Воздух был как будто наэлектризован в тот день, когда Вор шел по городу, убежденный, что сегодняшним вечером после многих недель неудач он наконец-то отыщет игрока. Это было нелегкое путешествие. Восемьдесят пять процентов Варшавы сравнялось с землей, либо благодаря месяцам бомбардировок, которые предшествовали освобождению русскими, либо программе уничтожения, проводимой нацистами перед отступлением. Некоторые районы были фактически непроходимы для транспорта. Горы обломков, хранящие мертвецов, готовых показаться на поверхности, как картошка при весенней оттепели, покрывали улицы.
      Однако после трех месяцев блужданий здесь Вор прекрасно научился разбираться в этих городских джунглях. Ему действительно доставляло удовольствие лицезреть это пустынное великолепие слегка лиловых от пыли проспектов и скверов, так ненатурально молчаливых. Он чувствовал себя нарушителем, незаконно вторгшимся в чужие владения, и порой ему казалось, что конец света должен выглядеть именно так. Осталось лишь несколько городских объектов, по которым прохожий мог сориентироваться: газовая станция за мостом Понятовского была достаточно узнаваема, как и Зоопарк по ту сторону реки; еще отчетливее было видно башню Центрального вокзала с давно исчезнувшими часами. Эти да еще немногие другие потрепанные остатки былой красоты Варшавы еще оставались в живых, и их отчаянные попытки уцепиться за жизнь причиняли мучительную боль даже Вору.

* * *

      Здесь не было его дома. У него вообще не было дома вот уже десять лет. Он был бродячим стервятником и задержался здесь только потому, что на какое-то время Варшава предоставила ему место для неплохой поживы. Скоро, когда он восстановит силы, потраченные во время его последних похождений, он отправится дальше. Но сейчас, когда в воздухе неуловимо кружились первые признаки весны, он оставался в городе, наслаждаясь свободой.
      Конечно, здесь было много опасностей, но где и когда их не было для человека его профессии? Годы войны столь тщательно отшлифовали его способности, что это пугало даже его самого. Он был здесь в большей безопасности, чем жители Варшавы, те немногие, спасшиеся от всепоглощающего пламени и слегка очумевшие от своей удачи, и постепенно возвращающиеся в город в поисках потерянного жилья и близких людей. Они блуждали по обломкам или стояли на углах улиц, вслушиваясь в похоронную песнь реки и ожидая, когда придут русские и сгонят их в стадо во имя Карла Маркса. Каждый день возводились новые баррикады. Военные лениво и методично устанавливали законы против беспорядков, разделяя и подразделяя город, как вскоре они поступят и со всей страной. Однако комендантский час не слишком тревожил Вора. В подкладке своего хорошо сшитого пальто Вор хранил удостоверения личности всех видов – что-то было найдено, большинство украдено, – которые выручали его в любой ситуации. Остатки сомнения и недоверия Вор рассеивал при помощи своего остроумия и сигарет, поскольку и то и другое у него было в избытке. Это было все, что требовалось человеку в этом городе в тот год, чтобы ощутить себя властелином мира. И какого мира! Не было ни одного пристрастия или желания, которое нельзя было удовлетворить. Глубочайшие секреты тела и духа были доступны любому, кто действительно желал их. Из них были созданы игры. Только на прошлой неделе Вор слышал рассказ о молодом парне, играющем в древнюю игру с чашками и шарами (вот шарик есть, а вот его нет), только его безумный рассудок заменил их на три ведра и голову ребенка.
      Это было еще довольно невинно – младенец был мертв, а мертвые не испытывают страданий. Помимо этого в городе предоставлялись и другие развлечения, доставляющие наслаждения от живых, используемых в качестве подручного материала. Для них, страстно жаждущих и готовых заплатить, открылась торговля человеческой плотью. Оккупационная армия, теперь не отвлекаемая сражениями, вновь открыла для себя секс, и это было выгодно. За полбуханки хлеба можно было получить одну из девушек-беженок – большинство из них были столь молоды, что у них еще не сформировалась грудь, чтобы использовать их вновь и вновь в опускающейся темноте; их жалобы оставались неуслышанными или прерванными ударом штыка, когда они теряли свою привлекательность. В городе, где погибли десятки тысяч на такие небрежные убийства смотрели иначе. В эти несколько недель между двумя режимами все было возможно, ничто не было наказуемо, не было табу на грех.
