Он бежал, все чаще спотыкаясь, пока не оказался так глубоко в лесу, что не мог видеть ни дома, ни его огней. Только тогда он остановился; его тело пульсировало, как одно огромное сердце. Голова еле держалась у него на плечах, в глубине его горла плескалась желчь.
      – Боже! Боже! Боже!
      В какой-то момент его гудящая голова потеряла контроль надо всем – в ушах его стоял звон, перед глазами плыли круги. Он вдруг ничегоне почувствовал, даже своего физического существования. Паника стала подниматься от его паха, постепенно сжимая его кишки и живот.
      – Проваливай, – сказал он ей. Только однажды он был так близок к тому, чтобы потерять рассудок – отбросить свою голову и кричать – это была первая ночь в Вондсворте, первая из тех ночей, когда он бы заперт в камере с одиннадцати до восьми в течении долгих лет. Он сидел на краю матраса и чувствовал то же, что чувствовал сейчас. Зверская слепота все усиливалась, выжимая из его селезенки адреналин. Тогда он сумел победить ужас, и сейчас он должен сделать то же самое. Он с силой пропихнул пальцы глубоко в горло и добился тошноты: сработал рефлекс и он позволил своему телу довершить остальное, освобождая организм от выпитого вина. Это был грязный, мерзкий опыт и он не пытался проконтролировать спазмы до тех пор, пока не выблевал все без остатка.
      Мышцы живота болели от противодействия, он сорвал папоротник и вытер листьями рот и подбородок, затем сполоснул руки в лужице и встал. Жестокое лечение сделало свое дело – его самочувствие намного улучшилось.
      Он схватился за свой больной живот и побрел подальше от дома. Хотя слой листьев и веток над головой был достаточно плотным, сквозь него проникало достаточно звездного света, чтобы оттенить толстые стволы деревьев и контуры кустов. Прогулка по призрачному лесу доставляла ему огромное наслаждение. Игра света и тени медленно исцеляла его израненное сознание. Он убедился, как претенциозны были все его мечты об обретении твердого и постоянного места в мире Уайтхеда. Он всегда был человеком с отметиной, и он останется им.
      Он тихо шел здесь, где деревья росли чаще, а молодая поросль из-за отсутствия света была меньше и тоньше. Маленькие зверюшки разбегались от него, ночные насекомые жужжали в траве. Он остановился, чтобы лучше слышать музыку ночного леса. Стоило ему замереть, как краем глаза он уловил какое-то движение. Он повернул голову, всматриваясь в узкий просвет между толстыми стволами. Это было не обман зрения... Кто-то серый стоял среди деревьев на расстоянии примерно ярдов тридцать от него – сначала замер, затем двинулся снова. Сосредоточившись, Марти разглядел фигуру из серой тени на фоне более темной тени.
      Очевидно, это было привидение. Такое тихое и блуждающее. Он следил за ним, как, должно быть, дичь следит за охотником, не зная, заметили ли ее, и опасаясь обнаружить себя. Ужас зашевелился у него в волосах. Не страх вооруженного нападения – с такими страхами он сталкивался уже давно и научился с ними управляться. Это был острый, обжигающий, детский ужас – абсолютный ужас. И, удивительно, это собрало его. Неважно, было ему тридцать четыре или четыре, в глубине своего сердца он был все тем же созданием. Он мечтал о таком лесе, о такой окружающей ночи. Он почтительно прикоснулся к своему страху и замер, пока серая фигура – слишком занятая своим делом, чтобы замечать его, – всматривалась в землю между деревьями.
      Они стояли так вместе с призраком несколько минут. Конечно, прошло намного больше времени, прежде чем он услышал звук, но это была не сова, ни грызун, копошащийся между деревьями. Это было все вместе – он силился понять, что же это было, и не мог – звук копания. Шорох маленьких камней, шум падающей земли. Ребенок внутри его сказал: это плохо,оставим это, оставим всеэто. Но он был слишком удивлен, чтобы не обращать внимания. Он сделал пару пробных шагов по направлению к призраку. Тот не проявил ни малейшего признака, что слышит или видит его. Набравшись храбрости, он сделал еще несколько шагов, стараясь держаться как можно ближе к дереву, чтобы иметь возможность спрятаться за него, если призрак вдруг посмотрит в его сторону. Так он подобрался на десять ярдов к предмету своего исследования. Достаточно близко, чтобы рассмотреть призрака во всех деталях и узнать его.
      Это был Мамулян.
      Европеец все еще смотрел на землю под своими ногами. Марти скользнул в укрытие за стволом дерева и принялся наблюдать. Очевидно, кто-то копался в земле под ногами Мамуляна – у него наверняка поблизости были подчиненные. Единственная возможность уцелеть – это притаиться и молить Бога о том, чтобы никто не шпионил за ним, пока он шпионил за Европейцем.
      Наконец копание прекратилось и вместе с ним, словно повинуясь безмолвному сигналу, прекратилась музыка ночного леса. Это было странно. Казалось, все – насекомые и животные – ошеломленно затаили свое дыхание.
      Марти приник к стволу, ловя каждый звук. Ему было неплохо все видно. Мамулян удалился в направлении, как полагал Марти, дома. Поросль мешала ему смотреть – он не видел ничего, с чем он мог бы связать звук копания, и никого, кто бы сопровождал Европейца. Однако он слышал их передвижение – шорох их шелестящих шагов. Пусть идут. Прошло то время, когда он защищал Уайтхеда. Сделка уже была лишена силы.
      Он сел, прижав колени к груди, и подождал, пока Мамулян, промелькнув между деревьями, исчез. Затем он досчитал до двадцати и встал. Сосновые и еловые иглы впились в его брюки внизу, и ему пришлось потратить время, чтобы сорвать их. Только после этого он двинулся в том направлении, куда отправился Мамулян.
      Теперь он узнал окружающее его место. Его прогулка поздним вечером заставила его сделать небольшой круг. Сейчас он стоял там, где он похоронил мертвых собак.
      Могила была разрыта и пуста, черные пластиковые мешки были вырыты, их содержимое было бесцеремонно удалено. Марти уставился на дыру в земле, совершенно не понимая шутки. Кому нужны были мертвые собаки?
      В могиле что-то зашевелилось – под пластиковыми пакетами что-то двигалось. Он невольно отошел от края могилы, слишком переутомленный всем происходящим. Возможно, это были черви или один большой червяк, величиной с его руку, выросший от собачей еды, – кто знал, что скрывала земля?
      Повернувшись спиной к дыре, он направился к дому, идя вслед за Мамуляном, пока деревья не стали реже и звездный свет не засверкал ярче. Здесь, на границе леса и лужайки, он остановился, ожидая, пока звуки леса умолкнут вокруг него.

