Брир не был против изменения погоды. На улице все время было слишком душно, а дождь с его символическим очищением доставлял ему чувство комфорта. Хотя уже много недель он не чувствовал никаких спазмов боли, на жаре у него все зудело. Даже не от какого-то материального желания. Это было более фундаментальное раздражение: ползущее ощущение на или под кожей, которую не покрывают мазью. Моросящий дождь как-то забивал это, за что он был благодарен. То ли за дождь, то ли за то, что он собирался встретиться с женщиной, которую любил. Хотя Кэрис и нападала на него несколько раз (он носил свои раны на теле как трофеи), он простил ей ее посягательства. Она понимала его лучше, чем кто-либо другой. Она была единственная – богиня, несмотря на волосы на теле, – и он знал, что если сможет увидеть ее снова, показаться ей самому, коснуться ее, все будет хорошо.
      Но сначала он должен был дойти до дома. У него заняло некоторое время найти такое такси, которое бы остановилось перед ним, но и этот шофер подвез его только часть пути и потребовал выметаться, говоря, что его запах отвратителен и что иначе ему не найти ни одного другого пассажира за весь день. Пристыженный этим слишком публичным отторжением – таксист вышвырнул его по дороге – Брир убрался на тихие улочки, где, как надеялся, над ним не будут глумиться и хихикать.
      И в одном из таких захолустных переулков, в нескольких минутах ходьбы от того места, где его ждала Кэрис, какой-то молодой человек с синей татуировкой ласточек на шее вышел из дверей, чтобы предложить Пожирателю Лезвий свою помощь.
      – Эй, приятель! Ты выглядишь больным, знаешь? Позволь мне предложить тебе руку.
      – Нет, нет, – пробурчал Брир, надеясь, что добрый самаритянин оставит его в покое. – Все отлично, правда.
      – Но я настаиваю, – сказал Свэллоуз, делая шаг, чтобы обогнать Брира, и затем становясь на пути Пожирателя Лезвий. Он поглядел вверх и вниз по дороге – нет ли свидетелей, – прежде чем втолкнуть Брира в дверь кирпичного дома.
      – Держи рот закрытым, приятель, – сказал он, вытаскивая нож и приставляя его к забинтованному горлу Брира. – И с тобой ничего не случится. Просто выверни карманы. Быстро! Быстро!
      Брир не шевельнулся. Неожиданность атаки ошеломила его; и от способа, каким юноша схватил его обвязанное горло, слегка закружилась голова. Свэллоуз провел ножом по бинту, желая пояснить свою мысль. От жертвы плохо пахло, и вор хотел закончить дело как можно быстрее.
      – Карманы, приятель! Ты оглох? – он еще глубже вдавил нож. Человек и не вздрогнул. – Я это сделаю, приятель, – заверил вор. – Я разрежу твое вонючее горло.
      – Ох, – сказал Брир, ни мало не напуганный. Больше для того, чтобы успокоить свой тик, он порылся в кармане куртки и выгреб горсть разного имущества: несколько монет, несколько мятных лепешек, которые он сосал и пузырек одеколона. Он протянул все это с легким извиняющимся выражением на нарумяненном лице.
      – Это все, что у тебя есть? – Свэллоуз был в ярости. Он рванул куртку Брира и раскрыл ее.
      – Не надо, – предложил Брир.
      – Немного жарко в такой куртке, нет? – сказал вор. – Что ты там прячешь?
      Пуговицы оторвались, когда он рванул пиджак Брира под курткой, и теперь вор уставился, открыв рот, на нож и вилку, которые все еще торчали из живота Пожирателя Лезвий. Разводы высохшей жидкости, которая натекла из ран, были только чуть-чуть менее отвратительны, чем коричневое гнилое пятно, которое простиралось от подмышек до паха. В панике вор вдавил нож еще глубже в горло Брира.
      – Боже, приятель.
