Глава 1

УИНТЕРМАРЧАМ ПЕРЕМЫВАЮТ КОСТОЧКИ

Ярмарочный день в Шильстон-Апкоте!

С первым светом дня торговцы и их подручные уже стекались на Нижнюю улицу, и на окраину, и на общинный выгон. Повсюду вырастали торговые ряды – и столь же стремительно заполнялись. Постепенно деревня оживилась, взбодренная животворящими рассветными лучами горного солнца. Из лавок на дорогу выкатили тачки – и установили в надлежащих местах; мальчишка мясника, рыбники и торговки фруктами, пирожник, помощник бакалейщика, кондитер и владелец табачного магазинчика – все нашли себе место. Начали прибывать окрестные фермеры, деревню запрудили телеги всевозможных размеров, типов и разновидностей: повозки с овощами, запряженные пони, возки, битком набитые скотом или птицей или заставленные тяжелыми молочными бидонами. Землю усеивают обрывки капустных листов, кукурузные кочерыжки, гороховые стручки, стебли сельдерея и прочие зримые свидетельства ярмарки в горном селении.

Угрюмый мистер Джинкинс и мисс Черри Айвз во главе штата «Деревенского герба» торгуют из переносного пивного насоса сидром и хвойным пивом, а детишек оделяют сельтерской водой с мятой и вишневым сиропом. Мисс Вайолет Кримп тоже здесь – не спускает глаз с разложенных вафель. Пришли мисс Маргарет Моубрей и миссис Филдинг: они выставляют на продажу свежесрезанные цветы из своего сада и мед изобильных грей-лоджевских ульев.

Из местных усадеб пригнали на аукцион овец, свиней и прочую скотину. Одного жирного борова на двадцать стоунов – этакий шмат сала! – продали просто-таки под фанфары, ибо поросенка здоровее «его свинства» в графстве доселе не видывали. Голуби, кролики, форель, миноги, птица, свиной холодец, говяжьи языки, пироги с гусятиной, слойки с олениной, картофель, листвянниковые оладьи – покупай чего душа желает! Вы про цену спрашиваете? На деревенские товары и цены деревенские! Ячмень – по четыре шиллинга за бушель, овес – по два; гуси и молочные поросята – от трех до четырех шиллингов за штуку; лесные вальдшнепы – пять шиллингов за пару; картошка – семь пенсов горка; свежие яйца – шиллинг за дюжину.

Мельник в белом колпаке продает в розницу муку и хлебы, испеченные его улыбчивой супругой, а мистер Линкот, местный кондитер, раскладывает булочки и разливает по чашкам дымящийся кофе. Повсюду стряпухи и пирожницы-любители, среди них – жены и дочери выдающихся членов сообщества, выстроились, улыбаясь и краснея, рядом со своим товаром; для них ярмарочный день – это звездный час, праздник, когда в округе всяк и каждый может похвастаться своими кулинарными талантами. «Пирожки с пылу с жару, джентмены и леди, с пылу с жару пирожки!» – восклицают от избытка чувств торговки, в красках расписывая достоинства своих изделий. Сигары, сандвичи, ягоды горного листвянника, марципаны, золоченые пряники, виноградное вино, восковые свечи, мыло, патока… налетай, леди и жентмены, налетай и расхватывай!

В толпу затесалось без числа музыкантов-любителей, главным образом здешних, деревенских, однако ж есть и те, что пришли из Тарнли, Джея и Кедрового Кряжа. Особенным успехом пользуется седой старикан, что самозабвенно наяривает на волынке да в придачу еще и свистит в точности как птица. Все присутствующие просто ладони себе отбили, ему аплодируя. Скрипачи тоже в большой чести. Кажется, вся деревня сюда стеклась: половина жителей делом заняты, а вторая половина явилась поглазеть на первую. Дважды в месяц, во вторую и четвертую пятницы, деревня стряхивает с себя сонную апатию и на целый день превращается в этакий провинциальный Вороний Край. Может статься, я и преувеличил малость; скажем проще: в ярмарочную пятницу деревня Шильстон-Апкот – место и впрямь оживленное.

