1

2

      Женщина у окна отеля «Ганновер» отдернула серую занавеску и посмотрела вниз, на улицу.
      – Как это?.. – пробормотала она теням, затаившимся в углах комнаты. Ответа не было, да она его и не ждала. След явно вел сюда, в этот постылый город, раскинувшийся по берегам медленной руки, которая некогда несла корабли с хлопком и рабами, а теперь лениво тащилась к морю сама по себе. В Ливерпуль.
      – В таком месте, – сказала она. Внизу легкий ветерок гнал по обочине какой-то допотопный мусор.
      – Чему ты так удивлена, – спросил мужчина, полулежащий на кровати, подложив руки под голову. Лицо его было массивным, с крупными, резко выделяющимися чертами, как у актеров, натренировавшихся в дешевых эффектах. Его рот, знавший тысячу вариантов улыбок, нашел один из них, соответствующий ситуации, и проговорил:
      – Мы почти на месте. Ты это чувствуешь?
      Женщина оглянулась на него. Он снял пиджак – ее самый дорогой подарок – и повесил его на спинку кресла. Рубашка промокла от пота в подмышках, и его лицо в свете дня казалось восковым. Несмотря на все, что она знала о нем – а этого было достаточно, чтобы вызвать страх, – он был всего лишь человеком, и сегодня, после всей этой жары и гонки, его пятьдесят два года легли на него всей тяжестью. Все время, пока они искали Фугу, она делилась с ним своей силой, а он с ней – своей хитростью и опытом в этом мире, в зловонном человеческом обиталище, называемом Семьями Кукушкиным королевством, куда она проникла, чтобы утолить жажду мести.
      Но скоро все это кончится. Этот мужчина на кровати, Шэдвелл, получит от того, что они ищут, свою прибыль, а она... она отомстит своим обидчикам и, когда они будут унижены и проданы в рабство, с радостью покинет Королевство.
      Она снова поглядела на улицу. Шэдвелл был прав. Близость Фуги чувствовалась.
      Шэдвелл, лежа на кровати, смотрел на силуэт Иммаколаты на фоне окна. Уже не в первый раз он думал, как бы ему продать эту женщину. Чисто теоретически, конечно, но почему бы не потренировать ум?
      Ведь он был торговцем не только по профессии, но и по призванию. Он гордился тем, что не было ни одной вещи, живой или мертвой, для которой он не мог бы найти покупателя. Он торговал сахаром и оружием, куклами и собаками, святой водой и гашишем, китайскими ширмами и патентованным средством от запора. Были, конечно, у него и неудачи, но еще не было случая, чтобы он не смог продать свой товар.
      И только она, Иммаколата, женщина, с которой он был рядом уже много лет, могла посрамить его талант продавца.
      Во-первых, она была непредсказуема, а покупатели этого не любили. Им нужен был надежный товар. А она не была надежной: ни в своем устрашающем гневе, ни в еще более устрашающем спокойствии. Под безукоризненными чертами ее лица, под глазами, где светилась мудрость столетий, под оливковой южной кожей таились чувства, могущие в одно мгновение наполнить воздух смертельным сиянием.
      Нет, ее продать невозможно – в который раз сказал он себе и решил забыть об этом. К чему терзать себя мечтами о несбыточном?
      Иммаколата отвернулась от окна.
      – Ты отдохнул?
      – Это ты хотела уйти от солнца. Я-то готов начать в любую минуту. Только не знаю, откуда.
      – Нетрудно узнать, – сказала она. – Помнишь, что говорила сестра? События близки к развязке.
      Когда она сказала это, тени в углу заметались и оттуда выступили две мертвых сестры Иммаколаты. Шэдвелл всегда недолюбливал их, и они отвечали ему тем же. Но старшая из них, ведьма, несомненно, обладала даром пророчества. Да и у другой, Магдалены, были свои заслуги.
      – Фуга больше не может скрываться, – сказала Иммаколата. – Едва она трогается с места, как начинает вибрировать. Там ведь столько жизни на таком маленьком пространстве.
      – И ты чувствуешь эти... вибрации? – спросил Шэдвелл, поднимаясь с кровати.
      – Нет еще. Но мы должны быть готовы.
