Была уже середина вечера, когда старик согласился увидеться с Марти. К этому моменту его раздражение уже переросло в злость, которая, очевидно, была вызвана задержкой. Сегодня Уайтхед отбросил кабинет и кресло перед окном. Вместо этого он сидел в библиотеке. Единственная освещавшая комнату лампа стояла немного позади кресла. Как всегда было почти невозможно разглядеть его лицо, и голос его был настолько бесцветен, что в нем не было ни малейшего намека на его настроение. Но Марти ожидал театрализованного представления и был готов к нему. Существовали вопросы, которые необходимо было задать, и он не собирался позволять запугать себя тишиной.
      – Где Кэрис? – требовательно спросил он.
      Голова чуть шевельнулась в укрытии кресла. Руки закрыли книгу, лежащую на коленях, и положили ее стол. Один из фантастических романов – легкое чтиво на ночь.
      – А какое тебе дело до этого? – поинтересовался Уайтхед.
      Марти полагал, что он предвидел любую реакцию – подкуп, увиливание, – но этот вопрос, швыряющий ему обратно бремя ответственности, он не ожидал. За ним напрашивались другие вопросы: знал ли Уайтхед о его отношениях с Кэрис, например? Весь день он мучил себя мыслью, что она все рассказала ему, пошла к старику после первой же ночи, как и ходила после всех последующих, рассказывая о его неуклюжести и наивности.
      – Мне нужно это знать, – ответил он.
      – Что ж, я не вижу причин, почему бы тебе не сказать, – произнес бесцветный голос, – хотя, видит Бог – это мое личное горе. Впрочем, слишком мало осталось людей, которым я мог бы излить его.
      Марти пытался поймать взгляд Уайтхеда, но свет позади кресла ослеплял его. Все, что ему оставалось, это следить за каждым оттенком голоса, стараясь отделить подводные течения от поверхности.
      – Ее забрали, Марти. По моей просьбе. Туда, где ее проблемы могут быть решены подобающим способом.
      – Наркотики?
      – Ты должно быть заметил, что ее состояние значительно ухудшилось за последние несколько недель. Я надеялся сдержать это, давая ей достаточно, чтобы она могла насытиться, постепенно сокращая дозу. Это срабатывало до последнего времени. – Он вздохнул, рука поднялась к лицу. – Я был глупцом. Я должен был признать поражение уже давно и отправить ее в клинику. Но я не хотел, чтобы ее забрали от меня, – это проще простого. А этой ночью – посетители, резня собак – я понял, как эгоистичен я был, подвергая ее такому давлению. Сейчас уже совсем не тот день, чтобы быть гордым или значительным. Если люди решат, что моя дочь наркоманка, так тому и быть.
      – Понятно. – Ты был нежен с ней.
      – Да.
      – Она прекрасная девушка, а ты одинок. Она очень тепло отзывалась о тебе. Со временем она снова будет здесь, среди нас, я уверен.
      – Я бы хотел повидать ее.
      – Опять же, со временем. Мне сказали, что в первые недели лечения требуется полная изоляция. Но не беспокойся, она в хороших руках.
      Все это было убедительно, но ложь. Конечно, ложь. Комната Кэрис была опустошена – и «она снова будет здесь, среди нас» через несколько недель? Все это тоже было фантастикой. Однако, опережая протест Марти, Уайтхед мерно заговорил снова.
      – Ты сейчас так близок ко мне, Марти. Так, как когда-то был Билл. То есть, я действительно думаю, что тебе следует войти во внутренний круг, как ты считаешь? В следующее воскресенье у меня будет обед. Я бы хотел, чтобы ты присутствовал на нем, был нашим почетным гостем. – Это были приятные, мягкие речи. Без усилий старик поднял правую руку. – На неделе, я думаю, тебе следует съездить в Лондон и купить себе что-нибудь приличное из одежды. Боюсь, что мои обеды несколько официальны. Он вновь дотянулся до книжки и открыл ее.
      – Вот чек.
      Он лежал в книге, уже готовый и подписанный.
      – Здесь должно хватить на хороший костюм, рубашки, обувь. Все, что тебе понравится, на твой вкус.
      Он протягивал чек, зажатый между средним и указательным пальцами.
      – Пожалуйста, возьми.
      Марти шагнул вперед и взял чек.
      – Благодарю вас.
