Сообщение из группы Хобарта о бегстве опасных анархистов не осталось незамеченным, но тревогу подняли около одиннадцати ночи, когда патрулям хватало дел с пьяными водителями и ворами. Вдобавок случились драка со смертельным исходом на Сил-стрит и потасовка, вызванная появлением трансвестита в баре на Док-роуд. Поэтому пока тревоге смогли уделить должное внимание, беглецы уже проехали через тоннель под рекой и направились к дому Шермэна.
      Однако на другом берегу их заметил патрульный по фамилии Дауни. Пока его товарищ уплетал в китайском ресторанчике утку по-пекински, Дауни запросил по радио участок. Ему сообщили, что преступники чрезвычайно опасны, и он поехал за ними, держась на почтительном расстоянии.
      Ему очень скоро стало ясно, что это непростое дело. Во-первых, в штаб-квартире Хобарта что-то явно происходило: по радио он слышал плач и какие-то вопли. Во-вторых, он никак не мог связаться с самим инспектором. Оставалось стоять у дома и ждать.
      Скоро на втором этаже дома вспыхнул свет, а потом оттуда что-то вылетело, унося с собой окна и часть стен.
      Он выскочил из машины и побежал к дому. Его ум, натренированный в сотворении отчетов, уже подыскивал фразы для описания того, что он видел; но это сияние не напоминало ничего из виденного им прежде.
      Он не был суеверным и стал искать рациональные объяснения происходящего. Конечно, это НЛО. Он читал о подобных событиях, случавшихся с такими же нормальными, обычными парнями, как он. Это не Бог и не дьявол, а просто туристы из соседней галактики.
      Решив сообщить об этом по Начальству, он вернулся к машине. Но радио не работало. Ничего, он расскажет им, когда вернется, а пока он должен зорко, как сокол, наблюдать за событиями.
      Это стало сложнее, когда пришельцы принялись бомбить его дополнительными иллюзиями – без сомнения, чтобы скрыть от него свои намерения. Волна энергии, вырвавшаяся из дома, перевернула стоящий невдалеке автомобиль; бетон под его ногами начал стремительно покрываться цветами; над головой проносились странные звероподобные существа.
      Он увидел нескольких людей, тоже захваченных видениями. Одни просто смотрели в небо, другие упали на колени и молились, уверенные, что теряют рассудок.
      Но Дауни знал, что все эти видения не имеют ничего общего с реальностью, и это придавало ему силы. Он убеждал себя, что стоит потерпеть, и иллюзии вот-вот развеются.
      Он пробрался в перевернутую машину и снова попробовал соединиться с штаб-квартирой. Никаких результатов. Но он уже ничего не боялся. Пусть монстры приходят за ним – он скорее вырвет себе глаза, чем поверит в сказки, которыми они его морочат.

      – Еще сообщения были?
      – Нет, сэр, – доложил Ричардсон. – Не могу ничего расслышать.
      – Ну и ладно. Поехали. Мы их найдем, даже если придется колесить всю ночь.
      Когда они тронулись, Хобарт вернулся мыслями к тому, что случилось. Из его людей сделали дебилов, его камеры измазали дерьмом. Ему есть, за что мстить этим мерзавцам.
      Когда-то давно он запрещал себе личные пристрастия, но теперь, по крайней мере перед своими людьми, не желал подавлять в себе сладкое желание мести. В конце концов, разве преступление и наказание – это не воплощение древнего принципа «око за око»? Закон – просто другое наказание для мести.

      Прошло восемьдесят лет с тех пор, как сестры покинули землю Фуги. Восемьдесят лет они странствовали по Кукушкиному королевству, едва не потеряв рассудок среди своих безумных поклонников, но ритуалы и жертвы в их честь позволили им дожить до дня, когда Сотканный мир снова раскинется перед ними.
      И вот теперь они парили над этой зачарованной землей, обозревая ее из конца в конец.
