Глава 10

ВЕРДИКТ ДОКТОРА

Открывая дверь, доктор Уильям Холл ожидал обнаружить на пороге каменного коттеджика, что стоял в переулке, ответвляющемся от Нижней улицы, какого-нибудь безымянного слугу, явившегося призвать целителя к своему хозяину или к члену хозяйского семейства. А вот мрачного и неуживчивого сквайра Далройдского вместе с его добродушным городским приятелем он обнаружить никоим образом не рассчитывал. Возможно, доктор и удивился, однако ничем этого не показал. В его гладком, невыразительном лице ровным счетом ничего не отразилось; он лишь самую малость приподнял бровь, да в бледно-голубых глазах что-то промелькнуло и тут же исчезло. В следующее мгновение он уже приглашал джентльменов заходить, изображая улыбку столь же жидкую и тусклую, как невесомые редкие пряди седых волос на его голове.

Гости загодя приметили во дворе докторскую двуколку и надеялись застать хозяина дома. Уповали они и на то, что объезжать больных мистер Холл отправится не прямо сейчас – в противном случае сквайру с Оливером пришлось бы зайти позже, в более удобное время; доктор, в свою очередь, заверил визитеров, что в его распоряжении по меньшей мере час. И пригласил садиться, указав на кресла у камина в гостиной – светлой, уютной комнате с чудесным видом на общинный выгон, ярмарочный крест и близстоящие коттеджики.

Сам доктор жил в доме весьма скромном: холл, гостиная, маленькая столовая и аптека на первом этаже; спальня доктора, его кабинет и туалетная комната на втором этаже, под красновато-коричневой черепичной крышей; а позади – кухонная пристройка и там же – удобные комнаты домоправительницы и ее сына, рядом с прачечной и конюшней. В настоящий момент и домоправительница, и сын – последний исполнял при докторе обязанности конюха и садовника – отправились в лавку за продуктами, так что доктору пришлось самому открывать дверь; впрочем, ему это было не в новинку – в этом доме формальности соблюдались не очень строго, ибо мистер Холл не входил в число джентльменов, склонных к хвастовству и показному шику. Он легко мог бы позволить себе жить на широкую ногу: обзавестись более роскошным особняком в верхней части Шильстон-Апкота и экипажем более пижонским, нежели неказистая двуколка, однако предпочитал не забивать голову подобными пустяками. Доктору очень нравилось его скромное жилище рядом с общинным выгоном в маленьком извилистом переулке в самом центре деревни. Пациентам, ежели они, подобно сквайру с Оливером, видели во дворе двуколку, не составляло труда заглянуть к доктору в любой момент с той или иной жалобой, что немало упрощало им жизнь. Мистер Холл принадлежал к той радикальной породе медиков (в городах она стремительно вымирает), что смотрят на свою профессию как на священную миссию. Если доктор и не заслуживал эпитета «душа нараспашку», это вовсе не значило, что души у него вовсе нет, – ничего подобного! На протяжении многих лет он числился одним из самых уважаемых жителей Шильстон-Апкота. А ежели кому-то он и напоминал сфинкса – многое видел, многое слышал, да помалкивал, – в бесчувствии его никто бы не упрекнул.

Примерно такие мысли роились в голове Марка Тренча, когда сквайр с Оливером заняли места у камина, где в решетке на ножках слабо теплилось пламя. Сквайр загодя обдумал со всех сторон ту роль, что доктор сыграл в давнем загадочном поединке чести в Клюквенных угодьях – поединке, в котором был тяжело ранен девятый сквайр Далройдский, – и теперь смотрел на доктора совершенно новым взглядом.

Разумеется, предполагалось, будто все то, что Марк узнал от Смидерза и от голоса из колодца, – чистая правда. Мысль о том, что Смидерз – человек ненадежный, казалась просто абсурдной, как если бы одним прекрасным утром солнце поднялось над землей в очках и в остроконечной шляпе, так что это допущение сквайр с негодованием отверг. Однако же голос со дна колодца – совсем другое дело, о чем Оливер не уставал напоминать другу.