      В округе Золиборж был открыт публичный дом с мальчиками. Здесь, в подпольном салоне, увешанном трофейными картинами, любой мог выбрать себе юных мальчиков-проституток шести-семи лет: очаровательно худеньких от постоянного недоедания и полненьких – на любой вкус. Это заведение было очень популярно среди офицеров, но слишком дорого, как слышал Вор, для низших чинов. Доктрина Ленина о равенстве, очевидно, не распространялась на педерастию.
      Разнообразный спорт был намного дешевле. Довольно популярными в этот период были собачьи бои. Бездомные дворняжки, возвращавшиеся в город в поисках пищи и хозяев, отлавливались, откармливались до бойцовской силы и стравливались насмерть друг с другом. Это было отвратительное зрелище, но любовь к ставкам и пари влекла Вора к этим боям снова и снова. Однажды ночью он выиграл значительную сумму, поставив на низкорослого, но хитрого терьера, который победил пса раза в три больше его, когда выгрыз ему яички.
      И если со временем ваш интерес к женщинам, мальчикам и собакам угасал, то другие необычные представления были к вашим услугам.
      В голом амфитеатре, раскопанном из-под обломков Крепости Св. Марии, Вор видел неизвестного актера, представляющего в одиночестве первую и вторую части «Фауста» Гете. Хотя немецкий Вора был далек от совершенства, представление произвело на него чрезвычайное впечатление. Он был достаточно хорошо знаком с сюжетом, чтобы следить за действием: договор с Мефистофелем, споры, колдовские трюки и затем, после достижения обещанного проклятия, отчаяние и ужас. Большинство фраз были неразборчивы, но одержимость актера двумя ролями: только что Искусителем и уже Искушаемым – была столь впечатляюща, что Вор покинул его со сведенным животом.
      Через пару дней он вернулся, чтобы посмотреть пьесу еще раз или, по крайней мере, поговорить с актером. Но вызова на бис не последовало. Увлеченность исполнителя Гете была расценена как нацистская пропаганда; Вор нашел его повешенным и уже начавшим разлагаться на телеграфном столбе. Он был обнажен. Его голые ступни были объедены, и глаза выклеваны птицами, торс изрешечен пулями. Зрелище умиротворило Вора. Он рассматривал это как доказательство того, что смешанные чувства, пробуждаемые актером, были незаконны – если человека его искусство довело до такого состояния, то этот человек был действительно подлецом и мошенником. Его рот был раскрыт, и птицы начали выклевывать язык. Небольшая потеря.
      Помимо прочего, существовало еще множество стоящих развлечений. Женщины не слишком занимали Вора, да и мальчики были не в его вкусе, но он обожал игру: на собачьих боях, где он мог испытать судьбу при помощи уродливых дворняжек; или игру в кости в каком-нибудь бараке; или в отчаянии заключая с умирающим от скуки патрулем пари о скорости облаков. Способ или обстоятельства мало занимали его, его интересовала только сама игра.
      С юности это было его единственным настоящим пороком – это было оправданием того, что он стал Вором. До войны он играл в европейских казино, в основном в «очко», хотя он не брезговал и рулеткой. Теперь, всматриваясь через прошедшие годы сквозь завесу войны, развернутую перед ним, он вспоминал свои состязания, как вспоминают сны, просыпаясь утром, – как что-то невосстановимое и ускользающее все дальше с каждым дыханием.
      Однако чувство потери изменилось, когда он услыхал о картежнике, его называли Мамулян, который, как говорили, никогда не проигрывает и приходит и уходит в этом лживом городе, как существо, возможно, даже нереальное.
      И тогда, с Мамуляном, все переменилось.

      Большинство россказней было слухами, и большинство этих слухов не имело ничего общего с истиной. Обычное вранье скучающих солдат. Разум военного, как обнаружил Вор, способен на рождение фантазий более причудливых и более убийственных по своей сути, нежели разум поэта.