      Энтони, потеряв свое достоинство, свое самоуважение и, кроме того – чего он не знал, – и свою жизнь, сохранил только самообладание. Он поднял руку и схватил тревожащий нож и потную ладонь. Вор уступил ему через секунду. Брир, быстрее, чем можно было судить по его неуклюжести, вывернул руку назад и сломал запястье своего обидчика.
      Свэллоузу было семнадцать. Он прожил, передумал целую жизнь за эти годы. Он дважды видел, как убивают, он потерял свою девственность со своей единокровной сестрой – в четырнадцать, его страшно били, он уже видел смертные сны, он перепробовал все виды пилюль, которые только попадали в его дрожащие руки – это было, как он думал, тяжелое, деловое существование, полное приобретения мудрости. Но такое было внове. Ничего похожего, никогда. У него даже заболел мочевой пузырь.
      Брир все еще держал вора за беспомощную руку.
      – Отпусти меня... пожалуйста.
      Брир только посмотрел на него, пиджак на нем все еще был расстегнут, демонстрируя страшные раны.
      – Чего ты хочешь, приятель? Ты делаешь мне больно.
      Пиджак Свэллоуза был также раскрыт. Внутри находилось другое оружие, глубоко в кармане.
      – Нож? – спросил Брир, глядя на рукоять.
      – Нет, приятель.
      Брир потрогал. Юноша, жаждая подчиниться, вынул оружие и бросил под ноги Бриру. Это было мачете. Лезвие грязное, но очень острое.
      – Это твое, приятель. Давай, возьми его. Только руку мою отпусти.
      – Подними. Наклонись и подними его, – сказал Брир, и отпустил сломанную руку.
      Юноша сел на корточки и поднял мачете, затем подал его Бриру. Пожиратель Лезвий взял. Эта картина – он стоит над стоящей на коленях жертвой, с клинком в руках, – что-то ему напомнила, во Брир не мог точно понять, что. Картинку из книжки про жестокости, может быть.
      – Я могу убить тебя, – заметил он с некоторой отрешенностью.
      Эта мысль не ускользнула от Свэллоуза. Он закрыл глаза и стал ждать. Но удара не последовало. Человек просто сказал:
      – Спасибо.
      И вышел.
      Стоя на коленях около двери, Свэллоуз начал молиться. Он сам удивлялся этому приступу набожности, читая наизусть ту же молитву, что он и Хосанна, его сестра, произносили вместе до и после того, как согрешили.
      Он все еще молился, когда десять минут спустя дождь зарядил серьезней.

      Бриру потребовалось несколько минут, чтобы обойти Брайт-стрит в поисках желтого дома. Обнаружив его, он постоял снаружи некоторое время, готовясь. Она была там – его спасение. Он хотел чтобы их соединение было настолько прекрасным, насколько он сможет это сделать.
      Парадная дверь была открыта. Дети играли на пороге, оторванные от своих «классиков» и скакалок начавшимся дождем. Он прошел мимо них с осторожностью, заботясь о том, чтобы его подволакивающаяся нога не расплющила крошечную руку. Одна особенно очаровательная девочка заслужила от него улыбку, но она на нее не ответила. Он встал в холле, пытаясь вспомнить, где, как говорил Европеец, прячется Кэрис. На втором этаже, кажется?

* * *

      Кэрис услышала, как кто-то движется по площадке снаружи комнаты, но эти шаги мимо потертого дерева и шелушащихся обоев звучали за проливами без мостов, далеко от ее Острова. Она была в совершенной безопасности там, где находилась.
      Затем кто-то снаружи постучал в дверь: это был застенчивый, джентльменский стук. Сначала она не ответила, но когда стук повторился, сказала:
      – Уходите.
      После некоторого колебания, через несколько секунд, ручка двери слегка дернулась.
      – Пожалуйста... – сказала она вежливо, насколько была способна, – уходите. Марти нет дома.
