Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Проклятая игра

ModernLib.Net / Фэнтези / Баркер Клайв / Проклятая игра - Чтение (стр. 11)
Автор: Баркер Клайв
Жанр: Фэнтези

 

 


      Марти отложил выбранную книгу. На обложке обнаженная женщина с зеленой флюоресцирующей кожей вылуплялась из яйца на планете с двумя солнцами. Кэрис спросила:
      – Ты знаешь, что происходит?
      – Происходит? Ты о чем?
      – Ты ничего странного не замечал в доме?
      – Например?
      Ее губы сложились в любимую комбинацию: уголки опустились вниз от раздражения.
      – Я не знаю... трудно описать.
      – Попытайся.
      Она заколебалась, как ныряльщик на краю высокого обрыва, затем бросилась вниз.
      – Ты знаешь, что такое чувствительность?
      Он кивнул.
      – Когда кто-то может ловить волны. Мысленные волны.
      – Телепатия.
      – В некотором роде.
      Он бросил на нее взгляд.
      – Это то, что ты можешь делать? – спросил он.
      – Не делать.Я ничего не делаю.Скорее это делают со мной.
      Марти откинулся на спинку стула, он был в затруднительном положении.
      – Как будто все становится вялым. Я не могу сбросить это. Я слышу, как люди говорят, не шевеля губами. В основном, бессмыслица – просто бормотание.
      – И это то, что они думают?
      – Да.
      Он не знал, что ответить, кроме того, что он сомневается в ее словах, но не это она хотела услышать. Она пришла сюда за помощью, разве нет?
      – Это не все, – сказала она. – Я иногда вижу какие-то формы вокруг фигур людей. Туманные ореолы... как какой-то свет.
      Марти вспомнил человека у ограды: как он излучал свет. Или так казалось?
      – Суть в том, что я чувствую то, чего другие люди не чувствуют. Я не думаю, что у меня такой особенный ум или что-нибудь вроде этого. Я просто делаюэто. И в последние несколько недель я чувствую что-то в доме. У меня в голове появляются странные мысли из ниоткуда, мне видится... что-то ужасное. – Она запнулась, чувствуя, как ее объяснения становятся все более расплывчатыми, и что она рискует подорвать доверие к ее словам, если будет продолжать.
      – Ты видишь свечение? – сказал Марти, возвращаясь к началу.
      – Да.
      – Я видел что-то подобное.
      Она наклонилась вперед.
      – Когда?
      – Помнишь того человека, который вломился сюда? Мне кажется, я видел свет, исходивший от него: из его ран, из глаз и изо рта.
      Даже когда он закончил предложение, он вздрогнул, словно боялся заразиться.
      – Я не знаю, – сказал он. – Я был пьян.
      – Но ты видел что-то.
      – Да, – согласился он неохотно.
      Она встала и подошла к окну. «Что отец – что дочь, – подумал он, – тяга к окнам у обоих». Когда она уставилась на газон – Марти никогда не задергивал занавески – у него открылась возможность разглядывать ее.
      – Что-то... – повторила она. – Что-то...
      Грациозность изгиба ее ног, переходящих в округлость ягодиц; ее лицо, отраженное в холодном окне, – все привлекало его.
      – Так вот почему он больше не разговаривает со мной, – сказала она.
      – Папа?
      – Он знает, что я могу чувствовать о чем он думает, и он боится.
      Рассматривание зашло в тупик – она принялась постукивать ногой по полу с раздражением, ее дыхание моментально затуманило окно. Затем, совершенно неожиданно, она спросила:
      – Ты знал, что тебя очень интересует грудь?
      – Что?
      – Ты постоянно смотришь на нее.
      – Черта с два!
      – А ты еще илжец.
      Он встал, не зная, что он собирается делать или говорить, – пока у него не было слов. Наконец, смягчившись от смущения, он решил, что подойдет только правда.
      – Мне нравится смотреть на тебя.
