I

Гомерсаль – деревушка на западе Йоркшира и севере Англии. Долгие века здесь занимались изготовлением тканей, и хотя в самом Гомерсале величие и не ночевало, оно несколько раз ночевало совсем рядом. Так, в 1724 году знаменитый писатель Даниэль Дефо проезжал через эти места во время путешествия по Англии и Уэльсу. Он ехал из Галифакса, весьма крупного города с развитым шерстяным производством в шести-семи милях отсюда, в Лидс, рынок рынков всего графства. Я прочитал заметки Дефо об этом путешествии, но так и не уяснил, ступала ли его нога на землю Гомерсаля; быть может, великий романист даже не выходил из коляски (или не спешивался), ибо вот каким увлекательным пассажем он отметил небольшой промежуток дороги меж Галифаксом и Лидсом:

«Итак, я ехал мимо деревень (Бирсталл и пр.), где обрабатывают шерсть, на рынок, где ее продают, то есть в Лидс».

Гомерсаль, разумеется, – одна из этих «деревень», равно как и Бирсталл, который в те времена относился к нашему церковному приходу, а значит, тоже был Гомерсалем, просто под другим названием. Слова Дефо весьма точно определяют наше местоположение между двумя важными географическими пунктами. И хотя кто-то скажет, будто еще точнее его определяет выражение «серединка наполовинку» или «ни то ни се», мы, жители Гомерсаля, полагаем себя в самом центре событий. Так нам нравится думать.

Несколько раз за всю историю страны нам почти удалось добиться славы и признания. В 1860-м комитет почетных гомерсальцев внес предложение удлинить железную дорогу так, чтобы от Батли она шла в Бирсталл, Гомерсаль и оттуда на Бредфорд. Лондон и Северо-Западная железнодорожная компания милостиво рассмотрели проект, впечатленные пятнадцатью тысячами фунтов, которые собрали местные жители. Едва ли нужно говорить, что такая дорога открыла бы для нас крупнейшие города страны – Ливерпуль, Манчестер и Лондон. Однако парламент не принял законопроект, и мы остались без рельсов. Батли, городок в трех милях от Гомерсаля, уже получил вокзал и по этой причине быстро рос и богател, надо сказать, несоразмерно своему экономическому значению. Мы же так и стояли на месте, хотя в конце концов все же построили железную дорогу.

Следующий легкий флирт с известностью произошел в 1872-м, когда прямо около нашей деревни, в низине Клекхитона – ближайшего к нам города, – обосновался цирк-шапито. Я тогда был маленьким мальчиком, но хорошо помню, как возводили громадный шатер, как ревели и рычали животные в тяжелых клетках, укрытых брезентом. За следующую неделю мы все сходили на представление хотя бы по одному разу, а многие выпрашивали у родителей деньги на второй и третий билет.

Люди съезжались со всей округи, даже из долины Спен и Морли. Увы, по прибытии их ожидало весьма жалкое зрелище. В цирке было всего несколько редких животных, один лев, да и тот вялый и грязный. Чтобы он зарычал, приходилось бить его дубинкой по голове, которую держали специально для этих целей. Я не стану описывать остальной зверинец, ибо он производил воистину удручающее впечатление. Цирк спасали только клоуны – вот уж кто работал на совесть и вовсю развлекал публику. Однако лев нравился нам невероятно, и ради него-то, несмотря на убожество всего остального, мы мечтали вернуться сюда во второй раз. А ещё из-за того, что о цирках тогда писали все газеты, о чем я не премину вам рассказать.

Во время одного пятничного выступления лев сбежал. Это случилось прямо посреди сеанса, хотя пропажу заметили не сразу, так как в ту минуту зверь был не на арене. Нам не терпелось поскорее увидеть безрадостное животное, и всю детвору прямо-таки распирало от напускной храбрости, пока мы сидели на тонких деревянных лавках в ожидании прирученного и ничуть не страшного царя джунглей. Если мне не изменяет память, кто-то решил погладить зверя, а остальные (и я в том числе) сочинили для мешка с костями специальные дразнилки. Но лев исчез. Труппа прикладывала все усилия, чтобы скрыть это досадное обстоятельство, однако очень скоро мы поняли: что-то здесь неладно. Клоуны напропалую тешили зрителей, а пони снова и снова выполнял одни и те же трюки. Конферансье выглядел более чем озабоченным и так обильно потел, что на алом костюме выступили темные пятна.