      – В моем банке в Стрэнде возьмешь по нему наличные. Они будут ждать тебя. То, что у тебя останется, поставь на кон.
      – Сэр? – Марти не был уверен, правильно ли он расслышал.
      – Я настаиваю,чтобы ты играл на эти деньги. Скачки, карты, все что угодно. Развлекись. Сделай это для меня, а когда ты вернешься, ты можешь рассказами о своих приключениях заставить старика позавидовать.
      Все в конце концов закончилось подкупом. То, что чек был уже готов, более всего убедило Марти, что старик лгал о Кэрис, но у него не было смелости вновь вернуться к этому вопросу. Хотя не трусость заставила его отступить – это было нарастающее возбуждение. Он был подкуплен дважды: сперва деньгами, потом предложением проиграть их. Уже несколько лет у него не было подобной возможности. Деньги в избытке и время в его руках. Придет день, может быть, когда он возненавидит Папу за то, что тот пробудил снова этот вирус в его организме, но до этого что-то будет выиграно и проиграно, и выиграно вновь. Он стоял перед стариком с уже нарастающей дрожью в душе.
      – Ты хороший парень, Штраусс, – слова Уайтхеда прозвучали из затененного кресла, как слова пророка с расщепленной скалы. Хотя он не видел лица собеседника, Марти знал, что тот улыбается.

      Несмотря на годы, проведенные на Солнечном острове, Кэрис обладала хорошим чувством реальности. Или обладала до тех пор, пока они не забрали ее в этот холодный пустой дом на Калибан-стрит, – здесь уже ничего не было ясно. Это было дело Мамуляна. В домах ничего не обитает – только в людских мозгах. Что бы ни двигалось в воздухе или скользило вдоль голых стен с пыльными лампочками и тараканами, что бы ни мерцало в углах ее глаз – вода или воздух, – все это было вызвано Мамуляном. Это, возможно, было единственной вещью, в которой можно было бытьуверенной.
      В течение трех дней с момента прибытия ее в новый дом она отказывалась говорить со своим хозяином или повелителем, кем бы он ни был. Она не могла вспомнить, как она пришла сюда, но она знала, что он заставил ее прийти – его разум вползал в ее голову, и она сопротивлялась его действиям.
      Брир принес ей еду, а на второй день и наркотики, но она не прикоснулась к еде и не произнесла ни слова. Ее заперли в комфортабельной комнате. У нее были книги и телевизор, но вся атмосфера была слишком нервозна, чтобы расслабиться. Она не могла ни читать, ни всматриваться бессмысленно в ящик. Порой ей было трудно вспомнить ее собственное имя – словно постоянная близость Архитектора вычеркнула все ее мысли. Может быть, так оно и было. В конце кондов, он был у нее в голове (разве нет?), тайком вползая в ее психику. Бог ведает сколько раз. Он был в ней, в ней, оБоже, и она ничего не могла с собой поделать.
      – Не бойся.
      Было три часа утра четвертого дня – еще одна бессонная ночь. Он вошел в ее комнату так тихо, что она опустила глаза удостовериться, что его ступни соприкасаются с полом.
      – Я ненавижу это место, – сообщила она ему.
      – Ты хотела бы вырваться, вместо того, чтобы сидеть взаперти?
      – Здесь привидения, – сказала она, ожидая, что он будет смеяться над ней. Однако он не сделал этого. Она продолжила. – Ты призрак?
      – Кто я есть – загадка, – ответил он, – даже для меня самого. – Его голос был смягчен самоисследованием. – Но я не призрак. Ты можешь быть уверена в этом. Не бойся меня, Кэрис. Все, что ты чувствуешь; я разделяю, в некоторой мере.
      Она четко помнила отвращение этого человека во время секса. Какой бледной, немощной дрянью он был со всей его мощью. Она не могла заставить себя ненавидеть его, хотя у нее было достаточно причин.
      – Мне не нравится, когда меня используют, —сказала она.
      – Я не причинил тебе вреда. И не причиняю сейчас,правда?
      – Я хочу видеть Марти.
      Мамулян принялся растирать свою изуродованную руку.
      – Боюсь, что это невозможно, – сказал он. Разорванная ткань его руки начала слегка светиться под крепким нажатием, но неисцеляемый организм не сдавался.
      – Почему нет? Почему ты не позволяешь мне увидеться с ним?
