стеклянные вазочки, и начала их разносить. В полумраке бара она двигалась легко и грациозно, чуть покачивая бедрами, когда огибала острые углы столиков.
      Я причинил ей боль. Но она ведь достаточно давно знает меня и должна была бы усвоить, что я болен недержанием речи…
      Со своей стороны, я видел ее достаточно часто и должен был бы усвоить, что она красива. Но никогда еще она, по-моему, не достигала этого впечатления с такой подкупающей простотой.
      Она вернулась обратно, по пути зажигая свечи. Поставив, наконец, поднос на место, она перегнулась через стойку и сказала:
      — Это ты меня извини. Но мне не до шуток. Я же ничего не знаю точно.
      — Перестань волноваться. Что бы «монах» ни дал тебе, он хотел тебе помочь.
      — Я люблю тебя.
      — Что?
      — Я люблю тебя.
      — А я тебя. — Я так редко произносил эти слова, что они застряли у меня в горле, как будто я лгал, хотя говорил я чистую правду. — Выходи за меня замуж, Луиза. Нет, не качай головой. Я хочу жениться на тебе.
      Теперь я снизил голос до шепота. И вымученным шепотом она мне ответила:
      — Нет, пока я не выясню, что именно я приняла, я за тебя не выйду. Я не могу доверять себе, пока не узнаю точно.
      — И я тоже, — неохотно проронил я. — Но мы не можем и ждать. У нас нет времени.
      — Почему?
      — Ах, да, ты же не слышала. Лет через десять, а то и скорее, «монахи», чего доброго, взорвут наше Солнце. — Луиза ничего не сказала, только на лбу у нее собрались морщинки. — Все зависит от того, как долго они торгуются. Даже если мы не сумеем построить им пусковой лазер, мы можем убедить их подождать. Их торговым экспедициям приходилось иной раз ждать по…
      — О, боже мой! Так ты всерьез! Из-за этого вы с Биллом и поцапались?
      — Да.
      Луиза вздрогнула. Даже в сумраке бара было видно, как она побледнела. А потом поступила совсем странно.
      — Я выйду за тебя, — сказала она.
      — Вот и хорошо, — ответил я и вдруг испугался. Женат. Опять. Луиза положила руки мне на плечи, и я поцеловал ее.
      Оказывается, я хотел поцеловать ее целых… Неужели целых пять лет?
      Она так удобно устроилась у меня а руках. Она гладила мне плечи. Напряжение сошло на нет, исчезло. Женаты. Мы. По крайней мере, располагаем сроком от трех до десяти лет.
      — Моррис идет, — предупрещил я.
      Она отпрянула.
      — Он не имеет права тебя мучить. Ты ведь никому ничего не сделал! Как бы мне хотелось знать, что было в той таблетке! Что если я опытный убийца?
      — А что, если я? Нам придется остерегаться друг друга.
      — Ну, о тебе-то мы все знаем. Ты — командир звездолета, переводчик с «монашьего»и чудо-юдо, владеющее телепортацией.
      — Плюс еще кое-что. Есть и четвертая профессия. Я вчера принял не три таблетки, а четыре.
      — Вот как? Почему же ты не сказал об этом Биллу?
      — Смеешься ты, что ли? Я же вчера так окосел, что вполне мог проглотить руководство по организации революций. Не дай бог, Моррис пронюхает…
      Она улыбнулась:
      — Ты действительно думаешь, что принял такую таблетку?
      — Нет, конечно.
      — Но почему? Почему мы согласились? Что заставило нас принимать таблетки? Право, нам следовало бы быть умнее.
      — А, может, «монах» сначала принял таблетку сам. Может, у них есть таблетки, обучающне втираться в доверие к инопланетянам.
      — Я ведь и правда испытывала к нему доверие, — сказала Луиза. — Я помню. Мне представлялось, что он полон сочувствия. Неужели он действительно взорвет наше Солнце?
      — Действительно взорвет.
      — А четвертая таблетка не научила тебя, как помешать ему?