      Поэтому, когда он услышал байку о мастере карточной игры, который появляется из ниоткуда, вызывает на поединок любого желающего картежника и обязательно побеждает, он так и отнесся к ней, как к байке. Однако то, как эта апокрифическая легенда муссировалась, вносило некоторое смятение. Она не исчезала, чтобы уступить место какой-нибудь еще более нелепой сказке. Она постоянно повторялась: в разговорах на собачьих боях, в сплетнях, в настенных надписях. И, более того, хотя имена изменялись, отдельные факты оставались постоянными в каждом случае. В конце концов Вор начал подозревать, что в этой байке была доля истины. Возможно, где-то в городе былвеликолепный карточный игрок. Не полностью неуязвимый, такого, конечно, не бывает. Но этот человек, если он действительно существовал, был чем-то особенным. Рассказы о нем всегда сопровождались предостережениями, похожими на благоговение. Солдаты, заявлявшие, что видели его игру, говорили о его изяществе, о его почти гипнотической безмятежности. О Мамуляне они говорили, как крестьяне о дворянстве, и Вор, никогда не признававший ничьего превосходства, испытывал непреодолимое желание разыскать и развенчать этого карточного короля.
      Однако, помимо основной картины происходящего, составленной им из разнообразных ложных слухов, существовало еще кое-что. Он знал, что ему надо отыскать и расспросить человека, который действительно встречался за карточным столом с этим фантомом, чтобы на самом деле начать отделять правду ото лжи.
      Поиски такого человека заняли две недели. Его звали Константин Васильев, младший лейтенант, который, как говорили, проиграл Мамуляну все, что имел. Русский был огромен, словно бык. Вор чувствовал себя гномом рядом с ним. Но, если обычно большие люди обладают духом, достаточно широким, чтобы питать их анатомию, Васильев выглядел практически полностью опустошенным. Если он когда-то и обладал мужеством, сейчас его не было и в помине. Теперь это был беспокойный и слабый ребенок.
      Потребовался час уговоров, добрая половина бутылки водки, купленной на черном рынке, и полпачки сигарет, чтобы заставить Васильева отвечать не односложно; но когда начались откровения, они хлынули потоком – исповедь человека, находящегося на грани полного духовного упадка. В его рассказе слышались жалость к самому себе и злость, но больше всего в нем чувствовался страх. Васильев был человеком, не помнящим себя от ужаса. Вор находился под сильным впечатлением: не от слез отчаяния, а от того, что Мамулян, безликий картежник, смог сломить сидящего напротив него гиганта. Под маской утешения и дружеских советов он старался выжать из русского всю информацию, которую тот мог предоставить, выискивая любую значительную деталь, чтобы облечь в плоть и кровь химеру, которую он исследовал.
      – Ты говоришь, что он побеждает без единого проигрыша?
      – Всегда.
      – Ну а что у него за метод? Как он шельмует?
      Васильев оторвался от созерцания голых плит паркета на полу.
      – Шельмует? – недоверчиво переспросил он. – Он не шельмует. Я играл в карты всю жизнь – и с лучшими, и с худшими. Я видел каждый трюк, который может сделать человек. Но сейчас я говорю тебе, что он чист.
      – Самый удачливый игрок хотя бы раз проигрывает. Законы везения...
      Выражение невинного веселья появилось на лице Васильева, и Вор на какое-то мгновение увидел человека, который занимал эту крепость прежде, чем рухнуть в пропасть безумия.
      – Законы везения для него ничто. Ты не понимаешь? Он не такой, как ты или я. Как может человек всегда выигрывать, не обладая особой силой, стоящей за картами?
      – Ты веришь в это?
      Васильев приподнял плечи и снова тяжело опустил их.
      – Для него, – произнес он, почти созерцательно, в состоянии своего крайнего ужаса, – победа – это красота. Это, как сама жизнь.
      Его глаза вернулись к бессмысленному блужданию по грубой поверхности паркетных плит, пока Вор укладывал в голове его слова: «Победа – это красота. Это, как сама жизнь».Это была странная речь, и ему было нелегко ее понять. Пока он пытался для себя уяснить ее значение, Васильев придвинулся ближе к нему, его дыхание было наполнено страхом, его огромная рука теребила рукав Вора, пока он говорил.
      – Я уже готов к отправке, тебе не говорили об этом? Через несколько дней я буду далеко отсюда. Меня должны наградить медалями, когда я вернусь домой. Вот почему меня быстро отправляют: потому что я герой, а герои получают то, что им нужно. Когда я уеду, он никогда не найдет меня.