      Стефани выбралась из-за стола и в истерике отправилась в ванную. Как только она закрыла дверь, один из мужчин – Оттави, как показалось ей, – крикнул ей, чтобы она вернулась и написала в бутылку для него. Она не удостоила замечание ответом. Как бы хорошо они ни платили, она не собиралась принимать участие во всем этом, это было ясно.
      Холл был в полутьме; блеск ваз, богатство ковра под ногами – все говорило о богатстве, и во время предыдущих визитов она наслаждалась экстравагантностью места. Но сегодня, все было так тяжело – Оттави, Двоскин, сам старик, – в их пьянстве и их намеках был оттенок отчаяния, и все удовольствие от пребывания здесь исчезло. В другие ночи они все в меру пили и все было обыкновенно, иногда развиваясь в нечто большее с одним или двумя из них. В основном же они хотели смотреть. А в конце ночи всегда была достойная плата. Но сегодня все было не так. Во всем чувствовалась жестокость, которая ей не нравилась. Какими бы ни были деньги, она не придет сюда больше. В любом случае, она собиралась уйти на покой – освободить место для более молодых девочек, которые, по крайней мере, выглядели менее накрашенными, чем она.
      Она вплотную приблизилась к зеркалу и попыталась почетче провести линию, оттеняющую веки, но рука ее дрожала от выпивки и линия пошла криво. Она выругалась и стала рыться в сумочке в поисках платка, чтобы исправить ошибку. В этот момент в коридоре послышались царапающие звуки. Наверное, Двоскин. Она не хотела, чтобы этот урод дотрагивался до нее, по крайней мере, до тех пор, пока она не напьется до такого бесчувствия, что ей будет наплевать. Она на цыпочках подошла к двери и заперла ее. Звуки снаружи прекратились. Она вернулась к раковине и повернула кран – холодная вода для ее усталого лица.