Часы летят незаметно. Солнце поднимается высоко над озером и рассыпает сверкающие лучи тут и там по долине, среди прогалин, и лощин, и горных лугов, заглядывает во все уголки и закоулки деревни, омывает синевато-пурпурный камень коттеджей и их красновато-коричневые черепичные крыши ослепительно ярким летним сиянием. Лето в горах мимолетно, такие дни, как этот, должно ценить на вес золота. А нынешняя ярмарочная пятница примечательна еще и тем, что ее почтили своим присутствием две дамы Уинтермарч из Скайлингден-холла, прикатившие из усадьбы в экипаже в сопровождении двух служанок. Все глаза тут же обращаются к ним. Хотя мать и дочь общения с деревенским людом не чуждаются, тем не менее держатся несколько замкнуто, в полном согласии со Своей репутацией и привычками. Миссис Уинтермарч довольно некрасива и вида какого-то мрачного; вот и платье у нее под стать внешности; юная дочурка куда милее матери, однако тоже глядит как-то удрученно. Впрочем, учтивости и приятства обеим не занимать; и сдержанность их объясняется не столько гордыней, сколько внутренней напряженностью – возможно, сказывается некое общее горе. В манерах дам ровным счетом ничего не говорит о заносчивости, чего деревня в целом не может не одобрить. Миссис Уинтермарч на глазах у всех вступает в переговоры с торговцами и закупает все необходимое; приобретения ее из рук в руки передаются служанкам, таким же некрасивым и угрюмым, как и хозяйка. Любопытно, что мистера Бида Уинтермарча в числе домочадцев нет. По чести говоря, мистер Вид Уинтермарч к домочадцам никогда не присоединяется; его внушительную фигуру и красивое ястребиное лицо в деревне почти не видят.

– А сегодня-то он где? – вопрошают селяне, считающие, что имеют полное право это знать.

– Супруг неважно себя чувствует; он от природы слаб здоровьем, – неизменно отвечает миссис Уинтермарч. – Очень просил его извинить.

Такой ответ лишь подтверждает всеобщие подозрения насчет того, что мистер Вид Уинтермарч на самом деле не кто иной, как Чарльз Кэмплемэн, и потому предпочитает не показываться в деревне из боязни быть узнанным. Кроме того, ходят слухи, будто джентльмен красит волосы – если, конечно, это не парик – и привержен к эксцентричным деталям туалета вроде галстуков в крапинку, так что, видимо, он и впрямь скрывает свое истинное лицо. Впрочем, никто, конечно же, этими подозрениями с миссис Уинтермарч не делится; скорее, собеседники выражают уверенность в том, что спустя неделю-другую мистеру Уинтермарчу станет значительно лучше и в следующую ярмарочную пятницу он уже сможет сопровождать жену и дочь. В толпе вполголоса обсуждают скромную непритязательность их экипировки, а также характер и количество приобретенной ими провизии – причем по самой низкой цене. Уэсли, подручный столяра и главный осведомитель семейства викария во всем, что касается Уинтермарчей, сообщает своим юным приятелям, что восстановительные работы в усадьбе уже не ведутся; стало быть, богатые денежные ресурсы, там якобы, запрятанные, почти иссякли – ежели вообще когда-то существовали. Мистер Ним Айвз из «Герба», услышь он последнее замечание, энергично закивал бы, ибо по-прежнему упорствует в своем убеждении, что главная беда семейства Уинтермарчей – это бедность и что мистер Вид Уинтермарч скопидомничает и жадничает и жалеет каждый пенс только потому, что жалеть уж почти ничего не осталось.

Чудо из чудес! А вот и капитан Хой, долговязый и костлявый, шествует по Нижней улице. Впрочем, пожалуй, слово «шествует» не совсем уместно, ибо бедняга заметно прихрамывает и опирается на палку – огромную, шишковато-узловатую, чудовищную громадину, изрядно смахивающую на дубинку, такую же здоровенную, как жезл университетского педеля, и ничуть не менее зловещую. Капитан уже идет на поправку после «укухаривания» от руки философски настроенного Слэка; силы вернулись к нему настолько, чтобы лучший наездник Талботшира уселся в седло, галопом прискакал в деревню и теперь разгуливал себе среди торговых рядов и телег. Фигура его, облаченная в клетчатые красно-зеленые брюки на подтяжках, широкий черный плащ для верховой езды, высокие ботинки со шнуровкой спереди, и с внушительной палкой в руке выглядит весьма экстравагантно; крохотные глазки-пуговицы поблескивают из-за роговых очков, нафабренные усы торчат в разные стороны, нос смахивает на клубничину, и все это венчает обвисшая шляпа, слишком широкая даже для этого объемного черепа, так что поля ее опускаются к самым очкам, полностью закрывая лоб. Дополняет капитанский гардероб еще одна неизменная деталь – повязка на одном из пальцев, следствие очередной травмы, приключившейся со времен «укухаривания» (капитан, невзирая на все его заверения в обратном, к такого рода неприятностям и впрямь весьма склонен). Даже на расстоянии его подобный контрабасу голос перекрывает общий ярмарочный гул, пока капитан торгуется с продавцами.