      Он прикоснулся к ее плечу. Здесь, если бы они решили, игра могла бы остановиться, нежность была поражающей. Они могли воспользоваться возможностью или оставить все как есть – остроумно резюмировать или просто отбросить все. Время застыло между ними, словно ожидая инструкций.
      – Бэби, – сказала она. – Не дрожи.
      Он пододвинулся на полшага ближе и поцеловал ее затылок. Она повернулась и ответила на поцелуй, ее руки поднялись по его позвоночнику и сомкнулись сзади на его голове, словно для того, чтобы почувствовать ее тяжесть.
      – Наконец-то, – сказала она, когда они прервались. – Я уже начала думать, что ты слишком джентльмен.
      Они упали на кровать, и она перекатилась, оседлав его бедра. Без малейшего смущения она протянула руку, нащупывая узел пояса его халата. Его член почти встал, но неудобная поза тормозила эрекцию. Она раздвинула полы его халата и провела ладонями по его груди. Его тело было твердым но не тяжелым, шелковые волосы разбегались от его груди вниз к центральной впадине его живота, становясь все крупнее. Она немного привстала, чтобы отодвинуть халат от его паха. Его освобожденный член подскочил с четырех на полдень. Она щелкнула по его внутренней стороне – он отреагировал незамедлительно.
      – Мило, – сказала она.
      Он уже начинал привыкать к ее одобрению. Ее спокойствие было заразительным. Он полусел, опираясь на локоть, чтобы лучше видеть ее над ним. Она настойчиво занималась его эрекцией, кладя указательный палец себе в рот и перенося легкий слой слюны на его член, пробегая кончиками пальцев вверх и вниз в жидкости, ленивыми движениями. Он стонал от удовольствия. Тепло разлилось в его груди – еще один сигнал, если он еще был нужен, о его возбуждении. Его щеки тоже пылали.
      – Поцелуй меня, – попросил он.
      Она наклонилась к нему и встретила его губы. Они повалились обратно на кровать. Его руки ощутили низ ее свитера и начали задирать его, но она остановила его.
      – Нет, – пробормотала она в его губах.
      – ...хочу видеть тебя... – сказал он.
      Она села обратно. Он в недоумении смотрел на нее.
      – Не так быстро, – сказала она и подняла свитер достаточно высоко, чтобы он мог видеть ее живот и груди, не снимая одежды. Марти воспринял ее тело, как слепой, которому даровали зрение – сетка гусиной кожи, ее неожиданная полнота. Его руки блуждали там, где останавливались его глаза, прикасаясь к ее яркой коже, описывая спирали вокруг ее сосков, разглядывая тяжесть ее грудей, нависших над ребрами. Теперь за руками и глазами следовали губы – он хотел ощущать ее своим языком. Она прижала его голову к себе. Через сеть его волос она видела кожу его головы, розовую, как у ребенка. Она согнулась, чтобы поцеловать ее, но не могла дотянуться и, вместо этого, скользнула рукой вниз, чтобы взять его член.
      – Будь осторожна, – прошептал он, когда она задела его. Ее ладонь стала влажной и она выпустила его из рук.
      Мягко он уговорил ее, и они легли рядом на кровать. Она стащила его халат через голову, пока его пальцы трудились над кнопкой на ее джинсах. Она не предприняла ни малейшей попытки помочь, с удовольствием наблюдая за его сосредоточенным выражением лица. Было бы так приятно быть совершенно обнаженной рядом с ним – кожа к коже. Но сейчас было не время рисковать. Вдруг он увидит кровоподтеки и следы от игл и оттолкнет ее – это было бы невыносимо.
      Он успешно расстегнул молнию и его руки уже были в ее джинсах, проскальзывая под верх ее трусиков. Он торопился, и хотя ей очень нравилось наблюдать его настойчивость, теперь она сама помогла ему себя раздеть, и, подняв бедра над кроватью, стащила вниз джинсы и трусики, открывая свое тело от сосков до коленей. Он двигался над ней, отмечая свой путь следом слюны, вылизывая ее пупок и ниже, с пылающим лицом, погрузив язык в нее, не совсем специалист, но спешащий научиться, отыскивая места, которые доставляли ей удовольствие по звукам ее вздохов.