Поскольку сам доктор только что заварил чай, угостить визитеров ему труда не составило. Уильям Холл извинился, что не в силах предложить ничего более крепкого, нежели щепоть мяты (исключительно полезно для пищеварения), но, к сожалению, в его буфете горячительных напитков не водится. Доктор предпочитал пропускать стаканчик-другой в теплой и дружеской атмосфере «Деревенского герба», где, как он выразился, удовольствие наблюдать собравшихся придает элю особую пикантность.

Все расселись по местам; доктор молча ждал, пока ему объяснят, что именно привело сквайра с Оливером в его гостиную, а сквайр с Оливером в свою очередь гадали, как и когда завести об этом речь. Марк отпустил банальность-другую касательно недавней верховой прогулки по долине вместе с Тони Аркрайтом, в которой участвовал и доктор; мистер Холл отвечал в том же духе, так что разговор не продвинулся ни на йоту.

Но вот вводная часть беседы себя исчерпала, и гостям ничего не оставалось делать, как очертя голову ринуться в омут.

Так что сквайр сообщил о том, что ему якобы вновь привиделся тревожный сон – эту же самую удобную выдумку он уже скормил Смидерзу, – сон, воскресивший в нем позабытые воспоминания детства; прибавил, что дворецкий в общих чертах подтвердил их истинность и подробнее рассказал о событиях того давнего холодного утра, когда доктор был при его отце секундантом, а после спас отцу жизнь, перевязав ему рану на кухне в Далройде. Обо всем об этом Марк поведал лаконично и сжато. Последовала долгая пауза; доктор переводил взгляд со сквайра на Оливера, на свои скрещенные руки, на пол, на окно, на чайную чашку и вновь на сквайра, и так снова и снова, с той же самой безмятежной улыбкой на бледно-пергаментном лице и тем же стеклянно-невозмутимым взглядом голубых глаз, размышляя про себя, что тут следует ответить.

Наконец молчание нарушил Оливер, не в силах более выносить томительного ожидания.

– Мы пришли к вам, доктор Холл, в надежде, что вы сочтете возможным рассказать нам о том случае подробнее, – промолвил он. —Это воспоминание оказалось для Марка особенно болезненным. Смидерз почти ничего не знает о событиях, из-за которых ныне покойный сквайр получил тяжелую рану. Однако из нашей с ним беседы выяснилось, что обратиться следует к именно к вам, к секунданту мистера Ральфа Тренча.

– Понятно, – ответствовал доктор, по-прежнему переводя взгляд с гостей на собственные руки, а затем на чашку, и не переставая улыбаться.

– Вы бы оказали Марку неоценимую помощь, если бы сочли возможным… возможным…

– Обмануть доверие друга? – докончил доктор, изгибая бровь.

Оливер неуверенно кивнул. Последовала новая пауза.

– Послушайте, право же, – промолвил Марк, понемногу выходя из себя. – Чего бы уж там мой почтенный родитель ни натворил, какой бы проступок ни совершил, наверняка спустя столько лет его наследник и сын имеет право об этом узнать? Имейте в виду, мы с мистером Лэнгли уже до многого докопались. Недостает нам лишь некоторых деталей касательно поединка в Клюквенных угодьях, вот, например: кто именно вызвал моего отца и на каких условиях? О чьей чести шла речь? Признаю, доктор, друзей у меня немного; уж такой я от природы нелюдим. Но вас я считаю другом. Так что послушайте: вы свято хранили тайну на протяжении двадцати восьми лет, в соответствии с пожеланиями моего отца, – и честь вам за это и хвала. Но, право же, не пора ли сделать себе маленькое послабление на предмет этого вашего обета? Как сын Ральфа Тренча и наследник его усадьбы я могу и буду настаивать на своих правах.

Все это время доктор не сводил с Марка бледно-голубых глаз, вглядываясь в собеседника, пожалуй, более пристально, нежели явствовало из его безмятежно-спокойного вида. Уильям Холл скрестил ноги, поддернул тут и там свой темно-синий костюм и откашлялся, воспользовавшись недолгой передышкой, чтобы собраться с мыслями.

