Заперев дверь, Кэрис, шатаясь, вернулась к лавке и сконцентрировалась на том, чтобы взять под контроль свой мятежный организм: Она не была точно уверена, что вызвало тошноту, но была полна решимости справиться с ней как можно лучше. Когда она сделает это, она пойдет за Марти, чтобы помочь ему отыскать Папу. Старик был здесь недавно, так, по крайней мере, казалось. Тот факт, что он ушел, не взяв с собой пистолет, предвещал мало хорошего.
      Вкрадчивый голос оторвал ее от медитации и она подняла глаза. Перед ней в паре появилось бледное пятно. Она прищурилась и попыталась определить, что это. Оно, казалось, состояло из белых точек. Она встала, и иллюзия усилилась. Точки соединялись между собой тонкими расползающимися нитями, и она почти рассмеялась от радости узнавания, когда загадка стала ясной. То, на что она смотрела, было цветущее дерево, восхитительные белые соцветия отсвечивали солнечным или звездным светом. Шевелясь от непонятно откуда взявшегося ветра, ветви сбрасывали вниз трепещущие лепестки. Казалось, они осыпают ее лицо, хотя там, где она дотрагивалась своими пальцами, ничего не было.
      За все годы, посвященные героину, ей никогда не виделось образа столь совершенно доброго и, одновременно, столь угрожающего. Это дерево было не ее. Она не сотворила его из своей головы. Оно принадлежало кому-то, кто был здесь недавно до нее – Архитектору, без сомнения. Он устраивал этот спектакль для Папы и это были его остатки.
      Она попыталась взглянуть в сторону, на дверь, но ее глаза были прикованы к дереву. Кэрис не могла оторваться от него. У нее создалось впечатление, что цветов становится все больше, с каждой минутой распускались новые бутоны. Чистота дерева – его ужасающая девственная чистота – заполняла ее взор трепещущей и колышущейся белизной.
      И вдруг где-то под качающимися и сгибающимися под тяжестью цветов ветвями шевельнулась фигура. Женщина с горящими глазами подняла свою разбитую голову, чтобы взглянуть на Кэрис. Ее присутствие вернуло ощущение тошноты. Кэрис почувствовала, что слабеет. Но сейчас было не время терять сознание ни из-за все еще падающих цветов, ни из-за женщины под деревом, двигающейся из своего укрытия к ней. Женщина была когда-то прекрасна – ею восхищались, но судьба вмешалась в ее жизнь. Тело было жестоко изуродовано, красота испорчена. Когда она наконец вышла из своего укрытия, Кэрис узнала ее сразу.
      – Мама.
      Иванджелина Уайтхед протянула руки и открыла объятия своей дочери, чего она никогда не делала, когда была жива. Может быть, по ту сторону смерти она обнаружила способность любить, как и быть любимой? Нет! Ни за что! Распростертые руки были ловушкой, – Кэрис знала это. Если она попадется в них, то дерево и его Создатель, завладеют ею навсегда.
      В висках у нее забилась кровь, и она заставила себя отвести глаза в сторону. Руки и ноги стали слабыми, как желе, – она не знала, хватит ли у нее сил двигаться. Постепенно она повернула голову к двери. К своему ужасу она обнаружила, что дверь широко раскрыта. Задвижка отлетела, когда дверь рывком распахнули.
      – Марти? – сказала она.
      – Нет.
      Она повернулась снова, теперь налево, и увидела, что убийца собак стоит не более чем в двух ярдах от нее. Он смыл с рук и лица потеки крови и сильно пах одеколоном.
      – Со мной ты в безопасности, – сказал он.
      Она перевела взгляд обратно на дерево. Оно растворялось, его иллюзорная жизнь рассеивалась из-за грубого вмешательства. Мать Кэрис, все еще протягивая руки, становилась все тоньше и прозрачнее. В последний момент, перед тем, как полностью исчезнуть, она раскрыла рот и извергла на свою дочь рвотный поток черной крови. Затем дерево и этот кошмар пропали. Остался только пар, кафельные плиты и человек с собачей кровью под ногтями, стоящий рядом с ней. Она не слышала, как он вломился, – поглощенность ее внимания деревом заглушила весь остальной мир.
      – Ты кричала, – объяснил он. – Я услышал твой крик.
      Она ничего такого не помнила.
      – Мне нужен Марти, – сказала она ему.
      – Нет, – вежливо ответил он.