      — Давай подумаем. Нам известно, что я принял курс лингвистики, курс телепортации для инопланетян и, безусловно, курс управления кораблем со световым парусом. На основании всего этого… Я мог и передумать и принять, в конце концов, курс карате для червей.
      — Карате, по крайней мере, тебе не повредит… Слушай, Эд, если ты помнишь, что принимал таблетки, почему ты не помнишь, что в них было?
      — Я вообще ничего не помню.
      — Откуда же ты знаешь, что принял именно четыре?
      — Вот, пожалуйста.
      Я сунул руку в карман и вытащил целлофановую облатку. И сразу понял, что она не пустая. Внутри лежало что-то твердое и круглое.
      Мы смотрели на нее во все глаза, когда вернулся Моррис.
      — У меня, должно быть, хватило ума сунуть ее в карман, — объяснил я. — Вчера ночью я, видно, почувствовал себя таким хитрецом, что решился обокрасть «монаха».
      Моррис ветел таблетку в пальцах, как драгоценный камень. Она была бледно голубого цвета, с розовым треугольником, выжженным с одной стороны.
      — Не знаю, право, посылать ли ее на анализ или принять самому. Да ниспошлется нам чудо. Возможно, тогда…
      — И не помышляйте об этом. С моей стороны было очень неумно забыть, как быстро портятся эти таблетки. Обертка порвана. Таблетка уже часов двенадцать как испорчена.
      Моррис грязно выругался.
      — Отправьте ее на анализ, — предложил я. — Химики выделят РНК и сумеют, вероятно, определить, какие вещества используются в качестве основы. Думаю, что и содержащаяся в таблетке информация еще сохранилась. Но только не принимайте эту чертову штуку сами. Два-три случайных изменения в структуре РНК, и ваши мозги превратятся в решето…
      — У нас даже нет времени, чтобы отправить ее немедля в лабораторию. Можно положить ее в морозилку?
      Я вложил таблетку в маленький пластиковый мешочек для бутербродов, отсосал из него воздух, завязал и поместил в морозильник. Вакуум и холод сохранят таблетку. Надо было мне вчера так поступить.
      — С чудесами покончено, — горько сказал Моррис. — Вернемся к делу. Наши сотрудники будут патрулировать подходы к бару, еще несколько человек засядут внутри. Кто именно, вам не скажут, гадайте, если есть охота. Кое-кому из ваших клиентов сегодня дадут от ворот поворот. Если они потребуют объяснений, им посоветуют следить за газетами. Надеюсь, что все это не нанесет большого ущерба вашему бизнесу.
      — Напротив, мы на этом еще заработаем. Прославимся ведь. Вы и вчера так делали?
      — Делали. Мы не хотели, чтобы бар был набит битком. «Монахам» могли не понравиться охотники за автографами.
      — Вот почему зал вчера остался наполовину пуст.
      Моррис посмотрел на часы.
      — Пора открывать. Все готово?
      — Сядьте у стойки, Билл. И ведите себя непринужденно, черт побери!
      Луиза пошла включить свет.
      Моррис уселся почти в центре. Его большая квадратная рука уцепилась за стойку.
      — Еще один джин с тоником. А потом подайте мне тоник без джина.
      — Хорошо.
      — «Непринужденно»! Как я могу вести себя непринужденно? Фрейзер, мне пришлось сказать президенту Соединенных Штатов Америки, что если он не примет мер, наступит конец света. Мне пришлось лично сказать ему это!
      — Он поверил?
      — Надеюсь, что да. Он разговаривал так чертовски спокойно и ободрительно, что захотелось вопить и топать ногами. Бог мой, Фрейзер, что произойдет, если мы не сумеем построить пусковой лазер? Попробуем и не сумеем?
      Я дал ему классический ответ:
      — Глупость всегда заслуживает высшей меры наказания.
      Моррис заорал мне в лицо:
      — Будьте вы прокляты со своим высокомерием и со своими монстрами-убийцами вместе!..