– Полагаю, я и впрямь вам кое-что должен, Марк, – тихо произнес он. – Скажем, что-то вроде объяснения. В общем и целом вреда от того не будет, как мне кажется, – если вы пообещаете не затрагивать этой темы за пределами моего дома.

– Можете быть уверены, – тут же откликнулся Оливер.

На краткое мгновение в безмятежном лице доктора отразилась досада. По всей видимости, ему вовсе не нравилось, что человек посторонний вмешивается в проблему настолько конфиденциальную и деликатную; однако, понимая, что таково желание Марка, Уильям Холл возражать не стал.

– Молчание обходится дорого, – начал он, отхлебнув чаю. – Должен признаться, за прошедшие годы немало оно повлекло за собою несправедливости и сожалений. Как поведал вам Смидерз, в то утро ваш отец заставил нас дать обет молчания. Однако потребовал он такой клятвы не ради себя самого, но ради совсем другого человека, кого давно уже нет в живых, так что, наверное, не будет ничего дурного в том, если я и впрямь перескажу вам по секрету все то немногое, что знаю сам.

– Немногое? – слегка удивился Марк.

– Да, очень немногое – сверх того, что сообщил ваш дворецкий. Вы, кажется, пребываете в заблуждении, считая, что вызван был ваш отец. Ничего подобного; это он, девятый сквайр Далройдский, послал картель, отстаивая честь обиженного.

Сквайр наморщил лоб: этот второй сюрприз застал его врасплох.

Мой отец послал вызов?

Да.

– Господи милосердный! Но кому же?

– Ваш отец послал вызов, – ответствовал доктор Холл, стряхивая с брюк пылинку, – смиренному и уважаемому деревенскому поверенному, ныне проживающему в Проспект-Коттедже.

– Да быть того не может! – потрясенно выдохнул Оливер. – Мистеру Доггеру? А мы-то были уверены, что дрался с ним не кто иной, как Чарльз Кэмплемэн, и что именно он вызвал отца Марка, а не наоборот.

– Вот уж в жизни бы не подумал, – произнес Марк. Лицо его расслабилось, губы сложились в кривую улыбку. – Наш святоша Том Доггер…

– В ту пору Том Доггер был помоложе, в отличной форме и прекрасно владел саблей и шпагой. Он предпочел шпагу – тот, кого вызвали, имеет право на выбор оружия – и этим самым клинком нанес рану в высшей степени чудовищную: рассек артерию в плече вашего отца. Кровотечение было крайне сильным. Что до спасения жизни Ральфа Тренча, Марк, эта честь принадлежит не мне: ваш отец не умер лишь благодаря милосердному Провидению. По всем показателям ему полагалось скончаться тем же утром от потери крови.

– Вы себя чертовски недооцениваете, сэр. Доктор мягко покачал головой.

– А что за оскорбление повлекло за собою вызов? В чем состояло бесчестье? – не отступался Марк.

– Мистер Доггер, видите ли, в частной беседе, по всей видимости, заступаясь за молодого наследника Скайлингдена (о нем в ту пору ходили дурные слухи), отпустил пару-тройку грубых замечаний касательно дочери викария – я, конечно же, разумею тогдашнего викария, старого Эдвина Марчанта. Уже в те времена наш деревенский поверенный был редкостным склочником и подающим надежды фарисеем, всегда готовым осудить и обличить «возмутительное падение нравов» в приходе, как он изволил выражаться. Он совсем недавно возвысился до младшего компаньона в фирме своего благотворителя, мистера Паркера Принга. Именно мистера Принга Том Доггер взял с собою в качестве секунданта, в то время как ваш отец пригласил меня.

– А что же это были за грубости?

– Видимо, речь шла о сомнительных отношениях между мисс Марчант и мистером Кэмплемэном, – поколебавшись, отвечал доктор.

– То есть о молодом Кэмплемэне Том Доггер, конечно же, отзывался как о «джентльмене пытливого ума», а дочку викария называл «шалой дурой», «порочной дрянью, порочной до мозга костей» или даже похуже?

– Полагаю, да, что-то в этом роде – помимо всяких других эпитетов.

– И из-за такого пустяка отец Марка вызвал его на дуэль? – удивился Оливер.