А вот и мистер Аркрайт, местный ветеринар, обладатель коротко подстриженной темной шевелюры – владелец такого «шлема» ни в каких головных уборах не нуждается! – кустистых бровей, смахивающих на длинную гусеницу, и подвижных глаз-окуляров; вот он – изучает экстерьер кобылы какого-то фермера. Неподалеку пристроились викарий с прелестной рыжеволосой супругой; преподобный джентльмен в гетрах и в шляпе с полями, слегка загнутыми с боков, кротко созерцает прохожих сквозь посеребренные очки, и тут же – Дина, в светло-бежевом костюме, замшевых перчатках и голубовато-зеленом атласном капоре, что так эффектно оттеняет ее огненно-рыжие локоны. Викарий как раз шепотом жалуется своей спутнице жизни, как это досадно, что мистер Бид Уинтермарч никогда не присутствует на воскресной службе. Достойная Дина кивает и без обиняков высказывает свое мнение на этот счет, заглядываясь через дорогу на дам Уинтермарч.

– Ах, но ведь не должно нам забывать о снисхождении, дорогая моя, – тактично напоминает жене викарий.

– Вот уж и впрямь загадочная парочка, – бормочет себе под нос Дина, бдительно наблюдая за матерью и дочерью: чтобы не показаться назойливой, она устремила взгляд в некую воображаемую точку позади Уинтермарчей, но то и дело исподтишка постреливает глазами на объекты своего любопытства. – Ты только погляди: даже здесь, в разгар ярмарки, в них не ощущается никакой импозантности. Все у них попросту, без затей! Да еще такие серьезные вдобавок. Бледные как полотно. Полагаю, никакая это не замкнутость, а озабоченность, вот что. В этих лицах читается тайное горе. О да. Что-то явно беспокоит их и мучает. – Дина задумчиво хмурится. – Как ты думаешь, а она знает? Ох, должна знать, как же иначе…

– Что знает, любовь моя?

– Как думаешь, знает ли миссис Уинтермарч, кто ее муж на самом деле? Знает ли его историю? Возможно, он скрыл от нее свое прошлое.

– Кто ее муж на самом деле?

– Ну, что он – Чарльз Кэмплемэн.

– Да, но как мы здесь можем быть уверены, любовь моя? Это же не более чем сплетня, невзирая на все утверждения мистера Доггера. А сплетня, она…

– Как правило, недалеко ушла от истины, – парирует Дина, вновь украдкой постреливая глазами. – Может, их как раз тревожат досужие россказни. Может, им неуютно при мысли о том, сколь многие жители деревни затаили зуб на мистера Чарльза Кэмплемэна. Этот тип точно водит местных за нос, вот помяни мое слово! Все подтвердят, что из усадьбы Уинтермарчи почти не отлучаются; а если и выбираются в город, то, как правило, ненадолго и никогда – просто так. Даже минутки свободной поболтать не выкроят. Похоже, на душе у них камнем лежит некое тяжкое бремя. Особенно я это в жене ощущаю: некое многолетнее горе. Как думаешь, может, он их бьет?

Преподобный джентльмен ужасается от одной этой мысли.

– Вот с девочкой-то как раз вроде бы все в порядке, только больно она робкая, – продолжает Дина. – Ты видел: ни на шаг от матери не отходит. А уж служанки-то! Второй такой унылой пары в целом свете не сыщешь.

В ответ на женины фантастические предположения викарий лишь качает головой.

– Любовь моя, эта семья здесь, по сути дела, всем чужая. Приехали они издалека, из города – из Вороньего Края! Чего же тут и ожидать? Пройдет какое-то время, прежде чем они почувствуют себя здесь как дома. И примут их как своих далеко не сразу, тем более в таком отрезанном от мира месте. Мы и сами испытали нечто подобное, если помнишь, не далее как два года назад.