      – Где он? – требовательно спросила она и двинулась, еле заметно, к открытой двери.
      – Я сказал нет! – он встал у нее на пути. Ему не было нужно дотрагиваться до нее. Было достаточно одного его присутствия, чтобы остановить ее. Она подумывала проскользнуть мимо него и выскочить в коридор, несколько она сможет пробежать, прежде чем он схватит ее? Когда имеешь дело с бешеными собаками и психами, есть два правила.
      Первое: не беги. Второе: не показывай страха. Когда он протянул к ней руку, она попыталась не отскочить.
      – Я никому не позволю причинить тебе боль, – сказал он. Подушечкой большого пальца он провел по тыльной стороне ее руки, почувствовав слой испарины и смахивая его. Его прикосновение было легким, как перышко, и холодным, как лед.
      – Ты позволишь мне присмотреть за тобой, милашка? – спросил он.
      Она не ответила – его прикосновение пугало ее. Не в первый раз за сегодняшнюю ночь она страстно захотела быть совершенно бесчувственной – никогда еще она не ощущала такого отчаяния от прикосновения другого человека.
      – Я хотел бы, чтобы тебе было приятно, – бормотал он. – Разделить... – Он запнулся, словно слова убегали от него, – все твои секреты.
      Она вгляделась в его лицо. Мускулы его челюстей дрожали, когда он говорил, как у нервничающего подростка.
      – А в ответ, – предложил он, – я покажу тебе моисекреты. Ты хочешь посмотреть?
      Он не стал ждать ответа. Его рука полезла в карман запачканного пиджака и извлекла пачку лезвий. Их грани блестели на свету. Это было слишком абсурдно – как выступление фокусника в паузах между номерами в цирке, но разыгрываемое без малейшего дурачества. Этот клоун, пахнущий сандаловым деревом, намеревался съесть лезвия, чтобы завоевать ее любовь. Он высунул свой сухой язык и положил на него первое лезвие. Ей не понравилось это сразу – лезвия всегда заставляли ее нервничать.
      – Не надо, – сказала она.
      – Все в порядке, – успокоил он ее, сильно сглатывая. – Я последний из племени. Видишь?
      Он открыл рот и показал язык.
      – Ничего нет.
      – Поразительно, – ответила она. Отвратительно, но поразительно.
      – Это еще не все, – сказал он, польщенный ее реакцией.
      Лучше позволить ему продолжать всю эту странную демонстрацию, подумала она. Чем дольше он будет показывать ей эти извращения, тем больше шансов на то, что Марти вернется.
      – Что ты еще можешь? – спросила она.
      Он выпустил ее руку и принялся расстегивать пряжку ремня.
      – Я покажу тебе, – ответил он, расстегивая пуговицы.
      «О, Боже, – подумала она, – дура, дура, дура». Его возбуждение этим показом было ясно еще до того, как он спустил штаны.
      – Я оставил позади боль, – учтиво объяснил он. – Ничего не болит, что бы я ни делал с собой. Пожиратель Лезвий ничего не чувствует.
      Он был совершенно голый под штанами.
      – Видишь? – гордо спросил он.
      Она видела. Его лобок был чисто выбрит и вся область была покрыта самоистязающими украшениями. Крючки и кольца пронзали кожу низа его толстого живота и гениталий. Его яички щетинились иглами.
      – Потрогай, – пригласил он ее.
      – Нет... спасибо, – ответила она.
      Он нахмурился; его верхняя губа задралась, показывая зубы, которые на фоне его бледной кожи выглядели желтыми.
      – Я хочу, чтобы ты потрогала меня, – произнес он и протянул руку к ней.
      –  Брир.
      Пожиратель Лезвий замер. Только глаза метались из стороны в сторону.
      – Оставь ее.
      Она слишком хорошо знала голос. Это был Архитектор, гид ее галлюцинаций.
      – Я не причинил ей вреда, – промямлил Брир. – Правда? Скажи ему, что я ничего тебе не сделал.
      – Прикройся, – сказал Европеец.
      Брир подхватил штаны, как мальчишка, которого застали за мастурбацией, и отошел от Кэрис, бросив ей конспиративный взгляд. Только тогда говорящий вошел в комнату. Он был выше, чем она ожидала, и более печальный.
      – Прошу прощенья, – произнес он. Его тон был тоном метрдотеля, извиняющегося за неловкого официанта.