– Ну да. Видите ли, сквайр, то есть Ральф Тренч, был не только держателем бенефиция, но еще и близким другом преподобного Марчанта и его супруги. Именно сквайр порекомендовал мистера Марчанта на это место после того, как скончался старик Скруп. Ральф Тренч неустанно радел на благо прихода и церкви и в приходских делах принимал самое живое участие. А к Марчантам так просто привязался всей душой: они с викарием частенько сходились вечерами за карточным столом в «Гербе» перекинуться в пикет. Так что покровительство его распространялось и на единственную дочь Марчантов, к каковой сквайр был весьма благосклонен.

– Ха! – угрюмо буркнул Марк.

– Прошу прощения?

Поскольку Марк ответить не соизволил – он сидел, откинувшись к спинке кресла, скрестив руки на груди, и глаза его недобро поблескивали, – доктор продолжил рассказ.

– Как сквайр и держатель бенефиция, а также близкий друг семейства Марчантов ваш отец чувствовал себя ответственным за их дочь; кроме того, он приходился девушке крестным отцом. Едва ему сообщили о грубых замечаниях мистера Доггера, Ральф Тренч послал ему картель, и джентльмены договорились тайно встретиться в Клюквенных угодьях на рассвете. О результатах этой встречи вы уже знаете.

– Мой отец потерпел поражение, а Том Доггер не получил и царапины.

– Именно.

– А был ли это честный поединок?

– Во всех отношениях. Видите ли, ваш отец поскользнулся на траве – там роса еще не просохла, да и сквайр, пожалуй, чересчур увлекся и позабыл об осторожности, – и открылся для удара, едва не ставшего для него фатальным. Дуэль закончилась очень быстро.

– Да, Смидерз тоже так сказал. Некоторое время все молча пили чай.

Вот вам, пожалуйста, размышлял Марк, причина той учтивой, но весьма ощутимой неприязни, что существовала с незапамятных времен между деревенским доктором и никчемным провинциалишкой Томом Доггером. Вот в чем суть размолвки. Вот почему поверенный то и дело насмешливо величает Уильяма Холла Эскулапом, Сквайрским Костоправом и Гиппократом. Неудивительно, что в присутствии поверенного доктор держится так нарочито отчужденно – в силу давней дружбы с пропавшим без вести Марковым отцом! В результате нынешний сквайр преисполнился к доктору еще большего уважения.

Тем временем Оливер разглядывал комнату, отмечая старинную мебель, и обшитые дубом стены, и широкий и удобный камин с подвесным чайником и железной подставкой для дров, и створные окна со старинными ромбоидальными решетками, и герани в горшках, и всяческие декоративные безделушки – все вокруг воплощало собою порядок и аккуратность, точно так же, как сам доктор в неизменном темно-синем костюме, своей «рабочей» униформе. Оливеру вдруг пришло в голову, что, возможно, они с Марком злоупотребляют временем доктора уже слишком долго; что, если ему пора к больным? Марк, впрочем, этого мнения явно не разделял; ему еще многое предстояло выяснить.

– Послушайте, доктор, – промолвил Марк, снова начиная горячиться, – а можете ли вы рассказать нам о судьбе ребенка Эдит Марчант?

В кои-то веки доктор заметно изменился в лице.

– А, так вы и про ребенка знаете, – проговорил он, набрав в грудь побольше воздуха. – Надо думать, от мистера Боттома?

– Да.

– Ну конечно, от мистера Боттома, от кого же еще-то? – пробурчал доктор, обращаясь скорее к себе, нежели к гостям. – Мистер Боттом, живя рядом с домиком священника, конечно же, слышал обрывки разговоров…

– А многие ли в деревне были посвящены в эту тайну?