      Ручка снова дернулась, на этот раз сильнее. Она услышала, как мягкие пальцы работают над деревом; или это было хлюпанье волн на берегу Острова? Она не могла понять это в достаточной степени, чтобы испугаться или даже только озаботиться. Марти принес хороший героин. Не самый лучший – такой она получала только от Папы, – но этот выметал прочь все клетки страха.
      – Не надо входить, – сказала она предполагаемому посетителю. – Уходите и возвращайтесь попозже.
      – Это я, – попытался сказать Пожиратель Лезвий. Даже сквозь легкую пелену солнца она узнала этот голос. Как мог Брир так шептать у ее двери? Ее мозг играет в плохие игры.
      Она села на кровати; шум давления на дверь возрос. Внезапно, устав от собственной деликатности, Брир толкнул дверь. Один раз, второй. Замок поддался слишком легко, и он, споткнувшись, вошел внутрь. Это не было игрой ума, это был он во всей своей славе.
      – Я нашел тебя, – сказал он, этот совершенный принц.
      Осторожно прикрыл за собой дверь и предстал пред ней. Она поглядела на него с недоверием: его сломанная шея, которую поддерживала самодельная конструкция из деревяшек и бинтов, его потертая одежда... Он занялся одной из своих кожаных перчаток, пытаясь снять, но та не поддавалась.
      – Я пришел, чтобы увидеть тебя, – сказал он ломающимся голосом.
      – Да.
      Он сдернул перчатку. Раздался мягкий, тошнотворный звук. С перчаткой содралось много кожи. Он протянул этот сочащийся лоскут ей.
      – Ты должна помочь мне, – сказал он.
      – Ты один? – спросила она у него.
      – Да.
      Это было по крайней мере что-то. Может быть. Европеец даже не знает о том, что этот здесь. Он пришел поухаживать, судя по этим патетическим попыткам на церемонность. Его флирт впервые возродился после того первого свидания в паровой. Она не закричала и ее не затошнило, и это подкрепило его неумирающую верность.
      – Помоги мне, – проныл он.
      – Я не могу помочь тебе. Я не знаю, как.
      – Позволь мне коснуться тебя.
      – Ты болен.
      Рука уже протянулась. Он шагнул вперед. Он что думал – она какая-то икона, талисман, коснешься один раз и исцелишься от всех болезней?
      – Милая, – сказал он.
      Запах был невыносим, но ее мозг, забитый наркотиком, бездействовал. Она знала, что нужно удрать, но как? Через дверь или, может быть, через окно? Или просто попросить его уйти и прийти завтра?
      – Пожалуйста, уходи.
      – Только коснуться.
      Рука была в нескольких дюймах от ее лица. Отвращение охватило ее, прервав летаргию, которую навеял Остров. Она отбросила его руку, испуганная даже этим кратким соприкосновением с его телом. Он выглядел обиженным.
      – Ты пыталась причинить мне боль, – напомнил он ей, – так много раз. Я никогда не причинял тебе боли.
      – Но ты хотел.
      – Он. Не я. Я хочу, чтобы ты была вместе с моими друзьями, там, где никто тебя не обидит.
      Его рука внезапно метнулась к ней и схватила ее за шею.
      – Ты никогда не уйдешь от меня, – сказал он.
      – Мне больно, Энтони.
      Он прижал ее к себе и наклонил голову, насколько позволяла шея. В пятне кожи рядом с правым глазом она заметила изменение. Чем ближе он был, тем яснее она видела жирную белую личинку, которая расположилась на его лице, похожая на яйцо, и зрела там, ожидая крыльев. Он знает, что стал домом для личинок мух? Или, может быть, это предмет гордости – быть засиженным мухами? Он собирался поцеловать ее – никакого сомнения. «Если он положит язык мне в рот, – подумала она, – я откушу его. Я не позволю ему этого сделать. Боже милостивый, я лучше умру».
      Он впился своими губами в ее.
      – Ты непростительно ведешь себя, – сказал тонкий голос.
