Глава 4

ПРО ТО, О ЧЕМ НЕ СТОИЛО ГОВОРИТЬ, ПРО ТО, О ЧЕМ ПОЗАБЫЛИ, А ТАКЖЕ ПРО КОЕ-КАКИЕ ЗАГАДКИ

Не стоит и рассказывать о том, что принц оказался столь же хорош, сколь и данное им слово. На самом деле Седрик написал об этом в своих «Хрониках», а король — в записках к автобиографии, которую так и не закончил, а сэр Джон — много лет спустя в письме к сыну, по одной-единственной причине: все они решили, что эта замечательная фраза украсит сказку, придаст ей живость. Это избавляло всех троих от необходимости долгого повествования о том, как каждое утро принца носили в паланкине от дома к дому, где он исцелял больных, как по вечерам до поздней ночи он просиживал в королевской библиотеке или в лаборатории придворного алхимика, как он одну за другой отметал возможные причины случившегося в Королевстве несчастья, как углублялся в историю и искал в ней хоть какие-нибудь туманные намеки на возможность решения загадки, как он подолгу обдумывал слова, оброненные при встрече с ним каким-нибудь простолюдином. Кроме того, эта фраза служила превосходным вступлением к следующей части истории.

Итак, принц оказался так же хорош, как и данное им слово, но хотя молодость помогала ему, все же с каждым днем он уставал все сильнее. Ежедневно в городе заболевало человек двести, и теперь принц уже успел побывать во всех домах, непосредственно прилегавших к замку. Эпидемия распространялась по городу расширяющимся кольцом, как круги по воде от брошенного камня. Редко бывало, чтобы заболело в день больше двух сотен человек, но и меньше этого числа тоже никогда не бывало. Медленно и неуклонно болезнь уходила все дальше и дальше от королевского замка.

Принцу Аматусу, сожалевшему о том, как он безобразно себя вел, впав в тоску после гибели Голиаса, нужно было, так сказать, залатать множество дыр, а времени на это у него почти совсем не оставалось. Поэтому он неизбежно чем-то пренебрегал и ужасно сожалел о том, что вынужден это делать. В итоге казалось, что он присутствует как бы везде сразу. Только что его видели склонившимся над страницами какого-то запыленного манускрипта в библиотеке, а вот он уже вручает пергамент какому-то младшему писарю и строго наказывает переписать его и затем сообщить, не встретилось ли в переписке чего-нибудь, имеющего хотя бы отдаленное отношение к происходящему в Королевстве. Затем принц бегом мчался по винтовой лестнице вниз, в лабораторию придворного алхимика, где проводил какие-то опыты с мочой и кровью больных. Правда, ничего особенно интересного он из этих опытов не узнал и лишь установил, что крови у больных чуть меньше, чем надо бы, а мочи ровно столько же, сколько у здоровых. Затем он торопился в темницу, чтобы навестить Мортис: вспоминал, что день клонится к вечеру, а он с ней так и не поздоровался.

— Эта темница слишком мрачна и глубока для тебя, — говорил ей принц. — Хорошо бы тебе снова вернуться к свету и свежему воздуху, где ты сможешь дышать полной грудью и видеть столько прекрасного.

Мортис решительно качала головой, а принц замечал, что она не очень хорошо выглядит.

— Не заразилась ли ты чумой? — спросил принц.

— Не то чтобы заразилась, — уклончиво ответила Мортис и тяжело опустилась на стул. — Принц, мне нечего подсказать тебе.

— Не то чтобы заразилась — что ты этим хочешь сказать?

— Мы все заражены, принц.

Аматус сел рядом с ней. В волосах Мортис, некогда белых как снег, появились желтоватые и серые пряди. Небесно-голубая кожа стала землисто-серой, поросла новыми, беспорядочно разбросанными чешуйками. Теперь она не сверкала и не переливалась, как прежде, стала тусклой и шершавой. И ее некогда ослепительно белые клыки покрылись желтоватым налетом.

— Все мы стареем по-своему, ваше высочество, — печально проговорила Мортис. И принц понял, что она прочла его мысли.

— Я не понимал этого, — признался Аматус. — Только позавчера, по-моему, Психея сказала мне обратное. Или нет… это я спросил ее, почему она не старится…

— О, и она старится. Быстрее всех нас, если на то пошло. Но не внешне. Когда тебе суждено будет в последний раз увидеть ее, она покажется тебе такой же, как всегда. И Кособокий уже не тот, каким пришел сюда. Ты бы понял это, если бы мог увидеть его без плаща.