– Поначалу вообще никто, за исключением вашего отца и семьи священника. Но, как говорит пословица, шила в мешке не утаишь. Подозрение постепенно укреплялось, пока не превратилось в уверенность; поползли грязные сплетни да пересуды. Когда девушку отослали в Вороний Край, многие, должно быть, догадались об истинной сути ее «недуга». Возможно, открыто никто и не высказывался – доказательств-то не было! – но про себя все всё знали, и это читалось во взглядах. По возвращении мисс Марчант отношение к ней соседей резко переменилось, как можно легко догадаться. Их примеру последовали многие другие, как вот, скажем, наш респектабельный друг мистер Доггер. Что до мистера Кэмплемэна из Скайлингден-холла, так его в результате вообще уважать перестали; ходили слухи, будто он увлечен черным чародейством и всякими там тайными искусствами. С каждым днем он вел себя все более странно, что тоже не говорило в его пользу. Однако довольно – не след говорить о нем дурно сейчас, равно как и о мисс Марчант; немилосердно это, как любит выражаться наш нынешний викарий. Бедный молодой джентльмен совсем повредился в уме, а девушка, как известно, покончила с собой. Ее родители так и не смогли утешиться.

– Значит, вся деревня была убеждена в том, что отец ребенка – Чарльз Кэмплемэн? – уточнил Оливер.

– Молва утверждала, будто девушка влюблена в него по уши и что молодые люди назначали друг другу тайные свидания в лесу на холме и у развалин аббатства. По всей видимости, со временем молодому джентльмену прискучили ее заигрывания. В конце концов, такое на каждом шагу случается.

– И мистер Доггер об этом знал, когда отец Марка вызывал его на поединок?

– Во всяком случае, его замечания касательно сомнительных отношений между мисс Марчант и мистером Кэмплемэном о том свидетельствуют. Высказаны они были в частной беседе; сквайр узнал о них через человека, случайно эту беседу подслушавшего.

– Надо думать, опять-таки от мистера Боттома?

– Не могу сказать доподлинно. Возможно, и так.

– Что ж, доктор, вы, я полагаю, оценили двусмысленность ситуации? – мрачно улыбнулся Марк. – Отличная череда предков, право слово, эти талботширские Тренчи!

– Двусмысленность ситуации? О чем вы?

– Да о том, что мой почтенный родитель вызывает джентльмена на дуэль, вступаясь за честь девчонки Марчант, в то время как причина ее бесчестья – он сам.

– Боюсь, я вас не вполне понимаю, – ответствовал доктор, явно глубоко озадаченный.

– Право, доктор, раз уж мы с вами сегодня так разоткровенничались, так нужно ли и дальше щадить репутацию моего отца, перекладывая вину на молодого Кэмплемэна? Двадцать восемь лет – срок преизрядный; не хватит ли кормить приход лживыми байками?

– Щадить репутацию вашего отца? Лживые байки? Марк, я и впрямь в толк не могу взять, о чем вы.

– Я имею в виду моего отца Ральфа, девятого сквайра Далройдского, так называемого дорогого друга и покровителя викария Марчанта и его супруги – и еще более близкого друга юной дочери помянутого викария.

Потребовалось несколько мгновений для того, чтобы смысл Марковых слов дошел до сознания доктора. Когда же это произошло, черты лица мистер Уильяма Холла вторично претерпели существенные изменения: в них отразилось недоверие и негодование, причем в равных долях.

– Наверняка, прежде чем девушку отослали прочь, вы ее осмотрели, – отозвался Марк. – Держу пари, с вами подробно проконсультировались и только потом отправили ее в Вороний Край, где она и произвела на свет ребенка в условиях весьма приватных. Кроме того, я готов поручиться, что вы подозревали об истинной роли моего отца во всем этом деле. Вот я и говорю: каким махровым лицемерием было послать вызов Тому Доггеру, в то время как в затруднительное положение девушку вверг не кто иной, как мой отец!

Доктор Холл покачал головой. Его бледно-голубые глаза так и буравили Марка – и кто бы ждал от них этакой силы!

– Вы глубоко не правы, в корне заблуждаетесь, вопиюще несправедливы и непочтительны к памяти вашего отца. Ваше предположение меня просто шокирует! Как джентльмен и врач могу вас заверить: ваш отец не имел ни малейшего отношения к «затруднительному положению» мисс Марчант, как вы изволили выразиться, – а уж если к этой истории и причастен, то никак не предложенным вами образом! Об этом не идет и речи! Господи милосердный, Марк, ваш отец был честнейшим, добродетельнейшим, благороднейшим джентльменом, одним из достойнейших известных мне людей. Он рисковал собственной жизнью ради того, чтобы защитить честь молодой особы!