      Он спустил ее джинсы ниже и теперь она не сопротивлялась – все долой! За ними последовали ее трусики, и она закрыла глаза, забывая обо всем, кроме его исследований. В своей спешке он проявлял инстинкт каннибала – ничто из ее тела, что могло бы насытить его, не отвергалось, он проникал так глубоко, как только позволяла анатомия.
      Что-то кольнуло ее сзади шеи, но она проигнорировала это, слишком увлеченная другим. Он взглянул на нее от ее паха, на его лице было сомнение.
      – Продолжай, – сказала она.
      Она изогнулась на кровати, приглашая его войти в нее. Но сомнения на лице оставались.
      – Что-то не так?
      – Нет предохранения, – сказал он.
      – Забудь.
      Ему не требовалось повторного приглашения. Ее поза, не лежа перед ним, а полусидя, позволяла ей наблюдать его сладкое хвастовство – он сжимал член у основания пока его головка не потемнела и на заблестела, перед тем как войти в нее медленно, почти почтительно. Теперь он отпустил его и оперся руками о кровать по обе стороны ее, его спина изогнулась – полумесяц к полумесяцу – как только позволял вес его тела. Его губы разомкнулись и показался язык, которым он провел по ее глазам.
      Она двинулась навстречу ему, прижимая свои бедра к его. Он судорожно вздохнул и нахмурился.
      «О, Боже, – подумала она, – он кончил». Но его глаза открылись снова, по-прежнему неистовые, и его толчки, после первоначальной угрозы безвременного конца, были ровными и медленными.
      Снова ее шея побеспокоила ее – это был больше, чем укол. Это был зуд – словно сверлили дыру. Она попыталась проигнорировать это, но ощущение только усилилось, когда ее тело отдалось моменту. Марти был слишком увлечен их объединенной анатомией, чтобы заметить ее дискомфорт Его дыхание было прерывистым, на лице выступил пот. Она попыталась подвинуться, надеясь, что боль была вызвана только позой.
      – Марти... – выдохнула она, – перевернись.
      Он сначала не был уверен в этом маневре, но как только он очутился на спине и она уселась на нем, он легко поймал ее ритм. Он снова стал забираться ввысь, от которой у него кружилась голова.
      Боль в ее шее оставалась, но она перестала обращать на нее внимание. Она нагнулась вперед, ее лицо было в шести дюймах от лица Марти, и позволила слюне капать из ее губ в его, нить пузырьков, которую он ловил открытым ртом, вдавливаясь в нее так глубоко, как только мог, и оставаясь там.
      Вдруг что-то шевельнулось в ней. Не Марти. Что-то или кто-тоеще трепетал в ней. Ее сосредоточенность пошатнулась, ее сердце заколебалось тоже. Она потеряла ориентацию – где она и что с ней. Другая пара глаз, казалось, смотрела через ее глаза – одновременно она ощущала и их видение происходящего, – она видела секс, как развращенность, неприличное и животное совокупление.
      – Нет, – сказала она, пытаясь остановить тошноту, которая внезапно стала подниматься в ней.
      Марти приоткрыл глаза, принимая ее «нет» как команду отложить финал.
      – Я пытаюсь, бэби... – он скривился, – только не двигайся.
      Она поначалу не поняла, о чем он – он был за тысячу миль от нее, лежа в отвратительном поту, причиняя ей боль против ее желания.
      – Так? – выдохнул он, задерживаясь, пока почти не стало больно. Казалось, он набухает в ней. Ощущение выбросило это двойное видение из ее головы. Тот, другой наблюдатель, скользнул прочь из ее глаз, восставая против переполненности и плотскости этого акта – против его реальности. Чувствует ли этот вторгающийся разум и Марти тоже, промелькнула мысль у нее, его кора должна разрываться головкой члена, который набухал сливками уже сейчас?
