На второй день после открытия ярмарки с запада принесло грозу, и толпы людей засуетились в поисках убежища. Они бегали от шатра к шатру, замирая на несколько секунд перед каждой вывеской, чтобы посчитать мелочь и решить, то ли им бесплатно мокнуть под дождем, то ли заплатить пенни и своими глазами увидеть бородатую женщину, самую толстую в мире женщину или женщину, предсказывающую судьбу (которая в своей крошечной палатке тоже смахивала на самую толстую).

Лонгстаф стремительным шагом шел под дождем, не замечая, что вода струится по его лицу, шее и затекает за воротник. На ходу он быстро читал вывески. У самого большого шатра Джон на мгновение остановился, польстившись на такое предложение:

Лонгстаф удержался от поединка только потому, что хотел поберечь силы для другого.

Он проходил мимо прилавков с печеными яблоками, жареными орехами, мимо волосатых женщин и изнывающих от тоски силачей. Одна вывеска гласила:

У следующего шатра Лонгстаф остановился. На новенькой черной вывеске золотыми буквами было написано:

Вокруг шатра собрались несколько человек. Тем временем Макс, юноша с крысиным лицом, пытался завлекать новых клиентов. Он стоял рядом с изящной вывеской и приглашал зрителей внутрь, но делал это так неумело, что публика не желала платить пенни даже за сухую палатку.

Лонгстаф вытащил из кармана шиллинг и протянул его Максу. Он узнал вытянутое лицо и редкие усики – так описали соседи одного из цыган, в спешке покидающих Нью-Корт в то утро.

– Небось черный? Кот-то? – язвительно осведомился Джон, пока Максимилиан искал сдачу.

– Нет, нет… он… – промямлил цыган, быстро сообразив, что взгляд этого человека сулит неприятности. И большие.

– Плевать! – сказал Лонгстаф. – Идем-ка лучше взглянем.

И он потащил Макса к шатру. Монеты посыпались из ладони юноши, а когда он наклонился, чтобы их подобрать, еще одна парочка решила посмотреть на Кота-Икара и шагнула внутрь. Лонгстаф смерил их разъяренным взглядом, в котором ясно читалось: долго сдерживать гнев он не намерен. Собрав все деньги, Макс протянул их Джону, но тот оттолкнул его руку.

– Пошел к черту! – прорычал он, и парочка тут же развернулась к выходу, почуяв в воздухе насилие. Однако снаружи дождь полил еще сильнее, и внутрь стали заходить другие люди, по двое и по трое, все с монетками в руках. Лонгстафу и парочке пришлось продвинуться ближе к клетке, чтобы их впустить.

На улице лило как из ведра. Вокруг шатров собирались толпы, и все жались друг к другу и к тем, у кого были зонтики. Кое-кто собирался домой, по остальные не хотели уезжать с ярмарки даже в такую мокрую погоду.

У края толпы, возле шатра цыганки Петронеллы, стояла молодая пара. Он держал над ней большой черный зонт, да так учтиво, что сам наполовину оказался под дождем. Капли воды стекали с зонтика прямо ему на плечо. Что же до девушки, то она совсем озябла и разочарованно поглядывало на небо.

– Может, вы хотите, чтобы вам погадали, мисс? – спросил он, кивнув в сторону палатки.

– Нет, – отвечала та, зевая от скуки и жалея, что приехала на ярмарку с одним лишь отцовским конюхом. И телегу за ними пошлют только через полчаса… – Том! Ты же весь вымок! – воскликнула она и притянула его к себе. Так они стояли, чуть касаясь друг друга, а он весь заливался краской.

– Тогда, может, еще куда сходите? – предложил Том, отчаянно пытаясь избежать ошеломляющего тепла ее тела.

– Уж наверное! – сказала девушка с тем же расстроенно-ленивым выражением лица. А потом вдруг хихикнула. – Смотри, Том! Кот-Икар! – Только она сказала не «Кот-Икар», а «Котик-Ар», видимо, решив, что это очень остроумно. – Пойдем вместе! Всего пенни стоит! Я за тебя заплачу.

