Ларри НИВЕН
      ЧЕЛОВЕК-МОЗАИКА
      В году нашей эры 1900 Карл Ландштейнер разделил человеческую кровь на четыре типа: А, В, АВ и О - по совместимости. Впервые стало возможно сделать пациенту переливание крови с некоторой надеждой, что это его не убьет.
      Движение за отмену смертной казни едва успело начаться и уже было обречено.
      ВХ83УОАГН7 - таков был его телефонный номер, номер его водительских прав, его номер в системе социальной безопасности, номер его вербовочной и медицинской карточек. Два из этих номеров у него уже отобрали, а остальные больше не имели значения - все, кроме медицинской карточки. Звали его Уоррен Льюис Ноулз. Ему предстояло умереть.
      До суда еще оставались целые сутки, но сомнений в приговоре у него не было. Лью был виновен. На случай, если бы кто-то в этом усомнился, обвинение располагало железными доказательствами. Завтра в восемнадцать часов Лью приговорят к смерти. Брокстон по тому или иному поводу подаст апелляцию. Апелляция будет отклонена.
      Камера была маленькая, удобная и обитая войлоком. Это не бросало тень на вменяемость заключенного, хотя безумие больше и не служило оправданием нарушителю закона. Три стены были простыми решетками. Четвертая стена, наружная, была цементной, окрашенной в приятный для глаза зеленый цвет. Но решетки, отделявшие его от коридора, от угрюмого старика справа и от крупного, слабоумного на вид подростка слева - решетки состояли из четырехдюймовых прутьев, отстоящих друг от друга на восемь дюймов и защищенных силиконовым пластиком. Четвертый раз за день Лью вцепился руками в пластик и попытался его отодрать. На ощупь он был как подушка из губчатой резины с твердым сердечником в карандаш толщиной и не отдирался.
      - Это нечестно, - сказал Лью.
      Подросток не пошевелился. Все десять часов, которые Лью находился в камере, этот парнишка просидел на краю койки; прямые, черные волосы падали ему на глаза, а щетина на лице постепенно становилась все темнее. Его длинные волосатые руки двигались только во время еды, а все остальное не двигалось вовсе.
      Старик при словах Лью поднял взгляд. Он спросил со злобным сарказмом:
      - Тебя оклеветали?
      - Нет. Я...
      - По крайней мере, ты честен. И что же ты натворил?
      Лью ответил. Он не мог избавиться от нотки оскорбленной невинности в голосе. Старик насмешливо улыбнулся и кивнул, словно ждал именно этого.
      - Глупость. Глупость всегда каралась по высшей мере. Если уж тебе понадобилось быть казненным, так почему не за что-то стоящее? Видишь парня по ту сторону от тебя?
      - Конечно, - ответил Лью, не оборачиваясь.
      - Он - органлеггер.
      Лью почувствовал, что лицо его застыло от ужаса. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы еще раз посмотреть в соседнюю клетку - и каждый нерв в его теле содрогнулся. Парень глядел на него. Тусклыми глазами, едва видящими из-под копны волос, он смотрел на Лью, как мясник мог бы смотреть на говяжью тушу не первой свежести.
      Лью поплотней придвинулся к прутьям между своей камерой и камерой старика. Голос его перешел в громкий шепот.
      - Сколько человек он убил?
      - Ни одного.
      - ?
      - Он был на захвате. Находил кого-нибудь, шатающегося в одиночку посреди ночи, усыплял наркотиком и отводил к доку, который заправлял шайкой. Все дела с умерщвлением выполнял док. Если бы Берни приволок мертвого клиента, док бы с него самого снял шкуру.
      Старик сидел почти прямо напротив Лью, спиной к нему. Говоря, он оборачивался через плечо, но теперь, казалось, потерял к разговору всякий интерес. Руки его, скрытые от Лью костистой спиной, пребывали в постоянном нервном движении.
      - Скольких он захватил?
      - Четверых. Потом попался. Он не очень-то смышлен, этот Берни.
      - А ты что сделал такого, что оказался здесь?
      Старик не ответил. Он совершенно перестал обращать на Лью внимание, плечи его подергивались от движения рук. Лью пожал плечами и упал на свою койку.
      Было девятнадцать часов, четверг.