      – Запах слишком живой, – заметила Магдалена, вынюхивая воздух.
      – Дай время, – сказала Иммаколата.
      – А где Шэдвелл? – спросила Ведьма. – Что с ним?
      – Должно быть, собирает своих покупателей. Мы должны его найти. Не хочу, чтобы он бродил здесь без сопровождения. Он непредсказуем.
      – А потом?
      – Случится неизбежное, – Иммаколата пожала плечами. – Кукушата разорвут его на части.
      – А аукцион?
      – Аукциона не будет. Уже поздно.
      – Шэдвелл может решить, что ты использовала его.
      – Он тоже использовал меня. Или хотел.
      Дрожь прошла по газообразному телу Магдалены.
      – А тебе никогда не хотелось... отдаться ему? – спросила она тихо.
      – Никогда.
      – Тогда отдай его мне. Представляешь, какие от него будут дети?
      Иммаколата обернулась и сдавила хрупкую шею сестры.
      – Ты не дотронешься до него ни одним пальцем. Тебе понятно?
      Лицо Магдалены вытянулось в гротескной пародии на раскаяние.
      – Да, извини. Он твой, душой и телом. Ведьма хихикнула.
      – У него нет души.
      Иммаколата выпустила сестру, клочья вещества которой таяли в воздухе вокруг них.
      – У него есть душа, – она осторожно опустилась на землю Фуги. – Но мне она не нужна. Когда все кончится и Чародеи окажутся в руках Кукушат, я отпущу его невидимым.
      – А мы? – спросила Ведьма. – Нас ты отпустишь?
      – Как договаривались.
      – Мы сможем уйти в небытие?
      – Если вы этого хотите.
      – Больше, чем раньше, – сказала Ведьма. – Больше, чем раньше.
      – Есть вещи похуже жизни.
      – Да? Можешь назвать хоть одну?
      Иммаколата немного подумала.
      – Нет, призналась она с легкой печалью. – Должно быть, ты права, сестрица.

      Шэдвелл бежал из рушащегося дома сразу же после того, как Кэл с Нимродом вылетели в окно, и с трудом увернулся от облака, поглотившего Девере. Он лежал ничком на земле, рот был полон грязи и горького вкуса поражения. Крах так долго подготавливаемого им аукциона заставил его плакать – впервые за многие годы.
      Но слезы скоро иссякли. Он был оптимистом по натуре. В сегодняшнем поражении – корни завтрашней победы. Кроме того, грандиозное зрелище раскрывающейся вокруг Фуги захватило его. И к тому же, кому-то, кажется, пришлось еще хуже, чем ему.
      – Что, черт побери, случилось? – это был Норрис, король гамбургеров. Кровь и пыль покрывали его лицо сплошным слоем; он потерял в катастрофе значительную часть костюма и один ботинок. Другой он держал в руке.
      – Ты, чертов осел! Я тебе задницу оторву!
      Он замахнулся на Шэдвелла ботинком, но торговцу не хотелось получать лишние синяки. Он оттолкнул Норриса, и они некоторое время топтались на месте, вцепившись друг в друга, как пьяные. Победы не одержал ни один, и в итоге они разошлись, тяжело дыша.
      – Идиот, нужно было принять меры предосторожности! – пропыхтел король.
      – Сейчас не время для обвинений. Фуга проснулась, хотели мы того или нет.
      – Я бы сам разбудил ее, если бы купил. Но я был бы готов к этому. А так – это же хаос! Не знаю даже, к чему это все приведет.
      – Она не такая большая. Если хотите выйти, просто идите в любом направлении.
      Это предложение, казалось, умиротворило Норриса. Он вгляделся в постоянно меняющийся ландшафт.
      – Не знаю, – протянул Норрис. – Может так будет лучше. Должен же я посмотреть, что хотел купить.
      – А как вам первое впечатление?