      Шэдвелл натянул пиджак. Подкладка заискрилась, наполняя комнату причудливыми бликами. В мгновенной вспышке он смог разглядеть сестер. Ведьма отшатнулась от света, прикрывая глаза рукой. Магдалену это мало беспокоило: она была слепой от рождения.
      – Когда вибрации начнутся, его местоположение можно будет установить за час или два, – сказала Иммаколата.
      – Час? – переспросил Шэдвелл. Их поиски казались ему бесконечными. – Час я могу подождать.

      Пока Кэл шел, птицы не переставали кружить над городом. Их число все увеличивалось.
      Это не осталось незамеченным. На мостовой стояли люди, приставив ладони к глазам, и смотрели в небо. Повсюду спорили о причинах такого явления. Кэл не вмешивался, а продолжал идти через лабиринт улиц, иногда отступая назад, но все же медленно продвигаясь к цели.
      Теперь ему стало ясно, что его первое предположение неверно. Птицы не искали корм. Никто из них не нырял вниз, чтобы схватить добычу. Они просто кружили в небе – вороны, сороки, чайки, – в то время, как их меньшие собратья, воробьи и зяблики, устав от полета, усеивали крыши и ограды. Были здесь и голуби, сбившиеся в стаи птиц по пятьдесят, и домашние птицы, несомненно, сбежавшие из клеток, как 33. Для канареек и попугайчиков пребывание здесь было самоубийством. Сейчас их дикие сородичи были заняты полетом, но стоит им остановиться, и они быстро и безжалостно расправятся с канарейками, мстя им за единственное преступление – одомашненность.
      Но пока среди птиц царил мир, и они кружили в небе, взлетая и спускаясь, изредка покрикивая.
      Следуя за птицами, Кэл зашел в часть города, которую редко посещал. Здесь одинаковые ухоженные домики его района сменились трехэтажными обшарпанными зданиями, спасенными от бульдозера только ожиданием бума, который никогда не наступит.
      Над одной из таких улиц – на табличке было написано «Рю-стрит», – и летало большинство птиц. Небо над ней было просто черным; уставшие пернатые рядами сидели на ветках, проводах и телевизионных антеннах.
      Кэл вышел на Рю-стрит и сразу же – один шанс из тысячи – увидел своего голубя. Долгие годы наблюдения за птицами выработали у него орлиное зрение: он узнал 33, вылетевшего из стаи воробьев и скрывшегося за одной из крыш.
      Он поспешил за ним, свернув в узкий проулок между домами. Похоже, здесь никто не жил: вдоль стен громоздилась какая-то рухлядь, засыпанная содержимым перевернутых мусорных баков.
      Но в двадцати ярдах от него шла работа. Двое грузчиков вытаскивали из двери дома массивное кресло, пока третий глядел на птиц, сотнями усеявших ограды и подоконники. Кэл подошел ближе, разыскивая голубей. Он нашел больше дюжины, но 33 среди них не было.
      – Что ты об этом думаешь?
      Он не сразу понял, что грузчик, глядящий на птиц, обращается к нему.
      – Не знаю, – честно признался он.
      – Может, они мигрируют, – предположил младший из креслоносцев, опуская свой край ноши.
      – Не будь идиотом, Шэн, – сказал другой, выходец из Вест-Индии. Его имя «Гидеон» красовалось на спине рабочей куртки. – Какого черта они мигрируют в разгар лета?
      – Слишком жарко, – ответил Шэн. – Вот почему. Эта жара вскипятила им мозги.
      Гидеон тоже опустил свой край и отошел к стене, пытаясь зажечь окурок, извлеченный из нагрудного кармана.
      – А неплохо, правда? – мечтательно произнес он. – Быть птицей. Пока лето, здесь, а как яйца подморозит – смотаться куда-нибудь на юг Франции.
      – Они мало живут, – заметил Кэл.
      – Ну и что, – Гидеон пожал плечами. – Мало да хорошо. Меня бы устроило.
      Шэн подергал себя за дюжину белых волосков над губой, которые, видимо, считал усами.
      – А ты разбираешься в птицах, парень?
      – Только в голубях.
      – Гоняешь их?
      – Так, иногда.
      – Мой шурин держит легавых, – ни к селу ни к городу сказал третий грузчик и посмотрел на Кэла, словно это заявление должно было вызвать у того горячий протест. Но Кэл выдавил только:
      – Это собак?