      – Боже, – сказала она.
      С бегством других глаз радость вернулась.
      – Не могу остановиться, бэби, – сказал Марти.
      – Продолжай, – сказала она, – Все хорошо. Все хорошо.
      Капли ее пота упали на него, когда она шевельнулась на нем.
      –  Продолжай. Да! —снова крикнула она. Это было восклицание чистой радости, и он оставил мысли о возвращении. Он пытался оттянуть взрыв на несколько дрожащих секунд. Тяжесть ее бедер на нем, тепло ее канала, яркость ее грудей заполнили его голову.
      А затем кто-то заговорил, низкий грудной голос.
      –  Перестань.
      Глаза Марти замигали, мечась вправо и влево. В комнате больше никого не было. Его голова сочинила этот звук. Он отогнал иллюзию и снова взглянул на Кэрис.
      – Продолжай, – сказала она. – Пожалуйста, продолжай.
      Она танцевала на нем. На сгибах ее бедер мерцал свет, с них, сверкая, катился и катился пот.
      – Да... да... – ответил он, забывая о голосе.
      Она взглянула на него, когда приближение опасности отразилось на его лице, и сквозь все сложности вспыхивающих своих собственных ощущений снова почувствовала второй разум. Это был червь в ее разбухающей голове, проталкивающийся вперед, его тошнота готова испачкать зрение. Она боролась с ним.
      – Уходи, – сказала она, задыхаясь, – уходи.
      Но он хотел победить ее, победить их обоих. То, что раньше выглядело странным, теперь таило злобу. Это хотело испортить все.
      – Я люблю тебя, – сказала она Марти, отвергая это присутствие в ней. – Я люблю тебя, я люблю тебя...
      Пришелец в ней дернулся от ярости и становился еще яростней от того, что она не позволила все испортить. Марти был неприступен, он был на пределе, слеп и глух ко всему, кроме наслаждения. Затем со стоном он начал выбрасывать в нее струю и она последовала за ним. Ее ощущения вытеснили все мысли о сопротивлении из ее головы. Где-то вдалеке она слышала шепот Марти...
      – О, Боже, – бормотал он, – бэби... бэби.
      ...но он был в другом мире. Они не были вместе даже в этот момент: она в своем экстазе, он – в своем; у каждого была своя гонка к завершению.
      Капризный спазм заставил Марти биться в конвульсиях. Он открыл глаза. Кэрис сидела, прижав руки с растопыренными пальцами к лицу.
      – Ты в порядке, бэби? – спросил он.
      Когда глаза открылись, ему пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. В какой-то момент, это была не она, кто-то смотрел на него сквозь решетку пальцев. Это было что-то всплывшее со дна моря: черные косящие глаза с серыми зрачками, какой-то первобытный вид, наблюдавший за ним – он знал это в глубине души – с ненавистью в кишках.
      Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но достаточно долго, чтобы он смог опустить глаза к ее телу и поднять их снова, встречая все тот же взгляд.
      – Кэрис?
      Ее веки затрепетали и веер ее пальцев сомкнулся на лице. Безумный момент – он замер, ожидая возвращения. Ее руки упали от головы, лицо изменилось. Но, конечно, это была она – только она. И вот она была здесь, улыбаясь ему.
      – Ты в порядке? – поинтересовался он.
      – О чем ты думаешь?
      – Я люблю тебя, бэби.
      Она пробормотала что-то, когда упала на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в ванне смешанных жидкостей.
      – У тебя не было оргазма? – спросил он ее немного спустя, но она не ответила. Она спала.
      Осторожно он сдвинул ее в сторону, выскальзывая из-под нее с мокрым звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастно. Он поцеловал ее груди, облизал ее пальцы и уснул мертвым сном рядом с ней.

