1

2

      Женщина у окна отеля «Ганновер» отдернула серую занавеску и посмотрела вниз, на улицу.
      – Как это?.. – пробормотала она теням, затаившимся в углах комнаты. Ответа не было, да она его и не ждала. След явно вел сюда, в этот постылый город, раскинувшийся по берегам медленной руки, которая некогда несла корабли с хлопком и рабами, а теперь лениво тащилась к морю сама по себе. В Ливерпуль.
      – В таком месте, – сказала она. Внизу легкий ветерок гнал по обочине какой-то допотопный мусор.
      – Чему ты так удивлена, – спросил мужчина, полулежащий на кровати, подложив руки под голову. Лицо его было массивным, с крупными, резко выделяющимися чертами, как у актеров, натренировавшихся в дешевых эффектах. Его рот, знавший тысячу вариантов улыбок, нашел один из них, соответствующий ситуации, и проговорил:
      – Мы почти на месте. Ты это чувствуешь?
      Женщина оглянулась на него. Он снял пиджак – ее самый дорогой подарок – и повесил его на спинку кресла. Рубашка промокла от пота в подмышках, и его лицо в свете дня казалось восковым. Несмотря на все, что она знала о нем – а этого было достаточно, чтобы вызвать страх, – он был всего лишь человеком, и сегодня, после всей этой жары и гонки, его пятьдесят два года легли на него всей тяжестью. Все время, пока они искали Фугу, она делилась с ним своей силой, а он с ней – своей хитростью и опытом в этом мире, в зловонном человеческом обиталище, называемом Семьями Кукушкиным королевством, куда она проникла, чтобы утолить жажду мести.
      Но скоро все это кончится. Этот мужчина на кровати, Шэдвелл, получит от того, что они ищут, свою прибыль, а она... она отомстит своим обидчикам и, когда они будут унижены и проданы в рабство, с радостью покинет Королевство.
      Она снова поглядела на улицу. Шэдвелл был прав. Близость Фуги чувствовалась.
      Шэдвелл, лежа на кровати, смотрел на силуэт Иммаколаты на фоне окна. Уже не в первый раз он думал, как бы ему продать эту женщину. Чисто теоретически, конечно, но почему бы не потренировать ум?
      Ведь он был торговцем не только по профессии, но и по призванию. Он гордился тем, что не было ни одной вещи, живой или мертвой, для которой он не мог бы найти покупателя. Он торговал сахаром и оружием, куклами и собаками, святой водой и гашишем, китайскими ширмами и патентованным средством от запора. Были, конечно, у него и неудачи, но еще не было случая, чтобы он не смог продать свой товар.
      И только она, Иммаколата, женщина, с которой он был рядом уже много лет, могла посрамить его талант продавца.
      Во-первых, она была непредсказуема, а покупатели этого не любили. Им нужен был надежный товар. А она не была надежной: ни в своем устрашающем гневе, ни в еще более устрашающем спокойствии. Под безукоризненными чертами ее лица, под глазами, где светилась мудрость столетий, под оливковой южной кожей таились чувства, могущие в одно мгновение наполнить воздух смертельным сиянием.
      Нет, ее продать невозможно – в который раз сказал он себе и решил забыть об этом. К чему терзать себя мечтами о несбыточном?
      Иммаколата отвернулась от окна.
      – Ты отдохнул?
      – Это ты хотела уйти от солнца. Я-то готов начать в любую минуту. Только не знаю, откуда.
      – Нетрудно узнать, – сказала она. – Помнишь, что говорила сестра? События близки к развязке.
      Когда она сказала это, тени в углу заметались и оттуда выступили две мертвых сестры Иммаколаты. Шэдвелл всегда недолюбливал их, и они отвечали ему тем же. Но старшая из них, ведьма, несомненно, обладала даром пророчества. Да и у другой, Магдалены, были свои заслуги.
      – Фуга больше не может скрываться, – сказала Иммаколата. – Едва она трогается с места, как начинает вибрировать. Там ведь столько жизни на таком маленьком пространстве.
      – И ты чувствуешь эти... вибрации? – спросил Шэдвелл, поднимаясь с кровати.
      – Нет еще. Но мы должны быть готовы.
      Шэдвелл натянул пиджак. Подкладка заискрилась, наполняя комнату причудливыми бликами. В мгновенной вспышке он смог разглядеть сестер. Ведьма отшатнулась от света, прикрывая глаза рукой. Магдалену это мало беспокоило: она была слепой от рождения.
      – Когда вибрации начнутся, его местоположение можно будет установить за час или два, – сказала Иммаколата.
      – Час? – переспросил Шэдвелл. Их поиски казались ему бесконечными. – Час я могу подождать.

      Пока Кэл шел, птицы не переставали кружить над городом. Их число все увеличивалось.
      Это не осталось незамеченным. На мостовой стояли люди, приставив ладони к глазам, и смотрели в небо. Повсюду спорили о причинах такого явления. Кэл не вмешивался, а продолжал идти через лабиринт улиц, иногда отступая назад, но все же медленно продвигаясь к цели.
      Теперь ему стало ясно, что его первое предположение неверно. Птицы не искали корм. Никто из них не нырял вниз, чтобы схватить добычу. Они просто кружили в небе – вороны, сороки, чайки, – в то время, как их меньшие собратья, воробьи и зяблики, устав от полета, усеивали крыши и ограды. Были здесь и голуби, сбившиеся в стаи птиц по пятьдесят, и домашние птицы, несомненно, сбежавшие из клеток, как 33. Для канареек и попугайчиков пребывание здесь было самоубийством. Сейчас их дикие сородичи были заняты полетом, но стоит им остановиться, и они быстро и безжалостно расправятся с канарейками, мстя им за единственное преступление – одомашненность.
      Но пока среди птиц царил мир, и они кружили в небе, взлетая и спускаясь, изредка покрикивая.
      Следуя за птицами, Кэл зашел в часть города, которую редко посещал. Здесь одинаковые ухоженные домики его района сменились трехэтажными обшарпанными зданиями, спасенными от бульдозера только ожиданием бума, который никогда не наступит.
      Над одной из таких улиц – на табличке было написано «Рю-стрит», – и летало большинство птиц. Небо над ней было просто черным; уставшие пернатые рядами сидели на ветках, проводах и телевизионных антеннах.
      Кэл вышел на Рю-стрит и сразу же – один шанс из тысячи – увидел своего голубя. Долгие годы наблюдения за птицами выработали у него орлиное зрение: он узнал 33, вылетевшего из стаи воробьев и скрывшегося за одной из крыш.
      Он поспешил за ним, свернув в узкий проулок между домами. Похоже, здесь никто не жил: вдоль стен громоздилась какая-то рухлядь, засыпанная содержимым перевернутых мусорных баков.
      Но в двадцати ярдах от него шла работа. Двое грузчиков вытаскивали из двери дома массивное кресло, пока третий глядел на птиц, сотнями усеявших ограды и подоконники. Кэл подошел ближе, разыскивая голубей. Он нашел больше дюжины, но 33 среди них не было.
      – Что ты об этом думаешь?
      Он не сразу понял, что грузчик, глядящий на птиц, обращается к нему.
      – Не знаю, – честно признался он.
      – Может, они мигрируют, – предположил младший из креслоносцев, опуская свой край ноши.
      – Не будь идиотом, Шэн, – сказал другой, выходец из Вест-Индии. Его имя «Гидеон» красовалось на спине рабочей куртки. – Какого черта они мигрируют в разгар лета?
      – Слишком жарко, – ответил Шэн. – Вот почему. Эта жара вскипятила им мозги.
      Гидеон тоже опустил свой край и отошел к стене, пытаясь зажечь окурок, извлеченный из нагрудного кармана.
      – А неплохо, правда? – мечтательно произнес он. – Быть птицей. Пока лето, здесь, а как яйца подморозит – смотаться куда-нибудь на юг Франции.
      – Они мало живут, – заметил Кэл.
      – Ну и что, – Гидеон пожал плечами. – Мало да хорошо. Меня бы устроило.
      Шэн подергал себя за дюжину белых волосков над губой, которые, видимо, считал усами.
      – А ты разбираешься в птицах, парень?
      – Только в голубях.
      – Гоняешь их?
      – Так, иногда.
      – Мой шурин держит легавых, – ни к селу ни к городу сказал третий грузчик и посмотрел на Кэла, словно это заявление должно было вызвать у того горячий протест. Но Кэл выдавил только:
      – Это собак?
      – Ага. У него было пять, одна сдохла.
      – Жаль, – сказал Кэл.
      – Не очень. Она все равно была слепая на один глаз.
      Сказав это, грузчик счел тему исчерпанной. Кэл снова посмотрел на птиц и улыбнулся, увидев на подоконнике верхнего этажа, своего голубя.
      – Вижу его, – сказал он.
      – Кого? – спросил Гидеон.
      – Моего голубя. Он улетел. Вон, на подоконнике. Видишь?
      Туда посмотрели все трое.
      – Он что, дорогой? – спросил Шэн.
      – Получал призы, – ответил Кэл с некоторой гордостью.
      Он с тревогой посмотрел на 33, но тот, кажется, не собирался улетать, а сидел и чистил перья.
      – Сиди там, – прошептал Кэл, – не двигайся, – потом обратился к Гидеону. – Ничего, если я войду? Попытаюсь его поймать?
      – Валяй. Старуху, которая тут жила, увезли в больницу. Мы выносим мебель в оплату ее счетов.
      Кэл вошел во двор и двинулся к двери, лавируя среди мебели.
      Внутри царила разруха. Если упомянутая старуха и имела что-нибудь ценное, то от него ничего не осталось. На стенах висело несколько дешевых картин; мебель была старой, но не старинной, а занавески и ковры по виду годились только на свалку.
      Стены и потолок были покрыты многолетней копотью – от свечей, стоящих повсюду на полках и подоконниках среди сталактитов оплывшего воска.
      Он прошел по темным, мрачным комнатам. Всюду были тот же разгром и те же запахи пыли и гнили. Кэл подумал, что в больнице хозяйке будет лучше: там хоть простыни чистые.
      Он начал подниматься по лестнице в полутьме, слыша крики птиц и их царапанье по подоконникам. Ему казалось, что эти звуки вращаются,как будто дом был их центром. Он вспомнил фото из «Нэшнл джиогрэфик»: звезды, медленно вращающиеся вокруг Полярной звезды, Небесного гвоздя.
      От царапающих звуков у него заболела голова. Он вдруг ощутил слабость и даже страх.
      Он одернул себя. Некогда распускаться. Надо поймать голубя, пока он не улетел. Пробравшись среди какой-то мебели, он вошел в одну из верхних комнат. Она примыкала к той, на подоконнике которой сидел 33. Солнце било сквозь окна без занавесок, и Кэл ощутил, как со лба его стекает пот. Мебели в комнате не было, только на стене висел календарь на 1961 год с фотографией льва, лежащего под деревом, положив лохматую голову на лапы.
      Кэл вышел и зашел в соседнюю комнату, где за грязным стеклом сидел голубь.
      Теперь важно было не спугнуть птицу. Он осторожно подошел к окну. 33 склонил голову и посмотрел на него одним глазом, но не тронулся с места. Кэл, затаив дыхание, попытался открыть окно, но бесполезно. Оно было забито дюжиной основательных гвоздей – примитивная защита от воров.
      Снизу раздался голос Гидеона. Поглядев туда, он увидел, что троица выносит во двор большой свернутый ковер.
      – Заноси влево, Базо! Влево! Ты что, не знаешь, где лево?
      – Я и заношу влево!
      – Не твое лево, идиот! Мое!
      Птицу на подоконнике эти крики ничуть не беспокоили. Она казалась вполне счастливой.
      Кэл пошел вниз. Ему оставалось лишь попробовать добраться до 33 по стене. Последний шанс. Он пожалел, что не догадался захватить с собой зерна. Оставалось надеяться лишь на увещевания.
      – Не вышло? – спросил Шэн, когда он вышел.
      – Окно не открывается. Попробую залезть отсюда.
      – Вряд ли это у тебя получится, – заметил Базо, почесывая живот, выдававший в нем любителя пива.
      – Все равно попытаюсь.
      – Осторожнее, – предупредил Гидеон.
      – Спасибо.
      – ...Ты можешь сломать себе шею.
      Цепляясь за выбоины в стене, Кэл полез наверх. От подоконника его отделяло футов восемь.
      Он снова испытал ощущение, пережитое на лестнице. Хотя взбираться было сравнительно легко, он всегда плохо ладил с высотой.
      – Похоже на ручную работу, – сказал внизу Гидеон, и Кэл посмотрел туда. Грузчик склонился над расстеленным на земле ковром.
      Рядом встал Базо. Сверху была видна его лысина, которую он старательно зализывал.
      – Жаль, что он такой ветхий, – сказал Шэн.
      – Придержи лошадей. Давай рассмотрим получше.
      Кэл вернулся к своей задаче. По крайней мере, теперь они не глазели на него. Наверху не было ветра, и солнце жгло еще сильнее; ручейки пота стекали по его спине до самых ягодиц. Он висел на стене, словно распятый.
      Снизу донесся шепоток восхищения.
      – Ты погляди, какая работа! – воскликнул Гидеон.
      – Знаешь, что я думаю? – понизил голос Базо.
      – Не знаю, пока не скажешь.
      – Можно снести его к Гилкристу. Он дает хорошие деньги.
      – Шеф узнает, – возразил Шэн.
      – Тише, – Базо напомнил товарищам о присутствии постороннего. На деле Кэл был слишком поглощен своим занятием, чтобы обращать внимание на это мелкое воровство. Он добрался до стены и теперь пытался встать на ней. – Разверни его, Шэн, посмотрим, какой он весь.
      – Думаешь, он персидский?
      – Хер его знает.
      Кэл медленно выпрямился и взглянул на подоконник. Голубь все еще сидел там.
      Снизу он слышал звук расстилаемого ковра и возгласы восхищения.
      – Эй, – прошептал он голубю, – ты меня помнишь?
      Птица не реагировала. Кэл сделал один шаг по стене, потом другой.
      – Иди сюда, – простонал он, как настоящий Ромео.
      Птица, казалось, узнала своего хозяина и кокетливо наклонила голову.
      – Ну, иди, – Кэл, забыв об осторожности, протянул руку к окну.
      Тут его нога соскользнула с крошащегося кирпича. Он вскрикнул, испугав птиц, взлетевших с подоконников вокруг, хлопая крыльями – иронические аплодисменты, – и его взгляд метнулся вниз, во двор.
      Нет, не во двор: двор исчез. Его весь занимал полностью развернутый ковер.
      То, что случилось потом, заняло доли секунды, но то ли ум его работал быстрее, то ли время растянулось, и он смог разглядеть зрелище во всех деталях.
      Время заставило краски ковра потускнеть, превратило алый цвет в розовый, а кобальт – в чахлую голубизну, но общее впечатление было поразительным.
      Каждый дюйм ковра, даже его края, покрывали причудливые изображения, совершенно непохожие друг на друга. Но их детали не терялись: изумленные глаза Кэла видели их все разом. В одном месте дюжина узоров сплеталась воедино; в другом они стояли рядом, заслоняя друг друга, как непослушные дети. Некоторые вырвались на края, а другие, напротив, тянулись к центру, чтобы присоединиться к царящей там толчее.
      На самом поле ковра ленты разных цветов выписывали причудливые арабески на зелено-коричневом фоне, напоминая стилизованные изображения животных и растений. Центр ковра украшал большой медальон, горящий цветами, как осенний сад, по которому шли сотни геометрических фигур, в которых можно было найти и хаос, и строгий порядок, и цветок, и теорему.
      Он охватил все это одним взглядом. Следующий взгляд уловил изменения в картине.
      Краем глаза он увидел, что окружающий мир – дом, фигуры людей, стена, на которой он балансировал, – куда-то исчез. Он внезапно оказался висящим в воздухе над ковром, раскинувшимся внизу.
      Но ковер уже не был ковром. Его узлы дрожали, словно пытаясь распуститься, краски и узоры волновались, перетекая друг в друга. Ковер оживал.
      Из ткани возникал некий пейзаж, вернее, смешение пейзажей. Разве это не тора там, внизу, проглядывающая через облака? А это разве не река? И разве он не слышит рокот ее воды, низвергающейся с уступов искристым водопадом?
      Под ним простирался мир.
      И он вдруг стал птицей, бескрылой птицей, парящей в теплом, благоуханном ветерке – единственным свидетелем фантастического зрелища.
      С каждым ударом сердца его глазам открывались все новые подробности.
      Озеро с рассыпанными по его глади мириадами островов, похожих на спящих китов. Заплатки полей, злаки которых колыхал тот же ветер, что поддерживал его в воздухе. Бархатом леса поросший холм, увенчанный сторожевой башней, сверкающей на солнце.
      Были и другие признаки людей, хотя их самих не было видно. У излучины реки стояли дома; приютились они и на гребне скалы, игнорируя силу тяготения. И город – кошмар архитектора, – половина улиц которого была безнадежно запутана, а другая половина заканчивалась тупиком.
      Та же путаница наблюдалась повсюду. Равнины и возвышенности, плодоносные зоны и пустоши перемежались с нарушением всех законов природы, словно созданные каким-то выжившим из ума богом.
      Он подумал, как хорошо было бы прогуляться там, среди этого бесконечного разнообразия, не зная, какой пейзаж ждет за поворотом. Жить в таком мире – это, должно быть, вечное, нескончаемое приключение.
      И в центре этого удивительного пейзажа – самое странное зрелище. Громада темных облаков, пребывающих в постоянном движении, как птицы на Рю-стрит", подумал он.
      При этой мысли он услышал голоса птиц – откуда-то издали, потом ближе, – и ветер подул сильнее, таща его вниз.
      Он понял, что падает. Попытался крикнуть, но от скорости падения крик застрял в горле. Птицы кричали вокруг, обсуждая его странные действия. Он попытался раскинуть руки, но лишь перевернулся в воздухе, потом еще раз, так, что уже не отличал земли от неба. Ну и ладно. Так он хотя бы не узнает, когда придет смерть. Когда...
      ...тут все исчезло.
      Он пролетел сквозь кромешную темноту и ударился о землю под несмолкающий гомон птиц.
      Звуки и боль убедили его, что он еще жив.
      – Скажи что-нибудь, эй, – потребовал кто-то. – Хоть попрощайся.
      Следом раздался смех.
      Он открыл глаза. Над ним склонился Гидеон.
      Кэл открыл глаза чуть пошире.
      – Скажи что-нибудь?
      Он приподнял голову и осмотрелся. Он лежал посреди двора, на ковре.
      – Что случилось?
      – Ты упал со стены, – ответил Шэн.
      – Упал, – повторил Кэл, садясь. Его подташнивало.
      – Думаю, тебе повезло, – сказал Гидеон. – Отделался царапинами.
      Кэл оглядел себя, проверяя это утверждение. Он содрал кожу на правой руке, и место удара о землю ныло, но острой боли нигде не было. Пострадало только его достоинство, но это не смертельно.
      Он, шатаясь, поднялся на ноги и поглядел вниз. Ткань притворялась неподвижной. Горы и реки вновь спрятались под рядами узелков. Остальные, казалось, ничего не заметили. Для них этот ковер так и остался просто ковром.
      Он пробормотал благодарность и пошел прочь. Базо бросил вдогонку:
      – Птица-то твоя улетела.
      Кэл пожал плечами.
      Что это было? Галлюцинация, последствие солнечного удара? Если так, то она была потрясающе реальной. Он посмотрел на птиц, все еще кружащих сверху. Онитоже что-то чуяли; потому они здесь и собрались. Или у них тоже галлюцинация.
      В чем он был уверен – так это в том, что у него все болит. И еще – хотя он находился в городе, где прожил всю жизнь, в двух милях от дома, он тосковал по дому, как потерявшийся ребенок.

      Когда Иммаколата шла от дверей отеля к «Мерседесу» Шэдвелла по нагретой солнцем мостовой, она вдруг вскрикнула и закрыла лицо рукой. Темные очки, которые она всегда носила в людных местах Королевства, упали на землю.
      Шэдвелл поспешно распахнул дверцу, но она покачала головой.
      – Слишком ярко, – прошептала Иммаколата, отступая назад к отелю. Шэдвелл нашел ее в пустом вестибюле и, несмотря на присутствие сестер, ощущавшееся в воздухе, не упустил случая поддержать ее. Он знал, что ей это неприятно, и был рад этому.
      Сестры дохнули на него холодным неодобрением, но Иммаколата и сама оправилась настолько, чтобы оградить себя. Увидев ее взгляд, он быстро отдернул руку, чувствуя покалывание в пальцах. Позже он улучит момент и поднесет их к губам.
      – Извини, сказал он. – Я забыл.
      Из своей комнаты уже спешил дежурный с номером «Спорта» в руках.
      – Вам нужна помощь?
      – Нет-нет, – быстро сказал Шэдвелл.
      Дежурный, однако, смотрел не на него, а на Иммаколату.
      – Солнечный удар?
      – Наверное, – сказал Шэдвелл. Иммаколата двинулась лестнице, не обращая на них никакого внимания. – Спасибо за ваше участие...
      Дежурный с недоуменным видом вернулся к себе, а Шэдвелл подошел к Иммаколате, которая нашла тень; вернее, тень нашла ее.
      – Что случилось? Это из-за солнца?
      Она не смотрела на него, но все же ответила.
      – Я чувствую Фугу, – так тихо, что он скорее догадался, чем услышал. – И еще что-то.
      Он подождал, но она молчала. Когда он уже собирался спросить, она продолжила:
      – Там, далеко, – и сглотнула, словно избавляясь от чего-то, застрявшего в горле. – Бич...
      Бич? Правильно ли он ее понял?
      Видимо, Иммаколата почуяла его сомнение.
      – Да, Шэдвелл. Он там.
      И даже ее незаурядный самоконтроль не смог скрыть дрожь в ее голосе.
      – Ты ошибаешься.
      Она едва заметно покачала головой.
      – Он мертв.
      – Он не может умереть. Он спит. Он ждет.
      – Но чего?
       –Может быть, пробуждения Фуги.
      Ее глаза из золотых стали серебряными. Дымки менструма поплыли, курясь, из глазниц, освещая воздух призрачным сиянием. Он никогда ее такой не видел, и это возбудило его. Член до боли напрягся в брюках, но она осталась к этому безучастна. Всегда была. В отличие от ее слепой сестры Магдалены, использовавшей свою неугасимую похоть в ужасных целях. Даже сейчас Шэдвелл видел, как она насторожилась в темном углу.
      – Я вижу пустыню, – сказала Иммаколата, прервав его мысли. – Яркое солнце. Беспощадное. Это самое пустое место на земле.
      – И там сейчас Бич?
      Она кивнула.
      Он спит. По-моему... он забыл.
      – Так он там и останется, разве не так? Кто его может разбудить?
      Но эти слова не убеждали даже его самого.
      – Послушай, – сказал он, – мы найдем Фугу и продадим прежде чем Бич повернется во сне. Незачем об этом сейчас думать.
      Иммаколата молчала, по-прежнему глядя в никуда.
      Шэдвелл лишь очень смутно сознавал, что она делает. В конце концов он был только Кукушонком – человеческим существом – и многого не видел, чему иногда был даже рад.
      Он понимал одно: за Фугой тянулся длинный хвост легенд. За годы поисков он выслушал их немало, от колыбельных до предсмертных исповедей. Все, что он смог заключить – что многие пытались достичь этого места, не веря до конца в его реальность. И он может получить очень много, если выложит Фугу перед ними на стол. Поэтому отступать он не собирался.
      – Он знает,Шэдвелл. Даже во сне он знает.
      Он знал, что утешать ее бесполезно и вместо этого попытался сыграть прагматика.
      – Чем скорее мы найдем ковер и распорядимся им, тем лучше для нас, – заявил он.
      Эта мысль, казалось, привела ее в чувство.
      – Может быть, – она, наконец, посмотрела на него. – Может и так.
      Истечение менструма внезапно прекратилось. Сомнения прошли, и вернулась былая уверенность. Он знал, что она доведет дело до конца, и никакой Бич не отвлечет ее от ее мести.
      – Мы потеряем след, если не поспешим.
      – Нет, – сказала она. – Подождем. Пусть жара спадет.
      Он понял, что это его наказание. Она имела в виду егожар, а не уличный. Ему придется обуздывать себя – не только потому, что только она знала путь к Фуге, но и затем, чтобы лишнее время провести с ней, купаясь в аромате ее дыхания.
      Этого ритуала преступления-наказания ему хватило, чтобы оставаться в напряжении до конца дня.
      Ее же его желание, как всегда, привело в недоумение. Все орудия, живые и неживые, без питания прекращают работать. Даже звезды гаснут через миллионы лет. Но похоть Кукушат опровергает все законы. Чем меньше ее питают, тем сильнее она разгорается.

1

2

3

1

2

3

4

1

2

3

1

2

3

      – Мистер Брендан Муни?
      – Да, это я.
      – У вас есть сын по имени Кэлхоун?
      – А вам какое дело? – и прежде чем незнакомец успел ответить Брендан спросил. – С ним ничего не случилось?
      Тот покачал головой, энергично пожимая его руку.
      – Вы просто счастливчик, мистер Муни, смею вам сказать.
      Брендан знал, что это ложь.
      – Что вам надо? – спросил он. – Вы что-то продаете? Чтобы это ни было, я в нем не нуждаюсь.
      – Продаю? – переспросил Шэдвелл. – Что вы! Я даю, мистер Муни. Ваш сын – смышленый парень. Он назвал ваше имя, и компьютер выбрал...
      – Повторяю, мне ничего не надо, – Брендан стряхнул руку Шэдвелла и попытался закрыть дверь, но торговец успел сунуть туда ногу.
      – Прошу вас, оставьте меня. Мне не нужны ваши призы. Ничего не нужно.
      – Что ж, тогда вы редкий человек, – Шэдвелл раскрыл дверь шире. – Можно сказать, уникальный. Неужели вы не хотите совсем ничего в этом мире? Удивительно!
      Из комнаты раздавалась музыка – пластинка Пуччини, которую Эйлин купила несколько лет назад. С, тех пор, как она умерла, Брендан, который ни разу не переступал порога оперы и гордился этим, постоянно слушал дуэт из «Мадам Баттерфляй» и каждый раз плакал. Сейчас он больше всего хотел вернуться назад, пока музыка не кончилась. Но торговец был настойчив.
      – Брендан. Могу я вас так называть?
      – Не называйте меня никак.
      – Послушайте, нам с вами есть о чем поговорить. Прежде всего о вашем выигрыше.
      Подкладка его пиджака переливалась. Брендан никогда не видел такой блестящей материи.
      – Вы уверены, что ничего не хотите? Абсолютно уверены?
      Дуэт достиг кульминации; голоса Баттерфляй и Пинкертона сливались в страстной мольбе. Брендан слушал, но его внимание все больше привлекал пиджак. Да, там действительно былонечто, что он хотел.
      Шэдвелл заметил в глазах этого человека вспыхнувшее пламя желания. Трюк сработал, как всегда.
      – Так вы что-то видите, мистер Муни?
      – Да, – тихо сказал Брендан. Да, он видел, и его сердце едва не выпрыгнуло из груди от радости.
      Эйлин когда-то сказала ему (тогда они были молоды, и мысль о смерти была для них всего-навсего еще одним поводом высказать любовь друг к другу): «Если я умру первой, я найду способ рассказать тебе, на что похож рай. Обещаю, что найду». Тогда он прервал ее поцелуем и сказал, что, если она умрет, он умрет тоже.
      Но он не умер. Он прожил уже три долгих, пустых месяца и много раз за это время вспоминал о ее легкомысленном обещании. И теперь, когда он совсем уже было отчаялся, в дверях возник этот посланец небес. Странный выбор – появиться в обличье торговца, но у ангелов свои резоны.
      – Так вы хотитеэто, Брендан?
      – Кто вы? – выдохнул Брендан.
      – Моя фамилия Шэдвелл.
      – И вы принесли это мне?
      – Конечно. Но вы должны отплатить мне одной небольшой любезностью.
      Брендан не мог оторвать глаз от того, что скрывалось в недрах пиджака.
      – Все, что хотите.
      – Нам нужна ваша помощь.
      – Разве ангелу может понадобиться помощь?
      – Иногда может.
      – Тогда конечно. Почту за честь.
      – Ну что ж, – торговец улыбнулся. – Тогда берите.
      Брендан знал, как должно выглядеть и даже пахнуть письмо от Эйлин задолго до того, как взял его в руки. Все было, как он ожидал. Письмо было теплым, пропитанным ароматом цветов. Без сомнения, она писала его в саду. В райском саду.
      – Так мы договорились, мистер Муни?
      Дуэт закончился; в доме за спиной Брендана было тихо. Он прижал письмо к груди все еще боясь, что это сон, что сейчас все исчезнет.
      – Все, что хотите.
      – Замечательно, – улыбнулся посланец небес. – Я хочу знать о Кэле.
      – Что?
      – Можете сказать мне, где он сейчас?
      – Он на свадьбе.
      – Прекрасно. А адрес не можете дать?
      – Да. Конечно.
      – У нас есть кое-что и для Кэла. Счастливчик!