      – У тебя есть все, что тебе нужно. Достаточно и еды героина.
      У нее внезапно промелькнула мысль, что Марти, возможно, внесен Европейцем в список уничтожаемых. Возможно он уже мертв.
      – Пожалуйста, не причиняй ему вреда, – попросила она.
      – Воры приходят и воры уходят, – ответил тот. – Я не могу отвечать за то, что случается с ними.
      – Я никогда не прощу тебя, – сказала она.
      – Нет, ты простишь, – ответил он столь мягким голосом, что он был еле различим. – Теперь я твой защитник, Кэрис. Если бы мне разрешили, я бы охранял тебя с самого детства и ты была бы избавлена от унижения, от которого страдала. Но сейчас уже слишком поздно. Все, что я могу сделать, это оградить тебя от дальнейшего падения.
      Он прекратил попытки сжать руку в кулак. Было видно, как раненая рука раздражает его. «Он бы оторвал ее, если бы мог, – подумала она, – он ненавидит не только секс, но и тело».
      – Хватит, – сказал он то ли о руке, то ли о беседе, то ли ни о чем.
      Когда он оставил ее засыпать, он не запер дверь за собой.

* * *

      На следующий день она начала свое исследование. В этом месте не было ничего примечательного – это был просто большой, пустой, трехэтажный дом. На улице за пыльным окном проходили обыкновенные люди, слишком поглощенные своими мыслями, чтобы оглядываться вокруг. Хотя ее первым побуждением было постучать в окно и докричаться до людей, порыв был легко подавлен здравым смыслом. Если она выскользнет наружу, то от чего она будет бежать, и куда? Здесь она была в безопасности, во всяком случае до какой-то степени, и у нее были наркотики. Поначалу она, правда, сопротивлялась им, но они были слишком притягательны, чтобы просто спускать их в туалет. И после нескольких дней она покорилась и героину. Он поставлялся постоянно не слишком много, не слишком мало, и всегда хорошего качества.
      Только Брир, толстяк, беспокоил ее. Иногда он приходил смотрел на нее своими выпученными глазками. Она рассказала о нем Мамуляну, и на следующий день он не болтался больше здесь – только принес таблетки и ушел. И дни сливались один в другой – иногда она не могла понять где она или как она попала сюда, иногда она могла вспомнить свое имя, иногда нет. Один или два раза она пыталась мысленно добраться до Марти, но тот был слишком далеко от нее. А может быть, дом подавлял ее силу. Как бы то ни было, ее мысли потеряли направление в нескольких милях от Калибан-стрит, и она вернулась, взмокнув от страха.
      Она пробыла в доме уже почти неделю, когда все стало меняться к худшему.

* * *

      – Я хотел бы, чтобы ты кое-что сделала для меня, – произнес Европеец.
      – Что?
      – Я хотел бы, чтобы ты нашла мистера Тоя. Ты помнишь мистера Тоя?
      Конечно, она помнила. Не слишком хорошо, но помнила. Его сломанный нос и эти осторожные глаза, которые всегда так грустно смотрели на нее.
      – Как ты думаешь, ты можешь обнаружить его?
      – Я не знаю как.
      – Просто позволь своим мыслям идти к нему. Ты знаешь, как это делать, Кэрис.
      – Почему ты не можешь сам?
      – Потому что он ожидает меня. Он будет защищаться, а я слишком устал сейчас, чтобы бороться с ним.
      – Он боится тебя?
      – Возможно.
      – Почему?
      – Ты была еще маленьким ребенком, когда мистер Той и я встречались в последний раз. Мы расстались врагами, он до сих пор полагает, что мы еще враги...
      – Ты хочешь навредить ему, – сказала она.
      – Это мое дело, Кэрис.
      Она встала, скользя по стене, к которой прислонялась.
      – Я не думаю, что хочу найти его для тебя.
      – Разве мы не друзья?
      – Нет, – ответила она. – Нет. И никогда не были.
      – Так станем сейчас.
      Он шагнул к ней. Изуродованная рука дотронулась до нее – прикосновение было легким, как перышко.
      – Я все-такидумаю, что ты призрак, – сказала она. Она оставила его стоящим в коридоре и отправилась в ванную, чтобы все обдумать, заперев за собой дверь. Она ни на секунду не сомневалась, что он сделает Тою что-то плохое, если она приведет его к нему.