Наконец в зале забормотали. Кто-то услышат поднявшуюся суету за кулисами, и буквально за несколько секунд зрителей охватило смятение. Мы все повскакивали со скамеек, и пошло-поехало: большинство ринулось к выходу в естественном порыве убраться подальше от шапито, но, выйдя наружу, в темный вечер, мы тут же бросались обратно под своды цирка. Коли уж лев сбежал и теперь резвился на свободе, то он совершенно точно не вернется. Итак, мы все сгрудились в шатре и оживленно болтали. Те, кто помладше, разревелись, от чего заплакали взрослые женщины и даже несколько мужчин. Нашлись и такие, кто забрался на скамейки с ногами – видно, они решили, будто льву не одолеть такую высоту.

Вот что я имел в виду под флиртом с известностью. Через десять минут зверя выследили и поймали. Он бродил по берегу местной речки и преспокойно пил себе воду. Когда его вели обратно в плен, лев ничуть не сопротивлялся. Укуси он кого-нибудь или хотя бы ударь лапой, вся страна точно бы узнала, где именно на карте находится Гомерсаль. Как я уже сказал, цирки в те времена гремели на всю страну зловещими заголовками в газетах, и я хорошо помню «Манчестерского людоеда» (то был всего лишь прирученный крокодил, который оттяпал палец одному неосторожному зрителю) и трагедию в Нортгемптоне, где слон насмерть задавил какую-то женщину. Бедное животное не помышляло об убийстве, но у него болела ступня, а женщина подошла слишком близко. По сравнению с этими злоключениями наше знакомство с дикой природой и вовсе не заслуживало внимания.

Не хотелось бы углубляться в другие подробности, однако должен заметить, что, хоть слава ни разу не коснулась Гомерсаля напрямую, иногда она все же проходила совсем рядом. И не только в лице Дефо. К примеру, наша деревня послужила источником вдохновения для известной писательницы Шарлотты Бронте. Действие ее книги «Шерли» (сам не читал, поэтому не буду распространяться на эту тему) разворачивается в Гомерсале. Да, сестры Бронте прославились на весь мир, но местом поклонения стала не моя родина, а Хоуорт, деревушка на окраине Бредфорда, где они долгие годы жили с отцом и братом-алкоголиком. По слухам, толпы туристов и заядлых читателей околачиваются в Хоуорте, создавая местным жителям массу неприятностей. Вне всяких сомнений, эта деревня навсегда связана с именем Бронте, однако и Гомерсаль занял свое законное место в литературе, пусть не все о нем слышали. Нам, знаете ли, много не надо.

Еще Гомерсаль известен своими религиозными событиями. В этом отношении примечателен год 1851-й, когда моравские братья праздновали сто лет со дня постройки их церкви в нашей деревне. Собственно говоря, устав братства сформировался еще в 1755-м, когда паству объявили полноправным «населенным пунктом» под управлением Совета старейшин в Фулнеке – другом моравском поселении. Таким образом, 1851 – й был для них не такой уж знаменательной датой, хотя и остался в памяти, так как годом раньше в их церкви появился первый орган.

Этот век, который уже подходит к концу, был полон разного рода сектантских страстей. Благодаря Уэсли и его методистам по всей стране воздвигалось бесчисленное множество часовен. Безусловно, разного рода секты имеют место и сейчас, однако есть в слове «деревня» какой-то особый оттенок значения, вызывающий в уме британца совершенно определенный образ деревенской церкви, разумеется, англиканской. А посему неудивительно, что постройка церкви Святой Марии в 1851-м была для нас необычайно важным событием. Не менее важный вклад она внесла и в нашу историю, поэтому здесь я остановлюсь немного подробнее.