      – Ну, трудно сказать... Я думал, это как-то... обычнее. Знаете, я не уверен больше, что хочу владеть всем этим.
      Пока он это говорил, из сгустка тумана вырвалось животное, какое вряд ли можно было найти в зоопарке.
      Поглядев на них, оно тявкнуло приветствие новому миру и исчезло в темноте.
      – Видите? – спросил Норрис. – Что это?
      – Не знаю. Может быть такие твари давно вымерли.
      – Да? Лично я не видел ничего подобного даже в книгах. Я ничего уже здесь не хочу. Выведите меня отсюда.
      – У меня есть здесь кое-какие дела.
      – Нет уж. Мне нужен охранник. Вот вы, – Норрис ткнул в торговца ботинком, – им и будете.
      Зрелище повредившегося в уме короля гамбургеров развеселило Шэдвелла.
      – Слушайте, мы с вами в одинаковом дерьме...
      – Это уж точно.
      – У меня есть кое-что, что может помочь, – он расстегнул пиджак. – Подсластить пилюлю.
      – Правда? – спросил Норрис подозрительно.
      – Поглядите, – предложил ему Шэдвелл. Подкладка заблестела. Норрис вытер кровь, заливавшую ему левый глаз, и стал смотреть. – Что вы видите?
      Какой-то момент Шэдвеллу казалось, что пиджак перестал действовать. Потом на лице Норриса медленно расплылась улыбка.
      – Видите что-нибудь, что вам нравится?
      – Да... Да, вижу.
      – Так берите. Оно ваше. Свободно и бесплатно.
      Норрис улыбнулся почти застенчиво.
      – Где вы его взяли? Через столько лет...
      Он протянул дрожащую руку к пиджаку и достал оттуда игрушку: солдатика с барабаном, воссозданного его памятью со всеми выбоинами и царапинами.
      –  Мой барабанщик, —Норрис плакал от радости, словно ему подарили восьмое чудо света. – Мой барабанщик. Но послушайте, здесь нет ключа. Дайте мне его.
      – Сейчас поищу.
      – Одна рука у него сломалась, – сообщил Норрис, гладя солдатика по голове, – но он еще играет.
      – Вы рады?
      – О, конечно. Спасибо.
      – Тогда спрячьте его в карман и везите меня.
      – Везти?
      – Да. Я устал. Мне нужна лошадь.
      Норрис и не подумал сопротивляться, хотя Шэдвелл был большим и тяжелым мужчиной. Подарок полностью очаровал его, и в благодарность он готов был возить дарителя на себе, пока его спина не переломится.
      Усмехаясь про себя, Шэдвелл уселся ему на спину. Сегодня он потерпел поражение, но пока у людей остаются мечты, он будет владеть их душами.
      – Куда вас отвезти? – спросила его лошадь.
      – Куда-нибудь повыше. Нужно осмотреться.

      Ни Боаз, Ганза не были хорошими гидами. Они шли по Фуге в почти полном молчании, прерывая его только затем, чтобы предупредить Кэла об опасности – когда они шли по болоту, и потом, у какой-то колоннады, за которой выли собаки. Он был даже рад их немногословности. Уже с первого взгляда на Фугу со стены дома Мими, он знал, что эту страну нельзя нанести на карты и заключить в таблицу, как его любимое расписание. Сотканный мир следует принимать по-иному: не мыслью, а чувством. Он знал этот мир, и этот мир знал его; и это знание, которое он никогда не смог бы определить словами, превращало его путь в путешествие по собственной жизни. Он знал от Чокнутого Муни, что стихи каждый слышит по-разному. Здесь он начал думать, что это верно и в отношении географии.

      Они поднимались по длинному склону. Вокруг словно пели мириады сверчков; сама земля казалась живой.
      С вершины склона они увидели поле и на дальнем его конце – сад.
      – Там, – сказала Ганза, и они пошли.