Миссис Скаттергуд поневоле вынуждена была согласиться с мужем.

– Тем не менее я от души надеюсь, что однажды в воскресенье увижу в церкви мистера Кэмплемэна, – молвит священник, откашливаясь.

Его лучшая половина оборачивается и так и впивается в него голубыми глазами.

– Дорогой мой викарий, – снисходительно улыбаясь, говорит она, – какая же ты «дихотомия»!

Супруги по-прежнему следуют за маленькой группой, идущей по своим делам по другой стороне дороги. Миссис Уинтермарч, воспользовавшись возможностью, заглядывает в деревенские лавки: приобрела несколько книг и писчей бумаги у торговца канцелярскими принадлежностями, мистера Фасси, свечи – у бакалейщика, мистера Тадуэя, и запаслась кое-какими лекарственными снадобьями у деревенского аптекаря, мистера Никодимуса Бинкса по прозвищу Кодди. Затем дамы пересекают ярмарочную площадь из конца в конец, минуя по пути грамматическую школу, здание гильдии и вафельную мисс Кримп, в каковое заведение мисс Вайолет не так давно вынуждена была удалиться, призываемая настойчивым стуком крючковатой матушкиной трости. Уинтермарчи задерживаются недолго у столика Мэгс Моубрей и миссис Филдинг, приобретают у тетушки Джейн несколько горшочков с медом, перекидываются двумя-тремя любезностями и идут себе дальше.

Неподалеку, тоже не сводя глаз с визитеров, мыкается долговязый, худой, рассудительный парень с жесткими желтыми волосами, что свисают лохмами, торжественно-серьезным взглядом и поджатыми губами. Треуголка с пером украшает его голову, бриджи и яркие хлопчатобумажные чулки обтягивают ноги. Это – Ларком, слуга и по совместительству управляющий Проспект-Коттеджа, временно освобожденный от оков своей службы, дабы полюбоваться картинами ярмарочной пятницы. Узнав юную особу из «Деревенского герба», некую мисс Бетти Брейкуиндоу, что в свою очередь с любопытством разглядывает приезжих из усадьбы, Ларком приближается к ней и роняет замечание-другое на искомую тему. Однако собеседник из Ларкома никудышный; рассуждать он не мастер, вот разве что сетовать в надменной своей душе на обиды и несправедливости, кои претерпевает всякий день в Проспект-Коттедже; за раз он и одной-двух фраз не нанижет так, чтобы хоть кто-то их понял. Риторика – не его конек, нет. И тем не менее он предпринимает очередную попытку, но, потерпев неудачу с Уинтермарчами, вновь впадает в злорадство и сообщает мисс Брейкуиндоу, как ему совсем недавно удалось уклониться от целого сонма поручений, взваленных на него работодателем, мистером Томасом Доггером, в силу определенного несходства характеров между ним и помянутым джентльменом и невыносимое его (Томаса Доггера) с ним обращение; и что благодаря стараниям миссис Доггер, его друга и защитницы, отлично понимающей, как он страждет от жестоких нападок ее супруга, его положение в Проспект-Коттедже, желает он того или нет, вовеки не пошатнется; с чем себя не без самодовольства и поздравляет.

Мисс Брейкуиндоу тоже распространяется о тяготах своего положения и о невыносимом характере ее собственной работодательницы, мисс Черри Айвз; о том, сколь прилежна, и рачительна, и компетентна мисс Черри в профессиональном плане, во всем, что касается «Деревенского герба»; как то же прилежание и компетентность ожидается от всего прочего штата «Герба», независимо от статуса; и как вся вместе взятая компетентность, на которую способна она, мисс Брейкуиндоу, в настоящем ли или в будущем – при всей ее образцовой безупречности, – в жизни не заслужит одобрения мисс Айвз, ибо в ее глазах этого явно недостаточно.