      Дверь была открыта.
      – Отпусти ее.
      Пожиратель Лезвий убрал руки от Кэрис и отодвинулся от ее лица. Она выплюнула привкус его поцелуя и посмотрела вверх.
      Мамулян стоял в дверях. За его спиной стояли два хорошо одетых молодых человека: один с золотыми волосами, оба с улыбками победителей.
      – Непростительно, – снова сказал Европеец, и обратил свой рассеянный взгляд на Кэрис.
      – Ты видишь, что случается, когда ты сбегаешь из-под моей опеки? – сказал он. – Какие кошмары начинаются?
      Она ничего не ответила.
      – Ты одна, Кэрис. Твой давешний защитник мертв.
      – Марти? Умер?
      – В своем доме: пошел туда за героином.
      Догадавшись об ошибке, она оказалась чуть-чуть впереди него. Может быть, это даст Марти преимущество над ними, – то, что они думают, будто бы он мертв. Но это не было бы мудро – источать слезы. Она не трагическая актриса. Лучше притвориться неверящей, сомневающейся по крайней мере.
      – Нет, – сказала она, – Я вам не верю.
      – Собственными руками, – сказал белокурый Адонис из-за спины Европейца.
      – Нет, – настаивала она.
      – Да уж поверь, – сказал Европеец, – он не вернется. По крайней мере в этом можешь мне довериться.
      – Довериться тебе? – пробормотала она. Это было почти смешно.
      – Разве я не предотвратил твое изнасилование?
      – Он – твое создание.
      – Да, и будет наказан именно поэтому. Теперь, я надеюсь, что ты отплатишь мне за мою доброту, за мое своевременное появление, тем, что найдешь для меня своего отца. Я не потерплю никакого отлагательства, Кэрис. Мы возвращаемся на Калибан-стрит и ты найдешь его или, клянусь Богом, я выверну тебе кишки. Это мое обещание. Святой Томас отэскортирует тебя к машине.
      Рыжеволосый, улыбнувшись, выступил из-за своего белокурого товарища и подал Кэрис руку.
      – У меня очень мало времени, девочка, – сказал Мамулян и его изменившийся тон подтвердил это сообщение. – Так что, пожалуйста, дай спокойно разобраться с этим гнилым делом.
      Том вывел Кэрис на лестницу. Когда она вышла. Европеец обратил свое внимание на Пожирателя Лезвий.
      Брир его не боялся, он больше никого не боялся. Убогая комната, в которой они стояли друг против друга, была душной; он мог бы сказать, что здесь жарко, судя по поту на щеках и верхней губе у Мамуляна. Он сам был холоден; он был самым холодным человеком. Ничто не вызывало в нем страха. Мамулян, конечно, это разглядел.
      – Закрой дверь, – сказал Европеец белокурому мальчику. – И подыщи что-нибудь, чем можно его связать.
      Брир ухмыльнулся.
      – Ты ослушался меня, – сказал Европеец. – Я оставил тебя завершить дело на Калибан-стрит.
      – Я хотел ее видеть.
      – Она не твоя, чтобы на нее смотреть. Я заключил с тобой сделку и, как и все остальные, ты нарушил ее условия.
      – Маленькая игра, – сказал Брир.
      – Нет маленьких игр, Энтони. Ты, бывший со мной все это время, неужели ты не понял? Каждое действие значимо. Особенно игра.
      – Меня не трогает то, что ты говоришь. Все слова, только слова.
      – Я тебя презираю, – сказал Европеец. Грязное лицо Брира, обращенное к нему, выразило то ли тревогу, то ли раскаяние. Хотя Европеец знал, что сейчас у него есть превосходство, что-то в лице Брира заставило его насторожиться. В свое время Мамуляну служили и более отвратительные типы. Бедный Константин, например, чьи посмертные аппетиты простирались куда дальше поцелуев. Почему тогда Брир его беспокоит?