1

2

3

      В облаке страха и сигарного дыма он скоро потерял направление, в котором они двигались. Когда они наконец остановились, единственным ориентиром был явственный запах реки. Ее близость подтверждала и липкая черная грязь од ногами – здесь она тянулась на акры и пугала его еще Детстве. Он никогда не ходил сюда один, без взрослых.
      Торговец велел ему выходить. Он послушно вылез из машины – трудно не быть послушным перед дулом пистолета. Шэдвелл вырвал у него изо рта сигару, растоптал ее ногой и провел его в какие-то низкие ворота. Только теперь Кэл понял, где они находятся. Городская свалка. Раньше заброшенные свалки в городе расчищались и засаживались растительностью, но сейчас у муниципалитета не было средств, и эта свалка так и осталась свалкой. Ее запах – ветошь и гниющие овощи – забивал даже запах реки.
      – Стоп, – скомандовал Шэдвелл.
      Кэл оглянулся на его голос. В полутьме он заметил, что торговец спрятал пистолет, и это побудило его бежать. Он пробежал, быть может, шага четыре, когда его ноги в чем-то запутались, и он упал. В следующий момент его опутали какие-то беспорядочные переплетения скользких конечностей. Без сомнения, отродья сестры. Он был рад, что в темноте их не видно, но он ощущал их прикосновения и слышал, как щелкают их зубы.
      Но им не велели причинять ему вред – он понял это довольно скоро. Они просто держали его так крепко, что хрустели суставы, пока перед ним вырисовывалась в воздухе женская фигура.
      Это была одна из сестер Иммаколаты: обнаженная женщина, чья плоть мерцала и дымилась, как сгусток тумана, пронизанный красноватыми жилками, в котором то тут, то там вырисовывались отдельные, чудовищно деформированные части тела. Отвисшие груди; раздутый живот, как на последнем месяце беременности; опухшее лицо, в складках которого прятались невидящие бельма глаз. Это объясняло нерешительность ее продвижения – прежде чем сделать шаг она ощупывала землю своими туманными конечностями.
      При свете, исходящем от омерзительной Мамаши, Кэл смог яснее разглядеть ее детей. Среди них были богато представлены все уродства: тела, вывернутые наружу, демонстрируя желудок и легкие; отвисшие ряды грудей; петушиные гребни на головах. Но они были послушными и любящими чадами: их глаза внимательно следили за каждым движением Мамаши.
      Внезапно она завопила. Поглядев на нее, Кэл увидел, что она стоит, широко расставив ноги, запрокинув голову, откуда исходил истошный крик.
      Рядом с ней появилась другая фигура, тоже обнаженная, но мало напоминающая женскую. На иссохшем до состояния черепа лице выделялись лишь спутанные волосы и зубы. Она бережно держала сестру, вопль которой тем временем стал просто невыносимым. Из раздувшегося живота вырвался на землю сморщенный сгусток светящегося вещества. Увидев его, отродья разразились приветственными криками.
      Мамаша родила.
      Вопль ее перешел в серию кратких выкриков, когда дитя, размером с кошку, поползло по земле, шевеля конечностями. Повитуха, быстро нагнувшись, оборвала светящиеся нити, тянущиеся от него к материнскому лону. Мамаша, окончив свои труды, встала и замерла, предоставив новорожденного заботам сестры.
      Из темноты выступил Шэдвелл.
      – Видишь? – спросил он Кэла. – Я предупреждал. Скажи, где ковер, и я попробую не дать этим тварям разделаться с тобой.
      – Я не знаю. Клянусь, что не знаю.
      Повитуха отошла в сторону. Шэдвелл, с притворной жалостью в лице, последовал за ней.
      В грязи перед Кэлом детеныш встал во весь рост. Расправив члены, он достиг размеров шимпанзе. Сквозь его кожу в отдельных местах торчали внутренности... С живота свисали несколько пар карликовых ручек, а между ног болтался внушительный кожаный мешок, дымящийся, как курильница.
      С первого вздоха это создание знало свое дело – устрашать. Его лицо, еще выпачканное слизью последа, повернулось к Кэлу.
      – О Боже...
      Кэл повернулся к торговцу, но тот скрылся из виду.
      – Я же говорю! Я не знаю, где этот чертов ковер!
      Шэдвелл не отвечал. Ублюдок Мамаши был уже совсем рядом.
      – Боже, Шэдвелл, вы слышите меня?
      –  Кэл, —раздался чей-то голос.
      Он замолчал и, не веря своим ушам, уставился на отродье.
      –  Кэл, —опять сказало оно.
      Оно подняло голову, и его лицо, хоть и лишенное черепа, было узнаваемым. Фамильное сходство с Элроем окончательно доконало Кэла, и он начал вопить, как безумный, умоляя Шэдвелла забрать от него это существо.
      Единственным ответом было эхо его собственного голоса. Детеныш вдруг рванулся и вцепился длинными пальцами в лицо Кэла, прильнув к нему скользким, вонючим телом. Чем сильнее Кэл сопротивлялся, тем крепче становилась хватка.
      Остальные отродья окружили его, оставив своему младшему. Нескольких минут от роду, он уже обладал поразительной силой, стиснув Кэла так, что трудно было дышать.
      Приблизив лицо к Кэлу, он вновь заговорил, но на этот раз из гниющего рта исходил голос не его отца, а Иммаколаты.
      –  Скажи! Скажи, что ты видел!
       –Я только видел место... – пробормотал он, пытаясь увернуться от ручейка слюны, стекающего с подбородка твари. Слюна все же попала ему на кожу, обжигая, как кипящий жир.
      – Ты знаешь, чтоэто за место?
      – Нет... Не знаю...
      – Но ты мечтал о нем? Искал его?
      – Конечно. Кто же не мечтал о рае?
      Мгновенно он перенесся мыслью от теперешнего кошмара к тогдашней радости. К его полету над Фугой. Воспоминание придало ему силы. В этот момент он готов был скорее погибнуть, чем позволить Шэдвеллу наложить лапы на эту красоту.
      Казалось, сын Элроя почуял это. Его хватка сделалась еще крепче.
      – Я скажу! – крикнул Кэл. – Скажу все!
      И внезапно он начал говорить. Но это было совсем не то, что они хотели слышать. Он повторял расписание электричек от Лайм-стрит, которое помнил наизусть. Это началось в одиннадцать лет, когда он увидел по телешоу человека с феноменальной памятью, помнящего все футбольные матчи – состав команд, голы, подачи – с 1930-х годов. В высшей степени бесполезное свойство, но Кэла оно впечатлило, и он стал тренировать память. Он целыми днями заучивал, расписание местных линий и запомнил его надолго, хотя с трудом мог вспомнить имена некоторых знакомых.
      Конечно, эти сведения устарели, но откуда Шэдвеллу и его шайке знать об этом?
      Поэтому он снабдил их информацией в избытке. Поезда на Манчестер, Крю, Стаффорд, Бирмингем, Ковентри, Челтенэм-Спа, Ридинг, Бристоль, Эксетер, Солсбери, Лондон, Колчестер; время прибытия и отправления; какие из них ходят в будни, а какие – по выходным.
      «Я – Чокнутый Муни», – подумал он опять, читая воображаемое расписание чистым, радостным голосом дебила. Эта шутка совершенно обескуражила монстра, который смотрел на Кэла непонимающими глазами.
      Иммаколата опять что-то угрожала, но он ее едва слышал. Ритм расписания захватил его. Объятия детеныша становились все крепче; скоро кости Кэла должны были хрустнуть. Но он продолжал говорить, уже не слыша своего голоса.
      «Это как поэзия, сынок, – сказа Чокнутый Муни – Ты не слышишь своих стихов сам. Только читаешь их».
      Может, так оно и было. Строфы дней и строки часов становились стихами перед лицом смерти.
      Он знал, что они убьют его, когда окончательно поймут, что он их дурачит. Но он надеялся, что его дух впустят в Страну чудес.
      Он уже перешел к шотландскому направлению – поезда на Эдинборг, Глазго, Перт, Инвернесс, Абердин, – когда появился Шэдвелл. Торговец покачал головой и что-то сказал Иммаколате – вроде того, что нужно спросить старуху, – потом повернулся и пошел в темноту.
      Похоже, скоро развязка.
      Хватка вдруг ослабла. Он напрягся в ожидании последнего удара, но его не было. Вместо этого тварь отпустила его и засеменила за Шэдвеллом, оставив Кэла лежать на земле. Он едва мог двигаться от боли во всем теле.
      Он понял, что неприятности еще не кончились, когда пот на его лице похолодел. Мамаша ужасных детей нависла над ним, потом навалилась всей бесплотной тяжестью, похоронив его лицо меж своих массивных грудей. Он содрогнулся от отвращения, но оно сменилось другим чувством, когда она втиснула ему в рот сосок. Он начал сосать, чувствуя во рту горький привкус. Этого его сознание уже не выдержало, и ужас сменился сном.
      Ему снилось, что он лежит в темноте, на мягкой постели а женский голос поет ему тягучую бессловесную колыбельную. Легкие пальцы пробегали по его животу и промежности. Они были холодными, но знали больше любой шлюхи. Его судорожное дыхание готово было прорваться криком, и пальцы успокаивали его, продолжая свою игру, пока его мужское естество не напряглось. Несмотря на эрекцию, он был беспомощен, как дитя, и она склонилась над ним, как мать, укачивая в объятиях.
      Волны наслаждения уносили его в темноту, где звучала только песня без слов. Наконец, и она смолкла.
      Он проснулся в слезах. Кое-как умудрился встать. На его часах было без девяти два. Последняя электричка давно ушла, а до рассвета оставалось еще много часов.

1

2

3

      За восемь часов до смерти Мими в больнице Сюзанна вернулась в дом на Рю-стрит. Вечерело, и здание, пронизанное лучами янтарного света, выглядело изящно и таинственно. Но скоро солнце переместилось в другое полушарие, дом погрузился в привычную темноту, и она была вынуждена зажечь свечи, оставшиеся на полках и подоконниках. Их свет был ярче, чем она ожидала, и придавал обстановке таинственность. Она ходила из одной простой комнаты в другую в их желтоватом мерцании и впервые думала, что Мими могла быть счастлива здесь.
      Она удивилась, отыскав в нагромождении мебели на верху лестницы знакомый старый шкаф. Когда она разгребла окружающий хлам и заглянула со свечой в нижнее отделение, ее ждало еще большее удивление.
      Стервятники, вычистившие дом, забыли заглянуть в шкаф. На вешалках все еще висели платья и пальто Мими, пропахшие нафталином. Похоже, их никто не надевал с тех пор, как Сюзанна последний раз заглядывала в эту сокровищницу. При этой мысли она кое-что вспомнила и наклонилась, говоря себе, что глупо искать здесь ее подарок – и зная,что он тут.
      Ее странное предчувствие оправдалось. Там, среди свертков и старых туфель лежало что-то, завернутое в коричневую бумагу и помеченное ее именем. Подарок нашел ее, пусть и через много лет.
      Ее руки начали дрожать. Узел на ленте, которой был завязан предмет, задержал ее на целую минуту. Наконец она развернула бумагу.
      Это оказалась книга. Не новая, судя по пожелтевшей бумаге, но в красивом кожаном переплете. К ее удивлению, книга была на немецком. На титуле значилось «Geschichten der Geheimen Qrte», что она приблизительно перевела как «Истории о потаенных краях». Но даже если бы она не знала этого, по иллюстрациям можно было понять, что это книга сказок.
      Она уселась на ступеньку и стала изучать фолиант более внимательно. Все истории были знакомыми; она сотни раз встречала их в том или ином виде – как мультфильмы, как ученые исследования, как материал психоанализа. Но их очарование не могли разрушить ни наука, ни коммерция. Ребенок в ней жаждал услышать эти сказки снова, хотя она знала в них каждый сюжетный извив и вспоминала конец еще до того, как прочитана первая строчка. Но разве это плохо?
      Жизнь преподавала ей немало уроков, и большинство их были суровыми. А эти сказки учили другому. Вовсе не казалось странным, что смерть похожа на сон, но что от этого сна можно пробудить простым поцелуем – это было знание другого порядка. Она говорила себе, что это просто выдача желаемого за действительное. Ни один волк, если ему разрезать брюхо, не отпускал своих жертв живыми и невредимыми. Золушки не превращаются в принцесс, а зло не развеивается от одних лишь доброты и благородства. Конечно же, это выдумка, над которой посмеется любой прагматик.
      Но эти сказки увлекли ее, как могут увлекать реальныевещи. Она не проливала над ними слез умиления – они были грубы, даже жестоки. Если и было о чем плакать, так это о детской вере в чудеса, от которой она избавилась вместе с детскими страхами и разочарованиями; о мире, полном тайн, который она покинула и никогда уже туда не вернется.
      Кроме того, в сказках она нашла образы, помогающие ей преодолеть охватившее ее смятение. Вернувшись в Ливерпуль, она испытала настоящий шок, все ее представления о мире пришли в беспорядок. Но на страницах книги она нашла мир, где не было ничего устойчивого, где властвовала магия. И этот мир не показался ей неуютным; она могла даже представить себя его обитательницей.
      Раньше ей мешал думать об этом ее прагматизм. Перед лицом жизненных испытаний лучшим выходом было сохранять спокойствие. Она оставалась спокойной даже после смерти родителей, сумев погрузиться в какие-то мелкие бытовые заботы.
      Но теперь, перед этой книгой, полной неясностей и двусмысленностей, ее прагматизм не стоил и ломаного гроша. Из мира, учившего ее спокойствию и компромиссу, книга вновь звала ее в волшебный лес, где девушки укрощают драконов, и у одной из этих девушек по-прежнему было ее лицо.
      Пролистав три-четыре сказки, она вернулась к титулу, разыскивая надпись.
      Краткое посвящение «Сюзанне с любовью от М.Л.» соседствовало со странной эпиграммой:
      «Das, was man sich vorstellt, braucht man nie zu verlieren».
      Она, с ее порядком заржавевшим немецким, с трудом смогла перевести это как:
      «То, что можно вообразить, неистребимо».
      Думая об этом странном изречении, она вернулась к сказкам, разглядывая иллюстрации, которые сначала показались ей безыскусными, но при ближайшем рассмотрении выявили множество скрытых деталей. Рыбы с человеческими лицами таились под зеркальной гладью озера; двое гостей на пиру обменивались репликами, сгущавшимися в воздухе над их головами; из листвы деревьев выглядывали выжидающие лица.
      Время шло незаметно и, пролистав книгу от корки до корки, она склонилась над ней и задремала. Проснувшись, она обнаружила, что ее часы остановились на двух. Огарок свечи рядом с ней давно погас. Она встала, энергично походила по площадке, пока не отошли затекшие конечности, а потом вернулась в спальню за новой свечой.
      Отдирая ее от подоконника, она заметила во дворе внизу какое-то движение. Сердце ее так и подпрыгнуло, но она стояла спокойно, чтобы не привлечь к себе внимания, и наблюдала. Когда фигура вышла из тени на освещенный луной участок, она узнала молодого человека, которого видела здесь накануне.
      Она пошла вниз, захватив свечу. Ей хотелось поговорить с ним и узнать, почему и от кого он убегал вчера днем.
      Когда она вышла во двор, он уже выходил из ворот.
      – Подождите, – окликнула она его. – Это я, Сюзанна. Это имя ничего для него не значило, но он остановился.
      – Кто?
      – Я видела вас вчера. Вы убегали...
      Девушка в холле, вспомнил Кэл. Которая заслонила его от Шэдвелла.
      – Что с вами? – спросила она.
      Вид у него был ужасный: одежда изорвана, лицо в грязи и насколько она могла видеть, в крови.
      – Не знаю, – сказал он хрипло. – Я уже ничего не знаю.
      – Почему вы не войдете внутрь?
      Он продолжал стоять.
      – Давно вы здесь? – спросил он.
      – Несколько часов.
      – И в доме никого нет?
      – Кроме меня, никого.
      Услышав это, он вошел в дом следом за ней. Она зажгла свечи, и свет подтвердил ее опасения. На лице у него была кровь; и от него пахло чем-то странным и неприятным.
      – Здесь есть вода? – спросил он.
      – Не знаю. Можно поискать.
      Им повезло; водопровод еще не отключили. Кран на кухне гудел и плевался, но в конце концов из него хлынула струя ледяной воды. Кэл стащил куртку и вымыл лицо и руки.
      – Я поищу полотенце, – сказала Сюзанна. – Как вас зовут?
      – Кэл.
      Когда она ушла, он снял рубашку и протер холодной водой грудь и спину. Не успел он закончить, как она вернулась со старой наволочкой.
      – Из того, что я нашла, это больше всего похоже на полотенце.
      Она поставила в нижней гостиной два уцелевших стула и зажгла свечи. Они сели.
      – А почему вы вернулись? – спросила она. – После вчерашнего?
      – Я видел здесь кое-что, – неопределенно ответил он. – А вы? Почему вы здесь?
      – Это дом моей бабушки. Она в больнице, умирает. Я зашла просто посмотреть.
      – А эти двое, которых я видел вчера, – они что, друзья вашей бабушки?
      – Очень сомневаюсь. Что они от вас хотели?
      Кэл понял, что вступает на зыбкую почву. Как пересказать ей все, что случилось в последние дни?
      Трудно объяснить. В смысле, я не уверен, что вы меня правильно поймете.
      – Постараюсь.
      Он смотрел на свои ладони, как хиромант в поисках будущего. Она разглядывала его: его грудь была исцарапана, как будто он дрался с волками.
      Он поднял, наконец, свои голубые глаза, встретился с ее черными и покраснел.
      – Вы сказали, что кое-что видели здесь. Можете сказать что?
      Это был простой вопрос, и он решил ответить на него. Если она не поверит – это ее проблемы. Но она поверила. Когда он начал описывать ковер, ее глаза расширились.
      – Конечно! – воскликнула она. – Ковер!
      – Вы знали о нем?
      Она рассказала ему про то, что случилось в больнице, и про видение, которое Мими пыталась передать ей.
      Его нерешительность окончательно исчезла. Он поведал ей все, с момента бегства голубя. Ковер; Шэдвелл и его пиджак; Иммаколата; ее сестры и их отродья; события на свадьбе и после. Она дополняла его сведения тем, что было известно ей о жизни Мими в этом доме за запертыми дверями, как в осажденной крепости.
      – Она, похоже, знала, что рано или поздно за этим ковром кто-то должен прийти.
      – Не за ковром, – уточнил Кэл. – За Фугой.
      Она увидела, как блеснули его глаза при этом слове, и представила то, о чем он рассказывал: холмы, озера, леса. Ей хотелось спросить: были ли там, среди леса, девушки, укрощавшие драконов песней? Но вместо этого она спросила:
      – Значит, ковер – это дверь в этот мир?
      – Не знаю.
      – Нужно спросить Мими. Может, она...
      Прежде, чем она закончила. Кэл вскочил.
      – О Боже, —только сейчас он вспомнил слова Шэдвелла о старухе.
      Он имел в виду Мими, разве не так? Натягивая рубашку, Кэл сказал об этом Сюзанне.
      – Нужно ехать к ней. Господи! Но как я мог забыть?
      Его возбуждение передалось Сюзанне, которая потушила свечи и вместе с ним направилась к выходу.
      – Мими в больнице. Она в безопасности.
      – Никто из нас не в безопасности, – сказал он, и она знала, что так и есть.
      У двери она повернулась, снова зашла в дом и появилась с большой книгой в кожаном переплете.
      – Дневник? – спросил он.
      – Нет. Карта.

1

2

3

1

2

3

4

      Сюзанна поняла, что это не ошибка, когда вышла в бывшее фойе кинотеатра. Там было темнее, чем в самом магазине, и она лишь смутно могла видеть свою бабушку, стоявшую возле кассы.
      – Мими? – окликнула она в смятении.
      – Это я, – и старуха протянула к ней руки.
      Сюзанна насторожилась. Такие жесты никогда не были в обычае ее родственницы, и вряд ли ее привычки изменились после... после смерти.
      – Вы не Мими.
      – Я знаю, ты удивлена, – сказало привидение голосом легким, как перышко. – Но не бойся.
      – Кто вы?
      – Ты знаешь,кто я.
      Не ожидая дальнейших объяснений, Сюзанна бросилась к выходу. От двери ее отделяло ярда три, но сейчас они казались милями. Едва она сделала шаг, как хаос в ее голове взорвался с новой силой.
      Существо за ее спиной явно не собиралось выпускать ее отсюда, поэтому она остановилась и повернулась к нему.
      Маска таяла и оплывала, сквозь облик Мими проступали другие черты, и Сюзанна была странно рада, увидев их, хотя и не чувствовала себя готовой к борьбе с этой женщиной Иммаколата.
      – Моя сестра, – сказала она, и воздух вокруг заплясал откликаясь на ее слова, – моя сестра, Ведьма, отыграла свою роль. Она ведь не ошиблась? Ты – дитя Мими.
      – Внучка.
      –  Дитя, —последовала категоричная реплика.
      Сюзанна смотрела ей в лицо, завороженная бездонным горем, застывшим в ее чертах.
      – Как смеешь ты жалеть меня? – воскликнула Колдунья, словно прочитав ее мысли, и тут что-то заклубилось в воздухе вокруг ее лица. Что-то яркое.
      Сюзанна не успела разглядеть, что это; у нее хватило времени только уклониться от непонятного вещества. Стена за ней содрогнулась, будто от удара. К ней устремилась следующая вспышка света.
      На этот раз она не испугалась. Потеряв грань между реальностью и воображением, она протянула руки к веществу, пытаясь поймать свет.
      Ее ладони обожгло словно струёй ледяной воды. Струёй, в которой кишели бесчисленные рыбы, туда-сюда, быстрее и быстрее. Она сжала кулаки, чтобы схватить этих рыб, и потянула.
      Это вызвало три следствия. Дико закричала Иммаколата. Звон в голове у Сюзанны неожиданно прекратился. И, наконец, все, что чувствовали ее руки – холод воды и кишение мелких существ в ней, – все это неожиданно оказалось внутри.Ее тело превратилось в поток, во что-то, состоящее скорее из мысли, чем из плоти, и невероятно древнее. Иммаколата словно разбудила в ней долго, всю жизнь дремавшие силы.
      Никогда еще она не ощущала такой полноты бытия. В сравнении с ней все желания – счастья, удовольствий, власти – казались мелкими и ничего не значащими.
      Она поглядела на Иммаколату и в своем новом состоянии увидела в ней не врага, а женщину, в которой бушует тот же поток, что и в ней. Да, испорченную и полную зла, но не чужую ей.
      – Делаешь глупость, – сказала Иммаколата.
      – Разве? – Сюзанна так не думала.
      – Тебе было бы лучше, если бы тебя не нашли. Если бы ты никогда не попробовала менструма.
      – Менструма?
      – Теперь ты знаешь больше, чем тебе бы хотелось знать, и чувствуешь больше, чем хотелось бы чувствовать, – в голосе Иммаколаты, как ни трудно было в это поверить, появилась жалость. – И это никогда не кончится, поверь мне. Лучше, если бы ты жила и умерла Кукушонком.
      – А как умерла Мими?
      Ледяные глаза вспыхнули.
      – Она знала, на что шла. В ней текла кровь Чародеев. Ты тоже из их породы, через эту старую дуру.
      –  Чародеи? —столько новых слов сразу. – Так это они живут в Фуге?
      – Они уже мертвецы. Не советую искать у них ответов. Скоро они превратятся в пыль, как все в этом вонючем Королевстве. Мы это устроим. А ты одна, как она.
      Это «мы» напомнило Сюзанне о торговце.
      – А Шэдвелл тоже из Чародеев?
      –  Что? —это ее словно развеселило. – Нет, конечно. Просто я дала ему кое-какую власть.
      – Зачем? – Сюзанна мало что понимала, но догадалась, что отношения между компаньонами отнюдь не безоблачны.
      – Он научил меня, – рука Иммаколаты потянулась к лицу, и, когда она ее отняла, на лице сияла приветливая, хотя все равно холодная, улыбка. – Он научил меня притворяться.
      – И за это ты стала его любовницей?
      Колдунья издала звук, отдаленно напоминающий смех.
      – Любовь я оставила Магдалене, своей сестрице. Ей это нравится. Можешь спросить у Муни...
       Кэл.Она забыла про Кэла.
      – ...если он захочет тебе рассказать.
      Сюзанна оглянулась на дверь.
      – Да-да, иди. Иди к нему. Я не стану тебя задерживать.
      Свет в ней, менструм, знал, что Колдунья не лжет. Этот поток связывал их, но как и чем – Сюзанна пока не понимала.
      – Битва уже проиграна, сестренка, – промурлыкала Иммаколата ей вслед. – Как только ты удовлетворишь свое любопытство, Фуга будет наша.
      Сюзанна поспешила в магазин, начиная испытывать страх – не за себя, за Кэла. Она прокричала в темноту его имя.
      – Поздно, – сказала Колдунья за ее спиной.
      –  Кэл!
      Ответа не было. Она начала искать его, в промежутках выкрикивая его имя со все нарастающим беспокойством. Это место было настоящим лабиринтом; она то и дело попадала в тупик.
      Сперва она заметила осколки стекла на полу, потом – распростертого рядом Кэла. Он не шевелился.
      «Он был слишком хрупким, – сказал голос в ее голове, – как все эти Кукушата».
      Она подавила эту чужую мысль.
      – Не умирай.
      Эта мысль была ее; она вырвалась из ее губ, когда она опустилась рядом с ним на колени.
      – Пожалуйста, не умирай.
      Она боялась дотронуться до него, боялась самого худшего, но знала, что помочь ему, кроме нее, некому. Его голова повернулась к ней. Глаза оставались закрыты, изо рта стекала струйка кровавой слюны, Она протянула руку, как бы желая погладить его волосы, но прагматизм еще не совсем покинул ее, и вместо этого она пощупала пульс у него на шее. Он бился, но слабо.
      «Знаешь больше, чем тебе бы хотелось», – сказала ей Иммаколата. А знала ли она сама, что Кэл умирает?
      Конечно, знала. Знала и с радостью отравила Сюзанне миг обострения менструма. Она хотела сделать ее своей сестрой по вечной скорби.
      Думая об этом, она машинально отняла руку от шеи Кэла и все же погладила его по волосам. Зачем? Он же не спящий ребенок. Ему больно, ему нужна какая-то помощь. Пока она укоряла себя, менструм вскипел где-то в ее животе и начал подниматься, омывая ее сердце, печень, легкие – подниматься к ее руке навстречу Кэлу. Ему не было дела до его боли – это он сказал ей про хрупкость Кукушат, – но ее боль не оставила его равнодушным, и теперь она чувствовала, как он рвался по ее руке к нему, чтобы исцелить его.
      Все оказалось необычно просто. Когда в последний момент он вдруг не захотел выходить, она прижала руку ко лбу Кэла, и менструм послушно заструился в него. Она поняла, что распоряжается теперь этим чудом, и сердце ее забилось сильнее.
      Она попыталась отнять руку от его лба, но мышцы не подчинились. Казалось, менструм мстит ей за настойчивость и забирает власть над ее телом.
      Но тут он решил, что хватит, и отпустил ее. Она поднесла дрожашие руки к лицу. Пальцы пахли Кэлом. Понемногу дрожь начала проходить.
      – Ты в порядке? – спросил Кэл. Она отняла руки от лица и взглянула на rtero. Он привстал с земли, ощупывая свои ушибы.
      – Думаю, да, – ответила она. – А ты?
      – Вроде бы. Не знаю, что случилось... – тут память вернулась к нему, и в лице проступила тревога.
      –  Ковер...
      Он принялся осматривать пол.
      – Я же держал его. Господи, я держал его!
      – Они его забрали, – сказала она.
      Ей казалось, что он сейчас заплачет, но его лицо исказил гнев.
      – Проклятый Шэдвелл! – крикнул он, пнув стоящий рядом шкаф. – Я убью его!
      Она тоже встала, чувствуя себя слабой и опустошенной. Поглядела вниз, и тут глаза ее наткнулись на что-то среди осколков стекла. Знакомый узор. Да, это был кусок ковра. Она подняла его.
      – Они забрали не все.
      Он схватил клочок и стал его внимательно разглядывать. Даже на таком маленьком кусочке переплеталось с десяток линий, но он не видел никаких фигур.
      Сюзанна смотрела на него. Он держал ткань так осторожно, будто боялся ушибить. Потом он высморкался и вытер нос ладонью.
      – Проклятый Шэдвелл, – повторил он, но уже спокойнее.
      – Ну и что теперь делать?
      Он взглянул на нее, и теперь на глазах его были слезы.
      – Пошли отсюда, – сказал он. – Послушаем, что скажет небо.
      – Что?
      – Извини. Так сказал бы Чокнутый Муни.