– Или скорее то, что от нее осталось, – рассмеялся сквайр. Ответ доктора разбередил ему душу, так что Марк отчасти усомнился в своей гипотезе, однако сдавать своих позиций упрямец не желал. – Это была ложь, и Ральф Тренч сам отлично это знал. Ведь именно мой отец позаботился о том, чтобы отправить девушку в Вороний Край, – станете отрицать?

– Разумеется, не стану: именно он и позаботился. Более того, взял на себя все хлопоты: у него остались связи с известного рода благотворительными заведениями в этом городе. Вмешательство сквайра избавило викария от страшного, непосильного бремени в час тяжких испытаний для всего его дома; благодаря Ральфу Тренчу все было сделано быстро и тактично.

– А что сталось с ребенком мисс Марчант? – вмешался Оливер; этот вопрос весьма его занимал. – Он родился-таки в срок? И выжил ли?

– Не могу сказать: ни Ральф Тренч, ни викарий не сочли возможным поделиться этими сведениями хоть с кем-то за пределами семьи. Все, что я в силах сообщить вам, сводится к следующему: мисс Марчант поместили в родильный дом в Рипплгейте – полагаю, вам, мистер Лэнгли, это место известно, вы же в Вороньем Крае живете, в конце концов, – с заведующим этим заведением я был слегка знаком еще в пору студенчества. Там-то ребенок и появился на свет. А в должный срок его отдали на воспитание некоей бездетной чете через одно из филантропических обществ.

– Значит, дитя выжило?

– Дитя, как я понимаю, приняли в респектабельный дом; хотя суждено ли было этому ребенку выйти из пеленок и повзрослеть, сказать не в силах. Корь, скарлатина, коклюш… эти недуги респектабельные дома не чтут, мистер Лэнгли, и всякий год пожинают обильную жатву.

– Но кто у мисс Марчант родился, девочка или мальчик? – полюбопытствовал Оливер.

Доктор не знал и этого. Покойный сквайр почти ничего не сообщил ему о дальнейшей судьбе младенца; Ральф Тренч был убежден, что чем меньше людей посвящены в подоплеку истории, тем лучше. Он заверил викария, что все по возможности останется тайной и что для ребенка подыщут достойных приемных родителей, способных воспитать малыша в христианском духе. Марчантам пришлось вдвойне тяжко: им не суждено было увидеть внука или внучку ни в момент появления на свет, ни в течение оставшихся им считанных дней жизни; а в придачу еще и подозрения соседей в том, что касается дочери! До чего трагично, объявил доктор, что в конце концов девушка покончила с собой, верно, не вынесла каждодневной пытки: сознавать в сердце своем, что за жестокие мысли рождаются в сознании односельчан при взгляде на нее, а ведь люди эти когда-то приходились ей друзьями и близкими знакомыми!

– Но повторяю, Марк, вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что ваш отец запятнал себя хоть чем-либо, – докончил доктор. – И как вам только такое в голову пришло? Просто не верю, что вы на это способны.

– Здесь, доктор, мы с вами единодушны, – подхватил Оливер. – Сколько раз внушал я Марку, что такое просто невероятно, а он уперся, как распоследний осел!

– Не расскажете ли вы еще чего-нибудь про дочку викария? – осведомился сквайр, пытаясь перевести разговор на тему менее болезненную. Собственная гипотеза уже не казалась ему настолько неоспоримой, более того, с каждой секундой представлялась все более шаткой. – Вы считаете, она и впрямь покончила с собой – или, может статься, покончил с ней кто-то другой?

– У меня нет причин сомневаться в том, что говорят люди, – ответствовал доктор, задумчиво потирая подбородок. – Но, разумеется, поскольку тела ее так и не обнаружили и осмотр проведен не был, утверждать что-то доподлинно невозможно.

– А как насчет версии старика Боттома? Он утверждает, будто своими глазами видел, как над тем местом, где нашли ялик девушки, кружила сова. А теперь вот оказывается, что в точности такую же птицу держит мистер Бид Уинтермарч, нынешний обитатель Скайлингдена. Вы не находите это странным, а? Вам не кажется, что это – не просто совпадение? Ставлю пятьдесят гиней, что нет!