      Святой Чэд разобрал одежду: вот эти ремень и галстук подойдут Мамуляну.
      – Привяжи его к кровати.
      Чэд едва смог коснуться Брира, хотя тот не сопротивлялся. Тот согласился на эту игру в наказание с идиотической ухмылкой, все еще кривившей его лицо. Его кожа – под рукой Чэда – была нетвердой, как будто под этой тугой, лоснящейся поверхностью мышцы обратились в желе и гной. Святой работал, исполняя долг как можно старательней, в то время как пленник развлекался разглядыванием мух, кружащих по орбите у его головы.
      Через три – пять минут руки и ноги Брира были надежно закреплены. Мамулян кивнул в знак удовлетворения.
      – Отлично. Ты можешь идти к Тому в машину. Я спущусь через несколько секунд.
      Чэд почтительно удалился, вытирая руки о носовой платок на ходу. Брир все еще созерцал мух.
      – Сейчас я должен тебя покинуть, – сказал Европеец.
      – Когда же ты вернешься? – спросил Пожиратель Лезвий.
      – Никогда.
      Брир улыбнулся.
      – Значит, я свободен, – сказал он.
      – Ты мертв, Энтони, – ответил Мамулян.
      – Что? – улыбка Брира начала растворяться.
      – Ты мертв с тех пор, как я нашел тебя висящим под потолком. Я думаю, ты, может быть, знал, что я приду, и убил себя, чтобы спастись. Но ты был мне нужен. Поэтому я дал тебе немного своей жизни, чтобы использовать для себя.
      Улыбка Брира исчезла навсегда.
      – Вот почему ты так нечувствителен к боли – ты ходячий труп. Твое тело изнашивается, от этого ты и страдал эти жаркие месяцы, а теперь все кончено. Совершенно предотвратить такое было невозможно, но я сделал разложение медленным.
      Брир потряс головой. Это было чудо искупления?
      – Теперь ты мне больше не нужен. Поэтому я отнимаю свой дар...
      – Нет!
      Он попытался сделать какой-нибудь умоляющий жест, но запястья были связаны тесно вместе и веревки врезались в мышцы, отчего те продавливались и покрывались бороздами, как мягкая глина.
      – Скажи мне, как я могу возместить, – предложил Брир, – что-нибудь.
      – Нет ничего.
      – Все, что ты попросишь. Пожалуйста.
      – Я попрошу тебя страдать, – ответил Европеец.
      – Зачем?
      – За предательство. За то, в конце концов, что ты такой же, как и остальные.
      – Нет... просто маленькая игра...
      – Тогда пусть и это будет игрой, если она развлечет тебя. Шесть месяцев изнашивания спрессовались во много часов.
      Мамулян подошел к кровати, положил руку на рыдающий рот Брира и сделал рукой движение, как будто хватая что-то.
      – Все кончено, Энтони, – сказал он.
      Брир почувствовал шевеление в животе, словно некий затрепетавший предмет неожиданно дернулся и вышел. Он следил за уходом Европейца откинув голову. Что-то, но не слезы, собралось в уголках глаз.
      – Прости меня, – умолял он своего спасителя. – Пожалуйста, прости меня.
      Но Европеец ушел, спокойно прикрыв за собой дверь.
      Какой-то шум донесся с подоконника. Брир оторвал взгляд от двери и поглядел туда. Два голубя повздорили из-за одного куска и теперь разлетелись. Маленькие белые перья падали на подоконник, как снег в разгаре зимы.

      – Вы мистер Галифакс, не так ли?
      Человек, озиравший ящики фруктов в безветренном, полном ос дворе позади магазина, обернулся к Марти.
      – Да. Чем могу служить?
      Мистер Галифакс был плохо загоревшим и неблагоразумным человеком. Его лицо кое-где шелушилось и выглядело болезненно. Он был раздражителен и неуютен для окружающих, и как подумал Марти, лишен самообладания. Тактичность должна стать девизом сегодняшнего дня, если он хочет завоевать доверие этого человека.