32

      Мамуляна тошнило.
      Ему нелегко было заполучить, эту женщину, несмотря на его сентиментальные утверждения о ее психике. Но тогда ее силу следовало ожидать. Она была породы Уайтхеда – крестьянская кровь, воровская кровь – хитрая и грязная. Хотя она точно не знала, что она делает, она боролась с ним с чувствительностью, которую он сам страстно желал бы иметь.
      Но ее слабости – а у нее их было много – были уязвимы. Сначала он использовал героиновые фуги, получив к ней доступ, когда она мирно покоилась в точке безразличия. Они искривили ее восприятие, что сделало его вторжение менее заметным, и через ее глаза он мог видеть дом, слышать ее ушами бестолковые разговоры его обитателей, разделять с ней, хотя это и вызывало в нем отвращение, запах их одеколонов и их напыщенность. Она была превосходным шпионом, живущим в самом центре вражеского лагеря. Проходили недели и ему было все легче проскальзывать в нее и из нее незамеченным. Это сделало его беспечным.
      Было беспечно не осмотреться перед прыжком – проникнуть ее голову, не проверив, чем она занимается. Он даже не предполагал, что она может быть с телохранителем, и тому времени, когда он это понял, он уже разделял ее ощущения – ее удивительный восторг, – и это оставило его дрожащим. Он больше не сделает такой ошибки.
      Он сидел в пустой комнате в пустом доме, который он купил для себя и Брира, и пытался забыть эту бурю, которую он испытал, взгляд Штраусса, которым он смотрел на девушку. Видел ли этот бандит его лицо заее лицом? Европеец полагал, что да.
      Впрочем, не важно – никто из них не останется в живых. Это будет не только старик, как он планировал поначалу. Все они – его прислужники, его холопы, все —подойдут к стене со своим хозяином.
      Воспоминания об атаках Штраусса застряли внутри Европейца, он испытывал неутолимое желание очиститься от них. Он чувствовал себя пристыженным и обессиленным.
      Он слышал, как внизу Брир входил или выходил, отправляясь на очередное свое зверство. Мамулян сконцентрировался на чистой стене напротив него, но сколько бы он ни пытался избавиться от своей моральной травмы, он все еще ощущал свое внедрение – пульсирующую голову, тепло акта.
      –  Забудь, —сказал он вслух. – Забудь их жаркий огонь. Это не представляет для тебя опасности. Нужно видеть только пустоту – то, что обещает Ничто.
      Его внутренности дрожали. Под его пристальным взглядом краска на стене казалась мерцающей. Сладострастные извержения обезображивали ее пустоту. Иллюзии, но тем не менее ужасающе реальные для него. Очень хорошо: если он не может выбить эти непристойности, он сможет трансформировать их. Не так уж сложно перекрасить сексуальность в насилие, перевести вздохи в крики, дрожь в конвульсии. Грамматика была та же самая, только пунктуация отличалась. Представив любовников умирающих вместе, он почувствовал, как его тошнота отступает.
      Что было их существование перед лицом Ничего? Мимолетность. Их обещания? Претензии.
      Он успокаивался. Воспаление на стене начинало исцеляться и ушло через несколько минут со слабым отзвуком той пустоты, в которой он так начинал нуждаться. Жизнь приходит и уходит. Но отсутствие, как он знал, живет вечно.

33

      – О, между прочим, тебе звонили. Билл Той. Позавчера.
      Марти поднял глаза на Перл от своей тарелки с бифштексом и скорчил гримасу.
      – Почему ты мне не сказала.
      Она казалось виноватой.
      – Это было как раз тогда, когда я потеряла терпение от этой проклятой толпы. Я оставила тебе послание...
      – Я не получил его.
      – ...в блокноте за телефоном.
      Оно было все еще там: «Позвони Тою» и номер. Он набрал номер и ждал почти минуту, пока на другом конце сняли трубку. Это был не Той. У ответившей женщины был мягкий и потерянный голос, размазанный, как будто от большого количества выпитого.
      – Могу я попросить Вильяма Тоя? – спросил он.
      – Он ушел, – ответила женщина.
      – Ага. Понятно.
      – Он не вернется. Никогда.
      Голос был какой-то сверхъестественный.
      – Кто это? – спросил голос.
      – Это не важно, – ответил Марти. Его инстинкт противился тому, чтобы назвать имя.
      – Кто это? – спросила она.
      – Простите, что побеспокоил вас.
      – Кто это?
      Он положил трубку, прерывая шипящую настойчивость на другом конце провода. И только тогда он почувствовал, что его рубашка пропиталась холодным потом, который внезапно выступил на его груди и спине.