      Этот сад был самым большим объектом, который он увидел в Королевстве. Тридцать – сорок деревьев были высажены аккуратными рядами, почти соприкасаясь ветвями. Под их кронами росла шелковистая трава, на которой виднелись протоптанные тропинки.
      – Это сад Лемюэля Ло, – сказал Боаз еще тише, чем раньше. – Знаменитый из знаменитых.
      Ганза шла впереди них. Воздух был мягким и теплым. На ветвях висели незнакомые Кэлу фрукты.
      – Это груши Джуда, – сказал Боаз. – Один из сортов, которыми мы никогда не делились с Кукушатами.
      – Почему?
      – Были причины, – Боаз поискал взглядом сестру – или все же подругу? – но Ганза уже скрылась под деревьями. – Попробуй фрукты. Лем не обидится.
      Боаз сделал три шага в сторону и исчез, хотя прежде Кэлу казалось, что сад легко просматривается.
      Он подошел к дереву и протянул руку к самой нижней ветке. Тут что-то слезло с дерева и уселось перед ним. Это оказалась обезьяна.
      – Не это, – басом потребовало животное. – Наверху слаще.
      Обезьяна опять вскочила на дерево и вернулась с двумя плодами.
      – Держи.
      Несмотря на название, плоды не напоминали груши. Они были величиной со сливу, но в кожистой оболочке.
      – Ну, чего ждешь? Незабывайки вкусные. Попробуй, сам увидишь.
      Говорящая обезьяна еще неделю назад заставила бы Кэла хлопнуться в обморок. Здесь же она выглядела вполне естественной.
      – Ты сказал «Незабывайки»?
      – Незабывайки или груши Джуда, одно и то же.
      Глаза обезьяны устремились на руки Кэла, побуждая его взять грушу. Его оказалось труднее очистить, чем любой из виденных им фруктов. Из плода брызнул вкусно пахнущий сок. Прежде чем Кэл очистил первый плод, обезьяна принялась за уже очищенный второй.
      – Здорово, – промычала она с набитым ртом.
      Ответил треск ветвей. Посмотрев в том направлении, Кэл увидел идущего к нему невысокого человека с монголоидными чертами лица, попыхивающего сигаретой.
      – Знатная шутка, – сообщила обезьяна.
      Монголоид осклабился. Кэл, переводя взгляд сверху вниз и обратно, решил, что понял их игру, и обратился не к кукле, а к кукловоду.
      – Послушайте, скажите что-нибудь сами.
      Человек продолжал улыбаться, не выказывая никаких признаков понимания. Обезьяна же громко рассмеялась.
      – Ешь, ешь, – сказала она.
      Кэл уже очистил плод, но что-то не давало ему поднести его ко рту.
      – Ну! Они не ядовитые...
      Запах вынудил его оставить сопротивление, и он откусил.
      – ...во всяком случае, для нас, – закончила обезьяна, снова рассмеявшись.
      Вкус плода был еще лучше, чем обещал его аромат. Мякоть оказалась сочной, сок – крепким, как ликер. Кэл облизал пальцы и даже ладони.
      – Ну как?
      – Превосходно.
      – Еда и питье вместе, – обезьяна взглянула на человека под деревом. – Хочешь одну, Смит?
      Человек докурил сигарету и швырнул окурок в траву.
      – Ты что, не слышишь?
      Не дождавшись ответа, обезьяна опять скрылась в ветвях.
      Кэл доел грушу до зерен в середине и выплюнул их. Их легкая горчинка еще сильней подчеркивала сладость мякоти.
      Он только сейчас заметил, что где-то за деревьями играла музыка. Нежная и манящая.
      – Еще? – спросила обезьяна, появляясь с еще несколькими фруктами.
      Кэл проглотил остатки первого плода и взял три новых.
      – Здесь есть еще люди? – спросил он кукловода.
      – Конечно, – ответила обезьяна. – Это место всегда было людным.