      В банду входило трое захватчиков. Берни еще не судили. Другой был мертв, он шагнул через край пешеходной дорожки, когда почувствовал, как щадящая пуля вошла в его руку. Третьего везли на каталке в госпиталь, находящийся рядом с судебным присутствием.
      Официально он был еще жив. Его осудили, апелляция его была отклонена, но он был еще жив, когда его везли под наркозом в операционную.
      Интерны подняли его со столика и ввели в рот загубник, чтобы он мог дышать, когда его погружали в охлаждающую жидкость. Его опустили без всплеска и, когда температура тела понизилась, ему впрыснули в вены еще одно вещество. Примерно полпинты. Температура тела упала до точки замерзания, удары сердца отстояли друг от друга все дальше и дальше. Наконец сердце остановилось. Но оно могло еще забиться вновь. Случалось, на этой стадии приговор отменялся. Официально органлеггер был все еще жив.
      Врача заменяла череда механизмов, по которой двигалась лента конвейера. Когда температура тела достигла определенной точки, лента двинулась с места. Первая машина совершила серию надрезов на грудной клетке. С механической искусностью "врач" выполнил кардэктомию.
      Теперь органлеггер был официально мертв. Его сердце тотчас отправилось на склад. За ним последовала кожа - почти вся одной частью и вся в живом состоянии. "Врач" отделял ее с изощренным тщанием, словно разбирая хрупкую, гибкую, чрезвычайно сложную мозаику. Мозг был испепелен и пепел сохранили для погребальной урны; но все остальное тело, все его части, и пузырьки, и пергаментные тонкие пленочки, и сосуды, отправилось на хранение в госпитальные банки органов. Любую из этих частей можно мигом упаковать в транспортировочный сосуд и переправить в любую точку света немногим более, чем за час. Если шансы выпадут хорошо, если определенные люди слягут с определенными болезнями в определенное время, органлеггер может спасти больше жизней, чем отнял.
      В чем и состоял весь смысл.
      Лежа на спине и уставившись в телевизионное устройство на потолке, Лью вдруг задрожал. У него не хватало сил вложить в ухо звуковое устройство и бесшумное движение мультипликационных фигурок внезапно сделалось страшным. Он выключил телевизор, и это тоже не помогло.
      Его разберут на части кусок за куском и все сохранят. Он никогда не видел банков-хранилищ органов, но его дядя был хозяином мясной лавки...
      - Эй! - выкрикнул он.
      Глаза парня, единственная живая часть его тела, повернулись. Старик изогнулся, глядя через плечо. Охранник в конце зала на мгновение поднял взгляд, потом вернулся к чтению.
      Страх сидел у Лью в животе, бился у него в горле.
      - Как вы можете это выносить?
      Парень уставился в пол. Старик ответил:
      - Что выносить?
      - Ты что, не знаешь, что с нами должны сделать?
      - Только не со мной. Меня-то им не разделать, словно свинью.
      Лью тотчас оказался у решетки.
      - Почему?
      Старик сильно понизил голос.
      - Потому что у меня бомба там, где должна быть бедренная кость. Я намерен себя взорвать. Того, что они найдут, никогда не удастся использовать.
      Надежда, вызванная было словами старика, исчезла, оставив горечь.
      - Ерунда. Откуда бы у тебя в ноге взялась бомба?
      - Извлек кость, просверлил в ней дыру, вставил в дыру бомбу, убрал из кости все органическое вещество, чтобы не гнила, поставил кость на место. Конечно, красных телец после этого поубавилось. Вот я тебя о чем хочу спросить. Не хочешь ли ко мне присоединиться?
      - Присоединиться?
      - Прижмись к решетке. Этой штуке хватит на нас обоих.
      Лью почувствовал, что отодвигается.
      - Нет. Нет, спасибо.
      - Сам выбрал, - сказал старик. - Я ведь не сказал тебе, за что я здесь, верно? Я бывший док. Берни ловил людей для меня.
      Лью тотчас оказался у противоположной решетки. Он почувствовал прикосновение прутьев к плечам и, повернувшись, обнаружил, что парень тупо смотрит ему в глаза с расстояния всего двух футов. Органлеггеры! Он находится в окружении профессиональных убийц!