      Секунду спустя он вновь обрел хладнокровие.
      — Не обращайте внимания, Фрейзер. Просто вы рассуждаете, как капитан звездолета.
      — Как это?
      — Как капитан звездолета, способный обратить Солнце в сверхновую. Вы лично здесь ни при чем. В вас говорит таблетка.
      Шут его возьми, а ведь он прав! Я сердцем чуял его правоту. Таблетка повлияла на образ моего мышления. Но ведь это аморально взорвать солнце, греющее чужой мир. Или нет? Я не мог больше полагаться на собственные представления о добре и зле!
      В бар вошли четверо и заняли один из больших столов. Люди Морриса? Нет, торговцы недвижимостью, решившие обмыть сделку.
      — Что-то меня все время тревожило, — признался Моррис. — Много найдется причин, от которых самообладание трещит по швам. Например, приближающийся конец света. И все-таки есть что-то еще, что никак не давало мне покоя.
      Я поставил перед ним джин с тоником. Отхлебнув, он продолжал:
      — Отлично. И, наконец, я понял, что именно. Понял, когда сидел в телефонной будке и ждал, пока меня по цепочке говорящих улиток не соединят с президентом. Фрейзер, вы учились в колледже?
      — Нет, только в школе.
      — А между тем вы говорите совсем не как бармен. Вы употребляете сложные выражения.
      — Неужели?
      — Сплошь и рядом. Вы говорили о «взрывающихся солнцах», но сразу поняли меня, когда я упомянул о сверхновой. Вы говорили о водородной бомбе, но сразу поняли, что такое термоядерная реакция.
      — Разумеется.
      — У меня сложилось влечатление, вероятно, дурацкое, что вы выучиваете слова, как только я их произношу.
      — Parlez — vous Francais? (1)
      — Нет, я не знаю иностранных языков.
      — Совсем не знаете?
      — Нет. Нас в школе этому не учили.
      — Je parle un peu. Et toi? (2)
      — Merde, Morris, ecoutez. Ох, надо же… (3)
       ></emphasis >
      1. Говорите ли вы по-французки?
      2. Я говорю немного на этом языке. А ты?
      3. Черт возьми, Моррис, говорят же вам… ></emphasis >
      Он не дал мне ни секунды передышки, а сразу спросил:
      — Что означает слово «фанак»?
      Опять такое чувство, будто голова замусорена чем попало.
      — Может означать все, что угодно. Выпуск любительского журнала, письмо в редакцию, розыгрыш… Моррис, что происходит?
      — Усвоенный вами курс лингвистики был гораздо обширнее, чем мы предполагали.
      — Верно, черт побери! Я только сейчас, сообразил. Уборщицы из «Тип-Топ» говорили по-немецки, но я их понимал.
      — Испанский, французский, «монаший», жаргон поклонников фантастики, техническая терминология… Вы освоили обобщенный курс, обучающий понимать со слуха любой язык. Думаю, это немыслимо без телепатии.
      — Без чтения мыслей? Вероятно, да.
      За сегодняшний день я не раз с чудовищной точностью определял, что у кого на уме.
      — Вы можете читать мои мысли?
      — Ну, не совсем. Я улавливаю направление ваших мыслей, но не сами мысли. Моррис, мне отнюдь не улыбается провести остаток дней в одиночке.
      — Этот вопрос мы обсудим позже. — «Когда моя позиция станет более выйгрышной», хотел он сказать. «Когда отпадет нужда в том, чтобы бармен помог облапошить» монахов «. — Сейчас важно то, что вы способны читать их мысли. Этот фактор может оказаться решающим.
      — А» монахи «, по всей вероятности, способны читать мои мысли. И ваши.
      Я предоставил Моррису возможность обдумать мои слова, а сам уставлял напитками принесенный Луизой поднос.
      » Длинная ложка» быстро заполнялась людьми. Только двое из них оказались сотрудниками секретной службы.
      — Что, по-вашему, приняла вчера Луиза? Ваши профессии мы определили, наконец.