      – А зачем ему искать тебя?
      Рука, ухватившаяся за рукав, сжалась в кулак, Васильев притянул Вора к себе.
      – Мне нечем отдать ему долг, я проигрался в пух и прах. Если я останусь, он убьет меня. Он уже убил других. Он и его приятели.
      – Он не один? – удивился Вор. Он представлял себе игрока, как человека без помощников, их наличие не вязалось с его образом.
      Васильев высморкался с помощью пальцев и откинулся в кресле. Оно скрипнуло под его тушей.
      – Кто знает, что здесь правда, а что вымысел, а? – прошептал он. – Я имею в виду, если бы я сказал тебе, что с ним мертвецы, ты бы мне поверил?
      Он ответил себе сам, качая головой:
      – Нет. Ты бы решил, что я спятил...
      Его глаза слезились.
      «Когда-то, – подумал Вор, – этот человек обладал уверенностью, решительностью, возможно, даже героизмом. Теперь все эти благородные качества испарились, чемпион уменьшился до сопливой тряпки, болтливого ничтожества». В душе он аплодировал блистательной победе Мамуляна. Он всегда ненавидел героев.
      – Один последний вопрос... – начал он.
      – Ты хочешь знать, где ты можешь найти его.
      – Да.
      Русский уставился на свой большой палец, глубоко вздыхая. Все это было так утомительно.
      – Что ты получишь, играя с ним? – спросил он и снова ответил себе сам: – Только унижение. Возможно, смерть.
      Вор поднялся.
      – Так ты не знаешь, где он? – спросил он, собираясь засунуть в карман полупустую пачку сигарет, лежащую между ними на столе.
      – Подожди. – Васильев потянулся к пачке, прежде чем она исчезла из вида. – Подожди.
      Вор положил пачку обратно на стол, и Васильев накрыл ее одной огромной ладонью. Он смотрел на своего собеседника, пока говорил.
      – Последний раз, когда я слышал о нем, он был к северу отсюда. Вверх от площади Мюрановского. Знаешь ее?
      Вор кивнул. Этот район был непривлекателен, но он знал его.
      – И как я найду его там? – спросил он.
      Русский выглядел недоумевающим.
      – Я даже не знаю, как он выглядит, – сказал Вор, пытаясь заставить Васильева понять.
      – Тебе не нужно будет искать его, – ответил Васильев, прекрасно понимая все. – Если он захочет играть с тобой, он тебя найдет.

      На следующую ночь, первую из многих похожих ночей, Вор отправился на поиски игрока. Хотя был уже апрель, было все еще холодно. Он вернулся в свою комнату в наполовину разрушенном отеле окоченевший от холода, разочарования и, хотя он едва ли признался бы себе в этом, страха. Район вокруг площади Мюрановского был адом в преисподней. Бомбы разворотили канализационные трубы – зловоние, поднимавшееся от воронок, не оставляло в этом сомнений. Другие воронки, используемые для сжигания трупов казненных горожан, ритмично вспыхивали, когда пламя добиралось до живота, наполненного газом, или до лужицы человеческого жира. Каждый шаг по этой вновь обретенной земле был приключением даже для Вора. Смерть в своих многочисленных формах поджидала везде: сидя на краю воронки, грея ноги у огня, лунатично стоя среди обломков, с хохотом играя в саду костей и шрапнели.
      Боясь не выдержать всего этого, он возвращался разными путями, но игрок избегал его. И с каждой неудачной попыткой, с каждым бесплодным путешествием, Вор все сильнее увлекался поисками. В его мыслях этот безликий игрок начинал казаться чем-то вроде таинственной силы из легенды. Увидеть этого человека во плоти, всего лишь убедиться, что он существует в том же мире, что и Вор, – вот что стало его главенствующей целью. Средством, благодаря которому, помоги ему Бог, он мог бы увериться в своем собственном существовании.
      После полутора недель бесплодных поисков он вернулся, чтобы отыскать Васильева. Русский был мертв. Его тело с перерезанным от уха до уха горлом было найдено день назад плавающим вниз лицом в одном из канализационных тоннелей, которые армия чистила в Воле. Он был не один. Вместе с ним было еще три трупа, зарезанных точно таким же образом, подожженных и горящих, как огненные корабли, плывущие в тоннеле по реке из экскрементов. Один из солдат, находившийся в тоннеле, когда появилась эта флотилия, рассказал Вору, что в темноте тела казались плывущими. В первый момент они были похожи на неотвратимо приближающихся ангелов.