      - Я знаю, как это бывает, - продолжал старик. - Со мной они этого не сделают. Ладно. Раз ты уверен, что не хочешь чистой смерти, ложись за койкой. Она достаточно прочная.
      Койкой служил пружинный матрас, установленный на бетонном блоке, неразрывно связанном с полом. Лью свернулся в положении зародыша, прикрыв глаза руками.
      Он был уверен, что не хочет умереть прямо сейчас.
      Ничего не происходило.
      Немного спустя он открыл глаза, убрал руки и огляделся.
      Парень смотрел на него. Впервые на его лице появилась кривая ухмылка. Охранник в коридоре, все время сидевший на стуле у выхода, стоял теперь перед решеткой и смотрел на него. Он выглядел заинтересованным.
      Лью почувствовал, как краска поднимается по его шее к носу и ушам. Старик посмеялся над ним. Лью сделал движение, чтобы встать...
      И на мир сверху опустился молоток.
      Охранник лежал в неловкой позе на прутьях камеры по ту сторону коридора. Гладковолосый парень выбирался из-за своей койки, тряся головой. Кто-то стонал, и стон перерастал в вопль. Воздух был полон цементной пыли.
      Лью поднялся.
      Кровь, словно красное масло, покрывала все поверхности, обращенные в сторону взрыва. Как Лью ни пытался, а пытался он не слишком упорно, ему не удалось обнаружить других следов старика.
      Не считая дыры в стене.
      Он, должно быть, стоял прямо... там...
      Дыра была достаточно велика, чтобы пролезть сквозь нее. Если бы Лью смог до нее добраться. Но она в камере старика. Покрытие из силиконового пластика с прутьев между камерами было содрано, остались одни металлические стержни в карандаш толщиной.
      Лью попытался пролезть между ними.
      Стержни дрожали, гудели, но звука не было. Заметив вибрацию, Лью одновременно почувствовал, что становится что-то сонным. Он втиснулся между прутьев, борясь одновременно с собственной паникой и ультразвуковыми станнерами, включившимися, должно быть, автоматически.
      Прутья не подавались. Но тело его подалось, а прутья были скользкими от... Лью пролез. Он просунул голову сквозь дыру в стене и посмотрел вниз.
      Далеко. Достаточно далеко, чтобы вызвать у него головокружение.
      Здание окружного окружного суда в Топеке было небольшим небоскребом, а камера Лью, должно быть, находилась где-то около крыши. Он посмотрел вниз, вдоль гладкой бетонной поверхности, усеянной окнами. Никак невозможно добраться до этих окон, или открыть их, или разбить.
      Станнер высасывал из Лью волю. Он был бы уже сейчас без сознания, если бы его голова не находилась вне камеры. Ему пришлось заставить себя повернуться и посмотреть вверх.
      Он действительно был возле самой крыши. Край ее находился всего в нескольких футах у него над глазами. Ему не дотянуться туда, если...
      Лью начал вывинчиваться из дыры.
      Победит или проиграет, в банки органов он не попадет. От падения на уровень движущегося транспорта все его полезные части расплющатся. Лью уселся на краю отверстия, вытянув для равновесия ноги в камеру; прижался плашмя грудью к стене. Обретя равновесие, он протянул руки к крыше. Не достают.
      Лью поджал одну ногу под себя, держа вторую вытянутой, и встал.
      Его руки стиснули край крыши, когда он уже начинал падать. Лью ахнул от неожиданности, но было поздно. Крыша здания суда двигалась! Она утащила его прочь от дыры прежде, чем Лью успел бы ее отпустить. Он повис, медленно раскачиваясь над пустотой взад-вперед, меж тем как движение увлекало его все дальше.
      Крыша здания суда была пешеходной дорожкой.
      Лью не мог забраться наверх, не имея опоры для ног. Ему не хватало силы. Пешеходная дорожка двигалась к другому зданию, примерно такой же высоты. Он может добраться туда, если провисит достаточно времени.
      И окна в том доме были другие. Они не открывались - в эти-то дни смога и кондиционирования воздуха - но у них были карнизы. Наверное, стекло бьющееся.
      А может быть, и нет.