      – Почему ты говоришь через животное? – опять обратился Кэл к монголоиду.
      – Меня зовут Новелло, – несколько обиженно сказала обезьяна. – И кто тебе сказал, что он вообще говорит?
      Кэл рассмеялся.
      – Фактически никто из нас не знает до конца, кто есть кто. Это похоже на любовь, тебе не кажется?
      Она откинула голову и откусила от плода, который держала в руке, так, что брызнул сок.
      Музыка заиграла новыми переливами. Кэл хотел бы посмотреть, на каких инструментах можно так сыграть. Там, кажется, были скрипки, и флейты и барабаны. Но некоторых он не мог определить.
      – Там праздник, – пояснил Новелло.
      – Должно быть, самый грандиозный в истории.
      – Может быть. Пошли посмотрим?
      – Пошли.
      Обезьяна спрыгнула с ветки и побежала к упавшему стволу, на котором сидел Смит. Кэл, прикончив вторую Незабывайку, нарвал еще дюжину и набил ими карманы.
      В это время Новелло, взобравшись на грудь Смиту, говорил с ним. Слушая их бормотание и щебет, Кэл не мог понять, кто из них что говорит.
      Дебаты внезапно оборвались, и Смит встал. Обезьяна теперь перебралась на его плечо. Не приглашая Кэла с собой, они повернулись и углубились в лес. Кэл поспешил за ними, продолжая жевать.
      По пути он заметил еще людей, занимающихся тем же, чем он – стоящих под деревьями и уплетающих груши. Один или двое даже залезли на ветки и стояли там, купаясь в благоухании. Другие, равнодушные к фруктам или уже пресытившиеся, лежали на траве и о чем-то тихо разговаривали. Все вокруг было полно спокойствия.
      «Рай – это сад, – подумал Кэл, – а Бог – изобилие».
      – Думаешь, как дерево, – заметил Новелло. Кэл даже не заметил, что говорит вслух. Он взглянул на обезьяну, с трудом припомнив, где находится.
      – Осторожнее, – предупредило животное. – Не ешь слишком много.
      – У меня крепкий желудок.
      – Причем тут желудок? Их не зря прозвали Незабывайками.
      Кэл проигнорировал предупреждение, недовольный, что какая-то обезьяна ему указывает. Он ускорил шаг, обгоняя Новелло и его поводыря.
      Где-то впереди опять зажурчала музыка, почти видимая глазу – Кэл видел,как звуки поднимались и падали, уносимые ветром, подобно пушинкам одуванчика. Чудо за чудом. Очистив и проглотив еще один из удивительных плодов Ло, он поспешил на звук.
      Скоро он ясно разглядел место праздника. Между деревьев был разложен громадный ковер цветов лазури и охры, по периметру которого горели плошки с маслом. На краю ковра играл оркестр: трое мужчин и две женщины в темных нарядах, из глубины которых безо всяких инструментов доносились звуки такой чистоты и грации, что Кэлу они напомнили порхание ярких тропических бабочек. Кэл поискал взглядом инструменты – тщетно. Они сами пели звуки скрипок, флейт и барабанов и вдобавок звуки, которым не было аналогов в природе.
      Ни пение птиц, ни рев кита, ни скрип дерева, ни шум потока не имели ничего общего с этими звуками, проникающими в самую глубину души, где нечего было делать интеллекту.
      За зрелищем наблюдали около тридцати Чародеев, ко вторым присоединился и Кэл. Некоторые заметили его и бросали в его сторону удивленные взгляды.
      Разглядывая, в свою очередь, толпу, он пытался определить, к какому из четырех Семейств относятся эти люди. Оркестр, по-видимому, состоял из Айя; ведь Аполлина сказала, что кровь Айя дала ей хороший голос. Но кто есть кто среди прочих? Там были монголоиды и негроиды, были и те, кто отличался от людей – у одного были золотые глаза Нимрода (и, должно быть, хвост); еще одна пара имела на головах небольшие рожки. У некоторых были странные прически и татуировки, обусловленные, видимо религиозными отличиями. В одежде преобладал стиль конца XIX века, но из-под него тоже выглядывали карнавальные блестки.