      Они потерпели сокрушительное поражение. Торговец вырвал ковер у Кэла прямо из рук. Но, по крайней мере, они остались живы. Не поэтому ли его настроение улучшилось, когда они вышли из магазина на прогретую солнцем улицу?
      Пахло рекой – солью и гнилью. И они пошли туда, не сговариваясь; спустились по Джамайка-стрит и Док-роуд, потом прошли вдоль высокого черного забора, ограждающего доки, пока не нашли в нем калитку. Внутри было пусто. Уже много лет здесь не разгружались большие океанские корабли. Они спустились к самой реке, мимо заброшенных складских помещений. Кал то и дело поглядывал на лицо девушки, шагающей рядом с ним. В ней явно что-то изменилось; появилось какое-то скрытое свойство, которого он не мог понять.
      У поэта было свое мнение по этому поводу.
      «Правда, она странная, парень? – прошептал он Кэлу в ухо. – Что ты об этом думаешь?»
      Конечно. Еще когда он увидел ее на лестнице, она показалась ему странной. А с тех пор их накрепко связали общий страх и общая надежда. Или он просто проецирует на нее свое состояние, боясь остаться один перед лицом тайны?
      Она смотрела на воду, и солнечные блики плясали на ее лице. Он знал ее всего сутки, но она пробудила в нем те же противоречивые чувства, что и первый взгляд на Фугу – радость и тоску, воодушевление и тревогу.
      Он обязательно сказал бы ей об этом, если бы мог подобрать слова.
      Но первой заговорила она.
      – Когда ты дрался с Шэдвеллом, я видела Иммаколату.
      – Да?
      – Не знаю, как объяснить то, что случилось.
      Она попыталась рассказать ему, не отрывая взгляда от реки, словно завороженная ее течением. Он понял из ее слов, что Мими принадлежала к народу Чародеев, жителей Фуги, и Сюзанна, ее внучка, тоже имела к ним отношение. Но когда она заговорила о менструме, чудесной силе, которой она каким-то образом овладела, он перестал ее понимать – отчасти и потому, что ее речь стала сбивчивой; она явно не находила слов.
      – Я люблю тебя, – вдруг сказал он. Она прервала рассказ, продолжая молча смотреть на текущую воду.
      Он подумал, что она не расслышала.
      Наконец, она просто произнесла его имя.
      Он почувствовал себя обманутым. Ее мысли витали где-то далеко, быть может, в Фуге, на которую – после сегодняшнего открытия – она имела больше прав, чем он.
      – Извини, – пробормотал он. – Не знаю, зачем я это сказал. Забудь об этом.
      Его извинения вывели ее из транса; она отвернулась от реки и поглядела на него с выражением боли в глазах, будто ей было тяжело оторвать взгляд от блеска воды.
      – Не говори так, – сказала она. – Никогда.
      Она шагнула к нему и крепко обняла. Он обнял ее в ответ. Ее лицо, уткнувшись в его шею, было влажным от слез. Они стояли так, молча, несколько минут, а река продолжала равнодушно течь мимо. Наконец он спросил:
      – Пойдем домой?
      Она отпустила его и поглядела в его лицо, словно изучая.
      – Все кончилось или только начинается?
      Он только покачал головой.
      Она еще раз, мельком, оглянулась на реку. Но прежде, чем текущая в ней стихия вновь устремилась к текущей воде, он взял ее за руку и повлек назад к бетону и кирпичу.

      Они вернулись на Чериот-стрит в тусклом предзакатном свете, скрывающем в себе осень. Поискали на кухне чего-нибудь съестного, потом поднялись в комнату. Кэл с бутылкой виски, которую купили на обратном пути. Разговора о том, что делать дальше, не получилось. Усталость и напряжение между ними, возникшие после разговора у реки, заставили их ограничиваться краткими, обрывочными фразами – в основном по поводу отвоеванного ими обрывка ковра, на котором трудно было что-то разглядеть.
      Брендан вернулся домой около одиннадцати, покричал на Кэла, потом пошел спать. От его крика Сюзанна словно очнулась.
      – Я пойду. Уже поздно.
      Но Кэлу очень не хотелось оставаться одному.
      – Останься, – попросил он.
      – Кровать маленькая.
      – Зато удобная.
      Она протянула руку к его лицу и осторожно погладила синяки на скуле.
      – Нам не нужно спать вместе, – сказала она тихо. – У нас слишком много общего.
      Как ни странно, он испытал не разочарование, а какую-то более глубокую надежду. Фуга связало их воедино – ее, свое дитя, и его, случайного пришельца, и незачем подменять эту связь банальным сексом.
      – Тогда мы будем просто спать, если ты останешься. Она улыбнулась.
      – Я останусь.
      Они стянули с себя грязную одежду и нырнули под одеяло. Сон пришел к ним еще до того, как остыла лампочка.

* * *

      Сон их не был пустым: он нес с собой сны. Вернее, один сон который снился им обоим.
      Им снился звук. Жужжание целого роя пчел, спешащих за медом; привычная музыка лета.
      Им снился запах. Запах тротуара после дождя, и слабый запах духов, и запах ветра из теплых краев.
      Но прежде всего им снилось то, что они видели.
      Сперва ткань: бесчисленные нити, перевитые сотней узоров, окрашенные в сотню блеклых цветов, излучающие такую энергию, что им даже во сне пришлось закрыть глаза.
      И потом, словно не выдержав собственного напряжения, узлы начали распускаться. Краска с них взмывала в воздух, застилая его цветными пятнами, за которыми нити ткани каллиграфически выписывали свое освобождение. Сперва их переплетение казалось беспорядочным, потом, по мере того, как пляшущие нити соединялись, наслаиваясь друг на друга, стали вырисовываться определенные формы.
      Это были люди. Пять человеческих фигур, возникших там, где минуту назад была ткань.
      Жужжание пчел в голове у спящих превратилось в голос, выкликающий имена этих пятерых.
      Первая – молодая женщина в длинном темном платье, с бледным лицом и закрытыми глазами. «Лилия Пеллиция», – сказали пчелы.
      Словно разбуженная своим именем, Лилия открыла глаза.
      Тут вперед выступил бородатый мужчина лет пятидесяти в старинном плаще и широкополой шляпе. «Фредерик Кэммел», – глаза за стеклами маленьких круглых очков дрогнули и открылись. Его рука немедленно сдернула шляпу, под которой обнаружилась тщательно завитая и напомаженная шевелюра.
      – Вот, – проговорил он, улыбаясь.
      Еще двое. Женщина в такой же старомодной одежде (сколько же лет они спали?), кажется, не была особенно довольна пробуждением, но при звуках ее имени – «Аполлина Дюбуа», – открыла глаза и улыбнулась, показав зубы цвета слоновой кости.
      Последние из пробужденных вышли вперед парой. Высокий красивый негр с грустным лицом. И голый младенец у него на руках.
      «Джерихо Сент-Луис», – сказали пчелы, и негр открыл глаза. Он немедленно взглянул на ребенка, начавшего хныкать еще до того, как назвали его имя.
      «Нимрод», – провозгласили пчелы, и хотя младенцу не было еще и года, он ясно знал два слога своего имени. Он открыл глаза, в которых мерцали золотистые искорки.
      С его пробуждением игра цветов улеглась, замолкли и пчелы, оставив пятерых пришельцев в темной комнате Кэла.
      Первой заговорила та, кого назвали Аполлиной Дюбуа.
      – Это какая-то ошибка, – она подошла к окну и выглянула на улицу. – Какого черта мы здесь?
      – И где остальные? – продолжил Фредерик Кэммел. Он отыскал зеркало на стене и начал подстригать ножницами, извлеченными из кармана, какие-то лишние волоски у себя на щеках.
      – Да, это вопрос, – задумчиво сказал Джерихо. Потом обратился к Аполлине. – Ну, что там видно?
      – Ничего. Там ночь. И...
      – Что?
      – Погляди сам, – она сплюнула сквозь зубы. – Что-то изменилось.
      Лилия Пеллиция тоже подошла к окну.
      – Она права. Все какое-то другое.
      – И почему здесь только мы? —снова спросил Фредерик. – Вот это действительно вопрос.
      – Что-то случилось, – тихо сказала Лилия. – Что-то ужасное.
      – Ты, конечно, чувствуешь это своей задницей. Как обычно, – фыркнула Аполлина.
      – Нельзя ли повежливей, мисс Дюбуа? – заметил Фредерик с выражением возмущенного педагога.
      – Не зови меня «мисс». Я же замужем.
      Во сне Кэл и Сюзанна, не веря своим ушам, слушали чепуху, которую несли эти видения. При всей их странности они были неподражаемо реальны. Как бы для того, чтобы еще больше смутить спящих, негр Джерихо подошел к кровати и сказал:
      – Может, онинам что-нибудь объяснят.
      Лилия повернулась к ним своим бледным лицом.
      – Нужно их разбудить, – и она потянулась к плечу Сюзанны.
       «Это не сон», —поняла Сюзанна, открывая глаза в ту самую минуту, когда холодные пальцы женщины коснулись ее.
      Ничего не изменилось. Те же приоткрытые занавески, пропускающие в комнату тоскливый свет фонарей. И те же пятеро у кровати, ее оживший сон. Она села, и взгляды обоих – Джерихо и младенца Нимрода – тут же устремились на ее грудь. Она поспешила завернуться в простыню и разбудила этим Кэла. Он с трудом разлепил сонные глаза.
      – Что случилось?
      – Вставай, – прошептала она. – У нас гости.
      – Мне снилось... гости? —он, наконец, увидел, что делается в комнате. – О Господи!
      Младенец на руках Джерихо весело захихикал, указывая пальцем на восставший во сне мужской орган Кэла.
      – Что, опять штучки Шэдвелла? – спросил он, прикрываясь подушкой.
      – Не думаю, – ответила Сюзанна.
      – Кто такой Шэдвелл? – сразу заинтересовалась Аполлина.
      – Какой-нибудь Кукушонок, – предположил Фредерик, держа ножницы наготове.
      Услышав это, Сюзанна начала кое-что понимать. Иммаколата называла «Кукушатами» людей.
      – Фуга... – сказала она.
      Тут все взгляды сошлись на ней.
      – Что ты знаешь о Фуге? – это спросил Джерихо.
      – Не так много.
      – Ты знаешь, где остальные? – спросил Фредерик.
      – Какие остальные?
      – И страна? Где страна?
      Кэл посмотрел на стол, где он оставил кусок ковра. Там ничего не было.
      Они сошли с того обрывка, – прошептал он, не вполне веря в то, что говорит.
      – Да, мне это снилось.
      – Мне тоже.
      – С обрывка? – вмешался Фредерик. – Значит, нас разделили?
      – Похоже, что так, – ответил Кэл.
      – А где все остальное? Отведите нас туда.
      – Мы не знаем, где. Шэдвелл забрал его.
      – Проклятые Кукушата! – воскликнула Аполлина. – Никому из них нельзя верить! Все лжецы, как один.
      – Но с ним одна из вас, – сказала Сюзанна.
      – Не может быть.
      – Это Иммаколата.
      При звуке этого имени Фредерик и Джерихо одновременно издали возгласы ужаса. Аполлина же только плюнула на пол.
      – Как, эту тварь еще не вздернули? – воскликнула она.
      – Насколько я знаю, это случалось дважды, – заметил Джерихо.
      – А ей хоть бы что!
      Кэлу было холодно. Ему хотелось других снов – о залитых солнцем лугах и искрящихся реках. А тут эти люди, озабоченные и злые. Игнорируя их, он встал и принялся одеваться.
      – А где же Хранители? – спросил Фредерик, обращаясь ко всем сразу. – Может, они что-нибудь знают?
      – Моя бабушка... Мими...
      – Ну и где же она?
      – Боюсь, что она умерла.
      – Но были и другие Хранители, – сказала Лилия. – Куда они делись?
      – Не знаю.
      – Ты была права, – Джерихо делался все более печальным. – Действительно случилось что-то ужасное.
      Лилия открыла окно.
      – Ты чувствуешь его? – спросил Фредерик. – Где он?
      Лилия покачала головой.
      – Это не прежнее Королевство. Воздух грязный. И холодный.
      Кэл, уже одетый, прошел мимо Фредерика и Аполлины к своей бутылке виски.
      – Хочешь выпить? – обратился он к Сюзанне.
      Она покачала головой. Он налил себе приличную порцию и залпом выпил.
      – Нужно найти этого вашего Шэдвелла, – сказал Джерихо, – и забрать у него ковер.
      – Куда спешить? – осведомилась Аполлина. Она подошла к Кэлу. – Могу я поучаствовать? – Он нерешительно протянул ей бутылку.
      – Что значит «куда спешить»! – возмутился Фредерик. – Мы проснулись неизвестно где, одни...
      – Мы не одни, – Аполлина отхлебнула виски прямо из горлышка. – У нас есть друзья. Как твое имя, красавчик?
      – Кэлхоун.
      – А ее?
      – Сюзанна.
      – Я Аполлина. А это Фредди.
      Кэммел слегка наклонил голову.
      – Вон то Лилия Пеллиция, а малыш – ее брат, Нимрод.
       –А я – Джерихо.
      – Вот, – подытожила Аполлина. – Теперь мы друзья, правда? И черт с ними, с остальными. Пускай гниют.
      – Они наши родичи, – напомнил Джерихо. – И им нужна наша помощь.
      – И поэтому они бросили нас на Рубеже? Брось. Мы для них – отребье, бандиты и Бог знает кто еще, – она взглянула на Кэла. – Да, парень, ты среди отребья. Мы – их стыд и позор. Так что лучше нам остаться здесь. Перед нами целый мир.
      – Мы и здесь будем изгоями, – напомнил Джерихо.
      Ответом был новый плевок.
      – Он прав, – сказал Фредди, – без ковра мы – ничто. Вы знаете, как Кукушата нас ненавидят. Это никогда не кончится.
      – Вы все идиоты, – заявила Аполлина и вернулась к окну, забрав с собой бутылку.
      – Мы долго отсутствовали, – обратился Фредди к Кэлу. – Можешь сказать, какой сейчас год? 1910? 1911?
      Кэл усмехнулся.
      – Плюс – минус восемьдесят лет.
      Фредерик побледнел. Лилия с тихим стоном опустилась на кровать.
      – Восемьдесят лет, – прошептал Джерихо.
      – Почему они столько ждут? – спросил Фредди неизвестно кого. – Что могло случиться?
      – Вы можете мне кое-что объяснить? – спросила Сюзанна.
      – Не можем. Вы не Чародеи.
      – Хватит нести чепуху, – вмешалась Аполлина. – Чему это может повредить, после всего?
      – Ладно, Лилия, расскажи им, – сказал Джерихо.
      – Я против, – буркнул Фредди.
      – Расскажи, расскажи, – настаивала Аполлина. – Все, что им хочется знать.
      – Почему я? – Лилия все еще дрожала.
      – Потому что ты врешь лучше нас всех, – сказал Джерихо, слегка улыбаясь.
      – Ладно, – и она начала говорить.

      – Мы не всегда были изгоями. Когда-то мы жили в саду.
      После этих двух фраз Аполлина прервала ее.
      – Имейте в виду, это просто сказка, – сообщила она Кэлу и Сюзанне.
      – Ты дашь ей говорить, черт побери? – вспылил Джерихо.
      – Ничему не верьте. Эта особа вообще не знает, что такое говорить правду.
      Лилия предпочла не обращать внимания на эту реплику.
      – Мы жили в саду, – продолжала она. – Там, где и все Семейства.
      – Какие Семейства? – спросил Кэл.
      – Четыре Корня Чародеев. Ло, Йеми, Айя и Бабу. Семейства, к которым мы все принадлежим. Конечно, некоторых трудно определить, – она со значением взглянула на Аполлину, – но, так или иначе, все мы произошли от них. Вот мы с Нимродом – Йеми. Наше Семейство выткало Ковер.
      – И вы видите, к чему это привело, – вздохнул Кэммел. – Никогда не умели предвидеть. Тупицы с ловкими пальцами. Вот у нас, Айя, мастерство всегда сочеталось с умом.
      – А ты? – спросил Кэл у Аполлины, забирая у нее бутылку, где виски оставалось всего на пару глотков.
      – Со стороны матери я Айя. Это дало мне хороший голос. А отец... никто не знает. Он всегда кем-то притворялся.
      – Когда был трезвым, – дополнил Фредди.
      – Откуда ты знаешь? Можно подумать, ты видел моего отца.
      – Слава Богу, – парировал он. – Твоя мать встретила его только раз, и этого оказалось достаточно.
      Младенец залился смехом, словно понимая смысл остроты.
      – Во всяком случае, – продолжала Аполлина, – он здорово танцевал. Значит, в нем была кровь Ло.
      – И Бабу, – сказала Лилия, – судя по тому, как ты треплешь языком.
      –  ЯБабу, – вмешался Джерихо. – Только не хочу тратить красноречие на дурацкие перебранки.
      Красноречие. Танцы. Пение. Ковры. Кэл попытался запомнить эти признаки семейств, но это было не легче родственных связей семьи Келлуэй.
      – То есть, – подытожила Лилия, – все Семейства обладают способностями, которых нет у людей. Вас они удивляют, а для нас так же естественны, как то, что хлеб вырастает в поле.
      – Чары? – спросил Кэл. – Так вы их зовете?
      – Да. Мы владеем ими с самого начала и не думали об этом, пока не пришли в Королевство. Только тут мы поняли, что ваш род обожает раскладывать все по полочкам с наклеенными этикетками. Непонятное вас раздражает. Вы ведете себя так, будто придуманные вами правила вечны.
      – Ну, это спорно, – заметил Фредди.
      – Законы Королевства – это законы Кукушат. Так гласит один из Догматов Капры.
      – Капра мог и ошибаться.
      – Вряд ли. Мир становится таким, каким Кукушата хотят его видеть. Пока кто-нибудь не предложит лучшею идею...
      – Погодите, – вмешалась Сюзанна. – Так, по-вашему, мир таков, каким мы представляем его себе?
      – Так считал Капра.
      – А кто это?
      – Великий муж...
      – Или женщина, – вставила Аполлина.
      – ...который жил или не жил.
      – Но даже если онаи не жила, – продолжила Аполлина, – то оставила много изречений.
      – Которые ничего не объясняют, – сказала Сюзанна.
      – Это для тебя.
      – Ну, Лилия, – напомнил Кэл. – Рассказывай дальше.
      Она начала снова.
      – И вот, с одной стороны, вы, Люди, с вашим глупым самомнением и бездонной завистью, а с другой – мы, Чародеи, отличные от вас, как день от ночи.
      – Ну, не так уж сильно, – заметил Джерихо. – Мы ведь когда-то жили среди них.
      – И они обращались с нами, как с подонками.
       –Да, это верно.
      – Наши способности, – продолжала Лилия, – Кукушата назвали «волшебством». Некоторые хотели овладеть им. Некоторые просто боялись. Но никто нас не любил. Вспомните, что города тогда были маленькими, в них было трудно укрыться. Поэтому мы бежали в леса и горы, где мы были в безопасности.
      – Многие и не пытались жить среди Кукушат, – сказал Фредди. – Особенно Айя. Им было нечего продать, а среди Кукушат не проживешь, если тебе нечем торговать. Куда лучше жить на природе.
      – Ладно, – бросил Джерихо. – Вы так же любите города.
      – Верно, я люблю камни и кирпичи. Но иногда завидую пастухам.
      – Их одиночеству или их овцам?
      – Их спокойной жизни, кретин! – воскликнул Фредди. Потом обратился к Сюзанне. – Мадам, видите ли, я не имею с этими людьми ничего общего. В самом деле. Он (ткнув пальцем в направление Джерихо) осужден за воровство. Она (в Аполлину) держала бордель. А она (теперь в Лилию) со своим братцем натворила столько бед...
      – Как ты смеешь обвинять невинного... – начала Лилия.
      – Хватит паясничать! Твой брат может сколько угодно притворяться младенцем. Из-за ваших штучек вы и оказались на Рубеже.
      – Ага, как и ты.
      – Меня оболгали, – запротестовал Фредди. – Мои руки чисты.
      – Никогда не доверяла людям с чистыми руками, – пробормотала Аполлина.
      –  Шлюха, —бросил Фредди.
      –  Жалкий брадобрей, —отпарировала она.
      Кэл обменялся с Сюзанной недоуменными взглядами. Согласия и мира среди Чародеев явно не наблюдалось.
      – Так вы говорили, – напомнила Сюзанна, – что вы прятались в лесах.
      – Не прятались, – раздраженно поправила Лилия, – а просто были невидимы.
      – А в чем разница?
      – Наши чары позволяли нам скрываться, как только Кукушата подходили слишком близко.
      – А это происходило чаще и чаще, – добавил Джерихо.
      – Любопытные стали шляться по лесам и искать наши следы.
      – Так они знали о вас?
      – Нет, – сказала Аполлина, сбрасывая с одного из стульев одежду и усаживаясь. – Только слухи и сказки. Всякую чушь. Боже, какими только именами они нас не называли! Только некоторые кое-что узнали, и то только потому, что мы им позволили.
      – Кроме того, нас всегда было мало, – сказала Лилия. – Мы никогда не испытывали особой любви к сексу.
      – Говори о себе, – заметила Аполлина, подмигнув Кэлу.
      – Поэтому мы могли успешно скрываться и шли на контакт, как сказала Аполлина, только когда нам этого хотелось. У вас было кое-что, что мы позаимствовали. Кони, вино, оружие. Но вы от нас почти ничему не научились.
      Продолжали купаться в ваших кровавых банях и в вашей за висти...
      – Что это вы заладили про зависть? – не выдержал Кэл.
      – Это основное свойство людей, – ответил Фредди. – Завидовать всему чужому и пытаться отнять.
      – А вы, конечно, совершенные создания? – с иронией заметил Кэл, уставший от обвинений в адрес Кукушат.
      – Будь мы совершенными, ты бы нас не видел, – сказал Джерихо. – Нет. Мы такие же существа из плоти и крови и так же несовершенны. Но мы никогда не делали из этого трагедии. Вы же, люди, вечно жалуетесь на жизнь. Вам кажется, что вы живете не в полную силу.
      – Тогда почему же моя бабушка охраняла ковер? – спросила Сюзанна. – Она ведь была Кукушонком.
      – Не говори этого слова, – буркнул Кэл. – Она была человеком.
       –Но в ней текла и наша кровь, – поправила Аполлина. – По матери она была из Чародеев. Я говорила с ней пару раз и нашла много общего. Ее первый муж был Чародеем, а мои... мужья все были Кукушатами.
      – Но она ведь была лишь одной из Хранителей. Единственной женщиной и единственный, ведущей род от людей, если я не ошибаюсь.
      – Мы решили, что Хранители должны хорошо знать Королевство и его жителей. Только так можно было надеяться, что про нас забудут.
      – Неужели люди так вам досаждали?
      – Нет. Мы могли еще долго скрываться в глухих местах, но случились страшные вещи.
      – Не помню, когда это началось, – сказала Аполлина. – В 1896-м. Тогда он появился.
      – Кто? – спросил Кэл.
      – Неизвестно. Какое-то существо, поставившее целью стереть нас с лица земли.
      – Но что это за существо?
      Лилия пожала плечами.
      – Никто из видевших его не спасся.
      – Это был человек?
      – Нет. Мы не могли укрыться от него, как от Кукушат. Он чуял нас по запаху. Никакие чары не помогали.
      – Нас загнали в ловушку, – сказал Джерихо. – С одной стороны, люди, которые занимали одно наше открытие за другим, а с другой – БИЧ, как мы его назвали, который стремился просто истребить нас. Еще немного – и нам бы пришел конец.
      – А нам этого не хотелось, – пояснил Фредди.
      – Мрачные это были годы, – задумчиво проговорила Аполлина. – И все же я чувствовала себя счастливой. Отчаяние – лучший возбудитель, вам не кажется? – она усмехнулась. – К тому же, у нас оставались укрытия, где Бич не мог нас унюхать.
      – Я не помню особого счастья, – сказала Лилия. – Только кошмары.
      – Кстати, как назывался тот холм, где мы жили последнее лето? – спросила Аполлина. – Помню, как будто это было вчера, а название забыла.
      – Холм Сияния.
      – Да, верно. Холм Сияния. Там я была счастлива.
      – Но долго это не могло продолжаться, – напомнил Джерихо. – Рано или поздно Бич нашел бы нас.
      – Может быть.
      – У нас не было выбора, – продолжала Лилия. – Нужно было найти место, где Бич не смог бы до нас добраться. Где мы могли бы затаиться, пока он про нас не забудет.
      – Вовсе.
      – Да, такое убежище придумал Совет.
      – После бесконечных дебатов, – добавил Фредди. – За это время погибли сотни наших. Каждую неделю нас вырезали целыми селениями. Страшное время.
      – И отовсюду сходились беженцы. Некоторые приносили с собой любимые вещи и места... то, что уцелело... чтобы отыскать всему этому место на ковре.
      – А что это было?
      – Дома. Пейзажи. Это делали Бабу – заключали поле или дом в слова так, чтобы можно было их унести.
      – Вы понимаете?
      – Нет. Не понимаем. Объясни.
      – Ты Бабу, – обратилась Лилия к Джерихо. – Объясни им.
      – У нас, Бабу, есть способы материализации слов. Мой учитель, Квикетт, мог обратить в слова целый город и снова воплотить его на другом месте, – его лицо сделалось еще грустнее. – Бич настиг его в Нижних землях. И все, – он прищелкнул пальцами.
      – А почему вы все собрались в Англии?
      – Это самая безопасная для нас страна. И Кукушата здесь были заняты своей Империей. Мы могли затеряться в толпе, пока Фуга не была выткана.
      – Что такое Фуга?
      – Это все, что нам удалось спасти от разрушения. Фрагменты Королевства, которые Кукушата не могли видеть в их истинном виде и потому даже не замечали, что они исчезли, лес, пара озер, течение одной реки, устье другой... Некоторые дома, где мы жили, даже пара улиц. Мы собрали их воедино в что-то вроде города.
      – Они назвали его Невидаль, – сообщила Аполлина. – На редкость дурацкое имя.
      – Сперва пытались разместить все в каком-либо порядке, – сказал Фредди. – Но изгнанники прибывали с каждым днем. Возле Дома Капры день и ночь стояли те, кто надеялся скрыться от Бича.
      – Поэтому все продолжалось так долго, – сказала Лилия.
      – Но никому не было отказано, – заметил Джерихо.
      – Всякий, кто искал места на ковре, получил его.
      – Даже мы, недостойные, – вставила Аполлина. – Даже мы получили там места.
      – Но почему ковер? —спросила Сюзанна.
      – Потому что легче всего укрыться на вещи, которую топчут ногами, – ответила Лилия. – Кроме того, это искусство нам знакомо.
      – Все имеет свой план, – сказал Фредди. – Отыскав его, можно с легкостью уместить малое в большом.
      – Но не все хотели на ковер, – продолжала Лилия. – Кое-кто решил остаться среди Кукушат. Большинство из них погибли.
      – А как это было... на ковре?
      – Как сон. Сон без сновидений. Мы не старели. Не испытывали голода и жажды. Только ждали, когда Хранители разбудят нас и скажут, что мы в безопасности.
      – А птицы? – спросил Кэл.
      – О, в ткань было вплетено столько...
      – Я не о ткани. Я о моих голубях.
      – А причем тут твои голуби?
      Кэл вкратце рассказал им о том, как он обнаружил ковер.
      – Это из-за Круговерти, – сказал Джерихо.
      – Круговерти?
      – Когда ты видел Фугу, ты, наверное, разглядел в ее центре вращающиеся облака? Это Круговерть, где находился Станок.
      – Как же на ковре может находится станок, на котором его соткали?
      – Это не простой станок, – пояснил Джерихо. – Это, скорее, волшебство, превратившее Фугу в подобие облачного ковра. Там много странных вещей, чем ближе к центру Круговерти, тем страннее. Есть места, где встречаются прошлое и будущее.
      – Не надо об этом, – предостерегла Лилия. – "Эти разговоры не к добру.
      – А что нам сейчас к добру? – осведомился Фредди. – Нас так мало...
      – Как только мы найдем ковер, мы разбудим остальных, – сказал Джерихо. – Если он видел Фугу, значит, Круговерть продолжает действовать.
      – Он прав, – согласилась Аполлина. – Нужно что-то делать.
      – Но это небезопасно, – сказала Сюзанна.
      – Для кого?
      – Прежде всего, для вас.
      – Бич наверняка исчез после стольких лет.
      – Тогда почему Мими не разбудила вас?
      – Может, она просто забыла, – предположил Фредди.
      –  Забыла?Быть этого не может.
      – Все не так просто, – сказала Аполлина. – Королевство держит цепко. Шагни чуть глубже – и забудешь даже собственное имя.
      – Не могу поверить, – сказал Кэл.
      – Сначала, – продолжал Джерихо, игнорируя протест Кэла, – нам нужно отыскать ковер. Потом мы уедем из этого города туда, где Иммаколата нас не достанет.
      – А мы? – спросил Кэл.
      – Что вы?
      – Разве мы не увидим?
      – Что?
      – Фугу, черт возьми! – Кэла бесило полное отсутствие у этих людей или Чародеев обычной вежливости.
      – Вас это не должно касаться, – напомнил Фредди.
      – Еще как должно! Я ведь ее уже видел. И чуть не умер из-за нее.
      – Если не хочешь умереть совсем, держись от всего этого подальше, – предупредил Джерихо.
      – Я не боюсь.
      – Кэл, – Сюзанна потянула его за руку. Но эта попытка успокоить только усилила его гнев.
      – Ты на их стороне!
      – Дело не в сторонах, – начала она, но он не собирался слушать увещеваний.
      – Тебе легко говорить. Ты с этим связана...
      – Не так-то это легко.
      – ...и твой менструм...
      –  Что? —голос Аполлины заставил Кэла замолчать.
      – Да, – сказала Сюзанна.
      – И ты не рассыпалась?
      – А почему я должна рассыпаться?
      – Не здесь, – прервала их Лилия, в упор глядя на Кэла.
      Это было последней каплей.
      – Ладно, – сказал он. – Не хотите говорить при мне, и черт с вами. Я ухожу.
      Он пошел к двери, игнорируя Сюзанну, которая звала его по имени. Нимрод за его спиной опять захихикал.
      – Заткни пасть! – крикнул он младенцу и оставил комнату непрошеным гостям.