      – Кэрис, – сказал тот тихо. Он стоял за дверью ванной. Его присутствие заставляло раскалываться ее голову.
      – Ты не можешь заставить меня, – прошептала она.
      – Не искушай меня.
      Внезапно в ее голове всплыло лицо Европейца. Он заговорил вновь:
      – Я знал тебя еще до того, как ты начала ходить, Кэрис. Я часто держал тебя на руках. Ты сосала мой большой палец. – Он говорил, прижав губы к двери; его низкий голос проходил через деревянную дверь, к которой она, прислонившись, стояла. – Это не твоя вина, что нас разделили. Верь мне, я рад, что ты обладаешь талантами своего отца, потому что он никогда не использовал их. Он никогда не понимал ту мудрость, которую можно было обрести с их помощью. Он все растратил – для славы, для богатства. Но ты... Я могу научитьтебя, Кэрис, таким вещам...
      Голос был столь соблазнительный, что, казалось, он проникает сквозь дверь и обволакивает ее так же, как его руки много лет назад. Внезапно в ее голове промелькнуло воспоминание: он сюсюкает с ней, корчит дурацкие рожицы – от ангельско-невинной до дьявольски страшной.
      – Только найди Тоя для меня. Разве я прошу так много взамен моей доброты?
      Она вдруг обнаружила, что раскачивается в ритм его убаюкивающих слов.
      – Той никогда не любил тебя, – говорил он, – никто никогдане любил тебя.
      Это была ложь и тактическая ошибка. Слова обдали холодной водой ее сонное лицо. Ее любили!Марти любил ее. Бегун. Еебегун.
      Мамулян моментально почувствовал свой просчет.
      – Не пытайся сопротивляться мне, – воркование исчезло из его голоса.
      – Пошел к черту, – ответила она.
      – Как хочешь...
      В этих словах была нотка смирения, словно вопрос был решен и дело закончено. Однако он не оставил свой пост у двери. Кэрис чувствовала его близость. Ждал ли он, пока она устанет и выйдет? Убеждение путем физического насилия было совершенно не в его правилах, если только он не собирался использовать Брира. Она напряглась при этой мысли. Она выцарапает ему его водянистые глазки.
      Минуты проходили и она была уверена, что Европеец был все еще за дверью, хотя она не слышала ни звука, ни вздоха.
      И вдруг заурчали трубы. Где-то глубоко двигалась волна. Раковина издала хлюпающий звук, вода в туалетном бачке заплескалась, крышка унитаза подскочила и захлопнулась снова, откуда-то снизу вырывался поток зловонного воздуха. Каким-то образом это было все его рук дело, хотя явно было бесполезным занятием. Унитаз хлопнул снова – запах был омерзительным.
      – Что происходит? – спросила она, переводя дыхание.
      Мерзкая жижа стала перетекать через край унитаза и шлепаться на пол. В ней двигалось что-то похожее на червей. Она зажмурилась. Это все было сфабриковано, придумано Европейцем, чтобы смутить ее разум – ей следует не замечать этого. Но даже с закрытыми глазами иллюзия оставалась. Вода хлюпала все громче по мере того как поднимался поток, и сквозь бурление она слышала, как что-то влажное и тяжелое шлепалось на пол ванной.
      – Ну? – спросил Мамулян.
      Она попыталась отогнать иллюзию и его колдовство одним резким выдохом.
      Что-то проползло по ее обнаженным ступням. Черт ее возьми, если она откроет глаза и даст ему возможность воздействовать на нее через еще одно чувство, но любопытство пересилило.
      Одинокие шлепки из туалета превратились в поток, словно канализационные трубы открылись и выплескивали свое содержимое к ее ногам. Экскременты и вода – смесь теплой грязи породила монстров, создания, которые не найдешь ни в одной разумной зоологии: существа, которые когда-то были рыбами, крабами; утробные плоды, спущенные в канализацию больниц, прежде чем их матери проснулись с криком; звери, пожиравшие экскременты, извергаемые их собственными телами. Повсюду в илистой грязи выброшенный хлам, отбросы, падаль поднимались на слабых конечностях, хлюпали и ковыляли по направлению к ней.
      – Убери их отсюда, – прошептала она.