      Взгляд Кэла перебегал от одного лица к другому, и он чувствовал, что хочет подружиться с этими людьми и жить с ними, и узнать их тайны. Пускай он думает, как дерево – значит, это мудрое дерево.
      Хотя ему уже не хотелось есть, он вытащил из кармана еще одну грушу, но тут музыка стихла. Под шум аплодисментов вперед выступил бородатый широкоплечий человек с лицом, морщинистым, как грецкий орех. Глядя прямо на Кэла, он провозгласил:
      – Друзья мои! Среди нас – гость!
      Аплодисменты стихли. Все взгляды устремились на Кэла, и он почувствовал, что краснеет.
      – Выходите, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!
      Ганза сказала правду. Воздух здесь в самом деле передавал новости.
      Человек жестом поманил его к себе. Кэл пробормотал что-то протестующее.
      – Идите, идите! Повеселите нас!
      – Я не умею, – возразил Кэл.
      – Умеете! Конечно же, умеете! – улыбнулся человек.
      Новые аплодисменты. К нему были обращены сияющие лица. Кто-то тронул его за плечо, и он повернулся. Оказалось, что это Новелло.
      – Это мистер Ло. Ты не должен ему отказывать.
      – Но я ничего не могу.
      – Каждый что-то может, – наставительно сказала обезьяна. – Хотя бы выпускать газы.
      – Ну же! – настаивал Лемюэль Ло. – Не стесняйтесь!
      Кэл нерешительно приблизился через толпу к нему.
      – Я правда не думал...
      – Вы ели мои фрукты. В благодарность вы должны повеселить нас.
      Кэл огляделся вокруг, ища поддержки, но увидел только выжидающие лица, обращенные к нему. – Петь я не могу, – начал он искать пути к отступлению. – Ваш прадед был поэт, не так ли? – Лемюэль своим тоном словно упрекал Кэла за невнимание к этому факту.
      – Был.
      – Так, может, прочитаете что-нибудь из него?
      Кэл уже подумывал об этом. Было ясно, что он уже не вырвется из этого круга без компенсации, и предложение Лемюэля было не таким уж плохим. Брендан ведь научил его нескольким фрагментам из стихов Чокнутого Муни. Тогда Кэл ничего не понял, в шесть лет, но звучание лиры предка завораживало.
      – На ковер, – пригласил Лемюэль его. Прежде чем он сумел припомнить хоть пару строчек, он уже стоял на ковре перед лицом публики.
      – Мистер Ло сказал правду... мой прадед...
      – Говори громче! – крикнул кто-то.
      – Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь вспомнить кое-что из его стихов. Не знаю, получится ли у меня.
      Последовали аплодисменты, отчего Кэл еще больше сконфузился.
      – Как эти стихи называются? – спросил Лемюэль.
      Кэл задумался. Название тогда значило для него еще меньше, чем сами стихи, но он запомнил и его, как попугай.
      – "Шесть общеизвестных истин", – он произнес это быстрее, чем вспомнил.
      – Так читайте, мой друг, – сказал хозяин сада.
      Публика замерла в ожидании; единственным движением теперь был трепет огоньков вокруг ковра.
      – "Одна часть любви..." – начал Кэл.
      На какое-то чудовищное мгновение его ум полностью испарился. Если бы у него сейчас спросили, как его имя, он не смог бы ответить. Проговорив три слова, он внезапно замолчал.
      Дрожа, он понял, что больше всего в этот момент хочет порадовать этих людей, отблагодарить их за внимание и доброжелательность. Но проклятый язык...