      Затем, конечно, была жуть. Горящие трупы погасили и затем перевернули. На лице Васильева, выхваченном лучом фонаря, застыло удивление, как у ребенка, пораженного страхом перед каким-то смертоносным колдуном.
      Его документы на отправку домой прибыли в тот же день.
      Фактически эти бумаги, видимо, послужили причиной административной ошибки, которая завершила трагедию Васильева на комической ноте. Опознанные тела были сожжены в Варшаве, кроме тела младшего лейтенанта Васильева, чей послужной военный список требовал менее поверхностного отношения. Планировалось отправить тело обратно на Родину-мать, где оно должно было быть сожжено с государственными почестями в его родном городе. Кто-то, просмотрев бумаги, забрал их, чтобы переделать в них Васильева-живого на Васильева-мертвого. Но тело загадочным образом исчезло. Никто не стал брать на себя ответственность: скорее всего, труп был просто отправлен дальше «по течению».
      Смерть Васильева только подхлестнула любопытство Вора. Жестокость Мамуляна околдовала его. Здесь был человек, убирающий мусор, питающийся падалью, живущий за счет слабости других, чей успех сделал его настолько дерзким, что он отважился на убийство или на приказ убить тех, кто стал ему поперек пути. От предвкушения Вора била нервная дрожь. В своих снах, если ему удавалось уснуть, он блуждал по площади Мюрановского. Она была заполнена туманом, который казался живым существом, обещающим в любой момент рассеяться и показать ему игрока. Это было подобно влюбленности.

      Этим вечером потолок из грязных облаков над Европой прохудился: голубой, хотя и бледный, просвет над головой становился все шире и шире. И теперь, ближе к вечеру, небо над его головой было абсолютно чистым. На юго-западе громадные кучевые облака, золотисто-коричневатые, похожие на цветную капусту, набухали грозой, но мысли об их ярости только возбуждали его. Сегодня воздух был как будто наэлектризован, и Вор должен был найти игрока, он был уверен в этом. Он был уверен с тех пор, как проснулся утром.
      Ближе к ночи он отправился на север по направлению к площади, не думая о том, где он идет, маршрут был ему хорошо знаком. Он беспрепятственно миновал два поста, уверенная поступь служила ему хорошим паролем. Сегодня он был неуязвим здесь, в этом городе с сиреневым ароматным воздухом и сверкающими в зените звездами. Он чувствовал, как дыбом стоят наэлектризованные волосы на его руках, и улыбался. Он видел человека, вооруженного до зубов и что-то кричащего из окна, и улыбался. Недалеко отсюда Висла, разбухшая от дождя и талого снега, с грохотом неслась к морю. Он был не менее непреодолим.
      Золото исчезло с облаков, прозрачная голубизна потемнела, пришла ночь.
      Он был уже на подходе к площади Мюрановского, когда что-то мелькнуло перед ним, сзади прошелестел порыв ветра, и воздух внезапно наполнился белым конфетти. Невероятно, неужели здесь возможна свадьба? Один из кружащихся кусочков опустился ему на ресницы, и он стащил его. Это совсем не было конфетти – это был лепесток. Он растер его между большим и указательным пальцами. Запахло маслом, брызнувшим из разрываемой ткани.
      В поисках источника лепестков он прошел немного вперед и завернул за угол самой площади, где обнаружил призрак дерева, усыпанного цветками, висящий в воздухе. Казалось, оно не имеет корней, белоснежная крона его была залита звездным светом, ствол был еле различим. От этой поражающей красоты у него перехватило дыхание, он сделал несколько шагов по направлению к дереву, как будто он приближался к дикому животному, боясь спугнуть. Что-то перевернулось у него в животе. Это был не благоговейный страх перед цветками, не остатки той радости, которую он ощущал, идя сюда. Совершенно другое, новое чувство захватило его здесь, на этой площади.