Мортис умолкла. Аматус долго ждал, не заговорит ли она снова, но не выдержал и прервал молчание:

— Я многого не понимаю.

— Так будет всегда, — решительно объявила Мортис. — И не жди перемен. Переменится лишь то, чего ты не понимаешь. — Она вздохнула. — Солнце садится. Тебе нельзя оставаться в этой части замка после наступления темноты, принц.

— Почему?

— Это одна из тех вещей, которые тебе предстоит понять впоследствии.

Встав, принц заметил, что за полчаса разговора с ним Мортис состарилась еще сильнее.

— Теперь все происходит очень быстро, ваше высочество. Мир пришел в движение. Ты хочешь, чтобы эпидемии пришел конец, верно? — Мортис всегда отличалась холодным выражением лица, а сейчас ее губы вытянулись в ниточку. Казалось, она не вкладывает никаких чувств в произносимые ей слова. — Я скажу тебе то, что могу сказать. Не приходи сюда после наступления темноты. Тебе больше нельзя здесь находиться в это время.

— Из-за того, что может случиться, или из-за того, что я могу натворить?

— Из-за того, что ты можешь увидеть и во что можешь превратиться. А теперь три вопроса, ваше высочество. Уверены ли вы в том, что все ваши друзья — ваши истинные друзья? Не могло ли быть так, что кто-то помог вам выпить Вина Богов, но помог во вред, а не во благо? И последний вопрос — выслушайте его внимательно — на что это все похоже, как бы вам это ни объясняли другие?

Принц кивнул, старательно запомнил вопросы колдуньи, понимая, что именно из таких вопросов в итоге получаются пророчества — особенно когда имеешь дело с колдуньями. Первый вопрос был ему совершенно ясен, но ему очень не хотелось о нем думать, второй показался ему почти риторическим, а третий… третий был из тех вопросов, что задаются в загадках. И принц решил, что обо всех трех вопросах поразмышляет на досуге. Он знал, что, так или иначе, ход событий заставит его вспомнить о них. Но даже через много лет, когда он писал свои «Мемуары» и цитировал в них вопросы Мортис — и тогда он не смог объяснить, что имела в виду колдунья.

А Мортис резко поднялась со стула и махнула рукой:

— Солнце вот-вот сядет, принц. Ступайте в свою башню. Скорее.

Что прозвучало в ее голосе — страх, тревога или вожделение, сказать трудно, но волнение — это уж точно. Поэтому Аматус, недолго думая, со всех ног пустился вверх по лестнице. Он бежал и чувствовал, как сжимается лед вокруг его сердца, и ему хотелось остановиться, сесть на каменную ступеньку и плакать, плакать без конца. Он спотыкался и поскальзывался, но продолжал бежать наверх. На Верхнюю Террасу он выбежал, когда ее коснулись последние лучи заходящего солнца. Аматус протянул руку к солнцу и почувствовал что-то вроде шока, который всегда ощущал во время целительства, но только теперь все вышло наоборот. Ему показалось, будто что-то огромное, холодное, серое, скользкое, больное пробежало по его руке и покинуло его тело. А потом, чувствуя себя так хорошо, как не чувствовал уже очень давно, принц просто стоял на террасе и с восторгом смотрел, как на небе загораются первые звезды.

Глава 5

ЧТО ЭТО БЫЛО

На следующий день, когда принца понесли в паланкине в город, где он собирался вновь исцелять больных, он дал герцогу Вассанту, сопровождавшему его на этот раз, строгий наказ: после каждого исцеления выносить его на солнце. Выслушав распоряжение принца, герцог отвесил низкий поклон, продемонстрировав при этом, невзирая на свою тучность, завидное изящество. Тот, кто никогда не видел, как Вассант орудует кинжалом, мог бы и изумиться его грациозности. Итак, герцог поклонился принцу и никаких вопросов задавать не стал.

А вот это принца встревожило. Он привык к тому, что герцог Вассант и сэр Джон Слитгиз-зард, если им что-то непонятно, просят объяснений. В данном случае распоряжение прозвучало довольно бестолковое, но герцог промолчал, хотя и избавил тем самым принца от необходимости как-то истолковывать его смысл.

— У тебя нет вопросов или каких-либо соображений по этому поводу? — поинтересовался Аматус.