* * *

      Двоскин действительновышел вслед за Стефани. Он намеревался предложить ей, чтобы она сделала для него что-нибудь выдающееся, что-нибудь экстраординарное и великое в эту ночь ночей.
      – Ты куда? – спросил его кто-то, пока он тащился по холлу, или ему только почудились эти слова? Он заглотал несколько таблеток перед ужином – это всегда поднимало его настроение, – но сейчас они наполнили его голову голосами, в основном голосом его матери. Задал ли кто-нибудь ему вопрос или нет, он решил не отвечать; он просто отправился дальше по коридору, призывая Стефани. Эта женщина была потрясающая или так решило его накачанное наркотиками либидо. У нее была восхитительная задница. Он хотел с головой зарыться в эти полушария и умереть под ними.
      – Стефани, – требовательно позвал он. Она не появилась. – Ну давай, выходи, – уверил он ее. – Это всего лишь я.
      В коридоре стоял какой-то неприятный запах – легкий канализационный душок. Он втянул воздух.
      – Что за гадость, – безапелляционно провозгласил он. Запах становился все сильнее, словно источник его был совсем рядом и приближался. – Свет, – сказал он себе и стал шарить рукой по стене в поисках выключателя.
      В нескольких ярдах по коридору перед ним возникло что-то и двинулось по направлению к нему. Свет был слишком слабым, чтобы разглядеть точно, но это был мужчина, и мужчина был не один. Были еще какие-то фигуры, снующие в темноте, высотой примерно по колено. Запах становился уже невыносимым. Голова Двоскина стала кружиться, перед глазами замелькали цветные отвратительные образы, дополняющие мерзкий запах. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это воздушное граффити не было создано его воображением. Оно шло вместе с мужчиной, точнее, перед ним. Полоски и точки света мелькали и носились в воздухе.
      – Кто вы такой? – требовательно произнес Двоскин. В ответ граффити сложилось в убийственное слово. Не уверенный, что он вообще издает какой-нибудь, Король Троллей начал визжать.

* * *

      Стефани выронила свой карандаш для век в раковину, когда крик достиг ее слуха. Она не могла узнать голос. Он был достаточно высоким, чтобы принадлежать женщине, но это не была Эмилия или Ориана.
      Дрожь внезапно усилилась. Она ухватилась за край раковины, чтобы успокоиться, в то время как шум приумножался – теперь слышался вой и топот бегущих ног. Кто-то кричал – в основном какие-то бессвязные приказания. «Наверное, Оттави», – подумала она, но не собиралась проверять. Что бы ни происходило за дверью – погоня, бегство, даже убийство, – ей ничего это не было нужно. Она выключила свет в ванной, чтобы он не просачивался сквозь дверь. Кто-то промчался мимо, призывая Бога, – теперь здесьуже было отчаяние. Шаги превратились в дробь на лестнице, кто-то упал. Хлопнули двери – крики затихли.
      Она попятилась от двери и села на край ванны. Здесь, в темноте, она стала бормотать «Помилуй мя» – то немногое, что она помнила – тихо-тихо.

* * *

      Марти тоже слышал крики, хотя и не хотел этого. Даже на таком расстоянии в них слышалась слепая паника.
      Он упал на колени в грязь между деревьями и заткнул уши. Земля под ним пахла спелостью, и ему внезапно пришла в голову нежелательная мысль лежать лицом на земле, может быть, даже мертвым, но ожидая избавления. Как спящий на грани пробуждения, боящийся дня.
      Тем временем шум стал затихать. Скоро, сказал он себе, он откроет глаза, встанет и отправится в дом, чтобы узнать все «как и почему». Скоро, но не сейчас.