      Они не намеревались уходить. Пенистая грязная волна все поднималась – животная среда, которую выблевывал унитаз, становилась все шире.
      – Найди Тоя, – предложил голос по ту сторону двери. Ее вспотевшие ладони дергали дверную ручку, но та отказывалась открываться. Не было ни малейшего признака выхода.
      –  Выпустименя.
      – Просто скажи «да».
      Она навалилась на дверь. Крышка унитаза подлетела вверх под мощным напором и теперь уже осталась в таком состоянии. Поток становился все гуще и трубы трещали, будто что-то, что было слишком большим для них, начинало прокладывать себе путь к свету. Она слышала, как оно скребется в трубах, она слышала клацанье его зубов.
      – Скажи «да».
      – Нет.
      Поблескивающая рука вытянулась из бурлящего бачка я стала шарить вокруг, пока ее пальцы не зацепились за край раковины. Затем это стало вытягивать себя наверх, его изъеденные водой кости вытягивались.
      –  Пожалуйста! —закричала она.
      – Только скажи «да».
      – Да! Да! Все что угодно! Да!
      Как только у нее вырвались эти слова, ручка двери повернулась. Она повернулась спиной к вылезающему чудовищу я навалилась всем своим телом на ручку, в то время как другая ее рука, дрожа нащупывала ключ. Позади она слышала звуки высвобождающегося тела. Она повернула ключ – сперва в неправильную сторону, затем в правильную. Мерзкая смесь уже поднялась до ее голени, почти скрывая ее стопы. Когда она отперла дверь, сырые пальцы скользнули по ее колену, но ей удалось выскочить из ванной в коридор прежде, чем чудовище схватило ее, и захлопнуть за собой дверь.
      Мамулян, выиграв сражение, исчез.
      После этого она не могла заставить себя войти в ванную. По ее требованию Пожиратель Лезвий принес ей горшок, который с поклоном позже забрал обратно.
      Европеец больше никогда не говорил об этом случае. В этом не было необходимости. Этой же ночью она сделала все, о чем он просил. Она раскрыла свои мысли и отправилась на поиски Билла Тоя, и – вопрос нескольких минут – она нашла его. Так же, как и, чуть позже, нашел его Последний Европеец.

      Никогда со времен тех больших побед в казино не обладал Марти таким большим количеством денег, как сегодня. Две сотни фунтов не являлись состоянием для Уайтхеда, но Марти они просто ослепили. Возможно, история старика о Кэрис былаложью. Если так, то он со временем выжмет из него всю правду. «Потихоньку-полегоньку и поймаем обезьянку», как любил говорить Фивер. Интересно, что сказал бы Фивер сейчас, увидев Марти по уши в деньгах?
      Он оставил машину около Юстона и поймал такси, чтобы доехать до Стрэнда и обналичить чек. Затем он отправился на поиски хорошего вечернего костюма. Уайтхед предложил туалеты из магазина на Риджент-стрит. Служащие поначалу обошлись с ним достаточно бесцеремонно, но стоило ему показать краюшек толстой пачки банкнот, как их реакция изменилась на угодливое заискивание. Давя улыбку, Марти разыгрывал привередливого покупателя – они летали вокруг него и виляли хвостами, он не препятствовал им. Только после трех четвертей часа их неослабевающего внимания он нашел то, что ему действительно понравилось – консервативно, но безупречно стильно. Костюм и сопровождающий гардероб – ботинки, рубашки, набор галстуков – пробил более ощутимую дыру в его наличности, чем он ожидал, но он пропустил деньги, как воду, сквозь пальцы. Костюм и один набор аксессуаров он забрал с собой. Остальное было отослано в Убежище.
      Когда он выбрался наружу, было время обеда, и он погулял по округе, отыскивая чего бы поесть. На Джерард-стрит был китайский ресторан, который они с Шармейн посещали довольно часто, если позволяли финансы, – он отправился туда. Хотя фасад его был модернизирован, чтобы соответствовать неоновой рекламе, внутри все оставалось почти по-прежнему. Он уселся в полном одиночестве и съел и выпил почти все меню, радостно разыгрывая перед персоналом богача. После еды он заказал полдюжины сигар, несколько порций бренди и потягивал его, как миллионер. «Папа гордился бы мной», – подумал он. Когда он был уже сыт, пьян и удовлетворен, он вышел в хмурый день. Пришло время последовать дальнейшим указаниям Уайтхеда.