Ларком мрачно кивает – иного способа кивать он просто не ведает – и роняет три-четыре словца соболезнования, ибо жалобы мисс Брейкуиндоу созвучны его собственным. Он скользит взглядом по ее пригожему личику. Да, эти черты, конечно, не вполне совершенны, но весьма и весьма очаровательны. Ларком сдвигает треуголку на одно ухо – лихо, как ему кажется, – скрещивает длинные руки на груди, а одну ногу выдвигает вперед, выставляя на обозрение мисс Брейкуиндоу обтянутую чулком икру; и заводит разговор о самой мисс Брейкуиндоу, и ее прелестях, и о том, свободна ли она, скажем, располагать собою. Ответом ему служит изумленное фырканье, недоверчивый смех, вздернутый подбородок – и ледяной взгляд, безжалостный, точно зимняя луна. Все это со всей отчетливостью – упрек самонадеянному, ибо мисс Брейкуиндоу скорее уж влюбится в бесноватого обитателя сумасшедшего дома, нежели в долговязое, унылое чучело, в самодовольного хлыща, в чуму деревенскую в бриджах до колен, в ярких хлопчатобумажных чулках и треуголке с пером.

На сем этапе Ларком резко обрывает беседу кивком желтоволосой головы и удаляется, давая понять, что точку в разговоре поставил именно он. Бедное чучело! Очередное столкновение с загадочным женским полом для Ларкома закончилось ничем; снаружи он – торжественно-серьезен и сдержан, как всегда, однако внутри все кипит: его отвергли, и кто же? – столь презренное существо, как горничная! Может, он просто не так ее понял? Нет-нет, он все понял преотлично; ему велено убираться с глаз долой.

Вы подумайте, что за дерзкая нахалка! И этакую наглость приходится ему терпеть всякий день! Наглость горничных, наглость хозяев, наглость поселян, хихикающих у него за спиной. Лишь в кроткой, непритязательной, похожей на тень миссис Доггер встречает он уважительное к себе отношение. Но, спрашивает себя Ларком, кто такая миссис Доггер? Маленькая толстушка, как говорится, ни кожи ни рожи, пляшет под дудку тирана-мужа. На что ему такая сдалась, по большому-то счету? Да, благодаря ее влиянию положение Ларкома в доме значительно упрочивается; но как долго сумеет он выстоять против тирании ее супруга? Сколько еще ему прикажете трудиться не покладая рук под весьма массивным башмаком сего достойного джентльмена? В силах ли такая, как миссис Доггер, облегчить его участь?

– Нынче у нас пятница. В пятницу никаких дел начинать нельзя, все равно удачи не будет, – проговорила «под занавес» мисс Брейкуиндоу слегка раздраженно в ответ на неудачные поползновения Ларкома в отношении дел амурных.

«Войдет в дом черная кошка – не гоните ее, она счастье несет», – вспоминает Ларком еще одно деревенское присловье, видя, как соответствующая описанию зверюга пулей вылетает из дверей лавки.

– Конечно же, перед дождем пчелы не летают, – слышится совсем рядом с ним.

Оглянувшись, Ларком обнаруживает, что оказался у столика мисс Моубрей с миссис Филдинг и что слова эти произнесла добродушная тетушка Джейн, обсуждая с дамами ее круга и мистером Аркрайтом достоинства меда из Грей-Лоджа, а также и самих пчельниц.

– Чистая правда, – кивает одна из дам, да и мисс Моубрей с тетушкой вполне согласна.

– Миссис Уинтермарч с виду такая учтивая… но уж больно сдержанная, больно застенчивая; вот и дочка у нее такая же, – отмечает одна из собеседниц, престарелая дама весьма внушительных габаритов; она, подобно многим другим посетителям ярмарки, тоже наблюдала во все глаза за шествующими по Нижней улице Уинтермарчами. – Качества весьма похвальные, спорить не буду; вот только слишком много хорошего само по себе не всегда хорошо.

– Миссис Сепульхра Уинтермарч, на мой взгляд, молодая дама весьма обаятельная… при том, что вид у нее несколько замогильный, – откликается мистер Аркрайт. – Одним словом, весьма достойная особа.

– Какие-то они необщительные.

– Эта дама всей душой преданна своему супругу, – отвечает тетушка Джейн с присущей ей доброжелательностью. – Так мы слышали у себя в Грей-Лодже; и вроде бы это вполне похоже на правду. Говорят, она неизменно отзывается о нем с любовью и уважением.

– Если вообще открывает рот, – хмурится суровая дама, обладательница внушительных габаритов. Впрочем, она готова согласиться с тем, что девочка, мисс Ровена, – прелестное дитя; ведь вся деревня это уже признала. Дочка Уинтермарчей, пожалуй, весьма походила бы на мать, будь та хороша собой. Не иначе, дитя в отца уродилось. Здесь судить трудно – со времен приезда семьи мало кому удавалось видеть помянутого джентльмена вживую.