      Руки оттягивало так, что невмоготу. Как легко было бы разжать их... Нет. Он не совершал никакого преступления, за которое бы заслуживал смертной казни. Он отказывался умирать.
      На протяжении десятилетий двадцатого века движение набирало силу. Слабо организованные, рассеянные по всем странам его участники имели только одну цель: заменить смертную казнь на заключение и перевоспитание у всех стран и народов, до каких они смогут добраться. Они доказывали, что убивая человека за его преступления, ничему его этим не научишь; что это не удержит других, кто может совершить то же самое преступление; что гибель необратима, тогда как из заключения невиновного можно освободить, если его невиновность с опозданием, но окажется все же доказана. Убиение человека не приносит никакой пользы, кроме свершения мести обществом, говорили они. А месть просвещенному обществу, говорили они, не к лицу.
      Может быть, они были и правы.
      В 1940 году Карл Ландштейнер и Александр С. Винер опубликовали свое открытие - находку в человеческой крови резус-фактора.
      К середине столетия большинство совершивших преднамеренное убийство наказывались заключением - пожизненным или же на меньший срок. Многие после этого возвращались в общество, одни "перевоспитанными", другие нет. Смертную казнь сохранили в некоторых штатах для похитителей, но суд нелегко было убедить ее наложить. То же происходило и с доказыванием убийств. Человек, разыскиваемый за взлом в Канаде и за убийство в Калифорнии, стремился быть выданным в Калифорнию: там у него было меньше шансов быть осужденным. Многие штаты отменили смертную казнь. Во Франции ее не было.
      Перевоспитание преступников стало основной целью науки-искусства психологии.
      Но...
      Во всем мире получили распространение банки крови.
      Мужчин и женщин с почечными болезнями уже спасали при помощи пересадки почек от идентичных близнецов. Не все больные-почечники имели двойняшек. Врач в Париже начал пересадки от близких родственников, расклассифицировав несовместимость по ста пунктам, чтобы заранее оценивать, насколько успешно пройдет пересадка.
      Пересадка глаз сделалась обычной. Донор глаза мог умереть прежде, чем спасет зрение другому человеку.
      Кости людей можно было пересаживать во всех случаях, при условии, что они прежде были очищены от тканей.
      Так обстояли дела в середине века.
      К 1990 году стало возможно сохранять любой человеческий орган живым на любой разумный промежуток времени. Пересадки, при помощи "бесконечно тонкого скальпеля" - лазера, сделались рутинными. Умирающие регулярно завещали свои останки банкам органов. Похоронные концерны не могли этому воспрепятствовать. Но такие дары от умирающих не всегда оказывались полезны.
      В 1993 году Вермонт принял первый закон о банках органов. Смертная казнь в Вермонте сохранилась. Теперь осужденный мог сознавать, что спасет своей гибелью другие жизни. Стало неверно, что смертная казнь не приносит пользы. Неверно в Вермонте.
      А потом - в Калифорнии. И в Вашингтоне, Джорджии, Пакистане, Англии, Швейцарии, Франции, Родезии...
      Пешеходная дорожка двигалась со скоростью десяти миль в час. Под нею, невидимый пешеходам, поздно возвращающимся с работы и ночным совам, только начинающим свой облет, свисал с движущейся полоски Льюис Ноулз и глядел на карниз, пробегающий под его раскачивающимися ногами. Карниз был не шире двух футов и добрых четыре фута отделяли его от кончиков вытянутых пальцев на ногах Лью.
      Он прыгнул.
      Когда его ноги коснулись карниза, Лью ухватился за выступ оконного переплета. Почувствовал рывок инерции, но не упал. Спустя долгий миг к нему вернулось дыхание.
      Он не мог знать, что это за здание, но оно не было заброшено. В девять часов вечера все окна светились. Лью попытался не оказаться на фоне света, когда заглядывал внутрь.
      Окно вело в кабинет. Пустой.
      Нужно обернуть чем-то руку, чтобы разбить окно. Но все, что у него было - пара ботинок-носков и тюремная блуза. Ну, подозрительней, чем сейчас, он все равно не станет. Лью стянул блузу, обмотал часть ее вокруг руки и ударил.
      И едва не сломал руку.