      Он отправился в Сохо, где несколько минут искал букмекерскую контору. Когда он входил в прокуренное помещение, его слегка грызло чувство вины, но он послал его куда подальше. Он в конце концов просто выполнял указания.
      Скачки были в Ньюмаркете, Кэмптон-парке и Донкастере – каждое название пробуждало горько-сладкие воспоминания, – и он свободно сделал ставки везде. Вскоре его старый энтузиазм затмил последние остатки сомнений. Эта игра была как жизнь, только вкус ее был намного сильнее. Она, с ее обещанными выигрышами и такими легкими проигрышами, еще более драматизировала то чувство, которое возникало у него, когда, будучи ребенком, он представлял себе какова жизнь взрослых. Теперь он уже вырос из скучного мира и попал в тайный, загадочно-возбуждающий мир взрослых мужчин, где каждое слово хранило в себе риск надежду, каждый вздох – победу над сложнейшими препятствиями.
      Поначалу деньги стали утекать от него – он не делал больших ставок, но частые проигрыши начинали понемногу уменьшать его запасы. Затем, примерно в течение трех четвертей часа, ситуация изменилась к лучшему: одна за другой лошади, на которых он ставил просто наобум, странным образом оказывались первыми даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. За один заезд он с лихвой вернул все, что потерял в двух предыдущих. Увлеченность переросла в эйфорию. Это было то самое чувство, которое он с таким трудом пытался объяснить Уайтхеду, – чувство управления судьбой.
      Наконец победы стали раздражать его. Даже не пытаясь пересчитать деньги, он убрал выигрыш в карман и вышел наружу. Деньги торчали толстым клином во внутреннем кармане пиджака, вызывая зуд, – они хотели быть быстрее потраченными. Инстинктивно он пробрался через толпу к Оксфорд-стрит, выбрал дорогой магазин, купил меховую шубу для Шармейн за девятьсот фунтов и поймал такси, чтобы отвезти ее к ней. Это было длинное путешествие – подневольные работники начинали свое бегство с работы и дороги были переполнены. Но ничто не могло испортить ему настроения.
      Он вылез из такси на углу улицы, потому что ему хотелось пройти по всей ее длине. Все сильно изменилось с тех пор, когда он был здесь в последний раз два с половиной месяца назад. Ранняя весна теперь превратилась в раннее лето. Сейчас, почти в шесть часов вечера, тепло дня уже почти не исчезало – приближалось время, когда оно будет постоянным. Не только время года, думал он, становилось более зрелым – он мужал вместе с ним.
      Он чувствовал себя настоящим. Господи, наконец-то. Наконец он мог снова управлять миром, влиять на него, формировать его.
      Шармейн, открывшая дверь, выглядела взволнованной. Она разволновалась еще больше, когда Марти вошел внутрь, поцеловал ее и сунул ей в руки коробку с шубой.
      – Вот. Я принес тебе кое-что.
      Она нахмурилась:
      – Что это, Марти?
      – Посмотри. Это тебе.
      – Нет, – сказала она. – Я не могу.
      Входная дверь была все еще открыта. Она подталкивала его обратно к ней или, по крайней мере, пыталась. Но он не мог уйти. Под этим смущением, написанным у нее на лице, было еще что-то: злость, даже, может быть, паника. Она прижала к нему неоткрытую коробку.
      – Пожалуйста, уходи.
      – Это сюрприз, – сказал он, определенно не желая уходить.
      – Мне не нужно никаких сюрпризов. Уходи. Позвони мне завтра.
      Он не взял протягиваемую ему коробку и она упала между ними, открывшись при падении. Роскошный мех шубы замерцал, она не смогла удержаться, чтобы не наклониться и поднять ее.
      – О, Марти... – прошептала она.
      Глядя на ее сверкающие волосы, он вдруг заметил, как наверху лестницы появился еще кто-то.
      – В чем дело?
      Марти поднял глаза. Наверху стоял Флинн, одетый только в трусы и носки. Он был небрит. Несколько секунд он молчал, оценивая ситуацию. Затем улыбка – его панацея – поползла по его лицу.
      – Марти, – воскликнул он, – что за шум?
      Марти смотрел на Шармейн, уставившуюся в пол. В руках она держала шубу, которая казалась мертвым животным.