В тени ближайшего коттеджика стоит благообразное украшение своей профессии, мистер Томас Доггер, наблюдая за обитателями Скайлингден-холла блестящими глянцевыми глазками. В пытливом лице его отражается сосредоточенная задумчивость. Не чувствуется ли в матери и дочери, uxor et filia Уинтермарч, неуловимое, неопределенное нечто, во что и пальцем-то адвокатским не ткнешь, – теперь, когда они, так сказать, отъединены от главы дома, предоставлены сами себе, вдали от сего блестящего джентльмена, который затмевал их и отодвигал в тень в гостиной Скайлингдена? И столько внимания уделил мистер Томас Доггер этому джентльмену, именно на нем сосредоточив все свои законнические мысли, подсказанные замечаниями доктора Холла по дороге в Скайлингден, что ихо r et filia толком и не заметил. С тех пор поверенный их не видел, и дороги их до сего дня не пересекались; так что же такое вдруг вызвало ныне его интерес? А вот еще наболевший вопрос насчет самого мистера Вида Уинтермарча: он ведь до сих пор так и не совершил ожидаемого паломничества в Проспект-Коттедж, дабы воспользоваться советом тамошнего весьма респектабельного поверенного.

Что-то заинтересовало его в облике пресловутой миссис Уинтермарч и в меньшей степени – во внешности ее дочери; вот мистер Томас Догер и застыл на месте в тени коттеджа, глядя, как эта дама обходит ярмарку, маленькая Ровена держится рядом, а справа поспешают две служанки. Да, есть что-то такое в ее лице, и в глазах, и в длинном остром носе, и в бледном покатом лбе. Уж не напомнила ли она ему миссис Доггер, ведь миссис Доггер славится своей неказистостью? При этой мысли поверенный с трудом сдерживает дрожь. Он уж подметил, что у миссис Уинтермарч, при всей ее невзрачности и бледности, прелестнейшая фигурка, в то время как миссис Доггер фигурой вовеки похвастаться не могла, равно как и ничем другим; да и в характере ее нет ровным счетом ничего примечательного. Если не считать зеленого чая, что миссис Доггер регулярно заваривает мужу, и ее хозяйственных способностей – а то же самое без труда обретешь в любой исполнительной служанке. Ни к чему-то она не пригодна, да и взгляд джентльмена отнюдь не радует. Их благословенный союз заключен так давно, что Томас Доггер уже и не помнит, зачем на ней женился. Да, конечно, в последнее время она приносит некую пользу, к примеру, отведывает стряпню вороватой шеф-поварихи миссис Симпкинс; но это вполне обоснованно, учитывая историю миссис Симпкинс, и не выходит за пределы и рамки супружеских обязанностей миссис Доггер.

Поверенный хмурит брови и решает немедленно отправиться в «Герб» и припасть к источнику aqua vitae, дабы не вспоминать больше о домашнем очаге. Его блестящие глазки задерживаются на мгновение на чопорной и надменной фигуре Ларкома, что мыкается неподалеку. Непокорный челядинец хозяина пока не заметил; и на краткое мгновение, словно по привычке, поверенный задумывается, не обратить ли к нему заслуженный упрек касательно состояния серебряного прибора и колокольчика над кроватью, а также провалившейся ступеньки на черной лестнице, но решает воздержаться, вспомнив, что не далее как нынче утром его супруга сама отпустила лентяя-слугу на ярмарку – приобрести кое-какой снеди для кладовой Проспект-Коттеджа. Тут мистер Доггер, отвлекшись на миг от собственных мыслей, мрачно всматривается в пространство, приоткрыв губы – вполне в адвокатской манере, вот только обычно с уст этих льются медовые речи, а не молчание, – ибо вон там, на другой стороне дороги, в толпе торговцев и прочих поселян замаячила приземистая, толстенькая фигура самой миссис Доггер. Не в силах противиться зову ярмарки, покорная супруга покинула Проспект-Коттедж, дабы посодействовать Ларкому в пополнении запасов.

Мистер Доггер взирает на нее с тем же начальственным недоумением, как если бы видел перед собою письменные показания свидетеля с противной стороны или неразборчивые каракули завещания, нацарапанного безденежным клиентом. Поверенный поневоле сравнивает супругу со стройной, женственной миссис Уинтермарч, и лицо его мрачнеет еще больше.