1

2

1

2

1

1

2

      Человека, вышедшего из полицейской машины, звала инспектор Хобарт. Он служил в полиции восемнадцать лет из своих сорока шести, но лишь недавно – после бунтов сотрясавших город весной и летом прошлого года, – его звезда стала быстро разгораться.
      О причинах этих бунтов еще спорили, но Хобарту все было ясно с самого начала. Он знал, что есть Закон и есть его нарушения, и эта твердость сыграла хорошую службу в нужный момент.
      Он отвергал сюсюканья социологов и прессы; его задачей было поддерживать порядок, хотя даже доброжелатели именовали его методы «жестокими». В верхах, за закрытыми дверями, его одобрили и выдали карт-бланш на борьбу с беспорядками, уже стоившими городу миллионов.
      Он понимал цель этого маневра. В случае неудачи его первого принесли бы в жертву возмущенной общественности. Но случилось наоборот. Созданное им из отобранных людей подразделение показало себя блестяще. Всякие попытки нарушения порядка наталкивались на синие цепи его «специальных сил» – уже тогда их стали называть Пожарной бригадой, – готовых действовать как убеждением, так и силой. За неделю беспорядки были прекращены, и Джеймс Хобарт сделался героем дня.
      Потом потянулись месяцы бездействия, и бригада заскучала. Хобарт понимал, что таким, как он, нужно постоянно подтверждать свою полезность обществу, иначе про них забудут. Теперь случай, кажется, представился.
      – В чем дело? – спросил он своего ближайшего помощника Ричардсона. Тот покачал головой.
      – Говорят, это был ураган.
      – Ураган? – Хобарт даже улыбнулся абсурдности этого предположения. Потом улыбка исчезла. – А преступники?
      – Нам о них не сообщали. Только ветер...
      Хобарт посмотрел на искореженную улицу.
      – Мы в Англии. Откуда здесь ураганы?
      – Но что-то это было...
      – Не что-то, а кто-то,Брин. Анархисты. Они как крысы – травишь их порошком, а они от него только жиреют. По-моему, это все опять начинается.
      Пока он говорил, подошел другой его помощник – ветеран прошлогодних боев по фамилии Фрайер.
      – Сэр, нам доложили, что видели подозрительных лиц, проходящих по мосту.
      – Разыщите их, – распорядился Хобарт. – Необходимо кого-нибудь задержать. И расспросите людей, Брин. Мне нужны показания всех, кто здесь живет.
      Двое помощников отошли, оставив Хобарта наедине с его мыслями. Он не сомневался, что происшедшее – дело человеческих рук. Может, не тех, кому он порасшибал головы в прошлом году, но других таких же. За годы службы он сталкивался с этим зверем во многих обличьях, и с каждым разом тот становился все хитрее и яростнее.
      Это один и тот же враг, притворяется ли он огнем, водой или ветром. Поля битвы могут меняться, но война прежняя – между Законом, который он представлял, и Хаосом, червоточиной разъедающим человеческие души. Никакой ураган не скроет от него это.
      Конечно, порой в этой войне приходится быть жестоким, но таковы свойства любой войны. Он никогда не уходил от ответственности, не уйдет и сейчас.
      Пускай зверь приходит в любой, самой причудливой одежде. Он готов его встретить.

      Колдунья даже не посмотрела в сторону Шэдвелла, когда он вошел. Комната отеля пропиталась запахом ее пота и дыхания. Шэдвелл глубоко вздохнул.
      – Мой бедный возлюбленный, – прошептала она. – Его больше нет.
      – Как это? – ошеломленно спросил Шэдвелл. Палач все еще стоял у него перед глазами. Как можно убить такое создание, особенно если он уже мертв?
      – Кукушата, – сказала она.
      – Муни или девчонка?
      – Муни.
      – А беглецы с ковра?
      – Все живы, кроме одной. Так, сестра?
      Ведьма заколыхалась в углу, как огромный плевок. Ее ответ был так тих, что Шэдвелл его не разобрал.
      – Да, – перевела Колдунья. – Она видела, как одну из них убили. Остальные живы.
      – А Бич?
      – Я его не слышу.
      – Ладно. Вечером нужно перенести ковер.
      – Куда?
      – Через реку, в дом моего знакомого, Шермэна. Там состоится аукцион. Здесь для наших клиентов чересчур людно.
      – А они приедут?
      Шэдвелл ухмыльнулся.
      – Еще бы! Они ждали этого долгие годы. Будут рады выложить деньги, и я им эту возможность предоставлю.
      Ему льстило то, как быстро эти семеро воротил откликнулись на его зов. Согласились прибыть все, кого он пригласил на этот Аукцион аукционов.
      Никто из семерых не был известен толпе – как всякие истинные владыки, они не любили привлекать внимания. Но Шэдвелл поработал на славу. Он узнал, что всех их объединяет еще кое-что, помимо их не поддающегося исчислению богатства. Все они интересовались сверхъестественным. Именно это заставило их теперь покинуть свои шато и пентхаузы и поспешить в этот унылый город с ладонями, мокрыми от нетерпения.
      У него было то, что нужно им не меньше, чем жизнь, и даже чем богатство. Конечно, они могущественны, но разве сейчас он не стал вдруг могущественнее их?

      – Сколько желания, —сказала Аполлина Сюзанне, когда они шли по улицам Ливерпуля.
      В магазине Гилкриста они не нашли ничего, кроме подозрительных взглядов зевак, и поспешили уйти. После этого Аполлина пожелала пройтись по городу и направилась в самую оживленную его часть, заполненную покупателями, детьми и праздношатающейся молодежью.
      – Желания? – удивилась Сюзанна. На этой грязной улице не было ничего, ассоциирующегося у нее с этим словом.
      – Везде. Разве ты не видишь?
      Она показала на рекламу постельного белья. Двое любовников, раскинувшихся на кровати, в истоме после соития. Рядом – автомобильная реклама «Само совершенство»; стальные выпуклости машины блестели, как обнаженное тело.
      – И там, – Аполлина ткнула пальцем в витрину парфюмерного магазина, где змея обвивала кольцами нагих Адама и Еву, соблазняя их запахами дезодорантов.
      – Настоящий бордель, – подытожила она.
      Сюзанна только что заметила, что они потеряли Джерихо. Он шел сзади, оглядывая своими печальными глазами толпы человеческих существ. Теперь он исчез.
      Они вернулись и нашли его перед витриной магазина видеотехники.
      – Они что, пленники? – спросил он, глядя на людей в экранах телевизоров.
      – Нет, – сказала Сюзанна. – Это просто зрелище. Вроде театра. Пошли, – она потянула его за рукав.
      Он взглянул на нее странно блестящими глазами. Она удивилась, что дюжина телеэкранов исторгла у него слезы. Как эти Чародеи чувствительны!
      – Пошли, – повторила она, оттаскивая его от витрины.
      – Все в порядке. Им хорошо.
      Она взяла его руку в свою, и они двинулись дальше, чувствуя дрожь его теплой ладони, она смогла, наконец, проникнуться его чувствами. Она выросла в этом суматошном столетии и привыкла к нему. Теперь егоглазами она увидела, как оно безрадостно, как грубо, несмотря на всю свою изощренность, и как устрашающе обыденно.
      Но Аполлина радовалась всему этому, пробиваясь через толпу в своих длинных черных юбках, как вдова на веселых поминках.
      – По-моему, нужно свернуть с главной улицы, – сказала ей Сюзанна. – Джерихо не нравится толпа.
      – Ничего, пусть привыкает. Скоро это будет нашмир.
      С этими словами она снова куда-то помчалась.
      – Подожди! – Сюзанна еле успела поймать ее. – Нам нужно найти остальных.
      – Погоди, дай повеселиться. Я слишком долго спала.
      – Потом. Когда мы найдем ковер.
      – Хрен с ним, – отреагировала Аполлина.
      Так они препирались среди толпы прохожих, вызывая косые взгляды и ругательства. Какой-то парень плюнул на Аполлину, и она плюнула в ответ – куда точнее. Парень ретировался.
      – Мне эти люди нравятся. Никаких предрассудков.
      – Джерихо опять потерялся, – заметила Сюзанна. – Господи, прямо как ребенок.
      – Я его вижу.
      Аполлина кивнула назад, где Джерихо задирал голову над толпой, словно боялся утонуть в этом человеческом море.
      Сюзанна устремилась к нему, но пробиться сквозь массу людей было не так-то просто. Джерихо не двигался, устремив испуганный взгляд в пространство над головами людей. Его толкали и пихали, но он продолжал стоять и смотреть.
      – Мы чуть тебя не потеряли, – укорила его Сюзанна, наконец приблизившись.
      – Смотри, – только и ответил он.
      Хотя она была на несколько дюймов ниже его, она послушно вытянула шею.
      – Ничего не вижу.
      – Ну, что там? – заинтересовалась подошедшая Аполлина.
      – Они все такие грустные, – сказал Джерихо.
      Сюзанна посмотрела на окружающие их лица. Были среди них сердитые, были натужно-веселые; были и действительно грустные.
      – Она не видит, – напомнила ему Аполлина. – Она же Кукушонок, хоть и получила менструм. Пошли.
      Джерихо взглянул на Сюзанну. Теперь он и в самом деле чуть не плакал.
      – Ты должнаувидеть. Я хочу, чтобы ты увидела.
      – Не делай этого, – предупредила Аполлина.
      – У них у всех есть свой цвет.
      – Помни Правило!
      – Цвет? – спросила Сюзанна.
      – Как дым... у них над головой.
      Джерихо взял ее за руку.
      – Ты что, не слышишь? – прошипела Аполлина. – Третье Правило Капры гласит...
      Сюзанна ее не слышала. Она глядела на толпу, сжимая руку Джерихо.
      Теперь она прониклась не только его чувствами, но и его паникой перед этой жарко дышащей толпой. Волна клаустрофобии нахлынула на нее с такой силой, что она зажмурилась.
      В темноте она слышала голос Аполлины, опять говорящей про какое-то Правило. Потом она открыла глаза.
      То, что она увидела, едва не заставило ее закричать. Небо, казалось, изменило цвет. В нем курилось какое-то разноцветное марево, но никто из толпы, казалось, этого не замечал.
      Она повернулась к Джерихо, ожидая от него объяснений. На этот раз она не смогла сдержать крик. Над его головой вздымался столб дыма, по которому пробегали искры.
      – О Господи! Что с тобой?
      Аполлина схватила ее за плечо.
      – Уходим! – крикнула она. – Начинается! "После трех–  сразу множество".
       –Что это?
      – Правило!
      Но Сюзанна, как завороженная, продолжала смотреть на толпу. Джерихо был прав. От каждого из людей в толпе исходили волны света разных цветов. Серый; нежно-пастельный; оранжевый всплеск вокруг головы ребенка, сидящего на плечах отца; радуга от девушки, улыбающейся своему любимому.
      Аполлина опять потянула ее, и на этот раз она подчинилась но не успели они сделать и двух шагов, как в толпе раздался крик, потом еще и еще. Внезапно справа и слева от них люди стали останавливаться и закрывать лица руками. Кто-то упал на колени, бормоча молитву; кого-то начало рвать, другие ухватились за соседей, ища у них защиты.
      – Черт! Гляди, что ты наделала!
      Сюзанна увидела, что цвета меняются по мере распространения паники. Преобладающий серый фон прорезали вспышки зелени и пурпура. Воздух взорвался криками и мольбами.
      –  Почему? —спросила Сюзанна.
      – Правило Капры! – крикнула в ответ Аполлина. – После трех – сразу множество!
      Теперь Сюзанна поняла. Знание, разделенное двоими, становится общим достоянием, если к ним подключается кто-то третий. Как только она узнала то, что Аполлина и Джерихо знали с детства, улица превратилась в бедлам.
      Страх почти мгновенно перерос в насилие, словно люди обвиняли друг друга в своих видениях. Продавцы, забыв о покупателях, вцеплялись друг другу в глотки. Секретарши полосовали ногтями щеки клерков. Главы семейств колотили жен и детей.
      Те, кто мог сделаться высшей расой, вдруг превратились в свору бешеных собак. Свет над их головой опять сделался серым и грязно-желтым, как дерьмо больного старика.
      Но было и нечто худшее. Какая-то женщина с размазанной по лицу косметикой указывала пальцем на Джерихо.
      –  Это он! Он!
      Потом она бросилась на него, готовая выцарапать ему глаза. Он отскочил на дорогу.
      –  Держите его!
      Услышав ее, кое-кто из толпы оставил свои частные распри и устремился за новой целью.
      Кто-то слева от Сюзанны прокричал: «Убейте его!» Тут же полетели камни, один из которых попал в плечо Джерихо. Движение почти замерло, когда водители увидели то же, что остальные. Джерихо петлял между застывших машин, убегая от толпы. Сюзанна вдруг поняла, что речь идет о его жизни. Толпа была готова растерзать и его, и тех, кто придет ему на помощь.
      Еще один камень до крови оцарапал щеку Джерихо. Сюзанна побежала к нему, крича, чтобы он спасался. Вожаки толпы – женщина с перемазанным лицом и двое других, – уже настигали его.
      –  Оставьте его! —крикнула она. Никто не обратил на нее внимания. Они гнали жертву с давно забытым азартом, засевшим в их генах с незапамятных времен.
      Тут завыли полицейские сирены. Впервые в жизни Сюзанна обрадовалась этому звуку.
      Эффект был неожиданным. Те, кто гнался за Джерихо, начали выть, как бы подражая сиренам. Другие застыли на месте, с недоумением разглядывая свои окровавленные кулаки. Один или двое упали без чувств; кое-кто опять начал плакать. Потом толпа, вернувшись к блаженной слепоте Кукушат, устремилась в разные стороны, спеша изгнать из своих голов последние следы видения.
      За спиной Джерихо откуда-то вынырнула Аполлина. Она потащила его прочь, но это явно не устраивало линчевателей, около десятка которых не отказалось от своих намерений. Они не желали уступать свою добычу закону.
      Сюзанна осмотрелась в поисках спасения. Невдалеке от улицы отходил узенький переулок, куда она жестами позвала Аполлину и Джерихо. Уже на повороте перемазанная женщина настигла Аполлину и вцепилась ей в платье, но та, обернувшись, повергла ее на мостовую ударом в челюсть.
      Пара полицейских уже бежали к ним. Джерихо споткнулся, и преследователи настигли его. Сюзанна кинулась к нему. В это время рядом затормозила машина, и оттуда раздался крик Кэла:
      – Влезай! Скорее!
      – Подожди! – крикнула она в ответ. Аполлина, уложив еще одного из толпы, уже была возле машины, но Сюзанна не могла бросить Джерихо, которого прижали к стене.
      Когда она пробилась к нему, он уже не сопротивлялся, Бессильно подставляя лицо под град плевков и ударов. Она еще что-то кричала, но тут сильные руки схватили ее с обеих сторон.
      Кэл продолжал звать ее, но теперь она не могла пойти к нему, даже если бы захотела.
      –  Уезжай! —крикнула она, моля Бога, чтобы он ее услышал. Закрываясь руками от ударов, она тянулась к Джерихо, но ее держали крепко.
      Внезапно все прекратилось. В кольцо линчевателей врезались полицейские. Кое-кто убежал, но большинство явно не чувствовали никакой вины и, перекрикивая друг друга, принялись объяснять, что случилось.
      – Это они! – обвиняюще возгласил один из них, лысоватый субъект, которого можно было бы принять за кассира банка, если бы не кровь на его руках и рубашке.
      – Точно? – спросил офицер, огладываясь на негра и его взъерошенную подружку. – Вы двое, поедете с нами. Нужно ответить на кое-какие вопросы.

1

2

3

1

2

      Комната, куда привели Сюзанну, и без того была холодной и безрадостной, а с приходом этого человека холод еще усилился. Он разговаривал с ней с иронической вежливостью, не скрывая неприязни. Ни разу за час он не повысил на нее голоса.
      – Как называется ваша организация?
      – Я не знаю, о чем вы говорите, – повторила она в сотый раз.
      – Вы здорово влипли. Вы это понимаете?
      – Я требую адвоката.
      – Здесь нет адвоката.
      – Но у меня есть права...
      – Вы утратили ваши права на Лорд-стрит. Итак, кто ваши сообщники?
      – Нет у меня никаких сообщников, черт бы вас побрал!
      Она велела себе успокоиться, но терпение ее было на пределе. Он знал это и не отводил от нее своих ящеричьих глаз, задавая одни и те же вопросы. Она уже готова была закричать.
      – А негр? Он из той же организации?
      – Нет. Он ничего не знает.
      – Так значит, организация существует?
      – Я этого не сказала.
      – Сказали.
      – Вы приписываете мне собственные слова.
      – Тогда скажите это сами.
      – Мне нечего говорить.
      – Есть свидетели, что вы и этот черномазый...
      – Не зовите его так.
      – Что вы с черномазым находились в центре событий. Кто дал вам химическое оружие?
      – Не порите чушь, – сказала она, чуть не плача. Черт, нельзя доставить ему удовольствие видеть ее слезы.
      Он, видимо, понял ее решение и перешел к следующей серии вопросов.
      – Скажите мне код.
      – Какой код?
      Он достал из кармана книгу Мими и положил на стол, властно придавив ее широкой бледной ладонью.
      – Что это значит?
      – Это книга...
      – Только не считайте меня дураком.
      «Я не считаю, – подумала она. – Потому и боюсь». Но вслух она сказала:
      – Это просто сказки.
      Он полистал книгу.
      – Вы знаете немецкий?
      – Немного. Это подарок моей бабушки.
      Он просмотрел иллюстрации, чуть дольше задержавшись на одной – дракон, сверкающий чешуей в ночном лесу.
      – Вы ведь понимаете, что чем больше вы мне лжете, тем хуже для вас?
      Она не удостоила его ответом.
      – Я разорву вашу книжонку лист за листом...
      – Прошу вас, не надо.
      Она знала, что это звучит, как признание вины, но не могла сдержаться.
      – Лист за листом, – повторил он. – А если понадобится, то и слово за словом.
      – Там ничего нет. Это просто книга.
      – Это код, – поправил он. – Он что-то обозначает.
      – ...сказки...
      – Я хочу знать, что.
      Она опустила голову.
      – Вы меня подождете? – спросил он, вставая, как будто у нее был выбор. – Мне нужно кое о чем спросить вашего черномазого друга. Сейчас с ним двое лучших людей нашего города, – он помолчал, чтобы она успела осознать зловещую иронию этих слов. – Мне нужно удостовериться, что он уже готов выложить мне все обо всем. Я скоро вернусь.
      Он вышел. Лязгнула дверь.
      Она сидела за столом, пытаясь совладать с ощущением, что ее горло сжимается и не дает ей дышать. Никогда в жизни она не испытывала подобного чувства.
      Лишь немного спустя она поняла, что это ненависть.

1

2

1

2

3

4

1

2

3

1

1

2

1

2

1

2

1

2

1

2

      – Опусти меня, – велел Шэдвелл своей лошади. Они взобрались на самый высокий холм, какой торговец мог найти. Открывшееся зрелище впечатляло.
      Норрис, однако, не очень интересовался видом. Он, тяжело дыша, опустился на землю и прижал к груди своего однорукого барабанщика, оставив Шэдвелла обозревать залитые лунным светом окрестности.
      По пути они уже насмотрелись странностей: обитатели этой местности, хоть и связанные родством с теми, что обитали за пределами Фуги, обрели под влиянием волшебства иную форму. Где еще можно было увидеть бабочек величиной с человека, орущих, как мартовские коты, с вершин деревьев? Или сверкающих змей, горящих языками пламени в расщелинах скал? Или кустарники, растущие из своих же цветов?
      И такие чудеса были повсюду. Фуга оказалась еще более чудесной, чем он расписывал своим клиентам, и куда более непредсказуемой.
      Это, как ни странно, вызвало у него боль, накатывающую приступами. Сначала он пытался не замечать этого, но боль нарастала, дойдя в конце концов до настоящего ужаса. Причиной ее была жадность,чувство, понятное каждому истинному торговцу. Он попытался бороться, оценивая окружающий его пейзаж в чисто коммерческих терминах, но в итоге сдался. Нечего было и думать о том, чтобы продать эту страну. Она бесценна; нет денег, которые можно было бы принять в обмен на нее.
      Он смотрел на величайшее в мире собрание чудес и чувствовал, как в его груди рождаются амбиции, приличествующие скорее принцу, чем торговцу.
      Да что там принцу! Перед ним лежала новая страна. Почему ему не стать ее королем?

      Иммаколата не очень хорошо представляла себе, что такое счастье, но были места, где она и ее сестры чувствовали что-то похожее. Вечерние поля битвы, где каждый их вдох вбирал в себя чье-нибудь последнее дыхание. Морги. Кладбища. Перед лицом смерти им всегда было легко, и похороны были для них веселыми пикниками.
      Поэтому в поисках Шэдвелла они сразу вышли к Поминальным ступеням – это было единственное место в Фуге, посвященное смерти. Ребенком Иммаколата ежедневно приходила сюда, чтобы насладиться печалью других. Теперь ее сестры разлетелись в поисках какого-нибудь злополучного прохожего, и она стояла здесь одна с мыслями такими мрачными, что ночное небо было белым на их фоне.
      Она сняла туфли и сошла по ступеням на берег реки, в густую черную грязь. Здесь тела опускали в воду. Здесь рыдания становились громче, и вера в иное бытие меркла перед лицом скорбных фактов.
      Ритуалы эти были давно оставлены: слишком много трупов, спущенных на воду, находили Кукушата. Обычным способом похорон стала кремация – к вящей печали Иммаколаты.
      Теперь, стоя здесь, в грязи, она думала, как легко бы ей было сейчас сойти в воду и отправиться путем мертвецов. Но нет, у нее оставалось слишком много дел. Фуга невредима, и враги ее живы. Она должна жить.
      Жить, чтобы увидеть, как Семейства будут повержены; как их земли и их надежды обратятся в прах; как их чудеса выродятся в игрушки. Простой смерти для них мало – им нужно унижение. Рабство.
      Шум воды заворожил ее. Она вспоминала тела, которые когда-то проносили здесь мимо нее.
      Но что это за рев за плеском волн? Она оглянулась. Над ступенями поднималось покосившееся строение, где когда-то совершалось последнее оплакивание умерших. Там что-то двигалось. Сестры? Она не чувствовала их близости.
      Ответ на свой вопрос она получила, когда вышла из грязи обратно на ступени.
      – Я знал, что ты придешь сюда.
      Иммаколата замерла.
      – Именно сюда... из всех мест.
      Ей вдруг стало не по себе. Не от вида человека, вышедшего из-за колонн здания, а от его спутников, движущихся за ним как желтые тени. Львы! Он привел с собой львов.
      – Да, – сказал Ромо. – Я не один, как была она. На этот раз тебе не повезло.
      Это было так. Львы – не особенно впечатлительные создания, и ее чары на них не подействуют. Да и дрессировщик им вряд ли поддастся.
      – Сестры, – выдохнула она. – Ко мне, скорее!
      Львы вышли на свет. Их было шестеро. Они внимательно глядели на своего хозяина, ожидая инструкций.
      Она шагнула назад. Грязь была скользкой, и она едва не упала. Где же Магдалена с Ведьмой? Она послала им еще один призыв, но страх заглушил его.
      Львы были уже на верху ступеней. Она не осмеливалась смотреть на них. Конечно, у нее был менструм, но, чтобы его использовать, нужно время. Она попыталась заговорить Ромо зубы.
      – Не доверяй им...
      – Кому, львам? – усмехаясь, спросил дрессировщик.
      – Чародеям. Они обманули Мими так же, как меня. Бросили ее в Королевстве, а сами спрятались. Они обманщики.
      – А ты?
      Иммаколата почувствовала, как менструм потихоньку начинает подниматься по ее жилам. Теперь она могла сказать правду.
      – Я – ничто, – ее голос был уже не таким заискивающим. – Я живу, пока живет моя ненависть.
      Львы будто поняли ее последнюю фразу, потому что внезапно устремились к ней, прыгая по ступеням.
      Менструм забурлил в ней, и тут посреди реки раздался крик Магдалены. Это отвлекло Иммаколату всего на мгновение, но этого мгновения хватило переднему из львов, чтобы прыгнуть на нее.
      Рамо поспешил отозвать животное назад, но было поздно. Менструм взвихрился вокруг льва, разрывая его на части. В агонии он продолжал наносить удар за ударом. Иммаколата кричала и билась в окровавленной грязи, не в силах выбраться из-под туши льва.
      Наконец его движения прекратились. На животе льва зияла громадная рана, нанесенная не менструмом, а ножом, который теперь выпал из руки Колдуньи. Волоча внутренности хищник прополз пару ярдов и уткнулся мордой в грязь.
      Его собратья возбужденно рычали, но оставались на месте, подчиняясь команде Ромо.
      Сестры уже спешили на помощь Иммаколате, но она остановила их, кое-как поднявшись на колени. Раны, нанесенные ей, убили бы любого человека и большинство Чародеев: плоть свисала с ее тела и лица лохмотьями. Глазами, еле видящими сквозь пелену крови, она отыскала Ромо.
      – Я уничтожу все, что тебе дорого, – прошипела она, стирая рукой кровь с лица. – Фугу. Чародеев. Все. Ты слышишь меня? Ты еще будешь просить у меня пощады. И не надейся на легкую смерть.
      Ромо мог бы добить Колдунью, но, хоть и раненая она со своими сестрами вполне могла перебить остаток животных. Ему оставалось надеяться, что Мими в своем последнем упокоении услышит, что она отомщена.
      Он подошел к умирающему льву, шепча что-то утешающее. Иммаколата, не пытаясь повредить ему, побрела наверх, сопровождаемая сестрами.
      Львы по-прежнему ждали команды. Но их дрессировщик был слишком занят. Он прижался щекой к щеке умирающего питомца и по-прежнему говорил ему что-то. Потом замолчал – трагедия окончилась.
      Львы поняли это и, как по команде, повернули головы к нему. Тут же Иммаколата взмыла в воздух, как святая в грязи и крови, с сестрами, поднимающимися за ней, как чудовищные серафимы.
      Ромо посмотрел вверх и увидел, что Иммаколата уронила голову на грудь. Сестры устремились ей на помощь, и втроем они скрылись в темноте.