      – Ага. У него было пять, одна сдохла.
      – Жаль, – сказал Кэл.
      – Не очень. Она все равно была слепая на один глаз.
      Сказав это, грузчик счел тему исчерпанной. Кэл снова посмотрел на птиц и улыбнулся, увидев на подоконнике верхнего этажа, своего голубя.
      – Вижу его, – сказал он.
      – Кого? – спросил Гидеон.
      – Моего голубя. Он улетел. Вон, на подоконнике. Видишь?
      Туда посмотрели все трое.
      – Он что, дорогой? – спросил Шэн.
      – Получал призы, – ответил Кэл с некоторой гордостью.
      Он с тревогой посмотрел на 33, но тот, кажется, не собирался улетать, а сидел и чистил перья.
      – Сиди там, – прошептал Кэл, – не двигайся, – потом обратился к Гидеону. – Ничего, если я войду? Попытаюсь его поймать?
      – Валяй. Старуху, которая тут жила, увезли в больницу. Мы выносим мебель в оплату ее счетов.
      Кэл вошел во двор и двинулся к двери, лавируя среди мебели.
      Внутри царила разруха. Если упомянутая старуха и имела что-нибудь ценное, то от него ничего не осталось. На стенах висело несколько дешевых картин; мебель была старой, но не старинной, а занавески и ковры по виду годились только на свалку.
      Стены и потолок были покрыты многолетней копотью – от свечей, стоящих повсюду на полках и подоконниках среди сталактитов оплывшего воска.
      Он прошел по темным, мрачным комнатам. Всюду были тот же разгром и те же запахи пыли и гнили. Кэл подумал, что в больнице хозяйке будет лучше: там хоть простыни чистые.
      Он начал подниматься по лестнице в полутьме, слыша крики птиц и их царапанье по подоконникам. Ему казалось, что эти звуки вращаются,как будто дом был их центром. Он вспомнил фото из «Нэшнл джиогрэфик»: звезды, медленно вращающиеся вокруг Полярной звезды, Небесного гвоздя.
      От царапающих звуков у него заболела голова. Он вдруг ощутил слабость и даже страх.
      Он одернул себя. Некогда распускаться. Надо поймать голубя, пока он не улетел. Пробравшись среди какой-то мебели, он вошел в одну из верхних комнат. Она примыкала к той, на подоконнике которой сидел 33. Солнце било сквозь окна без занавесок, и Кэл ощутил, как со лба его стекает пот. Мебели в комнате не было, только на стене висел календарь на 1961 год с фотографией льва, лежащего под деревом, положив лохматую голову на лапы.
      Кэл вышел и зашел в соседнюю комнату, где за грязным стеклом сидел голубь.
      Теперь важно было не спугнуть птицу. Он осторожно подошел к окну. 33 склонил голову и посмотрел на него одним глазом, но не тронулся с места. Кэл, затаив дыхание, попытался открыть окно, но бесполезно. Оно было забито дюжиной основательных гвоздей – примитивная защита от воров.
      Снизу раздался голос Гидеона. Поглядев туда, он увидел, что троица выносит во двор большой свернутый ковер.
      – Заноси влево, Базо! Влево! Ты что, не знаешь, где лево?
      – Я и заношу влево!
      – Не твое лево, идиот! Мое!
      Птицу на подоконнике эти крики ничуть не беспокоили. Она казалась вполне счастливой.
      Кэл пошел вниз. Ему оставалось лишь попробовать добраться до 33 по стене. Последний шанс. Он пожалел, что не догадался захватить с собой зерна. Оставалось надеяться лишь на увещевания.
      – Не вышло? – спросил Шэн, когда он вышел.
      – Окно не открывается. Попробую залезть отсюда.
      – Вряд ли это у тебя получится, – заметил Базо, почесывая живот, выдававший в нем любителя пива.
      – Все равно попытаюсь.
      – Осторожнее, – предупредил Гидеон.
      – Спасибо.
      – ...Ты можешь сломать себе шею.
      Цепляясь за выбоины в стене, Кэл полез наверх. От подоконника его отделяло футов восемь.
      Он снова испытал ощущение, пережитое на лестнице. Хотя взбираться было сравнительно легко, он всегда плохо ладил с высотой.