* * *

      В любовном гнездышке в Пимлико Ивонна еще около полутора часов спрашивала «Кто это?» у занятой линии, прежде чем бросить трубку. Затем она отошла и присела.
      Кушетка была влажной. Большие липкие пятна расползались по ней от того места, где она обычно сидела. Она предполагала, что с ней что-то сделали, но она не могла сообразить как и что. Также она не могла объяснить мух, которые собирались вокруг нее и покрывали ее всю – ее волосы, ее одежду.
      – Кто это? – спросила она снова. Вопрос оставался вполне уместным, хотя она больше не разговаривала с незнакомцем по телефону. Кожа, содранная с ее рук, кровь, которую она оставляла в ванной после душа, ужасающее зрелище, которое представало перед ней в зеркале – все это вызывало тот же гипнотизирующий интерес: «Кто это?»
      «Кто это?» «Кто это?» «Кто это?»

VI
Дерево

34

      Брир ненавидел этот дом. Он был холодным и жители в этом районе были безжалостны. Он сразу попадал под подозрение, как только выходил из передней двери. На это, он признавал, были причины. За последние недели вокруг него начал распространяться запах – тяжелый, липкий запах, которого он почти стыдился, когда приближался к какой-нибудь одинокой милашке, стоящей у школьной ограды, боясь, что они начнут зажимать пальцами свои носы, издавать звуки «пу-пу» и, убегая, кричать ему обидные прозвища. Когда они так делали, он хотел умереть.
      Хотя в доме не было отопления и он вынужден был принимать холодную ванну, он, тем не менее, мылся с головы до ног три-четыре раза в день, надеясь отбить запах. Когда это не срабатывало, он покупал духи – в основном сандаловое дерево – и поливал свое тело после каждого мытья. Теперь комментарии, которые преследовали его, касались не экскрементов, а его сексуальной жизни. Он одинаково воспринимал яд и этих замечаний.
      Тем не менее, бычье сопротивление поднималось в нем. Оно касалось не только его мучении на улице. Европеец, после вежливого обхождения и ухаживания, все больше и больше мучил его презрением, относясь к нему скорее, как к лакею, нежели союзнику. Это раздражало его. Посылая его на охоту за Тоем, требуя прочесать миллионный город чтобы отыскать съежившегося старика, которого Брир в последний раз видел перелезающим через стену абсолютно голым – его тощие ягодицы были абсолютно белыми в лунном свете – Европеец явно потерял чувство меры. Какие бы преступления Той не совершил против Мамуляна, они едва ли были настолько серьезны, и это заставляло Брира слабеть и уставать, проводя еще один день, блуждая по улицам.
      Несмотря на усталость, потребность в сне оставила Брира почти полностью. Ничто, даже утомление, убившее его нервы, не могло принудить его тело более чем к нескольким минутам отдыха, в течение которых он моргал глазами, но даже тогда его мозг видел сны, такие ужасные сны, что едва ли можно было назвать дремоту блаженной. Единственным комфортом, оставшимся у него, были его милашки.
      У дома было одно преимущество – у него был подвал. Просто сухое, холодное место, которое он систематически очищал от хлама, оставленного его предыдущими владельцами. Он проделал большую работу и постепенно приближался к тому, чтобы это место стало таким, как он хотел, и хотя он никогда особенно не любил замкнутые пространства, было что-то притягательное в этой темноте, и это отвечало его невысказанному потустороннему желанию – быть под землей.Вскоре он все выскребет отсюда. Он повесит цветные бумажные цепи на стены и поставит цветы в вазы на полу. Может быть, будет стол, со скатертью, пахнущей фиалками, удобные кресла для гостей. Тогда он сможет начать приглашать друзей в той манере, которая, он надеялся, им придется по душе.
      Все его приготовления могли бы завершиться намного быстрее, если бы он не прерывался постоянно для всех этих дурацких и проклятых командировок, в которые Европеец отправлял его. Но время этого услужения, как он решил, подошло к концу. Сегодня он скажет Мамуляну, что он больше не будет подчиняться шантажу или нелепым обещаниям и играть в эту игру. Ему придется угрожать, если дело будет плохо. Он уедет на север. На севере есть места, где солнце не встает пять месяцев в году – он читал о таких местах – и это казалось привлекательным для него. Нет солнца, глубокие пещеры, в которых можно жить, дыры, куда даже лунный свет не может проникнуть. Пришло время выложить карты на стол.