      – Ей было плохо, – сказал Брир. – Поэтому я вломился.
      – Плохо?
      – Она говорила со стеной, – похвастался он. – Звала свою мать.
      Архитектор немедленно понял обстановку. Он пронзительно посмотрел на Кэрис.
      – Ты видела?
      – Что это было?
      – Ничего такого, что заставило бы тебя еще раз пострадать, – ответил тот.
      – Здесь была моя мать. Иванджелина.
      – Забудь обо всем этом, – произнес он. – Этот ужас для других, не для тебя.
      Его мягкий голос был почти гипнотическим. Ей было тяжело вспомнить свои кошмары – его присутствие обрывало память.
      – Я полагаю, что тебе следует пойти со мной, – предложил он.
      – Почему?
      Твой отец собирается умереть, Кэрис.
      – Он?
      Она словно отделилась сама от себя. Страхи были частью прошлого в его обходительном присутствии.
      – Если ты останешься здесь, ты только пострадаешь вместе с ним, а это не нужно.
      Это было заманчивое предложение: никогда больше не быть под пятой старика, никогда не выносить его поцелуи, вкус которых так стар. Кэрис взглянула на Брира.
      – Не бойся его, – уверил ее Архитектор, кладя руку на ее шею. – Он ничто и никто. Со мной ты в безопасности.
      – Она может сбежать, – запротестовал Брир, когда Европеец позволил Кэрис пойти в ее комнату, чтобы забрать вещи.
      – Она никогда не оставит меня, – ответил Мамулян. – Я никогда не причинил ей ничего дурного, и она об этом знает. Когда-то я держал ее на этих руках.
      – Она была голая?
      – Крошечная и такая ранимая, – его голос упал до шепота, – она заслуживает лучшего, чем он.
      Брир не ответил ничего – он просто стоял, нагло слонившись к стене, вычищая засохшую кровь из-под ногтей лезвием. Он портился быстрее, чем ожидал Европеец, о надеялся, что Брир доживет до того, когда весь этот хаос закончится, но, зная старика, его льстивость и уклончивость. Он начинал думать, что то, что должно было занять дни, видимо, займет недели, а к этому времени состояние Пожирателя Лезвий будет действительно плохим. Европеец чувствовал себя усталым. Поиск замены Брира и управление ею могло бы истощить его и без того убывающую энергию. Он услышал, как Кэрис спускается вниз по лестнице. В некотором смысле ему было жалко терять шпиона во вражеском лагере, но могло произойти слишком много изменений, если он не заберет ее. Во-первых, она знала его более глубоко, чем, возможно, она полагала. Она инстинктивно чувствовала его страх перед плотью: об этом говорила мудрость, с которой она выпихивала его, когда они были вместе со Штрауссом. Она также знала о его усталости, его колеблющейся вере. Но была еще одна причина, чтобы забрать ее. Уайтхед говорил, что она – все, что у него есть. Если они заберут ее сейчас, Пилигрим останется один, и это будет агония. Мамулян верил, что она будет нестерпимой.

      После исследования залитой потоками света поверхности участка, Марти так и не обнаружив Уайтхеда, поднялся наверх. Настало время нарушить указание Уайтхеда и поискать старика на запретной территории. Дверь в комнату в конце верхнего коридора за спальнями Кэрис и Уайтхеда была закрыта. Стиснув зубы, Марти подошел к ней и постучал.
      – Сэр?
      Поначалу внутри не было ни звука. Затем послышался голос Уайтхеда, слабый, словно он только что проснулся.
      – Кто это?
      – Штраусс, сэр.
      – Входи.
      Марти мягко толкнул дверь, и она отворилась.
      Когда он воображал интерьер комнаты, то это всегда была сокровищница. Но правда была абсолютно противоположной. Комната была спартанской – ее белые стены и скудная обстановка производили холодное впечатление. Здесь была единственная драгоценность. У одной голой стены стоял алтарь – его роскошь была явно неуместна для столь строгого жилища. Центральная створка изображала величественно садистское распятие – золото и кровь.
      Хозяин комнаты сидел одетый в роскошный домашний халат в дальнем углу комнаты за большим столом. В его взгляде, который он бросил на Марти, не было ни приветствия, ни обвинения, его тело располагалось в кресле, как мешок.
      – Не стой в дверях, парень. Входи.
      Марти закрыл за собой дверь.