      Когда они шли через поле, сзади, от Дома Капры, до них донесся голос стража:
      – Они зовут вас обратно!
      Вернувшись в миртовую рощу, они поняли, что события приближаются к развязке. Члены Совета уже вышли из Дома с торжественным выражением лица. Все колокольчики звонили, хотя ветра не было, и Дом заливало яркое сияние.
      – Амаду, – сказал Джерихо.
      Огоньки в воздухе складывались в причудливые фигуры.
      – Что они делают?
      – Сигнализируют.
      – О чем?
      Прежде чем Джерихо успел ответить, к ним подошла Иоланда Дор.
      – Зря эти болваны поверили вам, – сказала она. – Но я все равно не засну. Вы слышите? У нас есть право на жизнь! Чертовы Кукушата, вы захватили уже всю землю! – с этими словами она пошла прочь, проклиная Сюзанну.
      – По-моему, они послушались совета Ромо.
      – Амаду об этом и говорят, – сказал Джерихо, по-прежнему глядя на небо.
      – Я все-таки не уверена, что готова.
      Тунг позвал ее от дверей.
      – Вы готовы? У нас мало времени!
      Она поколебалась. На этот раз менструм не помогал ей; ее желудок был, как остывшая печь, полная золы.
      – Я с тобой, – напомнил Джерихо, заметив ее нерешительность.
      Вместе они вошли внутрь.
      Взгляды всех присутствующих обратились к ней. В прошлый раз она была здесь незваным гостем; теперь с ней связывались их хрупкие надежды на спасение. Она пыталась не показать страх, но ее руки заметно дрожали.
      – Мы приняли решение, – сообщил Тунг.
      – Да, – ответила она. – Иоланда мне сказала.
      – Нам это не очень нравится, – сказал один из собравшихся, очевидно, сторонник Иоланды. – Но у нас нет выбора.
      – На границах уже неспокойно, – объяснил Тунг.
      – Кукушата знают, что мы здесь.
      – И скоро утро, – добавил Мессимерис.
      Это было так. До рассвета оставалось не больше девяноста минут. После этого любопытные Кукушата начнут бродить вокруг, не видя настоящей Фуги, не зная, что она там. Как скоро повторится то, что случилось на Лорд-стрит?
      – Нужно начать ткать, – сказал Дольфи.
      – Это трудно?
      – Нет. Круговерть обладает огромной силой.
      – И сколько это продлится?
      – Около часа, – сказал Тунг. – Есть время рассказать вам о Фуге.
      Что можно узнать за час?
      – Расскажите только то, что необходимо для моей безопасности. Не больше.
      – Ладно. Тогда я начну.

      Проснулся Кэл внезапно.
      В воздухе похолодало, но разбудило его не это, а голос Лемюэля Ло, зовущий его по имени:
      – Кэлхоун! Кэлхоун!
      Он сел. Лемюэль стоял рядом, усмехаясь сквозь густую бороду.
      – Тут кое-кто интересуется тобой.
      – Да?
      – У нас мало времени, мой поэт, – сказал он, пока Кэл поднимался на ноги. – Ковер снова будет соткан. Еще немного, и мы снова заснем.
      – Это неправильно.
      – Да, мой друг. Мне тоже не нравится. Но я не боюсь. Вы ведь присмотрите за нами?
      – Мне тут снилось...
      – Что?
      – Что это все реально, а остальное – нет.
      Улыбка Лемюэля погасла.
      – Хотел бы я, чтобы это было так. Но Королевство реально, даже чересчур. Оно слишком уверенно в себе, и поэтому лжет. Это тебе и снилось. Страна лжи.
      Кэл кивнул.
      – Не забывай про нас, Кэлхоун. Помни Ло и мой сад Ладно? Тогда мы снова сможем увидеться.
      Лемюэль обнял его.
      –  Помни, —повторил он в самое ухо Кэла.
      Кэл попытался ответить на его медвежье объятие.
      – А теперь иди, – шепнул садовник, отпуская его. – У той, что ищет тебя, важное дело, – и он поспешил туда, где уже сворачивался ковер и звучали последние грустные песни.
      Кэл смотрел, как он уходит все дальше.
      – Мистер Муни?
      Он обернулся. В двух деревьях от него стояла маленькая женщина с восточными чертами лица. В руке она держала фонарь.
      – Да, – сказала она музыкальным голосом, оглядев его. – Он говорил, что вы красивы, и так оно и есть.
      Она наклонила голову, словно пытаясь получше рассмотреть красоту Кэла.
      – Сколько вам лет?
      – Двадцать шесть. А что?
      – Двадцать шесть. У него плохо с математикой. Как и у меня, подумал Кэл, но предпочел задать свои вопросы, первый из которых гласил:
      – Кто вы?
      – Я Хлоя, – ответила женщина. – Я пришла проводить вас. Нужно спешить: он становится нетерпеливым.
      – Кто?
      – Даже если бы у нас было время, я не могла бы вам этого сказать. Вам легче взглянуть самому.
      Она повернулась и пошла по аллее, что-то говоря, но Кэл уже не разбирал слов. Поспешив за ней, он услышал коней предложения:
      – ...пешком некогда.
      – Что вы сказали?
      – Нам нужно двигаться быстрее.
      Они уже дошли до границы сада, где увидели настоящей рикшу. Человек средних лет в ярко-голубых штанах и цилиндре стоял, облокотившись на ручки коляски, и курил сигару.
      – Это Флорис, – сказала Хлоя. – Пожалуйста, садитесь.
      Кэл послушался. Он не смог бы отказаться от подобного приглашения, даже если бы от этого зависела его жизнь. Хлоя уселась рядом.
      – Быстрее, – сказала она водителю, и они понеслись, как ветер.

1

2

1

2

1

2

3

1

2

3

4

5

6

      Новостей не было больше недели.
      Кэл вернулся на работу, объяснив свое отсутствие болезнью отца, и снова взялся за бланки и формы. На ленч он приходил домой, чтобы принести что-нибудь горячее отцу – тот по-прежнему не выходил из комнаты, – и покормить птиц. По вечерам он пытался расчистить сад и даже починил забор. Но эти заботы занимали лишь малую часть его мыслей. Он продолжал думать о Сюзанне и о том, что было с ними.
      Но чем дальше, тем больше он начинал верить в невозможное: что она не позвонит. Она или боялась подслушивания или, что гораздо хуже, не могла уже позвонить. К концу второй недели он решил отыскать ковер единственным доступным ему средством – и выпустил голубей.
      Они взмыли в воздух и сделали круг над домом. Это напомнило ему тот, первый день, и его сердце встрепенулось.
      – Ну, – прошептал он. – Ну, давайте же!
      Они кружили снова и снова, будто что-то потеряв. Кэл замирал каждый раз, когда один из них отделялся от стаи. Он был готов бежать за ними.
      Но скоро свобода наскучила птицам. Один за другим они спускались в сад и залетали в родную голубятню. Без сомнения, поезда мешали им спать, но это был их дом, и другого они не хотели.
      Он обругал их за такой консерватизм, покормил их и вернулся в дом, где Брендан опять бормотал что-то о крысах.

1

2

3

4

1

2

3

4

5

1

2

1

2

1

2

1

2

3

1

2

      Нимрод ждал его там же, где они встретились двумя днями ранее. Джерихо показалось, что за это время его фанатический пыл еще увеличился.
      – Это будет самое большое собрание, – сказал он. – Нас становится все больше. День близок, говорю тебе, Джерихо. Мы готовы и ждем.
      – Посмотрим.

* * *

      Он увидел.
      Когда стемнело, Нимрод отвел его к развалинам какого-то большого здания – похоже, литейного цеха. Теперь его заброшенные стены испытывали на себе другой жар.
      Подойдя ближе, они увидели свет, горящий внутри, но гомона обещанной Нимродом толпы не было слышно. Среди куч мусора двигалось лишь несколько робких фигур.
      Но у входа Джерихо испытал первый шок этой ужасной ночи: здание оказалось битком набито людьми. Здесь были члены всех Семейств, от детей на руках до дряхлых старцев. Некоторые, как он знал, ушли с ковра предыдущим летом, другие остались в Королевстве с самого начала: эти выглядели чужими среди своих сородичей. Одетые в джинсы, кожаные куртки и набивные платья, они держались в стороне. Они привыкли к жизни среди Кукушат и даже преуспели, но сейчас зов крови вывел их из их укрытий с молитвами на устах.
      Джерихо тоже, несмотря на свой скепсис, не смог сдержаться и двинулся к этой молчавшей толпе.
      – Я говорил тебе, – прошептал Нимрод ему в спину. – Скоро все начнется.
      У дальней стены возвышалась трибуна, убранная цветами. Огоньки – чары Бабу, плавали в воздухе, заливая зал призрачным светом.
      – Он скоро выйдет, – сказал Нимрод.
      Джерихо не сомневался в этом. В конце зала появилось несколько фигур в одинаковой темно-синей одежде, которые расчищали проход к трибуне.
      – А это кто? – Джерихо кивнул на них.
      – Ближние пророка. Они охраняют его день и ночь.
      Джерихо не успел спросить ничего больше. В кирпичной стене раскрылась невидимая дверь, и по толпе прошла дрожь ожидания. Джерихо тоже захватило общее чувство, и он внимательно уставился на дверь, не в силах сдержать трепета.
      Один из Ближних вынес на трибуну простой деревянный стул. Джерихо сдавили со всех сторон, все лица были обращены к трибуне. Наконец на нее поднялась фигура, закутанная в бледно-желтую ткань. Толпа выдохнула в едином порыве, многие шевелили губами, повторяя молитвы.
      Огни над залом вспыхнули ярче. Теперь собравшиеся молились вслух, и Джерихо изо всех сил пытался не присоединиться к ним.
      Фигуру пророка заливал ослепительный свет, но он не спешил отойти в тень, внимая крикам толпы, умолявшим его открыться. Только через три-четыре минуты он внял этой мольбе и откинул покрывало. Он оказался крупным мужчиной – наверняка Бабу, подумал Джерихо, – с мягкими, даже женственными чертами лица. Светлые как у ребенка волосы окружали его голову пушистым ореолом.
      Он подошел к стулу, с видимым усилием сел и оглядел собравшихся. Понемногу шепот стих. Пророк дождался наступления полной тишины. Заговорил он не тем голосом, какого Джерихо мог ожидать от пророка, а тихим, музыкальным тенором.
      – Друзья мои, – начал он, – мы собрались здесь во имя Капры.
      – Капра, – пронесся шепот от одной стены к другой.
      – Я слышал слова Капры. Он говорит, что время близко.
      Джерихо подумал, что он говорит так, будто это знание отягощает его.
      – Если вы сомневаетесь, друзья мои, то поспешите отбросить сомнения.
      Нимрод торжествующе взглянул на Джерихо.
      – Мы все сильнее, – продолжал пророк. – Слово Капры убеждает заблудших и пробуждает спящих. От него и мертвые пустятся в пляс, – он говорил тихо, проникновенно, и собравшиеся ловили каждое его слово. – Скоро мы вернемся к своим любимым, к своим отцам и матерям. Нам незачем больше таиться. Так говорит Капра. Поднимемся, друзья мои, и покончим с гнетом.
      Среди толпы раздались сдавленные рыдания. Он ответил на них успокаивающей улыбкой.
      – Не надо плакать. Хватит плакать, говорит вам Капра. И хватит ждать.
       –Да! – крикнул кто-то. – Да!
      Джерихо почувствовал дикое воодушевление. Разве он не плоть от плоти этих людей? Их ожидание – это и его ожидание, и он так же измучен им.
      – Да, – услышал он собственный голос, – да... да...
      – Теперь ты веришь? – спросил Нимрод.
      Пророк поднял руки в перчатках, чтобы восстановить тишину. На этот раз толпа стихла не так скоро, но голос пророка, когда он заговорил, звучал сильнее.
      – Друзья мои, Капра любит мир, как и все мы, но он призывает вас к бдительности. У нас есть враги – и среди людей, и среди наших сородичей. Есть те, кто в сговоре с Кукушатами хочет помешать нашему пробуждению. Капра знает об этом и говорит: повсюду ложь и вероломство, – он склонил голову, словно сокрушаясь. – Так что же нам делать?
      –  Веди нас! —крикнул голос в толпе.
      Пророк поднял печальное лицо.
      – Я могу лишь указать вам путь.
      Но крик подхватили уже многие голоса.
      –  Веди нас! Веди нас!
      Пророк медленно поднялся на ноги. Он снова воздел руки кверху, но на этот раз толпу оказалось не так легко успокоить.
      – Прошу вас! – он даже повысил голос. Тише! Выслушайте меня.
      – Мы пойдем за тобой! – кричал Нимрод. Показалось Джерихо или ореол волос над головой пророка вспыхнул ослепительным сиянием?
      – Слушайте! Если вы хотите, чтобы я вел вас...
      – Да! – прокричали пять сотен глоток.
      – ...то я хочу предупредить: это будет нелегко. Нам придется быть твердыми, как камни. Придется пролить кровь.
      Это предостережение, казалось, только подогрело энтузиазм толпы.
      – Мы должны стать коварными, как те, кто злоумышляет против нас!
      Толпа неистовствовала, и Джерихо вместе с ней.
      – Фуга зовет нас домой!
      –  Домой! Домой!
       –Мы должны идти!
      Дверь, откуда вышел пророк, осталась чуть приоткрыта, и теперь Джерихо краем глаза уловил там какое-то движение. Там стоял кто-то, чье лицо показалось ему знакомым...
      – Мы должны вернуться вместе! – вещал пророк, теперь уже во весь голос.
      Джерихо пытался разглядеть того, кто скрывался в полутьме двери.
      – Мы заберем Фугу у наших врагов! Так велит Капра! Человек в тени шагнул в сторону, и случайный луч света поймал его лицо. Сердце Джерихо подпрыгнуло, и в тот же миг он вспомнил имя этого человека. Его лицо улыбалось, но Джерихо помнил, что он не знает чувства юмора – как не знает ни любви, ни жалости.
      – Громче, друзья мои! Громче!
      Это был Хобарт.
      – Пусть они услышат нас во сне! Слышат и страшатся нашей мести!
      Джерихо не сомневался в этом ни на миг. Время, проведенное в обществе инспектора, навсегда врезалось в его память.
      Голос пророка с каждым словом обретал новую силу. И лицо его менялось: из него исчезли и доброта, и мягкость, теперь оно пылало праведным гневом. Джерихо смотрел на это, внезапно отрезвев, пока в мозгу у него проносился ройвопросов.
      И главный: кто этот человек, выдающий себя за пророка? Отшельник, как уверял его Нимрод, которого Хобарт использовал в своих целях? Но могло быть и хуже: они с Хобартом могли оказаться сообщниками, чьей целью было завладеть Фугой.
      Теперь Джерихо не поддавался охватившему всех воодушевлению. Ему было больно думать, что этих людей жестоко обманули.
      – Готовьтесь! – не умолкал пророк. – Час близок!
      Огни над трибуной вдруг погасли, а когда они вновь зажглись, посланец Капры уже исчез, оставив пустой стул и толпу, готовую следовать за ним куда угодно. Убедившись, что их кумир не будет больше говорить, собравшиеся с явной неохотой стали расходиться.
      – Ну, что я тебе говорил? – Нимрод взмок от пота, как я все остальные.
      – Да.
      Он взял Джерихо за руку.
      – Пошли. Мы скажем пророку, где ковер.
      – Прямо сейчас?
      – А почему нет? Нельзя дать врагам время опомниться.
      Но у Джерихо были возражения.
      – Нужно сказать об этом Сюзанне. Все же она Хранительница. Ей решать.
      – Тогда я пойду с тобой.
      – Нет. Я сам.
      Нимрод взглянул на него с подозрением.
      – Помнишь, когда ты был младенцем? – спросил его Джерихо. – Я ухаживал за тобой.
      – Было время, – Нимрод улыбнулся.
      – Верь мне, как верил тогда. Отпусти меня к Сюзанне, а потом мы пойдем к пророку все вместе. С ковром.
      – Ладно.
      Они вышли. Толпа уже разошлась. Попрощавшись с Нимродом, Джерихо обогнул здание и опять вернулся к входу.

      Он ждал у дверей минут двадцать, пока не появились двое из Ближних пророка. Они так спешили к своим машинам – за зданием стояло штук пять, – что оставили дверь открытой. Джерихо подождал, пока они отойдут, и проскользнул внутрь.
      Он оказался в грязном кирпичном коридоре. Над входом горела лампочка, и в полутьме можно было разглядеть несколько дверей. Из-за одной из них слышались голоса. Джерихо прислушался.
      – ...черт с ними, – сказал кто-то. Раздался смех. Пользуясь этим, Джерихо подобрался поближе.
      – Они могут ускользнуть, – другой голос.
      – Говорю вам, пора. Я их чую, – ответил первый, по всей видимости, Хобарт.
      – Женщины коварны, – это был голос пророка, но сильно изменившийся. – Мы не можем упустить ковер из-за вашей дурацкой спешки.
      Джерихо прижал ухо к двери, пытаясь узнать голос.
      – Может, снимете с меня эту дрянь? Я задыхаюсь. – Голоса смолкли, и он затаил дыхание, боясь быть обнаруженным. Но потом пророк заговорил снова.
      – Зачем нам секреты? Кто не верит, пусть смотрит!
      Дверь распахнулась. Джерихо влетел внутрь и тут же был схвачен Хобартом.
      – Вы были правы, – сказал пророк. Он стоял в центре комнаты совершенно обнаженный, раскинув руки, с которых стекали ручейки пота.
      – Я чувствую их, – раздался еще один знакомый голос, и Джерихо увидел Иммаколату. Как бы ему ни было плохо, он испытал удовлетворение, видя ее изуродованное лицо. Эта тварь уязвима.
      – Так что ты услышал? – спросил пророк у Джерихо. – Скажи нам.
      Джерихо поглядел на него. Трое Ближних вытирали его полотенцами. Но они не просто стирали пот: от тела отделялись куски плоти, ставшей вдруг серой и ноздреватой. В воздухе повис кислый запах – запах вредоносных чар Колдуньи.
      – Скажи, – потребовал Хобарт, выкручивая ему руку.
      – Я ничего не слышал, – выдохнул Джерихо.
      Пророк выхватил полотенце и стал тереть лицо.
      – Господи, как же эта дрянь воняет!
      Клочья плоти опадали с лица и, шипя, таяли на полу. Пророк бросил полотенце и уставился на Джерихо. Теперь, за остатками чар, уже можно было разглядеть его истинное лицо: это был Шэдвелл, нагой, как в день появления на свет. Он сорвал белый парик, бросил на пол и его и щелкнул пальцами. В его руке появилась зажженная сигарета, и он с наслаждением затянулся.
      – Ты был на собрании? – спросил он.
      – Конечно, был, – заявила Иммаколата, но предостерегающий взгляд Шэдвелла заставил ее замолчать.
      – Не правда ли, Я был хорош?
      Он почесал живот.
      – И кто же ты такой?
      Джерихо молчал.
      – Я задал вопрос, – Шэдвелл сунул сигарету в рот и поднял руки, чтобы Ближние могли завершить процесс разоблачения. Они стерли полотенцами остатки ложной плоти и начали присыпать его тушу пудрой.
      – Я узнал его, – сказал Хобарт.
      – Неужели?
      – Он был с Сюзанной.
      – О? Так ты пришел совершить сделку? Узнать, что мы можем предложить тебе за нее?
      – Я не знаю, где она, – сказал Джерихо.
      – Знаешь. И скажешь нам.
      Джерихо устало закрыл глаза.
      «О Господи, – подумал он, – не заставляй меня снова страдать. Я так слаб».
      – Это не займет много времени, – заверил Шэдвелл.
      – Говори, – скомандовал Хобарт. Джерихо вскрикнул, когда его кости затрещали.
      – Стоп! – воскликнул Шэдвелл. – Только не на моих глазах. Вам понятно?
       –Да, сэр.
      Шэдвелл вздохнул и повернулся к Иммаколате.
      – Думаю, твоим сестрицам он может понравиться. Может, позовешь их?
      Колдунья произнесла заклинания, слетающие с ее изуродованных губ, как дыхание ледяного ветра. Шэдвелл вернулся к Джерихо.
      – Тебе не будет больно, – дружелюбно сказал он, – если ты скажешь, где ковер.
      Он натянул брюки, потом рубашку.
      – Чего же ты ждешь? Думаешь поторговаться?
      Пока он завязывал галстук, Ближние надели ему туфли.
      – Ты слишком долго ждал, друг мой. Я уже не торгуюсь. Мои дни в качестве торговца сочтены.
      Он взял у одного из помощников пиджак и надел его. Подкладка заискрилась. Джерихо знал об этом со слов Сюзанны, но у Шэдвелла сейчас не было желания покупать его тайны.
      – Скажи, где ковер, или сестрицы с их отродьями раздергают тебя по жилам. По-моему, альтернатива ясна.
      Джерихо не отвечал. Из коридора повеяло холодом.
      – О, вот и леди, – заметил Шэдвелл, и в дверях встала сама Смерть.

1

2

1

2

3

4

1

2

3

      Мерси в тот день несла свои мутно-коричневые воды быстрее обычного. Кэл прохаживался по берегу, глядя на бурлящую воду. Когда-то река в этом месте была полна спешащих кораблей. Теперь она опустела, вместе с доками и складами. Остался Зачарованный город, населенный призраками.
      Он и сам чувствовал себя одним из них. Бестелесным пришельцем, холодным, как мертвец. Он попытался согреть руки в карманах и нащупал там какие-то мягкие предметы. Вытащив их, он стал разглядывать их при свете фонаря.
      Они были похожи на засохшие сливы, но кожица была толще, как кожа старого башмака. Он не мог вспомнить, что это за фрукты. Откуда он их взял? Пахли они аппетитно, и это напомнило ему, что он не ел с утра.
      Он поднес плод к губам и легко прокусил источившуюся кожуру. Запах не обманул: мякоть внутри обожгла ему горло, как коньяк. Не успев проглотить первый кусок, он откусил еще раз. Внезапно у него проснулся волчий аппетит, и он начал пожирать плоды один за другим, как будто не ел целую неделю.
      Прервался он лишь тогда, когда заметил, что фонарь, под которым он стоял, склоняется к нему. Неужели он отравился? Недоеденный плод выпал из его рук, и он уже готов был засунуть пальцы в горло, чтобы заставить себя вытошнить остальное, когда его остановило еще более неожиданное ощущение.
       Он рос,или ему так казалось?
      Ногами он еще чувствовал бетон, но фонарь был теперь под ним. Река широко раскинулась вокруг в обе стороны, словно притягивая его к себе.
      – Ты отравился, – сказала его рациональная часть. – Опьянел от этих фруктов.
      Но он вовсе не чувствовал себя пьяным; он видел все чрезвычайно ясно, не только обычными глазами, но и откуда-то сверху, и еще с поверхности воды быстро уплывая по течению.
      Точки обзора множились и соединялись, позволяя ему видеть все с разных сторон.
      Он был уже не один. Он был самим собой, и сыном своего отца, и внуком деда, и ребенком, спрятанным во взрослом, и человеком, которому снится, что он птица.
       Птица!
      И тут он сразу вспомнил все – все чудеса, случившиеся с ним. Птица, двор, ковер, помет (да! да! он был птицей!), потом враги и друзья, Шэдвелл, Иммаколата, чудовища и Сюзанна, его прекрасная Сюзанна! Теперь он вспомнил и ее.
      Все тайны памяти предстали перед ним в один краткий миг. И вместе с ними он впервые по-настоящему ощутил горечь потери того, кто научил его стихам, прочитанным в саду Ло. Его отец жил и умер, так и не узнав того, что теперь знал он.
      Горе вернуло ему единственность, и он снова оказался в своем теле, чтобы в следующую минуту взмыть – на этот раз выше и выше, пока он не поднялся над всей Англией.
      Луна под ним освещала несущиеся облака, и он полетел за ними, подхваченный тем же ветром. Внизу простирались пустые в этот час улицы и молчаливые холмы. И где-то внизу был ковер.
      Он чувствовал его – не видел, но знал, где его искать, и не забыл этого, вернувшись в конце концов в свое тело.
      Ковер находился к северо-востоку от города, и он двигался. Везла ли его Сюзанна? Нет, новообретенная интуиция говорила ему, что ковер и его Хранительница находятся в опасности.
      При этой мысли он камнем упал обратно в себя, ощущая с облегчением плотность и жар своего тела. Воспарить мыслью приятно, но как в таком состоянии действовать?
      В следующий момент он опять стоял на берегу, и река несла мимо свои темные воды, и облака, которые он только что видел внизу, проносились высоко над ним. Его губы были солеными, но это была не морская соль, а слезы потери отца, и, может быть, матери, и слезы воспоминания всего, что он так долго не вспоминал.
      Он принес с высот новое знание: он был уверен теперь, что все, однажды забытое, можно вспомнить, а все потерянное – обрести вновь.
      Все, происходящее в этом мире, и было одним вечным поиском.
      Он посмотрел на северо-восток. Там ничего не было, но сердцем он чуял, что его цель – там. Нужно было следовать за ней.

      Сюзанна медленно пробуждалась от наркотического сна. Сперва она могла приоткрыть глаза лишь на несколько секунд, но постепенно организм избавлялся от той дряни, что впрыснул в него Хобарт. Она не спешила, решив восстановить силы.
      Она поняла, что сидит на заднем сиденье автомобиля Хобарта. Сам он находился впереди, рядом с водителем. Оглянувшись, он увидел, что она очнулась, но ничего не сказал. В его взгляде была холодная уверенность, словно он наперед знал все, что будет, и не считал нужным спешить.
      В ее состоянии было трудно определить время, но они наверняка ехали не один час. Они миновали какой-то спящий город и, когда она в очередной раз открыла глаза, уже мчались мимо темных лесистых холмов. В стекле отражались фары, и, обернувшись, она увидела сзади «черную Марию», а за ней еще несколько машин.
      Сонливость опять одолела ее.
      Вновь она проснулась от холодного воздуха – водитель открыл окно. Она приподнялась и глубоко вдохнула. Теперь они ехали среди гор: наверняка, это Шотландия, где же еще в конце весны можно увидеть снежные вершины? Они съехали с шоссе на каменистую тропу, что сильно замедлило движение. Рыча и чихая, машина в конце концов добралась до вершины холма.
      – Вон туда, – приказал Хобарт водителю.
      Сюзанна выглянула в окно. Ни луна, ни звезды не освещали сцену, но она видела вокруг темные громады гор и горящие далеко внизу огни.
      Конвой проехал с полмили по вершине холма, потом начался медленный спуск.
      Огни, которые она видела, оказались фарами машин, составленных в круг так, что образовалась широкая арена. Прибытия Хобарта ждали: им навстречу вышли несколько человек.
      Машина остановилась.
      – Где мы? – спросила она.
      – Приехали, – ответил Хобарт; потом обратился к водителю. – Выводите ее.
      Ноги ее не гнулись; только через некоторое время она смогла идти сама. Водитель дотащил ее до арены, где она впервые смогла оценить масштабы происходящего. Вокруг стояли десятки машин, и толпившиеся среди них сотни людей были не людьми, а Чародеями.
      Она изучала лица, пытаясь отыскать знакомых, и в особенности одного. Но Джерихо среди них не было.
      Хобарт вошел в круг света, и тут же с другого его края показалась из темноты фигура, в которой Сюзанна признала пророка. Его встретили гулом приветствий; некоторые пали на колени.
      Сюзанна должна была признать, что его внешность впечатляла.
      Его глубоко сидящие глаза сосредоточились на Хобарте, и на губах появилась одобрительная улыбка, когда инспектор склонил голову. Выходит, Хобарт служил пророку, что едва ли говорило в пользу последнего. Они обменялись какими-то фразами – пар их дыхания повис в холодном воздухе, – потом пророк положил руку в перчатке на плечо инспектору и поздравил собравшихся с возвращением Фуги.
      Хобарт подошел к «черной Марии» и что-то сказал сидящим в ней. Тотчас двое его подручных вытащили из машины ковер. Они вошли в круг и по команде Хобарта положили сверток к ногам пророка. Толпа, увидев свою спящую родину, мгновенно смолкла, и пророку, когда он заговорил, не пришлось повышать голос.
      –  Вот, —сказал он. – Развея не обещал вам?
      С этими словами он толкнул ковер ногой, и тот развернулся перед ним. Воцарилось молчание; одна мысль проникла в две сотни голов.
       Сезам, откройся...
      Зов всех стоящих когда-либо у закрытой двери.
       Откройся и покажись...
      Сюзанна не знала, подготовил ли пророк все заранее, или ковер начал распадаться благодаря акту коллективной воли. Но это началось – не из центра, как в доме Шермэна, а с краев.
      В прошлый раз все происходило хаотически, в беспорядочном переплетении цветов и форм. Теперь же в процессе явно присутствовала система: узлы расплетались не менее буйно, но грациознее, выплясывая в воздухе виртуозные па и неся повсюду спрятанную в себе жизнь. Повсюду конденсировались сгустки меха и перьев, голые скалы покрывались цветами, во все стороны шагали вереницы деревьев и кустарников.
      Сюзанна уже видела это и была в какой-то степени готова, но дляЧародеев и для Хобарта с его шайкой все было внове, вызывая восхищение и, в еще большей мере, страх.
      Ее охранник забыл о ней и, как ребенок, пускающий фейерверк, застыл на месте. Она поспешила воспользоваться этим и побежала, успев увидеть пророка, стоящего в центре Фуги с поднявшимися дыбом белыми волосами.
      Она бежала, пока могла. Двадцать, тридцать, сорок ярдов от круга. Никто не преследовал ее.
      Новое рождение Сотканного мира залило долину светом, и она видела вокруг камни и чахлые кустарники; без сомнения, эту долину выбрали специально, чтобы не потревожить спящих людей.
      Но днем Фугу все равно не удастся скрыть. Или у тех, кто это сделал, есть иные планы?
      Новая вспышка света, и она увидела на своем пути фигуру, которую сразу узнала, хотя в первый момент не поверила своим глазам.
      Ее лица коснулся неестественный холод, и не успела она прореагировать или хотя бы отступить, как из сгустка темноты выступила та, от кого этот холод исходил.