* * *

      Если воздух в доме был холодным, то в комнате Мамуляна он был еще холоднее. Казалось, дыхание Европейца было смертельно ледяным.
      Брир стоял в дверях. Он всего лишь один раз был в этой комнате и в нем копошился маленький страх перед ней. Она была чересчур простой. Европеец попросил Брира забить досками окно, и он сделал это. Теперь, при свете единственного фитиля, горевшего в тарелке с маслом на полу, комната казалась унылой и серой: все в ней казалось призрачным, даже Европеец. Он сидел в темном деревянном кресле, которое было единственным предметом обстановки, и смотрел на Брира глазами, сверкающими столь ярко, что тот должен был бы ослепнуть.
      – Я не вызывал тебя сюда, – сказал Мамулян.
      – Я хотел... поговорить с тобой.
      – Тогда закрой дверь.
      Хотя это противоречило его желанию, Брир подчинился. Замок щелкнул за спиной; теперь комната собралась вокруг одинокого языка пламени и слабого освещения, которое он давал. Инертно Брир осмотрел комнату в поисках того, на что можно было сесть или, по крайней мере, опереться. Но никаких удобств здесь не было: ее строгость могла бы смутить аскета. Только несколько одеял на голых досках в углу, где спал великий человек, немного книг, сложенных у стены, колода карт, кувшин с водой и чашка, что-то еще. Стены, за исключением четок, свисавших с крюка, были голыми.
      – Что ты хочешь, Энтони?
      Все, о чем мог подумать Брир, было: я ненавижу эту комнату.
      – Скажи, что ты должен сказать.
      – Я хочу уйти...
      – Уйти?
      – Уйти. Меня раздражают мухи. Здесь так много мух.
      – Не больше, чем где-нибудь еще в мае. Хотя, возможно сейчас более тепло, чем обычно. Все признаки того, что лето будет мучительным.
      Мысль о тепле и свете вызвала у Брира тошноту, и была еще одна вещь – отвратительная реакция его живота, когда он принимал пищу. Европеец обещал ему новый мир – здоровье, богатство, счастье, – но он страдал от мучений проклятья. Все это было жульничеством, все – жульничество.
      – Почему ты не позволил мне умереть? – спросил он, не задумываясь над тем, что говорит.
      – Ты мне нужен.
      – Но я болен.
      – Работа скоро будет закончена.
      Брир взглянул на Мамуляна в упор – вещь, на которую он отваживался крайне редко. Но отчаяние гнало его, как розга по спине.
      – Ты говоришь о том, чтобы найти Тоя? – спросил он. – Мы не найдем его. Это невозможно.
      – Нет, мы найдем его, Энтони. Я настаиваю.
      Брир вздохнул.
      – Я хотел бы умереть, – сказал он.
      – Не говори так. У тебя есть все свободы, которые ты хочешь, правда? Ты теперь не чувствуешь вины, так?
      – Нет...
      – Большинство людей были бы счастливы страдать от твоих незначительных неудобств, чтобы быть невиновными, Энтони, – следовать плотским желаниям своего сердца и никогда не быть заставленными пожалеть об этом. Сегодня отдохни. Завтра мы оба будем заняты, ты и я.
      – Чем?
      – Мы отправимся посетить мистера Уайтхеда.