– Котик Ар?

– Да нет же, Икар!

Он опустил глаза на свои промокшие ботинки.

– Глупый! Икар так близко подлетел к солнцу, что у него сгорели крылья, – дразнилась она. – Значит, там показывают летающую кошку. Идем!

С этими словами девушка забыла о дожде, подскочила к вывеске и с громким смехом стала читать описание чудо-кота. Том подошел к ней с зонтиком, но ничего не слышал. Его затрясло, в груди поднялась внезапная ярость, и он был готов своими руками вырвать чертов смех из ее горла.

Она заплатила два пенса, и они вошли. Том вцепился в зонтик, чтобы унять дрожь. Девушка подумала, будто он перепугался.

– Не бойся, трусишка! – прошептала она. – Там всего лишь кот!

Но его глаза были прикованы к шторе, и она отвернулась, подумав, что конюх – круглый идиот. До нее и раньше доходили слухи, что он немного свихнулся после той трагедии в работном доме.

Высокий усатый котокрад-импресарио закрыл полотняный полог и завязал его веревкой, чтобы снаружи никто не вошел. Мера была напрасной: запах множества влажных пальто и лукового пота быстро заполнил шатер; народу собралось так много, что внутрь не пролез бы ни один человек. Макс пробился сквозь тесную толпу и прочистил горло. Он стоял перед шторой, как никогда похожий на крысу: нос дергался, черные глазки шныряли туда-сюда. Промокшая публика ожидала по-яатения Кота-Икара. Многие со знающим видом улыбались: они понимали, что за пенни их ждет всего-навсего подделка, может, деревянная скульптура крылатого кота, но ради десяти минут тепла пошли и на это.

Вступление прозвучало отнюдь не торжественно. С каждым словом Максимилиан все больше прижимался к занавеске спиной и все сильнее хотел за нею скрыться. Он тщетно пытался сочинить убедительную историю о дервишах, привидениях и тридевятых землях, смешивая легенды, исторические события и самые разные географические пункты в таких невероятных пропорциях, что даже вывеска у входа в шатер показалась бы вам истинной правдой. В конце концов он заявил, что некогда кот принадлежал самому вождю древних инков, живших в далекой Персии. Публика захохотала, и даже милая девушка прижала ладонь к губам, чтобы подавить невольный смешок.

Однако истинной причиной столь невразумительной тирады был Лонгстаф, все это время буравящий Макса взглядом. Был в этом взгляде такой свирепый укор, что еще до появления Кота-Икара цыган сообразил: вот-вот случится недоброе. Да и юноша у входа злобно помахивал зонтиком, предвещая если не насилие, то некое физическое проявление безумства – губы стиснуты, мутный взор уперся в занавеску, словно за ней сидит сам дьявол, и с помощью Зонта Судьбы он уничтожит его раз и навсегда.

Макс все не замолкал. Он боялся поднимать штору и не знал, что делать дальше, а потому снова и снова выцарапывал факты из иссякающей энциклопедии своего мозга. Невзирая на хохот публики, цыган поведал о том, как его прапрадед сражался за кота с грозными абиссинцами. Какой-то шутник довольно громко заметил: «О, да это еще и самая старая в мире кошка!», но тут же умолк под недовольное шиканье и строгие взгляды зрителей. Максимилиан не раз пожалел о том, что так плотно завязал полог палатки, единственный путь к отступлению. Он не знал, в чем именно заключается опасность, однако чувствовал ее неотвратимое приближение. И каким-то образом здесь был замешан кот.

В то же время цыгану не терпелось узнать, что случится дальше; он хотел увидеть это собственными глазами, как несчастный случай на улице. Ради такого зрелища можно даже пойти па маленький риск. Хотя лучше все-таки не вмешиваться. А с другой стороны, упускать столь заманчивый шанс глупо. В общем, заглушив в себе природную осмотрительность, Макс решил во что бы то ни стало показать зрителям Кота-Икара.