      – Вот оно что, – протянул Марти.
      Флинн спустился на несколько ступенек. Глаза его были налиты кровью.
      – Это совсем не то, что ты думаешь. Совсем нет, – сказал он, остановившись на полпути и выжидая, куда бросится Марти.
      – Это как раз то, что ты думаешь, Марти, – тихо сказала Шармейн. – Мне очень жаль, что ты узнал это именно так, но ты никогда не звонил. Я просила тебя звонить, прежде чем ты придешь.
      – И давно? – прошептал Марти.
      – Два года, чуть больше – чуть меньше.
      Марти взглянул на Флинна. Они забавлялись вдвоем с этой черной девчонкой – кажется, Урсула? – только несколько недель назад, и когда молочко было выпито, Флинн смылся. Он вернулся сюда, к Шармейн. «Интересно, – подумал Марти, – помылся ли он, прежде чем присоединился к Шармейн в их двуспальной кровати? Скорее всего нет».
      – Почему он? – услышал он свой голос. – Почему же он, ради Бога? Ты что, не могла найти ничего получше?
      Флинн не сказал ничего в свою защиту.
      – Я полагаю, тебе нужно идти, Марти, – сказала Шармейн, тщетно пытаясь уложить шубу обратно в коробку.
      – Он ведь такое дерьмо, – сказал Марти. – Разве ты не видишь, что он за дерьмо?
      – Он был здесь, —горько ответила она. – А тебя не было.
      – Да он же сраный сутенер, Господи ты Боже мой!
      – Да, – ответила она, поднимаясь наконец и оставляя коробку лежать на полу; глаза ее горели от желания выплеснуть ему всю правду. – Да, это так. А почему, как ты думаешь, я спала с ним?
      – Нет, Шар...
      – Тяжелые времена, Марти. Не на что жить, кроме свежего воздуха и любовных писем.
      Она стала шлюхой – этот говнюк сделал ее шлюхой. Наверху на лестнице Флинн стал бледнеть.
      – Спокойно, Марти, – сказал он. – Я не делал ничего такого, черт возьми, чего бы она не хотела.
      Марти двинулся к лестнице.
      – Разве не так, – обратился Флинн к Шармейн. – Скажи ему, женщина! Разве я заставлял тебя делать что-нибудь, чего бы ты не хотела?
      –  Не надо, —сказала Шармейн, но Марти уже стал подниматься вверх по лестнице. Флинн выдержал на месте только два шага, затем попятился назад.
      – Эй, ну ладно... – поднял он ладони вверх, пытаясь защититься.
      – Ты сделал мою жену шлюхой?
      – Разве?
      –  Ты, сука, сделал мою жену шлюхой?
      Флинн повернулся и побежал вверх по лестнице. Марти ринулся за ним по ступенькам.
      – Ублюдок!
      Трюк с бегством сработал: Флинн был в безопасности за дверью, закрытой стулом, прежде чем Марти добрался до верхней ступеньки. Все, что ему оставалось, это бесцельно колотить в дверь, требуя у Флинна, чтобы тот впустил его. Но этой маленькой заминки оказалась вполне достаточно, чтобы он излил свою злость. К тому времени, как Шармейн поднялась наверх, он уже оставил все попытки взломать дверь и стоял, прислонившись спиной к стене, смотря на нее испепеляющим взглядом. Она молчала – у нее не было ни способа, ни желания преодолеть разрыв между ними.
      – С ним, – это было все, что он смог произнести, – из всех только с ним.
      – Он был очень добр ко мне, – ответила она. У нее не было намерения защищаться – Марти был чужим здесь. Ей не требовалось извиняться перед ним.
      – Этого бы не случилось, если бы я не сел.
      – В этом только твоя вина, Марти. Ты проиграл нас обоих.Я никогда не говорила тебе этого... – Он видел, что она дрожит от ярости, а не от сожаления. – Ты проиграл все, что у нас было. Все, черт тебя возьми! И проиграл нас.
      – Но мы не мертвы.
      – Мне тридцать два. И я чувствую себя вдвое старше.
      – Он утомил тебя.
      – Какой же ты глупец, – бесцветным голосом сказала она; ее холодность совсем обессилила его. – Ты никогда не видел, насколько все хрупко, ты просто жил своей жизнью, которая тебе нравилась. Глупой и эгоистичной.