      – Похоже на ручную работу, – сказал внизу Гидеон, и Кэл посмотрел туда. Грузчик склонился над расстеленным на земле ковром.
      Рядом встал Базо. Сверху была видна его лысина, которую он старательно зализывал.
      – Жаль, что он такой ветхий, – сказал Шэн.
      – Придержи лошадей. Давай рассмотрим получше.
      Кэл вернулся к своей задаче. По крайней мере, теперь они не глазели на него. Наверху не было ветра, и солнце жгло еще сильнее; ручейки пота стекали по его спине до самых ягодиц. Он висел на стене, словно распятый.
      Снизу донесся шепоток восхищения.
      – Ты погляди, какая работа! – воскликнул Гидеон.
      – Знаешь, что я думаю? – понизил голос Базо.
      – Не знаю, пока не скажешь.
      – Можно снести его к Гилкристу. Он дает хорошие деньги.
      – Шеф узнает, – возразил Шэн.
      – Тише, – Базо напомнил товарищам о присутствии постороннего. На деле Кэл был слишком поглощен своим занятием, чтобы обращать внимание на это мелкое воровство. Он добрался до стены и теперь пытался встать на ней. – Разверни его, Шэн, посмотрим, какой он весь.
      – Думаешь, он персидский?
      – Хер его знает.
      Кэл медленно выпрямился и взглянул на подоконник. Голубь все еще сидел там.
      Снизу он слышал звук расстилаемого ковра и возгласы восхищения.
      – Эй, – прошептал он голубю, – ты меня помнишь?
      Птица не реагировала. Кэл сделал один шаг по стене, потом другой.
      – Иди сюда, – простонал он, как настоящий Ромео.
      Птица, казалось, узнала своего хозяина и кокетливо наклонила голову.
      – Ну, иди, – Кэл, забыв об осторожности, протянул руку к окну.
      Тут его нога соскользнула с крошащегося кирпича. Он вскрикнул, испугав птиц, взлетевших с подоконников вокруг, хлопая крыльями – иронические аплодисменты, – и его взгляд метнулся вниз, во двор.
      Нет, не во двор: двор исчез. Его весь занимал полностью развернутый ковер.
      То, что случилось потом, заняло доли секунды, но то ли ум его работал быстрее, то ли время растянулось, и он смог разглядеть зрелище во всех деталях.
      Время заставило краски ковра потускнеть, превратило алый цвет в розовый, а кобальт – в чахлую голубизну, но общее впечатление было поразительным.
      Каждый дюйм ковра, даже его края, покрывали причудливые изображения, совершенно непохожие друг на друга. Но их детали не терялись: изумленные глаза Кэла видели их все разом. В одном месте дюжина узоров сплеталась воедино; в другом они стояли рядом, заслоняя друг друга, как непослушные дети. Некоторые вырвались на края, а другие, напротив, тянулись к центру, чтобы присоединиться к царящей там толчее.
      На самом поле ковра ленты разных цветов выписывали причудливые арабески на зелено-коричневом фоне, напоминая стилизованные изображения животных и растений. Центр ковра украшал большой медальон, горящий цветами, как осенний сад, по которому шли сотни геометрических фигур, в которых можно было найти и хаос, и строгий порядок, и цветок, и теорему.
      Он охватил все это одним взглядом. Следующий взгляд уловил изменения в картине.
      Краем глаза он увидел, что окружающий мир – дом, фигуры людей, стена, на которой он балансировал, – куда-то исчез. Он внезапно оказался висящим в воздухе над ковром, раскинувшимся внизу.
      Но ковер уже не был ковром. Его узлы дрожали, словно пытаясь распуститься, краски и узоры волновались, перетекая друг в друга. Ковер оживал.
      Из ткани возникал некий пейзаж, вернее, смешение пейзажей. Разве это не тора там, внизу, проглядывающая через облака? А это разве не река? И разве он не слышит рокот ее воды, низвергающейся с уступов искристым водопадом?
      Под ним простирался мир.
      И он вдруг стал птицей, бескрылой птицей, парящей в теплом, благоуханном ветерке – единственным свидетелем фантастического зрелища.
      С каждым ударом сердца его глазам открывались все новые подробности.