Так сложилось, что Гомерсаль находился на окраине прихода Морли, и до 1851-го те, кто желал слышать англиканское богослужение, шли вниз по Церковной улице (название говорит само за себя) либо через поле в церковь Святого Петра в Бирсталле. Но в тот знаменательный год нас объявили самостоятельным приходом, и в Гомерсале была построена церковь Святой Марии. Место выбрали самое подходящее – вершину холма, который отделял Большой Гомерсаль, весьма пристойную деревню, от Маленького, или Нижнего, Гомерсаля – куда более скромного поселения из десятка домов. Прямо по холму пролегала дорога из Галифакса в Лидс, и именно на ней Дефо писал строчки, вошедшие в историю. Спускаясь на запад, эта дорога ведет к долине Спен. где находится Клекхитон, промышленный центр со множеством фабрик. За долиной путешественник найдет Галифакс. Если же вы сойдете по холму на восток и пойдете по Церковной улице, то попадете прямиком в Бирсталл и следом – в Лидс. Как я уже сказал, в Бирсталле есть церковь Святого Петра, а также две таверны (обе в разное время назывались «Черный бык»), которые сыграют не последнюю роль в моем повествовании. Но сейчас достаточно просто обозначить эти точки на карте и двинуться дальше.

1851-й запомнился нам разными событиями. Не стоит забывать, что в том же году в Лондоне построили стеклянный дворец, и я бы даже сказал, что этот год был самым знаменательным из добрых сорока. Тем не менее вовсе не новая церковь, не моравские братья и не дворец из стекла запали в душу простым гомерсальцам. Мы помним другое: Ослиную свадьбу. Окажись тогда Дефо на дороге между Клекхитоном и Бирсталлом, смею предположить, его дневники пополнились бы весьма любопытными описаниями событий того дня, ибо никто из моих знакомых и друзей не припоминает на своем веку чего-либо подобного. А ведь я разговаривал даже со старожилами деревни, чья память хранит войну с Наполеоном и восстание луддитов. Кстати, об этом мятеже замечательно пишет мисс Бронте, но больше я не буду отвлекаться и скажу только, что жестокость луддитов не миновала Гомерсаль.

Прежде чем перейти к описанию самой Ослиной свадьбы, считаю своим долгом поведать ее предысторию.

Так случилось, что еще до 1851 года двое деревенских жителей, мужчина и женщина в средних летах, оказались без супругов. Йоркширцы говорят: «Покуда не женишься, сосиска стоит пенс, а после – два». Вполне справедливая народная мудрость, и многие читатели с ней согласятся. Однако нельзя забывать другую особенность брачных уз (правда, для нее у меня не найдется афоризма): все расходы тоже делятся надвое. Здесь читатель может подумать о собственной жене, которая прядет или шьет, но чаще всего не приносит в дом денег, от чего выгоды семейной жизни становятся менее очевидны. Тем не менее мы должны помнить о том, что нашу деревню со всех сторон окружают фабрики, и древнее искусство изготовления тканей несколько видоизменилось с их появлением: многие женщины действительно работали, и ничуть не меньше, чем их мужья.

Рут Кент родилась в начале века. Она вышла замуж за мясника, который был на несколько лет ее старше, и они жили в небольшом домике в Нижнем Гомерсале. Но в один прекрасный день он ударился в религию, причем ударился в самом нехорошем смысле, ибо методисты и прочие сектанты тогда успешно привлекали новообращенных в свои церкви. Однако Рут, женщина грозная, почти шести футов ростом, с подозрением отнеслась к вере мужа. Ей никогда не приходило в голову беззаветно подчиняться супругу и всюду следовать за ним из одного только послушания. Посему он обратился в религию, а точнее, вступил в ряды моравских братьев, один. К тому времени они уже хорошо устроились в Гомерсале и регулярно проводили «вечери любви» (так назывались их богослужения), которые он посещал в одиночку, без жены, и оттого на первом же празднике столкнулся с дилеммой. Братья делили всех прихожан особым образом: на женатых и холостых (последние строились в соответствии с полом), и наш бедный мясник понятия не имел, куда ему сесть. Увы, история умалчивает о том, где же он все-таки сидел, хотя я даже беседовал на эту тему с отцом Маклири, недавно ушедшим на покой, и с нынешним священником, отцом Элиотом. Мои изыскания не дали плодов – слишком давно это было.