* * *

      Когда шум в холле и на лестницах уже давно затих, Стефани подкралась к двери ванной, отперла ее и приоткрыла. Сейчас коридор был в полной темноте. Светильники были погашены или разбиты. Но ее глаза, привыкшие к темноте ванной, вскоре смогли различить слабый свет со стороны лестницы. Галерея была пуста в обоих направлениях. Только в воздухе был странный запах, как в лавке мясника в жаркий день.
      Она выскользнула из туфель и направилась к лестнице. На ступеньках было рассыпано содержимое дамской сумочки и под ногами было что-то разлито. Она посмотрела вниз – ковер был в пятнах: то ли кровь, то ли вино. Она поспешила вниз в холл. Здесь было холодно – обе двери (входная и дверь в вестибюль) были настежь открыты. И здесь не было ни малейших признаков жизни. Автомобили исчезли с подъездной дорожки; комнаты внизу – библиотека, приемные, кухня – все были заброшены. Она поспешила наверх, чтобы забрать свои вещи из белой комнаты и уйти.
      Когда она возвращалась по галерее, сзади она услышала мягкий топот. Она повернулась. У лестницы стояла собака –очевидно она преследовала ее. Она едва могла разглядеть ее при плохом освещении, но она не испугалась.
      – Хороший мальчик, – сказала она, обрадованная присутствием в опустевшем доме еще одной живой души.
      Собака не зарычала, не завиляла хвостом, она просто бросилась к ней. И только тогда она поняла свою ошибку. Магазин мясника был здесь, перед ней, на четырех ногах. Она попятилась.
      – Нет... – прошептала она, – О, нет... Боже... оставь меня в покое.
      Но собака приближалась, и с каждым ее шагом она ужасалась все больше и больше от того, в каком состоянии было животное. Изнутри ее вываливались кишки. Разлагающаяся морда, гниющие зубы. Она побежала к белой комнате, но собака в три прыжка покрыла расстояние между ними. Ее руки скользнули по телу собаки, когда та набросилась на нее, и, к ее ужасу, шкура отделилась от него – ее руки сдирали скальп с этого жуткого создания. Она упала на спину; собака, тяжело болтая головой на ободранной шее, сомкнула челюсти на ее горле и стала терзать ее. Она не могла вскрикнуть – у нее моментально пропал голос, но ее руки скользнули по холодному телу и добрались до позвоночника. Инстинкт придал силу ее хватке – мускулы собаки стали расползаться на вязкие нити и зверь отпустил ее, выгибаясь назад, когда ее пальцы оторвали один позвонок от другого. Другой рукой она схватилась за свое горло – кровь закапала на ковер крупными каплями – она обязательно должна найти помощь или ей придется истекать кровью до смерти.
      Она поползла обратно к лестнице. Где-то очень далеко кто-то открыл дверь. На нее упала полоска света. Слишком медленно, чтобы почувствовать боль, она повернула голову. В отдаленном дверном проеме показался силуэт Уайтхеда. Между ними стояла собака. Каким-то образом она поднялась или, скорее, поднялась ее передняя часть, и потащилась по залитому светом ковру к ней; большая часть ее корпуса была сейчас бесполезна, голова едва поднималась над полом. Но она все же двигалась, и будет двигаться, до тех пор, пока ее исцелитель не дарует ей покой.
      Она подняла руку, чтобы привлечь внимание Уайтхеда. Если он и видел ее в сумраке, он не подал вида.
      Она доползла до края лестницы. Сил уже почти не осталось. Смерть подступала быстро. Довольно, сказало ее тело, довольно. Ее желание к жизни угасало и она шлепнулась без сил; кровь, вытекающая из ее израненной шеи, заструилась вниз по ступенькам; в ее глазах мерк свет.
      Одна ступенька, две ступеньки.
      Игра-считалочка была превосходным средством от безумия.
      Три ступеньки, четыре.
      Она не увидела пятой ступеньки, как, впрочем, и всего остального, в наползавшей темноте.

* * *

      Марти испытывал отвращение про мысли о возвращении в дом, но что бы там ни случилось, это закончилось. Его дорогой костюм был испачкан грязью до неузнаваемости; его рубашка была залита потом и разодрана, его безупречные ботинки были перепачканы в глине. Он выглядел, как беспризорник. Эта мысль почти доставила ему удовольствие.
      Он брел обратно по лужайке. Где-то впереди виднелись огни дома. Они горели гостеприимно и успокаивающе, хотя он прекрасно знал, что это успокоение было обманом. Да и сам дом не был укрытием. Иногда было безопасней быть где-то снаружи, в открытом мире, под небом, где никто не мог прийти, постучаться и посмотреть на тебя, где не было крыши, которая могла обрушиться на твою доверчивую голову.
      Он был на половине пути между лесом и домом, когда самолет прогудел в вышине, его огоньки казались двойными звездами. Он стоял и смотрел, как самолет пролетает над его головой. Возможно, это был один из тех контролирующих самолетов, которые, как он читал, постоянно летают над Европой, – один американский, другой русский, их электрические глаза осматривали спящие города – карающие близнецы, от благожелательности которых зависели жизни миллионов людей. Звук самолета перешел в шепот и, наконец, затих. Улетел шпионить за другими головами. Грехи Англии сегодня не привели к фатальному исходу.
      Он отправился к дому, решительно выбирая маршрут, который проведет его прямо ко входу, в фальшивый свет фонарей. Лишь только он вышел на свет, как из дома вышел Европеец.
      Спрятаться не было возможности. Марти замер на месте и стоял, пока из дома не вышел Брир; оба непохожих компаньона двинулись прочь от дома. Зачем бы они на приходили, их работа была закончена.
      Сделав несколько шагов по дорожке, Европеец оглянулся. Его глаза моментально обнаружили Марти. Долгое время Европеец просто стоял и смотрел через широкое пространство, заросшее яркой травой. Затем он кивнул коротким твердым кивком, который был простым подтверждением. «Я вижу тебя, – казалось говорил он, – и смотри! Я не причиняю тебе вреда». Затем он повернулся и пошел прочь, пока он и его могилокопатель не скрылись за кипарисами, растущими вдоль дорожки.

48