      Ладно... ему оставили драгоценности - наручные часы и кольцо с алмазом. Лью с силой провел алмазом круг на стекле и ударил другой рукой. Это обязано быть стекло; если это пластик, он обречен. Из стекла выбился почти правильный круг.
      Лью пришлось повторить это шесть раз, прежде чем отверстие стало достаточно широко для него.
      Он улыбался, шагнув внутрь, все еще с блузой в руках. Теперь все, в чем он нуждался - это лифт. Фараоны мигом сцапали бы его, застав посреди улицы в тюремной блузе, но спрятав блузу здесь, он окажется в безопасности. Кто заподозрит в чем-либо лицензионного нудиста?
      Только вот лицензии у него нет. Или нудистской сумочки через плечо, где бы она лежала. Или бритья.
      Это очень плохо. Отродясь не бывало настолько волосатого нудиста. Не просто со щетиной, но в настоящей, окладистой, так сказать, бороде. Где бы ему взять бритву?
      Лью осмотрел ящики письменного стола. Многие деловые люди держат там запасные бритвы. Просмотрев половину ящиков, он остановился. Не потому, что нашел бритву, а потому, что узнал, где он находится. Бумаги в столе показывали это даже с чрезмерной очевидностью.
      Госпиталь.
      Лью все еще стискивал блузу. Он затолкал ее в корзину, более или менее прикрыл бумагой и бросился в кресло.
      Госпиталь. Надо же ему было выбрать именно госпиталь. Да еще именно этот госпиталь, выстроенный рядом со зданием суда округа Топека по явной и разумной причине.
      Но ведь он же на самом деле не выбирал его. Это дом его выбрал. Да и принял ли он за всю жизнь хоть одно решение, не побуждаемый к этому другими? Нет. Друзья занимали у него деньги без отдачи, у него уводили девушек, его не продвигали по службе, потому что не обращали внимания. Ширли женила его на себе, а потом бросила четыре года спустя ради друга, которого ни к чему нельзя было принудить.
      Даже теперь, вероятно, у исхода его жизни, все оставалось по-прежнему. Бежать ему помог старый похититель тел. Потом инженер, построивший камеры так, что между прутьями мог протиснуться некрупный человек. И еще один - построивший пешеходную дорожку между двумя соседними крышами. И вот он здесь.
      Самое плохое то, что здесь у него нет шанса притвориться нудистом. Минимум, что необходимо - медицинский халат и маска. Даже нудистам приходится иногда носить одежду.
      Шкаф?
      В шкафу не оказалось ничего, кроме зеленой шляпы и совершенно прозрачной накидки-дождевика.
      Можно искать спасения в бегстве. Если он найдет бритву, он окажется в безопасности, как только достигнет улицы. Лью укусил себя за костяшки пальцев, отчаянно гадая, где же лифт. Придется довериться удаче. Он снова начал обыскивать ящики письменного стола.
      Лью взял в руку бритвенный прибор в черном кожаном футляре, когда дверь отворилась. Вошел плотный человек в больничном халате. Интерн (людей-докторов в госпиталях не было) наполовину подошел к письменному столу, когда увидел Лью, склонившегося над открытым ящиком. Он остановился. Челюсть его отвисла.
      Лью вернул ее на место ударом кулака, все еще сжимающего бритвенный прибор. Зубы вошедшего соединились с резким стуком. Его колени подогнулись, меж тем как Лью проскочил мимо него и выбежал за дверь.
      Лифт находился прямо напротив по ту сторону холла, дверки его были раскрыты. Лью вскочил в лифт и нажал на 0. Пока лифт спускался, он брился. Машинка брила быстро и чисто, хотя и немного шумно. Лью обрабатывал себе грудь, когда дверки растворились.
      Прямо перед ним стояла тощая лаборантка; в глазах у нее застыло полностью отсутствующее выражение, какое бывает у тех, кто ждет лифта. Она прошмыгнула мимо Лью, пробормотав извинения и вряд ли его заметив. Лью быстро вышел. Двери закрылись раньше, чем он понял, что находится не на том этаже.
      Проклятая лаборантка! Она остановила лифт раньше, чем он совсем спустился.
      Лью повернулся и ударил по кнопке вызова. Потом до него дошло то, что он увидел вокруг первым поверхностным взглядом, и его голова сама повернулась, чтобы посмотреть снова.