Он отдернул штору и объявил восьмое чудо света. Его голос, отравленный дурным предчувствием, походил на крик о помощи. Кошка, которая просидела на полке дольше обычного, сразу же прыгнула на ящик и еще в полете расправила крылья. Ее появление было встречено визгами и воплями, вся палатка в едином движении подалась назад.

– Так я и думал, – непринужденно заметил Лонгстаф. Он схватил человека-крысу за горло и одновременно начал пинать железные прутья клетки. Зрители закричали ещё громче, на этот раз от испуга. Они заметались кто куда, до конца не понимая, от кого спасаться: от кота или от драчуна.

Во всей этой сутолоке один голос раздавался громче остальных. Пока Лонгстаф пытался удавить Макса и разбить клетку (подвиг настолько поразил зрителей своей физической невыполнимостью, что они не смели прийти на помощь цыгану), Том остервенело колотился о решетку. Взявшись за нее обеими руками, он скакал, точно разъяренная горилла, бился головой о прутья и орал с такой лютой ненавистью в голосе, что людей окончательно разобрала паника.

От скопления перепуганных зрителей шатер стал трещать по швам, и вокруг него, несмотря на дождь, собрались любопытные. Цыганка Петронелла, услышав крики, выбралась из своей берлоги посмотреть, в чем дело. За ее столом осталась девушка, которой предсказали только половину судьбы (как выяснилось позже, лучшую половину). Палатка с Котом-Икаром словно бы ожила – она дрожала и пульсировала подобно огромному сердцу на траве. Петронелла накинула шаль, набрала полную грудь свежего воздуха и приготовилась к битве.

К тому времени в шатре началось сущее светопреставление. Лонгстаф железными пальцами держал Макса за горло, чем полностью перекрыл доступ кислорода в легкие; цыган болтался в его руке, словно тряпичная кукла, пока Джон все еще колошматил клетку. Пытаясь пролезть внутрь, Том застрял между прутьями и мог лишь размахивать зонтом в направлении кошки – та смирно сидела в углу и созерцала происходящее.

Наконец матерчатые двери шатра приоткрылись, но народ не успел хлынуть наружу – внутрь вломилась слоновья туша цыганки Петронеллы, отчего палатка лопнула по швам и рухнула. Снова поднялись крики. Все, кто был в шатре, попадали на пол и в кромешной темноте решили, что вслед за гнетущей прелюдией наступил-таки конец света. Милая леди, оставшись без защитника, потеряла сознание, и ее подхватила толпа. А между тем деревянная клетка (железным был только ее перед) начала трескаться и скрипеть. Давление такой массы людей привело к крушению всей конструкции, и ополоумевшие зрители ринулись внутрь. Среди них был и Том, парализованный чистейшим гневом, и его юная подопечная в изящном платье – хрупкое тельце и пышные белые юбки смягчали падение тех, кто во тьме валился прямо на нее.

Лонгстаф был не из робкого десятка, и подобные пустяки не могли его остановить. Он не ослабил хватки даже тогда, когда вместе с Максом и остальными упал на пол. Теперь Джон свободной рукой вбивал голову жертвы в землю и не стал убийцей лишь потому, что земля размокла от дождя – всякий раз она слегка продавливалась под черепом цыгана.

Снаружи собралась внушительная толпа зевак – должно быть, водонепроницаемых и охочих до бесплатной забавы. Пришли даже актеры и обслуга из соседних палаток, среди которых был и второй котокрад – ему ведь причиталась четверть выручки, а теперь всему предприятию грозил крах. Сначала они не особо волновались – подумаешь, шатер упал. Потом кто-то пустил слух, будто туда забралась сама Петронелла, а это сулило большие неприятности. Да и крики внутри копошащейся палатки свидетельствовали о чем-то необычайном. Наконец из-под шатра, похожего на гигантского раздавленного жука, брызжущего кишками, начали медленно выползать люди. Однако возня под брезентом не утихала, наоборот, вопли стали громче, и среди них особенно выделялось два: отчаянные крики Макса, который, по-видимому, вырвался из рук Лонгстафа и теперь звал на помощь; и другой голос: «Я убью… чертову… кошку… мерзкое… отродье… прикончу…» – не иссякающая череда ругательств и клятв, произносимых странным плаксивым контральто.