Рут питала к моравскому братству глубочайшее презрение, полагая все пришедшее из-за Ла-Манша опасным и враждебным вмешательством. Для наших мест это вполне распространенный предрассудок, потому как мало кто из гомерсальцев путешествует или хотя бы знает иностранный язык. Думаю, не стоит и рассказывать о случае с хартлепульской обезьяной – наверняка все слышали эту печальную и весьма показательную байку. Однако, чтобы потешить читателя, не знакомого с историей северной Англии, и наглядно продемонстрировать, какой смертельный страх и подозрение испытывали наши жители ко всему чужеземному, я таки обрисую те давние события буквально в нескольких словах. Во времена наполеоновских войн у северо-восточного побережья Англии затонул торговый корабль. В те дни многие моряки, чтобы как-то скрасить долгие плавания, держали на борту обезьянок. После шторма одну такую нашли на пляже в Хартлепуле. Бедный зверек почти утонул, но его сердце еще билось. Горожане так боялись вероломных иностранцев и были столь невежественны, что построили на берегу виселицу и повесили несчастную обезьянку, решив, что это француз.

Быть может, Рут обладала тем же островным менталитетом и не доверяла всему иноземному. Как бы то ни было, она не желала иметь ничего общего с моравскими братьями, хотя к тому времени уже никто не назвал бы их чужестранцами, да и выглядели они как все остальные деревенские жители. И все же поток новых братьев с Континента (а также из Фулнека, где они поселились чуть раньше) не иссякал. Приезжали в основном из Богемии и, разумеется, Моравии. В 1829 году готовность привечать чужеземцев обернулась для местных жителей бедой. Вместе с выходцами из Моравии на остров попала оспа, в результате чего скончались несколько гомерсальцев, в том числе и муж Рут. Он всю жизнь отличался прекрасным здоровьем и умер в возрасте сорока лет. Так что можно предположить, что отказ Рут следовать за супругом в какой то степени свидетельствовал о ее мудрости.

С 1829-го Рут жила одна и отказывалась принимать какую-либо помощь со стороны. История благотворительности в нашей деревне также заслуживает особого внимания, однако я скажу лишь вот что: в те дни по всей стране возникало множество работных домов. В начале века те, кто помогал бедным, рассудили, что благотворительность – не лучшее средство от нищеты. Бедняки, мол, привыкают к подачкам и живут в праздности до следующего денежного поступления. Чтобы бороться с этим, требовалось средство устрашения. Им стал работный дом. Нищие оказались перед простым выбором: либо гни спину в работном доме, либо ищи средства к существованию на улице. Я даже помню, что эти учреждения назывались в народе «бастилиями» – так ужасны были там условия жизни.

С появлением работных домов благотворительности пришел конец, что в целом облегчило тяжкое бремя налогоплательщиков, которых теперь избавили от древней и самой невыгодной из возможных обязанностей перед бедными. Понятно, именно налогоплательщики больше всего радовались постройке домов и убеждали неимущих в том, что легких путей не бывает и все мы, бедные и богатые, должны бороться за жизнь.

Гомерсаль тоже в конце концов обзавелся работным домом, и могу не без гордости заявить, что мой дедушка был одним из самых почетных жителей деревни, лицезревших ту стройку. С тех пор нашу семью освободили от платежей согласно «Закону о бедных». Однако Рут никогда даже близко не подходила к работному дому. Нет, с завидным присутствием духа она взяла ножи супруга и отправилась сперва к одному мяснику, потом ко второму и так добралась до Клекхитона, где в двух милях от Гомерсаля вошла в лавку двенадцатого мясника (торгующего свининой) и положила свои ножи на прилавок.

– Научи меня резать свиней, милок, – сказала Рут. – Работать на тебя буду задаром, убирать и все прочее.

Если моя гипотеза верна, то Рут Кент не могла быть красивой женщиной. Поразительно высокая и вся в черном; острый мясницкий нож лежал в двух дюймах от ее руки, и вид у вдовы был самый грозный. На самом же деле она никому не хотела вреда, в ней не было ни капли злобы или враждебности. Добрую минуту мясник стоял как вкопанный, держа руки в карманах фартука, заляпанного кровью и коричневой слизью.

– Пойду-ка жену позову, – наконец выдавил он и скрылся за дверью.

Раньше Рут была пряхой, научилась этому ремеслу у матери. Тогда многие женщины пряли шерсть дома, но все они, и чесальщицы в том числе, работали на определенных ткачей. Испокон веков ткач брал в жены пряху, а та учила прясть дочерей. Рут была как раз из такой семьи. Ее отец ткал и зарабатывал этим скромные, но вполне приличные деньги.