      Он был человеком, привыкшим к жестокости и ужасу настолько, что долгое время считал себя неустрашимым. Но почему же тогда он стоит сейчас в нескольких шагах от дерева, тревожась и боязливо впившись ногтями в ладони, пытаясь разгадать, что скрывается под этим зонтом из цветов. Здесь нечего было бояться. Лишь лепестки в воздухе, тень на земле. Но, тем не менее, он стоял, судорожно хватая воздух и надеясь, что произойдет чудо и его страх действительно не имеет под собой реальной основы.
      – Ну, – подумал он, – если ты хочешь мне показать что-нибудь, я жду.
      За его молчаливым приглашением последовали две вещи. Где-то позади него гортанный голос спросил по-польски: «Ты кто?» Безумно забилось сердце, дерево стало расплываться перед его глазами, и в это мгновение из-под ветвей, отяжелевших от цветков, неуклюже вывалилась фигура, моментально озаренная звездным светом. В обманчивой тьме Вор не сразу понял, что он увидел: забытое ненужное лицо, тупо глядящее на него, обожженные волосы. Покрытый струпьями остов, гигантский, словно бычий. Громадные руки Васильева.
      Все это или ничего; и уже фигура повернулась, чтобы скрыться за деревом. Ее болтающаяся голова задела ветки и исчезла. Стайка лепестков опустилась, порхая, на его древесные плечи.
      – Ты меня слышишь? – сказал голос за спиной. Вор не повернулся. Он продолжал смотреть на дерево, сузив глаза и пытаясь отделить реальность от иллюзии. Но человек, кто бы это ни был, исчез. Это, конечно, не мог быть русский, здравый смысл восставал против этого. Васильев был мертв и обнаружен лежащим вниз лицом в канализационной канаве. Его тело уже, возможно, было на пути к дальней пограничной заставе Российской империи. Его не было здесь, его не моглобыть здесь. Но Вор чувствовал острую необходимость выяснить, кто был этот незнакомец, просто схватить его за плечо, повернуть, вглядеться в его лицо и убедиться, что это не Константин. Но уже поздно: вопрошавший за его спиной крепко взял его за руку, требуя ответа. Ветви дерева перестали качаться, лепестки прекратили падать, человек исчез.
      Со вздохом Вор повернулся к задающему вопросы. Человек, стоящий перед ним, приветливо улыбался. Это была женщина, одетая в подвязанные веревкой штаны, которые были ей сильно велики. Больше на ней не было ничего. Ее голова была полностью выбрита, ногти на ногах наманикюрены. Шок от вида дерева соединился с удовольствием от созерцания ее наготы. Блестящие полушария ее грудей были превосходны, он почувствовал, что его кулаки разжались и ладони затрепетали от желания дотронуться до них. Однако его оценивающий взгляд был слишком откровенным. Он вновь взглянул на ее лицо, чтобы удостовериться, что она по-прежнему улыбается. Она улыбалась; но теперь он пристальней вгляделся в ее лицо и обнаружил, что то, что он принял поначалу за улыбку, было постоянной гримасой. Ее губы были оторваны, обнажая десны и зубы. На ее щеках были ужасные шрамы, остатки ран, которые разорвали сухожилия, ведущие ко рту, из-за чего он был открыт. Она выглядела жутко.
      – Ты хочешь... – начала она.
      «Хочу?» – подумал он, мельком взглянув снова на ее грудь. Ее небрежная нагота возбуждала его, несмотря на изувеченное лицо. Однако мысль о том, чтобы обладать ею, внушала ему отвращение – оргазм не стоил того, чтобы целовать этот безгубый рот. Однако, если она предложит, он согласится, и к чертям отвращение.
      – Ты хочешь?.. – начала она снова своим неразборчивым голосом, ни мужским, ни женским. Ей было очень трудно четко выговаривать слова без помощи губ. Однако ей удалось закончить вопрос:
      – Ты хочешь карты?
      Он понял все не так. Она не питала к нему никакого интереса, ни сексуального, ни какого-нибудь еще. Она была просто посыльным. Мамулян был здесь.Возможно, на расстоянии плевка. Возможно, он наблюдает за ним сейчас.
      Но поток эмоций, нахлынувший на него, приглушил то приподнятое настроение, которое он должен был почувствовать. Вместо триумфа он ощутил клубок противоречивых образов, копошащийся в его голове: цветы, груди, темнота, лицо мертвеца, приближающееся к нему, похоть, страх, одинокая звезда в просвете между облаками. Слабо контролируя свою речь, он ответил:
      – Да. Мне нужны карты.