– Как-то раз мне довелось выслушать повесть мистера Боттома, – кивнул доктор. – Каковая была мне поведана под большим секретом за чашей столь любимого им грога. Я так и не понял, стоит верить в эту байку или нет; хотя особого смысла в ней тоже не усматриваю. Право же, Марк, по-моему, вы все неимоверно усложняете – это вы-то, поборник простоты и умеренности!

– А дурные сны вас на эту тему, часом, не мучают? – полюбопытствовал сквайр, наклоняясь в кресле, упираясь локтями в колени и морща высокий лоб.

– О чем вы?

– Почти все, кого мы расспрашивали, признали: их одолевают кошмары примерно те же, что и нас с Марком, – невесело пояснил Оливер. – Жуткие образы некоего злобного мстителя, что наблюдает за деревней, не смыкая глаз, и выжидает своего часа; в ряде случаев звучат завуалированные угрозы, а загадочное существо принимает обличье огромной птицы – вроде совы с огромными зелеными глазами, с рожками-хохолками и неким подобием человеческого лица. Все прочие подробности сна вскорости после пробуждения стираются из памяти, хотя ощущение ужаса и надвигающейся опасности остается. Отвратительные сны, гнусные, вредоносные!

– Да, я сталкивался с тем, что вы описываете, – признал доктор, неловко помявшись. – Некоторые из моих пациентов в последнее время жаловались, что из-за кошмаров не в состоянии толком выспаться. От них не помогает ни валериана, ни мандрагора. Но, право же, Марк, наверняка все это – просто совпадение, не больше?

– Вы же слышали: я поручился пятьюдесятью гинеями, – ответствовал сквайр, приглаживая усы. – Вот что скажу вам: то, что вы сегодня нам открыли, доктор, – чертовски полезно и проливает новый свет на все эти тайны. Так, например, я в жизни не догадался бы, что в Клюквенных угодьях с отцом дрался Том Доггер.

– Как по-вашему, а мистера Доггера жуткие сны одолевают? – полюбопытствовал Оливер.

– Вот уж не думаю, – предположил доктор Холл, скрещивая руки на груди и в кои-то веки напрочь забывая об осмотрительности. – Обычно это он и является ближним своим в ночных кошмарах.

Глава 11

ОТЕЦ И СЫН

Летнее утро в горах.

Бескрайняя и ровная водная гладь озера блестит в лучах рассветного солнца. Над поверхностью подрагивает легкая туманная дымка, застилая далекую гряду холмов на противоположном берегу. Само солнце медленно встает на востоке; на воде, подернутой легкой рябью, играют блики, вспыхивая и переливаясь, точно сошедший на землю Млечный Путь. Ближние склоны и высокие, сплошные ряды сосен одеты розовым заревом. Разреженный воздух свеж и прохладен – в конце концов, это горный утренний воздух! – хотя по мере того, как разгорается день, в нем ощущается веяние тепла. Как краток этот период непривычного роскошества мимолетного горного лета!

Мелкие волночки с тихим плеском накатывают на скалы и на поскрипывающий причал. Демаркационная линия, разграничившая два цвета, зеленый и черный, отмечает тот предел, где мелководье галечного пляжа сменяется глубиной. В зеленой мгле скользят смутные темные тени – преломленные образы озерного окуня и форели и рыб попроще, что проплывают над иссиня-черным илом и тиной озерного дна; а суетливые, шумные утки носятся по поверхности, загребая яркими оранжевыми лапами, точно веслами.

На причале, прямо на досках, устроился маленький мальчик. На нем самый что ни на есть щегольской наряд, подобающий маленьким мальчикам горным летом: визитка, свободная рубашка с жабо, брюки и жилет и высокие ботинки. Мальчуган снарядился на прогулку со вкусом и с толком; из-под матерчатой кепки выбиваются пышные и мягкие каштановые кудри. Он то и дело оглядывается через плечо на галечный склон, по которому от дороги сбегает вниз торная тропка, – словно кого-то ждет.