      Все большое помещение было заполнено стеклянными баками высотою до потолка, расставленными на манер лабиринта, как стеллажи в библиотеке. То, что находилось в баках, являло собой самое непристойное зрелище. Это же были люди! Мужчины и женщины! Нет, он не будет туда смотреть. Он отказывается смотреть на что-либо кроме двери лифта. "Почему этого лифта так долго нет?"
      Лью услышал сирену.
      Твердый кафельный пол задрожал под его босыми ногами. Он почувствовал онемение в мускулах, вялость в душе.
      Лифт пришел... Поздно. Лью вставил между его дверками стул. В большинстве зданий не было лестниц, только разные лифты. Теперь им придется воспользоваться другими лифтами, чтобы до него добраться. Ну, где же это?.. У него не было времени на поиски. Он начинал чувствовать настоящую сонливость. Должно быть, на этой комнате фокусируют сразу несколько генераторов ультразвука. Там, где пройдет один луч, интерны почувствуют себя чуть расслабленными, капельку неловкими. Но там, где лучи пересекутся, то есть здесь, человек потеряет сознание. Но время еще есть.
      Сначала он должен кое-что сделать.
      К тому времени, как они прорвутся внутрь, у них будет за что его казнить.
      Баки были не стеклянными, а пластмассовыми; из совершенно особой пластмассы. Чтобы не спровоцировать защитной реакции у всех бесчисленных частей тела, которые могли в них храниться, пластмасса должна была иметь уникальные характеристики. Ни один инженер не мог сделать его еще и небьющимся!
      Он бился вполне удовлетворительно.
      Впоследствии Лью сам не мог понять, как он умудрился оставаться на ногах так долго. Умиротворяющее ультразвуковое бормотание парализующих лучей все время тянуло его, тащило на пол, с каждым мигом казавшийся все мягче. Стул, которым он орудовал, делался тяжелее и тяжелее. Но пока Лью был в силах его поднять, он продолжал бить баки. Он стоял по колено в питательном растворе, мертвые останки при каждом движении касались его ног; но он сделал свое дело лишь на треть, когда пение беззвучных сирен стало для него непреодолимым.
      Лью упал.
      И после всего этого разбитые банки органов даже не были упомянуты!
      Сидя в зале суда и слушая монотонный гул судебного ритуала, Лью отыскал ухо мистера Брокстона, чтобы задать ему вопрос. Мистер Брокстон улыбнулся ему:
      - А зачем им это поднимать? Они считают, что на вашу долю хватит и так. Если вы отразите этот удар, тогда вас обвинят в бессмысленном уничтожении ценных медицинских ресурсов. Но они уверены, что вам это не удастся.
      - А вы?
      - Боюсь, что они правы. Но мы попытаемся. Вот, Хеннеси собирается зачитать обвинение. Вы сможете изобразить негодование и обиду?
      - Конечно.
      - Хорошо.
      Прокурор читал обвинение; его голос, исходящий из-под тонких светлых усов, звучал точно глас судьбы. Уоррен Льюис Ноулз выглядел негодующим и обиженным. Но больше он себя уже таковым не чувствовал. Он совершил нечто такое, за что стоило умереть.
      Причиной всему были банки органов. При хороших врачах и достаточном притоке материалов в банки органов любой налогоплательщик может надеяться прожить неограниченную жизнь. Кто станет голосовать против вечной жизни? Смертная казнь была для гражданина бессмертием, и он голосовал за смертную казнь за любое преступление.
      Льюис Ноулз нанес ответный удар.
      - Государство утверждает, что упомянутый Уоррен Льюис Ноулз на протяжении двух лет преднамеренно проехал в сумме шесть раз на красный сигнал светофора. В течение этого же периода тот же Уоррен Ноулз превысил местные ограничения скорости не менее десяти раз, причем один раз на целых пятнадцать миль в час. Карточка у него всегда была плохая. Мы представим свидетельства о его аресте в 2082 году по обвинению в пьянстве за рулем, в котором он был оправдан только из-за...
      - Протестую!
      - Протест принимается. Раз его оправдали, господин прокурор, значит, суд признал его невиновным.