      Озеро с рассыпанными по его глади мириадами островов, похожих на спящих китов. Заплатки полей, злаки которых колыхал тот же ветер, что поддерживал его в воздухе. Бархатом леса поросший холм, увенчанный сторожевой башней, сверкающей на солнце.
      Были и другие признаки людей, хотя их самих не было видно. У излучины реки стояли дома; приютились они и на гребне скалы, игнорируя силу тяготения. И город – кошмар архитектора, – половина улиц которого была безнадежно запутана, а другая половина заканчивалась тупиком.
      Та же путаница наблюдалась повсюду. Равнины и возвышенности, плодоносные зоны и пустоши перемежались с нарушением всех законов природы, словно созданные каким-то выжившим из ума богом.
      Он подумал, как хорошо было бы прогуляться там, среди этого бесконечного разнообразия, не зная, какой пейзаж ждет за поворотом. Жить в таком мире – это, должно быть, вечное, нескончаемое приключение.
      И в центре этого удивительного пейзажа – самое странное зрелище. Громада темных облаков, пребывающих в постоянном движении, как птицы на Рю-стрит", подумал он.
      При этой мысли он услышал голоса птиц – откуда-то издали, потом ближе, – и ветер подул сильнее, таща его вниз.
      Он понял, что падает. Попытался крикнуть, но от скорости падения крик застрял в горле. Птицы кричали вокруг, обсуждая его странные действия. Он попытался раскинуть руки, но лишь перевернулся в воздухе, потом еще раз, так, что уже не отличал земли от неба. Ну и ладно. Так он хотя бы не узнает, когда придет смерть. Когда...
      ...тут все исчезло.
      Он пролетел сквозь кромешную темноту и ударился о землю под несмолкающий гомон птиц.
      Звуки и боль убедили его, что он еще жив.
      – Скажи что-нибудь, эй, – потребовал кто-то. – Хоть попрощайся.
      Следом раздался смех.
      Он открыл глаза. Над ним склонился Гидеон.
      Кэл открыл глаза чуть пошире.
      – Скажи что-нибудь?
      Он приподнял голову и осмотрелся. Он лежал посреди двора, на ковре.
      – Что случилось?
      – Ты упал со стены, – ответил Шэн.
      – Упал, – повторил Кэл, садясь. Его подташнивало.
      – Думаю, тебе повезло, – сказал Гидеон. – Отделался царапинами.
      Кэл оглядел себя, проверяя это утверждение. Он содрал кожу на правой руке, и место удара о землю ныло, но острой боли нигде не было. Пострадало только его достоинство, но это не смертельно.
      Он, шатаясь, поднялся на ноги и поглядел вниз. Ткань притворялась неподвижной. Горы и реки вновь спрятались под рядами узелков. Остальные, казалось, ничего не заметили. Для них этот ковер так и остался просто ковром.
      Он пробормотал благодарность и пошел прочь. Базо бросил вдогонку:
      – Птица-то твоя улетела.
      Кэл пожал плечами.
      Что это было? Галлюцинация, последствие солнечного удара? Если так, то она была потрясающе реальной. Он посмотрел на птиц, все еще кружащих сверху. Онитоже что-то чуяли; потому они здесь и собрались. Или у них тоже галлюцинация.
      В чем он был уверен – так это в том, что у него все болит. И еще – хотя он находился в городе, где прожил всю жизнь, в двух милях от дома, он тосковал по дому, как потерявшийся ребенок.

      Когда Иммаколата шла от дверей отеля к «Мерседесу» Шэдвелла по нагретой солнцем мостовой, она вдруг вскрикнула и закрыла лицо рукой. Темные очки, которые она всегда носила в людных местах Королевства, упали на землю.
      Шэдвелл поспешно распахнул дверцу, но она покачала головой.
      – Слишком ярко, – прошептала Иммаколата, отступая назад к отелю. Шэдвелл нашел ее в пустом вестибюле и, несмотря на присутствие сестер, ощущавшееся в воздухе, не упустил случая поддержать ее. Он знал, что ей это неприятно, и был рад этому.
      Сестры дохнули на него холодным неодобрением, но Иммаколата и сама оправилась настолько, чтобы оградить себя. Увидев ее взгляд, он быстро отдернул руку, чувствуя покалывание в пальцах. Позже он улучит момент и поднесет их к губам.
      – Извини, сказал он. – Я забыл.