      – Как дела, все в порядке? – спросил Марти.
      Галифакс пожал плечами.
      – Выправятся, – сказал он неохотно, оторванный от своего занятия. – Много регулярных клиентов в это время в отпуске.
      Он уставился на Марти.
      – Я вас знаю?
      – Да. Я был здесь несколько раз, – солгал Марти. – Из-за клубники для мистера Уайтхеда. Вот почему я и пришел. Обычный заказ.
      Галифакс ничем не выдал своего удивления; он поставил поднос персиков, который держал в руках, на землю.
      – Извините. Я не обслуживаю мистера Уайтхеда.
      – Клубника, – подсказал Марти.
      – Я слышал, что вы сказали, – ответил Галифакс вспыльчиво, – но я не знаю никого с таким именем. Вы, должно быть, ошиблись.
      – Вы меня помните?
      – Нет, не помню. Теперь, если вы желаете что-то купить, вас обслужит Тереза, – он кивнул в сторону своего магазина. – Я хочу закончить здесь прежде, чем испекусь на этом солнце.
      – Но я полагал взять клубники.
      – Вы можете взять ее сколько угодно, – сказал Галифакс, простирая руки. – У нас ее навалом. Спросите Терезу.
      Марти чувствовал, как растет разрыв между ними. Человек не собирался отступить ни на дюйм. Он попробовал последний намек.
      – Вы не собрали комплект для мистера Уайтхеда? Обычно вы их пакуете для него.
      Эта значительная деталь, казалось, убрала праздность с лица Галифакса. Но расцвело сомнение.
      – Слушайте... – сказал он, – я не думаю, что вы совсем не понимаете... – его голос упал, хотя никого в саду, кто бы мог подслушать, не было, – Джо Уайтхед мертв. Вы не читали в газетах?
      Большая оса высадилась на руку Галифакса и начала продираться сквозь волосы. Он позволил ей спокойно ползать.
      – Я не верю всему, что прочитываю в газетах, – ответил спокойно Марти. – А вы?
      – Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил тот.
      – О его клубнике, – сказал Марти. – Я за этим и пришел.
      – Мистер Уайтхед мертв.
      – Нет, мистер Галифакс, Джо не умер. Вы и я, мы оба это знаем.
      Оса поднялась с руки Галифакса и заметалась в воздухе между ними. Марти отмахнулся от нее; она вернулась, гудя громче.
      – Кто вы? – спросил Галифакс.
      – Телохранитель мистера Уайтхеда. Я вам говорил, что был здесь раньше.
      Галифакс снова нагнулся к подносу с персиками, несколько ос роились около вмятины на одном из них.
      – Извините, ничем не могу вам помочь, – сказал он.
      – Вы уже отдали их, что ли? – Марти положил руку на плечо Галифакса. – А?
      – Я не волен рассказывать вам что-либо.
      – Я друг.
      Галифакс оглядел Марти.
      – Я поклялся, – сказал он с таким видом, будто дело завершено.
      Марти продумал, каковы должны быть его действия после подобной заминки: Галифакс признается, что что-то знает, но отказывается сообщать детали. Что теперь? Выбить из него все?
      – Джо в большой опасности.
      – О, да, – пробормотал Галифакс. – Вы думаете, он не осознает этого?
      – Я могу помочь ему.
      Галифакс покачал головой.
      – Мистер Уайтхед был ценным покупателем многие добрые годы. Я не знал человека, который любил клубнику так, как он ее любил.
      – В настоящем времени, – заметил Марти.
      Галифакс продолжал, хотя его и прервали:
      – Он бывало, приходил сюда сам, до того, как умерла его жена. Затем перестал заходить. Но все еще покупал фрукты. Приходил кто-то и забирал их для него. И на Рождество всегда присылал большой чек на подарки детям. Чеки до сих приходят. Все еще посылает деньги для них.