      Поэт в голове у него прошептал:
      – Давай, парень. Расскажи, им, что знаешь. Не старайся вспомнить, просто рассказывай.
      Он начал снова, уже не колеблясь, уверенно, словно сам сочинил эти стихи. И на этот раз они пришли, и он прочитал их звучным голосом, какого даже не ожидал от себя:
       «Одна часть любви – невинность, вторая часть ее – блуд, третья – молоко, что киснет, едва его разольют. Четвертая часть – сомненье, пятая – это страх, и последняя – сожаленье о том, что вернется в прах».
      Восемь строчек – и все. Он встал, радуясь, что успешно справился с заданием, и жалея, что все кончилось так быстро. Строки еще звенели у него в голове. Слушатели уже не улыбались, а глядели на него со странным изумлением. Потом раздался гром аплодисментов.
      – Прекрасные стихи! – воскликнул Ло, тоже аплодируя. – И прочитаны прекрасно!
      Он шагнул вперед и крепко обнял Кэла.
      «Слышал? – шепнул Кэл поэту в своей голове. – Им понравилось!»
      В ответ пришел один отрывок, словно только что сочиненный поэтом:
       «Свои стихи я в дар вам приношу и с чистым сердцем их принять прошу».
      Приятное это дело – сочинять стихи!
      – Прошу вас, мистер Муни! – сказал Лемюэль. – Ешьте столько фруктов, сколько вам угодно.
      – Спасибо.
      – А скажите, вы знали поэта?
      – Нет. Он умер еще до моего рождения.
      – Разве можно назвать мертвым человека, слова которого еще живут и волнуют нас?
      – Да, это верно, – согласился Кэл.
      – Конечно, верно. Как можно лгать в такую ночь, как эта?
      Тут на ковер ступил еще один исполнитель. Кэл почувствовал укол зависти. Ему хотелось бесконечно длить мгновение, когда слушатели с восторгом внимали ему, и он пообещал себе, что, когда вернется домой, обязательно выучит еще что-нибудь из произведений прадеда, чтобы следующий раз не ударить лицом в грязь.
      Пока он шел назад, ему раз десять пожали руку и поцеловали. Повернувшись опять к ковру, он с удивлением увидел, что очередными участниками концерта были Боаз и Ганза. Еще больше он удивился, заметив, что они оба обнажены. Их тела, совсем не сексуальные, были так же невыразительны, как и их одежды. Публику все это ничуть не удивило; она смотрела на них с тем же выжидательным выражением, что и на него.
      Боаз и Ганза застыли на противоположных сторонах ковра, потом пошли навстречу друг другу. Они шли, пока не сблизились лицом к лицу. Кэлу пришло в голову, что в этом, может быть, есть какая-то недоступная его пониманию эротика, поскольку они продолжали идти, пока не влились друг в друга, не стали одним телом.
      Иллюзия была полной. Партнеры продолжали двигаться, раздвигая своими лицами затылки друг друга, как будто были сделаны из пластилина. Потом они снова разделились и двинулись к краям ковра – неразличимые, как близнецы. «Это похоже на любовь», – сказала обезьяна, и теперь Кэл видел это во плоти.
      Когда раздался новый взрыв аплодисментов, Кэл выбрался из толпы и начал отходить в гущу деревьев. Он не мог оставаться здесь всю ночь. Надо искать Сюзанну и остальных. Но ему нужен гид. Может, взять обезьяну?
      Тут он увидел ветку, склонившуюся под тяжестью плодов, нарвал их и начал есть. Шоу Ло тем временем продолжалось: он слышал хохот, аплодисменты и потом опять музыку.
      Потом члены его налились тяжестью, руки уже не могли удержать груши. Глаза стали закатываться. Он присел под одним из деревьев, чтобы не упасть.
      Что плохого, если он немного поспит? Он здесь в безопасности, и Сюзанна наверняка тоже. Он закрыл глаза, и на него начал надвигаться сон.