      Мамулян говорил ему об Уайтхеде и доме с собаками. Повреждения, причиненные ими Европейцу, были значительны. Хотя его разодранная рука зажила быстро, повреждения ткани были невосстанавимы. Палец и еще половина пропали, отвратительные шрамы покрывали ладонь с обеих сторон, большой палец уже не будет нормально двигаться – его карточные навыки серьезно испорчены. Это была длинная и жалостливая история, которую он рассказал Бриру в тот день, вернувшись окровавленным после своего столкновения с собаками. История нарушенных обещании и презираемого доверия, жестокостей, совершенных против дружбы. Европеец открыто плакал, рассказывая ему об этом, и Брир мельком разглядел всю глубину его боли. Они оба были презираемыми людьми, против них все сговорились, их все бранили. Вспоминая исповедь Европейца, он почувствовал, как когда-то потерянное чувство справедливости пробуждается в нем вновь. И вот теперь он, кто так много должен Европейцу – его жизнь, его рассудок – планирует повернуться спиной к своему Спасителю. Пожирателю Лезвий стало стыдно.
      – Пожалуйста, – взмолился он, стараясь загладить свои жалобы, – позволь мне пойти и убить этого человека для тебя.
      – Нет, Энтони.
      – Я могу, – настаивал Брир. – Я не боюсь собак. Я не чувствую боли. Я могу убить его в постели.
      – Я уверен, что можешь. И ты, безусловно, понадобишься мне, чтобы оградить меня от собак.
      – Я разорву их на куски.
      Мамулян казался глубоко удовлетворенным.
      – Ты сделаешь это, Энтони. Я ненавижу эту породу. Всегда ненавидел. Ты будешь разбираться с ними, пока я перекинусь парой слов с Джозефом.
      – Зачем канителиться с ним? Он так стар.
      – Так же, как и я, – ответил Мамулян. – Я гораздо старше, чем выгляжу, поверь мне. Но сделка есть сделка.
      – Это трудно, – сказал Брир, его глаза были мокрыми от бесстрастных слез.
      – Что именно?
      – Быть Последним.
      – О, да.
      – Надо делать все очень правильно, чтобы племя запомнилось... – голос Брира сломался. Где та слава, которую он не застал, будучи рожденным, когда Великий Век уже прошел! Каково же должно было быть это волшебное время когда Пожиратели Лезвий, и Европейцы, и все другие племена держали мир в своих руках? Такой Век больше никогда не наступит – так говорил Мамулян.
      – Ты не будешь забыт, – пообещал Европеец.
      – Я думаю, что да.
      Европеец поднялся. Он казался больше, чем помнил его Брир, и темнее.
      – Верь хотя бы чуть-чуть, Энтони. Есть еще так много, к чему можно стремиться.
      Брир почувствовал прикосновение к затылку. Как будто там сел мотылек и исследовал его шею своими усиками. Его голова начала гудеть, словно все мухи, так раздражавшие его, отложили свои яйца в его ушах и они начинали лопаться. Он тряхнул головой, чтобы сбросить это ощущение.
      – Все в порядке, – услышал он слова Европейца через жужжание их крыльев. – Будь спокоен.
      – Мне плохо, – слабо попытался протестовать Брир, надеясь, что его немощность заставит Мамуляна быть милосерднее. Комната вокруг него стала распадаться на части, стены отделились от пола и потолка, шесть сторон этой серой коробки стали разваливаться по швам, впуская внутрь все виды пустоты. Все исчезло в тумане – обстановка, одеяла, даже Мамулян.
      «Есть еще так много, к чему можно стремиться», – расслышал он повтор слов Мамуляна. Или это было всего лишь эхо, долетевшее до него от далекого непроницаемого лица? Брира охватил страх. Хотя он не мог больше видеть даже своей протянутой руки, он знал, что все вокруг ушло навсегда и он потерялся здесь. Слезы стали крупнее. Его внутренности сжались в комок.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29