      Оса села на тыльную часть его руки, где подсыхал сладкий сок персика или чего-то другого. Галифакс позволил ей его попробовать. Марти он понравился. Если Галифакс не хочет передать Марти информацию добровольно, то он не найдет в себе сил выудить ее испугом.
      – Теперь вы приходите сюда и говорите, что его друг, – сказал Галифакс. – А откуда я знаю, что вы говорите правду? У людей есть такие друзья, которые режут им горла.
      – У него особенно.
      – Правильно. Так много денег и так мало людей, которые заботятся о нем, – Галифакс смотрел с тоской. – Мне кажется, что я должен скрывать его бегство, что вы об этом думаете? Или есть кто-то другой, кому он может довериться, во всем мире?
      – Да, – признался Марти. То, что сказал Галифакс, было верно и очень жалко, и ему нечего было сказать, чтобы его разубедить.
      – Спасибо, – сказал он, прожевав урок, – извините, что оторвал вас от работы.
      Марти направился к магазину. Он сделал несколько шагов, прежде чем Галифакс сказал:
      – Вы были одним из тех.
      Марти повернулся на каблуках.
      – Что?
      – Вы были тот самый, кто приходил за клубникой, я вспомнил вас. Только вы выглядели немного по-другому.
      Марти пробежал рукой по многодневной бороде; стрижка стала в эти дни забытым искусством.
      – Нет, не волосы, – сказал Галифакс. – Вы были крепче. Я не думал.
      Марти нетерпеливо ждал, пока Галифакс не закончит свою прощальную проповедь. Его мозги уже настроились на другую возможность. Только тогда, когда он повернулся на слова Галифакса, то осознал, что тот изменил свое мнение и собирается рассказать. Он поманил Марти.
      – Вы думаете, что сможете ему помочь?
      – Может быть.
      – Я надеюсь, что кто-то сможет.
      – Вы видели его?
      – Я расскажу вам. Он позвонил в магазин, попросил меня. Смешно, но я узнал голос тут же, после стольких лет. Он попросил меня принести ему немного клубники. Сказал, что не сможет прийти сам. Это было ужасно.
      – Почему?
      – Он был так напуган, – Галифакс помолчал, подыскивая правильные слова. – Я помню его, он такой большой, вы знаете? Впечатляющий. Приходил в магазин и все глядели на него. А теперь? Сократился до нуля. Страх с ним это сделал. Я знаю, что с ним это случилось. Моя золовка, то же самое с ней было. У нее был рак. Страх убил ее за несколько месяцев, а не опухоль.
      – Где он?
      – Я же говорю вам: я вернулся домой и не сказал никому не слова. Просто выпил полбутылки виски залпом. Никогда такого в жизни не делал. Я просто хотел прогнать ту картинку – как он выглядел – из своей головы. Это просто выворачивало мне желудок, слушать его и глядеть на него, такого. Я имею в виду – если такие, как он, испуганы, какой шанс у нас, всех остальных?
      – Вы в безопасности, – сказал Марти, надеясь, что месть Европейца не распространится на поставщика клубники Старика. Галифакс был хорошим человеком. Марти, глядя на круглое, красное лицо, понял, что потрясен этим.
      Здесь добро. Пороки тоже, конечно, – грехи охапкой, быть может. Но добра было достаточно, и не важно, сколь много у этого человека разных пятен. Марти захотелось наколоть дату осознания подобного факта на своей ладони.
      – Там отель, – продолжал говорить Галифакс, – его еще называют «Орфеем», иногда. Это вверх по Эдгваер Роуд; на Степл Корнер. Ужасное, жалкое место. Я не удивлюсь, если узнаю, что он ждет банду убийц.
      – Он там один?
      – Да, – Галифакс вздохнул, размышляя, как проходит и падает могущество.
      – Может быть, – предположил он вдруг, – вы сможете отнести ему несколько персиков?