      — Есть у меня одно предположение. Но довольно смутное. — Я огляделся. Луиза продолжала принимать заказы. — Скорее, просто догадка. Обещайте, что будете пока держать ее про себя.
      — Не говорить Луизе? Разумеется, пока не скажу.
      Я смешал четыре коктейля, и Луиза унесла их.
      — Мне приходит на ум профессия, — сказал я. — Но ее очень трудно определить в нескольких славах, как профессию переводчика или специалиста по телепортации, или капитана звездолета. Да и почему, собственно, должно существовать столь точное определение? Мы же имеем дело с инопланетянами.
      Моррис посасывал свой джин, ожидая, что я скажу дальше.
      — Жизнь женщины — продолжал я, — может стать профессией в буквальном смысле слова, чего никак не может произойти с жизнью мужчины. «Домохозяйка»— вот выражение, которое мы ищем, но оно отнюдь не исчерпывает всей полноты понятия….
      — «Домохозяйка»? Бросьте мне мозги заправлять!
      — И не собирался. Вы просто не способны уловить перемену в Луизе. Вы ведь только вчера познакомились с ней.
      — На какую перемену вы намекаете? Если на то, что она красива, так это я и без вас заметил.
      — Да, она красива, Моррис. Но вчера в ней было двадцать фунтов лишнего веса. Что же, по-вашему, она похудела за одну ночь?
      — Верно, она казалась тяжеловатой. Привлекательной, но черезчур полной. — Моррис обернулся, посмотрел через плечо, как ни в чем не бывало повернулся обратно. — Черт возьми, она и сейчас кажется полной, но весь день я на это не обращал внимания.
      — Есть и еще кое-что. Да, кстати, попробуйте пиццы.
      — Спасибо. — Он откусил кусочек. — Да, хороша и еще не остыла. Итак?
      — Луиза с полчаса разглядывала эту пиццу. Она ее и купила. И даже не притронулась к ней. Вчера это было бы невозможным.
      — Она могла плотно позавтракать.
      — Допустим.
      Но я знал, что она не завтракала, если не считать диетической пищи. За несколько лет у нее скопилась целая гора диетических продуктов, но она никогда всерьез не пыталась прожить на подобной снеди. Однако как убедить в этом Морриса. Я ведь ни разу даже не заходил к ней домой.
      — Что еще?
      — Луиза вдруг очень хорошо овладела искусством объясняться без слов. Это чисто женское умение. Она может объясниться интонацией, особой манерой опираться о локоть…
      — Но если вы научились чтению мыслей…
      — Тьфу ты, дьявол! Однако… Луиза очень нервно реагировала, если кто-нибудь прикасался к ней. И уж никогда ни за что не прикасалась ни к кому сама…
      Я почувствовал, что краснею. Я не любитель бесед на интимные темы.
      От Морриса так и разило скептицизмом.
      — Ващи доводы звучат весьма субъективно. Вернее даже, звучат так, как будто вы сами себя уговариваете в них поверить. Слушайте, Фрейзер, с какой стати Луизе понадобилось бы принимать такую таблетку? Вы описали отнюдь не домохозяйку. Вы описали женщину, которая задумала окрутить мужчину, женить его на себе. — Он заметил, как изменилось выражение моего лица. — Что стряслось?
      — Десять минут назад мы решили пожениться.
      — Поздравляю, — сказал Моррис и замер, выжидая.
      — Ваша взяла. Мы и поцеловались-то впервые десять минут назад. До этого ни я не делал никаких попыток ухаживать за ней, ни она за мной. Нет, черт возьми, я не верю. Я знаю, что она любит меня!
      — Я не спорю, — тихо сказал Моррис, — Потому-то она и приняла таблетку, по всей видимости, сильнодействующую. Мы ведь изучили вашу подноготную, Фрейзер. Мысли о женитьбе всегда вызывали у вас робость…
      Что была достаточно верно.
      — Если она любила меня и раньше, то я и понятия об этом не имел. Откуда же узнал «манах»?