И хотя вид рухнувшей палатки был исключительно приятен взору толпы, несколько работников ярмарки в конце концов убрали брезент.

Открывшееся зрелище повергло отдыхающих (и даже тех, кто только что выполз из-под шатра) в недоуменное молчание. На земле лежал утомленный до полусмерти Лонгстаф. Из последних сил он обеими руками поднимал голову юноши, который валялся рядом, и снова ее ронял. Обладатель этой головы был в бессознательном состоянии, язык вываливался изо рта, в приоткрытых глазах не осталось ни капли жизни. Поблизости, у разломанной клетки, сидел другой юноша. Его тело содрогалось в громких надсадных рыданиях, а лицо покраснело и опухло, словно у ребенка, который с самого утра орал во всю глотку. В одной руке у него был зонт, и время от времени он им размахивал, но без особой цели или смысла, механически. У его ног лежала девушка в изящном пальто и платьице, пропитанном грязью. Она мирно спала, свернувшись клубочком.

Внезапно руины клетки зашевелились. Какая-то бесформенная масса пришла в движение среди обломков. Затем рывками и толчками из развалин поднялась цыганка Петронелла. С нее сыпались опилки, она тяжело дышала, однако во всей ее туше была некая грациозность, и если бы Макс в ту минуту мог вымолвить хоть слово, он сравнил бы ее с фениксом, восставшим из разграбленной Трои. Она отряхнулась, держа в одной руке кошку, которой было почти не видно среди складок халата. Та мурлыкала и терлась о живот цыганки.

Наконец пришел констебль. Место происшествия к тому времени привлекло большинство гостей ярмарки и ее работников – последние не видели смысла в выступлениях и аттракционах при такой-то нешуточной конкуренции.

Лонгстаф обвинил Макса в краже кошки, а в ответ его обвинили в попытке убийства (при этом Джон только пожал плечами). Макс и еще дюжина свидетелей обвинили Тома в порче имущества. Отец юной леди, прибыв на ярмарку, обвинил Тома в невыполнении обязанностей и рассчитал прямо на месте, вручив конюху жалованье за месяц (один фунт); далее он обвинил в чем-то практически каждого, кто был на ярмарке, и даже хотел подать в суд на кошку. Некоторые свидетели утверждали, будто Петронелла скрылась вместе с кошкой еще до того, как прибыл констебль. Они не ошиблись: цыганка надежно заперлась в своем фургоне, и только воля общественности заставила ее вернуть животное на место преступления. Тем временем общественность решила, что палатка была переполнена людьми и что работники ярмарок никогда не думают о безопасности простого народа. Наставят крохотных шатров, а выбраться из них нет никакой возможности, и вообще сплошное надувательство. Кто-то даже заметил, что жилища самих актеров ничуть не лучше (словно это имело какое-то значение), и если бы в эту минуту не вернулась Петронелла с кошкой, между отдыхающими и устроителями ярмарки завязалась бы драка. Прибытие Кота-Икара – теперь уже вещественного доказательства, а не только чуда природы – немного всех угомонило.

Со своей стороны, Том не преминул выдвинуть ряд долгих и путаных обвинений в адрес кота. Но их, конечно, не приняли всерьез, потому что бедный мальчик свалил на животное все свои несчастья, а упоминание работного дома сделало его жалобы еще менее убедительными. Настойчивые притязания конюха в конце концов окончательно вывели констебля из себя. Он захлопнул блокнот, взял кошку на руки и объявил, что все недовольные могут отправиться вместе с ним в участок и провести ночь в камере.

С котом под мышкой он отбыл, так и не решив, было ли здесь совершено преступление.