* * *

      Галифакс пошел в магазин и вернулся с потертым экземпляром «Атласа Лондонских улиц: от A до Z». Пролистал порыжевшие от времени страницы, ища нужную карту, все время выражая свое уныние по поводу такого поворота событий и надежды, что события все-таки обернутся к лучшему.
      – Вокруг отеля куча улочек, – объяснил он, – а карта, боюсь, слишком старая.
      Марти поглядел на страницу, которую выбрал Галифакс. Облако, несущее дождь, который уже вымочил Килбурн и всю округу к северо-западу, закрыло солнце, когда грязный палец Галифакса прочертил маршрут через карту – от главной улицы Холборна к отелю «Обитель Демонов».

      Каждое поколение представляет Ад по-своему. Территория его изучена до смехотворности и почва ее взрыхлена; его ужасы пересмотрены и, при необходимости, переделаны под существующие в настоящий момент зверства; его архитектура прошла перепланировку, чтобы устрашить взор современных проклятых. В ранние века Обитель Демонов – первый город Ада – возвышалась на вулкане, и молнии разрывали облака над его вершиной, и на склонах его жарили яичницы, для того, чтобы поддержать силы падших ангелов. Сейчас такая зрелищность принадлежит Голливуду. Ад переместился. Ни молний, ни всплесков пламени.
      На пустыре, в нескольких сотнях ярдов от шоссе, он обрел новое воплощение – дряхлое, разрушенное, запущенное. Но здесь, где атмосфера уплотнена дымом и копотью, второстепенные ужасы приобретают новую жестокость. Небеса каждую ночь похожи на Преисподнюю. Уже не «Орфей» – здесь и далее называемый «Обителью Демонов» – Отель.

* * *

      Когда-то это было впечатляющее здание и оно могло бы еще стать таким, если бы его хозяева приложили бы к этому усилия. Но задача восстановления и перестройки такого громадного и старомодного отеля была, видимо, финансово необоснованной. Когда-то давно огонь изуродовал дом, спалив первые три этажа прежде, чем был остановлен. Четвертый и остальные этажи были закопчены дымом и едва демонстрировали знаки прежней славы и величия отеля.
      Причуда городского отдела планировки нанесла еще один удар по возможности восстановления отеля. Как объяснил Галифакс, территория вокруг отеля расчищается для какой-то проектируемой перестройки. Однако ничего не делалось. Отель стоял в прекрасной изоляции, опутанный дорогами, ответвляющимися от дороги М1, не более чем в трех сотнях ярдов от одной из самых насыщенных и современных магистралей южной Англии. Тысячи водителей ежедневно мельком смотрели в его сторону, однако его дряхлый облик был уже настолько всем знаком, что на его существование вряд ли обращали внимание. «Умно, – подумал Марти, – спрятаться у всех на виду».
      Он остановил машину как можно ближе к отелю и пролез в дыру в заборе из рифленого железа, окружавшего отель, я отправился по пустырю. Надписи на заборе «Не входить» и «Не сваливать мусор» очевидно игнорировались. Черные пластиковые пакеты, набитые всяким хламом, были разбросаны среди прочего мусора, обломков и старых кострищ. Большинство пакетов было разорвано детьми или собаками. Разнообразный мусор был разбросан повсюду: сотни обрывков одежды и тряпья валялись под ногами, протухшие объедки, мятые консервные банки, подушки, абажуры от ламп, автомобильные двигатели – все это было раскидано по серой от пыли траве.
      Несколько собак – диких, как полагал Марти, – отвлеклись от своих поисков съестного на этой свалке, наблюдая за его появлением; их морды были в грязи, сквозь которую поблескивали желтые глаза. Он вспомнил о Белле и ее благородном семействе – эти шавки, казалось, принадлежали вообще к другому животному миру. Почувствовав, что он наблюдает за ними, они отвернулись, искоса посматривая в его сторону, как бездарные шпионы.