1

2

1

2

1

2

      Армия Шэдвелла состояла из трех главных частей.
      Первая, самая многочисленная, – приверженцы пророка, фантастически преданные ему. Он подготовил их к тому, что придется пролить кровь, в том числе и их собственную. Многие их них, особенно пылкие Йеми, даже жаждали этого.
      Их энтузиазм уже использовался Шэдвеллом, когдаотдельные его приверженцы проявляли неуместные сомнения, и он собирался и в дальнейшем беспощадно подавлять всякое сопротивление. Вряд ли удастся держать Фугу в подчинении только сладкими речами. Его сторонники, живя в Королевстве, привыкли к обману, но те, кто остался на ковре, не так легковерны. Для них могут понадобиться ножи и пистолеты.
      Вторая часть его армии состояла из людей Хобарта, членов его бригады, которым Шэдвелл позволил заглянуть в волшебные недра своего пиджака. Теперь все они были его Ближними, готовыми защищать его ценой собственной жизни.
      Третье подразделение было самым малочисленным, но не менее могущественным. Его составляли отродья Магдалены, в разной степени напоминающие своих отцов, но одинаково безумные и неуправляемые. Шэдвелл собирался использовать их только в самом крайнем случае и велел сестрам держать их подальше.
      Он планировал вторжение с тщательностью полководца.
      Первая стадия, начатая им за час до рассвета, предполагала захват Дома Капры и нейтрализацию Совета. Шэдвелл с Иммаколатой проделали этот путь в машине с затемненными стеклами, сопровождаемые почетным эскортом. В это время он высказал Колдунье соболезнования по поводу смерти сестры.
      – Мы потеряли неоценимого союзника. Мне очень жаль.
      Иммаколата молчала.
      Шэдвелл достал из кармана смятую пачку сигарет и закурил.
      – Нужно подумать, насколько это изменит ситуацию.
      – Почему это должно что-то изменить? – спросила она. Ему нравилось выражение страдания на ее обезображенном лице.
      – Ты расстроена. Это меня беспокоит.
      – Ничего страшного.
      – Кто знает? Неизвестно, с каким сопротивлением мы столкнемся. Может, тебе лучше на время покинуть Фугу?
      – Нет. Я хочу видеть, как они сгорят.
      – Понимаю. Но если мы потеряем тебя, то лишимся и детей Магдалены.
      Иммаколата взглянула на Шэдвелла.
      – Так вот в чем дело? Тебе нужны они?
      – Ну... это необходимо тактически...
      – Так бери их. Они твои. Мне они давно опротивели. Бери, это мой подарок.
      Шэдвелл чуть улыбнулся.
      – Благодарю.
      – И оставь меня в покое. Я хочу только посмотреть на огонь, ничего больше.
      – Да. Конечно.
      – И еще мне нужна эта женщина. Сюзанна. Найди ее и дай мне.
      – Она твоя. Но скажи, эти отродья... нужно ведь какое-то слово, чтобы они меня слушались?
      – Нужно.
      Он затушил сигарету.
      – Тогда скажи его.
      – Просто зови их по именам.
      – И что это за имена? – он достал ручку и приготовился записывать.
      После этого они продолжали путь в молчании.

      Сперва Сюзанна и Кэл нашли тело Джерихо, на что ушло больше получаса. Вторгшаяся Фуга настолько изменила ландшафт, что они отыскали его скорее наудачу, чем по памяти.
      Джерихо был не один. Вокруг него стояли две женщины с дюжиной детей от двух лет до семи.
      – Кто он? – спросила одна из женщин.
      – Его зовут Джерихо, – ответила Сюзанна.
      –  Звали, —поправил какой-то ребенок.
      – Да. – Кэл задал давно интересующий его вопрос: – А что здесь делают с трупами? Я имею в виду... можем мы его закопать?
      Женщина улыбнулась, обнажив беззубые десны.
      – Почему бы нет?
      Она поглядела вниз, на своего голого и грязного сына.
      – Как ты думаешь?
      Он вынул палец изо рта и завопил:
      – Закопать! – что моментально исторгло у всех остальных детей пронзительные крики: «Закопать! Закопать!» Один за другим они стали на четвереньки и принялись рыть землю, как щенки в поисках костей.
      – Но, наверное, есть какие-то формальности?
      – Вы что, Кукушата? – осведомилась женщина.
      – Да.
      – А он? – она указала на Джерихо.
      – Нет, – сказала Сюзанна. – Он Бабу. Просто он наш друг.
      Дети продолжали рыть, смеясь и бросая друг в друга землей.
      – Похоже, ему было пора умереть, – сказала женщина. – Судя по его виду.
      – Да...
      – Тогда просто закройте его. Это же только кости.
      Кэл пожал плечами, Но Сюзанна, казалось, поняла.
      – Я знаю.
      – Дети вам помогут. Они любят копать.
      – Хорошо, – покорно согласилась Сюзанна. Они с Кэлом опустились рядом с детьми и тоже стали рыть.
      Земля была вязкой и глинистой, они быстро перепачкались и вспотели, но продолжали копать, не сбавляя темпа. Женщины наблюдали за ними, передавая друг другу чадящую трубку.
      Кэл подумал, как часто Фуга и ее жители обманывали его ожидания. В снах он не видел этих измазанных в грязи детей, радостно роющих могилу. Но это придавало всему происходящему непоколебимую реальность – грязь под ногтями и ребенок, засовывающий в рот червяка. Это был не сон, а пробуждение.
      Когда яма достаточно углубилась, Кэл велел детям отойти.
      – Пусть помогут, – сказала одна из женщин. – Это доставит им удовольствие.
      Кэл оглядел шеренгу детей, как будто вылепленных из грязи. Они стояли перед ним, кроме того, что ел червяка, – он все еще сидел на краю ямы, болтая ногами.
      – Это недетское дело, – Кэла покоробило безразличие матерей к такому смертолюбию их потомства.
      – Разве? – осведомилась женщина, выпуская клуб дыма из беззубого рта. – А что ты об этом знаешь? Скажи им.
      – Ничего, – признался он.
      – Тогда чего бояться? Почему бы им не поиграть, если они все равно ничего не знают?
      – Может, она и права, Кэл, – Сюзанна взяла его за руку. – И я думаю, ему бы это понравилось. Он был веселым.
      Кэл решил не спорить. Они с детьми подняли тело и опустили в яму. Видимо, какие-то формальности все же существовали, потому что поведение детей изменилось.
      Одна из старших девочек пригладила волосы покойного, другие сложили его руки на груди. Потом они отошли, позволив Сюзанне припасть к губам Джерихо последним поцелуем.
      Кэл бросил в могилу первую пригоршню земли. Дети доследовали его примеру, и тело быстро скрылось из глаз. Матери тоже бросили по горсти земли.
      Кэл вспомнил похороны Брендана и бледного священника, бормочущего себе под нос заупокойную службу. Уж лучше уходить из жизни так, под детский смех.
      Когда все кончилось, Сюзанна поблагодарила детей и матерей.
      – Надеюсь, он скоро вырастет, – заметила одна из девочек.
      – Конечно, – сказала мать. – Как всегда.
      Кэл с Сюзанной не стали спрашивать, что они имеют в виду. Они попрощались и пошли в направлении Дома Капры, где должны были развернуться главные события.

1

2

1

2

1

2

3

1

2

1

2

      Там, где они очутились, было темно, и вокруг стоял неумолкающий шепот. Сюзанна ничего не видела и не ощущала, но слышала шепот и обоняла благоухающий хвоей воздух. Она почему-то сразу поняла, где находится. Каким-то образом они перенеслись на страницы книги Мими. Или здесь были только их мысли?
      Скоро она заметила блики света, бегущие вокруг нее. А может, это она бежала или летела. Здесь все было возможно: ведь это страна сказки. Она сосредоточилась и поняла, что действительно летит по аллее громадных вековых деревьев, и свет между ними становится ярче.
      Где-то впереди Хобарт ждал ее или то, чем она стала в этом мире. Она не могла остаться собой, как и он не мог остаться просто Хобартом. Они воплотились в собственные сны, в страхи и мечты их детских грез.
      А здесь было в кого воплотиться. В этот лес забредали бедные сироты и девушки, боящиеся волков. Здесь рыскали ведьмы и драконы, и лягушки превращались в принцесс, и каждое дерево указывало путь в Страну чудес.
      Так кто же была она?Конечно, девушка. Девушка, заблудившаяся в лесу. Лес как-то осветился при этой ее мысли, словно она угадала правильно.
      – Я – девушка, – прошептала она.
      ...А он – дракон.
      Да. Все верно.
      Ее полет ускорился: впереди между деревьев блеснул металл. Это был он, дракон, обернувший свои сверкающие кольца вокруг корней допотопного дерева. Его чудовищная голова покоилась на ложе из алых маков.
      И тут же она увидела Хобарта. Он был вплетен в узор световых бликов, которые, как ни странно, образовывали слово «дракон». Они были неразделимы: человек, слово и чудовище.
      Дракон Хобарт открыл желтый глаз. Из другого торчал обломок копья – без сомнения, работа очередного рыцаря. Но дракон был еще жив, его кольца извивались, а в единственном глазе хватало ярости на целый полк драконов.
      Он увидел ее и приподнял голову. Она задрожала и упала на влажную землю перед ним, как бабочка со смятыми крыльями. Земля перед ее глазами была усеяна костями; или то были слова? Она встала на ноги и осмотрелась. Лес молчал. Никакой рыцарь не спешил к ней на помощь.
      Дракон поднял голову выше, медленно распуская кольца. Это был превосходный экземпляр, и, глядя на него, она почувствовала ту же смесь страха и восхищения, что и в детстве, когда разглядывала картинки в сказках. Он возбуждалее – другого слова она не могла подобрать.
      Он заревел. Она почувствовала жар, исходящий из его пасти, от каждого из его громадных зубов. Свет за деревьями померк. Ни одна птица не пела, а может, они и не жили здесь, рядом с драконом. Исчезли даже маки и слова-кости, оставив только их, главных героев: девушку и чудовище.
      –  Все кончено, —прорычал Хобарт чешуйчатым языком дракона. С каждым слогом из его пасти вырывалось пламя. Почему-то она совсем не боялась, как будто смотрела кино.
      – У тебя есть что мне сказать? – продолжал дракон. – Мольбы? Проклятия?
      – Ничего, – ответила она. Что говорить, когда они так хорошо друг друга понимают? А когда нечего говорить, остается лишь два действия: женитьба или убийство.
      – Хорошо, – дракон двинулся к ней, тяжело передвигая крокодильи лапы.
      «Он хочет убить меня, – пронеслось у нее в голове, – нужно спешить». Что девушка должна делать в таких обстоятельствах? Бежать? Или усыпить его колыбельной?
      Дракон был уже рядом, но не спешил нападать. Напротив, он откинул голову, обнажая белое дряблое горло.
      –  Быстрее, —прорычал он.
      – Что?
      –  Убей меня.
      Ее тело поняло приказание быстрее, чем ум. Роль девушки, слабой и беззащитной, не подходила ей. Она была взрослой женщиной, обладающей грозной силой. И Хобарт знал это. Он тоже выбрал не свою роль, хоть она и воплощала его заветные чаяния. Он жаждал власти, но именно власти низвергнутой, посрамленной; жаждал венца мученика. Потому он и подставил ей свое молочное горло.
      «Убей меня», – сказал он. В его единственном глазу она впервые увидела, как он устал от своей силы и жестокости, как он ненавидит ее за то, что она заставляет его быть сильным и жестоким. Там, в большом мире, в свою очередь затерянном внутри еще большего, он убил бы ее сам, мстя за то, что она проникла в его скрываемую от всего мира тайну. Но здесь была лишь одна, самая подлинная история, и в этой истории он подставил ей беззащитное горло. Он был девушкой, нежной и слабой, готовой скорее умереть, чем убить.
      А кто же она тогда? Дракон?
      Да. Она дракон.
      Она почувствовала: как ее тело увеличивается и наливается тяжестью. Кровь потекла медленно, как ртуть. Хобарт напротив нее съежился, драконья шкура опала с него серебристыми полосами, и он съежился на земле – нагой маленький человечек.
      Его потерянная кожа наросла на ней. Ее радовал вес, ее сила. Теперь она была подлинной, такой, как в самых сокровенных снах. Она была драконом.
      И что же ей теперь делать? Сжечь его? Перегрызть ему горло? Ей легко будет сделать это, после всего, что он причинил ей.
      Она двинулась к нему. По щекам его текли слезы, но он улыбался ей с благодарностью. Она открыла пасть, и оттуда вырвался жар. Можно поджарить его и сразу же проглотить.
      Тут из пещеры дракона раздались еще какие-то звуки. Лай или хрюканье – непонятно. Кто там: свинья, собака, человек?
      Рыцарь Хобарт открыл глаза, и в них появилось что-то еще, кроме слез. Он тоже слышал голос и вспомнил о месте, лежавшем за волшебным лесом. Момент триумфа дракона был упущен. Она взревела от разочарования, превращаясь в себя обычную, в то время как нагое тело Хобарта таяло на земле, как комок снега.
      Ее нерешительность могла дорого ей стоить. Отказавшись утолить жажду смерти своей жертвы, она неминуемо вызовет еще большую его ненависть. Может, это заставит его снова влезть в шкуру дракона?
      Но поздно. Страницы больше не могли их удержать, и они рванулись наружу в пыльном вихре букв. Вновь наступила темнота, в которой звенели голоса.
      Она почувствовала в руках книгу и крепче схватилась за нее. Но Хобарт сделал то же самое. Когда вокруг них появились очертания комнаты, он ухватил ее за руку, сдирая ногтями кожу.
      – Ты должна была убить меня, – услышала она его шепот.
      Она взглянула на него. Он выглядел еще более жалким, чем рыцарь, – с глазами, полными отчаяния, с потом, заливающим лицо. Потом он взял себя в руки, и его глаза начали холодеть.
      Кто-то стучался в дверь, за которой все еще кричали непонятные животные.
      – Подождите! – крикнул Хобарт. Держась одной рукой за книгу, другой он вытащил из кармана пиджака револьвер.
      – Отдай книгу или я убью тебя!
      Ей пришлось подчиниться. Менструм не мог подняться настолько быстро, чтобы помешать ему спустить курок.
      Как только ее руки отпустили книгу, дверь распахнулась, и то, что было за ней, разом отвлекло их мысли от всех сказок на свете.
      Там стояли четверо лучших людей Хобарта. Похоже, эта ночь помяла им не только одежду, но и мозги. Как будто то сияние, которое Сюзанна впервые увидела на Лорд-стрит, каким-то образом переместилось к ним внутрь – кожа на их лицах сморщилась, под ней перекатывались темные сгустки, как крысы под простыней.
      В панике они разодрали на себе одежду. Их тела покрывал слой крови и грязи. Именно из их глоток исходила та какофония, что вернула Хобарта и Сюзанну со страниц книги. Звериные звуки издавались зверями: в их взглядах не осталось ничего человеческого, а пальцы скрючились в когти.
      Она поняла, что Чародеи борются с оккупантами. Ложной покорностью они усыпали их бдительность, пока не пришла пора использовать чары.
      Один из четверки ковылял по комнате, явно намереваясь обратиться к Хобарту, но из его раздутого горла вылетали лишь нечленораздельные звуки.
      Хобарт не собирался расшифровывать этот рапорт. Он направил револьвер ниже.
      – Не подходи.
      Человекозверь, капая слюной из раскрытого рта, попятился назад.
      – Убирайся! – крикнул Хобарт.
      Четверка послушно отступила к двери. «Не из страха, а потому, что Хобарт был их хозяином», – подумала Сюзанна. Их новое строение только подтвердило то, что они всегда знали: они нерассуждающие животные на службе Закона.
      –  Вон!
      Они вывалились в коридор, продолжая жалобно визжать.
      Сюзанна поняла, что другой возможности может не быть. Пока Хобарт, весь дрожа, смотрел на дверь, она подскочила к нему и вырвала книгу у него из рук. Он вскрикнул, но не наставил на нее оружие.
      – Отсюда только один выход, – сказал он. – Хочешь им воспользоваться?
      Твари за дверью почуяли запах чужого и завизжали громче. Это было похоже на время кормления в зоопарке. Не успеет она добраться до лестницы, как они растерзают ее. Хобарт все же поймал ее.
      Поняв это, она почувствовала, как менструм внезапно вскипает в ней и рвется наружу.
      Хобарт знал, что она копит силы. Он захлопнул дверь, за которой не смолкал визг, и повернулся к ней.
      – Мы видели что-то, не так ли? Но ты никому не успеешь рассказать эту историю.
      Он целился ей в лицо.
      Что случилось дальше, трудно было рассказать. Может быть, он промахнулся и разбил окно, потому что в комнату ворвался ночной воздух, а в следующий момент менструм затопил ее, развернул и бросил к окну.
      Она очнулась на подоконнике третьего этажа. Но раздумывать было поздно. Оставалось прыгать или лететь.
      И она полетела вниз. Конечно, это был не настоящий полет. Просто менструм поддерживал ее, пока она прыгала на крышу стоящего рядом дома, а оттуда – на соседнюю. Крики Хобарта замерли вдали.
      Совершив еще один гигантский прыжок, она успела заметить между островерхими крышами первые лучи рассвета и приземлилась на площади, распугав уже проснувшихся голубей.
      Менструм смягчил ее падение. Дрожа и чувствуя тошноту, она встала на ноги. Весь полет занял секунд двадцать, но на соседней улице уже слышались крики погони.
      Сжимая подарок Мими, она побежала прочь. На своем пути она дважды едва не попалась своим преследователям. Каждый шаг причинял ей боль, но из ночного приключения она выбралась живой и более мудрой, чем была.
      Жизнь и мудрость. Чего еще можно желать?

      День и ночь, проведенные Сюзанной в Невидали и в волшебном лесу, привели Кэла и де Боно в не менее примечательные места. И у них были свои беды и открытия, и они оказывались слишком близко к смерти.
      Расставшись с ней, они шли к Своду молча, пока де Боно не спросил:
      – Ты любишь ее?
      Кэл думал как раз об этом, но не ответил – настолько гот вопрос обескуражил его.
      – Ты просто дурак. Почему вы, Кукушата, так стыдитесь своих чувств? Она достойна любви, даже я это вижу. Почему не сказать прямо?
      Кэл хмыкнул. Де Боно был прав, но он не собирался выслушивать лекции о любви от какого-то юнца.
      – Ты боишься ее, ведь так? – продолжал тот допрос.
      – Нет, конечно. С чего это я должен ее бояться?
      – У нее есть сила, – де Боно снял очки. – Как у большинства женщин. Поэтому Старбрук и не хочет видеть их на поле. Это лишает его самообладания.
      – А у нас что есть? – Кэл пнул попавший под ногу камешек.
      – У нас – член.
      – Это тоже Старбрук?
      – Нет, де Боно, – юноша ухмыльнулся. – Вот что я тебе скажу. Я знаю, куда нам нужно зайти.
      – Никаких заходов.
      – Это по пути. Всего на час-другой. Ты слышал о Венериных горах?
      – Я сказал: никаких заходов. Если хочешь, иди сам.
      – Тьфу, какой ты скучный. Я только хотел тебя развлечь.
      – Ты меня достал своими дурацкими вопросами, – огрызнулся Кэл. – Если хочешь, иди собирай цветочки. Только сперва отведи меня к Своду.
      Де Боно обиженно замолчал. Когда они заговорили снова, он предпочел описывать Кэлу чудеса Фуги. Дважды протяжении разговора им приходилось прятаться от патрулей Хобарта. Во второй раз они просидели в укрытии часа два, пока завоеватели пьянствовали в нескольких ярдах от них.
      После этого они шли медленнее. Ноги у них затекли, и им хотелось есть и пить. К тому же начало темнеть.
      – Далеко еще? – спросил Кэл. Тогда, на стене дома Мими, он готов был любоваться этим пейзажем бесконечно. Но сейчас, проклиная его путаницу, он отдал бы зуб за хорошую карту.
      – Порядочно.
      – Ты хоть знаешь, где мы?
      Де Боно поджал губы.
      – Конечно.
      – И где же? Назови это место.
      – Ты что, не веришь мне, Кукушонок?
      Дальнейшему объяснению отношений помешали раздавшиеся издалека крики. Де Боно понюхал воздух.
      – Что-то горит, – сказал он. И правда, кроме криков, ветер нес с собой запах гари. Де Боно принялся осматриваться в поисках его источника. Кэлу очень хотелось здесь оставить канатоходца, но лучше такой гид, чем никакого. Они взобрались на невысокий холм и оттуда разглядели, что горит небольшая роща. Возле нее стояло несколько машин и суетились люди. Без сомнения, это орудовала армия Шэдвелла.
      – Ублюдки, – прошипел де Боно, когда кого-то повалили на землю и начали пинать ногами. – Проклятые Кукушата.
      – Там не только люди... – начал Кэл, но слова замерли у него на губах. Он узнал место, уничтожаемое у него на глазах.
      Это была не роща. Деревья стояли аккуратными рядами. Под их сенью он совсем недавно стоял, декламируя стихи Чокнутого Муни. Теперь сад Лемюэля Ло пылал из конца в конец.
      Он побежал вниз с холма.
      – Ты куда? Кэл? Что ты собрался делать?
      Де Боно схватил его за руку.
      – Кэл, послушай!
      – Пусти! – Кэл рванулся, потерял равновесие и упал, увлекая за собой де Боно. Они покатились с холма по грязи и камням и угодили в лужу у его подножия. Кэл пытался выбраться, но де Боно удержал его за рубашку.
      – Ты ничего не сделаешь.
      – Пусти меня!
      – Извини за мои слова о Кукушатах. Наши тоже хороши.
      – Ладно, – Кэл продолжал смотреть на горящий сад. – Я знаю это место. Не могу допустить, чтобы его вот так сожгли.
      Он выбрался из лужи и встал. Он убьет сволочей, сделавших это. Убьет, и это будет справедливо.
      – Уже поздно. Ты ничего не сделаешь.
      Юноша говорил правду. К утру от сада останутся только угли. Но он все равно не мог отвернуться от места, где впервые прикоснулся к чудесам Фуги. Он пошел туда, не зная, идет ли де Боно за ним и мало заботясь об этом.
      Подойдя поближе, он понял, что отряды пророка (вернее, банды) встретили сопротивление. Вокруг огня катались по земле дерущиеся люди. Но для бандитов это был, скорее, спорт, который в любой момент можно было прервать выстрелом в упор. Несколько тел уже неподвижно лежало под деревьями. Стрелки ходили между ними, добивая раненых.
      Кэла едва не стошнило. Ему казалось, что к дыму примешивается запах горелой человеческой плоти. Не в силах сдерживаться, он упал на колени, и его пустой желудок начало выворачивать. Падать дальше было некуда: мокрая грязная одежда, вкус рвоты во рту, горящий вокруг сад его снов.
      – Кэл, вставай.
      Рядом стоял де Боно, протягивая ему пучок травы.
      – Вытри лицо.
      Кэл прижал траву к лицу, чувствуя ее сладкий запах. Тошнота прошла. Он поднял слезящиеся глаза и увидел в дыму Лема.
      Он прошептал его имя.
      – Что? – переспросил де Боно.
      – Там, – Кэл указал рукой. Хозяин сада склонился над одним из трупов, протянув руку к его лицу. Может, он закрывал мертвецу глаза?
      Кэл должен был поговорить с ним, посочувствовать в его горе. Он повернулся к де Боно. Блеск очков скрывал его глаза, но было видно, что это зрелище тронуло и его.
      – Постой. Я поговорю с Лемом, – сказал Кэл.
      – Ты сошел с ума.
      – Может быть.
      Он направился к огню, окликая Лема по имени. Казалось, бандитам уже надоело их занятие. Некоторые вернулись к машинам, один мочился в огонь, другие просто смотрели на пламя, захваченные стихией разрушения. Лем закончил прощаться и побрел прочь от остатков своего сада. Кэл снова позвал его, но треск огня заглушил его. Кэл подошел ближе, и Лем увидел его, но по-видимому не узнал. Приняв его за одного из убийц, он повернулся и побежал. Кэл снова окликнул его. Лем остановился, близоруко всматриваясь в дым.
      – Лем! Это я, Муни!
      На печальном лице Ло появилось некое подобие улыбки. Он раскрыл объятия навстречу Кэлу.
      – Мой поэт! В недобрый час мы встретились снова.
      – Я говорил вам, что я не забуду. Говорил?
      – Клянусь Богом, да!
      – Почему они сделали это, Лем? Почему они сожгли сад?
      – Это не они. Это я.
      – Ты...
      – Думаешь, я дал бы этим ублюдкам свои фрукты?
      – Но, Лем... деревья. Все деревья...
      Ло порылся в карманах и извлек пригоршню Незабываек. Они истекали соком, и его запах наполнял воздух сладкими воспоминаниями.
      – В каждом из них семена. И из каждого семени вырастет дерево. Я посажу новый сад.
      Он храбрился, но слезы продолжали стекать по его щекам.
      – Они не победят нас, Кэлхоун. Мы не станем перед ними на колени.
      – Да, Лем. Иначе все погибнет.
      – Мы должны идти, Кэлхоун.
      – Я не могу.
      – Что ж, я научил своих дочерей твоим стихам. Они будут их помнить.
      – Это не мои стихи. Моего деда.
      – Они наши. В доброй почве...
      Внезапно раздался выстрел. Кэл обернулся. К ним бежали трое вооруженных бандитов.
      Ло сжал руку Кэла на прощание и быстро пошел в темноту, но споткнулся и упал. Кэл бросился ему на помощь, слыша вокруг свист пуль.
      – Оставь меня! – крикнул Ло. – Беги!
      Тут одна из пуль нашла свою цель. Ло вскрикнул и схватился за бок.
      Стрелки уже были рядом, но тут что-то угодило в голову их главаря. Он упал, обливаясь кровью.
      Кэл успел рассмотреть, что метательным орудием было радио. Потом де Боно выскочил из-за деревьев и понесся зигзагами к огню, оглашая воздух дикими воплями. Со стороны его тактика казалась самоубийственной; он бежал прямо в огненную ловушку. Бандиты погнались за ним, повинуясь командам главаря, схватившегося руками за голову. Фигура де Боно исчезла в дыму среди деревьев, большинство которых уже превратилось в обугленные столбы.
      Оплакивать его было некогда. Пока его безумная храбрость отвлекала убийц, нужно было бежать. Кэл повернулся к Лемюэлю, но тот исчез. Остались только пятна крови и несколько раздавленных фруктов. Стрелки все еще стояли у огня, ожидая появления де Боно. Его не было. Кэл побежал к холму, где они с юношей повздорили, потом решил взглянуть на сад в последний раз.
      С другой стороны уцелели несколько деревьев. Он подошел ближе, надеясь, вопреки всему, что де Боно удалось спастись. Но он обнаружил только пару обгоревших туфель. В ужасе он осмотрелся вокруг, ожидая увидеть их владельца.
      И точно, недалеко в высокой траве виднелась знакомая белобрысая макушка. Живой и здоровый де Боно довольно улыбался. У него только обгорели волосы и брови.
      – Как у тебя это получилось? – первым делом спросил Кэл.
      Де Боно пожал плечами.
      – Всегда любил фейерверки.
      – Если бы не ты, меня бы убили. Спасибо.
      Де Боно не особенно тронула благодарность Кэла.
      Он только махнул рукой и пошел куда-то, предоставив Кэлу следовать за ним.
      – Куда мы? – спросил Кэл. Казалось, они идут в другую сторону от пожара, но он не был в этом уверен.
      Де Боно ответил, но ветер отнес его слова, а Кэл чересчур устал, чтобы переспрашивать.