      Она кивнула, отвернулась от него и пошла по площади, обогнув дерево, ветки которого еще качались от прикосновений человека, который не был Васильевым. Он последовал за ней. Глядя на грациозные движения ее обнаженных ног, можно было забыть о ее разорванном надвое лице. Казалось, ей все равно, на что наступать. Она ни разу не пошатнулась, несмотря на стекло, обломки кирпича и шрапнель под ногами.
      Она провела его через развалины большого дома на другой стороне площади. Его полуразрушенные стены, когда-то впечатляющие, еще стояли; в них оставался даже дверной проем, правда, самой двери не было. Сквозь него мерцал огонь костра. Обломки интерьера наполовину засыпали дверной проем, и женщине и Вору пришлось по-утиному пригнуться, чтобы забраться в дом. В темноте рукав его пальто за что-то зацепился, пальто порвалось. Она не повернулась посмотреть, не поранился ли он, хотя он выругался достаточно громко. Она просто продолжала идти по горам битого кирпича и обрушившихся балок, пока он карабкался за ней, ощущая себя страшно неуклюжим. При свете костра он смог разглядеть размеры внутреннего помещения – когда-то это был шикарный дом. Однако у него было слишком мало времени, чтобы смотреть по сторонам. Женщина уже обошла костер и стала карабкаться по лестнице. Он следовал за ней, обливаясь потом. Костер вспыхнул. Вор обернулся и мельком успел разглядеть кого-то, скрытого пламенем, по ту сторону костра. Как будто человек подбросил в костер прогнивших дров, и сноп почти живых искр взвился к небу.
      Женщина взбиралась по лестнице. Он спешил за ней, отбрасывая огромную тень, дрожащую от костра на стене. Она была наверху лестницы, когда он был только на полпути, сейчас она проскользнула во второй дверной проем и исчезла. Он ускорил свои шаги и прошел вслед за ней в этот проем.
      Свет костра едва проникал в комнату, в которую он шагнул, и поначалу он не мог ничего разглядеть.
      – Закрой дверь, – сказал кто-то. Он не сразу понял, что это относится к нему. Он слегка повернулся, пошарил в поисках ручки и, обнаружив, что ее нет, толкнул дверь, которая закрылась, скрипя петлями.
      Закрыв дверь, он опять повернулся лицом в комнату. Женщина стояла в нескольких шагах перед ним, ее вечно радостное лицо уставилось на него, улыбаясь от уха до уха.
      – Твое пальто, – сказала она, протянув руки, чтобы помочь ему снять его. Сделав это, она отошла в сторону, открыв его глазам объект его долгих поисков.
      Однако первое, на чем остановился его взгляд, был не Мамулян. Нет, прежде он увидел деревянный резной запрестольный образ, приставленный к стене за его спиной, готический шедевр, сверкающий даже во мраке золотом, пурпуром и лазурью. Трофей, подумал Вор, так вот для чего этот ублюдок использует свое везение. Теперь он взглянул на человека перед триптихом. Один фитилек, погруженный в масло, коптил на столе, за которым он сидел. Свет, отбрасываемый им на лицо картежника, был ярким, но мерцающим.
      – Итак, пилигрим, – произнес человек, – ты нашел меня. Наконец.
      – Скорее, тынашел меня, – ответил Вор.
      Все случилось, как и предупреждал Васильев.
      – Ты мечтаешь о паре партий, я слышал. Это так?
      – Почему бы и нет? – он старался говорить как можно небрежнее, хотя его сердце выбивало бешеную чечетку в его груди. К сожалению, он появился в резиденции игрока неподготовленным. Его волосы прилипли к голове от пота; на его руках была кирпичная пыль, под ногтями застряла грязь. Я должно быть, выгляжу, как вор, подумал он со смущением, кто, собственно, я и есть.
      Мамулян, напротив, был воплощением достоинства. В его строгой одежде – черный галстук, серый костюм – ничто не выдавало барышника, он был похож, эта легендарная личность, скорее, на биржевого брокера. Его лицо, как и одежда, было совершенно открытым и простым, его упругая и прекрасно выгравированная кожа казалась восковой в мягком свете масляной лампы.