— Ваше высочество, я же знаю, что вы многие часы провели в королевской библиотеке, а стало быть, у вашей просьбы есть веские основания. И мне кажется, что это вполне резонно. Раз из-за болезни люди чувствуют холод внутри и бледнеют, стало быть, солнце, от которого кожа становится смуглее и которое согревает тело, может помочь поскорее выгнать чужую хворь из вас. Но главное, почему я не стал докучать вам вопросами, так это потому, что в тоне, каким вы давали мне этот приказ, прозвучал испуг — вы словно боялись того, что с вами из-за этого может случиться.

Принц Аматус собрался было возразить, но вдруг, только теперь, ощутил тоскливую тяжесть под ложечкой, заметил, что дышит тяжко и неровно, что лицо его сведено отвратительной ухмылкой, точнее — полуухмылкой, ведь второй половины лица у принца не было. Он не понимал, почему не заметил этого раньше, а почему с ним такое творилось, не знал.

Когда он вновь заговорил, голос его прозвучал негромко и смущенно:

— Конечно, ты прав. Есть нечто, что я страшусь узнать и боюсь делать. Но я сам не знаю, что это такое. Вероятно, пришла пора заглянуть в книгу «Всякие пакости, о которых лучше не знать вовсе». Может быть, объяснение попало туда по ошибке. Так бывает. Но сначала надо разделаться с чумой. Эпидемия уже на полпути к реке. Будем надеяться, что как только мы изгоним болезнь из города, она уйдет насовсем. Хотелось бы в это верить, но не знаю, насколько это вероятно. Из замка я выеду верхом, но паланкин захватить нужно непременно.

В этот день первой больной оказалась маленькая девочка — совсем малышка, которую еще ни разу не стригли и у которой еще не выпадали молочные зубки. Она была бледна. Как мел. Когда Аматус прикоснулся к ней, он испытал шок жуткой силы — сильнее, чем когда-либо раньше. Он успел это понять и тут же рухнул на носилки. Его вынесли на солнце, и в полубреду он слышал, как герцог Вассант объясняет гвардейцам, что теперь так нужно будет поступать после каждого очередного исцеления, а кому-то из горожан герцог сказал, что волноваться не нужно и что принц побывает у всех больных, как и раньше.

Солнце подействовало на Аматуса именно так, как он ожидал, и даже более того: стоило солнечным лучам коснуться его, как что-то мерзкое и холодное, похожее на сточную воду, вырывалось из него и таяло, исчезало без следа. Довольно скоро стало ясно, что дело пойдет быстрее, если принца как можно скорее выносить на солнце, и тогда, оправившись от шока, он мог идти к следующему дому пешком.

— Я и прежде всегда чувствовал внутри себя остатки болезни, — объяснил принц герцогу Вассанту, когда они возвращались в замок. — Но солнце изгоняет из меня хворь мгновенно, и хотя поначалу ощущение такое, словно я в следующий миг умру, миг проходит, и я не могу поверить, что мне было так худо, — все как рукой снимает.

— Жаль, что сейчас зима, ваше высочество. Солнце светит далеко не всегда. А вы правда себя хорошо чувствуете?

— Лучше, чем когда-либо с тех пор, как не стало Голиаса. — Принц полной грудью вдохнул морозный чистый воздух, сладкий, словно вино из одуванчиков, и прозрачный, как весенний ручеек, и оглянулся по сторонам. Они ехали по улицам, огибающим небогатые дома. Детишки в грязной, но не рваной одежде возились в лужах и ручьях, стекавших с начавших таять снеговых шапок на крышах. Отовсюду доносились ароматы стряпни.

— А все-таки славное место — наше Королевство, — сказал принц.

— А вы разве в этом когда-нибудь сомневались, ваше высочество?

Аматус внимательно посмотрел на герцога единственным глазом. Герцог этот взгляд принца запомнил надолго и впоследствии рассказал о нем Седрику. Но когда Седрик писал «Хроники», он никак не мог припомнить, что именно сказал ему герцог. Поскольку у самого принца спрашивать, как же он тогда посмотрел на герцога, было бы неловко, факт так и остался невыясненным. Аматус помнил лишь, что надолго задумался над вопросом герцога — наверное, это и увидел Вассант в его взгляде.

А сказал тогда Аматус вот что:

— Вассант, ты предан королю и отечеству душой и телом, и сердце твое так чисто, что ты не в силах даже представить, как же такая чудесная страна может быть насквозь пропитана мерзостью и отравой. Но мне предстоит править этой страной, и потому я обязан задумываться о подобных вещах. Радуйся тому, что тебе не нужно отвечать на такие вопросы.