      Из своей комнаты уже спешил дежурный с номером «Спорта» в руках.
      – Вам нужна помощь?
      – Нет-нет, – быстро сказал Шэдвелл.
      Дежурный, однако, смотрел не на него, а на Иммаколату.
      – Солнечный удар?
      – Наверное, – сказал Шэдвелл. Иммаколата двинулась лестнице, не обращая на них никакого внимания. – Спасибо за ваше участие...
      Дежурный с недоуменным видом вернулся к себе, а Шэдвелл подошел к Иммаколате, которая нашла тень; вернее, тень нашла ее.
      – Что случилось? Это из-за солнца?
      Она не смотрела на него, но все же ответила.
      – Я чувствую Фугу, – так тихо, что он скорее догадался, чем услышал. – И еще что-то.
      Он подождал, но она молчала. Когда он уже собирался спросить, она продолжила:
      – Там, далеко, – и сглотнула, словно избавляясь от чего-то, застрявшего в горле. – Бич...
      Бич? Правильно ли он ее понял?
      Видимо, Иммаколата почуяла его сомнение.
      – Да, Шэдвелл. Он там.
      И даже ее незаурядный самоконтроль не смог скрыть дрожь в ее голосе.
      – Ты ошибаешься.
      Она едва заметно покачала головой.
      – Он мертв.
      – Он не может умереть. Он спит. Он ждет.
      – Но чего?
       –Может быть, пробуждения Фуги.
      Ее глаза из золотых стали серебряными. Дымки менструма поплыли, курясь, из глазниц, освещая воздух призрачным сиянием. Он никогда ее такой не видел, и это возбудило его. Член до боли напрягся в брюках, но она осталась к этому безучастна. Всегда была. В отличие от ее слепой сестры Магдалены, использовавшей свою неугасимую похоть в ужасных целях. Даже сейчас Шэдвелл видел, как она насторожилась в темном углу.
      – Я вижу пустыню, – сказала Иммаколата, прервав его мысли. – Яркое солнце. Беспощадное. Это самое пустое место на земле.
      – И там сейчас Бич?
      Она кивнула.
      Он спит. По-моему... он забыл.
      – Так он там и останется, разве не так? Кто его может разбудить?
      Но эти слова не убеждали даже его самого.
      – Послушай, – сказал он, – мы найдем Фугу и продадим прежде чем Бич повернется во сне. Незачем об этом сейчас думать.
      Иммаколата молчала, по-прежнему глядя в никуда.
      Шэдвелл лишь очень смутно сознавал, что она делает. В конце концов он был только Кукушонком – человеческим существом – и многого не видел, чему иногда был даже рад.
      Он понимал одно: за Фугой тянулся длинный хвост легенд. За годы поисков он выслушал их немало, от колыбельных до предсмертных исповедей. Все, что он смог заключить – что многие пытались достичь этого места, не веря до конца в его реальность. И он может получить очень много, если выложит Фугу перед ними на стол. Поэтому отступать он не собирался.
      – Он знает,Шэдвелл. Даже во сне он знает.
      Он знал, что утешать ее бесполезно и вместо этого попытался сыграть прагматика.
      – Чем скорее мы найдем ковер и распорядимся им, тем лучше для нас, – заявил он.
      Эта мысль, казалось, привела ее в чувство.
      – Может быть, – она, наконец, посмотрела на него. – Может и так.
      Истечение менструма внезапно прекратилось. Сомнения прошли, и вернулась былая уверенность. Он знал, что она доведет дело до конца, и никакой Бич не отвлечет ее от ее мести.
      – Мы потеряем след, если не поспешим.
      – Нет, – сказала она. – Подождем. Пусть жара спадет.
      Он понял, что это его наказание. Она имела в виду егожар, а не уличный. Ему придется обуздывать себя – не только потому, что только она знала путь к Фуге, но и затем, чтобы лишнее время провести с ней, купаясь в аромате ее дыхания.
      Этого ритуала преступления-наказания ему хватило, чтобы оставаться в напряжении до конца дня.
      Ее же его желание, как всегда, привело в недоумение. Все орудия, живые и неживые, без питания прекращают работать. Даже звезды гаснут через миллионы лет. Но похоть Кукушат опровергает все законы. Чем меньше ее питают, тем сильнее она разгорается.

1