      – Я знаю, сэр, вы говорили мне никогда не подниматься сюда. Но я боялся, что с вами что-то случилось.
      – Я жив, – сказал Уайтхед, поднимая руки. – Все в порядке.
      – Собаки... мертвы.
      – Я знаю. Садись.
      Он указал на пустой стул, стаявший у стола напротив него.
      – Мне вызвать полицию?
      – Нет нужды.
      – Они все еще могут быть рядом.
      Уайтхед качнул головой.
      – Они ушли. Сядь, Мартин. Налей себе стакан вина. У тебя такой вид, словно ты хорошо побегал.
      Марти выдвинул стул, который стоял под столом, и сел. Неприкрытая лампа, горевшая в середине комнаты, отбрасывала трепещущий свет. Тяжелые тени, мертвенно бледный свет – представление привидений.
      – Положи пистолет. Он тебе не понадобится.
      Марти положил оружие на стол рядом с тарелкой, на которой было всего несколько тончайших кусков мяса. За тарелкой стояла ваза с клубникой, частично опустошенная, и стакан воды. Все говорило о небрежности ужина: мясо, нарезанное почти на прозрачные ломтики, – непропеченное и влажное, хаотичное расположение чашек и вазы. Но всем этом чувствовалась какая-то закономерность, так возникало чувство сверхъестественной, случайной красоты. Между Марти и Уайтхедом в воздухе вяло плавали пылинки, поднимаясь от стола к голой лампочке под потолком.
      – Попробуй мясо, Марти.
      – Я не голоден.
      – Оно восхитительно. Его купили мои гости.
      – Так вы знаете кто они?
      – Да, конечно. Теперь садись.
      Неохотно Марти подцепил с тарелки тонкий кусочек и попробовал его. Мясо растаяло на языке – у него действительно был изысканный вкус и оно возбуждало аппетит.
      – Доешь, – предложил Уайтхед.
      Марти последовал его совету. От ночных происшествий у него разыгрался аппетит. Уайтхед налил ему бокал красного вина, он немедленно осушил его.
      – Не сомневаюсь, твоя голова полна вопросов, – сказал Уайтхед. Пожалуйста, спрашивай. Я постараюсь ответить.
      – Кто они?
      – Друзья.
      – Но они пришли как убийцы.
      – А разве не бывает такого, когда друзья, со временем, могут статьубийцами? – Марти был не готов к такому частному парадоксу. – Один из них сидел там, где сейчас сидишь ты.
      – Как я могу быть вашим телохранителем, если я не отличаю ваших друзей от врагов?
      Уайтхед помолчал, затем жестко взглянул на Марти.
      – А тебе не все равно? – спросил он.
      – Вы были добры ко мне, – ответил Марти, шокированный вопросом. – За какого же бессердечного ублюдка вы меня принимаете?
      – Боже мой... – Уайтхед покачал головой. – Марти...
      –  Объясните мне.Я хочу помочь.
      – Что объяснить?
      – Как можете вы приглашать человека, который хочет убить вас, обедать с вами?
      Уайтхед разглядывал пылинки, вьющиеся в столбе света между ними. Он или считал вопрос не заслуживающим внимания, или просто не находил ответа.
      – Ты хочешь помочь мне? – наконец спросил он. – Тогда похорони собак.
      – Это все, на что я гожусь?
      – Может быть, придет время...
      – Вы всегда так говорите, – вставая, сказал Марти. Он больше не собирался получать ответы – все было слишком очевидно. Просто мясо и хорошее вино. Но сегодня этого было недостаточно.
      – Я могу идти? – спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся спиной к старику и пошел к двери.
      Когда он открыл ее, Уайтхед сказал: «Прости меня», очень тихо. Так тихо, что Марти не был уверен, относились ли эти слова к нему.
      Он закрыл за собой дверь и прошел по дому, чтобы убедиться, что пришельцы оставили его. Они ушли. Парилка была пуста. Кэрис, очевидно, вернулась в свою комнату.
      Полностью опустошенный, он скользнул в кабинет и плеснул себе в стакан виски из бара. Затем он сел в кресло Уайтхеда у окна, потягивая виски и раздумывая. Алкоголь не внес никакой ясности в его мозг – он просто притупил боль от полной разбитости, которую он ощущал. Он скользнул под одеяло еще до того, как рассвет отчетливо высветил изодранные комки шерсти на лужайках.

40