А потом принц снова умолк и задумчиво уставился на герцога. Было видно, что серьезность ответа поразила не только герцога, но и самого принца. Но вскоре Аматус весело рассмеялся и запел старинную песню — веселую балладу о том, как один галантный лесничий переходил в тумане через мост и заблудился, а потом наткнулся на что-то и решил, что перед ним — страшный великан. Лесничий выхватил свой топор и принялся сражаться с чудовищем на узеньком мостике. А потом, когда туман рассеялся, оказалось, что он вовсе не на мостике, а на широкой проселочной дороге и никакой перед ним не великан, а ветряная мельница, да и сам он вовсе не лесничий, а приснился во сне бабочке, которая хотела, да не сумела привидеться себе во сне китайским философом.

Песня была так весела и зажигательна, что ее туг же подхватил Вассант, а вскоре ее уже хором распевали все гвардейцы. Правда, пели они ее на манер боевого марша, как привыкли воины, которые готовы разразиться бравой песней после любого приказа офицера.

А когда песня была допета до конца, герцог не мог прогнать с лица добродушной улыбки, и все мрачные утренние мысли развеялись.

— Каллиопа обожает эту песенку, — заметил герцог. — Жаль, что ее с нами не было.

Принц Аматус нахмурился.

— Послушай, ведь мы ее не видели с тех самых пор, как нагрянула чума. Я написал ей письмо, попросил у нее прощения, но она мне не ответила. Это не похоже на Каллиопу. Нужно будет непременно сегодня же навестить ее и убедиться, что с ней ничего не случилось.

— А чего тянуть? — пожал плечами герцог. — Можно прямо сейчас к ней заглянуть. Если вы не против, я мог бы вас сопровождать, но если вы хотите встретиться с ней наедине…

— Вассант, а что это ты покраснел?

Герцог опустил глаза, уставился на мостовую, по которой весело цокали копыта их коней, и смущенно ответил:

— Ваше высочество, я только хотел помочь, чтобы вам не пришлось смущаться… Прощу прощения. Я ничего такого не хотел сказать.

Аматус расхохотался — весело, непринужденно да так заразительно, что из окон выглянули женщины, а мастеровые оторвались от работы. Принц этого не заметил, но его радостный смех согрел сердца горожан, и вскоре по городу разнеслась весть о том, что очень скоро принц отыщет средство от эпидемии и еще до начала праздника проводов зимы в Королевство вернутся добрые старые времена.

— Герцог Вассант, — отсмеявшись, проговорил Аматус, — за что я тебя люблю, так это за то, что твое преданное королю и отечеству сердце не в ладах с твоим грубым языком. Да, мы немедленно отправимся к Каллиопе. Отправь кого-нибудь в замок, пусть там знают, где мы, и не волнуются, а мы сейчас же поскачем прямо к ее дому.

А еще через несколько мгновений они уже привязывали своих коней на небольшой, залитой солнцем площади, где стоял дом Каллиопы.

Принц Аматус нетерпеливо постучал в дверь. Оказалось, что он ужасно скучал по Каллиопе, сам не зная, по кому так скучает, и даже не понимая, как сильно ему не хватает ее. Словом, нетерпение принца не знало границ. Вероятно, Каллиопа до сих пор сердилась на Аматуса, но теперь у него хотя бы имелось оправдание своему долгому отсутствию, и он знал, что и прощения попросить на этот раз сумеет более искренне.

Мириться с Каллиопой всегда было приятно. Она умела дуться достаточно долго для того, чтобы потом примирение оказалось радостным, но все же не так долго, чтобы кто-то подумал, что ей прямо-таки очень нравится так долго обижаться.

Принц постучал снова. Они с герцогом уже довольно долго стояли на мокром крыльце под ярким солнцем, которое, казалось, стремится заглянуть в каждую выбоинку между булыжниками мостовой.

Дверь едва заметно приоткрылась, в щелочку кто-то выглянул, и Аматус понял единственное: за дверью стояла не Каллиопа.

— Моей госпожи Каллиопы нет дома. Вернее, она дома, но для вас ее нет, а вернее — ее нет ни для кого, — сообщил голос из-за двери, цитируя, по всей вероятности, слово в слово распоряжение хозяйки. И дверь захлопнулась.

— Похоже, она до сих пор злится на вас, — заключил герцог.

— Вполне вероятно, — вздохнул Аматус. — Я, правда, понимал, что она не станет со мной разговаривать до тех пор, пока я перед ней не извинюсь, но вот что она не станет со мной разговаривать даже после того, как я извинился, — этого я представить никак не мог. Что ж, остается предположить, что это всего лишь дурацкий каприз.