1

2

3

4

1

2

1

2

3

4

1

2

1

2

3

1

2

3

1

2

3

      Внутри Храма дрожь утихла. Сюзанна бежала по темным коридорам среди полной тишины, как в центре урагана.
      Впереди появился свет. Она обогнула несколько углов, обнаруживающих новые коридоры, но свет был так же далеко и словно манил: ближе, ближе.
      Менструм в ней притих, затаился. Может, его сила умолкла перед лицом большей? Если так, то голые коридоры пока ничем не показывали своих волшебных свойств. Кроме этого призрачного света, который гнал ее дальше и дальше. Здание было выстроено по принципу русской матрешки. Миры внутри миров.Они не могут множиться бесконечно. Или все же могут?
      Ответ она получила за следующим углом. От стены отделилась тень, и кто-то крикнул:
      – Что за черт?
      Впервые земля задрожала и здесь. С потолка осыпались куски кирпича.
      – Шэдвелл, – проговорила она.
      И тут же эти два слога – Шэд-велл —пронеслись вперед, к следующему повороту. Слова реальны и имеют вес, как всегда говорил Джерихо.
      Тень двинулась, и торговец предстал перед ней. Его лицо, бледное и окровавленное, напоминало ей пойманную рыбу.
      – Ушло.
      Он весь дрожал. Капли пота блестели на лице, как жемчуг.
      – Все ушло.
      Что ушло? О чем он говорит? Страх покинул ее, осталось только любопытство.
      – Это ты. Ты это сделала.
      – Что?
      – Ты! – выкрикнул он, и внезапно его руки сомкнулись на ее горле.
      –  Там ничего нет!
      Он сдавил, и менструм не пришел ей на помощь. Оставалось бороться с ним силой мускулов, а этого было недостаточно.
      – Хочешь знать, как меня надули? – вопил он ей в лицо. – Я тебе покажу!
      Он подтащил ее к проходу и втолкнул в святая святых Храма, в святилище, где ткался ковер и создавались бесчисленные чудеса Фуги.
      Это была комната футов пятнадцати длиной из того же голого кирпича. Потолка не было, и клубящиеся вверху тучи освещали помещение мягким светом. Но двигались не только тучи, наверху было что-то еще. Прежде, чем она смогла рассмотреть, Шэдвелл тряхнул ее за плечи.
      – Где он? Где Станок?
      Она оглядела комнату. В каждом из четырех углов сидело до фигуре в высоком кресле. Они давно умерли и превратились в мумии; одежда свисала с их пергаментной кожи гнилыми клочьями.
      Может, этих стражей убили и похитили Станок? Но ничто в их спокойных позах не намекало на это; к тому же, она сомневалась, что это место допустило бы убийство. Нет, что-то еще происходило – или происходит —здесь, что-то, чего ни она, ни Шэдвелл не могут понять.
      Он все еще что-то бормотал, но она не слушала, заинтересовавшись чем-то лежащим на полу. Это был кухонный нож, который Кэл месяцы назад оставил на полу комнаты, где проходил Аукцион.
      Она вспомнила, как тогда на ее глазах ковер раскрывал свои секреты. Тогда Кэлу каким-то образом удалось распустить его. Но как?
      Не успела она додумать эту мысль до конца, как ярость Шэдвелла достигла предела.
      –  Я убью тебя! —проорал он и кинулся на нее. Она попыталась защититься, но он уже душил ее, все крепче сжимая руки. «Я умираю, – пронеслось у нее в голове, – умираю, глядя на эту рожу».
      Тут ее гаснущий взгляд уловил движение вверху, и кто-то сказал:
      – Станок здесь.
      Шэдвелл обернулся, его пальцы разжались.
      Над ними висела Иммаколата, раскинув руки, как падающий парашютист.
      – Помнишь меня? – обратилась она к Шэдвеллу.
      – О Боже.
      – Я все же провела тебя, Шэдвелл.
      – Где Станок?
      – Здесь его нет.
      – Но ты сказала...
      – Он здесь.
      – Но где? Где?
       –Здесь его нет.
      – Ты спятила! – завизжал он. – Он или здесь или нет!
      Колдунья улыбнулась оскалом черепа.
      – Дурачок. Ты не понимаешь?
      Шэдвелл перешел на более вежливый тон.
      – Спустись пониже. Мне больно задирать голову.
      Она покачала головой. Сюзанна видела, что ей трудно висеть в воздухе здесь, в святилище, но она предпочла остаться на прежнем месте.
      – Боишься?
      – Нет, – она, продолжая улыбаться, спустилась вниз.
      Сюзанна молча умоляла ее держаться подальше от Шэдвелла, который был теперь способен на все. Но он стоял перед ней, не двигаясь.
      – Ты пришла сюда до меня.
      – Я едва не забыла тебя, – голос Иммаколаты был задумчив. – Онамне напомнила, – она кивнула на Сюзанну. – Ты оказала мне большую услугу, сестра. Напомнила о враге.
      Она вновь посмотрела на Шэдвелла.
      – Ты свел меня с ума. Но теперь я вспомнила. – Улыбка исчезла, остались лишь боль и гнев.
      – Я все вспомнила.
      – Где Станок? – прохрипел Шэдвелл.
      – Ты всегда воспринимал все слишком буквально. Ты хотел найти вещь? То, чем можно обладать? Ведь это и есть твой бог – обладание?
      –  Где Станок?
      Она рассмеялась.
      Он, не выдержав, кинулся на нее, но на этот раз она была готова. Менструм, уже не яркий и блестящий, а желтоватый, как гной, вырвался из ее изуродованного лица. Шэдвелл отлетел назад.
      Молния вспыхнула над ними, осветив всю сцену пронзительной вспышкой. Следующий удар должен был стать смертельным, но Колдунья замешкалась, и тут рука Шэдвелла нащупала кухонный нож.
      Сюзанна вскрикнула, но Иммаколата не слышала ее. В следующий миг торговец вскочил и точным ударом мясника вонзил свое оружие ей в живот. Она попыталась исторгнуть из себя убийственную энергию, но нож поднялся вверх, разрезая ее тело. Из раны поползли внутренности. Она закашлялась и рухнула навзничь.
      Внезапно комната наполнилась стоном, исходившим то ли из нутра Иммаколаты, то ли из самих стен. Шэдвелл выронил нож и попытался бежать, но его жертва вцепилась в него.
      Иммаколата умирала, но силы у нее еще оставались. Она обняла торговца, о чем он всегда мечтал, пачкая кровью его пиджак. Он забился, крича от отвращения, и в конце концов стряхнул ее с себя.
      Он слепо побрел к двери, подняв руки. С пальцев стекала кровь.
      – Я не... Я не хотел, – бормотал он, плача не от горя, а от невыносимой обиды. – Это все волшебство!
      Земля стонала все громче.
      –  Грязное волшебство! —прокричал он и выбежал, не дожидаясь, пока стены обрушатся на него.
      Сюзанна склонилась над Колдуньей. Ты была еще жива, но быстро угасала. Она одной рукой вцепилась в стену, другой придерживая выпадающие внутренности.
      – Кровь пролита, – прошептала она. – В Храме Станка пролита кровь.
      Она улыбнулась той же жуткой улыбкой.
      – Фуге конец, сестра. Я хотела пролить здесь его кровь, а вместо этого он пролил мою. Но это неважно. Фуге конец. Все станет песком...
      Она стала падать. Сюзанна поддержала ее, почувствовав, как закололо ее руку.
      – Они навеки лишились родины, – в слабом голосе Иммаколаты слышалось торжество. – Фуга исчезнет. Навсегда.
      Тут она упала, оттолкнув Сюзанну.
      – Я так и думала... пустота...
      Она сползла по стене на пол.
      – Песок и пустота... это все. Вот оно.
      Словно в ответ, раздался оглушительный грохот.
      Кирпичи начали с новой силой вдавливаться друг в друга, крошась и усыпая пол обломками. Сюзанна оглянулась, ища пути бегства. Здесь уже нечего искать и нечего спасать.
      Тут два луча света вонзились ей в руку, как иголки. Сюзанна вскрикнула, испугавшись не их ярости, а того, откуда они исходили. Светились пустые глазницы одного из стражей. Потом к нему присоединился второй, затем остальные.
      – Станок... – прошептала Иммаколата.
      Перекрещивающиеся лучи вспыхнули ярче, и воздух наполнился неразборчивым шепотом.
      – Поздно. Ты не спасешь его.
      Голова Колдуньи вздрогнула. Она умерла.
      Но сила Станка еще действовала. Сюзанна отступила к выходу, и лучи, которым теперь ничего не мешало, засияли еще ярче. Шепот обрел ритм, сливаясь в мелодичные строфы. Часы четырех Семейств работали здесь под свет и музыку.
       Этои был Станок. Конечно.
      Иммаколата не зря сказала, что Шэдвелл воспринимает все слишком буквально. Волшебство крылось не в вещи, а в слове и движении, вызванных могучей мыслью.
      Но ей-то что? Она Кукушонок, и может только беспомощно наблюдать конвульсии волшебного мира.
      Она вспомнила Мими, которая ввела ее в этот мир, но не успела ничего объяснить. Приходилось до всего доходить самой, и она опоздала. Боже, как она опоздала!
      Пляска лучей заворожила ее, Они становились все ярче, все плотнее и готовы были вырваться из стен, в Фугу.
      Ей нужно успеть туда раньше. Нужно спасти Кэла, который лежит там. Спасти, пока все не погибло.
      Тут пришла другая мысль. Может, Мими предвидела это и оставила ей знак? Она достала из кармана книгу. Ей не нужно было раскрывать ее, чтобы вспомнить:
       «То, что можно вообразить, неистребимо».
      Это что-то значило, но думать сейчас было некогда. Она покинула святилище и побежала по коридорам. Лучи уже проделали отверстия в кирпиче и освещали ей путь.
      Она продолжала думать о книге, пока бежала. В ней снова начал подниматься менструм, но на этот раз не к лицу, а к рукам, держащим книгу, как будто хотел отобрать ее.
       То, что можно вообразить...
      Свет становился все ярче.
       ...неистребимо.
      Книга тяжелела в ее руках и дышала, как живая. Да она и была живой, заключая в себе целый мир, вернее, многие миры – ведь каждый нашел бы в ней историю для себя, как нашли она и Хобарт. В ней было столько же волшебных лесов, сколько читателей.
      Она свернула в третий коридор, когда Храм вокруг начал теряться в водовороте света и звука. В нем так много энергии. Если бы она только могла направить ее в нужное русло.
      В голове ее мелькали обрывки воспоминаний: она с Хобартом в Волшебном лесу; она с Кэлом в доме Шермэна, смотрит на нож, висящий над ковром; и, наконец, мертвые хранители Станка, восемь глаз, способных разрушить Фугу. И... создать ее вновь?
      Она побежала быстрее, не потому, что боялась быть похороненной под обломками, а потому, что ей наконец-то все стало ясно, и теперь нужно было успеть.
      Нельзя воссоздать Фугу в одиночку. Потому Семейства пели, танцевали и ткали вместе: чары требовали участия зрителя, восхищенно взирающего на них.
      И разве в этой книге не заключались чары. Разве не проникала она в мечты читающего ее, воплощая их в жизнь?
      –  Кэл!
      Она выбежала из Храма, сразу угодив в хаос. Свечение земли было уже не однородным, а состояло из черных и пурпурных вспышек. Небо нависло, готовое рухнуть.
      Кэл, бледный, но живой, сидел у стены. Она подбежала к нему и встряхнула.
      – Что случилось? – сонным голосом спросил он.
      – Некогда объяснять, – она гладила его лицо, освещая его менструмом. – Верь мне.
      – Да.
      – Ты должен вспомнить вместе со мной, Кэл. Вспомнить все, что видел здесь.
      – Вспомнить? – он недоуменно наморщил лоб.
      В это время трещина в фут шириной побежала от дверей Храма, как гонец с дурными вестями.
      Сюзанну охватили сомнения. Прогремел гром; трещина расширилась, и оттуда полетели камни и грязь.
      Она стала вспоминать то, что видела внутри. Коридоры, фигуры, хранителей, пересечение лучей.
      – Вспоминай все, что ты видел в Фуге.
      – Все? Зачем?
      – Верь мне, прошу тебя. Ради Бога, Кэл. Что ты помнишь?
      – Только обрывки.
      – Все равно вспоминай. Пожалуйста.
      Она потрогала его лоб. Он был горячим, но книга в другой ее руке – еще горячей.
      – Пожалуйста, Кэл!
      В последний раз она делила воспоминания со своим злейшим врагом, Хобартом. Неужели это не получится с лучшим ее другом?
      – Для тебя, – он попытался, наконец, сказать обо всем, что она для него значила, – все... что угодно.
      И он начал вспоминать. Она чувствовала, как его мысли хлынули в нее и через нее. Сад, огоньки, фрукты, пение. Дорога, де Боно и канатоходцы. Свод, полный чудес, потом дом и молчаливый человек на пороге. Гора, планеты. Она мало что смогла разобрать, но все эти образы предназначались не ей. Она была лишь звеном цикла, как тогда, в доме Шермэна.
      Позади нее лучи пробили последнюю стену, как будто Станок тянулся к ней, готовый к работе. Скоро она увидит, так ли это.
      – Еще!
      Кэл продолжал вспоминать, и она дополняла его мысли и образы своими.
      Озеро, Дом Капры, лес, улицы Невидали...
      Лучи, острые, как бритва, нащупали их. Она боялась, что они ничего не заметят, но они подхватили в струе менструма все, что вспоминали она и Кэл, и понесли куда-то.
      Она могла лишь следить за этими неподвластными ей процессами и оставаться связующим звеном. Но это не могло продолжаться долго: книга делалась все горячее, а Кэл начал дрожать под ее рукой.
      – Хватит, – сказала она.
      Его глаза открылись.
      – Я еще не...
      – Я сказала, хватит.
      Тут Храм зашатался.
      – Можешь идти? Надо спешить.
      – Конечно.
      Она помогла ему подняться. Отовсюду раздавался грохот. Одна стена за другой рушилась под напором Станка.
      Они не стали ждать конца и побежали прочь. Ей приходилось тащить Кэла за собой. Ровная прежде земля покрылась теперь трещинами и остатками животных и растений, разлагающихся с удивительной быстротой. Над землей стоял удушливый запах гниения.
      Свет земли померк, и все погрузилось в полумрак, освещаемый лишь гниющими скелетами еще недавно полных жизни существ. Некоторые из них взглядом молили о помощи, но Сюзанна и Кэл ничего не могли им дать.
      Они довольно долго бежали, прыгая через трещины, змеящиеся повсюду. Сюзанна не знала, далеко ли еще до Мантии. Может, они просто блуждают по кругу? Потом она увидела свет.
      Они побрели туда, все глубже увязая в гниющих станках, где копошились последние живые обитатели былого рая: черви и тараканы.
      Они скорее вывалились, чем вышли, в разрыв Мантии, откуда и был виден свет.
      – Не могу, – прошептал Кэл и упал на колени.
      Она нагнулась над ним, потом огляделась, ища помощи. Но вокруг виднелись лишь последствия того, что случилось в Круговерти.
      Страны чудес больше не было.
      Красоты Фуги исчезали прямо на глазах, таяли, как дым, оставляя за собой камни и кустарник горной долины.
      Сюзанна оглянулась. Мантия тоже растаяла, и за ней ничего не было. Стих и грохот.
      – Сюзанна!
      К ней спешил де Боно.
      – Что там случилось?
      – Потом. Сперва нужно помочь Кэлу. Он ранен.
      – Я заведу машину, – и он убежал.
      Кэл открыл глаза.
      – Все кончилось?
      – Не думай об этом.
      – Я хочу знать, – он привстал и застонал, увидев окружающее опустошение. Вокруг них, не двигаясь, стояли оставшиеся в живых Чародеи и несколько людей Хобарта, Все молчали.
      – Где Шэдвелл?
      – Не знаю, – пожала плечами Сюзанна. – Он сбежал из Храма раньше.
      Послышался шум мотора, и де Боно подогнал одну из машин завоевателей к месту, где лежал Кэл.
      – Я поведу, – сказала Сюзанна, когда Кэла уложили на заднее сиденье.
      – Что мы скажем врачам? – слабым голосом спросил Кэл. – У меня в плече пуля.
      – Решим на месте, – Сюзанна уже отъезжала, когда кто-то позвал ее. К машине бежал Нимрод.
      – Вы куда?
      Она показала назад.
      – Друг мой, рад видеть тебя живым, – Нимрод попытался улыбнуться, но на глазах его были слезы.
      – Все погибло, – всхлипывал он. – Наша прекрасная земля... Что теперь делать?
      – Нужно убираться отсюда. У нас еще остались враги.
      – Какое это теперь имеет значение? Фуга погибла. Все потеряно.
      – Но мы живы, – напомнила она. – А пока мы живы...
      – Ты поведешь нас. Только ты.
      – Потом. Сначала надо помочь Кэлу.
      – Да. Конечно, – он взял ее за руку. – Ты вернешься.
      – Конечно.
      – Я уведу тех, кто остался, на север. В соседнюю долину.
      Мы будем ждать тебя там.
      – Идите. Время не ждет.
      – Не забудешь?
      Она рассмеялась бы, если бы не помнила, что память – это все, что осталось. Поэтому она просто дотронулась до его лица, давая ему ощутить менструм.
      Только когда они отъехали, она поняла, что неосознанно благословила его.

      Торговец бежал из Круговерти, как только появились первые признаки распада. Видя, как их отечество гибнет на их глазах, оставшиеся в живых обитатели Фуги не обратили никакого внимания на жалкую фигуру, выпачканную кровью и грязью.
      Он остановился только раз – когда его стошнило прямо на сияющие когда-то ботинки. Он еще успел почистить их листьями, которые распадались у него в руках.
      Волшебство! Его стошнило от волшебства. Фуга обманула его, ослепила лживыми посулами, заставила воровать и убивать. Ложь, все ложь, теперь он ясно это видел. Когда он уже готовился схватить добычу, она испарилась, оставив его тем, кем он был – несчастным Кукушонком в грязи и крови.
      Он невиновен, его просто обманули. Он не хотел никому причинить вреда. В чем его можно обвинить, кроме наивности? Во всем виновны Чародеи, творцы чар и лжи. Они сами навлекли на себя гибель, сделав его невольным виновником этого.
      Он выбрался из распадающейся Фуги и начал карабкаться вверх по склону. Свежий ветер немного отрезвил его. Он пах морем и чистотой, и в этом запахе был последний шанс сохранить рассудок.
      Он содрал с себя пиджак, ненавистный плод чар. Его первой ошибкой было то, что он принял от Колдуньи этот подарок. Нужно было тогда же растоптать его ногами, как он сделал сейчас. Потом он швырнул дар Чародеев на скалы, где он и расплакался, как безногий самоубийца.
      Туда бы и всех этих сволочей, подумал он. Но они выжили, изворотливые твари. Их ничем не выморишь, как клопов. Но... он еще жив, значит, битва не окончена.
      Стоя на холме, он покаялся не знать ни дна, ни отдыха, пока не покончит с этими ублюдками.
       Бич, называла его Иммаколата.
      Ему понадобится союзник, а кто может стать лучшим союзником, чем безымянная грозная сила, от которой они прятались целый век?
      Теперь им негде прятаться. Бич найдет их. Бич.Ему нравилось, как это звучит.
      Но еще больше ему понравится шорох пепла, в который превратятся его враги.

1

2

3

1

2

3

1

2

3

      Расстояние на террасе было так же трудно определить, как и среди песка. Горизонт тонул в песчаном мареве. Постоянный ветер не смягчал солнечного жара, а только затруднял путь. Но ничто не могло преградить путь Шэдвеллу. Примерно через час он остановился и указал куда-то:
      – Там.
      Хобарт ничего не увидел.
      – Черт, да смотрите же!
      На этот раз Хобарт увидел какое-то повышение уровня земли.
      – Что это? – спросил он, крича, чтобы заглушить свист ветра.
      – Стена!
      Это действительно была стена, хотя многочисленные провалы делали ее больше похожей на гряду холмов. За стеной не было видно никакого строения, но чем ближе они подходили, тем больше становилась видна грандиозность сооружения. Стена поднималась над пустыней на полсотни футов и уходила за горизонт в обе стороны.
      В двадцати ярдах караван остановился. Шэдвелл подошел к стене один и потрогал горячий камень. Казалось, стена высечена из цельной скалы или отлита неведомым строителем из лавы – он не видел соединения камней.
      – Здесь должны быть ворота, – сказал он. – Нужно искать.
      День клонился к вечеру, и солнце чуть поутихло. Но ветер дул с прежней свирепостью, словно пытаясь оттащить их от стены.
      Они шли вдоль нее около часа, но не нашли никаких ворот. Кое-где стена обвалилась, но чересчур высоко, чтобы влезть.
      – Кто ее построил? – спросил Хобарт.
      – Древние.
      – Чтобы отгородиться от пустыни?
      – Чтобы отгородиться от Бича.
      Ветер немного изменил направление. Причину этого первым понял ибн Талак.
      – Там! Там! – закричал он, указывая на песчаный вихрь, исчезающий за стеной в пятистах футах от них. Когда они подошли ближе, они увидели, что кусок стены рухнул, открыв проход.
      Шэдвелл вскарабкался на один из камней.
      – Что вы видите? – спросил Хобарт.
      Шэдвелл не отвечал, разглядывая то, что предстало его взору.
      На другой стороне стены не было ни дворцов, ни пирамид. Только песок, бесконечный песок.
      – Ничего, – ответил Хобарт сам себе, тоже влезая на камень.
      – О Господи... ничего.
      Шэдвелл спрыгнул с камня и пошел прочь от стены. Да, ничего. С чего он взял, что здесь кто-то есть?
      А может, то, что они ищут, находится под песком? Может, Бич похоронен здесь живым? Если так, то как его освободить?
      Повинуясь внезапному импульсу, он начал карабкаться на стену. Когда он, наконец, забрался наверх, он увидел ту же безжизненную пустыню и стену, уходящую за горизонт. Но не это привлекло его. Песчаные холмы по эту сторону стены соединялись в какой-то узор. Это напоминало изображения птиц и богов, созданные индейцами Южной Америки. Но кто сделал это?
      Может быть, ночью он узнает ответ.
      – Мы заночуем здесь, – объявил он, спустившись.
      – Внутри или снаружи? – спросил Хобарт.
      – Внутри.

      Ночь упала, как занавес. Джабир разжег огонь у стены, вдали от ветра, и они поели и выпили кофе. Они слишком устали, чтобы говорить, и просто сидели и смотрели на огонь.
      Шэдвелл не мог уснуть. Ветер немного стих, его вой превратился в убаюкивающий шепот, и, наконец, глаза торговца сомкнулись. Навалилось забытье.