      — Откуда ему вообще знать о любви? Почему у него оказалась с собой подходящая таблетка? Ну, смелее Фрейзер, вы же у нас специалист по «монахам»!..
      — Он мог перенять такие познания только от людей. Может, из разговоров с ними… Видите ли, «монахи» способны записать память инопланетянина, ввести ее в компьютер и исследовать. Они вполне могли проделать такой фокус с некоторыми из ваших дипломатов.
      — Ничего себе!..
      Подошла Луиза с заказом. Я смешал коктейли, поставил стаканы ей на поднос. Подмигнув мне, она вернулась в зал. Посетители неотрывно следили за ее походкой.
      — Скажите, Моррис, ведь большинство дипломатов, общающихся с «монахами», мужчины?
      — Да, а что?
      — Так, просто мысль.
      Мысль эту, однако, оказалось трудно ухватить. Ясно было лишь то, что все перемены в Луизе очень хороши именно по мужским стандартам. «Монахи» беседовали со многими мужчинами. И… почему же нет? Женщина становится еще более ценной для мужчины, которого она поймает, или для счастливца, который поймает ее…
      — Понял!
      Моррис окинул меня цепким взглядом.
      — Что вы поняли?
      — Ее любовь ко мне была частью образования, полученного из таблетки. Частью целого курса. Они сделали из нее подопытного кролика.
      — А я-то думал: что она в вас нашла? — Улыбка Морриса померкла. — Вы серьезно, Фрейзер? Но ваша догадка все-таки не объясняет…
      — Это был курс воспитания рабыни. Он заставляет женщину влюбиться в первого мужчину, который попадется ей на глаза. Он учит ее, как стать ценной для него. «Монахи» намереваются наладить массовое производство такил таблеток и продавать их мужчинам.
      Моррис поразмыслил и произнес.
      — Это ужасно. Что же нам делать?
      — Не объяснять же ей, что она превратилась в домашнюю рабыню! Попытаюсь достать таблетку, стирающую память. Если не сумею… Тогда я женюсь на ней. Не смотрите на меня так, — воскликнул я тихо и страстно, — не я это натворил. И я не могу теперь бросить ее!..
      — Понимаю… Просто… А, ладно, налейте мне еще один коктейль с джином.
      — Не оборачивайтесь, — сказал я.
      В стеклянных дверях возникло какое-то сумрачное движение. Капюшон, тень на тени, сверхъестественная фигура, силуэт почти человеческий, но выгнутый по непривычным линиям…
      Он вплыл в комнату, едва касаясь пола подолом своей сутаны. Его самого не было видно — только ниспадаюшее серое одеяние, тьма в капюшоне и тень там, где сутана расходилась надвое. Торговцы недвижимостью прервали обсуждение своих дел и уставились на него вытаращенными глазами. Один из них потянулся за сердечными каплями.
      «Монах» надвигался на меня, как алчущий мести призрак. Он уселся на табурет, оставленный ему в конце стойки. Но — это был другой «монах».
      Он ровно ничем не отличался от того «монаха», который просидел здесь два предыдущих вечера. Ни Луиза, ни Моррис не различили бы их, но я знал, то это другой.
      — Добрый вечер, — сказал я.
      Он прошептал соответствующее приветствие на своем языке. Его «переводчик» работал только в одну сторону, переводя моя слова с английского и оставляя его ответы без перевода. Он сказал:
      — По-моему, мы остановились в прошлый раз вон на той бутылке.
      Я повернулся, чтобы взять ее. И у меня даже спина зачесалась от ощущения опасности. Плеснув из бутылки на донышко стакана, я повернулся обратно к «монаху»и увидел зажатый у него в кулаке и направленный мне в лицо приборчик, который гость выпростал, вероятно, из-под своей сутаны. Прибор походил на спющенный мячик с пятью глубокими бороздами для когтей «монаха»и с двумя параллельными трубками с другой стороны, глядящими прямо на меня. На оконечностях трубок посверкивали линаы.