* * *

      Сквозь сон он услышал голос Джабира. Вернее, крик. Он нехотя открыл глаза.
      Ветер совсем стих. Вверху на безукоризненно ясном небе дрожали звезды. Костер погас, но при звездном сиянии было ясно, что арабов нет на месте. Он встал и разбудил Хобарта.
      В это время его глаза уловили невдалеке какое-то движение. Он пригляделся и не поверил зрению.
      Там росли цветы, густо покрывая песок. Он поднял голову, и его пересохшая глотка исторгла возглас удивления.
      Барханы исчезли. На их месте колыхались джунгли высотой со стену, протягивая к нему листья размером с человека.
      Какой-то миг он сомневался в своем здоровье, пока не услышал рядом шепот Хобарта:
      – Боже мой!
      – Вы тоже видите?
      – Вижу... сад.
      – Сад?
      Это слово плохо подходило к растительному хаосу. Но более внимательный осмотр удостоверил, что в кажущейся анархии присутствует порядок. Там были дорожки, лужайки, клумбы. Это действительно оказался сад, отличающийся от привычного только полным отсутствием пигмента в его листьях и цветах.
      Шэдвелл разглядел все это, когда из дебрей раздался новый крик. Голос принадлежал ибн Талаку, и Шэдвелл пошел на него, по щиколотку увязая в мягкой земле. Крик не умолкал.
      Ибн Талак замолчал, когда он проходил по одному из тенистых бульваров. Теперь было неясно, куда идти. В саду не шевелился ни единый листок.
      Его заставил оглянуться недоуменный возглас Хобарта. В Круговерти его шаги рождали жизнь, здесь – убивали. Там, где он ступал, трава просто исчезала.
      Глядя на белые пятна своих следов, он понял секрет сада и дотронулся до ближайшей к нему ветки с цветами. Она мгновенно осыпалась песком, как и ее соседка.
      Барханы не уступили на ночь место саду: они сталисадом, мертвым песчаным садом, мгновенно воздвигнувшимся по чьему-то приказу.
      Он почувствовал внезапный гнев и ворвался в гущу растительности, превращая ее в фонтаны песка.
      – Волшебство! – кричал он. – Грязное волшебство!
      Он бы не остановился, пока не вытоптал весь сад, но тут до него донесся зов Бича, тот же, что и раньше. Он повернулся к Хобарту.
      – Где он?
      – Не знаю, – Хобарт чуть отступил. – Везде.
      – Эй, где ты? – закричал Шэдвелл в гущу фальшивого сада. – Покажись!
      – Не надо, – взмолился Хобарт.
      – Это же ваш дракон. Нам нужно его увидеть.
      Хобарт покачал головой. Он не хотел видеть того, кто живет здесь. Но Шэдвелл поймал его за руку.
      – Нет, мы посмотрим на него вместе.
      Хобарт стал вырываться, но тут в конце аллеи начала вырисовываться какая-то фигура.
      Она поднималась выше деревьев. Ее белая костяная голова висела на высоте двадцати пяти футов. Она все еще выла, но рта у нее не было. Не было ничего, кроме огромного количества глаз. Без век и ресниц, они в несколько рядов расположились по бокам головы. Чудовище непрестанно меняло форму; казалось, оно состоит из жидкого огня. По бокам его вырастали крылья, горбы и другие причудливые образования. Оно выглядело то громадным и плотным, то рассыпающимся, как огненное конфетти.
      Вой стих так же внезапно, как и начался.
      Бич остановился.
      Шэдвелл отпустил Хобарта. От того исходил запах дерьма. Бывший инспектор упал на землю, чуть поскуливая. Шэдвелл оставил его там и стал смотреть на Бича, ищущего своей меняющей форму головой непрошеных гостей.
      Он не собирался бежать. Что толку? Вокруг лежали тысячи миль песка. Все, что он мог, – остаться на месте и принять свою участь.
      Прежде чем он успел сказать хотя бы слово, песок под его ногами задвигался. Похоже, Бич намеревался похоронить его заживо. Но песок обнажил только пространство в несколько футов, где лежало тело ибн Талака. Араб был обнажен и страшно изуродован – кисти рук сожжены до костей, то же произошло с гениталиями, вместо глаз зияли черные пятна. Рот раскрылся в последнем беззвучном крике.
      Шэдвелл отвел глаза, но Бич показал ему еще не все. Песок задвигался снова, на этот раз справа, и открылось другое тело, Джабира. Мальчик лежал на животе, его ягодицы были сожжены, шея свернута, как у цыпленка.
      – Зачем? – вырвалось у Шэдвелла.
      Медленный взгляд Бича заставил его замолчать. Он, казалось, не слышал или не понимал. Может, он выжил из ума в этом безмолвии?
      Потом где-то между бесчисленных глаз и огненных крыльев зародился ослепительный свет и поплыл к Шэдвеллу. Его стремительность позволяла надеяться, что смерть хотя бы будет быстрой. Удар смял торговца и бросил его наземь; череп был готов треснуть. Но смерть не пришла. Вместо этого боль мгновенно утихла, и в его мозгу всплыл образ огненного колеса, в центре которого пылали глаза Бича.
      Потом колесо исчезло, и его сменило другое видение – он плыл высоко над землей, над песчаным садом. Он понял, что видит все это глазами Бича, из его головы. Потом земля под ним стала стремительно приближаться.
      Там, на песке, стоял на четвереньках голый Джабир, сзади которого сосредоточенно двигался ибн Талак. Шэдвеллу сцена показалась малоприятной, но достаточно безвредной. Он видал – и делал – вещи похуже. Но он разделял с Бичом не только зрение, но и мысли, и в этих мыслях он прочитал гнев.
      Шэдвелл уже видел результат гнева Бича и не хотел наблюдать его снова, но у него не было выбора. Как в замедленном кино, он смотрел на летящий к злосчастной паре огонь, отрывающий их друг от друга и выжигающий согрешившие места. У них было время помучиться – он уже слышал их страшные крики, – и молить о пощаде, но огонь не знал снисхождения. Под конец Шэдвелл сам рыдал и кричал, умоляя прекратить пытку. Наконец все было кончено, и тела занесло песком. Лишь тогда Бич вернул ему его собственное зрение. Перед ним предстал песок, на котором он лежал, весь в следах рвоты.
      Он некоторое время не знал, где он и что с ним. Потом поднял голову и посмотрел на Бича.
      Тот опять сменил форму. Уменьшившись до размеров человека, он сидел на бархане, повернув свои бесчисленные глаза к звездам.
      Хотя образы в его мозгу померкли, Шэдвелл знал, что это существо все еще читает его мысли. Попытка обмана – и он повторит судьбу Джабира и ибн Талака.
       Шэдвелл...
      Он слышал свое имя, хотя новое воплощение Бича по-прежнему не имело рта. Но зачем ему рот, если он говорил в мозгу?
       Я вижу тебя.
      Сказал он, вернее, передал эту мысль Шэдвеллу.
       Я вижу тебя. Я знаю, кто ты.
       –Я этого и хотел, – сказал торговец. – Я хочу, чтобы ты знал, кто я. Поверь мне.
       Ты не первый, кто пришел сюда. Другие приходили. И уходили.
      Шэдвелл слишком хорошо знал, кудаони уходили. Глазами Бича он успел увидеть тела, похороненные в песке. Но весь его страх был израсходован во время экзекуции, и теперь он говорил свободно.
      – У меня была причина прийти к тебе.
       Какая причина?
      Вот этот момент. Клиент задает вопрос, на который нужно ответить. Незачем ловчить, набивая цену. Здесь требуется правда и ничего, кроме правды.
      – Чародеи, – сказал он.
      Раскаленные проволочки в его мозгу чуть дрогнули, но Бич молчал. Даже его огненные крылья на миг замерли.
      Потом, страшно тихо, он повторил в голове Шэдвелла:
       Чародеи.
      Тут же в черепе торговца плеснула волна энергии. Огонь, из которого, по всей видимости, состояла не только физическая, но и духовная природа Бича, заплясал перед его глазами.
      Чародеи.
      – Ты знаешь, кто они?
      Песок под ногами зашуршал.
       Я забыл.
       –Это было давно.
       И ты пришел сказать мне это?
       –Я пришел напомнить.
       Зачем?
      Проволочки снова вздрогнули. «Он может убить меня в любой момент, – вновь подумал Шэдвелл. – Нужно быть осторожнее».
      – Они прятались от тебя.
       Да.
      – Все эти годы. Ты не мог их найти.
       А теперь?
      – Теперь они проснулись. Живут среди людей.
       Я забыл. Но ты мне напомнил. Спасибо.Проволочки ослабли, и на Шэдвелла нахлынула волна почти непереносимой радости. А он приносит не только смерть, этот Бич, что он еще может?
      – Могу я спросить?
       Спрашивай.
       –Кто ты?
      Бич поднялся со своего песчаного трона и засверкал ярче.
      Шэдвелл зажмурился, но свет проникал в самое его нутро, пока Бич изрекал свое вечное имя:
       Я зовусь Уриэлем.
      Он знал это имя. В детстве он заучил имена ангелов и архангелов, и Уриэль был одним из них, могущественным среди могущественных. Его звали Огнем Господним. Шэдвелл вспомнил похороненные в песке, сожженные тела. Ангельское пламя. Господи, зачем он пришел сюда?..
      Он вспомнил еще один из атрибутов этого ангела. Уриэль охранял врата Эдема.
       Эдем.
      При этом слове огонь вспыхнул с новой силой. Несмотря на века забвения и дикости, это существо все еще было ангелом и помнило свою славу.
       Были те, кто звал это место Эдемом. Но я никогда не называл его так.
       –А как?
       Рай, —ответил ангел, и в мозгу Шэдвелла вспыхнула новая картина. Он увидел тот же сад, только деревья в нем были не песочными, а живыми, во всем зеленом буйстве, напоминающем растительность Круговерти. Набухала завязь, раскрывались цветы, наливались соком фрукты. Но здесь не было торопливости Круговерти: во всем застыла спокойная, напоенная светом торжественность, и вспышки света проносились меж ветвей, как ожившие духи.
       Это место творения. Где все становится собой.
       –Становится?
       Обретает форму, чтобы выйти в мир.
       –И Адам с Евой?
       Я их не помню.
       –Прародители людей.
       Люди рождались из грязи в тысяче мест, но не здесь. Это обитель высших духов.
       –Чародеев?
      При этом слове образ сада содрогнулся, и меж деревьев появились чьи-то фигуры, крадущиеся, как воры.
       Они вышли отсюда, —сказал ангел, и на глазах у Шэдвелла из земли стали подниматься деревья с человеческими лицами. – Но они появились случайно. Мы, духи, не знали их. Они не наши.
       –Но они выросли.
       Выросли. И стали любопытными.
      Шэдвелл начал понимать.
      – Они захватили мир.
      Ангел вздрогнул, и на Шэдвелла обрушились новые образы. Он увидел, как праотцы Чародеев – нагие, всех размеров и цветов, кто с хвостом, кто с зачатками крыльев, – перелезают через стену.
      – Они сбежали.
       От меня не сбежишь. Когда духи ушли, я остался охранять ворота Рая.
      В этом Книга Бытия была права. Страж ворот с огненным мечом. Но ее писал человек, и он извратил все в соответствии с собственными моральными представлениями. Играл ли Бог здесь какую-то роль – сказать трудно. Во всяком случае, Шэдвелл сомневался, что Уриэля признали бы ангелом, появись он у ворот Ватикана.
      – А где эти духи?
       Я жду их.
      Он ждал их, пока не сошел с ума. Бесчисленные века одиночества, высохший сад, засыпаемый песком...
      – Ты пойдешь со мной, Я могу привести тебя к Чародеям.
       Ненавижу мир. Я однажды побывал там.
      Я отведу тебя прямо к ним. Ты закончишь свое дело и вернешься.
      Ненависть Уриэля к Королевству ощущалась почти физически. Но он не мог отказаться. Шэдвелл понял это и возликовал в душе.
       Может быть.
      Взгляд от Шэдвелла обратился к стене. Там стоял Хобарт: вернее, он цеплялся за стену, мертвенно-белый от ужаса.
       ...на этот раз... я пойду... в другом обличье.
      После этих слов свет вспыхнул ярче, и его лучи потянулись к Хобарту. Инспектор дико закричал, но свет вошел в него, не причинив вреда.
      Тут же фигура ангела на бархане исчезла, по земле прошла судорога, и песочные растения стали опадать. Через мгновение на месте упражнений Уриэля, пытавшегося воскресить былое великолепие Эдема, лежал ровный слой песка.
      Когда вихрь улегся, Шэдвелл оглянулся в поисках Хобарта. Тот стоял на стене, глядя вниз. На первый взгляд это был тот же Хобарт, с тем же бесцветным голосом. Но вопрос, который он задал, доказывал обратное.
      – Я теперь дракон? – спросил он.
      Шэдвелл взглянул на него. В глубине серых глаз инспектора притаилось сияние, какого он не видел с тех пор, как впервые внушил ему мысль об огне.
      – Да. Ты дракон.

* * *

      Они не стали медлить и тут же отправились в обратный путь, оставив Пустую Четверть еще более пустой, чем раньше.

1

2

3

4

5

1

2

3

4

1

2

1

2

3

1

2

3

4

      Ближе к рассвету снег повалил сильнее. Кэл сидел в отцовском кресле у окна и смотрел на мелькающие белые хлопья, зная, что уснуть ему уже не удастся. Придется сидеть а ждать, когда простучит первый утренний поезд. Через час уже начнет светлеть, а в полвосьмого он еще раз позвонит Глюку. Он звонил ему много раз последние дни, но без всякого успеха. Глюка не было дома. Может быть, пришельцы, которых он так долго искал, наконец навестили его.
      В переднюю дверь постучали. Он взглянул на часы: полчетвертого. Кого это черт принес в такую рань?
      Он спустился в холл. Кто-то скребся в дверь с той стороны. Собака?
      – Кто там?
      Ответа не было. Звуки прекратились. Кэл отпер замок и распахнул дверь. Вместе со снегом в дом ввалился де Боно. Его едва можно было узнать: обожженное, скривившееся от боли лицо. Однажды он обманул огонь, но теперь огонь нашел его.
      Кэл склонился над юношей. Его глаза, мигнув, открылись.
      – Кэл...
      – Я вызову «скорую»...
      – Нет. Это небезопасно.
      Его взгляд отбил у Кэла охоту спорить.
      – Я заведу машину, – сказал он и, взяв ключи, пошел к двери. Но тут его желудок сдавила судорога – знакомый симптом из сна, означающий, что чудовище близко.
      Он вгляделся в темноту. На улице было пусто и тихо; он слышал только учащенное биение собственного сердца.
      Когда он вернулся к де Боно, тому удалось на время справиться с болью. Он привстал.
      – Он идет... за мной...
      На дальнем конце улицы залаяла собака.
      – Кто? – спросил Кэл, продолжая смотреть вдаль.
      – Бич.
      – О Господи!
      Лай подхватили другие собаки. Это был тревожный лай, вызванный приближением чего-то страшного.
      – Нужно идти, – сказал Кэл.
      – Боюсь, я не смогу.
      Кэл посмотрел на де Боно. Его раны были серьезны, но не кровоточили – огонь запечатал их черной коркой. Лицо его, покрытое бисеринками пота, по цвету не отличалось от снега.
      – Я отведу тебя к машине, – Кэл поднял де Боно на ноги. Тот пытался идти, но голова его бессильно упала на плечо Кэла.
      – Огонь сжег меня...
      – Все будет нормально.
      – Он меня сожрал...
      – Хватит болтать. Иди.
      Кэл кое-как впихнул юношу на пассажирское сиденье, а сам сел за руль, поминутно оглядываясь. Снег шел все сильнее, и улица плохо просматривалась.
      Собаки вдруг перестали лаять. Они выполнили свою сторожевую обязанность; теперь пора было позаботиться о спасении: Кэл захлопнул дверь и включил газ. Машина не заводилась.
      – Он близко, – прошептал де Боно.
      Кэл и сам это знал. Он снова повернул ключ, и на этот раз двигатель заработал. Нужно было как можно быстрее уезжать, но проклятый снег затруднял путь. Буксуя и виляя из стороны в сторону, машина ползла вперед. Снег и туман превратили родную Чериот-стрит в незнакомую, враждебную территорию, которая не была уже частью Королевства. Она принадлежала Бичу, и он поймал их в плен. Ничего не видя, Кэл наудачу повернул вправо. Тут де Боно подскочил вверх.
      –  Назад!
      – Что?
      – Назад! О Боже! Назад!
      Он ухватился обожженными руками за панель управления, с ужасом глядя в темноту впереди.
      – Он там! Там!
      В тумане двигалось что-то большое. Кэл не мог его толком рассмотреть, но понял, что оно больше, чем казалось ему во сне.
      Он попытался развернуть машину. Туман заслонял дорогу. Непонятно было, где враг. Или он везде,со всех сторон?
      Де Боно вскрикнул и упал ничком на сиденье. Впереди из тумана выступил Бич.
      Сначала Кэл ничего не понял. Перед ним стояли две фигуры, соединенные каким-то образом воедино. Хобарт, бледный и окровавленный в десятках мест, с черным, выжженным ртом, и громоздящаяся над ним чудовищная бледная фигура.
      Кэл глядел на Бича. Он был темным и сияющим, прекрасным и отвратительным, соединяющим все зло мира и совершенно пустым. Состоящая из парадоксов живая крепость глаз и огня.
      Де Боно рванул ручку дверцы и попытался выскочить. Кэл, удерживая его, нажал акселератор, в этот момент Бич испустил струю белого пламени. Она ударила в землю в двух шагах от машины.
      Хобарт открыл рот, и оттуда раздался неописуемый голос:
      –  Я вас вижу.
      Де Боно все же вылез из машины и скрылся в тумане, успев крикнуть Кэлу:
      – Беги!
      Кэл последовал за ним и сделал несколько неуверенных шагов. Ему со всех сторон мерещились глаза. Впереди в тумане стоял еще кто-то. Да, это поистине была ночь встреч: сначала де Боно, потом Хобарт, и вот теперь – Кэл не сразу поверил в это – Шэдвелл.
      Он видел этого человека во многих ролях. Торгаш, расточающий улыбки и обещания; обманщик и обольститель; пророк-завоеватель. Но таким он видел его впервые. На сером, исхудавшем лице жили только глаза – всегда небольшие, они теперь казались громадными и горели лихорадочным огнем.
      Он смотрел, как Кэл пятится назад к машине.
      – Бежать некуда, – сказал он усталым голосом. – Он найдет тебя везде, Муни. Это ангел, и он всевидящ.
      – Ангел? Это?
      Туман справа и слева дрожал, как живой. Кэл мог еще попытаться убежать, но вид Шэдвелла и его слова приковали его к месту.
      – Его зовут Уриэль. Пламя Господа. И он пришел покончить с волшебством. Это его единственная цель. Волшебства больше не будет. Отныне и вовеки.
      Туман задрожал снова, но Кэл все смотрел на торговца, не в силах понять, что в нем изменилось еще.
      – Это мой дар миру. Я уничтожу Чародеев не ради выгоды, а из любви к людям.
      Тут Кэл понял. Изменения касались костюма. Пиджак Шэдвелла, который в свое время разбил сердце Брендана и многих других, исчез. Вместо него на торговце было новое пальто, не имеющее, по всей видимости, никакого отношения к чудесам.
      – Мы покончим с волшебством и обманом. Со всем этим...
      Тут туман прорезал страшный крик, который тут же оборвался. Последний крик де Боно.
      – Ублюдок! – вырвалось у Кэла.
      – Они обманули меня, – продолжал Шэдвелл. – Ужасно обманули. Завлекли лживыми посулами, заставили проливать кровь...
      – А что ты делаешь сейчас? Не проливаешь кровь?
      Шэдвелл поднял руки.
      – Я пришел с пустыми руками, Кэлхоун. Это мой дар тебе. Пустота.
      – Не нужны мне твои проклятые дары.
      – Нужны. Они ведь и тебя обманули. Но я покончу с этим.
      В его голосе слышались искренние нотки политикана, доказывающего избирателям необходимость бомбы. Эта искренняя убежденность пугала больше, чем истерика.
      Кэл подумал, что Шэдвелл-актер не исчез. Он просто так заигрался, что сам начал верить в свою роль. Это был его триумф: Шэдвелл Обнаженный.
      Туман задрожал с новой силой. Уриэль возвращался. Кэл еще раз взглянул на Шэдвелла, чтобы запомнить эту новую его маску, потом повернулся и побежал.
      Позади него взорвалась машина. Волна взрыва ударила его в спину и бросила вперед.
      – Стой! Я тебя вижу! – крикнул Шэдвелл.
      Он опять лгал. Теперь туман был союзником Кэла. Он бежал среди знакомых домов, которые не мог узнать, торопясь успеть домой до огня. Там книга Сюзанны, которую он обещал сохранить.
      Дважды он падал, вставал и бежал опять. У железнодорожного моста он перелез через заграждение и выбежал на пути. Туман здесь был не таким густым, и он быстро добрался до калитки на заднем дворе своего дома. Пробегая мимо голубятни, он вспомнил, что должен сделать еще одно дело. Но сначала книга. Он ворвался в дом – сердце бешено колотилось о ребра – и поднялся наверх. Бич вот-вот будет здесь. Не время для сентиментальных прощаний; дай Бог успеть взять самое необходимое. Он схватил книгу, пальто, потом стал искать кошелек. Выглянув в окно, он увидел, что туман добрался и сюда. Запихнув кошелек в карман, он выскочил во двор.
      У голубятни он замешкался. Он не мог взять 33-го и его голубку с собой, но мог хотя бы дать им шанс на спасение. Голуби тоже чувствовали опасность – едва он открыл клетку, как они взлетели в воздух, поднимаясь выше и выше, навстречу падающему снегу.
      Уже выбегая на железную дорогу, он подумал, что никогда больше не увидит дом, где прошла вся его жизнь. Он повернулся и попытался запомнить все, что видит: крышу, окна родительской спальни, сад, пустую голубятню. С этим домом было для него связано многое, но это всего лишь кирпич и известка. Пусть враг забирает его, как забрал Фугу.
      Запомнив все, что мог, он повернулся и побежал по шпалам. Ярдов через двадцать он услышал позади грохот начавшегося разрушения.

1

2

3

4

      Святые на фасаде церкви святых Филомены и Каликста давно ослепли от дождя и снега. Они не видели посетителей, пришедших в церковь вечером 21 декабря и не слышали, о чем они говорили у входа. Иначе они сорвались бы со своих пьедесталов и помчались предупредить Англию, что в сердце ее появился ангел. Но Англии в эту ночь не нужны были святые; ей хватило мучеников.

* * *

      Хобарт стоял в дверях церкви, и огонь Бича просвечивал сквозь его горло. Он держал Шэдвелла за руку.
      – Это ведь церковь, —недоуменно сказал он не голосом Уриэля, а своим собственным. Ангел иногда отпускал его на волю, чтобы потом рвануть поводок обратно.
      – Да. Церковь. И мы ее уничтожим.
      Хобарт мотнул головой.
      – Не могу.
      Шэдвелл уже устал спорить. Это был не первый их визит за день. С Чериот-стрит ангел повел их по другим местам в округе, где, как он помнил, раньше скрывались Чародеи. Но ни в одном из этих мест не оставалось следов волшебства. Погода портилась с каждым часом, и Шэдвелл чувствовал себя усталым и озябшим. Он опасался, что Уриэль, не найдя жертв, взбунтуется, поэтому и привел его сюда, где уж точно скрывалось волшебство. Здесь Иммаколата когда-то держала Палача. Здесь, в этой то ли могиле, то ли колыбели, аппетит Уриэля можно было удовлетворить хотя бы на сегодня.
      – У нас есть внутри дела, – сказал он вместилищу Уриэля. – Работа для Бича.
      Но Хобарт все еще сопротивлялся.
      – Божий дом. Нельзя его уничтожать.
      Забавно. Он, урожденный католик, и Пламя Господа, Уриэль, готовы стереть с лица земли этот жалкий храм, а Хобарт, который верил только в Закон, спорит с ними. Этот человек носил у сердца не Библию, а книгу дурацких сказок. Может, он чувствует приближение смерти и торопится замолить грехи? Как бы то ни было, Шэдвелл был непоколебим.
      – Ты же дракон, Хобарт. Вспомни об этом.
      Бывший инспектор покачал головой, и свет в его горле вспыхнул ярче.
      – Ты хотел огонь и получил его.
      – Я не хотел, – слова его начали путаться. – Забери... его... назад...
      Потом из его рта вырвался клуб дыма. И вместе с ним – голос Уриэля.
      –  Хватит спорить.
      Хобарт, дрожа, как в лихорадке, еще пытался овладеть своим телом, и Шэдвелл поторопился увести его из поля зрения прохожих.
      – Там, внутри, Чародеи. Твои враги.
      Ни ангел, ни Хобарт не слышали его. Инспектор проявил неожиданную строптивость, и Уриэлю пришлось побороться, время от времени швыряя непокорное тело об стену.
      Голова Хобарта повернулась к Шэдвеллу, и из его дымящегося рта глухо донеслось последнее:
      – Я... не хочу...
      – Поздно, – Шэдвелл вытер брызги крови на лице.
       – Он знает это, —ответил Уриэль. – Он теперь дракон.
      Хобарт зарыдал: слезы мгновенно высыхали на пылающем лице.
      –  Не бойся, —Уриэль явно пытался подражать Шэдвеллу. – Слышишь меня, Хобарт?
      Голова судорожно качнулась, словно мускулы шеи отказывались ее держать.
      – Пошли?
      Голова качнулась еще раз. Хобарт отпустил руку Шэдвелла и на негнущихся ногах шагнул в дверь.
      Внутри было пусто и пахло ладаном.
      –  Я чувствую чары, —пророкотал Уриэль.
      – Конечно, – Шэдвелл еле поспевал за ангелом. Он думал, что тот проявит какое-то почтение к алтарю, но Уриэль миновал его, не удостоив взглядом, и прошел прямо к двери, ведущей в подземелье. Один взгляд – и дверь слетела с петель. Помещение наполнилось дымом. Они начали спуск.
      Внизу горел свет: должно быть, в святилище их кто-то ждал. Уриэль двигался по коридорам, сбивая со своих мест гробы и развеивая их содержимое в прах. Его тело – измученное тело Хобарта – окружали огненные ленты. На полпути дорогу им преградил священник, бледный, как будто уже мертвый.
      – Кто вы?
      – Отойди, – скомандовал Шэдвелл.
      – Убирайтесь! Вы осквернили святилище!
      Уриэль остановился и одной рукой схватил себя за волосы, поворачивая лицо к стене. Шэдвелл понял, что Хобарт опять пытается восстановить контроль над телом. Немедленно тело начало содрогаться, пока ангелу не удалось снова повернуть голову. Священник не использовал последний шанс спастись – он стоял на том же месте, глядя ангелу в лицо.
      Этот взгляд оказался для него последним. Шэдвелл не видел такого даже на Рю-стрит. К горлу его подступила тошнота, но он был слишком любопытен и не отвел глаз, пока огонь пожирал тело священника. Все это заняло несколько секунд, после чего Уриэль двинулся дальше. Шэдвелл – за ним, морщась от невыносимого жара. Огонь не щадил ничего – гробы, кости мертвецов, даже сами кирпичи: все пылало.
      У двери святилища Шэдвелл замешкался. Это были владения Иммаколаты, и здесь она принимала поклонения верующих, как богиня. Он никогда не верил в ее божественность; так откуда же этот внезапный страх?
      Он получил ответ, войдя внутрь. Она была здесь, его любимая и ненавидимая Колдунья, где-то рядом. Смерть не властна над ней.
      – Богиня, – услышал он собственный шепот.
      Он не успел предупредить Уриэля. Второй священник, совсем мальчишка, бежал за ангелом, занося нож. Хобарт закрыл лицо, пытаясь не допустить второго убийства, и священник воткнул нож ему в бок. Когда он замахнулся для второго удара, пламя Уриэля прошло через пальцы инспектора, сжимая их, и обрушилось на юношу. Он отлетел на кучу костей, уже превращаясь в пепел, как его коллега.
      Уриэль запек рану одним взглядом, потом повернулся к Шэдвеллу. Один бесконечный миг торговцу казалось, что сейчас Бич сожжет и его.
      –  Не бойся, —сказал ангел.
      Чуть раньше он смог успокоить и Хобарта – без слов. Теперь инспектор не сопротивлялся, хотя обе его руки почернели и скрючились, как клешни. Он только чуть всхлипывал от боли или от сознания того, что его тело используется для таких зверств.
      Потом Уриэль обратил внимание на стены.
      –  Мне нравятся эти кости, —сказал он, и щупальца света протянулись от него, пробегая по черепам и ребрам мертвецов.
      Наступило молчание, нарушаемое лишь потрескиванием огня в коридоре. И тут Шэдвелл услышал голос Иммаколаты – самый тихий в мире шепот.
      – Что ты наделал?
      Он оглянулся. Ангел продолжал рассматривать макаберный узор на стене. Он ничего не слышал.
      – Что ты наделал? – опять спросила она. – Он не знает, что такое жалость.
      – А ты знала?
      – Я не знала, что я такое. Думаю, Бич тоже.
      – Его зовут Уриэль, и он ангел.
      – Чем бы он ни был, ты не удержишь его.
      – Удержу. Он слушается меня.
      – Зачем лгать? Я же вижу, что ты его боишься. Их прервал грохот. Оглянувшись, Шэдвелл увидел, что Уриэль сметает кости со стены, как хрупкий фарфор, и они с сухим треском падают на пол.
      Уриэль рассмеялся – этому его тоже научил Шэдвелл – совершенно безжизненным смехом. Ему понравилась игра, и он повернулся к другой стене, потом к третьей.
      – Вели ему остановиться, – прошептал призрак Иммаколаты. – Останови его, если не боишься.
      Но Шэдвелл только стоял и смотрел, как ангел очищает четвертую стену и переходит к потолку.
      – Ты следующий, – пообещала Иммаколата.
      – Нет, – Шэдвелл прижался к стене. Внезапно его охватил дикий страх.
      Сквозь оседающий прах он увидел глаза Уриэля, обращенные на него.
      – С кем ты шепчешься за моей спиной?
      Шэдвелл поглядел на дверь. Как далеко он успеет убежать? От силы на пару ярдов. Спасения не было.
      –  Где она? —потребовал ангел. Кости дрожали от его голоса. – Пусть покажется.
       –Она будет лгать тебе. Скажет, что я любил волшебство. Не верь ей, это не так. Она все лжет...
      Бесчисленные глаза ангела устремились на него, и он замолчал.
      –  Не бойся. Я знаю все, что ты можешь от меня скрыть. Все твои жалкие желания. Мне это нравится.
       –Правда?
      –  Правда. Но эту женщину я хочу убить. Она чародейка. Пусть покажется, и я убью ее.
      – Она уже мертва.
      –  Так зачем она прячется?
       –Я не прячусь, – и кости на полу заволновались, как море, когда из них поднялся призрак. Он просто сложился из обломков костей, и Шэдвелл каким-то образом понял, что это дух не одной, а всех трех сестер. То, чем они стали в иной жизни.
      – Зачем мне прятаться? – произнес этот памятник Иммаколате, Магдалене и Ведьме. – Вот я. Ты рад?
      –  Что такое «рад»?
       –Не прикидывайся. Ты чужой в этом мире.
      –  Я уже был здесь.
       –И ушел. Уходи опять.
      –  Когда все Чародеи будут мертвы. Это мой долг.
       –Долг? – кости содрогнулись в беззвучном смехе.
      –  Что тут смешного?
       –Ты так уверен в себе. Думаешь, что ты один.
      –  Я один.
       –Ты просто потерявшаяся деталь чего-то большего.
      –  Я Уриэль. Я охранял ворота.
       –Там нечего уже охранять. Пойми это.
      –  Я Уриэль. Я охранял...
       –Посмотри на себя. Брось этого человека, шкуру которого ты носишь, и посмотри на себя.
      –  Я Уриэль!
       Сэтими словами он выплеснул свою ярость на костяную статую. Шэдвелл заслонился руками от бушующего огня, стирающего следы Колдуньи. Ангел не успокоился, пока не превратил в пепел все, что было в святилище.
      После этого он успокоился, присев на пол и держа в руках обожженный череп.
      –  Может быть, нужно очистить мир не только от Чародеев? Люди тоже испорчены.
      Это было высказано так спокойно, разумным тоном, что Шэдвелл сначала даже не понял.
      –  Может, нужно уничтожить все живое?
      Он смотрел на Шэдвелла в упор. В нем не осталось ничего от Хобарта и вообще от человека. Это был дух, невероятно древний и невероятно безжалостный.
      –  Я задал вопрос.
      Шэдвелл пробормотал что-то одобрительное.
      –  Тогда мы зажжем огонь.
      Уриэль пошел к выходу, откуда все еще доносился треск горящих гробов.
      –  Такой огонь! —добавил он с воодушевлением и начал подниматься наверх, к мирно спящему Королевству.

1

2

1

2

1

2

3